Зондерлинг

Повесть


 Разумное есть противоположность великому.
Герберт Уэллс


1
Эта история случилась в России в последнем десятилетии 20-го века. В те лихие девяностые трещали и рушились государственные границы, миллионы людей меняли свои убеждения и гражданство, но вплоть до весны 1994 года ничто не нарушало образа жизни Ивана Романовича Ветлугина — старшего научного сотрудника одного из институтов Новосибирского Академгородка.    
Всё пошло наперекосяк с 24-го апреля. В тот воскресный вечер судьбе было угодно забросить Ветлугина на банкет по случаю защиты кандидатской диссертации одной сотрудницы его давнего знакомого — Геннадия Михайловича Трегубова. В банкетном зале царила атмосфера безудержного веселья. Время было голодное, финансирование Института было урезано в разы, но праздничный стол ломился от деликатесов. Шампанское и коньяк лились рекой, молоденькие сотрудницы лаборатории Трегубова весело выставляли на стол старинные яства — бифштексы, шашлыки из нежной свинины, осетрину в белом соусе. Желудок Ветлугина давно отвык от такой роскоши. Уже после второго бокала шампанского голова его пошла кругом. Он откинулся на спинку стула и оторопело взирал на невероятное кулинарное изобилие и на разогретые вином и пищей счастливые большей частью молодые женские лица. Время от времени кто-нибудь произносил тост, все хохотали, гоготали и всем видом своим выражали безмерную радость. Всеобщее внимание было обращено на Трегубова и диссертантку, которые сидели во главе стола, как жених с невестой на свадьбе. «Гешка-Гешка, кем ты теперь стал?» — подумал Ветлугин, глядя на бывшего приятеля. Странно, что нелюдимый Ветлугин любил наблюдать за людьми, но наблюдать незаметно, будто из засады. У него не было чувства принадлежности к этим двуногим, но он испытывал к ним интерес как к доминирующему элементу современной наземной фауны.
Этот Гешка Трегубов родился в каком-то селе под Бийском в семье простых рабочих зверосовхоза. Мальчик прилежно учился в скромной местной школе и одновременно постигал основы незамысловатого семейного бизнеса, суть которого сводилась к искусству превращать в товар вынесенную из зоофермы пушнину. В шестнадцать лет Гешка понял, что, если не вырвется в большой мир, то женится на какой-нибудь доярке и повторит жизненный путь своего отца. Приложив немалые усилия, он поступил в Новосибирский университет.
Знание жизни освободило его от пустых мечтаний. В университете он неплохо успевал, сочетая учёбу с карьерой комсомольского активиста. Рослый, крепко сбитый, весёлый и сметливый парень имел успех у девушек, чем и воспользовался, обворожив неказистую дочку второго секретаря одного из райкомов Новосибирска. Удачная женитьба открыла ему прямой путь в штат Института.
Любезный и исполнительный младший научный сотрудник всем нравился, всем был удобен. Одному достанет мясо для шашлыка, другому — дефицитную книгу, третьему — малодоступную шапку из меха ондатры. Да и Ветлугину Гешка был приятен. Особенно подкупала его ненавязчивая обходительность. Ты ещё в карман за портсигаром лезешь, а он уже зажжённую спичку подносит, ждёт и улыбается. Трегубов одним из первых разглядел творческие способности Ветлугина и перед принятием ответственных решений всегда спрашивал его совета. Правда, после того как Гешка обскакал Ветлугина на карьерной лестнице, их дружба ослабела. Встречаясь в институтских коридорах, они по-прежнему приветливо помахивали друг другу рукой и улыбались, но не так искренне, как прежде, и всякий раз Гешка делал озабоченное лицо и быстро проговаривал что-нибудь вроде: «Спешу, брат! Забот полон рот! Хорошо бы поговорить, однако ж дел невпроворот. Шутка ли, двадцать рыл штата, и за всеми приглядывать надобно».
Приходилось признать, что Гешка оказался неплохим организатором. Каким-то чудом он сумел обеспечить свою лабораторию не только прекрасным оборудованием, что, безусловно, похвально, но и очень качественной, почти роскошной, мебелью. Химические столы он покрыл белейшим и дорогущим тефлоном, а шкафы для реактивов облицевал эффектным чёрным эбонитом. Так же основательно подошёл он и к пополнению своего штата, отбирая для себя самых способных выпускников местного университета. И всё-таки, несмотря на блестящую организацию, научные достижения трегубовской лаборатории Ветлугин не мог признать выдающимися.
Как-то раз к Ветлугину подошёл один из самых способных Гешкиных сотрудников и попросил прорецензировать его статью. Работа претендовала на открытие, но на деле в ней было допущено несколько серьёзных ошибок и не только технических. Автор «открытия» был взбешён, но Гешка глубоко задумался. Он хотел построить свою карьеру на добротных научных достижениях, именно поэтому он доставал первоклассное оборудование, малодоступные импортные реактивы и лучших кадров. Но рецензия Ветлугина говорила ему, что для настоящих открытий мало денег, связей и способных сотрудников. Нужны таланты.

И вот теперь на этом банкете они встретились. Гешка, поймав на себе изучающий взгляд Ветлугина, порывисто встал, обошёл стол и занял место рядом с бывшим приятелем. «Эх, брат, ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть», — Гешка картинно обнял Ветлугина и даже чмокнул его в небрежно выбритую щёку, а потом повернулся к публике и крикнул через стол диссертантке: «Татьяна Фёдоровна, будьте добры, присядьте к нам!»
Это была молодая шатенка, осветлённая под блондинку, длинноногая, миловидная с миндалевидными глазами редкого ярко-зелёного цвета. После формального знакомства с Ветлугиным она весело защебетала, играя словами и мимикой. Говорила о том, как много слышала об эрудиции Ветлугина и о его проницательности и «страшно рада» познакомиться.
Ветлугина уже лет десять никто не хвалил, и он даже забыл об этой форме психологического воздействия. И совершенно зря забыл, ибо вместо того, чтобы пропускать мимо ушей сладкие речи красавицы, он невольно принимал их всерьёз. Дело в том, что Ветлугин при внешней скромности был о себе довольно высокого мнения, но окружающие почему-то не спешили признать его интеллектуальное и духовное превосходство. Ему оставалось лишь успокаивать себя, бурча под нос: «Поэт! не дорожи любовию народной». И в этом комплексе недооценённости таилась главная слабость Ветлугина — он был плохо защищён от лести. А ведь стоит человеку (даже умному, гордому и независимому), хотя бы на миг единый, зазеваться, как скользкая лесть тут же вольётся в его подсознание и растворится в нём, посеяв семена расположения к льстецу.
Загремела ритмичная музыка, и Татьяна предложила потанцевать. Расслабленный лестью Ветлугин, конечно, не устоял,  хотя не занимался этим видом спорта уже лет двадцать. Девушка прижималась к нему всем телом, и он млел, как мальчишка. Ещё бы чуть-чуть, и они докатились бы, бог знает до чего, но, к счастью, у Ветлугина хватило ума остановить начавшееся безумие.
Кончилось тем, что Гешка с Татьяной подвезли опьяневшего Ветлугина к его девятиэтажке, сунули ему в руку бутылку армянского коньяка, в карман пальто — баночку  чёрной  икры и пожелали доброй ночи.
Он лёг на диван, помечтал о зеленоглазой Татьяне и провалился в блаженное бесчувствие.


2
Проснулся Ветлугин поздно с мутной головой. «Чёрт! — выругался, вспомнив вчерашний вечер. — Как я мог ради такой ерунды потерять весь сегодняшний день?! Слава богу, получил от директора свободный режим, так что идти на работу необязательно». Ветлугин подошёл к окну, и отметил, как живописно выглядят с высоты девятого этажа жёлто-зелёные облака берёзовых крон, и как призывно сверкают лужи на грязном бетоне. «Господи! Наконец-то кончилось зимнее заточение, и теперь можно куда-нибудь выбросить свои кости. Неважно куда, лишь бы подальше от Городка, где безвыездно проторчал около полугода». 

Через час он сидел на жёстком сидении вагона электрички и глядел в окно. Стекло было не больно прозрачным, но Ветлугин этого не замечал, не замечал он и пейзажа за окном. Время для него будто застыло, и глаза его, настроенные на бесконечность, видели только картины, которые привыкло за последние годы творить его воображение. Чаще всего это были разные варианты громоздкого мультимолекулярного комплекса, который скользил вдоль бесконечной нити ДНК, выискивая на ней совершенно определённые места, чтобы изменить их строение. «Чёрт! — очнувшись, прошептал Ветлугин. — Неужели я обречён до конца дней своих вглядываться в детали молекулярной жизни генов? Ну, нет! Со старыми привычками надо кончать. А как с ними покончишь, если они стали твоей натурой? Значит, пора браться за создание новых привычек и, если не врёт древняя поговорка, — за создание своей новой натуры». Он резко откинулся на спинку сидения и увидел, что сидит в практически пустом вагоне, ибо немногочисленные пассажиры уже столпились в тамбуре. За окном бесшумно подплывает ветхая бетонная платформа, и появляется краснокирпичное здание с белой облупившейся надписью «Нижнекаменск». Это означало, что он добрался до конечной станции.

Раза два в год (обычно весной и осенью) его заносило в этот старинный городок — жалкий, бедный, но на удивление, уютный. От вокзала Ветлугин отправился на центральную улицу (естественно, Ленина), купил в центральном гастрономе пару бутылок пива и спустился к реке. Выбрал возле воды сухое бревно, скинул на него своё поношенное пальтецо, сел, откупорил бутылку и сделал глоток. Пиво было приятным, он пил, хмелел и неотрывно смотрел на быструю воду. Вода завораживала, и мысли его, увлечённые течением, помчались в далёкое прошлое.
Теперь Ветлугин видел перед собой другую реку — быстрее и полноводнее этой — и вдруг вспомнил, как однажды, кажется, в девятом классе, он точно так же сидел на речном берегу, но только тогда рядом с ним сидел его школьный товарищ — Сергей Маслов.
— Знаешь, Серёга, — не отрывая глаз от воды, мечтательно заговорил юный Ветлугин, —  более всего я хотел бы прожить жизнь, оставив по себе яркий след, пусть такой же недолговечный, как у метеора, но зато слепящий, звёздный.
— Эх, Ваня-Ваня! — покачал головой приятель. — Нам уже школу скоро кончать, а ты всё мечтаешь, и мечты твои какие-то невзрослые, я бы даже сказал, незрелые, как у какого-нибудь литературного героя эпохи романтизма. Уже 1963-й на дворе, а ты повторяешь слова, осмеянные классиками ещё лет сто назад.
— Каюсь, — согласился юный Ветлугин, — я романтик и мечтатель. Так уж, видно, мне на роду написано. Мне кажется, что если я вырву из своей души занозу идеализма, то тут же погибну как личность. Понимаешь, я не хочу и, наверное, уже не смогу жить, как все, ковыряясь в пыли и грязи быта. А кстати, кто, по-твоему, осмеял мои мечтания сто лет назад?
— Да взять хотя бы Некрасова. Ты же знаешь его пророческие слова: «Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано».
— Так и думал, что вспомнишь эту тягомотину. Ею меня мать регулярно изводит. Правда, до конца всю фразу обычно не договаривает. Лишь произносит «Суждены нам благие порывы...» и замолкает. Мне кажется, молча, она вспоминает себя в молодости и судьбы своих честолюбивых друзей.
— Вот видишь, Ванёк, все пожившие люди смеются над такими порывами, считая их просто глупостью. Ведь пожившие люди умнее нас молодых. Мой батя, который, как ты знаешь, всю войну прошагал и многое повидал, так вот он на днях мне выдал: «Эх, Серёга, гляжу я на тебя и, бывает, даже завидую твоей молодости, хотя, по сути, стоит ли завидовать мальцу желторотому. Представляю, сколько дров ты наломашь, пока не поймёшь, что в мире можно полагаться только на себя. Никогда не доверяй друзьям. Обманут, обставят и ноги об тебя оботрут». — «Все?» — спрашиваю его. — «Все как один, — говорит батя, — даже самые близкие. Но особенно опасайся баб». Я хотел было возразить, а он вдруг разволновался и заорал на меня: «Да ты доживи хотя б до тридцати и тогда увишь, что в каждом твоём друге сидит предатель, а по сути, самый что ни на есть враг!»
— Человек человеку волк! — засмеялся юный Ветлугин.
— А ты думал: «Человек человеку — друг, товарищ и брат», — хохотнул Сергей.
— Ты же знаешь, я не сторонник благостных советских лозунгов, но всё-таки мне трудно поверить, что мы с тобой вовсе и не друзья, и что под покровом нашей дружбы прячется враждебность, о которой мы даже не догадываемся. Ведь у нас с тобою все интересы общие. Мы оба любим эту страну, оба любим историю и физику. Оба прочли одни и те же книжки, и... даже мечты наши, фактически, одни и те же.

Вспомнив этот разговор тридцатиоднолетней давности, Ветлугин подумал: «Удивительно, но Маслов старший был недалёк от истины. Врагами мы с Серёгой, слава богу, не стали, но в убеждениях своих разошлись довольно основательно».

Ветлугин оторвал глаза от воды и увидел прямо перед собой золотисто-жёлтые корзиночки цветущей мать-и-мачехи. Их чистота, яркость и безупречная радиальная симметрия будто бросали вызов бесформенным комьям грязи, взрастившим это чудо природы. Вдоль самой воды тянулся ивняк, густо осыпанный мохнатыми ярко-жёлтыми серёжками, а на том берегу стоял окутанный полупрозрачной жёлто-зелёной кисеёй молодой берёзовый лес. Ветлугин вдохнул полной грудью непривычно тёплый воздух, наполненный запахами обнажённой земли, и в душе его возникло чувство, весьма обычное для жителя северных широт, — нелепый оптимизм, нелепая вера в непобедимость жизни. Но весна, как и положено прекрасной деве, бессовестно лжёт, ибо всех нас, в конечном счёте, побеждает вечная и стерильно чистая зима.


3
Через мост прогромыхал бесконечно длинный товарняк, и Ветлугин вспомнил, что если пропустит ближайшую электричку, то рискует провести ночь на местном вокзале. К счастью, успел. Вагон был почти пуст. Он сел возле окна, и мысли его вернулись в далёкое прошлое.
Грустным было то прошлое. Годы детства, которые принято называть счастливыми, выпали на голодное послевоенное время. В итоге, резкое отставание в развитии — и физическом и умственном. И всё-таки неплохие гены взяли своё, хоть и поздновато, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. В девятом классе он стал лучшим по большинству предметов и окончил школу с медалью. Однако вполне развился лишь к двадцати. Примерно тогда же обнаружилось, что в одном отношении он сильно отличается от сверстников: его интересовали только крупные, только великие проблемы. Ко всему стандартному, включая и тяготы быта, он был почти безразличен, видимо, сказалась прививка бедностью. Единственная роскошь, о которой он мечтал, была пусть минимальная, но отдельная жилплощадь. Лишь бы жить без посторонних, чтобы никто не мешал думать и мечтать. Он не был ни аутистом, ни шизоидом, где-то на грани нормы. И при желании мог без особых усилий скрывать свою замкнутость и нелюдимость, натягивая на себя личину весёлого и даже душевного человека.

Он без проблем поступил в Ленинградский университет и окунулся в гремящий поток студенческой жизни. Жил в общежитии вместе с весёлыми и говорливыми сокурсниками, и понемногу сам становился более общительным, и наконец в сферу его интересов попали представительницы прекрасного пола. Где-то в конце октября он разглядел в своей группе Ирину Панкратову. Это была высокая (на каблуках выше его) стройная блондинка с приятным лицом — светло-русые коротко остриженные волосы, чёлка, скрывающая высокий выпуклый лоб, довольно большие светло-карие глаза, аккуратный носик, пухлые детские губы. Но выделяла Ирину от сокурсниц не внешность, а сила духа. Это была женщина, обречённая самой природой быть центром любого общества. Все тянулись к ней, интересовались её мнением по злободневным вопросам, получали удовольствие от её резких, но точных суждений. Понятно, что не одному Ветлугину она приглянулась. Самым серьёзным соперником оказался Валера Мазин — ленинградец, впитавший в себя все плюсы и минусы столичного восприятия мира. Он был умным, весёлым до наглости, слегка фарцевал и, в отличие от Ветлугина, знал, как обходиться с девушками.
И тут у Ветлугина, откуда ни возьмись, прорезалось чувство соперничества, и он решил ни в чём не уступать Валере. Чтобы лучше понять конкурента, он даже подружился с ним. Оба норовили по малейшему поводу заговорить с Ириной, и она с милой улыбкой выслушивала каждого, никому не отдавая явного предпочтения, при этом каждому казалось, что ей интереснее беседовать именно с ним.
Вскоре их беседы стали напоминать рыцарские турниры, проводимые ради развлечения прекрасных дам, а то и просто бои токующих самцов из отряда куриных. Более всего Ирине нравилось сталкивать своих поклонников лбами, заставляя спорить на проблематичные темы из разряда, чем они хотят заняться после окончания университета и каких карьерных высот собираются достичь. Так она выяснила, что оба паренька хотят посвятить свою жизнь науке, и не прочь сделать пару-тройку открытий. Однажды Ирина затравила разговор, который навсегда врезался в память Ветлугина.
— Давайте рассмотрим такую ситуацию, — начала Ирина. — Допустим, ваш начальник выдвинул сногсшибательную гипотезу и предложил вам заняться её проверкой. Как бы вы поступили? Начнём с Ивана, — обратилась она к Ветлугину.
— Ну и вопросик! — удивился он. — Впрочем, если подумать, то вопросик не слабый. Боюсь, первое, с чем мы столкнёмся в науке, как раз и будет гипотеза шефа. Пожалуй, сначала я бы пошёл в библиотеку и выяснил, нет ли каких-нибудь неучтённых шефом фактов «за» или «против» его гипотезы. И если бы та гипотеза устояла, то тут же приступил бы к её экспериментальной проверке. Однако, если бы моё погружение в тему показало, что гипотеза шефа обречена на провал, то я, безусловно, отказался бы её доказывать.
— Понятненько, суровый ты наш. А что скажет Валерий? — спросила Ирина.
— Иван слишком прямолинеен, — вкрадчиво заговорил Валера. — Его подход хорош, с точки зрения какого-нибудь марсианина, не имеющего ни малейшего представления о природе людей. Но, общаясь со старшекурсниками, я узнал, что учёные — люди нередко весьма ревнивые, злобные и даже мстительные. Все они жаждут славы, высоких зарплат и прочих материальных благ. И я понял, что главное для молодого учёного — никогда и ни при каких обстоятельствах не ссориться с шефом.
— А что делать, если шеф неправ? — спросила Ирина.
— В этом случае нужно поступать по обстановке, — уклонился от прямого ответа Валера.
— А нельзя ли точнее, — скривила губы девушка.
Валера весело рассмеялся.
— Жизнь сложна и хаотична. Разные люди ставят перед собой разные цели. К примеру, если нашему брату подфартит стать научным работником, то это не значит, что теперь он должен посвятить науке всего себя без остатка. Учёный не автомат, поэтому он, как любой нормальный человек, хочет завести семью и создать своей жене все условия для строительства их общего гнезда. Кроме того, его жена, как всякая женщина, особенно красивая женщина, — Валера многозначительно взглянул на Ирину, — должна иметь возможность покупать модную одежду и дорогие украшения. Поэтому начинающий исследователь просто обязан ладить со своим шефом.
— Странная логика. Может, ты ещё предложишь льстить ему, — сгрубил Ветлугин.
— Боже! Ваня! — мило улыбнулся Валера. — Как же ты прямолинеен! Зачем же сразу льстить? Вполне достаточно хотя бы не грубить. Кроме того, категорически противопоказано радоваться ошибкам шефа, и ни в коем случае нельзя рассказывать о его слабостях друзьям и знакомым. Кто-нибудь обязательно доложит шефу, и тогда не видать тебе ни премий, ни командировок, ни лаборанток. Так что шефа нужно постоянно ласкать, лелеять и поглаживать по шерсти.
— А что скажет товарищ Иван? — спросила Ирина с утрированным грузинским акцентом. — Неужели и он сторонник лёгких поглаживаний? — она попыталась весело улыбнуться Ветлугину, но в изгибе её губ он прочёл лёгкое презрение.
— К счастью, пока я не попадал в такую ситуацию, — сухо ответил Ветлугин. — Но одно я знаю точно: ни льстить, ни лебезить перед шефом я бы не стал.

Этот словесный поединок заставил Ветлугина задуматься и усомниться в верности древнейшего изречения: «Платон мой друг, но истина дороже». «С одной стороны, — рассудил он, — поиск истины составляет самую суть работы учёного, и никакие межличностные отношения не должны мешать этому поиску. А с другой, — кто бы дал надёжный способ опознания истины? Увы и ах, но то, что мы провозглашаем истиной, сплошь да рядом ею не является. История науки изобилует прецедентами, когда махровое заблуждение объявлялось истиной. Спрашивается: а стоило ли ради тех лжеистин терять друзей?» Это рассуждение испугало студента Ветлугина, ибо подрывало основы его только-только сложившегося мировоззрения.

После того разговора Ирина стала отдавать предпочтение Валере, а Ветлугина наградила забавной кличкой Зондерлинг, что по-немецки значит (как она объяснила) чудак, странный человек. Ирина знала толк в немецком, ибо закончила знаменитую Петришуле — школу 222 с углублённым изучением немецкого.


4
Время шло, и в конце второго курса преподаватели, будто сговорившись, стали хвалить Ветлугина, называть его чуть ли не самым способным на факультете и прочить ему блестящее будущее. Миф об одарённости Ветлугина получил широкую огласку. Несколько девушек влюбились в него, что решительно не понравилось Ирине. Она спешно отправила Валеру в отставку и восстановила дружеские отношения с Ветлугиным. Наивный Зондерлинг, естественно, тут же растаял и потерял голову. На пятом курсе Ирина предложила узаконить их отношения, и Ветлугин вселился в просторную квартиру родителей жены. Впрочем, жить на правах бедного родственника, он не захотел, поэтому после университета настоял на переезде в Новосибирский Академгородок. Вскоре Ирина родила ребёнка и вполне хлебнула прелестей советского быта, а он, как и следовало ожидать, опроверг все гипотезы своего шефа и получил в наказание полную свободу в исследовании. Теперь он сам строил гипотезы, и сам же их опровергал — иными словами, варился в собственном соку.
Поначалу Ирина, стиснув зубы, мужественно терпела, рассчитывая на повышенные способности Зондерлинга, но ничего выдающегося тот долго не мог добиться. «Котик, почему ты не ловишь мышей?» — взывала она в моменты отчаяния. А он, работая с максимальным напряжением, продолжал упираться в тупики. Тогда она выставила ультиматум, объявив, что уйдёт от него, если он в кратчайший срок не защитит кандидатскую диссертацию. Ветлугин уступил, из побочных результатов сварганил не самую плохую диссертацию и успешно её защитил.
Теперь, обеспечив Ирину сносным существованием, он счёл, что выполнил обязательства перед семьёй и может бросить всё своё время и всё своё здоровье на покорение заоблачных высей. И Ирина, видя растущую отчуждённость Ветлугина, наконец поняла, что ошиблась с выбором спутника жизни, что он просто талантливый идиот и самый что ни на есть Зондерлинг, который хочет поймать в сточной канаве не меньше, чем рыбку золотую. А тут, как нарочно, в командировку в их институт приехал старый университетский приятель Валера Мазин, которому по-прежнему ужасно нравилась Ирина. Звёзд с неба он не хватал, но мышей ловил превосходно: быстро защитился, в одном из ленинградских НИИ получил небольшую лабораторию и стал любимчиком тамошнего директора. Для полного успеха ему не хватало лишь семьи, и он терпеливо ждал, когда у Ирины откроются глаза на неадекватную сущность Ветлугина. И дождался.
Ирина бросила Ветлугина, вернулась в Ленинград и вышла замуж за Мазина.

Забавно, что сразу после отъезда Ирины, чуть ли не на второй день, у Ветлугина мелькнула идея на миллион баксов. Годом раньше он научился получать в любом количестве ультракороткие хромосомы из вегетативных ядер бурсарий — крупных хищных инфузорий. Этих одноклеточных тварей он обнаружил в одной непересыхающей луже в лесочке неподалёку от своей девятиэтажки. Внутреннее чувство подсказывало Ветлугину, что экзотические хромосомы приведут его к звёздам, но чувство к делу не подошьёшь. Случайно или нет, но лишь после освобождения от «оков» супружества смутное предчувствие Ветлугина оформилось в чёткую программу. С этого момента его жизнь вступила в период, который он впоследствии назвал «фазой  полного просветления». Теперь Ветлугину удавалось практически всё, что приходило в голову. Как ни удивительно, но больше он не мучился в тщетных попытках устранить с виду неустранимую проблему, наоборот, теперь он жаждал встреч с такими проблемами, чтобы испытать сладостную радость от их разрешения.
Пятнадцать лет упоительного труда завершились созданием простого и элегантного метода внедрения в растительный организм чужеродных генов. Применив этот метод к гороху, Ветлугин получил массу мутаций, наделяющих растительный организм совершенно новыми неожиданными свойствами. 
Лёгкость, с которой ему удалось изменить природу гороха, вскружила голову. Недели две Ветлугин купался в море счастья, а потом впал в депрессию. Через месяц чувство опустошённости сменилось на безразличие к результату, ради которого отдал свои лучшие годы. Приходилось признать, что «фаза полного просветления» осталась позади, и что он вступает в новую, неизведанную, полосу жизни. Натренированный интеллект Ветлугина лихорадочно перебирал возможные сценарии своего существования в том туманном будущем и не находил ничего, достойного внимания.

Мысль о новой жизни, вызвала у Ветлугина ассоциацию со вчерашним знакомством на «пире во время чумы». Подумал о Татьяне: «Довольно красивая, умная, молодая и, кстати, ещё незамужняя женщина. Впрочем, поговаривают, что она любовница Гешки Трегубова. Любовница и любовница, а мне-то что, но почему на банкете она явно приставала ко мне? Мужественной красотой я не блистаю, в этом мне далеко до Гешки, и зарплата моя весьма скромная. Да и вообще, ничего у меня нет, разве что малогабаритная однушка, оставшаяся после раздела имущества с Ириной».


5
Из того, что не мог знать Ветлугин
— Дорогой, о чём ты думаешь? — девушка положила голову на обнажённую грудь мужчины.
— Не поверишь, милая. Я размышляю о роли личности в истории.
— Ну, ты даёшь. Никогда бы не подумала, что тебя могут интересовать такие отвлечённые темы.
— Когда-то, лет двадцать назад, один умный человек сказал мне, что история — это концентрированный опыт человечества. И этот опыт, якобы, свидетельствует, что историю творят штучные, ни на кого не похожие, особо одарённые личности.
— По хитрому выражению твоей мордашки вижу, что ты на что-то намекаешь. Приоткройся, дорогой, твоя глупенькая девочка чо-то не просекает.
— Долг платежом красен, миленькая моя.
— Не узнаю тебя, дорогой. Ты говоришь загадками.
— Ты же умная девочка, а такую простую позицию пробить не можешь. Учти, глупышка, не может и тысяча девственниц родить даже одного ребёнка.
— А дева Мария?
— Так это же миф, а в жизни такого не бывает.
— А если очень захотеть?
— Всё равно ничего не выйдет. Понимаешь, есть вещи, которые делаются не количеством, а качеством. Марксисты обожествляли народные массы, а их вождей называли лишь броскими ярлыками, привязанными к историческим событиям.
— Так выходит, неверна поговорка «один в поле не воин».
— Поговорка верна, если тот воин — рядовой солдатик. А ежели он гениальный парень, то всё круто меняется. Кто-то из великих сказал, что один толковый физик стоит армии. Теперь смекнула?
— Не вполне. Не темни, дорогой.
— Ну разве ты не видишь, что мы уже больше года топчемся на месте.
— Я бы так не сказала, — в голосе девушки прорезался металл.
— Может быть, мне стоит повторить метафору насчёт девственниц?
— Уж не хочешь ли ты кого-то лишить девственности? — фыркнула девушка.
— В переносном смысле, ДА.
— Я по-прежнему не понимаю.
— Для красавиц поясняю: «А не поискать ли нашей девственнице бесхозного младенца на капустной грядке соседа?»

 
6
Каково же было изумление Ветлугина, когда во вторник к нему в лабораторию зашла Татьяна. Она улыбалась, но видно было, что напряжена.
— Татьяна Фёдоровна! — радостно воскликнул он. — Присаживайтесь к моему столу. Как насчёт чашечки кофе?
— Не откажусь, — она внимательно взглянула на Ветлугина. — Иван Рроманыч, — энергично заворковала девушка, подчёркнуто усиливая рокот буквы «р», — я заскочила к вам, чтобы убедиться, что вы хорошо себя чувствуете после безобразной попойки на моём банкете.
— А что? — поддержал Ветлугин весёлый настрой гостьи. — Были основания опасаться?
— Вообще-то, я и на самом деле слегка опасалась. Естественно, более всего ругала себя, что позволила Геннад Михалычу всучить вам бутылку коньяка. К тому же, шеф, когда вёз меня в тот вечер от вас к моему дому, уверял, что ни один ррусский человек не успокоится, пока не прикончит, как он выразился, «дарёный коньяк». Я тогда просто посмеялась, сочтя слова Геннад Михалыча за шутку, но потом вспомнила, что вы живёте одни, и подумала, что в отсутствии женского контроля вы, и на самом деле, можете не устоять.
Ветлугин наигранно рассмеялся.
— Плохо вы меня рассчитали. Честно сказать, я и забыл про ту бутылку.  Видите ли, я придерживаюсь правила: что если уж пить, то по какому-то достойному поводу. А какой достойный повод может быть у человека с моим семейным и социальным статусом?
— Не прибедняйтесь, Иван Рроманыч, у вас прекрасный социальный статус. Мой шеф, вообще, считает, что вы, если б захотели, могли бы возглавить любую лабораторию, любой творческий коллектив Института.
— Не понимаю, причём тут сослагательное наклонение? Я и так многого достиг. Во всяком случае,  большего, чем рассчитывал.
— Вы меня заинтриговали, — негромко проговорила Татьяна. — Вы не могли бы дать мне пару-тройку ссылочек, чтобы и я в тиши библиотеки могла бы оценить ваши достижения.
Тон Татьяны был совершенно серьёзным, и Ветлугину показалось, что девушка на самом деле хочет разобраться, чем он занимается.
— Татьяна Фёдоровна, я могу дать вам ссылки на несколько своих работ, но должен сразу вас разочаровать: главные мои достижения не опубликованы. И вообще, я едва ли когда-нибудь их опубликую.
— Почему?
— Потому что я получал их для себя.
— Как это для себя? — возмутилась Татьяна. — Этим вы закрываете себе путь к широкой известности, путь к славе.
— К тому, чтобы меня вскользь упомянули в новостях какого-нибудь задрипанного телеканала? Да не смешите меня!
— Я имела в виду реакцию научного сообщества.
— Для вашего сообщества я публикую лишь то, что должен делать в рамках институтских исследовательских программ. Для этого у меня есть лаборантка и очередной студент-дипломник. Но сам-то я по большей части тружусь, неудобно признаться, исключительно для себя.
Татьяна сделала большие глаза и с интересом осмотрела приборы, стоящие на стандартном лабораторном столе, покрытом стандартным жёлтым пластиком.
— Вы странный, но симпатичный человек, — почти прошептала Татьяна. – Можно, я иногда буду заглядывать к вам. Естественно, я бы хотела понять, хотела бы научиться у вас, как можно рработать не для статей и славы, а для себя.
— Не переоценивайте меня. Лучше считайте меня просто асоциальным типом с нездоровой психикой.
— Простите, Иван Рроманыч, но вы не производите впечатления асоциального типа.
— Вот вам, Татьяна Фёдоровна, и доказательство старой истины, что в тихом омуте черти водятся.
Татьяна расхохоталась и встала из-за стола.
— Так вы не возражаете, если я на днях снова заскочу к вам?
— Конечно же, нет. Заходите, Татьяна Фёдоровна, мне интересно беседовать с вами. Видимо, приходит возраст делиться опытом с юными жизненными формами.

Она ушла, а Ветлугин остался наедине со своими мыслями.
— Чёрт! Зачем она приходила? И зачем я наболтал ей столько лишнего? Объяснение напрашивается само — она мне нравится, я влюбляюсь в неё. А она? Почему она ведёт себя так, будто я ей нравлюсь?
Тут Ветлугин вспомнил мнение библейского Экклезиаста, считавшего женщину ловушкой для мужчины. Вспомнил и рассмеялся: «Такое милое и искреннее существо не может быть ловушкой».
И тут что-то в голове его будто щёлкнуло, это проснулся его вечный оппонент:
— А если Татьяна только прикидывается наивной?
— Господи, — возмутился Ветлугин, — неужто я готов согласиться с мнением допотопного ближневосточного деятеля, ничего не знавшего о строении мира, в котором он влачил своё жалкое царское существование?
Но внутренний оппонент Ветлугина и не думал сдаваться:
— Конечно, Экклезиаст был профаном в естественных науках, но он хорошо разбирался в людях, и он прекрасно знал, что человеку свойственно переоценивать себя.
— Господи, как же глупо я вёл себя в разговоре с Татьяной! Ведь ясно же, что меня просто распирало показать себя глубоким и мудрым человеком, о заслугах которого она и сотой доли не знает! И что ещё ужаснее, если бы она сейчас снова завела со мной тот провокационный разговор, то я снова наговорил бы о себе много лишнего. В разговоре с мужчиной я, пожалуй, сдержался бы, а вот с молодой красивой женщиной — нет. Женщина не ловушка, женщина — тонкий прибор, проверяющий мужчин на интеллект. И я, похоже, эту проверку не прошёл.
 
Остаток рабочего дня он потратил на анализ данных, полученных в понедельник его студентом-дипломником. В целом, результаты не противоречили гипотезе Ветлугина, но и не доказывали её верность.  В дурном настроении он пошёл домой. На подходе к лифту, бросил взгляд на почтовые ящики и заметил в своей ячейке что-то белое. Неприятно кольнуло: «Неужто какая-то неоплаченная платёжка?» Но нет, это была карточка, вроде визитки, на которой было напечатано на печатной машинке:

 Ясновидица Евдокия ждёт Вас по адресу: Янтарная 12, кв. 6.

 «Что за чушь!» — вырвалось у Ветлугина. Он почему-то огляделся и поспешно сунул карточку в карман пальто.


7
В среду Татьяна появилась в кабинете Ветлугина, когда рабочий день уже кончался.
— Иван Рроманыч, — весело затараторила она, — я два дня просидела в библиотеке, читая ваши статьи, и пришла к заключению, что ваши результаты вполне тянут на докторскую, но вы, почему-то не спешите со своим кадровым рростом.
— Спасибо за комплимент, Татьяна Фёдоровна, но откуда вы знаете, тянет мой материал на докторскую или нет?
— Я читала докторскую своего шефа и могу сравнить... — она замялась. — Знаете (но это, естественно, между нами), у вас материала на две, а то и на три, диссертации Геннад Михалыча.
— Вы мне явно льстите.
— Иван Рроманыч, — капризно плеснула рукой Татьяна, — пожалуйста, не уходите от ответа.
— Простите, но я не услышал вопроса.
— О, господи, ну что тут неясного. Скажите мне, но только честно, вы пишете докторскую?
— Нет.
— И не собираетесь её писать?
— И не собираюсь, — в голосе Ветлугина появились нотки раздражения.
— Простите меня за настойчивость, но почему?
— Потому что не хочу  растрачивать свои лучшие годы на такую ерунду.
— Ерунду? — чуть ли не вскрикнула Татьяна. — Так что же, по-вашему, НЕ ерунда?
— Не ерунда — это (уж простите меня за красивые слова!)... это нечто возвышенное и восхитительное... это то, от чего дух захватывает.
Сказав это, Ветлугин поймал себя на мысли, что опять забалтывается: «Похоже, снова захотелось продемонстрировать красивой самке свою тонкую душевную организацию... и снова прокололся... а слово не воробей, вылетит — не поймаешь... Однако странная поговорка, воробей — ловкая птичка, ни в жизнь не смог бы её поймать».
— Пожалуйста, попробуйте обрисовать ваше «нечто возвышенное», по возможности, в доступных образах, — игриво улыбнулась Татьяна.
Ветлугин задумался:
— Это, пожалуй, нечто из разряда того, что описал Герберт Уэллс в рассказе «Дверь в стене».
— О, господи, Иван Рроманыч! Ну кто же нынче читает Уэллса?
— А мне в школьные годы нравился этот писатель. Так вот, в том рассказе герой, открыв некую незаметную, совершенно заурядную дверцу, попадает в сказочный сад с диковинными животными и растениями, и его охватывает блаженство.
— Боже, Иван Рроманыч, никогда бы не подумала, что  вы такой рромантик. А я, знаете, потеряла остатки своего рромантизма уже лет десять назад. Вот я слушаю вас и испытываю зависть к вам и досаду, что потеряла что-то невосполнимое и прекрасное. Расскажите, как вам удалось дожить до сорока семи и остаться ребёнком.
«Странно, — подумал Ветлугин, — она не поленилась навести справки о моём возрасте. С чего бы это?»
— В ваших комплиментах чувствуется ирония, — сухо ответил он, — но я вас не осуждаю. На вашем месте любой нормальный человек подумал бы примерно то же, но всё-таки попробуйте представить, какое чувство вы бы испытали, если бы вам удалось осуществить что-нибудь из того, о чём вы мечтали в ранней юности... Теперь вы, наверное, понимаете, что может заставить  расчувствоваться зрелого мужчину?
— Вы меня окончательно заинтриговали. Естественно, я понимаю, что вы едва ли подпустите меня к вашему святая святых, но то, что вы уже ррассказали, поражает меня. Безусловно, я бы не поверила в ваши великие тайны, если бы не ознакомилась с вашими рработами, из которых видно, что вы совершенно нормальный и даже талантливый человек. Впрочем, остаётся ещё одно объяснение: возможно, вы меня просто рразыгрываете!
— Я похож на любителя розыгрышей? — искренне удивился Ветлугин.
— К сожалению, нисколько не похожи. Так что теперь я должна переварить всё, сказанное вами.
С этими словами Татьяна встала и, грациозно покачивая бёдрами, покинула рабочее место Ветлугина.

«Чёрт! — злился на себя Ветлугин. — вроде бы понимал, куда меня несёт, и всё равно не устоял. Почему я продолжаю всё выбалтывать этой Таньке? Наверно, всё дело в моём одиночестве и невозможности поделиться с кем-нибудь мыслями о себе. К тому же она мне всё больше нравится, и, вероятно, желание завоевать её сердце толкает меня вывернуть перед нею свою несчастную  одинокую душу».
Работать уже не хотелось, но Ветлугин всё-таки заставил себя подготовить к завтрашнему опыту аппаратуру, которую сам же и разработал.


8
Из того, что не мог знать Ветлугин
За кухонным столом однокомнатной хрущёвки сидели две девушки — блондинка и брюнетка.
— Гляжу я на тебя, подруга, — говорила брюнетка, — и не налюбуюсь. С твоею статью и профилем мужиков, как косой, косить можно. А ведь ты ещё и умна как не знаю кто. И что ещё важнее, у тебя железный характер. Маргаритка Тэчер рядом с тобой, ну, просто амёба бесформенная. Скажи, кем ты хочешь стать, я почему-то не верю, что у тебя нет какой-нибудь своей отнюдь не тусклой задумки.
— Кто бы, Дашка, говорил про красоту и прочее? Да будь я мужиком, всё равно каким, из нас двоих я выбрала б тебя.
— Не сбивай меня с курса, подруга. Я жду ответа.
— Ладно, Дарья, так и быть, расколюсь. Есть, естессна, у меня задумка.
— Небось, хочешь какого-нибудь академика окрутить?
Блондинка откинулась на стуле и громко захохотала. Отхохотавшись, ещё порывисто дыша, проговорила: «Во-первых, академики безнадёжно старые, а во-вторых, по современным меркам, они безнадёжно бедные... одним словом — полнейшие нищеброды. В качестве трамплина они ещё могут сгодиться, но связывать свою жизнь с такой скучной и безликой публикой — просто безумие. Ты, Дарья, мыслишь старыми категориями. Сними с глаз советские очки и взгляни на мир трезво. Разве ты не видишь, что теперь весь земной шарик наш? Стоит нам лишь слегка подсуетиться, и все миллиардеры Лондона, Нью-Йорка и Амстердама — наши!
— Так твоя цель — охмурить какого-нибудь зарубежного миллиардера?
— Естессна, да, но не кого попало, а молоденького и богатенького красавчика — владельца заводов, газет и шикарных яхт.
— А мордочка у подруги не треснет?
— Да что ж такое? — возмутилась блондинка. — Ты спросила — я ответила. Есть ещё вопросы?
— Тогда зачем тебе твой сожитель?
— Любая дорога, милая Дашечка, начинается с первого шажка, приличная книга — с пролога, настоящая страсть — с первого взгляда, а этот мой членкор недоделанный войдёт в мировую историю как мой первый разгонный блок.


9
Открыв дверь своей квартиры, Ветлугин обнаружил на полу почтовый конверт, кем-то протолкнутый через щель под дверью. Адреса не было. На клочке бумаги было напечатано:

Почему Вы не пришли? Опасайтесь! Кто-то против Вас что-то замышляет. Приходите в девять вечера. Адрес Вы знаете.
Ясновидящая Евдокия
 
Ветлугин даже не рассмеялся. Напротив, по его спине пробежал холодок мистического страха. «Эта ведьма меня достала!» — процедил он сквозь зубы и понял, что заинтригован, что отмахнуться от гадалки не получится, и что, скорее всего, он не заснёт, не разобравшись во всей этой дичи.

Ровно в девять Ветлугин подошёл к двери квартиры ясновидицы. Но только изготовился нажать на копку звонка, как дверь сама отворилась. За порогом стояла среднего роста молодая брюнетка в цветастом восточном халате. Всё в ней было необычным и ярким: смуглая кожа, густые чёрные брови, большие чёрные глаза, пышные собранные в пучок тёмно-каштановые волосы, нос с лёгкой горбинкой, алые губы.
— Здравствуйте, господин Ветлугин! — вспыхнул ровный ряд ослепительно белых зубов. — Насилу извлекла Вас из Вашей берлоги. Снимайте обувь и проходите в гостиную, — и голос Евдокии был странным — низким и каким-то обволакивающим, этаким контральто. Несмотря на экзотическую цыганистую внешность, её русский язык был безупречен, без малейших признаков иноязычного акцента.
— Кто вы? Почему вы пишите мне странные письма? Я пришёл сказать вам, что не верю в гадания и, вообще, во всю вашу паранормальную чушь не верю, и посему настоятельно прошу оставить меня в покое.
— Иван Романович, надеюсь, Вы в курсе, что прямолинейный рационализм не в силах объяснить всё многообразие мира. Нередко именно то, что Вы называете паранормальной чушью, помогает нам понять мотивацию многих экстраординарных поступков человека,  — вкрадчиво проговорила Евдокия.
«Странный выбор слов у этой гадалки, — подумал Ветлугин. — Высшим образованием попахивает».
— Если вы способны проникать в суть вещей, то попробуйте объяснить мне, кто или что представляет для меня опасность.
— Я не могу ответить на этот вопрос.
— Но ведь вы сами изволили предупредить меня об опасности, которая мне якобы угрожает.
— Я понимаю Ваше раздражение, Иван Романович. Я лично действительно ничего не знаю, но карты знают.
— Господи, Евдокия, вы, судя по всему, образованная женщина, на как вы можете?.. — Ветлугин безнадёжно махнул рукой и сделал движение, чтобы встать.
— Я ожидала от Вас именно такой реакции, но что делать, если карты — великие карты Таро — уже несколько дней настойчиво транслируют мне пренеприятную весть о том, что талантливому господину с речной фамилией на «В» что-то угрожает.
«Говорит ерунду, но так складно, что заслушаешься. Досадно, что тратит неплохой интеллект на такую чушь», — подумал Ветлугин и сказал:
— И имея столь скудную информацию, вы решили, что тот таинственный господин с речной (ха-ха) фамилией на «В» именно я? Да не смешите меня.
— Но разве фамилия Ветлугин не связана с рекой Ветлуга?
— Господи, да мало ли у нас речных фамилий на «В»? Например, Волгин.
— Вы правы, речных фамилий на Руси немало, но карты сузили область поиска и сообщили мне, что Вы живёте вблизи дороги, связанной с именем великого ниспровергателя. Заметьте, у нас есть лишь одна такая дорога — это улица Ильича, и на ней есть только один дом, в котором проживает гражданин с речной фамилией на В. И это Вы, господин Ветлугин.
— Постойте-постойте, госпожа Провидица, но как могли кусочки картона с дурацкими картинками сообщить вам столько информации?
— Чего проще, Иван Романович! Когда я задаю картам вопрос о Вашем местонахождением, то «Король жезлов» (до «Короля мечей» Вы пока не дотянули) неизменно ложится неподалёку от перевёрнутого «Великого мага».
— Ну-ну, — недовольно буркнул Ветлугин.
В этот момент, в гостиную вбежала маленькая рыженькая собачка с шикарным пушистым хвостиком и сразу бросилась знакомиться с гостем. Обнюхала его, пару раз тявкнула и убежала в прихожую.
— Знакомьтесь, господин Ветлугин, это мой верный дружок, мой любимый Собик. Согласитесь, забавно: по виду лисичка, а на деле, давным-давно доместицированный волчок.
«Уж не биофак ли за плечами Евдокии?» — мелькнуло у Ветлугина.
— Действительно забавно, — согласился он, — но вернёмся к вашей записке. С чего вы взяли, что я в опасности?
— Повторяю, я гадаю на картах Таро, — чёрные очи провидицы гордо сверкнули. — Так вот, господин Ветлугин, при раскладах на судьбу Ваша карта регулярно ложится рядом с перевёрнутой «Башней», что однозначно указывает на грозящую вам опасность.
«Эффектная девка, жаль, что паранормалка», — подумал Ветлугин и, заметив, ожидание на лице гадалки, быстро проговорил ни к чему не обязывающую банальность:
— Спасибо, за предостережение, Евдокия, я буду предельно осторожным.
— Вот Вам номер моего телефона. Если ЧТО, звоните, — сказала гадалка, протягивая свою визитную карточку.
Ветлугин резко встал и направился в прихожую.
— Чёрт, — выругался он, — ваш пёсик, похоже, изгадил мой башмак.
— Бога ради, простите моего глупенького Собика, мою неразумную лисичку. Сейчас всё исправлю, — с этими словами гадалка взяла осквернённый ботинок и зашла в ванную. Минуты три Ветлугин провёл в нетерпеливом ожидании, проклиная и собачку, и её хозяйку.
— Прощайте, Евдокия, и надеюсь, навсегда, — с трудом сдерживая гнев, резанул Ветлугин и покинул негостеприимную квартиру.
— Не зарекайтесь, Иван Романович!

Ночью ему приснилось, что спорит с Татьяной и никак не может убедить её в чём-то очень для него важном. И вдруг черты Татьяны расплываются, и вместо неё он видит Евдокию. «А где Татьяна?» — спрашивает Ветлугин. Евдокия подходит к нему очень близко, всё поле зрения заполняют чёрные брови и немигающие чёрные глаза красавицы-гадалки, ему страшно и сладко. «А Татьяны уже нет. Я же предупреждала тебя, мой милый дурачок, об опасности», — звучит волнующее душу цыганское контральто.   


10
Из того, что не мог знать Ветлугин
— Ну скажи мне, Дашка, — блондинка капризно надула свои густо накрашенные губы, — ответь, что им, то бишь мужикам, нужно от нас, то бишь от молодых красивых женщин?
— Этим примитивным тварям нужен только секс, — сухо и быстро, как заученную формулу, отчеканила брюнетка.
— Но говорят-то они са-а-всем о другом.
— Не говорят, а зубы нам заговаривают.
— Ну, Дашка, ну, не скажи. Иной мужчинка так самозабвенно гонит свою отвлечённую пургу, что в голову приходит естессный вопрос: а видит ли он, что перед ним маячит роскошная фемина?
— Это ты про того шибко умного?
— Про кого ещё? Естессна, про него.
— Не вздумай, подруга, поверить ему. Вся эта долбёжка по мозгам просто дымовая завеса. Вспомни, как ты сама когда-то мне говорила и даже доказывала, что главный мужской половой орган — головной мозг. Помнишь, как ты хохотала насчёт того, что этот орган, как и его известный аналог, тоже непарный и тоже расположен между конечностями.
— Это я тогда хохмила, — весело захохотала блондинка, — хотя, согласись, что нет для нас более соблазнительной приманки, чем мужской мозг.
— А почему так получилось? — неожиданно задумалась брюнетка.
Блондинка вынула из сумочки пачку Мальборо, спокойно закурила и, глядя собеседнице в глаза, изрекла:
— Это потому, что сильный мозг — самое эффективное орудие для делания денег.
— Боюсь, это слишком просто для истины, — усомнилась брюнетка. — Эволюция едва ли думала о деньгах. С этим мужским довеском эволюция поставила перед нами серьёзную загадку.
— Истина, Дарья, на то и истина, чтобы быть простой. Охмуряя наивных женщин, сильный мозг просто размножает сам себя.
— И всё-таки, развитый интеллект ужасно сладок! — вздохнула брюнетка.
— Да что ж такое, Дашка?! — делано возмутилась блондинка. — Уж не влюбилась ли ты?
— Ну, до этого ещё далеко.
— Опять клиент?
— Типа того.


11
В четверг Ветлугин снова ждал Татьяну, прождал до шести вечера, но она так и не появилась. С горечью на душе он отправился домой — в свою пустую однушку на девятом этаже в плебейском сегменте Верхней зоны Городка. И только вечером судьба сжалилась над ним, ибо ровно в восемь в его квартире раздался звонок. Ветлугин, нехотя, подошёл к двери и обомлел: на лестничной площадке стояла Татьяна с красной гвоздикой в руке.
— Иван Рроманыч! — зачастила она, красиво прокатывая букву «р». — Простите за несанкционированное вторжение, но мне совершенно необходимо завершить наш вчерашний рразговор. Я не спала прошлую ночь и чувствую, что не смогу заснуть и сегодня.
— Господи, Татьяна Фёдоровна, что же случилось?! Входите, садитесь в кресло и рассказывайте.
Татьяна села и с интересом осмотрела ветлугинское убежище. Прошлась острым взглядом по самодельному кособокому книжному стеллажу и улыбнулась, заметив на его нижней полке бутылку коньяка.
— Вижу, вы даже не притронулись к коньяку Геннад Михалыча.
— Да повода не было. Я, кажется, говорил вам, что для выпивки мне нужно какое-то важное событие.
— Да, я помню, вы говорили что-то в этом роде, — печально вздохнула Татьяна, — а для меня важным и, возможно, поворотным событием был как рраз вчерашний рразговор с вами.
— Господи, Таня, — Ветлугин незаметно для себя опустил отчество девушки, — не зря я клял себя, что наболтал вам лишнего. И, самое ужасное, я хвалился, а этого никогда и ни в коем случае нельзя делать. Кстати, дурно это не из христианских соображений, а оттого, что хвастаясь, мы посылаем в своё подсознание сообщение, что якобы чего-то добились, хотя в действительности всё обстоит далеко не так. Мысль о собственном успехе расслабляет волю, даёт основание нашему ленивому подсознанию почивать на незаслуженных лаврах.
Татьяна не сводила с него цепкого пытливого взгляда, и её руки, лежащие на коленях, были сжаты в кулаки. О силе сжатия свидетельствовали побелевшие костяшки пальцев.
— Иван Рроманыч, боюсь, мои соображения покажутся вам наивными и неглубокими. Стыдно признаться, что жила до рразговоров с вами в атмосфере незамысловатой и, я бы сказала, удобной рреальности.
«У неё странная форма заикания, застревает на звуке «р» в начале слова. Интересно, это у неё из-за волнения или просто привычка. В детстве у многих проблема со звуком р», — пронеслось у Ветлугина.   
— Удобная реальность, говорите? Звучит неплохо. Кстати, не принять ли нам по чуть-чуть того самого коньячку, чтобы снять ненужное напряжение.
— Вы правы. А закуска у вас найдётся? — улыбнулась Татьяна.
— Увы, Таня, но ни конфет, ни пирожных я не держу. Из экзотики есть баночка  икры с вашего стола.
— Это как рраз то, что надо, — нервно рассмеялась Татьяна.

Минут через десять они сидели по обе стороны низкого журнального столика, на котором стояла откупоренная бутылка коньяка и тарелочка с изысканной закуской. Они подняли рюмки, весело чокнулись, и Татьяна приступила к своему рассказу.
— Я уже сказала вам, что до сих пор жила в атмосфере удобной рреальности, в этакой клетке золотой, где всё было для меня просто, ясно и на сто процентов предсказуемо. В школе я была почти круглой отличницей, легко поступила в универ и закончила его с красным дипломом. Во время преддипломной практики легко вписалась в коллектив лаборатории Геннад Михалыча и впитала в себя идеологию современной научной тусовки. Без труда поступила в аспирантуру и под рруководством того же Геннад Михалыча в положенный срок подготовила и защитила кандидатскую. И как следствие того события сейчас мы пьём коньяк и закусываем чёрной икрой с моего банкетного стола. В урне для голосования, представьте, — ни одного чёрного шара! Всё идеально, как в сказке... — Татьяна замолчала, потупив взор на пустую рюмку. — И тут появляетесь вы, прямо на моём банкете и нарушаете мою идиллию. Кстати, именно Геннад Михалыч добавил вас к списку моих гостей. До этого я фактически вас не знала. Вы появились уже после первых тостов, все повернули к вам головы, и тогда шеф, сидящий рядом, прошептал мне на ухо: «Приглядитесь к этому человеку. Он ведёт себя странно, но он знает больше, чем все за этим столом вместе взятые». — «Вы шутите?» — усмехнулась я. А он, вытаращил на меня свои небесно-голубые глазки и ужасно серьёзно ответил: «О, если бы я шутил! А впрочем, потанцуйте с ним и попробуйте завязать разговор. О человеке можно судить, только поговорив с ним».
— Так что же получается? — вспыхнул Ветлугин. — Выходит, оказывая мне внимание на банкете, вы просто выполняли задание шефа?
— Да что вы, Иван Рроманыч! Естественно, я не отрицаю, что именно шеф побудил меня приглядеться к вам, но это было лишь начальным лёгким толчком. Всё остальное — исключительно моя заслуга.
— Ну, раз так, то за это надо выпить... Надо поощрять инициативу любознательной молодёжи, — брякнул Ветлугин и сразу понял, что в остроумии он полный ноль.

После второй рюмки Татьяна заговорила громче и быстрее.
— Позвольте перейти к главной части моего повествования. Танцы и разговоры в шумной обстановке банкета, естественно, не дали мне существенной информации. Вы вели себя, как обычный научный сотрудник, давно забывший, как  вести себя с девушками. Вот почему я и ррешила поговорить с вами на ясную голову. К сожалению, в понедельник вас на рработе не было, но во вторник наша встреча всё-таки состоялась. И только тогда я признала, что вы действительно, не такой, как все.
— Пожалуйста, поясните.      
— Обычный научник зациклен на публикациях. Ведь именно по ним, вернее, по их числу, оценивает его администрация и широкая общественность. Но сотрудники оценивает коллегу по его энергии, выражаясь по-ррусски, по его нахрапу. Только нахрапистый кадр, ррассыпая остроты и красиво звучащие термины, умеет впарить аудитории всё что угодно. Только такой учёный обладает способностью убеждать.
— А вы, Таня? Как вы оцениваете научного работника?
— Да и я до сих пор оценивала сотрудников Института, фактически, по их умению выступать с трибуны. Ораторское искусство особенно престижно у молодёжи, люди тянутся к таким, как нынче принято выражаться, харизматичным личностям. Моя мечта — научиться легко и непринуждённо, играя голосом, жестом и мимикой, держать в напряге аудиторию. Представьте на секундочку состояние публики, когда на трибуне блещет умом и знаниями далеко не уродливая молодая женщина.
— В основе вашей мечты лежит естественная тяга людей превзойти друг друга... хотя бы чем-то выделиться из основной массы.
— Вы совершенно правы. Скажу больше, каждый из нас мечтает о признание своих заслуг обществом, — немного помолчав, она добавила: — Но вам-то, Иван Рроманыч, похоже, на всё это по барабану.
— Сейчас, пожалуй, да, — согласился он после краткой задержки, ушедшей на усвоение нового шедевра народного творчества — «по барабану».
— Такую вашу асоциальную позицию проще всего объяснить высокомерием.
— Так что же мешает вам принять столь удобную гипотезу? — усмехнулся Ветлугин.
Татьяна демонстративно фыркнула.
— Да всё, что я вижу в вашем доме.
— Во как! — вырвалось у Ветлугина.
— Да ваша гостиная, ха-ха, будто номер в дешёвой гостинице. Вы живёте даже проще, чем позволяет ваша скромная зарплата. Всё минимально, голо, функционально и ничего сверх того. Разве что эта допотопная радиола на длинных ножках.
— Мы с женой (естественно, бывшей) купили её лет двадцать назад. Тогда я ещё любил слушать музыку.
— Эх, Иван Рроманыч! — блаженная улыбка растеклась по лицу Татьяны. —Видели бы вы квартиру моего шефа! Натяжные евро-потолки, высоченные евро-окна. В гостиной бар с изысканными напитками, кожаные кресла, книжные стеллажи до потолка, роскошная резная полка из красного дерева с альбомами по искусству, застеклённый шкаф с чучелами хищных птиц, сервант с дорогим фарфором, люстра с хрустальными подвесками, изысканный торшер в виде Эйфелевой башни. И, наконец, гордость Геннад Михалыча — специальная витрина (как в музее) с коллекцией рыболовных блёсен. Вся широта запросов хозяина отражается в убранстве его жилища.
— А что в его рабочем кабинете? — спросил Ветлугин.
— В квартире у Геннадия Михалыча нет рабочего кабинета. Дома он только отдыхает, зато в Институте у него есть прекрасный кабинет: с великолепным двухтумбовым письменным столом, с шикарным сервантом, с финиковой пальмой в углу и с вышколенной секретаршей в предбаннике.
— Понятно.
— Заинтригованная вашими намёками на что-то важное, чем вы занимаетесь вне институтской программы, я, естественно, ожидала увидеть в вашей квартире отражение той вашей скрытой деятельности, а теперь даже не знаю, что и подумать.
— Я вас понимаю, Таня. Вы видите простую обстановку у человека, претендующего на богатство внутреннего мира, и у вас возникает мысль, что того мира у него и нет вовсе. И, дескать, не зря от него жена ушла, а единственный сын аж за границу намылился. Я правильно вас понял, Таня?
— Абсолютно, — произнесла Татьяна с бледным серьёзным лицом, выражающим полнейшую убеждённость.
Ветлугин оживился.
— А теперь попробуйте зрительно представить себе жилище какого-нибудь Сократа, я уж молчу об Эпикуре или о Диогене. Ведь одним из принципов жизни древних греков была ПРОСТОТА. Простота во всём: в одежде, жилище, еде и питье. Роскошь презиралась и осмеивалась. Более того, она считалась характерной чертой неразвитого ума, свидетельством убожества внутреннего мира. Помните афоризм Цицерона: «Omnia mea mecum porto»?
— Как не помнить? — язвительно усмехнулась Татьяна. — Это же знаменитое «Всё моё ношу с собой».
— Вот именно. И это высказывание чётко указывает, что под «всем моим» Цицерон и прочие античные мудрецы подразумевали не материальные блага, а внутренний, духовный мир человека. Так что, с моей точки зрения, интерьер жилища вашего шефа позволяет мне предположить, что его внутренний мир узок и беден. Но, как понимаете, ссылка на древних не является доказательством. Она лишь показывает, что судить о мире человека по обстановке его жилища, как нынче говорят, дохлый номер.
— Сдаюсь, Иван Рроманыч, в этом пункте вы меня убедили. Чтобы сгладить мой дерзкий выпад, давайте примем по ррюмашечке за примирение.
— Вообще-то вы меня совсем не обидели, и я с вами с удовольствием выпью.


12
— Иван Рроманыч, — голосовые связки Татьяны напряглись, — уж вы простите меня за очередную дерзость, но не могли бы вы, хотя бы слегка, хотя бы чуть-чуть, приоткрыть ваш внутренний мир. Мне страсть как интересно, что за проблемы вас волнуют?
— Ох, Татьяна Фёдоровна! — смешался Ветлугин. — Мне и хочется поделиться с вами своими проблемами да колется. Уж больно далеки они от интересов молодых успешных женщин. Боюсь, не поймёте вы меня да ещё и засмеёте.
— Хорошо, Иван Рроманыч, давайте сузим вопрос. Скажите, к примеру, что более всего занимало вас на прошлой неделе?
Этот вопрос поставил Ветлугина в неудобное положение. Не мог же он, на самом деле, посвящать малознакомого человека в свои маленькие тайны. Решил обратиться к закромам памяти, куда откладывал загадочные явления и факты, чтобы когда-нибудь на досуге заняться их анализом.
— Ладно, так уж и быть, скажу, но тогда потерпите. Разговор пойдёт об абстрактных вещах, — потянул время Ветлугин.
— Да говорите же! — Татьяна капризно стукнула кулачком по подлокотнику кресла.
— Ладно, рискну! — в серых маловыразительных глазах Ветлугина вспыхнули озорные искорки. — Недавно меня озадачил вопрос, откуда берутся у нас так называемые мировоззренческие убеждения. Правда, само слово «убеждение» мне не нравится, ибо наводит на мысль, что основы нашего внутреннего мира создаются, когда нас кто-то в чём-то убеждает — сегодня в одном, а завтра в другом. Конечно, иногда попадаются субъекты, которым можно без особых усилий внушить всё что угодно, но гораздо чаще мы сталкиваемся с людьми со стойкими, можно сказать, железными убеждениями.
— Может быть, вы, наконец, покончите с введением? — не сдержалась Татьяна, почувствовав, что тема разговора действительно уходит за поле её интересов.
Ветлугин помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил:
— Как вы думаете, Татьяна Фёдоровна, откуда берётся у нас эта странная убеждённость в  правоте своего мировоззрения?
— Естественно, из жизненного опыта, откуда ещё? — фыркнула Татьяна.
— Казалось бы, вы абсолютно правы, ведь опыт у разных людей разный, и, наверное, поэтому у них разные убеждения. Но сами посудите, какой-такой опыт может привести к религиозной нетерпимости? И вообще, если хотите в полной мере прочувствовать, что такое убеждённость, попробуйте, доказать верующему человеку, что Бога нет.
— А во что верите вы, Иван Рроманыч?
— В юности, начитавшись Жюля Верна, я свято верил в науку и прогресс.
— А теперь?
— А теперь меня гложут сомнения. Наука так быстро развивается, что не успеваешь менять свои представления даже о таких фундаментальных вещах, как строение мира и атома. Более того, поиск рационального осмысления этих вещей нередко уводит нас в области, где невозможен ни эксперимент, ни наблюдение, и где бессильна (надеюсь, лишь пока) даже теория. Что же получается? С одной стороны, победное шествие научного метода наделило многих из нас убеждением, что человеческий разум, может объяснить абсолютно ВСЁ, а с другой — наши бешеные усилия понять основы мироздания наталкиваются на препятствия, которые выглядят просто непреодолимыми. Остаётся лишь верить, что наука сможет когда-нибудь объяснить ВСЁ. Однако слово «верить» не значится в лексиконе людей науки. Любой учёный, как бы ни был велик его талант, внутренне готов к тому, что взлелеянная им гипотеза (и даже теория) может оказаться ошибочной. Впрочем, были времена, когда сомнения такого рода не терзали людей.
— Вы имеете в виду мрачный период средневековья? — хохотнула Татьяна.
— Нет, я имею в виду период длиною не менее ста тысяч лет — от возникновения людей, по виду неотличимых от нас, до Дарвина.
— Почему именно Дарвин явился для вас такой важной вехой?
— Потому что этот скромный англичанин дал нам теорию, которая с лёгкостью объяснила, что человек — просто одна из обезьян с несколько гипертрофированным мозгом, и что никакой непреодолимой пропасти между человеком и остальными животными нет.
— Ну и что?
— В вот что. Если свой мозг мы получили от африканских обезьян для выживания в лесах и саваннах Африки, то встаёт вопрос: «А по силам ли нашему звериному мозгу познать весь открывшийся теперь перед нами невообразимо огромный и невообразимо сложный мир?» — Ветлугин расхохотался: — По Библии, свой  разум мы получили от Бога. А на деле, это мы создали Бога и мы же одарили Его нашим звериным разумом.
— Вы в этом уверены? — губы Татьяны изогнулись в змеиную улыбку. 
— Абсолютно, — Ветлугин гордо выпрямился в кресле. Видно было, что он, наконец, нашёл, что сам долго искал. — Более того, — энергично продолжил он, — я утверждаю, что боготворчество намертво вмонтировано в наши гены.
 — Может быть, я что-то упустила, но это ваше утверждение даже на гипотезу не тянет.
 — Я рад, Татьяна Фёдоровна, и тому, что моё утверждение вы не сочли самоочевидным и банальным. А теперь обратимся к братьям нашим меньшим. Бывает, что кошке — обычной нашей киске — удаётся поймать во дворе птичку или мышь. В этом нет ничего удивительного. Удивительное в ином: иногда случается, что кошка приносит свою ещё трепещущую добычу в дом и слагает её к ногам хозяина, будто задабривает его, предлагая полакомиться свеженьким деликатесом. По мнению зоопсихологов, это странное поведение кошки доказывает, что она воспринимает человека-хозяина, как своего собрата с высоким социальным статусом и, увы, с кошачьей психикой.
А вот вам ещё одна зарисовка из жизни этих грациозных зверьков. Хозяин застаёт кошку за строго запрещённым занятием: она рыскает по обеденному столу. Увидев хозяина и услышав его грозный окрик, она моментально спрыгивает на пол и пытается убежать, но если ей это не удаётся, бедняжка принимает позу полной покорности. Лежит на брюхе, голова опущена, глаза полузакрыты, ушки плотно прижаты.
Татьяна оживилась.
— Я не раз наблюдала эту забавную сцену. Кошка будто готова принять заслуженное наказание. Она ведёт себя в полном соответствии с поговоркой: «Знает кошка, чьё мясо съела».
— Конечно, трудно сказать, ЧТО она, на самом деле, чувствует, но совершенно ясно, что в этом случае кошка воспринимает человека как могущественное существо с кошачьей психикой. Она, по сути, внесла человека в своё общество и наделила его высшим социальным рангом.
— Вы хотите сказать, что для кошки человек нечто вроде бога? — усмехнулась Татьяна.
— Я вижу, вы не разделяете мою точку зрения, но ведь вам должно быть известно, что каждый член любого звериного коллектива имеет представление о своём социальном статусе. «Знание» своего места на социальной лестнице складывается из чувства превосходства (доминирования) по отношению к сородичам, стоящим на той лестнице ниже, и чувства покорности (подчинения) — к сородичам, стоящим выше. Прошу обратить внимание на чувство покорности, не кажется ли вам, что оно слегка напоминает известные нам угодничество, заискивание, раболепие, смирение, а то и благоговейный трепет?
— А мне незнакомы такие низменные чувства! — с вызовом бросила Татьяна. — Я никогда ни перед кем не пресмыкалась и не собираюсь этим заниматься.
— Кто бы сомневался, Татьяна Фёдоровна? — рассмеялся Ветлугин. — Альфа-самкам, конечно же, чужды переживания шестёрок. К тому же вы красивы, а у М.Горького подмечено: «Красивые — всегда смелы».
— Уж и не знаю, Иван Рроманыч, шутите вы или издеваетесь?
 — Не то и не другое, Татьяна Фёдоровна…  Но позвольте мне закончить своё рассуждение.
— Неужели оно когда-нибудь закончится? — криво усмехнулась явно польщённая Татьяна.
— Татьяна Фёдоровна, ещё минут пять не больше, — Ветлугин передохнул. — Мне кажется, что наш пещерный предок, сталкиваясь с чем-то запредельно мощным (огромным животным или грозным явлением природы), испытывал чувство, которое испытывает нашкодившая кошка, застигнутая хозяином на месте преступления. И тогда наш пращур в отчаянии принимал позу покорности, то есть падал ниц, касаясь лицом и коленями земли.
— Вы говорите так, будто видели, как выражали свою покорность первобытники?
— А в этом нет необходимости, ибо у всех народов земного шара поза покорности одна и та же. Ясно, что она выработана эволюцией для ослабления агрессии со стороны человека-повелителя. Конечно, она не могла ослабить бурю или землетрясение. Однако других средств выхода из безвыходной ситуации у нашего далёкого предка не было. Вот так страх перед кем-то сверхсильным и непонятным соединился с привычным страхом телесного наказания со стороны человека-повелителя и породил представление о невидимом и могучем божестве. 
— Вы закончили?
— Почти, — Ветлугин нахмурился. — Я почти уверен, что у современного человека (даже всесторонне образованного) при встрече с чем-то непонятным, от чего веет какой-то таинственной непреодолимой силой, довольно часто срабатывает врождённый инстинкт боготворчества, и тогда человек испытывает нечто подобное мистическому страху.
— Дорогой Иван Рроманыч! — громко и гневно заговорила Татьяна. — У меня, ну, просто нет слов! Эти ваши интеллектуальные кульбиты, к сожалению, ещё не устаканились в моей голове. А сейчас, простите, но мне надлежит вас покинуть. Дела!
— Какие могут быть дела в столь поздний час? — пробурчал разочарованный Ветлугин. В глубине души он надеялся, что девушка останется с ним на ночь.
— Иван Рроманыч, похоже, вы не допускаете, что у меня могут быть обязательства перед другими людьми. Давайте отложим продолжение нашего рразговора до завтра.
— К сожалению, Татьяна Фёдоровна, завтра не получится. Завтрашний вечер у меня занят.
— Те самые лично ваши дела? — зелёные глаза Татьяны пытливо впились в недовольное лицо Ветлугина.
— Вы угадали, — буркнул он.
— До скорого, Иван Рроманыч, — Татьяна, резво вскочила на ноги и покинула скромные апартаменты Ветлугина.


13
Из того, что не мог знать Ветлугин
— Дорогой, мне кажется, ты ошибся. Боюсь, клиент непорочен и чист, как младенец, — сказала девушка.
— Этого не может быть. Я его знаю, — возразил мужчина.
— А на чём основана твоя уверенность? — спросила она.
— Он слишком дерзко себя ведёт, — ответил он. — Когда при встрече мы обмениваемся приветствиями, он держит себя, как старший товарищ, а ведь мы ровесники. Я даже на месяц старше его.
— Ты рос в деревне, а он — в городе.
— Его городок тоже глухая провинция.
— Он учился в Ленинграде, а ты — в Новосибирске.
— Уровень нашего универа, пожалуй, даже выше ленинградского.
— Значит, дело в генах. Мне кажется, у вас разное представление о важном и ценном.
— Поясни.
— Мне кажется, дорогой, его более всего волнуют проблемы общего, философского характера.   
— Это у него всегда было, но я хорошо помню его первые шаги и первые идеи, и, главное, я помню, как страстно он хотел сделать хотя бы одно открытие. Но открытия не получались, и он ходил, понурив голову, замкнутый и мрачный. А сейчас, при всей его внешней скромности я вижу, что он чертовски доволен собой. С чего бы это? Я читал его статьи, читал его диссертацию. Всё неплохо, даже очень неплохо, но это далеко не открытия. А тут такая уверенность в себе. Жалкий кандидатишка, а несёт себя, как академик.
— Может, у него крыша съехала?
— Нет, с психикой у него всё в порядке. Просто он что-то скрывает. И то, что он скрывает, должно быть великим.
— Он действительно на что-то намекал. Но ни на его рабочем месте, ни у него дома я не заметила следов кипучей деятельности. Поверь моей женской интуиции, он просто играет со мной в какую-то непонятную игру. Я почти уверена, он хочет меня элементарно соблазнить.
— Ну, нет! В это я не верю. Готов спорить на любую сумму: он что-то скрывает.
— Допустим, ты прав, но как его расколоть? Что делать, говори конкретно?
— Ты женщина, твоя сила в твоей слабости. Уступай, не дерзи, повинуйся, и тогда он, как положено сильному, потеряет бдительность.
— Легко сказать уступи, когда по жизни я победительница.
— Какая из тебя победительница, если удара не держишь? Терпи, милая, терпи и продолжай игру. Он сильнее и умнее тебя. Так прикинься дурочкой, обмани, вползи в доверие и отыщи его сокровище.
— Легко сказать, «отыщи сокровище». Ты мог бы с равным успехом приказать мне отыскать иголку в стоге сена.
— Хорошо известно, что чем длиннее зашифрованный текст, тем больше шансов его расшифровать. Заставь его больше говорить о чём попало. Как бы долго он ни обходил тему своего сокровища, рано или поздно он её коснётся. И тот момент ты сразу почувствуешь: по его позе, по движению рук и глаз, по тону голоса. Ну а дальше — дело техники.   
— Так ты даёшь добро на применение любых средств? — спросила девушка.
— Мы взрослые люди! — усмехнулся мужчина. — Главное — результат. 


14
Надо сказать, Ветлугин ещё раньше запланировал поход на «тайную делянку», так он называл небольшой кусочек земли на дачном участке своего хорошего знакомого — Витьки Татарчука. Эта земля была выделена Институтом для Витькиной матери — ветерана ВОВ. Мать та три года назад умерла, участок зарос сорняками, и Ветлугин попросил приятеля позволить проводить на нём эксперименты на растениях. Про ту тайную делянку практически никто не знал, так что Ветлугин мог делать на ней всё, что приходило ему в голову.
К садоводческому обществу вела живописная тропа в сосновом лесу, и обычно Ветлугин с удовольствием проходил по ней положенные три километра, радуясь красоте природы и безлюдью. Но в этот раз он ничего не видел, ибо голова его была занята пережёвыванием событий  прошлого вечера.

Работа на земле очистила сознание Ветлугина. Целый час он вскапывал делянку, потом рыхлил её, разбивал на отдельные грядки и наконец приступил к посеву.
Он уже заканчивал работу, когда услышал идущий откуда-то издалека возбуждённый женский голос: «Иван Рроманыч! — он узнал этот милый зачин слов на «р». —  Что вы тут делаете?» Ветлугин поднял голову — на дороге, рассекающей садоводческое общество, стояла и улыбалась Татьяна.
— Таня, вы? Как вас занесло сюда?
— Я была в гостях у одного знакомого, помогала ему с посадками. Его дачный участок тут неподалёку, — Татьяна небрежно махнула рукой куда-то в сторону леса.
— И я тоже кое-что посадил, — пролепетал Ветлугин.
Татьяна подошла к нему.
— А я не знала и даже не могла предположить, что у вас может быть земельный участок.
— Это участок моего приятеля, я, можно сказать, арендую у него эту деляночку.
— Надо же! — Татьяна присела на корточки и стала рассматривать дощечки, расставленные на грядках. — Я вижу, тут что-то посеяно не для еды. Съедобные вещи не кодируют номерами и этикеток не ставят. Тут вы что-то исследуете, не правда ли?
— Да так, балуюсь.
— Иными словами, это то, чем официально вы не занимаетесь.
— Вы угадали, это моё хобби, ничего серьёзного. Проверяю верность законов Менделя, — ляпнул Ветлугин и снова убедился, что совсем не умеет врать.
— Менделя, говорите? Уж не горох ли вы здесь только что посеяли?
— И это вы угадали. С детства обожаю горох.
— Так значит, ваш тайный объект — горох? — медленно и очень серьёзно проговорила Татьяна.
— Чувствую, вы меня уже в чём-то заподозрили, — сказал Ветлугин и порадовался, что успел всё посадить до её появления.
— Но ведь я угадала? — Татьяна подло улыбнулась. — Ну, Иван Рроманыч, ну, скажите же «Да».
— Да, — краснея, как пойманный на лжи мальчик, согласился он, — но умоляю вас, не требуйте подробностей.

Назад они шли, болтая о мелочах и радостно щурясь от лучей заходящего солнца. Уже в Городке перед расставанием Татьяна протянула Ветлугину руку и неожиданно выпалила:
— Иван Рроманыч! Я до сих пор не могу успокоиться. Неужели наша сегодняшняя встреча была простой случайностью? Ведь я была уверена на все сто, что не увижу вас до понедельника.
— И я ужасно рад этому подарку судьбы, хотя в судьбу и не верю.
— А я в неё очень даже верю. Давайте в честь чуда нашей встречи устроим праздничный ужин и всласть поговорим о чём-нибудь интересном. Вы не против?
Ветлугина бросило в жар.
— Таня! Ну, конечно же, я не против. Жаль, что у меня мало продуктов.
— Картошка, постное масло и лук найдутся?
— Лука нет.
— Я заскочу домой за луком и заодно переоденусь.
— А я почищу картошку.
— Отлично, но обещайте, что философские темы мы больше не трогаем, — продолжая улыбаться, проворковала Татьяна.
— Ладно, обещаю.


15
В 10 вечера пришла празднично одетая Татьяна с продуктовой сумкой через плечо. Сбросив сумку на кухне, спросила:
— Надеюсь, сковородка у вас найдётся?
— Когда-то была, а теперь, знаете ли, обхожусь полуфабрикатами, — и, не обращая внимания на презрительную улыбку Татьяны, Ветлугин добавил: — И вообще, я совершенно солидарен с мудрейшим Лао-цзы, который сказал, что

Пять цветов притупляют зрение. Пять звуков притупляют слух. Пять вкусовых ощущений притупляют вкус.

— Дорогой Иван Рроманыч, ведь вы обещали мне больше не трогать философию, давайте, хотя бы в этот чудесный вечер, забудем о великих проблемах и станем обычными слегка голодными смертными. К тому же, жареную картошку с луком едва ли можно назвать роскошью, притупляющей все пять китайских вкусовых ощущений.
Через двадцать минут ужин был готов, Татьяна извлекла из сумки початую бутылку коньяка и пригласила Ветлугина к столу. И вдруг выражение лица девушки резко переменилось, будто она вспомнила, что оставила дома включённый утюг.
— Иван Рроманыч, уж вы простите меня. Мне так стыдно... Ведь я сама просила вас не забивать мне голову философией, и вдруг, прямо по закону подлости, я вспомнила, как недавно один умный человек компостировал мне мозги, уверяя, что историю творят отдельные особо одарённые личности. А я считаю, что историю творят народные массы, которые, как бы нанимают себе на службу всяких там князей и полководцев.
Ветлугин улыбнулся.
— Вспомнили легенду о призвании варягов на Русь?
— Типа того.
— Сейчас трудно сказать, приглашали славяне Рюрика, или он сам к ним пожаловал. Вопрос о роли личности в истории очень старый, и он до сих пор не разрешён.
— Меня интересует (чего уж там?) именно ваше, Иван Рроманыч, мнение, — Татьяна явно не шутила.
— И вы готовы снова убивать время, разрешая вопрос, от которого вам ни жарко ни холодно?
— Мне интересно послушать, как вы размажете по стенке моего умного с понтом знакомого.
— Ладно, попробуем разобраться. Впервые мысль о важнейшей роли личности в истории мелькнула у меня ещё в пору студенчества. Случилось это на лекции по химии. Профессор поставил на демонстрационный стол фарфоровую чашку и налил в неё спирт. Потом указал пальцем на чашку и театрально взвыл: «Почему этиловый спирт не горит? — аудитория зашумела. Лектор выдержал паузу и продолжил: — Из курса элементарной химии вам должно быть известно, что горение — частный случай окисления. Прошу обратить внимание: в воздухе полно кислорода, а спирт почему-то не горит. Молекулы этанола отрываются от поверхности жидкой фазы, сталкиваются с молекулами кислорода и... пардон, никакого эффекта! А всё дело в том, что при данной температуре энергия столкновения молекул ниже так называемого активационного барьера реакции. А теперь поднесём к поверхности спирта горящую спичку, — профессор чиркнул спичкой, сунул её в чашку, и тут же над нею заполыхало синее пламя. — Видите, товарищи студенты, горящая спичка увеличила кинетическую энергию молекул, активационный барьер пробит, и реакция полного окисления этанола пошла!»
Ветлугин замолчал.
— И что же вас поразило в этом совершенно заурядном эпизоде? — усмехнулась Татьяна.
— На мой взгляд, лектор не объяснил явление, то есть не вскрыл его первопричину.
— Вы шутите?
— Ничуть, — Ветлугин криво усмехнулся. — Разве не очевидно, что первопричиной  воспламенения спирта была не горящая спичка, а воля лектора?
— А может быть, эту эффектную демонстрацию ему жена посоветовала?
— А может, дочка, а может, любовница, а может, во сне ему приснилось? Но ясно одно: кто бы что ему ни советовал, решение принимал лично он. Реакцию окисления спирта, конечно же, запустила зажжённая спичка, но побуждение зажечь её родилось в голове лектора.
— В этой истории всё ясно, но причём тут история человечества? — губы Татьяны дёрнулись было в презрительную улыбку, но тут же разгладились.
— В любой человеческой популяции, — спокойно продолжил своё рассуждение Ветлугин, — полно весьма активных людей, однако традиционный уклад общества с ходом времени существенно не меняется. Общество будто защищает себя от потрясений. Чтобы пробить барьер консерватизма нужно привнести в популяцию нечто, подобное зажжённой спичке. И эту запальную роль исполняют исключительные личности.
— Забавная метафора, Иван Рроманыч, личность и спичка — две вещи неблизкие. Может быть, у вас найдётся что-нибудь более доказательное.
 

16
— А как вы относитесь к арабам? — на губах Ветлугина заиграла невинная улыбка.
— Да, естественно, никак! — Татьяна недоуменно вскинула свои ухоженные брови. — Знаю, что они верят в Аллаха, а их шейхи — породистые и весьма состоятельные мужчины.
— А теперь обратимся к истории арабов. В VII веке этот сравнительно немногочисленный и далеко не самый продвинутый народ Ближнего Востока вдруг будто взбесился и меньше чем за полвека подчинил себе гигантские территории в Азии, Африке и Европе с населением более 33 млн человек. И всё началось с того, что примерно в 570-ом году в захудалом аравийском городке Мекке родился араб по имени Мухаммед. К сорока годам ему открылось, что он избран Богом, чтобы передать людям новую систему взглядов на мир. Через три года Мухаммед начал публично излагать свои откровения, Коран, утверждая, что самый верный путь к блаженству в загробной жизни — ислам. Кстати, ислам в переводе с арабского означает «полная покорность Богу». Силу Корану придавала, кроме прочего, его высокохудожественная форма.
Новый пророк призывал к вере в единого Бога, осуждал привилегии аристократов, кровную месть, стяжательство и ростовщичество, а своих сторонников — мусульман — объявлял братьями. Ясно, что такие почти коммунистические идеи встретили ожесточённое сопротивление мекканской знати.
В 622-ом году Мухаммед, спасая свою жизнь, бежал в Медину, где создал первую мусульманскую общину. В течение восьми лет шла вооружённая и информационная борьба мединских мусульман с мекканскими многобожниками, которая завершилась полной победой последователей ислама. А дальше было триумфальное шествие по планете нового мировоззрения. Заметьте, христианству для полной победы на территории Римской империи потребовалось около трёхсот лет, а ислам захватил равновеликую площадь в десять раз быстрее.
— Постойте-постойте, — подала недовольный голос Татьяна, — выходит, потрясающие откровения Магомета не сумели убедить жителей Мекки, и пророку пришлось позорно бежать. Так что же произошло в Медине?
— Вы попали в самую точку. Язычники Мекки не могли и не хотели так просто отречься от веры отцов и потому не поверили в откровения Мухаммеда. Их не испугали даже страшные пророчества об адском пламени, ожидающем нечестивцев после смерти. Так что, можно сказать, в Мекке Мухаммед проиграл и был близок к физической гибели, но в Медине он отыгрался.
Дело в том, что в Медине открылась новая грань личности пророка — его государственный талант. Мухаммеду удалось сломить традиционный уклад мединского общества и заложить основы нового, куда более гуманного строя. Революционные изменения в лучшую сторону коснулись таких сторон жизни, как личная безопасность, забота о бедных и сиротах, отношение к рабам, женщинам и иноверцам. Более того, в Медине пророк проявил себя талантливым дипломатом и успешным военачальником. Не божественный Коран, а гуманизм и победы над язычниками заставили арабов поставить безграмотного Мухаммеда на высшую ступень своей социальной лестницы и наконец поверить, что он воистину посланник Бога.
— И всё-таки, — прервала Татьяна затянувшийся монолог Ветлугина, —ответьте мне, почему именно в Аравии в 570 году появился этот странный человек? Вы упорно не хотите объяснить мне, почему и при каких обстоятельствах  появляются личности масштаба Магомета?
— Я считаю, — провещал Ветлугин тоном проповедника, —  что появление таких людей, в принципе, необъяснимо, ибо оно беспричинно.
— Постойте, Иван Рроманыч, не хотите ли вы сказать, что появление людей вроде Магомета — совершенно случайное явление? Я требую пояснений.
— Вспомним генетику, Таня. Если исключить однояйцевых близнецов, то даже в современных огромных популяциях нельзя встретить двух человек с одинаковым набором генов. Даже в одной семье дети могут очень сильно отличаться потому, что возникли они в результате совершенно случайного комбинирования нескольких тысяч генов родителей.
— Господи, Иван Рроманыч, — Татьяна заметно смягчила тон, — наконец-то я поняла, что такие странные и такие удивительные по точности механизмы клеточного деления, на самом деле, создавались природой для производства чистой случайности. Лототроны могут отдыхать. 
 — Существует устоявшееся мнение, — воодушевлённо продолжил Ветлугин, — что незаменимых людей нет, иначе говоря, считается, что если в обществе есть запрос на гения определённого типа, то он тут же появляется. Однако на деле всё обстоит далеко не так. Запрос на массовые профессии удовлетворяется легко, ведь есть даже школы, которые готовят нужных кадров. Но нет школ, готовящих людей типа Мухаммеда. Взгляните на современных политических деятелей. По большей части они не производят впечатления незаменимых, и их следовало бы заменить, да только некем.
— А какими должны быть те незаменимые?
— А вы присмотритесь к Мухаммеду. В нём сошлись: выдающийся поэт, знаток религий, тонкий психолог, мудрый государственный деятель и неплохой военачальник.
В глазах Татьяны вспыхнул интерес.
— Как вы думаете, какова вероятность появления людей типа Магомета, — эдаких мультигениев, совмещающих в себе гениальность в совершенно рразных областях человеческой деятельности.
— Если принять вероятность гениальности в какой-то одной области за одну тысячную, то вероятность гениальности сразу в двух несмежных областях будет равна одной миллионной, а в трёх — одной миллиардной.
— Теперь начинаю понимать, почему я не вижу вокруг себя героических личностей? Где энтузиазм? Где стремление ррешать фундаментальные проблемы? Каждый заботится лишь о своих пяти копейках. И всё это просто из-за того, что вероятность появления среди нас великих личностей ничтожно мала.
— В итоге, мы не горим, — поддакнул Ветлугин. — В лучшем случае мы тлеем.
— Так что ж такое?! — радостно вскрикнула Татьяна. — Получается, мой знакомый очень даже неглуп! Выходит, ход истории действительно зависит от великих личностей, способных управлять волей и энергией миллионов?
— Но, Таня, мы с вами коснулись лишь вклада в историю чрезвычайно выдающихся личностей и просто выбросили из рассмотрения роль обычных неглупых людей, фактически, случайно попавших на командные высоты. Так что, пока наш анализ роли личности в истории весьма далёк от полноты.


17
Они ели, пили и болтали ни о чём. Глаза Татьяны горели зелёным пламенем, и он не мог отвести от них свой влюблённый взгляд. Потом они немного потанцевали под радиолу, и она потянула Ветлугина на диван.
— Иван Рроманыч, — громко зашептала Татьяна — видите, ЧТО вы со мной сделали. И, не дождавшись ответа, добавила: — Я уже давно не теряла голову, и вот пришлось, случилось. Знаешь, — она перешла на ты, —  мне кажется, я всю жизнь ждала тебя. Как пушкинская Татьяна ждала. Помнишь её письмо:

Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался...

Прочтя стихи, Татьяна блаженно улыбнулась.
 — Ты странностью своей увлёк меня, и я не стыжусь это признать, — она запнулась, — А я? А я тебе нравлюсь?
— С первого взгляда, с твоего банкета. Но я никак не мог предположить тогда, что моё чувство окажется взаимным. Ведь я, Танечка, аномал, моя бывшая, познавшая в ленинградской Петришуле глубины немецкого наречия, называла меня Зондерлингом.
— Звучит круто, а что это значит?
— Что-то вроде: сумасброд, эксцентрик и недотёпа, говоря по-нашему, чудак на букву «М».
— Милый мой Ванечка, твоя бывшая просто ничегошеньки не понимает в мужчинах. Талантливый человек не может быть обычным. Я только не понимаю, что ты нашёл в горохе? Мне кажется, нет более обыкновенного ррастения, чем горох.
— Ну, нет, Танечка! Горох — крайне удобная, недорогая и неплохо генетически изученная модель. Он просто... — Ветлугин не мог закончить фразу, ибо его рот был перекрыт долгим и страстным поцелуем Татьяны.
— Ну и что ты можешь сделать с горохом, — проговорила она задыхаясь.
— На нём я только проверяю свой революционный метод.
— В смысле?
— Видишь ли, Танечка, мне кажется, я могу сделать с горохом всё что угодно.
— Рразрываюсь от любопытства!
— Я могу придать ему практически любые свойства.
— Какие, например?
— Например, — взгляд Ветлугина бездумно заскользил по комнате и остановился на письменном столе, — например, — повторил он, — как бы ты посмотрела на горошины, превращённые в пузырьки с мёдом?
— Откуда у гороха может взяться мёд?
— Но нектар-то у гороха есть, не зря его цветы посещают пчёлы и шмели.
— Ну да! Ведь мёд — это переработанный пчелами цветочный нектар!
— Конечно!
— И ты видел такой горох?
— Да, Танечка, видел. И даже дегустировал его семена на стадии молочной спелости. Вообще-то, я не любитель сладостей, но мой медовый горох ¬— это нечто. Правда, когда семена до конца созревают, вода уходит, горошина теряет сахара и сильно сморщивается. Ну, ты же знаешь классический менделевский признак — морщинистые семена.
— Боже, так вот она детская мечта, ставшая явью, — медленно и многозначительно проговорила Татьяна.

Рано утром, едва рассвело, Татьяна выскользнула из постели и бесшумно прокралась к письменному столу. Оглянулась на Ветлугина — тот безмятежно спал. Выдвинула верхний ящик и увидела картонную коробку, заполненную плотно прижатыми друг к другу бумажными пакетиками. Вытащила первый пакетик и даже не удивилась, найдя в нём около двух десятков круглых коричневатых горошин. Пакетики были надписаны ничего не говорящими цифрами, но один, кроме цифрового кода, имел и название — «медовый». Дрожащими пальцами девушка раскрыла пакетик — семена были морщинистыми. «Боже! Вот он, тот медовый горох!» — прошептала она.

Проснувшись утром, Ветлугин блаженно улыбнулся, протёр глаза и обнаружил, что лежит на диване один. Прошёлся по квартире и убедился, что Татьяна исчезла. О её недавнем присутствии свидетельствовали лишь разложенный диван да пара бокалов на столике, придвинутому к изголовью ещё не остывшего любовного ложа. На кухонном столе лежала записка:
 
Простите меня! Всё, что случилось между нами,  было ошибкой.
Т.

Ветлугин почесал затылок и выругался. Голова была мутной, не хотелось ни работать, ни жить. Уже давно не испытывал он такого острого чувства презрения к себе, а заодно и ко всему человечеству. Он допил коньяк, повалился на диван и проспал до полудня. Потом снова прочёл записку и снова расстроился. Идти на работу не хотелось. Пробурчал: «И всё-таки, она должна объяснить мне причину столь странного финала». Он уже не сомневался, что это был, на самом деле, финал, но ему зачем-то была нужна полная ясность.


18
Из того, что не мог знать Ветлугин
— Как дела, подруга? — брюнетка поднялась на цыпочки, чтобы коснуться губами розовой щёчки блондинки.
— Да никаких дел, вернее, закончила своё тягостное дело, и теперь свободна как птица.
— Что? Бросила своего заумника?
— Окончательно и бесповоротно!
— И не жаль? — брюнетка внимательно посмотрела на подругу.
— Смешанное чувство. И рада и чуточку жаль, — видя непонимание в глазах Даши, блондинка добавила: — Когда обводишь вокруг пальца обычного лоха, естессна, испытываешь нечто вроде торжества. Но в данном случае я развела мужчинку с очень неплохими мозгами...
— Что, подруга, совесть прорезалась? — едко вставила брюнетка.
— Типа того. Господи, при таком уме такая доверчивость! Вот скажи мне, мудрейшая Дарья, можно ли назвать пятидесятилетнего мужика умным, если им легко манипулирует молодая, хоть и небезобразная, но далеко не самая опытная женщина?
— Нельзя быть умным во всех сферах. В сфере любви твой недавний друг глуп, как пятнадцатилетний мальчик. Его душа жаждет любви, и он не может отличить оригинал от искусной подделки.
— Пожалуй, ты права. Я его просто обвела, надрала, как рыночная торговка, толкнувшая фуфло за приличный товар. Что делать? В моей многоходовке он тупо исполнил свою роль. Но зато теперь я получила то, что откроет мне путь в блестящее будущее.
— Но скажи, подруга, если бы не твоя великая цель, ты могла бы полюбить этого лоха?
— Почему тебя это волнует?.. — блондинка на секунду задумалась. — Естессна, могла бы. Но есть вещи важнее этого животного чувства.
 

19
Ветлугин прождал Татьяну все выходные, но она не появилась. В понедельник примерно в одиннадцать утра он прошёлся по лабораторным  просторам Трегубова. Всюду кипела работа, но ни Татьяны, ни Гешки он не встретил. Оставался кабинет заведующего. В предбаннике стучала на электрической машинке фигуристая секретарша.
— Я хотел бы встретиться с Геннадием Михайловичем, — сдавленно пробормотал Ветлугин
— Вам назначена встреча? — секретарша окинула посетителя оценивающим взглядом.
— Нет, но передайте ему, что с ним хочет поговорить Иван Ветлугин.
— Пожалуйста, присядьте, я допечатаю документ.
Ветлугин сел на аккуратный кожаный диванчик, закрыл глаза и приготовился к длительному ожиданию. Однако всего через несколько минут стук машинки смолк, и он услышал слова секретарши, произнесённые елейным тоном: «Заходите, товарищ Ветлугин, Геннадий Михайлович вас примет».
Ветлугин вошёл в кабинет и увидел Трегубова, сидящего за массивным письменным столом и Татьяну — напротив своего шефа.
— Иван! Какая приятная неожиданность! — приветствовал приятеля Трегубов.
Татьяна повернула к нему улыбающееся лицо, в котором читалось обычное почтение молодого сотрудника к заслуженному мэтру. Но не было в её мимике ничего, что бы свидетельствовало о бурных событиях прошедшей недели.
— Иван! — продолжил Трегубов, — надеюсь, ты не забыл мою сотрудницу Татьяну Фёдоровну, с которой я познакомил тебя на её банкете.
— Зачем Ивану Романовичу держать в памяти столь незначительное событие. Честно сказать, даже я запамятовала, что вы, Геннад Михалыч, нас знакомили, — спокойно проговорила Татьяна.
Ветлугин сначала не понял, почему её речь показалась ему слишком официальной. Через пару секунд догадался — исчезло прокатывание начальной буквы «р».
— Ну как же? — делано возмутился Гешка. — Я-то прекрасно помню. Так подтверди же, Иван.
— Ваше лицо, Татьяна Фёдоровна, — подыграл Ветлугин девушке. — мне почему-то знакомо, но не могу припомнить, в связи с чем.
— Послушай, Ваня!  — энергично заговорил Гешка. — Да плюнь ты на эту историю, а лучше послушай меня. В пятницу был я у директора, и он, представь, хочет дать тебе сектор с перспективой его расширения до лаборатории. Я горячо поддержал предложение академика. Ну, как!? Ты рад?
— Равнодушен, — сухо ответил Ветлугин, голова которого была занята неразрешимой проблемой, что творится с Татьяной.
— Почему? — удивился Гешка.
— Потому что не желаю нести ответственность за действия нескольких посредственных сотрудников, — фактически, сгрубил Ветлугин.
— Ну, ты даёшь! — выпучил свои небесно-голубые глаза Гешка.
Ветлугин взглянул на часы и резко встал.
— Ой, извини, Геша, совсем забыл, что у меня назначена деловая встреча. Извини ради бога, в другой раз договорим, — холодно буркнул он и покинул трегубовский кабинет.

— Зачем он приходил? — задал самому себе вопрос Трегубов и весело добавил, любуясь Татьяной: — Ну, а ты, ангел мой, надеюсь, не откажешься от руководства сектором моей лаборатории.
— Естессна, нет, Геночка. От таких предложений не отказываются.
— А почему-у, ангел мой? — с приторной улыбкой почти пропел Трегубов.
— А потому, что женщина, подобная мне, обязана реализовать свой генетический потенциал до конца, до последней его буквы и со всеми вредными мутациями.
— У такого ангела, как ты, не может быть вредных мутаций.
—  Ты обижаешь меня, Геночка. Ангелоподобные существа без вредных мутаций лишены стимулов к карьерному росту.
Трегубов застыл от изумления. Придя в себя, тихо проронил:
— Ты прекрасна, как ангел, и умна, как чёрт.


20
Полноценно работать в этот день Ветлугин уже не мог. «Когда она притворялась? Сегодня в кабинете Трегубова, или всю прошлую неделю, играя со мной в любовь?» — вот вопрос, который изводил несчастного Ивана Романовича. Рассудок твердил, что его элементарно кинули, развели, как последнего лоха. Но восстанавливая в памяти детали событий прошлой пятницы, вспоминая глаза Татьяны, полные любви и восхищения, Ветлугину хотелось думать, что в присутствии шефа (возможно, неравнодушного к ней) ей приходилось валять дурака. «Но к чему тогда прощальная записка?»
Не в силах разобраться в проблеме он решил встретиться с Татьяной наедине и заставить её раскрыть тайну своего аномального поведения. Он знал её адрес, но понимал, что она может просто не открыть ему дверь. Около пяти он подошёл к её дому — стандартной четырёхэтажной хрущёвке — и отметил, что неподалёку есть берёзовая рощица и в ней скамейка, с которой можно без опаски следить за входом в Татьянин подъезд. Работу в Институте кончали в пять с четвертью, но сотрудники покидали контору попозже, как правило, в промежутке между шестью и семью. Не зная, чем заняться до шести, он прошёл к Обскому морю. Великолепный сосновый лес и величественная панорама бескрайнего водоёма сделали своё дело. Ветлугин осознал, что просто запутался в мелочах быта, и что ему пора возвращаться в чистый мир великих и неприступных проблем. Но сначала нужно содрать с себя липкую паутину межличностных отношений.
В начале седьмого Ветлугин занял свой наблюдательный пост в берёзовой рощице. Примерно в полседьмого к подъезду Татьяны подошла женщина, чья фигура (он видел её со спины) показалась ему знакомой. И только когда она скрылась в темноте парадного, он осознал, что это ясновидящая Евдокия. «Но куда же она идёт?» — задал он себе вопрос, и тут же в голове раздался ни на чём не основанный ответ: — «Конечно же, к Татьяне». Он знал, что квартира Татьяны находится на четвёртом этаже, так что, если его догадка верна, гадалка должна преодолеть всю лестницу. Ветлугин бросился к подъезду, взлетел на площадку второго этажа и прислушался: Евдокия продолжала подниматься, он даже сумел разглядеть её изящную смуглую кисть, скользящую по перилам. Теперь он поднимался медленно, со скоростью смуглянки. Он достиг площадки третьего этажа, гадалка продолжала подниматься. Ветлугин, прижимаясь к стене лестничной коробки, бесшумно преодолел ещё несколько ступенек и застыл в ожидании дверного звонка. Прозвенел звонок, дверь открылась и через пару секунд закрылась. Ветлугин взлетел на площадку четвёртого этажа, приложил ухо к двери Татьяниной квартиры и услышал ангельский голос хозяйки: «Дашка, наконец-то! Проходи на кухню, выпьем и обсудим наши дела». Всё стихло.
Ветлугин вышел на улицу и направился к своему дому. Последняя надежда на искренность Татьяны угасла.
Придя домой, он сел за кухонный стол и заставил себя поесть. Два чувства — ревность и любопытство — изводили его. Приходилось признать, что открытие связи между Татьяной и гадалкой ни на йоту не продвинуло его в понимании ситуации. «Следует расширить круг подозреваемых, — решил Ветлугин и задумался, хотя для него слова «задуматься» и «понять» были почти синонимами. — Неужели Гешка? — прошептал Ветлугин. — А кто ж ещё? Ведь всего несколько часов назад я мог убедиться, что Татьяна с Гешкой более, чем сотрудники. Так что для Гешки, в принципе, ничего не стоит попросить Таньку выдавить из меня мои тайны, и понятно зачем. Ведь Гешка, как никто иной, знает мой творческий потенциал, мою работоспособность и мою скрытность, и потому ему необходимо убедиться, что в борьбе за власть в Институте я не вытащу из рукава какие-то скрытые, непонятные и убийственные козыри и тем опрокину его честолюбивые планы».
И вдруг до Ветлугина дошло, что Татьяне всё-таки удалось кое-что из него выдавить. «Боже! — в бессильной ярости он ударил кулаком по своему шаткому кухонному столу. — Она узнала о горохе и о том, что я могу делать с ним, всё что угодно!»
Ветлугин вскочил на ноги и нервно заходил по комнате, совмещающей функции гостиной и спальни. «Но ведь я ничего не рассказал ей ни об инфузориях, ни о том, как я использую их уникальные хромосомы, — успокаивал он себя. — И главное, она не имеет ни малейшего представления о молекулярной сути моего революционного метода. Выходит, той малости, что она узнала в пятницу, ей хватило. Почему?», — вскричал Ветлугин. И через какую-то пару секунд голос в его голове ответил: «Да ведь она знает, где ты посеял свой горох, и теперь ты под стопроцентным Гешкиным контролем. Как нынче сказали бы: «Ты под колпаком у Гешки». Теперь всё в воле твоего бывшего приятеля: захочет — уничтожит твой посев, захочет — соберёт урожай, и тогда все твои мутанты попадут в его руки, а ты окажешься в его власти».

Ветлугин лёг на диван и погрузился в водоворот своих мыслей. Концы с концами плохо сходились. По-прежнему неразгаданной оставалась роль гадалки, которая, кстати, оказалась не Евдокией, а Дарьей. Он снова принялся фантазировать, как вынудить Татьяну расколоться, и не мог найти ненасильственного способа, как вдруг посреди словесного крошева, бурлящего в его голове, выскочило слово «СУМКА». Ещё утром он обнаружил под кухонным столом продуктовую сумку Татьяны, которую девушка, скорее всего, просто забыла, когда спешила убраться из его квартиры.
Это была недорогая бежевая сумка из кожзаменителя. Её главное отделение предназначалось для продуктов, но было ещё одно отделение поменьше, куда Татьяна складывала чеки, квитанции и прочие ерундовые бумажки. Ветлугин разложил все те бумажки на письменном столе и внимательно их рассмотрел. Лишь одна могла представлять для Татьяны ценность. Это было почтовое уведомление о получении посылки из Москвы. Уведомление, судя по штампу, было получено утром в пятницу, так что посылка, скорее всего, до сих пор покоилась в местном почтовом отделении. Это была, хоть какая-то, но зацепка.


21
Под покровом ночи Ветлугин подкинул в почтовый ящик Татьяны записку:

Приходи утром  во вторник. Я понимаю, что у тебя есть магниты более притягательные и потому не сержусь. И всё-таки, такой грубости от столь милого существа я не ожидал. К тому же ты забыла у меня свою сумку. Если не придёшь, я выброшу её в мусоропровод вместе с недоеденным луком.
И. Ветлугин.

Зацепка сработала. Около девяти утра Татьяна пришла. Ветлугин ждал, что она будет смущена, но ничуть не бывало.
— Моя сумка!? — сухо потребовала она.
— Иди и возьми, где оставила.
Татьяна, скривив губы в презрительную улыбку, вошла на кухню. Этого времени Ветлугину хватило, чтобы запереть входную дверь и сунуть ключ в карман.
— Откройте! — уже с сумкой на плече приказала она, дёргая ручку двери.
— Открою, когда всё объяснишь. Терпеть не могу незавершёнки. Садись на диван и колись.
Татьяна послушно села. Ветлугин наслаждался её побитым видом. Впрочем, довольно скоро она овладела собой.
— Дорогой Иван Романович! — неестественно весело начала она, совсем не картавя букву р. — Всё дело в том, что я разочаровалась в вас.
— Странно, что в постели ты говорила иное.
Татьяна хмыкнула.
— Мало ли что говорят женщины в постели. Подвирать в постели — дело святое. Впрочем, суть не в этом. Ничего особенного от вас я и не ждала.
— Так отчего же разочарование?
— Да вы просто оказались пустышкой. И в философии, и в науке, да и в сексе. Ваши рассуждения об убеждениях просто смехотворны.
— Так уж и смехотворны?
— Да, так! — Татьяна хлестала его словами, как бичом. — Вы просто завидуете людям с нормальными здоровыми убеждениями.
— Какими, например?
— Мы — нормальные разумные люди — убеждены, что бедный человек не может быть свободным. Вы сами убеждали меня, что высокая наука гонится за химерой — познать непознаваемое. Получается парадокс: люди, считающие себя шибко умными, на самом деле элементарные лузеры, неудачники и нищеброды, претендующие на оригинальность. Права была ваша бывшая. Вы, Иван Романович, типичнейший Зондерлинг.
— Хорошо, — процедил Ветлугин. — Пусть я болтун и лузер, но как быть с горохом, которому я придал новые, совершенно невероятные и притом вполне реальные свойства?
— Поначалу я даже поверила вам. Чему не поверишь в пьяном угаре, но утром, вспомнив детали вашего рассказа о горохе со вкусом пчелиного мёда, я, естественно, поняла, что пожилой дяденька просто шутил, ведь если бы это было правдой, ваша жена никогда бы не бросила вас. Так что вы оказались лузером во всём. А на кой лях мне лузер и нищеброд?
— Когда есть нормальный и заземлённый без пяти минут членкор Геннад Михалыч? — договорил за неё Ветлугин.
— Спасибо за понимание, Иван Романович. Немедленно выпустите меня из вашей берлоги, а сами  продолжайте и дальше, надувать щёки, лёжа на этом убогом диване. Кстати, некоторым девушкам такие, как вы, нравятся.
— Например?
— Например, моей подруге Дашке Зайниевой.
— Я её знаю?
— Ещё бы не знать. Ведь она ради вас сыграла роль гадалки.
— Что тебя с нею связывает?
— Да мы учились с ней вместе, и даже в одном блоке общаги все пять лет прокуковали.
— А зачем,  вообще, вы с нею затеяли всю эту чушь с гаданиями?
— Дашка с хохотом рассказала мне, как вы, развесив уши, повелись на её импровизацию.
— И это для того, чтобы познакомиться?
— Неплохой приём, не правда ли? — хихикнула Татьяна.
— Пожалуй. Если всё это было игрой, то она талантливая актриса, — рассеянно согласился Ветлугин, и почувствовал непреодолимое желание позлить Татьяну: — И у неё такие прелестные, такие бойкие, полные страсти агатовые очи! Умная, красивая и, чувствуется, темпераментная женщина! А она замужем?
— А вы помните её собачку? — прошипела Татьяна.
— Ты говоришь о забавном существе, испачкавшем мой башмак? Меня поразило, с какой готовностью красавица Дарья бросилась чистить мой ботинок. Сразу видно, что она добрая девушка. А ведь доброта с красотой нечасто идут рядом.
— Замолчите и откройте дверь! — рявкнула Татьяна.
Ветлугин вставил ключ в скважину замка.
 — Можешь идти, ты свободна.

Оставшись один, Ветлугин выждал десять минут и бросился к своей тайной делянке. Праведный гнев душил его: «Ах, вот вы как?! Решили обчистить лузера? Но это у вас не выйдет. Я никому не позволю манипулировать мною!» Он прибежал на делянку, убедился, что никто за ним не наблюдает,  извлёк из почвы уже проклюнушиеся горошины, а на их место посеял обычный стандартный горох. Постоял, по-хозяйски поправил этикетки, вздохнул и отправился домой. Настроение его было уже не таким ужасным.
— Что? Хотели надрать меня!? — язвила душа Ветлугина. — Хотели вить из меня верёвки!? Помышляли присвоить мой труд, присвоить то, чем я жил пятнадцать лет, не позволяя себе расслабиться ни днём, ни ночью! Ничего у вас не вышло, господа хорошие! 
— А чего это ты так разволновался? — щёлкнуло в голове. — Почему тебя волнует такая ерунда, как нарушение твоего авторского права? Подумаешь, украли бы твой горох. Да эту кражу можно было бы рассматривать как сортоиспытание. Согласись, ты не стал бы заниматься таким скучным и таким примитивным делом. А Гешка с его практической хваткой сделал бы это с превеликим удовольствием, и новые невиданные варианты гороха стали бы достоянием человечества.
— Действительно, почему же я так возмущён? — спросил себя Ветлугин и понял, что возмущён он оттого, что его горох вошёл бы в историю как горох Трегубова. А самый ценный сорт, наверняка, получил бы название «Татьяна». Люди сеяли бы тот горох на огромных площадях, удивлялись бы его замечательным свойствам — и вкусовым и пищевым — и благодарили бы селекционеров и генетиков, приложивших руку к созданию такого чуда. Похоже, меня злит лишь то, что создателями этих чудесных сортов были бы признаны Трегубов с Танькой, и никто на Земле не знал бы, что настоящим, истинным, творцом был я — Иван Ветлугин!
Ветлугин захохотал.
— А ведь я, между прочим, и не собирался отдавать своих мутантов людям. Ведь получал-то я их исключительно для себя, чтобы доказать самому себе, что могу, как мятежный Прометей, творить новые формы жизни назло властям предержащим. Так, может быть, и не стоило мне, губить мутантов. Пусть бы их украли и оценили, и тогда я мог бы, лёжа на диване, радоваться и восклицать, подражая классику: «Ай да, Ветлугин! Ай да, сукин сын!» Выходит, зря я суетился с этими мутантами: бегал, ругался, качал права и злился. И вообще, почему меня всё это волнует?
И он вспомнил, как когда-то, лет тридцать назад, говорил своему школьному товарищу: «Цель жизни каждого из нас — раскрыть свой талант и заставить его служить своему народу, а то и всему человечеству».
— Красиво говоришь, — заметил тогда Серёга, — но есть ли у нас тот самый талант?
— Я чувствую, у меня он есть, — сказал юный Ветлугин.
— Так докажи, — усмехнулся Серёга.
— И докажу! — отрубил Ветлугин.

«Итак, через тридцать лет я доказал, что талант у меня есть, и, стало быть, пришло время заставить его служить людям, — прошептал сорокасемилетний Ветлугин, — но странное дело, мне почему-то совсем не хочется служить этим малоприятным существам».


22
И всё-таки центральная роль Гешки оставалась недоказанной. Кто знает, чем руководствовалась Татьяна? Не меньше часа (утреннего часа!) Ветлугин не мог найти предлога для серьёзного разговора с бывшим приятелем, но случай помог. На доске институтских объявлений он прочёл, что на три часа дня назначен доклад Трегубова о последних достижениях его лаборатории. Фактически это был отчёт о работе Татьяны.
Ветлугин внимательно выслушал доклад, нашёл слабые места и обрушился на них с критикой. Стоявший на трибуне Гешка смешался, и тогда с первого ряда вскочила взбешённая Татьяна и принялась яростно отстаивать Гешкину правоту, не гнушаясь запрещёнными приёмами. Дескать, «Иван Романович просто не может пережить, что, пока он философствует в тиши своего кабинета, кто-то смеет не хуже его продвигать вперёд мировую науку». Казалось бы, очевидная несправедливость такого выпада должна была ослабить позицию Татьяны, но конференц-зал одобряющим шумом и хлопками почему-то поддержал не его, а её! Вот так Ветлугин впервые в жизни всей кожей своей почувствовал, что большинству он просто не нравится.
Негативное отношение публики уязвило самолюбие, но Ветлугин не позволил эмоциям вырваться наружу и не стал вступать в перепалку с Татьяной. Он съёжился на своём сидении и замолчал, но голова его лихорадочно строила план мщения.
 Семинар кончился, Ветлугин подошёл к Гешке и предложил спокойно всё обсудить, чтобы их спор не перерос во вражду, которая, мол, никому не нужна. Гешка, хотя и был разозлён, смекнул, что наживать опасного врага невыгодно и согласился на разговор.

Они расположились за письменным столом в рабочем кабинете Трегубова. Хозяин извлёк из застеклённого серванта коньяк, пару бокалов и вазочку с шоколадом. Они со звоном сдвинули бокалы и выпили.
— Ты же знаешь, — начал разговор Трегубов, — как хорошо я к тебе отношусь. Кстати, надеюсь, ты заметил, что люди, вообще-то, осуждают тебя, и это, Ваня, их реакция на твою надменность. Ваня, дорогой, я знаю, ты много знаешь и можешь видеть дальше других, и всё-таки сегодня ты немного перебрал. Ты заметил, как возмутилась Татьяна? Ты, конечно, можешь не уважать меня, но Татьяне-то нет дела до наших разборок.
«Что ж, воспользуемся оружием Татьяны, то есть элементарной лестью», — решил Ветлугин. Несмотря на затворнический образ жизни, он знал, что если хочешь подчинить кого-либо своей воле, то преувеличивай его заслуги в делах, где, по его мнению, он превосходит других.
— Ладно, старик, — Ветлугин выдавил из себя подобие доброй улыбки, — давай примем по второй и останемся друзьями. Со стороны, как говорится, виднее; наверное, сегодня я действительно перегнул палку.
— Да я с тобой и не ссорился, — ответная улыбка привычно растеклась по широкому лицу Трегубова. — Какой мне резон ссориться с таким опасным человеком, как ты?
— В чём же кроется моя опасность?
— В твоей непредсказуемости, Ваня. Никогда не поймёшь, к какому месту ты присосёшься.
— Наверное, ты прав. Возможно, на самом деле, мелочная ревность во мне взыграла.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что завидуешь мне? — оживился Гешка.
— Знаешь, Геша, для человека свойственно неправильно судить о себе. Одни приуменьшают свои заслуги, а другие (и таких много больше) их преувеличивают.
Гешка явно напрягся, и даже глаза опустил.
— Вот ты, например, — глубокомысленно заметил Ветлугин, — явно недооцениваешь свой творческий потенциал и свои заслуги.
— С чего ты это взял?
— Да разве ты не заметил, с какой надеждой смотрит на тебя Институт? Все видят, как увлечённо и как плодотворно трудятся люди твоей лаборатории, и все в душе своей хотели бы попасть под твою отеческую опеку.
— Странно.
— А чего тут странного? Почти каждый научный сотрудник недоволен своим шефом. Каждый хочет свободы для самовыражения и справедливого вознаграждения за свой труд. И я неоднократно слышал, что только в твоей лаборатории найден тот тонкий баланс, когда, как говорится, и волки сыты, и овцы целы.
— И ты тоже так считаешь? — не выдержал Гешка и одарил Ветлугина долгим недоверчивым взглядом.
— Куда деться от правды, старик. Да, и я считаю, что ты организатор от бога.
— Ну, Ваня, ну, уважил. За это надо выпить.
Они выпили.
— Я, кажется, уже сказал, что неравнодушен к твоим успехам, — языку Ветлугина было позволено начать слегка заплетаться. — Скажу честно, когда-то я был уверен, что сильнее тебя. Но за последние пятнадцать лет многое поменялось, — Ветлугин помолчал, водя пальцем по лакированной столешнице, и вдруг, подняв на Трегубова свои серые возбуждённые глаза, выпалил: — Геша, возьми меня к себе... В твой коллектив.
— Дорогой Ваня, — сбивчиво забормотал Гешка, — я бы с радостью, но зачем тебе это?
— Понимаешь, — замялся Ветлугин, — я кое-что наработал, но чтобы это передать людям, нужны широкомасштабные испытания.
— Не понимаю, о чём ты? — насторожился Гешка.
— Видишь ли, я получил несколько перспективных мутантов и теперь не знаю, к чему бы их приспособить. А главное, не знаю, кому они будут нужны.
— Чудак-человек! Горох не дрозофила, его кому угодно толкнуть можно.
«Вот оно! — раздалось в голове Ветлугина. — О горохе я говорил только Таньке, значит, она и на самом деле Гешкина шпионка».
— Но ты ж понимаешь, — продолжил Ветлугин свою льстивую речь, —  что нужны многолетние и дорогущие сортоиспытания.

И тут в кабинет вошла Татьяна.
— Татьяна Фёдоровна, присаживайтесь к нашему столу, — засуетился Трегубов.
— За что пьём, господа-товарищи? — зло процедила Татьяна.
— Вы не поверите, — бросился объяснять Гешка, — но Иван Романович просится к нам в лабораторию.
— Да ну? — Татьяна с недоверием прошлась взглядом по лицам обоих мужчин.
— И что вы решили, Геннад Михалыч?
— Я пока что не решил, хотя почему бы не взять? А вы, Татьяна Фёдоровна, как считаете, стоит ли нам брать в нашу лабораторию Ивана Романовича?
— Брать — не брать, это ваша прерогатива, Геннад Михалыч. Но как бы новый козёл всю капусту в нашем огороде не потравил.
— А мы его на горох переведём.
— На горох?! С какого перепугу нам горох?! — взорваласьТатьяна.
— Да вот Иван Романович уверяет, что у него какой-то перспективный горох завёлся.
— Ну, знаете ли, Геннад Михалыч, вы, кажется, забыли, что вы уже приняли решение об усилении моей группы, а горох к нашим планам и близко не стоял.
— Да вы, Татьяна Фёдоровна, не беспокойтесь. Я попробую выбить деньги и на вас и на Ивана Романовича.
То ли Татьяна потеряла контроль над собой, то ли вид пьяных мужчин так на неё подействовал, но она выпалила:
— Ну, так вот, Геннад Михалыч! Я ставлю вам ультиматум: или этот человек, — она бросила гневный взгляд на Ветлугина, — или я!
— Танечка, да успокойтесь вы! — попытался Гешка сохранить видимость деловых отношений со своей сотрудницей.
— Извините ребята, — нечётко выговорил Ветлугин, — но я чувствую себя третьим лишним, — с этими словами он с видимым усилием поднялся и, слегка покачиваясь, вышел из кабинета.

Придя домой, Ветлугин поставил на радиолу пластинку с концертом №20 Моцарта, растянулся на диване и понемногу стал успокаиваться. Через четверть часа жажда мести была удовлетворена, и предчувствие чего-то чистого и прекрасного стало кристаллизоваться в его душе.      
            

И снова жизнь Ветлугина покатилась по старой, хорошо выверенной колее. Каждое утро (включая и выходные) он шёл на работу, а вечерами навещал свою делянку и ухаживал за ложной посадкой так же усердно, как если бы там на самом деле росли мутанты. Ради информационной войны он был готов на многое. Злорадство — сильное и сладкое чувство, оно сродни утолению жажды мести.
Впрочем, всё это было мелочью и ерундой. Главным было то, что в душе Ветлугина стало зреть ощущение скорого прихода новой светлой фазы, пусть не такой длительной и плодотворной, как первая, но вполне примиряющей его с неудобствами жизни в эпоху перемен.


23
Из того, что не мог знать Ветлугин
Она проснулась в начале седьмого утра, серебристые обои спаленки были залиты оранжевыми лучами раннего солнца. Девушка непроизвольно улыбнулась новому дню и, осторожно, чтобы не разбудить лежащего рядом мужчину, выбралась из-под одеяла, накинула халат и растворила широкое окно дачного домика. В кустах цветущей сирени призывно пела птичка. «Тю-ти-ви-ти-и?», — будто с недоумением, повторяла она снова и снова свою незамысловатую песенку, настраивая девушку на встречу с чем-то прекрасным и трогательно чистым. Невдалеке искрилась влажная зелень грядок. Мелькнула затёртая до дыр мысль: сорвать огурец, обтереть его полой халата, и погрузить зубы в ароматную хрупкую плоть. Но сезон огурцов ещё не наступил, зато поспела садовая земляника, которую все в округе называли викторией. Девушка выбежала в огород, присела на корточки возле земляничной грядки и сорвала огромную, залитую росой, источающую призывный аромат ягоду. Но вкус немного разочаровал. Прошептала: «Ничего не поделаешь, мечта всегда слаще её реализации».
Подошла к небольшой грядке с горохом. Он уже зацветал. Сорвала раскрывшийся цветок, поднесла его к ноздрям и ощутила пряный возбуждающий запах. Ярко-зелёные глаза девушки округлились: «Чудеса начинаются! Цветок этого гороха пахнет мускатным орехом!»


24
Десятого июля Ветлугин проснулся от назойливого дверного звонка. Кто-то звонил и звонил. Ещё не сбросив с себя сонную одурь, он встал и открыл дверь. На лестничной площадке стояла ясновидица Евдокия.
— Позвольте войти? — раздался её низкий грудной голос.
— Входите, и, пожалуйста, не обращайте внимания на мой непотребный вид. Менее всего я ожидал визита дамы. 
 — Это Вы меня извините... но я должна Вам кое-что сообщить.
— Проходите в гостиную и чуток погодите. Я должен привести себя в порядок.
Через три минуты Ветлугин был готов.
— Дорогая Евдокия, или всё-таки Дарья. Если вы хотите рассказать мне о вашей связи с Татьяной, то я про неё знаю.
—  Я знаю, что Вы знаете, но я о другом. Всю ночь я думала, как мне поступить, и только к утру пришла к единственно правильному, на мой взгляд, решению.
— Что же случилось с вами? Могу ли я вам чем-то помочь?
— Я должна выдать, точнее, предать, свою подругу.
— Татьяну?
— Да, её.
— Почему?
— Она выкрала из Вашего письменного стола образец гороха с необыкновенными семенами.
Ветлугин подошёл к письменному столу, выдвинул верхний ящик и, взяв в руки картонную коробку, спросил:
— Из этой коробки, что ли?
— Наверное, из неё. Проверьте наличие образца с названием «медовый».
Ветлугин быстро перебрал все пакетики, но образца «медовый» не нашёл.
— К сожалению, вы правы, — Ветлугин бессильно опустился в кресло. — Зачем она это сделала, я бы и сам дал ей несколько семян? Зачем было забирать весь пакет?
— Так было для неё, наверное, проще и быстрее.
— И всё-таки зачем она это сделала?
— Она выполняла поручение своего шефа.
— А зачем она рассказала про это вам?
— У нас повелось со студенческих времён делиться своими секретами.
— Так почему же вы решились её предать?
— В этом-то и вся проблема. Она рассказала мне о своём ужасном поступке только вчера вечером. Она, видите ли, ждала, когда на украденном горохе появятся стручки, чтобы попробовать горошины на вкус.
— А где она вырастила тот горох? У неё, вроде бы, нет земельного участка.
— У Трегубова есть, там-то она и высеяла вашего мутанта.
— Понятно. Ну и как? Она довольна?
— Не то слово! Вкус горошин превзошёл её самые смелые, самые радужные ожидания, и ей захотелось похвастаться передо мной своею добычей... — гадалка вздохнула и продолжила: — Она дала и мне попробовать те эелёные шарики, будто наполненные мёдом. И когда я оценила их вкус, то поняла, что являюсь соучастницей преступления. Я посоветовала ей или уничтожить образец, или каким-то легальным образом получить от Вас право использовать его в коммерческих целях.
— А Татьяна?
— А она назвала меня идиоткой и полной дурой. Что, дескать, Вы со своими мутантами просто, извините, собака на сене, дескать, ни себе, ни людям. А главное, этот горох вместе с нею оценил и Трегубов, и теперь он согласен отправить её в длительную командировку в Америку. А эта командировка ей позарез нужна для карьеры.
— Понятно! — отрезал Ветлугин. — Но почему вы решились рассказать всё это мне?
— Иван Романович, извините за странный вопрос: у Вас есть что-нибудь выпить?
— Водка сгодится? В последнее время у меня были основания пить.
— Сгодится.
Они выпили по стопке.
— Понимаете, — лицо Даши стало сосредоточенным, — когда нормальный человек ищет выход из трудного положения, он пытается провести анализ всех вариантов и выбрать из них лучший. Но я — Вы будете смеяться — в таких случаях прибегаю к помощи карт Таро.
— Не ожидал, что вы так серьёзно относитесь к картам. Честно сказать, я думал, вы тогда придуривались.
— Весной я действительно придуривалась, но, вообще-то, в этих гаданиях что-то есть.
— Что же?
— Видите ли, Иван Романович, ко мне приходят разные люди — от продавщиц Торгового центра до членкорш и даже до членкоров. Перед гаданием я вижу на лицах моих клиентов одно и то же — надежду на разрешение их проблем. Но когда я раскладываю таинственные карты Таро и приговариваю разные странные слова насчёт магов, жриц, королей, рыцарей, дам, дорог, опасностей, измен и прочего в этом духе, мимика клиента меняется, и мне становится ясной его проблема, и вот тогда я приступаю к трактовке раскладов. Моя цель — придать клиенту уверенность, что он может добиться своего, но только затратив немалые усилия. Нужно, чтобы он не опускал рук, а сконцентрировал бы свои силы на достижении своей цели.
— Так это же ясно и без гадания, — удивился Ветлугин.
— Да, конечно... но слабому человеку нужна вера, что божество, или судьба, или всезнающий Космос на его стороне.
— Всё это типичная первобытная психотерапия, но вы сказали, что в гадании на картах что-то есть. Что вы имели в виду?
— Знаете, всё не так-то просто, — Дарья замолчала, будто не решаясь закончить  фразу.
— Говорите же! — потребовал Ветлугин.
— Вы мне не поверите, но иногда сочетание карт воздействует и на меня,  и тогда я вижу... — она снова замолчала.
— Так что же вы видите? — взорвался Ветлугин.
— Каждый раз новое, но всегда то, чего я никогда раньше не видела.
— И что же это, по-вашему?
— Будущее, — еле слышно выговорила Дарья.
— Почему будущее?
— Потому что единственное, чего мы не знаем и не можем знать, — это наше будущее.         
 — Забавно. Первый раз сталкиваюсь в бытовой ситуации с доказательством от противного. Но, Даша, будущее — далеко не единственное, чего мы не знаем.
Однако Дарья будто не слышала Ветлугина.
— И знаете, — блаженная улыбка заиграла на губах девушки, — у этого чувства видения будущего есть одно удивительное свойство: оно передаётся клиенту.
— Как это? — спросил Ветлугин и ощутил, как напряглись мышцы его скальпа.
— Когда меня охватывает это странное чувство, я замечаю, что у моего клиента появляется особое выражение лица.
— Какое?
— Да такое, как  сейчас у Вас, — Ветлугин покраснел. — Хорошо, — продолжила Даша, — я отвечу. Это выражение появляется на лице человека, когда он мне слепо и безоговорочно верит, — Дарья замолчала.
— Продолжайте, это интересно, — выдавил из себя Ветлугин.
Девушка вдруг разволновалась, и в глазах её сверкнула влага.
— Извините, я слегка сбилась в сторону.
— Даша, ради Бога, не волнуйтесь. Мы никуда не торопимся. Попробуйте спокойно объяснить, как карты заставили вас пойти на разрыв с Татьяной.
— Попытаюсь. Дело в том, что раскладывая и раскладывая этой ночью карты, я заметила, что меня пронизывает душевная боль всякий раз, когда я пытаюсь определить отношения между Вами и Татьяной. Вы понимаете, о чём я говорю?
«Боже, она пытается обольстить меня!» — мелькнуло у Ветлугина.
— Нет, — сухо ответил он.
— Видите ли, Иван Романович, каждой карте соответствует целое облако толкований — от отрицательного до положительного, от близкого сердцу гадателя до далёкого от него. И оказалось, я упорно выбираю из всего диапазона трактовок, ту, которая обеляет Вас и очерняет Татьяну. И это на сто процентов доказывает, что я ревную Вас к ней, иными словами, что Вы мне страшно нравитесь. 
— Эко закрутили, — и водопад нежности к этой симпатичной смуглянке обрушился на Ветлугина. — Милая Даша! Я не хочу во второй раз быть обманутым красивой девушкой. Поклянитесь, что сейчас вы не плетёте какую-то интригу.
— Зачем клясться, если в наши дни никто не верит в клятвы? Иван Романович! — Даша подняла на Ветлугина свои непроницаемые восточные очи. — Просто этой ночью я поняла, что люблю Вас и не могу видеть, как нечестно с Вами поступают люди. Вы можете мне верить, потому что я ничего не выигрываю от союза с Вами, тем более, от открытого союза с Вами.
— Мне трудно вам поверить. Разве можно полюбить, не видя объекта?
— Бедный Иван Романович, Вы действительно не знаете женщин. Во-первых, я видела Вас тогда весною и составила представление о Вашей личности. А во-вторых, я выслушивала подробные отчёты Татьяны о перипетиях Ваших с нею отношений, и теперь, мне кажется, я знаю о Вас всё. И мне понравились Ваши глубокие мысли и суждения, и наконец этот медовый горох.
— Знаете, Даша! И вы понравились мне с первого взгляда, но, во-первых, я тогда был заинтригован Татьяной, а во-вторых, — это ваше странное занятие. Ведь я как человек науки не верю в гадания, хотя не отрицаю, что они обладают небольшим психотерапевтическим эффектом.
— Татьяна ознакомила меня с Вашей точкой зрения на многие вещи, и мне многое понравилось. Я согласна, что убеждения людей бывают разными. Одни мне импонируют, иные — нет. А вот предубеждения, Иван Романович, — бархатистый голос девушки зазвенел, — мне категорически не нравятся и никогда не понравятся! Ещё недавно я тоже не верила в гадания, но теперь, окунувшись в их сказочный мир, не могу отрицать, что гадания нужны людям, особенно женщинам. К тому же, в наше тяжёлое время перемен — это неплохой способ заработать на жизнь.
— Хорошо, Даша. Теперь мой контрольный вопрос.
— Я Вас слушаю, Иван Романович.
— Вы согласились бы выйти за меня замуж?
— Да! И с превеликой готовностью, — мгновенно ответила Даша..
— И вас не смущают мои сорок семь?
— Ничуть.
— Тогда завтра идём в ЗАГС.
— Да хоть сегодня, Ванечка!


25
— Так как же мы поступим с Трегубовым и Татьяной? — точёная смуглая ручка скользила по ещё густой шевелюре Ветлугина.
— Да никак, моя красавица.
— Не поняла, Ванечка.
— Милая Даша! В отношении Татьяны и Гешки оставим всё как есть.
— Почему?
 — Да мне просто на них наплевать.
 — Может быть, это в тебе говорит усталость от жизни?
— Да нет, Дашенька! Это во мне говорит мудрость, чёрт бы её побрал! А мудрость есть осознание собственной глупости. Ведь самая большая наша глупость — пытаться решать проблемы, которых на самом деле нет. А потому надо просто жить, по возможности удовлетворяя свои подлинные, ненадуманные желания. Если мне нравится проверять свои гипотезы — значит, их надо проверять. Если я хочу жить с такой изумительной женщиной, как ты, — значит, мне следует на тебе жениться. Если я хочу передать людям плоды своих исследований — значит, мне надо подарить Гешке мою коробку с семенами, не связывая его никакими обязательствами. Просто скажу ему, что горох мне надоел, и я знаю, он мне поверит.
— Прости, Ванечка! Но сможет ли Трегубов довести твоих мутантов до добротных сортов?
— Сможет, если не стоять у него над душой. Учти, ему ещё предстоит охмурять академиков и кремлёвцев, и он знает, как в этом ему поможет мой медовый горох. А такие возможности Гешка не упустит. К слову сказать, как ты смотришь, на перспективу  переехать в какой-нибудь другой город? Я с некоторых пор мечтаю радикально сменить область своих интересов.
— В какой город?
— Ну, скажем, в Пущино под Москвой. Там у меня есть влиятельный знакомый.
— Ваня-Ваня! Меня совсем не страшит Пущино, но почему ты не хочешь довести начатое дело до практического применения?
— А теперь, Дашенька, выслушай одно высказывание моего любимого Лао-Цзы, жившего в царстве Чу в VI веке до нашей эры.
— Того, кто основал даосизм?
— Того самого. Так вот он сказал:
 «Совершенномудрый делает и не пользуется тем, что сделано, совершает подвиги и себя не прославляет».