Мастер 14. Портфолио летом и Коломенское зимой

Квестомания ещё не захватила столицу, это было бы для него замечательным приложением сил и фантазий. Но отсутствие бумаг на проживание делало его уязвимым и вызывало недоверие. С трудом друзьям и коллегам удалось уговорить его на подачу прошения в Моссовет. Пройдя в своей жизни столько официальных учреждений, у него выработалось стойкое неприятие госструктур, инстанций и чиновников. Он боялся потерять даже то хрупкое, но наполнявшее его жизнь смыслом, чем занимался полулегально под прикрытием друзей.

Для представления себя мало было подать прошение и остальные бумаги, нужно было веское основание для доказательств полезности своих занятий и умений, своего вклада в повседневность жизни города и его культурного облика. Нужно было создать портфолио со всеми его участиями в подготовках и оформлении выставок и музеев. И хотя я сама мало что понимала и умела в компьютерном дизайне и использовании готовых программных шаблонов, в свой очередной приезд я договорилась с ним сесть и хотя бы рассортировать его фотоматериалы и фотоотчёты по годам и местам работы. Я попросила его собрать все буклеты о выставках, все благодарственные отзывы фирме, где он трудился, от музейных администраций и районных или министерских гослиц, которые принимали участие в открытии новых экспозиций.

Мы с братом уже закончили ремонт и разбор вещей в его квартире на Никулинской. Перевоз семейной библиотеки в 230 коробках был позади. В шкафах царил порядок и относительная логика расстановки. Кухня уютно погружала в удобство планировки и оснащённости всякой полезной техникой, старые мамины кастрюли сверкали боками, забавные детские рисунки дочери напоминали о жизни большой семьи в Большом Златоустинском — семьи, которую он знал, и дома, где он бывал не раз и где его любили. Я приготовила ему вкусную еду для нескольких приёмов, освободила стол и мы начали выстраивать его жизнь по спискам, названиям и местам проведения. Для каждой выставки отобрали по 5 снимков: два с общим планом и три с его непосредственными работами. К каждой «главе» приложили буклеты и начали писать текст. Он ещё никогда ничего о себе не писал, и было видно, как трудно ему даётся характеристика самого себя и своих умений.

С небольними перерывами на еду и чаепития мы достигли намеченного: на экране красовался компактный текст с его резюме и полная галлерейная отчётность. Было видно, как ему приятно на всё это смотреть. В нём не было ни грана самодовольства, гордости или зазнайства. В нём было удовлетворение Мастера.

- Кто я? Как ты меня назовёшь? Ведь ни образования, ни диплома …
- Ты Мастер. И это во всём, к чему ты прикасаешься. Всё становится значимым, начитает работать и занимает своё место.

Отрывок из его портфолио: Мастер и его дело.(фрагмент, который он отверг)

«Мастером становятся, но это потом. Сначала им рождаются. Неведомое стечение обстоятельств влияет на судьбу человека, из которого родится талант. Но уже в ребёнке видна искра провидения. Не всякий способен извлекать из окружающего его мира вещей и понятий ту глубину и весомость, гармонию и заданность, которой наделены все стороны жизни. И не всякому как дар изначально привиты чувства вкуса, меры и красоты. А чтобы их не растратить, чтобы не возгордился дух таланта, в ежовых рукавицах держит судьба таких людей». (текст официального портфолио и его иллюстрации смотрите в конце повести)

Потом он заторопился к своей гражданской супруге и её дочке, пообещав всё закрепить на своих местах и сделать несколько копий на флешках USB. Лето увлекло его в очередной большой заказ фирмы, а я снова увезла к себе брата на три месяца. Я убеждала Мастера набраться терпения, объясняла, что наша российская бюрократия в сравнение не идёт с занудством западноевропейской. И дело совсем не в блате или звонках сверху, и уж тем более не во взаимовыгодной операции. Просто это механизм, который требует времени и хождения. Он мне особо не верил, но материал подготовил и даже дважды ходил на приём. Кто-то его выслушал, что-то зафиксировали, куда-то отзвонились, но прописки его в Москве это не восстановило.

В следующий раз я приехала за братом в декабре. Стояли невыносиможгучие морозы. Мастер рассказал по телефону о новой большой экспозиции в Коломенском, звал приехать посмотреть, хотя ещё не всё было выполнено и работать предстояло до начала весны. Я поехала без предупреждения, просто в середине дня. Вспоминала, как девчонкой ездила сюда гулять и за родниковой водой. А ещё был памятен сюжет с фолклорным фестивалем на поляне перед шатровой церковью "Вознесения", куда я привезла своего лондонского стажёра, чтобы показать ему не стилизацию, а восстановленную певческую традицию и ритуальное исполнение. Помню, как мы сидели на зелёном склоне и были окружены тягуче-ритмичными напевами с повторами, ролевыми диалогами то мужской, то женской части ансамбля, подпевали им, а потом вся поляна втянулась в общий хоровод. Церковь взлетала вместе с каждым кругом, река вторила голубой лентой, было чисто и звонко в воздухе. Следующий номер программы переместил нас к церкви "Усекновения Главы Иоанна Предтечи" в Дьякове. Помню наш разговор об Ироде и Саломее. Англичанин удивлялся, откуда это в моей голове — ведь я, его советская училка-безбожница, не могла знать библейские сюжеты. Вот его друг, Пётр Мамонов,  — это другое дело, там погружались во всё противное режимной идеалогии. Да и он сам, признался, впервые услышал интерпретацию варварского деяния от матери-художницы. Ничем сверхглубоким я его не одарила, но историю как смогла передала: и почему на излучине, и почему «коломенская верста», и почему шатёр вместо купола, и как Иван Грозный здесь хозяйничал.

Всё это неслось в моей глупой головушке от нестерпимого обжигающего мороза, который гнал меня вдоль решётки к главным воротам заповедника. Мороз не скрипел, а визжал под ногами, дышать можно было короткими затяжками через шарф, глаза стекленели и лоб ломило. Наивная, я уже рисовала радость Мастера от нагрянувшей гостьи, его суету и разрывающиеся желания и принять-напоить чаем, и всё показать с рассказами. Перед Вознесенской церковью из ворот реставрационной ограды выехали сани и лошади загнали меня в сугроб. С полными снега сапогами я вошла в боковую постройку, откуда раздавались стуки и голоса работающих. Я спросила про Мастера. Все дружно на меня посмотрели и сказали, что именно сегодня он на работу не вышел. Тогда я попросила показать мне хотя бы участок, где он работает. Немного углов и старинной керамики, какие-то немыслимые инструменты, крючки для ловли рыбы, гончарный круг и наковальня кузнеца были предъявлены без особого рвения. Сказочный фонарь потух и всё принимало свои обыденные очертания: грубоватые полупьяные мужики, отсутствие туалета, жгучий холод, быстро подступавшие сумерки и невозможность увидеть глаза Мастера.

Я созвонилась с одноклассником, который жил неподалёку, купила у метро что-то к чаю и засеменила по нескончаемым переходам к нужной высотке. За спиной у меня горело оранжевым шаром заходящее солнце. Чёрные контуры стволов и белый шатёр церкви двигались в его замирающем свете. Кусок русской зимней сказки с горьким привкусом. Через два дня я улетала. Конечно Мастер прозвонился, причитал, что всё так глупо не срослось, ругал мужиков из бригады, что не усадили, не согрели, ничего не смогли рассказать. Обещал прислать все витрины ремёсел. Прислал.