Реки Накъяры часть третья глава тридцать пятая

Дно обоза застилала пахучая солома. Свертки тяжелого сукна, видимо предназначавшихся для одеял, громоздились в одном углу. В другом — стояла накрытая вышитым полотенцем корзина. Из под полотенца виднелось горло кувшина и торчали края хлебных буханок.

Расселись.

Девушки — по одну сторону, а Гакур — напротив. Инга, не говоря не слова, достала корзину, развернула тряпицу и разложила на нее яства.
— Налетай, — сказала она, взяла целую буханку, и не разламывая стала есть. В зеленоватой дымке ночного зрения, казалось, что разбойница кусала полено.
Гакур перевел взгляд на Накъяру. Она уже смотрела на него, и Гакур тут же опустил глаза, сделав вид, будто стряхивал хлебные крошки с груди. Накъяра придвинулась к Инге, и коснулась ее лба.

— Ну чего-ты, тогда и у него тоже забери, — запротестовала разбойница.
Не ответив, Накъяра подобралась к Гакуру и тоже коснулась его лба. Все погрузилось в полумрак. Мгновением позже на его плечо легла девичья голова. Сердце заколотилось, но через несколько мгновений волнение стихло, видимо благодаря темноте. Гакур обнял Накъяру. Стараясь не обращать внимания на обезумевший барабан в груди, Гакур еще долго сидел неподвижно, одной рукой касаясь девичьей талии, а другой вцепившись в ложе арбалета, лежавшего рядом. Тепло Накъяры казалось его собственным, будто он стал чуточку больше. Ее тонкие ребра, так чутко ощущавшиеся под пальцами, теперь принадлежали ему. Лениво раскачивался и поскрипывал колесами обоз. Гакур слушал, как тихо сопит во сне Накъяра, но уснуть не мог. Хотелось засмеяться и крикнуть что-нибудь от радости.

***

Снова бросив взгляд на едва заметные очертания парочки напротив, Инга ухмыльнулась. Ей нравилось дразнить этого парня. Может, из-за того, что он казался ей уж слишком хорошим, правильным. Хотелось довести его до гневного взрыва, отчаяния и посмотреть, каков он в негодовании. Дураку было понятно, что Миранда влюбилась, хотя сама того и не замечала. Какими бы колдовскими чарами она ни обладала, все одно оставалась девчонкой.

Инга до боли прикусила губу.
Ей было ровно столько же лет, сколько и Миранде, когда она впервые почувствовала необъяснимое желание видеть одного человека снова и снова. Каждый раз, когда он уходил, ей становилось так плохо, будто в знойный день она никак не могла утолить жажду, будто поднесенный ковш с водой отнимали, едва губы трогала живительная влага.

Она родилась и выросла в Арсавуре, в доме богатого сановника, которому пророчили место главы городской управы. Инга с детства не знала нужды и горя, ибо была единственной наследницей, и любой ее каприз исполнялся быстрее чем она успевала топнуть ножкой во второй раз.

Она влюбилась в семнадцать лет. Избранник был сыном друга ее отца и такого же знатного вельможи. Влюбленные встречались тайком в отцовском саду, который больше походил на заколдованный лес, с вековыми дубами и пестрыми, как шелка на ярмарке, цветочными оранжереями. Уединившись на одной из скамеек, часто усыпанной разноцветными лепестками, они подолгу сидели, держась за руки. Парень целовал ее шею и гладил длинные волосы — она расплетала их для него перед каждой встречей. Расставаться становилось все труднее и труднее, и вот однажды он предложил встречу на всю ночь. Нужно было только усыпить стражников и открыть ворота. Не раздумывая, Инга согласилась. На следующий день, парень дал ей мешочек с серебристым порошком. Инга приказала служанке принести бочонок вина, тайком высыпала туда порошок и велела угостить ночных стражников. Дар от наследницы.
Парень явился после полуночи, как и обещал.

Явился не один.

Словно поток серой грязи, сквозь открытые ворота хлынули вооруженные люди. Главарь нашествия подошел к одному из дремавших у стены стражников и пнул его. Стражник упал и бормоча что-то попытался встать, неуклюжее, точно был пьян. Главарь наступил ему на спину и, рубанув с плеча, отсек голову. Затем повернулся к своим молодчикам и сказал: «Ты и ты, остаетесь здесь, прикончите этих. Остальные наверх со мной.» Говоря, он одной рукой указывал перед собой, а в другой по прежнему держал меч. Лунный свет ярко переливался на клинке, там,  где стекала кровь. Все произошло так быстро, что казалось это был сон, но вот эти стекающие вниз капли заставили очнуться.

Инга закричала.

Чья-то рука схватила ее за горло, и шершавая, вонючая ладонь накрыла рот. Ее потащили в дом, где уже вовсю шла резня. Крики, стоны, глухие удары падавших на мрамор людских тел, и кровь, кровь, кровь... Черная в свете факелов, она залила весь пол. Вначале Инге показалось, что это разлили смолу, ведь не могло же быть столько крови. Она поскользнулась, упала и тогда ее просто поволокли, ухватив за волосы, она едва успевала закрывать руками лицо, чтобы не разбить его о ступени. Тело перестало подчиняться, ноги горели от не желавшей находиться внутри мочи, к страху добавился стыд.

Наконец ее отпустили. «Вот упырь, пятерых наших заколол», — произнес кто-то. Инга попыталась встать но тут же получила удар в спину и вновь упала. Ее подхватили и поставили на колени. Перед ней лежало обезглавленное тело ее отца. Чуть поодаль стояла на коленях мать и раскачивалась из стороны в сторону. Лицо ее скрывала занавесь белых, касавшихся пола волос. «Матушка, матушка, — закричала Инга, — это я виновата, матушка прости меня.» Мать подняла голову и сказала: «Молчи, дитя. Не давай этим собакам повода для радости.» Ее последние слова…

«Матушка, смилуйся, бесценная», — эхом отозвался уже другой голос. Воспоминание о былом и дальнем пропало, оборванное другим: событиями в заброшенном доме. Парень долго не возвращался. Оттого, как он без устали пялился на Миранду, было ясно, что сбежать не мог. Скорее, попал в беду. Инга сказала об этом Миранде, и та вновь даровала ночное зрение. Ощущение было невероятным, пришла уверенность в своих силах, будто за спиной стояло все Портовое Братство — все, как один, готовые исполнить любое приказание. Подруги вошли в дом.

Инга видела все. Волосы Миранды ожили и змейками потянулись с плеч наверх, собравшись в странную шапку с зубцами. Девчонка пригнулась, глаза ее блеснули красными огнями, прыжок и она уже была под потолком. Раздался крик: «Матушка, матушка!» Что-то свалилось. Поднявшись на колени, упавшее существо вновь завопило: «Матушка.» Инга отчетливо видела морду на длинной шее, впалый нос, торчащие, будто у волка, уши, и длинные руки с когтями, длиною в человеческие пальцы. «Не губи, владычица…», — умоляло чудовище Миранду. Та лишь повернулась к Инге и кивнула на ее меч. Инга отбросила в сторону арбалет, который держала в другой руке и ухватилась за рукоятку меча обеими руками. В этот миг из плеч чудовища стала вытягиваться еще одна шея, на конце которой одновременно вырастала такая же безобразная голова. Инга рубанула. «Тум-там» — стукнулись об пол срезанные головы. Одна из них уменьшилась, и исчезла, другая же, как и тело чудовища, стала менять форму и превратилась в человеческую. Это был Ямос. Он промышлял тем, что воровал лошадей у заезжих торговцев и продавал местным. Портовое Братство знало Ямоса и за небольшую дань не трогало, и даже защищало, когда конокрада кто-нибудь хотел сдать городским стражникам.

После того, как стало ясно, что Гакур не видел, как подпрыгнула к потолку Миранда, и как молил о пощаде двухголовый Ямос, подруги решили ничего этого парню не рассказывать. Миранда не хотела без толку пугать Гакура, он и без того натерпелся. Инга нехотя согласилась. Ну и что с того, что Миранда обладала такими способностями. Была ли она ведьмой или нет, не имело больше никакого значения. Инга так привязалась к ней привязалась, что без колебаний выполнила бы любую ее просьбу. Рядом с ней, все тело наполнялось пьянящей уверенностью, а разум верил в неуязвимость. Это чувство было знакомо. Оно возникало каждый раз, когда ее обнимал Раас…

Снова вспомнился отцовский дом. Уже рухнула, захрипев перерезанным горлом, мать, и Инга приготовилась к той же участи. Слова и слезы покинули ее, и она лишь тихо мычала, словно теленок. Перед ней стоял убийца матери. Рука, что сжимала меч была знакома. Родинку в виде сердечка на тыльной стороне кисти Инга целовала сотни раз. Ее возлюбленный только что убил ее мать. Инга закрыла глаза и почувствовала, как на шею легла тонкая нить лезвия меча. Но вместо головы на пол упали ее длинные волосы. «Беги отсюда, — произнес знакомый голос, — если еще раз попадешься на глаза, отправишься вслед за своими родителями.»

Инга выскользнула из разоренного дома. На обозах и пешком она двигалась все дальше на север, пока не добралась до Талукана. Переодевшись парнем, она воровала на рынке, покуда ее не словили Портовые Братья. По обычаю, ворам выжигали на лбу клеймо в виде крысы, но, поскольку в тот год воров развелось больше обычного, братья задумали наказать Ингу с особой жестокостью. Да и другим урок. Решили раздеть маленького лиходея догола, высечь плетьми, а потом уж наложить клейма по всему телу. На глазах у толпы поставили за рыночными рядами бадью с водой, окунув в нее сыромятные плети, и переносную жаровню, чтобы раскалить клеймо.
К тому времени, от прежней дочери столичного вельможи осталось разве что имя. Забылись нелепые способности игры на арфе, танцы и искусство создавать букеты. Жизнь впроголодь приучила к другим навыкам. Прокусив руку воину, попытавшемуся снять с нее рубаху, Инга запрыгнула на шею того, кто вымачивал плети, оглушила раззяву хлестким ударом по ушам, потом выдернула его кинжал и, опрокинув пинком жаровню, прижалась к крепостной стене, готовая погибнуть в драке. Может, так бы оно и случилось, и через мгновенье ее порубили бы на куски, но атаман приказал воришку не трогать. Подойдя к Инге, он молниеносным движением выбил у нее кинжал, заломил руку и в этот миг, скорее всего, увидел, что было под разодранной у ворота рубахой. Никто не рискнул спросить у главаря, почему тот передумал, но только он вдруг объявил, что воришка был его собственностью, и, чтобы не портить товар, отменил наказание. Инга стала рабыней братства городских разбойников и в ту же ночь — женщиной атамана Рааса.

Портовые братья, пожалуй, серьезнее относились к бродячим собакам, чем к очередной забаве атамана. Обидный свист и «шлюшка» — только это Инга от них и слышала. Никто, разумеется, не вел себя так при Раасе. Чаще ее просто не замечали.
 Инга запоминала недругов. Это стало мрачной игрой — сбор оскаленных, серых, ненавистных лиц. Раасу она не жаловалась, знала, что он бы ей поверил и, скорее всего, наказал бы негодяев, только она этого не хотела. Отец, вероятно, думая, что его положение в Арсавуре являлось для него достаточной защитой, почти не держал охранников. Он был единственным, кто перед смертью заколол пятерых врагов. Остальные члены семьи оказались беспомощными. Инга хотела того же: быть как отец, научиться убивать, не разделять участи побежденных и не зависеть от благосклонности победителей. Самой рассечь пополам ненавистную рожу.

Ей нравился Раас. Нет, она не любила его. Скорее испытывала к нему тягу, каковая гонит пьяницу к бочонку вина. Его сила — вот что дурманило ее. Когда они были рядом, Инге чудилось, что эта сила железной кольчугой окутывает ее с ног до головы, прогоняя страх. Она хотела чувствовать это всегда, а не только в тени широкой, затмевающей солнце спины.

Однажды она попросила Рааса научить ее драться. В тот день она была особенно с ним нежна. Атаман поворчал, но согласился и даже подарил ей небольшой клинок. Каждый день Инга обучалась выпадам и приемам защиты, и каждый день Раас удивлялся, с какой скоростью схватывала белокурая девчонка азы боевого ремесла.
Желание отомстить за смерть родных, сопровождаемое болью, слезами и всхлипами, сделалось твердым намерением. Вместо детской блажи о том, как она станет колдуньей и научится превращать слова в стрелы, которые полетят через море и вонзятся в грудь предателя, и его сподручников-убийц явился четкий план действия и срок исполнения.

Как-то Раас сказал, что больше не боится, что она сбежит, и разрешил свободно выходить за пределы бараков, где жили братья. Вместо того, чтобы шляться по рынку или глазеть на обросший мачтами порт, Инга заворачивала меч в холщовую ветошь и выбиралась в лес, подальше от людских глаз. Там она продолжала упражняться сама, повторяя все то, чему ее учил Раас. Перестук дятлов да свое тяжелое дыхание, вот и все, что обычно наполняло воздух, но однажды за спиной прозвучал голос:
— Красивая головка, жалко, что в первой стычке срубят, аки веточку. Вжжик.
Вслед за скрипучим голосом до поляны добрался сивушный перегар и вонь не мытого со времен детской купели тела. Инга обернулась: перед ней стоял босой оборванец с длинной бородой и носом-картошкой.

— Это почему же срубят? — сквозь отдышку зло спросила она.
— Аки веточку, — повторил незнакомец. — Раас вояка знатный. Силен, что два быка, а вот что с этой силой делать не знает. Руби, коли, коли, руби, — вот и все, что может. Был бы твой меч длиной с тебя, а сама ты — размером со своего мужика, вот тогда другое дело.
— Он не мой мужик, — буркнула Инга и опустила глаза.
И тут она увидела, что оборванец ко всему прочему был еще и калекой. Из-под длинного, облепленного пятнами заплат рубища, прикрывавшего зловонное тело, торчала серая от грязи босая нога и рядом с ней — деревянная культя. Взгляд не остался не замеченным.
— Медведь цапнул, — пояснил незнакомец и клацнул зубами.
— Ты иди куда шел, — сказала Инга, — у меня ни денег, ни хлеба все одно нет.
— Мне от тебя другого надо.
Едва успокоившись, сердце Инги вновь запрыгало, она обтерла запотевшую ладонь и подняла меч:
— Не подходи, может, мне и срубят голову в первой стычке, только сначала я отсеку твою.

Незнакомец усмехнулся и стал наступать, его нога-деревяшка с хрустом ломала попадавшие под нее ветки. На мгновение Инга забыла все, чему научилась, рука задрожала. Она невольно обернулась, но позади никого не было. Промелькнула мысль о бегстве, однако Инга тут же ее отбросила: ведь она собиралась отомстить здоровым мужчинам, а теперь испугалась какого-то бродяги, да еще и одноногого. Смелости это не прибавило, разве что сильнее приковало к земле.

— Страшно? — прохрипел незнакомец.
— Нет, — соврала Инга.
— А ты скажи, тридцать-два-подснежника.
Сообразив, что оборванец мог быть просто сумасшедшим, Инга дрожащим голосом повторила странную фразу в надежде, что он либо рассмеется и убежит, либо подойдет поближе, позволив ей нанести точный удар. Хотелось, чтобы он убежал.
— Еще раз, — потребовал калека.
Инга повторила и вдруг заметила, что с каждым словом страх не то чтобы исчезает, но скукоживается, прячась в груди, и напоминает о себе не более, чем пустячный порез. Теперь человек находился близко, так близко, что стоило только сделать резкий выпад и...
— Ну, чего ждешь, коли, — подзадорил он.

Инга порывисто шагнула, как учил ее Раас, выбросила вперед бедро а за ним руку с мечом. Таким образом, как при ударе плетью, вся сила должна была перейти в острие клинка. Стоявший перед ней человек исчез, будто его и не было. Инга оступилась, сделала еще несколько неуклюжих шагов. Руку, державшую меч, резко повело вниз, клинок воткнулся в землю. Перед глазами все завертелось: опавшие листья, деревья, небо, и снова листья, теперь она лежала на них ничком. «Аки веточку», раздался голос над головой.

Инга повернулась, человек сидел рядом, припав на колено обрубленной ноги. Она сжала кулак и метнула его в нос-картошку. Как и с выпадом, рука не достигла цели, но на этот раз Инга убедилась, что никакого колдовства не было: человек перехватил ее руку так ловко, будто поймал ленивую бабочку, и тут же завел в сторону и заломил вниз ладонь. Инга закричала от боли.

— Тихо, детка, тихо. Повторяй волшебные слова, как я тебя учил.
Он нагнулся, едкий запах атаковал ноздри и перекрыл дыхание. Но перед тем, как отвернуться, Инга увидела его глаза. Они не были затянуты мутной пеленой, как бывает у пьяниц, не излучали животной похоти, как у дружков Рааса и не горели ненавистью. Взгляд его был сосредоточенным, и… теплым. Как у отца.

— Кто ты? — спросила она.
— Вот так-то лучше, — сказал человек, встал и подал ей руку. — Скоро мужики и думать не посмеют прикоснуться к тебе, — продолжил он, — и не из-за твоего Рааса. Они испугаются вот этого, — он вонзил в землю длинный меч, — и вот этого, — рядом воткнулся еще один клинок, точно такой же. — Я научу тебя драться.

После того, что произошло, боевые способности бродяги не подвергались сомнению. Мысли о том, как бы половчее ударить этого человека больше не являлись
— Чего же ты хочешь взамен? Я так понимаю, ни денег, ни еды тебе не надо. А про это — Инга указала себе на грудь, — даже не думай.

Незнакомец тут же разразился хохотом. Затем, передразнивая Ингу, он указал себе пальцем на грудь, и сквозь смех и кашель произнес: «Этого у меня самого поболе будет».
Сведя от обиды брови, Инга ждала, покуда он успокоится. Наконец, человек перестал смеяться, вытер глаза от слез и добавил:
— Ты убьешь моего врага.
— Кто он?
— Скажу, когда придет время.
— Я согласна, только с одним условием.
Человек склонил голову набок и прищурился. Не ожидая вопроса, Инга выпалила:
— Ты должен помыться и постирать свою одежду, или как это называется, — она обвела незнакомца рукой с ног до головы.
Тот нахмурился и, будто собака, наскоро вдохнул несколько раз своей картошкой воздух.
— Хорошо, — пробормотал он.
— Как тебя величать?
— Называй меня Плотник.

День за днем Инга ускользала в лес, где одноногий бродяга обучал ее боевому мастерству. Обещание свое он выполнил и каждый раз являлся в добротной одежде, и, хотя от него по прежнему несло застоялым потом, к нему добавился легкий аромат дикой лаванды. Однажды Инга явилась раньше обычного и случайно подсмотрела, как Плотник, скинув с себя рубище, натирался фиолетовым бутоном и только потом одевался в новую одежду. Все это время он ворчал что-то себе под нос и тряс пальцем, словно укорял кого-то. Все это он проделывал только для нее, ибо после занятий всегда просил Ингу уходить первой и не следовать за ним. Она вновь подглядела. Плотник переодевался в старые лохмотья и исчезал. Нигде в городе Инга его не встречала, и даже самый старый торговец на рынке не знал, кто такой Плотник. Спрашивать братьев Инга не решалась.

Меч, который ей когда-то подарил Раас, оставался не тронутым. Руки привыкали к другому. Легкий и изогнутый, он словно был выкован только для нее. Она могла провернуть кисть мельницей и рубануть снизу, не опасаясь, что остриё зацепиться за землю. Только после того, как один меч, в какой бы руке он ни оказался, смог вращаться, колоть, рубить, и со свистом рассекать воздух, Инга стала упражняться с двумя клинками одновременно.

Шло время. Сбросили листву деревья, холода сползли с гор и растаяли в весенних ливнях. Вновь дни стали длинными, — наступило лето. Когда-то стертые до крови, ладони Инги покрылись мозолями, а после и вся кожа на руках стала жесткой и упругой. Даже порезы до крови едва ощущались.

Она научилась драться в стужу, когда непослушные пальцы не хотели разжиматься, в дождь, когда одно неудачное падение на скользкой земле означало смерть. Могла управлять своим телом так, чтобы сила нападавшего оборачивалась против него самого.
Как-то раз, когда Плотник показывал, как обезвредить особенно крупного противника, подрезав ему сухожилия чуть выше пяток, он закашлялся и, прикрыв рукавом рот, исчез за деревьями. Приступы эти случались и раньше, но в последнее время участились и длились дольше. Перед тем, как уйти, он всегда просил Ингу оставаться на месте. Но на этот раз она не послушалась и, вложив мечи в ножны за спиной, тайком отправилась за ним. Искать пришлось недолго: Плотник сидел прислонившись к обросшему мхом камню и что-то бормотал. Вдалеке лежала культья, похоже, что он отбросил ее в сторону. Инга не могла его так оставить и вышла из укрытия. Плотник не рассердился, лишь обтер губы, смахнув лоснящуюся на них кровь.
— Садись, — сказал он, похлопав по земле рядом с собой.

Инга успела привыкнуть к необычным упражнениям, когда в поединке учитель притворялся, что серьезно ушибся и не мог больше двигаться, но как только она неосторожно приближалась, он внезапно подсекал под коленки и сбивал с ног. На мгновение Инга подумала, что это тоже было проверкой ее бдительности и даже потянулась за мечом.

—Тридцать два подснежника, — сказал Плотник сиплым голосом, — никаких подвохов, садись говорю. Дорог каждый вздох.
Инга села, скрестив ноги, и по привычке положив ладонь на рукоятку висевшего сбоку кинжала, на что Плотник одобрительно кивнул головой. Это было одним из его наставлений: сидя или лежа, когда ты наиболее уязвим к подкравшемуся незаметно противнику, обеспечь себе молниеносный доступ к оружию.
— Вот убьешь ты своего хахаля, что семью твою перерезал, а дальше? — спросил Плотник. Голос прорывался сквозь хрипы и звучал так, точно принадлежал научившемуся говорить зверю.

Отвечать было нечего: о том, что будет дальше, Инга никогда не задумывалась. Желание отомстить за смерть родителей поглотило ее, сделавшись основой ее существования, ее воздухом. Она не видела будущего после того, как отомстит, потому что попросту не рассчитывала остаться в живых.
Инга вытащила из поясной сумки огурец и надкусила. Это было еще одной привычкой, нажитой во время занятий с Плотником и по его же настоянию: если нечего сказать, то «прикуси промеж зубов или харч или язык».

— Тебе нужно вернуться. Хотеть куда-нибудь вернуться. Без такого желания ты погибнешь во время драки с арсавурскими убийцами, а если победишь, то протянешь не долго. Знаешь почему? Месть стала твоей жизненной силой. Месть в твоем сердце, и месть в твоем разуме. Скоро ты ею напьешься, насытишься, а после иссохнешь, как ручей знойным летом. Месть — это смерть. Выдави ее из себя, выскреби, вырви и носи хоть в кармане, хоть в сумке, хоть за пазухой, но только не в себе. В себе носи жизнь. А знаешь, что есть жизнь? Надежда. Да, завтра может быть таким же поганым, как и сегодня, но может быть и лучше. Гораздо лучше.

Он зашелся кашлем, вытирая губы о рубаху, тут же намокнувшею от крови. Инга решила помочь и достала платок, но он лишь отшатнулся и продолжил надорванным голосом. Теперь было не только слышно, но и видно, что каждое слово дается ему с трудом. Инга не пропустила ни одного.

Плотник говорил о будущем. До того, как Инга отправится в Арсавур, ей необходимо было обустроиться в Талукане, а иначе ее постигла бы судьба с неминуемым ранним концом. Отомстив за смерть родителей, она скиталась бы по королевству и промышляла воровством, пребывая в одиночестве и опираясь только на себя. Какой бы ловкой и смелой она ни была, в глазах незнакомцев она всегда была бы без роду-племени. Легкая добыча.

Непрерывные атаки держали бы ее в тяжком напряжении, утомив настолько, что, как умело она не дерись, погибла бы все одно. Замуж ее, безродную, и бесприданную никто не взял бы (при упоминании о замужестве, Инга поднесла ко рту два пальца и сделала движение, будто ее вырвало). Так или иначе, одинокая волчица, какой бы сильной ни была, погибнет от голода или удара копытом. Нужна стая. Большая, могучая стая. Портовое Братство. Оставалось стать его полноправным членом.

Существовало два пути вступления в клан: заручиться поддержкой всех его членов или вызвать одного из них на поединок. Вокруг разбойников постоянно вертелись оборванцы из беглых рабов или бездомных юнцов. Братья называли их пасынками. Те выполняли разного рода грязные и опасные поручения, надеясь в будущем стать членами братства, имя которого понуждало добрых людей Талукана втягивать голову в плечи, и менять тему беседы. Редкий пасынок доживал до того времени, когда братья соглашались принять его воином и он, счастливый, смывал с себя ведро бычьей крови, вылитой на обряде посвящения. Был и другой путь, избираемый разве что сумасшедшим. Никто не помнил, когда им пользовались в последний раз. Всего-то и нужно было — вызвать кого-нибудь из братьев на поединок и в случае победы занять его место.
Калеки разбойникам ни к чему, и просто выжить было недостаточно: необходимо было закончить бой целехоньким. Если такая нелегкая победа выпадала брату и после боя он уже не мог служить с оружием в руках, ему давали немного денег и отпускали с миром. Если же раненым победителем оказывался вызвавший его соперник, то его просто добивали.

Не случалось еще такого, чтобы женщина стояла на равных с воинами. Но в уставе братства, не писаном, но не менее уважаемом, чем законы королевства, не говорилось, что женщина не могла бы попробовать войти в братство. Правда, до сих пор такая дерзость ни одной из них в голову не приходила. А если бы и пришла, то биться бы ей предложили со здоровым, доказавшим свою силу и умение верзилой, дабы ни у кого не оставалось сомнений, что не слепая удача дарует победу.
— Кого же вызвать? — спросила Инга дрожащим голосом.

— Испугалась, — сказал Плотник, — Как я тебя учил по узкой дощечке ходить?
Инга вспомнила. Нужно было все время смотреть вперед, только иногда бросая взгляд под ноги: куда смотришь — там и окажешься. Она повторила урок, соображая, как бы он мог пригодиться во время драки. Плотник продолжил:
— Бой — это та самая дощечка. Что ждет тебя на другом конце? Смотрят ли сквозь тебя? Называют ли по-прежнему шлюхой? Плюют ли в спину городские оборванцы? Хватают ли за грудь пьяные матросы? Клянчишь ли ты еду, как бездомная собака? Отдаешься ли ты только потому, что иначе возьмут силой?
С каждым его словом грудь наполнялась жаром, хотелось закричать, ударить, сломать, убить… Инга повторила про «себя тридцать два подснежника» и успокоилась.
— Ты ведь хотел, чтобы я расправилась с твоим врагом? — спросила она.
— Вспомнила, хорошая моя, вспомнила.
Плотник знаком попросил кинжал. Немного подождав, он резко воткнул клинок позади себя и поднес к лицу Инги: нанизанные на кончик острия, барахтались два скорпиона.
— Выполнишь обещание и станешь полноправным членом братства, вот так: одним ударом.
— Кто он?
— Раас.

Обоз тряхнуло и, чтобы удержаться, Инга выбросила в сторону руку. Воспоминания улетучились, оставив в груди ноющую боль неисполненной клятвы. Тогда на кончик ее меча попал лишь один скорпион.