Дороги любви непросты Часть 2 глава 30

- Что-то сейгод весна у нас нерасторопная, - задумчиво произнёс Хромов,  доставая из пачки папиросу.

- Она своё ещё наверстат, Павлуша, погоди! – разрумянившаяся Прасковья, с присущей ей бережливостью, раскладывала по стопкам только что отутюженное бельё.
 
- Уж скорее бы! Глядишь, и Егорыч малость оживёт, а то сидит сиднем в доме, на улицу носа не кажет.

- Да какой с него нынче пастух-то будет? Еле-еле ноги переставляет. К нам раньше кажинный день к обеду заглядывал, а нынче совсем редким гостем стал...- недоумённо посмотрела Устиновна на мужа.

- С пастухом вопрос у председателя решённый, Полюшка. А Егорыч обучать будет, нельзя его без дела оставлять. Совсем зачахнет.

- Гляди-ка ты, коров пасти наука какая!

- Наука не наука, а дело сурьёзное! Ну-ка, твою коровушку да километра за три погонят? А ежели ещё и в первые дни? – щурясь не столько от табачного дыма, сколько от хитрицы, спросил Хромов.

- Скажешь тоже! Так и угробить скотину можно…

- Вот и я тебе об том же! А ты - какая наука! Пастухом-то малец Валентина Кожуха подрядился этим летом.

- Это не Толька ли их, что пришибленный?

- Не пришибленный, а контуженный! – тут же поправил Василич Прасковью. -  Понимать надо разницу!

- Ох, да какая разница?! За ним глаз да глаз нужон!

- Вот этим глазом Егорыч наш и будет! Добромыслов ему Малютку отрядил для передвижения.

-  Вот уж повезло нам с председателем-то! Всё видит, везде поспевает!  Какой год совхоз в передовиках ходит! Его заслуга!

- СтОящий мужик Добромыслов, чего уж говорить, - согласно закивал головой Хромов.
 
- Сдал Егорыч в прошлом году… - задумавшись, тихо проговорила Прасковья. - Сильно сдал! Давно ли по деревне вихрем мчался, только штаны широченные по сторонам болтались.  Я-то всё его дурачком считала, недолюбливала.

- Кабы все у нас такими дурачками были – мы бы уже при коммунизме жили, Полюшка! Редкой души человек Егорыч,  да и работяга каких поискать!

Прасковья промолчала. Да и что она могла ответить? Всю жизнь прожила, замкнувшись в себе, на людей особо не смотрела, всё больше в землю. Красавицей не была, с парнями не хороводилась, к тому же родители в строгости держали, на гулянья не отпускали, но ведь и она не стремилась. Сватался один – дала от ворот поворот, не раздумывая, бросив одну фразу недоумевавшим родителям: - «Не люб он мне!» Потом война, Отто, боязнь за Людмилу – лишь бы никто не дознался, что отец её немец. Так и жила, одержимая своей тайной и страхом до появления Хромова и навалившейся болезни.

Замуж шла без любви, от стыда бежала, а сейчас не могла и часа без своего Павлуши прожить. Всё ей в Хромове нравилось! Как ест, спит, газету читает, телевизор смотрит, папиросы свои смолит. Без табачного дыма уже воздуха не хватало! Всё переделано. Никогда её дом не был так обихожен, мужские руки – не женские. А ежели ещё из правильного места растут, любо-дорого смотреть на работу! Сарай – сухой и  светлый, что горница; баню поставил – загляденье. Она противилась первоначально. Куда им вторая баня?!  Не стеснят Людмилу с Ильёй раз-то в неделю придут помыться.

- Поставлю! Здоровье и руки есть, значит, и баня будет! – отрубил Хромов и за весну- лето поставил во дворе новую.

Жизнь предстала перед ней совершенно иной, в ней нашлось место и счастью, и радости. Но всё же не даёт покоя одна мысль, нет-нет и начинает свербить. Вот и сегодня после слов Василича, что стОящий Добромыслов мужик, засуетились  в её голове тараканы. Как председатель-то он всегда для неё хорошим был, а вот как человек… Вся деревня, почитай, считает его отцом Зойки, а он ведь так и не признал девочку.

- Задумалась чего, Полюшка, или устала? – услышала она тихий ласковый голос мужа.

- Про Добромыслова подумалось... – на какое-то время Прасковья замолчала. Хромов не торопил. – В него Зоюшка-то чернявая.

- Не верю я этим сплетням! Не таков Михал Антоныч! – чуть повышая голос, сказал Хромов и для пущей острастки рубанул в воздухе рукой.

Прасковья глубоко вздохнула, поджала по привычке губы и, взяв бельё, пошла к шкафу. Ей и самой не хотелось верить в это, несмотря на пересуды, Добромыслова она уважала. Людмила никогда не обмолвится, кто отец Зойки. Прасковья пыталась дознаться, но та всегда отмалчивалась, единожды попрекнула, правда, сказав, что иногда лучше жить в неведении…

http://www.proza.ru/2019/09/24/93
Продолжение: