Тлеющий Ад 2. Чай из Апельсинов. Глава 2

Проснулся Теофил - не маленький мальчик, а тот, что уснул на диване под шум телевизора не столь давно - в поту хладном. Приснилось ему распятие серебряное, да и стояло оно будто бы, огромное, на подоконнике напротив, и шевелилось, само по себе двигалось, глядело на козлоногого безмолвно да страшно.

Пробудился Теофил в ужасе от грёзы кошмарной, тяжело дыша, ладонь ко лбу приложил поспешно, со всего маху, да и огрел себя невольно перстнями деревянными своими, не столь тяжёлыми, сколь сталь али металл иной, да всё равно увесистыми шибко; на обоих руках носил он кольца массивные, красоты ради, ибо по нраву козлоногому были украшенья всякие: на правой руке три кольца таковых имелось, на указательном пальце - череп человечий да без челюсти нижней, на большом - с пентаграммою адовой перстень, на безымянном же покоилось колечко невеликое с начертанной на нём схематично апельсиновой долькой. На левой руке тем временем два перстня было, кольцо с камнем оранжевым да драгоценным на пальце большом - приобрёл Теофил оное потому, что с собою нашёл он сходство в огненно-рыжем цвете этом; на указательном же - голова баранья али же козлиная, рогатая, внушительная: и до сих пор не мог Теофил определить для себя, козёл то али же баран, не разбирался он всё же в тонкостях этаких, а выяснить отчего-то не хотелось вовсе, а посему наделся козлоногий, по причинам личным, что голова эта козлу принадлежит всё же, а не барану какому-то.

Огрел себя Теофил своими кольцами да и ойкнул от неожиданности тотчас, поморщился недовольно, потёр лоб ушибленный да полежал с минуту спокойно, рукою закрывшись да сон вспоминая недавний, свыкаясь с ним, глубоко дыша да ровно. Сел он затем, поправил крестик деревянный, что на шнурке висел у него на шее, да не прямой то был крестик, а перевёрнутый, иной, нежели православный да человечий; оправив крестик этот, дабы из-под рубахи не лез, поглядел мужчина на окно затем. Снаружи стемнело совсем недавно, ночь воцарилась над градом людским, чернела великой пропастью небосвода звёздного. Поглядел так Теофил на окно это, освещаемое снаружи, с улицы, светом фонарным, да и вздрогнул вдруг, но тотчас и выдохнул с досадою сердитой: переплёт оконной рамы померещился ему на миг распятием из сна минувшего. Покачал козлоногий головою недовольно, покосившись на раму злосчастную, поёжился затем как-то да и поднялся с дивана, телевизор выключил да зажёг свет.

- Кто придумал эти треклятые рамы... - проворчал он, опершись о стену, подле выключателя побитого. И вспомнились ему тут же слухи всякие, по району гуляющие местному, пересуды о том, что свет порой включается сам в квартирке опечатанной да жильцами покинутой, нет никого там, не живёт никто в квартире сей - а свет включается, и ничего тут не попишешь! Да о той самой квартирке были речи эти, в коей Теофил проживал нынче да в коей свет он зажёг только что. Вспомнил об этом козлоногий да и усмехнулся весело. Сколь раз уж зарекался он свет здесь по ночам не жечь, дабы суетливые умы людские не тревожить, чтоб не рождали умы эти опосля байки жуткие да домыслы, пугая всех окрестных да и себя заодно пуще прежнего, а порою и вовсе интерес ко квартирке сей проявляя повышенный, чего бы козлоногому мужчине не желалось напрочь - ведь заявятся же, осмотрят всё, отрогают, к полиции прибегнут али же к иным спасителям возможным, а на кой суета эта и вовсе одинокому жильцу рогатому? Да только вот чудились Теофилу ночи враждебными порой каким-то, тоскливыми, тяжкими, потому включал он свет, чтоб так тошно на душе не было, чтоб не было на сердце так тягостно, да и впрямь полегче становилось во свету этом тёплом, оранжевом, поярче делалось слегка и в самой душе.

Размышляя о всяком, подошёл Теофил к зеркалу прямоугольному, что на стене напротив покоилось, остановился там, взглянул на отражение собственное. Нахмурившись мыслям в ответ, расстегнул он рубашку свою белую да и воззрился равнодушно, но всё-таки печально чуть, на едва и вовсе заметный след от ожога святым распятием, что Демид Одноглазый ему оставил когда-то, вдавив крест роковой в грудь детскую да хрупкую множество лет назад. Словно клеймо какое-то, рос след этот с Теофилом вместе, со временем болел уже меньше, тише, однако порою жгучестью былой вспыхивал снова, словно бы по-новой прижигали мальчишке бедному грудную клетку, и корчился тогда мальчик от боли лютой, рот себе зажимая руками, дабы ни в коем случае, ни в коем разе не услышал стон его Демид проклятый; падал Теофил малый в уголочке где-то, свернувшись на полу калачиком, и корчился от боли этой в одиночестве, сжав зубы да стиснув пальцами ожог от распятия серебряного, молча переживал свою муку, ни звука не оказав да ни стона, и лежал так, покуда не проходила боль, лежал да терпел, заливая слезами обиды деревянные половые доски.

Хмыкнул Теофил мрачно, почесал шерсть на груди - она росла и там, не обширно, но конкретно - и застегнул рубашку обратно.

- Отпечатки прошлого всегда будут заметны на нашем настоящем, не так ли? - усмехнулся он невесело. Порою, ежели о прошлом своём вспоминал, проверял козлоногий шрам этот злосчастный, дабы убедиться в который раз, что не заметен он и вовсе, давно уже слившийся с кожею, побледневший спустя столько лет да невидимый - да и впрямь невидим был шрам этот давний, взгляду стороннему рассмотреть его неподвластно было, и лишь Теофилу, всё одно, ожог этот отчётливым чудился, сколь бы раз ни глядел на него козлоногий мужчина, ярким виделся ему этот поганый след, заметным, явным.

И нарушились вдруг раздумья Теофила оживленьем неким на клетке лестничной, донёсся оттуда звук шагов чьих-то, да всё ближе он становился, будто подымался по ступеням кто-то.

- Это кого несёт там посередь ночи? - удивился Теофил, уразумев неведомым образом, что до двери опечатанной да красной стремятся шаги эти верно. Прислушался он, подойдя к прихожей поближе, да и расслышал затем голос мужской незнакомый:

- В ночное время, заметьте, цена выше.

Усмехнулся Теофил удивлённо, подняв брови:

- Экая забава, поп! Этих по голосу я всегда различу, всегда распознаю моментом!

Раскрылась дверь входная спустя миг некий, и прошёл в прихожую Фёдор Васильевич мрачный, сосед тот самый, что не столь давно спешил из комнаты ванной на помощь Тамаре Никитичне, разбившейся о дверь во страхе. За ним и поп, Теофилом распознанный, показался тотчас, за мужчиной шагнул он следом, в рясу облачённый чёрную, бородатый, полный. Вдвоём остановились они в прихожей, включил Фёдор Васильевич свет там да и ответил священнику ворчливо, взгляд опасливый в комнату напротив бросив:

- Да помню я, помню. Вон, и опять горит! Сам зажёгся вновь, говорил же… Проводка, видно, совсем дурная. Вы только разберитесь побыстрей тут, жена моя с ума сходит, говорит, ей богу, что видела здесь, мол, толстого рыжего черта!

- Толстого?! - воскликнул Теофил удивлённо, глядя на ночных пришельцев из комнаты да всплеснув руками обиженно. Опустил он взгляд на живот свой, руками его ощупал, оценив габариты, да затем и фыркнул сердито:

- Сами вы толстые! Я в отличной форме! Лучше б богомолка на себя, в первую очередь, взор свой критичный обратила – чай, сама не остиночка!

- Да, хоромы явно нечистым духом полнятся, - окинул взглядом ободранные обои священник.

- Ой, да я просто запамятовал вынести мусор! - хмыкнул Теофил, скрестив руки на груди. К чинам церковным всяческим враждебно он относился, неприязненно, а особливо не переносил он на дух таковых, как пришедший нынче, выражаясь о них не иначе как о "породе загребущей да с лоснящимися харями". Ежели про иных так сходу и не скажешь, действительно ли есть в них святость али прикидываются только, то про этих имел козлоногий мнение конкретное да нелестное, ибо, раздавшиеся вширь от достатка собственного, со златыми часами на запястьях жирных, таковые священника, по большому счёту, плевали с куполов храмов да церквей собственных и на Дьявола, и на Бога, на каждого из них по-отдельности да на обоих разом, да о том лишь мыслили, как бы прибыль свою приумножить, наживаясь на горожанах суеверных, как, например, происходило то нынче, в квартирке невеликой да с опечатанною красной дверью.

- Неужто? - удивился Федор Васильевич словам священника, но ненатурально как-то, равнодушно. Стократ более неравнодушным был мужчина к тому, что прохвосту бородатому этому сумму кругленькую отстегнуть придётся всё же, да и затем лишь, чтоб жена причитать прекратила да наконец успокоилась, позабыв о пригрезившемся чёрте. "Лучше б я деньги эти на квартиру новую отложил" - подумал сосед невольно. В воображении собственном тотчас унёсся он из сего дома, смертельно уже ему надоевшего, да в новенькую, отстроенную недавно многоэтажку, с парком культурным под окнами да с личною комфортной стоянкой для автомобиля. "Э-эх!" - вздохнул мужчина мысленно да и вернулся из грёз к реальности, которая по-новой ему не понравилась, вновь мгновенно ему надоевшая.

- Да, да, - подтвердил поп голосом тусклым, пройдя мимо Теофила в комнату чинно. Козлоногий же показал ему язык. Вредить как-то пришельцам сим ему не хотелось покамест, уж шибко безобидны были эти двое, ну какое зло от них может быть нынче? Ну потрындит поп холёный молитву некую, то один угол крестом осенит, то другой, да и уйдёт затем восвояси, молитвою этой никак не задев Теофила, ибо мало знать словеса из молитвенных сборников, мало руками махать, изобразив на лице серьёзность - иные нужны тут знания, иные способы, дабы силу нечистую всерьёз испугать собою.

- Здесь очень, очень дурная аура, - пояснил бородатый священнослужитель, шмыгнув носом.

- Ага, ага, все вы так носом шмыгаете, когда ауры напрочь не ведаете, ни дурной, ни хорошей, - заметил Теофил с насмешкою, обойдя священника да взгромоздясь беззаботно на телевизор старенький. Затрещал телевизор под весом его жалобно, да столь громко, что поп, вздрогнув, обернулся да смерил его настороженным взглядом.

- Что, аура дурная трещит? - осведомился Федор Васильевич.

- Нет, это всего лишь пластмасса старая щёлкает, - ответил священник гласом бесцветным. - От времени, то бишь.

- От времени, от времени! - хохотнул за его спиной Теофил, сидя на телевизоре да болтая ногами козлиными, отчего аппарат электронный несчастный трещал да скрипел без умолку. - Время восвояси сваливать! Дуй отсель, папаша, покамест не опрокинулась на тебя пластмасса старая!

- К слову, не сердитесь на моего товарища, он вынужден был задержаться в храме, но обещался вот-вот прибыть, - произнёс тем временем поп, сторонясь беспокойного телевизора.

- А это точно не аура? - хмыкнул Федор Иванович, указав на телевизор, что шатался нещадно, покамест Теофил на нём раскачивался нагло.

- А вот это нам сейчас и скажет мой дорогой товарищ, - вывернулся поп ловко, в делах сих ни черта не разумеющий, вскинул он руку, махнул, воскликнул бодро: - Заходите, отец Энрико, заходите!

"Энрико?" - нахмурившись, подумал Теофил да и перестал раскачиваться на телевизоре невольно. - "Да полно...Да нет, быть того не может! Мало ли имён…"

А в прихожую тем временем ступил священник высокий да статный, немолодой, в сутану чёрную облачённый, сребром пошитую; улыбнулся он, сверкнув стёклами очков своих круглых, да голову склонил чуть в знак приветствия любезно.

"Нет!" - чуть не вырвалось у козлоногого, но тотчас зажал он себе рот, воззрившись на пришедшего с ужасом искренним во взгляде.

Волосы священника, короткие да опрятные, белыми были напрочь, аки снег зимний, под стать им и борода аккуратная на подбородке белела, невеликая, короткая; на носу с горбинкою очки круглые да прозрачные сидели, три креста серебряных на шее меж собою позвякивали, и статен был мужчина этот, крепок, широк в плечах, высок ростом шибко, взгляд его тяжёлый самоуверен был да лукав, а на устах тонких улыбка наблюдалась спокойная. Да и не простой то был священник вовсе, потому-то и обрадовался поп приходу его столь сильно - экзорцист это был настоящий самый, то бишь, с нечистою силой борец исправный, и латынь необходимую знающий, и оружие нужное умеющий пользовать. Чемодан чёрный держа в руке, окинул он взглядом мирным присутствующих, остановившись в дверном проёме пред комнатой.

- Мой дорогой, вы как раз вовремя, - заметил поп. - У нас тут очень, очень дурной дух.

"У вас-то - точно" - раздалось в голове Теофила невольно, но не съязвил в этот раз козлоногий, не высказал вслух мысль дерзкую, глядел он на экзорциста высокого во все глаза да затаив дыхание, и дрогнули вдруг колени его мохнатые невольно, а сердце в груди застучало учащённо да гулко, от страха невнятного да от гнева лютого разом.

Да, знаком уж был Теофил с отцом Энрико, близко знал его, тесно, множество лет с тех пор минуло, с момента их последней встречи, и не страшился козлоногий священников да экзорцистов всяких, он и вовсе предпочитал никого не бояться на свете этом, да только вот мыслилось ему искренно, что, от беды ушедший некогда далече, на иной край света убежавший и вовсе, навсегда избавился он от тягости сердечной собственной, от причины своих самых страшных бед - да только причина эта, эта тягость, вновь пред ним стоит нынче, прежняя, неизменная да всё настоль же опасная, настоль же неизбежная, такая же точно... И чего ж получается-то? Сколь бы ни бежал ты от чего-то, догонит тебя непременно оное, поздно ли, рано ль, но настигнет точно? Выходит, что бег весь этот напрасным был да пустым? Да нешто нельзя так просто взять да и сбежать всерьёз, так, дабы тебя никогда да нигде не нашли? О, нельзя, нельзя... Как бы далече, как бы шибко ни бежал ты - то, от чего стремишься ты прочь, всё одно, по итогу тебя нагонит, лишь только ослабишь ты бег свой, на миг какой-то остановившись. Нагонит, как пить дать, в одночасье нагрянет, ибо бегство - лишь избежать свою тягость попытка, не решенье против тягости этой, не оружие супротив, могущее её уничтожить, а лишь побег малодушный да бессильный. Найдёт тебя твоя тягость несомненно, а когда найдёт, когда настигнет - как поступишь? Вновь бросишься прочь? И век так бегать будешь, покоя не ведая, во страхе живя постоянном, в беды ожидании вечном?   

Слез Теофил с телевизора осторожно да медленно, взгляда напряжённого не спуская с седого священника, да пробираться вдоль стены к выходу начал, аккуратно, опасливо, дабы ничего не задеть собой по дороге, ни малейшего шума не оказать собою. Сбежать... Ну и пусть сбежать! Это пока что, пока! Уйти бы только, уйти незамеченным, а там... А там видно будет, как поступить да что предпринять надобно, непременно будет видно, уверенно, точно! О, лишь бы до двери входной добраться...

- Что ж, ваша правда, - ответил отец Энрико попу тем временем, шагнул он в комнату спокойно, однако тотчас о стену справа рукою опёрся вдруг, резко, внезапно, да прямиком пред крадущимся прочь Теофилом - едва ли не врезался козлоногий в возникшую пред ним руку, замер испуганно на одной ноге, ибо шагнуть до этого помыслил снова, покосился на экзорциста с ужасом во глазах круглых. Узрел он отца Энрико от себя в шибкой близости, помыслив ненароком, что вот-вот его священник схватит, однако не глядел тот на Теофила, не видел его, но да неужто почувствовал что-то? Как понять смог, что здесь козлоногий нынче да что непременно ко двери он устремится мимо? А за спиною экзорциста печать заклятая воссияла вдруг голубоватым светом, знак магический да во кругу, завис он посередь проёма дверного да выход отсель преградил Теофилу, наглухо собою проём запечатал.

- Что такое, святой отец, вам плохо? - осведомился Федор Васильевич, с интересом глядя на экзорциста да символ заклятый будто бы не увидев и вовсе.

- Нет, что вы, - улыбнулся отец Энрико, наклонившись чуть, дабы чемодан чёрный поставить на пол, да руки от стены не отнимая. - Коли и впрямь дух дурной засел здесь - беспроблемно его мы выкурим.

  Сглотнул Теофил нервно, пред рукою священника замерший, глядел он на улыбку эту, столь сильно ему ненавистную, да и соображал отчаянно, как же выйти отсель нынче - не видит ведь его экзорцист точно, но ежели иначе чувствует? Возможно ли под руку сию подлезть как-то, чтоб незамеченным при этом остаться? Али же тотчас уловит враг движение это, незрячий, но по-иному чуткий?

- Я попрошу тишины, господа, - возвестил отец Энрико с улыбкою лукавой, хотя, в общем-то, никто тут особливо и не шумел. Но замерли Фёдор Васильевич да поп толстый совсем, дыхание затаили даже, поглядели на священника напряжённо да с опаскою, а тот приложил палец к губам для убедительности пущей, затем раскрыл чемодан, наклонившись, бутыль оттуда достал неизвестную, обратно выпрямился, откупорил, взмахнул ею вокруг, содержимое расплескав по комнате да латынь произнеся притом некую. Да и догадался Теофил тотчас, на кой тишина ему потребовалась полная - непростое снадобье по полу разлито было, специальное, и прислушивался теперь отец Энрико внимательно, весь обращённый во слух, замер он, стремясь уловить, различить, расслышать неспокойное дыхание козлоногого, дабы после отреагировать мгновенно, как подобает, как ему, экзорцисту, надобно... Зажал Теофил рот руками крепко, глядя на священника настороженно да внимательно, едва ли дышал он и вовсе, застывший на месте беспомощно, вот только в ногах козлиных дрожь какая-то возникла не вовремя, не та презренная дрожь, что верховодит коленками трусов, а та лишь, что посещает конечности мученика, с мучителем своим лицом к лицу столкнувшегося - в ней и отчаянье страшное, и гнев да злоба, и боль да скорбь, и слабость она собою дарует, и робость, и никуда-то от неё не деться, ибо причина ей в измученном сердце таится, сидит там тягостью страшной, всё помнит, сколь ни пытайся забыть.

И закружилась голова у Теофила от напряженья нервного, растерялся он по причине непредвиденной встречи, не в силах с мыслями совладать своими, что сгрудились хаотично в голове его рогатой, спутались меж собою прочно, и сбой дало бесстрашие привычное, врасплох застигнутое нынче. О, да кабы не снадобье! Но отныне каждый звук, что породит козлоногий собою, слышен будет для присутствующих явственным, да только вот...отчего же снадобье? А где то средство, что позволяло отцу Энрико да подчинённым ему экзорцистам полноценно лицезреть нечистую силу? Вероятно, не рассчитывал священник, что понадобится ему это нынче, но отчего же тогда и вовсе здесь он? Далече отсель до земель тех, где лютует он обыкновенно, с каким резоном тогда сюда заявился?   

"Даже не двигаясь, не шевелясь даже, ты, гнида изуверская, продолжаешь меня мучить", - подумал козлоногий, глядя прямиком во глаза экзорциста светлые - шарил отец Энрико взглядом по невеликой комнате, словно бы позабыв, что не узреть звук желанный глазами.

- Я не понимаю... - начал было Федор Васильевич, но вскинул руку отец Энрико тотчас, приказав замолчать, и смешался мужчина, в положение вернулся прежнее, тишину тяжкую потревожить не решившись более.

Мутить начало Теофила тем временем всерьёз, шибко тяжким напряжение данное было, да кабы лишь ногу вторую поставить наземь - тогда б поустойчивей стало как-то, не столь тягостно, сколь держать на весу несвершённый шаг. Не ведал козлоногий напрочь, сколь ещё по времени продлится эта молчаливая слежка, да оттого не легче было, хотелось действовать, хоть что-либо наконец соделать, задумался на миг он, в думы тяжкие провалившись невольно - да и ощутил вдруг с ужасом, что плывёт назад куда-то, равновесие утратив напрочь. По-прежнему зажимая руками рот, вытаращился Теофил на экзорциста, накреняясь всё более, ибо вскружилась голова рогатая, да и уразумел, что невелик нынче выбор для действий дальнейших - либо падёт Теофил назад себя с грохотом мощным, либо ногу опустит копытную, дабы не опрокинуться всё же, да только, всё одно, стукнет копыто раздвоенное об пол звонко, и тотчас схватит козлоногого седой священник, а там уж, таись, не таись - не будет резону, как говорится... Но совладал с мыслями Теофил в итоге, смирил свою панику за секунды считанные, собравшись с духом, да и уразумел, что же делать ему далее.

И цокнуло об пол раздвоенное козлиное копыто спустя мгновение, да звук этот, казалось, всю комнату собой заполонил, квартирку всю, весь мир затем, столь отчётливым был он нынче да столь громким. Торжествующе хмыкнув, выхватил отец Энрико тотчас из рукавов своей сутаны распятья серебряные некие, прежде размеров малых, да затем со щелчком раскрывшиеся, и выскочили из крестов сих лезвия вострые да длинные, в оружие обратив собою. Взмахнул экзорцист оружием странным, полоснул воздух грубо прямиком пред Теофилом, едва не задев острием, да только отпрыгнул козлоногий мгновением ранее назад себя, едва ли не сальто выдав, впрочем, далече прыжку сему было до сальто, всё же, ибо рухнул козлоногий нескладно в груду вещей, подле окон сваленных, помыслив на лету: "План - ни к чёрту", да снеся собою телевизор и вовсе. Всполошились Фёдор Васильевич да поп толстый, сорвались с места невесть с каким резоном, да отшатнулись тотчас от слетевшего с тумбочки телевизора, что с грохотом пал на пол к ногам их.   

- Назад! - велел отец Энрико им уверенно да твёрдо, выпрямился с усмешкою на устах тонких, взглянул мирно в сторону Теофила павшего. Козлоногий же, побарахтавшись в ворохе тряпья неизвестного малость, вскочил затем, дыша тяжело, да взор горящий устремил в ответ на экзорциста сразу. Стоял священник впереди печати заклятой, уверенный, статный, высокий, держал распятия в руках опасные, да на Теофила смотрел прямиком, так, будто и впрямь теперь его видит, и хлад неприятный пробежал по спине козлоногого мурашками при виде его улыбки, знакомой до боли, лукавой, ласковой.

- Вот и нашёл я тебя, наконец, - произнёс довольно отец Энрико. - Ну, ну чего же ты? Даже поздороваться не желаешь?

Сощурившись чуть, разглядел Теофил, что не видит его священник всё-таки, ибо невидящим взгляд его выглядит, сквозь куда-то смотрит, мимо. Коли и впрямь не видит - знать, преимущество есть у козлоногого малое. Но как, как узнал экзорцист, что Теофил пред ним нынче, а не иной кто-либо? Как понял это незрячим? 

- Ну чего же ты? - повторил отец Энрико ласково. - Ну не бойся, иди сюда, козленок мой заблудший, ненаглядный!

Сдавил "аспид колючий" тотчас сердце Теофила болезненно, столь шибко да остро, что согнулся козлоногий аж, вдохнул шумно, о колени опершись мохнатые, ощутил, как растёт в груди подлая паника на пару с ужасом лютым, о, но сколь давно не слыхал он в свой адрес названия сего гадкого - "козлёнок"...

- Ну иди, иди ко мне, - улыбался отец Энрико, приближаясь неспешно к Теофилу, дышащему тяжко, и уверенно шёл седой священник на звук дыхания шумного, слышал точно, откель звучит оно нынче, и скользила по полу пыльному сутана его чёрная с едва уловимым шорохом, а распятия опасные в рукава вернулись обратно.

 - Мы так здорово проводили с тобою время, - продолжил отец Энрико с улыбкою мирной. - Помнишь, а? Помнишь, вижу, всё ты помнишь, бедный мой рогатик, козлёнок мой милый...

 Выпрямился Теофил, отдышавшись малость, взгляд мутный на священника поднял, увидел тотчас, что протянул отец Энрико ему руку, дружелюбно, ласково, с собой приглашая уйти, совместно, да только обманчива сия ласковость, улыбка сия лжива, и пусть и тянется рука эта не затем, чтобы убить, да только вот схватит, поймает, сожмёт грубой хваткою, за волосы, за бороду, за горло, и не отпустит более, так страшно сдавит, что лучше бы и впрямь убила, ибо есть на свете этом вещи порою, что смерти стократ бывают хуже.

Плыло всё странно пред глазами Теофила бедного, покамест смотрел он на священника затравленно как-то, да затем шагнул вдруг козлоногий вперёд, к экзорцисту прямиком будто, однако же нет, не к нему отнюдь - разгон Теофил брал образом сим, вывернулся он из-под руки отца Энрико, да хрипло, словно на издыхании последнем, рявкнув "Не возьмёшь! Брешешь, брешешь, умру лишь стоя!", кинулся прочь, к окну, прыгнул, руками закрывшись, да и разбил стекло собою, наружу вылетел вон. Услыхав звон да грохот страшный да и узрев затем, как разбилось окно внезапно, замер отец Энрико на месте, то ли растерянно, то ли удивлённо, да после к окну разбитому бросился, выглянул вниз. Увидел священник лишь осколки стекла многие, россыпью рухнувшие на асфальт пред многоэтажкою серой - а Теофила, лежащего посередь осколков этих, алою кровью его перепачканных, узреть не смог.