Мутные слезы тафгаев

                1



Редину  все  равно , о  чем  поется  в  хорошей  гренландской  песне. Он  питает  свое  эфирное  тело  пахучими  каплями  мудрости  из  своей  же  головы , из  находящейся  в  ней  сахасрарачакры ; эти  капли  охлаждают  его  внутреннее  солнце , и  Редин  нередко  сопереживает  чужим  людям - посмотрев  кинофильм  или  семичасовые  новости. Стоя  с  озабоченным  видом. Щурясь  при  макролучах. Во  избежанье  страшных  диссонансов  ты , крошка , не  давай  авансов. Иди   вперед  и  не  смотри. Назад , где  старый  черт  вдали  мурашками  исходит. И  из  себя  выходит… входит... у  элегантной  брюнетки  в  юбке-карандаше  богатый  обертонами  визг.  Свои  полегшие  соски  малайской  корицей  она  не  посыпает. 
Редин  сопереживает  им  одинаково - что  людям  из  фильма , что  из  новостей. Он  совершенно  не  разделяет , где  горе  настоящее , а  где  придуманное: не  видит  никакой  разницы.
Поскольку  настоящее  горе  тоже  кем-то  придумано.
Редин  примерно  предполагает  кем: он  бы  предполагал  с  большей  уверенностью , однако  ему  не  хочется  верить  в  немилосердное  устройство  Всевышнего. Но  факты , на  Редина  нещадно  давят  объективные  факты , он  скрывается  от  них  за  выключенным  звуком  новостного  выпуска , и  это  ему  не  помогает , Редину  достаточно  одного  изображения. Чтобы  сказать – горя  на  сегодня  придумано  довольно  много. И  Редин  подозревает , кем.
Ему  не  хочется  в  это  верить , и  он  вставляет  в  видеомагнитофон  залитую  майонезом кассету: некоторые  дамы  полностью  излагаются  лишь  в  сексе  втроем , а  я  лучше  посмотрю  как  Хопкинс  с  Алеком  Болдуином , однофамильцем  короновавшегося  октябрем  1099  года  царя  Иерусалима , спасаются  от  здоровенного  медведя. Прослежу  за  невеликим  действом  не  в первый  раз , но  по-прежнему  сопереживая. Постановке. Такой  же  постановке , как  и  освещаемые  в  новостях  события. Только  более  человечной.
 Редин  смотрит  фильм  про  медведя  с  немецкого  велотренажера ; голливудские  звезды  медведя  в  конце  концов  прикончили , но  в  случае  резкого  ухудшения  всего  и  везде  наиболее  реальные  шансы  выжить  как  раз  у  медведей ; на  ручке  бара  вяло  покачивается  красный  вымпел  университета  «Nihon» , Редина  можно  оглушить  первым  же  добрым  словом , он  не  желает  пить. Растворять  свою  личность  в  сорокоградусной  стерве.
  Если  ему  предложат , распылять  из  архаичного  пульверизатора  коктейль  Молотова  он  не  станет. 
  Сам  он  себе  выпить  не  предлагает.
  Этого  мало - среди  его  дышащих  на  ладан  знакомых  есть  патлатый , неугомонный  маркетолог Станислав Зинявин , получивший  в  юности  травму  головы  и  окостеневший  в  своей  разносторонней  развитости – индивид  с  очень  сильными  мышцами.
  Сильными  мышцами  лица.
Он  не  распрашивает  Редина  о  белом  пилеолусе  Папы: о  том , может  ли  эта  шапочка  быть  вышитой  воспитанным  вне  святых  стен  шимпанзе ; Зинявин  не  выдерживает  напряжения  наставших  внутри  холодов  и  не  связывает  особых  перспектив  с  повальным  прощением  всех  и  вся ; провоцируя  Редина  держать  курс  на  Калужскую  площадь , дальше  по  Якиманке  и  через  мост , Станислав  планирует  ночь  напролет  не  вспоминать  о  дневных  неудачах.
Велотренажер  Редина  под  книжными  полками , на  них  «Речи  о  религии» Шлейермахера , «Архипелаг  ГУЛАГ» , венецианская  гондола – под  золото , меньше  крысы , сувенир ; Редин , умножая свои  гражданские  годы  на  всеобщие  лунные  дни , дает  пристанище  нищенствующим  поэтам , и  ливень  в  засуху , капли  на  ветвях , слезы.
Они  плачут  от  радости , Редину  внезапно   слышится  звонок.
Не  в  дверь. Телефон. Стас  Зинявин.
Он  далеко , но  уже  здесь.
- Собирай  свое  время  в  пространство , - сказал  Станислав , - и  давай-ка  мы  прошвырнемся  по  нашим  привычным  точкам , и забудем  о  биржевых  схватках  зеленого – схватках  в  том  же  значении , что  и  родовые. Заодно  подетальней  обсудим  ту  тему , которую  в  прошлый  раз  не  добили.
- Способен  ли  анализ  крови  определить  ее  национальность? – спросил  Редин.
- Эту  самую.
 Редин  не  ожидал , что  у  Станислава  Зинявина  будет  такой  узнаваемый  голос ; не  совсем  понятно  каким  образом , но  перелом  челюсти  не  внес  в него  ни  малейших  изменений.
 Челюсть  сломал  ему  Редин. Из-за  противоречий  в  отношении  к  письменному  ответу  Иисуса  правителю  Эдесы  Абгару  Пятому - Зинявин  настаивал  на  реальности  его  существования , Редин  держался  обратного  и  не  оплатил  операции  даже  частично.
  Зинявин  в  суд  на  него  не  подал: Станислав  не  признавал  современных  светских  судов – действовали  бы  сейчас  Челмсфордский  и  Дорсетский  суды  над  одержимыми  дьяволом , он  бы  еще  задумался , но  не  в  Савеловский  же  народный.
- Где  встречаемся? – спросил  Редин. - Исходя  из  того , что  я  могу  выйти  из  дома  уже  через  десять  минут. И  минут  через  пять  вернуться  назад.
- Никуда  выходить  не  надо , - сказал  Зинявин , - я  сам  за  тобой  заеду. А  ты  пока  освободи морозилку - разгреби  ее  вручную. Потому  что  тебя  я  заберу , а  рыбу  оставлю.
- Ты  что , прямо  с  рыбалки?
- С  рыбалки , но  уже  переодевшись. На  этот  раз , Редин , я  рыбачил  без тебя , но  с  воспоминаниями  о  нашей  предыдущей  рыбалке , когда  я  с  удочкой , а  ты  с  сигаретой  и  бутылкой  темного «Афанасия».
- Еще  был  ветер , - никому  не  возражая , выразительно  пробормотал  Редин.
- И  он  разбивал  морду  о  наши  спины.
- Не  насмерть , Стас. Будь  объективен. Кстати , мне  непонятно  почему  тебе  нужно  оставить  свою  рыбу  именно  у меня. Отвез  бы  ее  к  себе , потом  за  мной.
- На  рассвете , - пояснил  Зинявин , - мы  вернемся  к  тебе , и  я  ее  пожарю: нормальная  же  рыба. Особенно  под  водку  и  первые  лучи  общего  солнца.
 Ужас  во  мне , свеча  на  голове , над  ней  огонек - мой  дорогой  Будда , не  доставай  меня  больше  с  этой  навязчивой  идеей  освобождения. Промок  ботинок , пал  Ирак , до  сумасшествия  два  шага. Я  первый  сделал. Просто  так – в  Кремле  увидев  глянц  барака.
- Первые? – удивился  Редин. – Совсем  недавно  ты  бы  сказал  «начальные». О  лучах  ты  бы  сказал  именно  так.   
- А  ты  бы  сказал: «дервиши  все  еще  кружатся , но  теперь  они  в  деревянных  сабо , а  я  сметаю  дым  с  теннисного  стола – я  сохну  на  солнце , но  само  солнце…
- Сохнет  по  мне , - усмехнулся , перебивая , Редин.
- Ты  бы  так  и  сказал.
- Как  и  ты  о  лучах.
- Я  сказал  о  них  иначе , - промолвил  Зинявин.
- Розовая  чайка? – осведомился  Редин.
- Прилетала , но  не  ко  мне.
- Но  прилетала , - пробормотал  Редин.
- Несомненно.
 Но  только  не  к  Политехническому  музею , где  в  1913  году  зарвавшиеся  сторонники  новых  форм  травили  старика  Репина: я  принял  к  сведению , у трех-четырехлетних детей  тоже  бывают  любовники… заканчивай , Стас… не  в  обычном  смысле  этого  слова: бесы , демоны – и  тут , и  там  отдыхают  твердолобые  трудоголики , проводятся конспиративные  собрания  словоохотливых  нетопырей , поганая  скучная  заводь , неотрепетированная  остановка  дыхания , кто  же  здесь  поставит  Тома  Петти?
  Редин  трет  мелом  конец  неудобного  кия , Станислав  Зинявин  раздраженно  сплевывает  на  пол ; он  только  что , выпив  рюмку  водки , зажевал  пагубные  ощущения  долькой  лимона – у  него  спросили: «Что  же  ты , мудак , на  пол  плюешься?» , и  Станислав  Зинявин  сорвался  на  гортанный  крик: «А  какого  лешего  вы  мне  лимон  с  косточками  подсунули?!».
Косточки  он  и  сплевывал. У  него  не  было  женщин , которые  бы  работали  на  текстильных  комбинатах  и  душевно  изнывали от  хэви-металла ; Станислав  бы  пил  слабую  голубичную  настойку , если  бы  не  время - он  неплавно  перешел  в  следующий  век. При  государственной  думе  вряд  ли  будет  создан  комитет , регламентирующий  позы  изображаемых  на  иконах  светочей - это  уже  никого  не  волнует , и  жутко  подумать , что  же  станет  актуальным, когда  на обращенном  к  востоку  приделе  разложат  исчерпывающую  карту  загробного  мира  и  в  заваленном  засохшими  куличами  притворе  устроят  ночлежку  для  сбежавших  из  зоопарка  пингвинов.
- Человек , как  зажженная  сигарета , - собирая  после  проигранной  партии  шары , заметил  Зинявин , - сверху  огонь , голова , но  по мере  горения  появляется  все  больше  пепла. На  месте  головы: в  ней  еще  что-то  горит , но  процесс  необратим.
- Большинство  людей , - сказал  Редин , - с  головы  начинают  гаснуть. Если  только  у  них  не  голова  крокодила… а  тело  льва. Я  бы  не  включил в  этот  список  только  служителей  культа.
- Голова  крокодила? – не  скрывая  своего  праздного  интереса , спросил  Зинявин. - Это  откуда?
- Один  из  сценариев  Страшного  суда. Кажется , с  египетскими  корнями – на  одной  чаше  весов  твое  сердце , на  другой  чье-то  перо , и  когда  что-то  чего-то  перевесит , тебя  тащит  в  преисподнюю  данный  урод. С  телом  льва , как  у  сфинкса , и  с  головой  крокодила. Между  прочим , Стас , ты  не  обращал  внимания , что  у  тебя  на  рубашке  большое  пятно?
- Обращал.
- ….
- Это  курица , - пояснил  Зинявин.
- Плюнула?
- Я  плевался  не  в  силу  безнадежной  испорченности  моей  натуры , а  из-за  лимона , - сухо  ответил  Зинявин , уловив  в  вопросе  Редин  неприемлемую  для  себя  интонацию. - Куда  мне  его  косточки  девать? Не  в  свои  же  дупла  языком  утрамбовывать? Я  же  не  дубина… А  курица  в  меня  не  плевалась. Что  ты , Редин! Нет , не  плевала - если  и  было , то  я  об  этом  ни  сном , ни  духом. Но  когда  я  ехал  к  тебе  с  рыбалки , в  меня  из  проезжающей  машины  бросили  обглоданной  куриной  ногой. И  я  видел , кто.
- Какой-нибудь  братушка? – осведомился  Редин. 
- Батюшка. Я  его  неплохо  разглядел - он  в  прошлый  вторник  благословлял  меня  в  том  храме , что  на  Полянке. Мы  с  ним  тогда  еще  поспорили  по  поводу  служебной  просфоры  для  проскомидии – я  предложил  ему  некоторые  добавления  в  ее  состав , чтобы  было  удобней  вырезать  агнца , а  он  ответил  мне , как  какой-то  дзэнский  мастер: «За  окном  дожди , на  стекле  паук». Ну , а  сегодня  он  попал  в  меня  обглоданной  куриной  ногой: не  целился , конечно , но  рубашку  испортил. Гад , конечно…
- Конечно , - усмехнулся  Редин.
- Рядом  с  ним  сидела  грудастая  блондинка.
 Женщине  мало  одного  мужчины , мужчине  много  даже  одной  женщины ; в  бесконечных  мифах  об  Исиде  и  Осирисе - в  тех  из  них , где  их  матерью  считается  небесная  богиня  Нут , - Исида  с  завидным  постоянством  пыталась  воскресить  мумию  своего  возлюбленного: у  них  общая  мать , но  она  хотела  от  него  ребенка , ее  мозг  кокетничал  и  не  подпускал  к  себе  кровь ; возводя  критичность  в  ранг  абсолюта , Редин  помнит , как  в  четырехкомнатной  квартире  на  Беговой его  попросили  продегустировать  несколько  сортов  вина , налив  в  каждый  бокал  по  чуть-чуть.
  Размышляя  о  даосском  ощущении  неба , о том , что  небо - это  великая  сеть , Редин  слил  все вино  в  большую  кружку: «Чтобы  нормальный  глоток  получился». Так  он  сказал. Окинул  собравшуюся  публику  долгим  взглядом  и   не  посоветовав  им  искать  утешения  в  религиозной  литературе.
 
 «Я  приблизительно  предполагаю , Олег  Сергеевич , кем  ты  останешься  в  памяти  потомков».
 «Только  не  надо , Редин , переходить  на  личности!».
Придет  конец. Уже  пришел. Когда  за  свечкой  отошел: сделав  нормальный  глоток , Редин  в  тысячный  раз  убедился  в  своей  неготовности  окосеть  от  столь  слабой  дозы. Неназойливо  владея  ситуацией , усваивая  Марину  Егорову  под  «Bridge  over  troubled  water» , пикируясь  с  ней  по  поводу  Человека – каким  он  должен  быть , с  кем  ему  следует  спать , на  что  ему  позволено  положить.
Сейчас  у  него  дома  лежит  нормальная  рыба , и  утром  он  будет  ее  есть ; на  его  знаменах  траурный  крап - не  теперь , но  тоже  будет. Пока  еще  ночь… сияй  же  жемчужная  река , подступай  рвота , прыгай  по  натянутым  кривым  моего  взора  расхристанный  дрозд. Как  по  проводам.
Словно  бы  по  линейкам  нотной  тетради  узнавшего  о  переизбытке  невесомости  алеута.
- Батюшка  с  грудастой  блондинкой? – поинтересовался  Редин  у  вновь  проигравшего  Стаса  Зинявина. – Пускай… Ради  бога. Я  не  вижу  в  этом  никакой  патологии. Какая  у  него  была  машина?
- Вроде «десятка».
- «Десятка» ему  по  карману. Да  и  блондинка , если  и  не  по  карману , то  чем-то  он  ее  все-таки  привлек – модернизируется , Стас , наша  православная  церква. Оставаясь  верной  постановлениям  семи  первых  вселенских  соборов , идет  себе…
- Они , - нехотя  вмешался  Зинявин , -  не  очень  не  признают  слово «модернизируется».
- А  что  признают?
- Им  нравится , когда  говорят «актуализируется».
 Станислав  Зинявин  говорит  с  таким  уклоном , чтобы  в  голову  Редина  даже  на  секунду  не  пришла  мысль  его  избить. Взвешивая  каждый  издаваемый  звук - тем  же  тоном , который  выбирает  уже  уволенный  тренер  для  беседы  с  психованным  звездным  форвардом: «Ты  снова  ничего  не  забил , но  не  кори  себя , Саша , поверь  на  слово  стрелянному  воробью:  сегодня  ты  хорошо  не   забивал» ; Зинявин  запарывает  сложнейший  удар от  трех  бортов , Станислав  бы  с  удовольствием  принял  приглашение  женщины , услышав  от  нее: «Добро  пожаловать  в  меня» - у  Станислава  прекрасный  шанс  занять  призовое  место  на  конкурсе «Кто  тише  всех  занимается  любовью».
  Он  бы  пришел  на  него  в  фланелевой  ночной  рубашке , она  бы  распустила  свои  чувства , как  волосы: Зинявин  и  она. Он  и  мрак – в  свете  же  нет  тайны. И  в  дневном , и  в  электрическом.
Станислав  включает  сюда  и  Вышний.
Включает , выключая.
- Батюшка , - сказал  Зинявин , - мог  привлечь  ту  блондинку  не  только  деньгами. По  собственному  опыту  знаю , что  не  только. Я  про  старика  и  морковный  сок  не  рассказывал?
- Вслух  еще  нет.
- Ну , и  пусть…
- Ладно , ладно , - сказал  Редин.
- Два  года  назад  у  меня  была  охочая  до  этого  дела  женщина ; я  ее…  как  же  я  ее , рьяно , в  натяг , не  зная  предела , ну  так… приблизительно - когда  она  от  меня  ушла , старик  в  моей  кровати  ее  не  сменил. Тут  будь  спокоен. Даже  мысленно  не  представляй  обратного. – Зинявин  нарочито  угрожающе  замахнулся  кием. – Пробелы  в  памяти  у  меня  случаются , но  не  в  упомянутом  мною  случае. Не  в  нем.
- Слово?
- Честное , благородное , - сказал  Зинявин.
- Продолжай , - промолвил  Редин.
- С  данной  милашкой  я  придерживался  своего  обычного  принципа , имеющего  существенные  различия  с  обычными  для  остальных - я  закоренело  полагаю , что  мужская  сила  состоит  не  в  том , чтобы  причинять  женщине  как  можно  больше  проникновений. Как  можно  больше  и  как  можно  дольше: я  исхожу  из  того , что  лично  мне  надо  совсем  немного - раз , два  и  доволен. А  она  не  довольна. В  этом  и  есть  мужская  сила. Подтверждение  характера , если  угодно.
- Харизмы , - кивнул  Редин.
- Не  знающей  предела…
- И  характера.
- Непреклонного  характера , - сказал  Зинявин. - Но  несмотря  на  всю  мощь  моего  характера , она  от  меня  ушла. К  гнусному  старику… по  материальным  соображениям - я  пытался  играть  со  стеной  в  китайский  безик , набивал  брюхо  фаршированной  брюквой , занимал  себя  преображением: в  начале  марта  мы  встретились  с  ней  в  одной  компании. Эта  женщина , старик , потом  подошел  и  я. Пил  горный  дубняк…
- Сорок  градусов? - уточнил  Редин. - Калгановый  корень , дубовая  стружка?
- Имбирь , можжевеловая  ягода - помимо  перечисленного  тобой. Я , закипая , злюсь , пью  вяжущую  дрянь , старик  что-то  шамкает  о  мятеже  Веницелоса  и  лакает  исключительно  морковный  сок: в  его  возрасте  все  уже  обычно  пропиты  до  полной  бесполости , однако  он  держит  себя  в  форме – одет  бедно , живет  явно  на  одну  пенсию , но  еще  мужик. А  у  меня  вполне  серьезная  зарплата , иномарка  и  золотой  гвоздь  в  подошве. Но  она  с  ним.
- Получается , - сказал  Редин , - она  ушла  от   тебя  не  из-за  материальных  соображений.
- Когда  я  это  понял , Ильин  уже  поставил «Don ‘t  worry , be  happy» - старик  попросил. Я  эту  песню  и  так  ненавижу , а  тут  еще  и  понимание  причины  ее  ухода… Тяжко.
 Но  не  более  тяжко , чем  когда  ты  пробуешь  уснуть , а  за  окном  скрипят качели. Они  тебя  бесят.
   Ты  еще  терпишь. Впрочем , той  же  ночью  идешь  к  ним  с  ножовкой  по  металлу. Пилишь  опору - всего  одну , но  силы  кончаются , ее  ты  не  допилил ,  за  подозрения  в  вызывании  бури  сейчас  уже  никого  не  казнят… это  сон… вешайтесь , любите… это  нет: с  утра  тебя  будит  страшный  крик.
  Кто-то  качался  на  качелях , опора  рухнула , и  он  убился. Он  или  она , по  крику  не  определишь ; ты  этого  не  хотел , и  что  бы  ни  говорили  не  обладающие  собственным  стилем  или  наигрывающие  его  наличие  сделанным  из  соболиного  меха  шлемом , опора  качелей  была  тобой  не  подпилена.
Недопилена.
  Только  лишь.
- Я , - сказал  Редин , - не  видел  Ильина  уже  несколько  лет. Как  он  там? По-прежнему  разгадывает  предысторию  огня? Все  так  же  не  разгибается  со  своей  йогой?
- Да. Немалого  достиг - у  него  даже  собака  может  свою  заднюю  лапу  за  голову  закинуть.
- Ха! – усмехнулся  Редин. - Жива  еще?
- Старается.
- Прошлое  всмятку , - пробормотал  Редин. 
- Сам  Ильин  старается  подкрасться  поближе  к  смерти - я  к  нему  как-то  зашел. Принес  в  голове  недавно  переведенные  легенды  гуронов… дверь  открыта , Ильина  в  прихожей  не  видно: задержав  дыхание , он  лежал  в  комнате. На  спине. Я  его  и  кипятком  облил , и  стоящую  под  столом  коробку  с  колокольчиками  ниже  пояса  сбросил – поднял  и  сбросил , колокольчики  зазвенели, забрякали , но  Ильин  не  шелохнулся. Потрясающий  мужик! И  я… сорвал  с  мясом  штору , накинул  ему  на  лицо , навалился  сверху  всем  весом…
- Вес  у  тебя  небольшой , - поморщился  Редин.
- Но  Ильин  вскоре  очнулся. Отпихнул  меня  в  сторону  и  минут  десять продышаться  не  мог.
- В  зубы  не  дал? – спросил  Редин.
- Размахнулся , но  видимо  вспомнил , что  челюсть  у  меня  еще  после  предыдущего  перелома  не  срослась. – Станислав  Зинявин  слегка  насупился. - Когда  ты  мне  ее  сломал.
- По  делу , Стас , - строго  заметил  Редин.
- Возможно. Ну , а  Дима  Ильин  меня  не  бил – он  даже  избавил  меня  от  занудной  проповеди , касающейся  его  способа  освобождения  Пуруша  от  оков  Практити. Просто  сказал , что  со  шторой  я  все  же  перегнул  палку. Взвалил  на  себе  несколько  лишнее.
 Редин  не  ходит  к  женщине  взяв  с  собой  хлороформ  и  не  взмывает  в  прогулочном  темпе  к  Молочному  Холму ; он  никак  не  думал, что  Дмитрий  Ильин  так  быстро  дойдет  до  упражнений  по  контролю  дыхательного  ритма – это  уже  пранаяма , четвертая  стадия , всего  в йоге  подобных  стадий  восемь , и  сам  Редин  не  пошел  дальше  первой.
  Она  подразумевала  отказ  от  воровства , лжи  и  алчности.
  С  этим  бы  он  как-нибудь  справился , но  в  том  же  ряду  было  и  насилие. Редин  прибегал  к  нему  нечасто , но  случалось – сломанная  челюсть  Станислава  Зинявина , нерегулярные  избиения  нагадивших  ему  в  душу  ди-джеев… насилие , а  главное , секс.
  Красивого  юношу  Гермафродита   полюбила  нимфа  Салмакис.
  И  что , Редин , что?
  Нимфа  затащила  юношу  под  воду  и , беспрепятственно  изнасиловав, вымолила  у  богов  сделать  их  одним  двуполым  существом - пересказывая  своими  словами  рассказ  Овидия , Редин  не  испытывал  никакого  желания  предстать  перед  очередной  нетрезвой  принцессой «цветущим  молодым  человеком  с  женской  грудью , по-женски  пышными  ягодицами  и  мужскими  гениталиями»: Редина  привлекал  секс  не  как  нечто  происходящее  между  двумя , десятью, двенадцатью  людьми: его  интересовала  в  нем  лишь  роль  мужчины.
Роль  второго  плана.
Его  роль.
- Я , - нараспев  сказал  он , - читаю  свою  роль  с  древнейших  скрижалей ; они  намного  старее , чем  в  Ковчеге  Завета , и  я  очень  плохо  разбираю  буквы. Мне  предстоит  играть  ее  без  согласования  с  предначертанным  нам  в  помощь  сценарием…
- Что  за  роль? – перебил  его  Зинявин.
- Не  важно. Помолчи. Скрась  для  меня  сегодняшнюю  ночь  этой  малостью - придержи  свое  скрытое  дарование  представать  перед  всеми  нами  настырным  ублюдком… ты  перед  Ильиным  хотя  бы  извинился? Или  открыл  рот , но  передумал?
- Я  не  ворона  с  куском  сыра , чтобы  с  открытым  ртом  передумывать , - проворчал  Зинявин. - Ишь  ты , догадки  какие… А  извиняться  я  к  нему  на  той  неделе  приходил. С  поллитрой  и  апельсинами.
- С  апельсинами? – нахмурился  Редин. – Почему  с  ними? Отчего  как  к  больному? Что  еще  случилось?
- Ильин , на  мой  взгляд , однажды  сказал  гениальную  фразу: прошлым  летом  мы  делали  шашлык  в  Битцевском  парке , и  он  кадрил  каких-то  плоских  женщин , а  я  сжег  весь  лук  и  разозлил  громким  произношением  некой  мантры  двух  легавых. Стержневой  звук  мантры  где-то  походил  на «Ёеее-б» , и  нас  с Ильиным  замели. Но  он  отнесся  к  этому , как  мужчина.
- Сцепился  с  легавыми? – потирая  руки , спросил  Редин.
- Ни  слова  им  не  сказал. Но  мне  сказал - как  верному  другу. Рассеянно  усмехнувшись. «Когда  мне  будет  нечего  есть , я  буду  есть  одни  апельсины» - вот  что  он мне  сказал.
- И  правда , красиво , - уважительно  пробормотал  Редин.
- По  существу! Что  существенней! 
 Явная  тавтология , но  бывает: Редин  видел  скульптуру «Женщина, укушенная  змеей» , и , если  бы  он  умел  обращаться  с  гипсом , он  бы  изваял «Змею , укушенную  женщиной». Это  бы  смотрелось  намного  ужасней.
  Будь , титанида , благой , и  не  глумись  над  моим  внутренним  зовом ; ядом  не  утолишь  жажды  жизни , свиные  шашлыки  временами  готовят  в  гаражах – на  запах  мяса  сбегается  кодла  бродячих  собак , и  испуганные  люди  бросают  им  не  лезущие  в  горло  куски, но  этим  уже  не  откупишься , спровоцированные  на  безумие  собаки начнут  атаковать  с  минуты  на  минуту , действуя  не  зависимо  от  сигналов  отступающего  разума - Редин  бы  им  мяса  не  кидал. Сам  бы  съел.
Если  его  мясо  все  равно  окажется  у  них  в  зубах , то  мясо  выкормленной для  смерти  свиньи  побудет  в  его. Бежит  Редин.
 Бежал  бы  в  случае  необходимости.
- Я  пришел  к  Ильину  с  апельсинами , - продолжал  рассказывать  Зинявин , - но  его  не  было. Ни  комнате , ни  в  прохожей , ни  на  спине , ни  подбородком  на  подоконнике. И  я  прождал  его  до  позднего  вечера. С  его  женой.
- Ух  ты.
- Да-да! – воскликнул  Зинявин.
- Она  не  сопротивлялась?
- Мы  ждали  его  не  в  одной  кровати. Даже  спали  в  разных: заночевать  у  них  она  меня  уговорила. - Станислав Зинявин  порядком  оживился. - Тебе  это  странно?
 Мне? пожалуйста. Странно? сколько  скажешь - ты  затмеваешь  собой  ночь , что  очень  просто , если  б  знала , кого  любить , кому  помочь. Упасть  к  тебе  под  одеяло.
- Насколько  я  в  курсе , - сказал  Редин , - Наталья  неплохая  женщина. Симпатичная. Не  затворяющаюся  в  ущербном  сарказме.
- А  мне  можно  доверять , как  мужчине: она  в  своей  комнате , я  не  с  ней , и  мне  не  спалось - по  телевизору  показывали  вполне  эротический  фильм , и  я  не  сдержался: лежу  и  слегка  мастурбирую. – Вспомнив , как  все  это  было , Станислав  Зинявин  издал  нездоровое  сопение. – И  тут  входит  она.
- Вау , - пробормотал  Редин.
- Наташа  сразу  догадалась , чем  я  занимаюсь. По  глазам , наверное. Да  что  там , конечно , по  ним… Сделав  надлежащие  выводы , она  сказала: «Поверишь  ли  ты  мне  или  нет , но  я , Стасик , сейчас  удовлетворяю  себя  под  тот  же  фильм». Так  и  было… И  я  ей  поверил.
- Не  мудрено , - хмыкнул  Редин. – Но  Ганг , нисходя  на  землю , течет  к  нам , утекает  с  небес – объедини  в  одно  все , что  ты  знаешь , все , что  ты  помнишь…
- Знаю  я  немного. А  вот  помню  до  хрена – ракетой  в  сон , скорей  бы  уснуть… неприятная  улыбка. Наталья  не  уходит , мои  щеки  рдеют  от  затянувшейся  лихоманки: уединения  я  не  дождусь  и  в  загробном  мире.
- И  Наталья…
- И  она , - кивнул  Зинявин.
- Она , разумеется , предложила  тебе  залезть  в  их  постель , и  без  помощи  этого  фильма  …
- Не  говори  глупостей , - резко  осек  его  Станислав. -  Она  не  такая. Определенное  предложение  она  мне  сделала , но  Диме  она  изменять  не  собиралась. – Стас  Зинявин  не  сделал  даже  слабой  попытки  перебороть внезапно навалившуюся  грусть. - Во  всяком  случае , со  мной.
- И  что  за  предложение? – спросил  Редин.
- Смотреть  этот  фильм  и  совместно  мастурбировать. В  одной  комнате , но  друг  к  другу , само  собой , не  прикасаясь. А  сама  лишь  в  тапочках… Ну , и  как  ты  думаешь , пошел  у  нее  на  поводу? Подумай , перед  тем , как  ответить. От  твоего  ответа  будет  зависеть  твое  ко  мне отношение. Надеюсь , не  пренебрежительное. Но  решай  сам.
  Начинай  же  думать , я  начинаю , особого  душевного  подъема , слыша  в  московской  подземке , что  на  работу  в  метрополитене  срочно  требуется  аккумуляторщик , не  испытываю ; голуби , попрошайки… за  изношенность  вашего  оптимизма  я  не  ответственнен ; расставшись  с  напряжением  души , я  не  пришел  к  благоденствию  тела: могла  ли  Наталья  доставить  ему  удовольствие  быстрее , чем  он  сам  себе? не  одеть  ли  Бита  Китано , выпуская  его  на  корриду  с  танком Т-72А , в  отделанный  кроликом  ропон  и  оранжевые  ласты? не  начать  ли  снаряжать  экспедицию  на  тот  свет?
  Вероятно , еще  рано – апрель , невроз , сам  по  себе  крутящийся  штурвал , элегантные  дамы  с  усами , негромкий  смех  в  дикой  выси , в  едущем  по  Югорскому  проезду  автобусе  Редин  водил  взглядом  по  невнятному  старику , на  груди  у  которого  краснел  значок «Пятьдесят  пять  лет….». Чему  пятьдесят  пять  лет , Редин  не  рассмотрел - это  было  написано  очень  маленькими  буквами , а  самую  нижнюю  строчку  у  окулиста  Редин  не  видел  уже  давно.
  Заметив  его  интерес , старик  спросил: «Вам  хочется  знать  с  чем  связана  эта  надпись  про  пятьдесят  пять  лет? С  каким-нибудь  заводом  или  воинской  частью? Нет , молодой  человек, там  написано  другое… Там  написано «Пятьдесят  пять  лет  в  полной  жопе!».
Старик , конечно , врал , но  вкупе  с  принимающими  в  штыки  концепцию  пансексуализма  кочегарами  и  бодрящимися  любителями  морковного  сока , он  принадлежал  к  тому  поколению, чьи  люди  с  радостью  научились  отвергать  эффективный  синтез  между  собой  и  Господом. Он  их  крестил, они  выкручивали  ему  руки: этого  старика  легко  вывести  из  себя. Но  еще  легче  убить – застав  его  в  том  состоянии , в  каком  он  общался  со  снисходительно  усмехнувшимся  Рединым.
«Не  кричите , отец… а  вы  слушайте!…слушайте!… слушайте  слова  конченого  человека!».
- Машина  с  открытыми  дверьми , - сказал  Редин , - похожа  на  кого-то  ушастого , а  если  у  нее  поднят  багажник… багажник , как  хвост , то  она  похожа  на  готового  к  драке…
- Ты  мне  еще  не  ответил , - глухо  проворчал  Стас  Зинявин.
- Принял  ли  ты  ее  предложение? – не сразу  откликнулся Редин. - Я  думаю , нет.
- Правильно  думаешь! Но  когда  я  ей  отказал…
- Отказал? Звучит  как-то  не  по  месту.
- Но  я  ей  все-таки  отказал , - сказал  Зинявин. - Она  приняла  это, как  сильная  выдержанная  женщина  и  обрисовала  мне  ситуацию , при  которой  я  узнал  бы  вкус  своего  семени: Наташа  заставила  меня  представить , что  я  иду  по  Кызылкумской  пустыне , умираю  от  жажды  и  вижу  ее. Возбуждаюсь… Она  согласна  принять  в  себя  мое  семя. Но  оно  тоже  жидкость , а  мне , как  ты  понял , страшно  хочется  пить , и  я  использую  свое  возбуждение  вручную – я  спросил  у  нее , нельзя  ли  мне  сначала  потрахать  ее , и  только  затем  извлечь  и  спасаться  от  жажды , но  Наташа  без  раздумий  ответила…
- Ты  должен  идти  непременно  по  Кызылкуму? – крепко  опираясь  на  бильярдный  стол , спросил  Редин.
- По-моему , это  не  было  обязательным  условием. Но  разве  в  Гоби  или Регистане  я  бы  меньше  страдал?
- Едва  ли , - сдержанно  пробормотал  Редин. - Регистан  вроде  бы  на  юге  Афганистана? 
- А  что?
- Да  я  тут  вспомнил , что  в  рамках  борьбы  с  наркоторговлей  у  ООН  есть  специальная  программа  по  изменению  его  агрокультуры. Звучит  дико , но  в  Нью-Йорке  надеются , что  под  влиянием  созданных  для  них  условий  афганские  крестьяне  будут  сажать  что-нибудь  помимо  мака.
- Всерьез  надеются? – Станислав  Зинявин  был  очень  близок  к   тому , чтобы  рассмеяться. – И  что  они  будут  сажать  вместо  мака? Редиску , что  ли?
- Я  и  говорю , что  бред.
 Окоченевший  упырь  ходит  по  Красной  площади , бубня  себе  под  нос: «О , Боже , Боже , как  я мертв» - Редин  не  вмазывается  героином  даже  когда  ему  кажется , что  он  в  люльке: ее  качает  задумчивый  ангел , нередко  со  всего  размаха  лупящий  ею  об  стену; от  Редина  здесь  ничего  не  зависит , он  причудливо  дергается  в  осиновой  люльке , и  на  его  эрегированном  члене  крутятся , как  на  турнике , крошечные  женщины: «Останься  в  живых , умоляю , останься» - это  предложение , от  которого  можно  отказаться , но  где  же  та  работающая  на  дому  портниха  Макарова , говорившая  Редину: «Когда  ты  в  меня  входишь , у  меня  появляется  впечатление, что  Купидон  пронзает  меня  стрелой» ; сегодня  ему  вслед  не  смотрела  ни  одна  женщина. Редин  этого  не  знал , но  он  это  чувствовал.
   Из  плеча  торчит  шприц , осоловелые  глаза  шастают  над  заливом, во  вспыхивающие  леса  галдяще  перелетают  кучи  пустых  бутылок ; подзабыл… растерял. Убрался  из  человеческой  семьи - именно  так  становятся  медиумами.
  Сейчас  Редин  не  о  себе: как  писал  некий  француз , провидение  чаще  всего  дает  о  себе  знать  в  Париже – неподвижность  дождевых  стен , форсирование  возбуждения , томительное  свербение  ниже  ватерлинии ; не  стараясь  перекричать  шумных  переговорщиков, Редин  признавался  Светлане  Макаровой: «касательно  провидения  чухонец  бы  настаивал  на  Хельсинки , безумец  на  Нью-Йорке – мы  тут  и  не  там , не  там  и  не  там , да , заговариваюсь… в  Париже  я  мог  бы  говорить  о  тебе , но  в  тебе  я  могу  говорить  исключительно  о  Париже. Бульвар  Итальянцев , усыпальницы  «Пантеона» , заурядный  Музей  человека , где  Редин  отнял  у  румынского  туриста  его  дешевый  плейер - не  из-за  давнего  отказа  Румынии  бойкотировать  Олимпиаду  в  Лос-Анджелесе , а  для  того , чтобы  узнать  его  музыкальные  вкусы.
Соотечественник  Дракулы  слушал «Blur».
  Еще  ничего.
- Однажды  я  переминал  в  руке  желтый , увядший  лист , - пустился  в  воспоминания  Зинявин , – и  я  думал , моя  рука  будет  пахнуть  листом. Но  нет. Не  листом.
- Не  надо , - с  отвращением  поморщился  Редин , - не  надо  мне  говорить , чем  она  пахла.
- Она  пахла  табаком. Сигаретой. Не  знаю  в  результате  чего , но  я  не  переношу  этот  запах , когда  он  у  меня  на  ладони. – Станислав  Зинявин  неакцентированно  задумался. - Как  и  «Апокалипсис  от  Иоанна  Феолога». Его  я  тоже  не  переношу.
- Почему? – недоуменно  поинтересовался  Редин. -  Там  же  ключи  от  бездны , дракон , двадцать  четыре  старца , огненное  озеро…
- Не  люблю  голый  реализм , - пояснил  Зинявин.
- А-аа…
- В  моей  голове  только  мысли.
- Больше  ничего? – осведомился  Редин.
- Человек  я  ординарный. Не  берущий  Хромого  на  испуг.
- Еще  лучше…
- Я  и  комаров  убивать  не  люблю ,  , - не  доверяя  искренности  его  замешательства , импульсивно  добавил  Зинявин. – Не  хочу  вызывать  зависть  у  остальных.
- Людей? – заранее  зная  его  ответ , спросил  Редин.
- Комаров.
 Редин  не  ошибся – Станислав  Зинявин  не  полюбил  жизнь. Не  нашел  оснований , не  вызрел  душой , Станислав  опять  не  готов  к  сильному  чувству ;  кровь  проникает  разлагающее  неведение  ее  назначения , стая  голубей  присаживается  на  развалившийся  на  балконе  организм , выдающийся  музыкант  может  позволить  себе  остановиться  в  кульминационный  момент  исполняемого  им  произведения  и  поковырять  мизинцем  в  обеих  ноздрях: «У  меня , Редин, есть  записная  книжка , в  которую  я  записываю  некоторые  идущие  от  сердца  ощущения…».
  «В  незаполненном  виде  она  стоила  больше , чем  сейчас».
  «Гмм! Хмм… Ну , ну! мне  так  грустно , что  даже  весело!»
   Брамс  вырывает  аристократов  из  рук  повседневности , Люцифер готовит  из  них  сильные  кадры , Редин  с  Зинявиным  выходят  из  бильярдной.
  Станислав  за  руль , Редин  за  ручку  приемника – дерьмо , дерьмо , нытье , снова  дерьмо , «Rock  and  Roll». «Лед  Зеппелин».
  «Теперь  с  богом , Стас. Смотри  сколько  вокруг  притихшей  Москвы… не  смущай  Планта  своим  бэк-вокалом - поворот , еще  один , впишись  хотя  бы  в  этот… не  очень  удачно , но  пойдет – рули , Зинявин , выпучивай  глаза  и  не  противься  безмятежному  течению  ненависти , а  я  расскажу тебе  о  женщине , которая  не  носила  белье: в  сумке  у  нее  всегда  лежал  выкидной  нож. Ну , разумеется , с  запекшейся  кровью… говорю , как  на  духу - чтобы  музыка  оказалась  внутри, тебе  совсем  не  обязательно  жевать  магнитофонную  пленку… не  о  том  ты , Редин , говоришь , это  же  радио… а  это  кто?… это?… у  меня  никакого  желания  относиться  к  ним , как  к  факту , но  это , Стас , легавые».
   Шакалящие  на  дороге  по  нашу  душу , никому  не  предлагая  составить  шеренгу  и  отправиться  черпать  космические  воды ; с  млицией  пошел  договариваться  Станислав  Зинявин: он - лояльный  к  собственному  алкогольному  опьянению  мини-тарзан , они - ГАИ. Редин  остался  в  машине. Успокаивая  себя  тем , что  когда-то  и  Индия  была  островом , он  подчинялся  выдающейся  музыке  и  махал  смотрящему  на  него  автомату  своей  немаленькой  головой.
  По  всевечной  волне , по  ухабам  помех , пробираясь  через  узкий  лаз  в  новый  день… играет  уже  не  «Лед  Зеппелин»: «God  gave  me  everything  I  want» Мика  и  Ленни.
  Редин  чувствует  себя  прыщавым  подростком  в  грохоте  концерта  нудных  металлистов - его  плющит , гнет , он  трясет  головой , почти  доставая  до  груди  подбородком ; договорившись  с  легавыми , Зинявин  залез  в  машину  и  раздраженно  проворчал:
- Вот  суки. Прийди  они  ко  мне  в  гости , я  бы  подобных  тварей  и  бутербродом  со  своим  жидким  стулом  не  угостил. Всунул  бы  им  в  хавальники  трубу  от  пылесоса , и  всю  ночь  сплевывал  бы  туда  слюну  с  мокротой. – На  Станислава  Зинявина  было  неприятно  смотреть. Особенно  в  упор. – А  с  тебя , между  прочим , пятьдесят  баксов.
- Чего? - нахмурился  Редин. - Какие  еще  пятьдесят? Ты  о  чем , гад?
- А  такие  пятьдесят , что  я  этим  козлам  сто  отдал! Половина  с  тебя – вместе  пили , вместе  ехали , так  давай  и  ментовской  бритвой  по  кошелькам  вместе  получим.
- Получим , - задумчиво  прошептал  Редин.
- Договорились?
- Я  пью…
- Ты  пьешь , - подтвердил  Зинявин. - Да , ты  пьешь! И  что?
- Пью  и  не  хочу  быть  полезным – уважьте  первооснову  моей  сущности , снарядите  в  дорогу , подайте  осла...
 Апостол  вышел  покурить , но  засветло  вернулся - не  любит  темень. Хоть  курит  контрабанду… не  считаясь  с  опасностью  показаться  зажимистой  мразью , Редин  Зинявину  не  поверил. Как  и  тогда , когда  Зинявин  говорил  ему , что  он  потомок  одного  из  рядовых  той  роты  Преображенского  полка , все  бойцы  которой  были  возведены  Елизаветой  Петровной  в  «дворянское  достоинство» за  содействие  в  сделавшем  ее  императрицей  перевороте: Редину  настолько  не  хотелось  отдавать  Зинявину  деньги , что  он  бы  не  поверил  и  в  оглушающие  свойства  клешни  креветки-пистолета.
- Мне  больно , Стас , что  ты  мне  врешь , - сказал  он. – Отдал  всего  пятьдесят , а  за  счет  друга  хочешь  в  ноль  по  потерям  уйти? А  может, ты  отдал  им  не  пятьдесят , а  меньше? И , воспользовавшись  случаем , собираешься  заработать  на  моем  доверии , совершить  большой  грех  перед  небом  и  людьми… Мои  подозрения  не  беспочвенны?
По  радио  идет  реклама  средства  от  простатита , утро  пока  еще  держится  на  дистанции , на  лбу прорезаются  не  соотносимые  с  возрастом  складки ; материальный  достаток  не  помешал  бы  мне  идти  своим  путем. Я  помню  одну  отличницу , клявшуюся  мне, что  она  уже  не  девушка - на  Небесном  Экзамене  данные  тебе  здесь  оценки  будут  значить  крайне  мало. Закидывая  на  плечо  спортивную  сумку , я  непременно  сбиваю  кого-нибудь  с  ног , где-то  на  экваторе  господствует  половодье ; дельфины  плывут  по  тропическому  лесу , карликовый  гиппопотам  Палуб  гонит  посторонние  мысли – не  о  чем  просить , Господи: все  есть. Среди  того , что  есть, нет  ничего  хорошего? Но  это  уже  на  Твое  усмотрение.
- Ты  серьезно? – немного  обождав , Зинявин  агрессивно  помрачнел. – У  тебя  хватает  наглости  считать  меня  сукой? Прямо мне  в  глаза?
- Ты  и  сам  ощущаешь  в  себе  нечто  такое , - возвал  к  его  самосознанию  Редин. 
- Я?! – прокричал  Стас. - В  себе?! Такое?!!
- Угу.
- Ну , ты  и  мразь!
- От  мрази  слышу , - процедил  Редин.
 Сейчас  бы  покурить  марихуаны , присмиреть , расслабиться , но  травы  у  них  нет , и  Редин  возвращается  домой  на  другой  машине; в  недрах  земли  постоянно  происходят  атомные  взрывы , Редин  их  не  чувствует , и  они  не  помогают  ему  жить  ближе  к  выходу  из  тела: накрылась  наша  дружба  с  Стасом… из-за  каких-то  пятидесяти  баксов  на  мириады  клочкой  по  всей  Вселенной  ее  разнесло. Но  как  же  они  смогли  пройти  через  атмосферу? Чья  личная  истина  оказалась  правее? не  сказать  ли  этому  чипполино  с заячьей  губой , чтобы  он  сразу  же  вез  меня  на  вокзал? Куплю  билет  и  первым  же  поездом  в  Карачаево-Черкессию , на  склон  хребта  Мицешт - смотреть  и  оценивать  Архызский  лик.
Сказать? Не  скажу.
А  у  кого  только  что  спрашивал? Вопрос…
- Вы  что-то  шепчете , уважаемый? – обратив  внимание  на  его  колеблющееся  выражение  лица , поинтересовался  водитель. – Молитесь , чтобы  нормально  доехали?
- Как  доедем , так  и  доедем , - проворчал  Редин. - Ну , а  не  доедем , значит , судьба. – Редин  перевел  взгляд  из  окна  на  собственные  ботинки. – Все  там  будем. Это  не  повод  для  паники.
- В  вас  виден  смелый  человек. Еще  не  разуверившийся  в  своем  пони  последователь  былинных  русских  богатырей. – Водитель  с  заячьей  губой , пожалуй , усмехнулся. – Последователь  с  гингивитом.
- Чего? – воскликнул  Редин. - С  чем?
- Гингивит - это  воспаление  десен.
- Хрен  бы…
- От  Земли  до  Луны  всего  полсветовой  секунды.
- Еще  рванем , - кивнул  Редин. - Время  терпит – самым  удивительным  образом… А  как  вы  смогли  предположить  у  меня  этот  гингивит? У  меня  его , разумеется , нет , но  меня  сейчас  больше  занимает  откуда  вы  взяли  строительный  материал  для  ваших  соображений? – Редин  слегка  приподнял  глаза  от  ботинок. – Здесь  же  темно.
- Темно , - согласился  водитель.
- Я  вам  об  этом  и…
- На  Пролетарский  сворачивать? – спросил  водитель.
- Сворачивать.
- Ясно…
- Стрелки  дождитесь , - проворчал  Редин. 
 Бездомная  рвань  танцует  сальсу - неверная  эмиссия  звука , горькие  слезы  подруги  бессильного  коммуниста , закрытый  кабак «Путь. Не  Дао» ; Редин  знает , какая  нота  будет  следующей. В  его  холодильнике  своя «Гжелка»  и  рыба  Станислава  Зинявина ; войдя  в  квартиру , Редин , не  переодеваясь , сел  на  велотренажер - на  нем  далеко  не  уедешь, даже  загнув  ему  руль , как  у  гоночного  велосипеда: что  мне  делать  с  этой  рыбой? с  Зинявиным  я  вряд  ли  поступил  идеально , но  и  не  совсем  плохо: если  возмездие  все  же  последует  и  я  этой  рыбой  малопримечательно  отравлюсь , то  скорее  всего , не  насмерть. Но  мне  бы  не  хотелось  и  небольшого  отравления – засунув  рыбу  в  полиэтиленовый  пакет , Редин  понес  ее  на  улицу  к  помойному  баку.
  Он  настороженно  петлял  между  непьющих  дам , размышлял  о  том , не  находится  ли  окружение  Господа  в  состоянии  грогги , и  увидел  машину  Станислава  Зинявина. С  заглушенным  двигателем  и  лысой  резиной - Стас  уже  снаружи.
 Один. Ему  не  достаточно  того , что  он  один.
- Я  , - сказал  Станислав , - приехал  к  тебе  мириться. Как-нибудь  потом  выясним , кто  из  нас  показал  себя  не  с  лучшей  стороны. Кто  из  нас , кто - ты , Редин , ты , но  ладно , об  этом  потом. Сегодня  мы  поговорим  о «Христианской  науке»:  об  ее  отрицании  всех  медицинских  методов  лечения  и  борьбе  с  любыми  недугами , от  гонореи  до  рака легких , основываясь  на  глубинных  силах  самой  распространенной  религии – мы  начнем  обмениваться  мнениями  еще  когда  я  буду  жарить  свою рыбу , а  потом  мы  разольем  водки  и  наше общение  выйдет  на  новую…
- Нет  больше  твоей  рыбы , - с  досадой  перебил  его  Редин. – Увы  мне , увы. Не  злись , Стас , так  уж  сложилось.
- Что  сложилось? – недоуменно  спросил  Зинявин. -  Ничего  себе… А  где  она? Моя  рыбка?
- Я не думал , что ты  приедешь. Честно  не  думал. – Редин  смущенно  замялся. – Я  думал  об  окружении  Господа , о  подтвердившейся гипотезе  существования  нейтрино…
- Где  моя  рыба?! – уже  довольно  нервно  возопил  Зинявин.
- Я  ее  не  выбросил , - уверил  его  Редин. 
- Хоть  на  этом  спасибо...
- Но , можно  сказать , и  выбросил. Вполне  можно  сказать. Я  ведь  оставил  ее  у  помойного  бака , но  мне…
- Я  ее  и  ловил , и  вез , - заорал  Зинявин , - а  ты  оставил  ее  у  помойного  бака?! И  пятьдесят  баксов  не  отдаешь , и  рыбу  выбросил?!
- Послушай , Стасик…
- Да  будь  ты  проклят , сволочь!
 Редина  со  Станиславом  Зинявиным  люди  истинных  достоинств , и у  них  есть  немало  общего: уважительное  отношение  к  Бертрану  Блие  и  настоящим  московским  бубликам , презрительное  к  апологетам  достоверности «Протоколов  сионских  мудрецов»  и  Патрику  Зюскинду - мнениями  по  поводу «Христианской  науки» они  так  и  не  обменялись ; Редин  поднялся  к  себе , подлил  в  чашку  кофе  концентрированного  молока , его  солнце  Аустерлица  еще  не  взошло , и  поскольку  он  считает  Станислава  Зинявина  человеком  с  непреложными  задатками  гордости , ему  кажется , что  с  их  дружбой  теперь  покончено  без  малейших  шансов  на  ее  возобновление.
В  ушах  песни  и  сера , в  стенном  шкафу  рубашки  холодных  цветов ; не  выдавая  камаринского , Редин  вспоминает  женщину , которой  он  говорил: «С  мной , Леночка , ты  не  завизжишь  от  удовольствия: буквально  заорешь. Как  резаная. И  если  к  тебе  есть очередь, я  согласен  встать  в  самый  конец».
 Редин  зажигает  свечи, чтобы  чтить  всех  погибших  за  последний  год  подопытных  крыс , ведет  ненужную  работу  мысли , перед  ним  лежит  газета , где  некие  люди  обещают  провести  ликвидацию  вашей  фирмы  вместе  с  ее  персоналом ; неожиданно  у  него  в  квартире  позвонил  домофон , и  Редин  улыбнулся – сам  бы  он  никогда  не  стал  мириться  первым  номером. Станислав  Зинявин  пытается  сделать  это  уже  повторно. Небезнадежен  он  все-таки.
- Доброе  утро , Стас , - с  преисполненной  добродушием  улыбкой  сообщил  ему  Редин. – Трудовой  народ  уже  катает  камни  и возит  тачки , я , в  отличии  от  них , улыбаюсь - по  правде  говоря , я  очень  рад , что  ты  опять  внизу…
- Откройте  дверь , – без  всяких  эмоций  промолвил  из  трубки  незнакомый  женский  голос. – Это  почта.
 Почта? она? Не  Станислав  Зинявин , а  почта? И  верно – повсюду  утро , с  которого  начинается  день , но  для  Редина  он  начинается , словно  бы  под  авианалетом  своих  же  летающий  крепостей: они  вроде  бы  давно  обезврежены , однако  какое-то  вооружение  на  них  еще  осталось - исключительно  для обороны , но  от  рвущихся  снарядов  не  отдает  буффонадой…
- Вы  откроете?
- Входите , девушка , конечно , входите. – Сделав  небольшую  паузу , Редин  нажал  необходимую  кнопку. – Ко  мне  не  зайдете?
- Не  зайду , - ответила  она.
- Так  сразу?
- Откройте. Я  спешу.
- Но  вы , -  сказал  Редин , - меня  даже  не  видели , а  я…
- Вы  меня  тоже  не  видели , - сказала  она.
 Вас  понял: она  предупреждает , что  ничего  хорошего  он  в  ней  не  увидит , и  Редин  доверяет  ее  вкусу.
 Он  не  нужен  любви , как  жертва.   
 На  руках  у  Редина  нет  ни  единого  пореза , он  еще  не  играл  на  своей  руке, как  на  скрипке , используя  в  качестве  смычка  столовый  нож ; Редина  пока  не  принуждали  ходить  обходной  дорогой  до  полевых  цветов  и  испытывать  чрезмерный  оптимизм  после  легкого  отравления  мышьяком , но  детей  он , случалось , разнимал - где-то  в  июне  2001-го  они , сцепившись  один  на  один , дрались  напротив  доронинского  МХАТа. Накрапывал  дождь , сжималась  пыль - Редин  там  же. Со  своими  глубинными  проблемами , в  рыжих  блестящих  ботинках , включившись  в  жизнь ; трое  созревших  и  непредставленных  ему  дебилов  смотрели  на  дерущихся  детей , раскатисто  при  этом  посмеиваяся - что  может  быть  смешного  в  дерущихся  в  кровь  детях , Редин  не  знал. Драку  он  прекратил  не  без  определенного  изыска: разнял  детей , всего  лишь  отвлекая  их  внимание  на  сгибающихся  под  его  ударами  тех  самых  взрослых.
Дети  перестали  драться , они  с  придыханием  заинтересовались , когда  же  первый  из  упавших  трех  будет  в  состоянии  хотя  бы  оторваться  лицом  от  асфальта ; понимая , что  это  произойдет  не  скоро , Редин  членораздельно  сказал  детям:
- Я  вам , дети , мог  бы  ничего  не  говорить , но  скажу – не  бейте, дети , друг  друга  по  голове , а  не  то  вы  вырастете  в  таких  же  уродов , как  эти  дяди. Они  обычно  плохо  кончают , а  вы , дети, плохо  начинаете. Больше  терпимости , дети: не  лишайте  никого  сознания , пока  твердо  не  убедитесь  в  его  наличии  в  себе  самих.
Побеседовав  с  пристыженно  внимавшими  детьми , Редин  выпил  еще  сто  пятьдесят граммов   и  уехал  из  центра  города , снисходительно  улыбаясь  недавно  услышанным  словам  Станислава  Зинявина , сказавшего  ему: «В  моей  комнате  страшно  воняло - я  поначалу  старался  на  этом  не  зацикливаться , но  потом  встал  и  закрыл  окно. Но  вонь  стала  гораздо  ужасней: воняло  же , оказывается , не  с  улицы. Откуда-то  с  моей  стороны. Не  буду  говорить  по  каким  причинам» ; Редин  напился , налег  на  весла , он  с  напором  обводит  окрестности  окосевшим  взглядом.
 Необоснованной  агрессии  в  нем  нет.
Редин  ощущает  себе  еще  не  подытоженным  ребенком  и  тяжеловесно  бежит  за  низко  летящей  птицей ; Редину  под  тридцать , ему  так  не  кажется , они  с  птицей  уже  возле дерева , и  она  резко  берет  вверх – необузданный  крутеж , беспредельное  священнодействие ,  Редин  несется по  прямой  и  на  полной  скорости  врезается  головой  в  ствол.
 Он  бежал  головой  вперед. Редин  упал.
 С  дерева  на  него  свалилось  гнездо. Редин  успел  его  подхватить: он  рухнул , раскинув  руки , и  оно  очутилось  в  одной  из  них.
В  гнезде  яйца , его  надо  вернуть  обратно  на  дерево , самому  Редину  лезть  туда  сложно ; недоуменное  вздымание  плечей , докучливое  затруднение , ясен  ли  мой  разум? Нет… Что?! Успокойся – это  только  рабочая  гипотеза.
  Вращая  двоякими  глазами , Редин  оставляет  в  покое  пройденные  чувства  и  видит  плешивого  господина  в  бирюзовых  кроссовках. Мужчина  Редина  тоже  видит. Пекло  в  развес , двое  за  третьего , по  каналу  «Культура» препарируют  все  еще  сопротивляющегося  пуделя , Редин  приподнимается , он  встает , беспрерывно  ли  я  мыслю? не  придаю  ли  излишнего  внимания  внешним  эффектам? не  приманиваю  ли  пылающих  мух? мужчина  в  тесных  бриджах  и  без  символизирующей  власть  жреца  магической  гремелки...  возьму  на  заметку.
  Проникаясь  неосознанной  дрожью , маститый  звукорежиссер  Алексей  Парянин старается  спешно  исчезнуть.
- Минуту! – прокричал  ему  Редин.
- Это  вы  мне?
- Я  не  буду  вам  говорить , что  церковь  в  каком-то  смысле  страховое  общество - я  просто  попрошу  вас  залезть  на  дерево  и  положить  данное  гнездо  туда , откуда  оно  упало. Я  бы  и  сам , но  у  вас  это  лучше  получится.
 У   Редина  очень  большое  сердце  и  не  менее  устрашающие  внешние  данные - его  сейчас  несколько  боятся. 
  Гнездо  у  него приняли. Что  с  ним  делать  дальше , Алексей  Парянин , в  принципе , знает , но  пока  молчит  и  никуда  не  лезет.
- Вот  на  это  дерево , - подсказал  ему  Редин.
- Да  я  бы  на  дерево , - проворчал  Парянин , -  и  за  любимой  женщиной  не  полез. Хрена  лысого… за  женщиной  ни  за  что… обойдется , много  чести… Вы  меня  не  подсадите?
- Когда  я  пьяный , мне  не  жалко  быть  умным. Быть  сильным , наверное , жалко , но  я  попробую.
Кое-как , не  сразу… на  вытянутые  руки  Редин  его  выжал. Затем  Алексей  Парянин  полез  уже  сам ; немного  поднялся , свесился  за  гнездом - получив , нашел  ему  место  на  толстой  ветке , однако  сам  назад  не  сполз  и  не  спрыгнул.
Вероятно , он  опасается  Редина – нерасчетливого , многозначительного , без  всяких  сомнений  отвергнувшего  бы  хот-дог  со  своим  собственным  членом  и  восхищенно  вспоминающего  трогательную  историю  двух  дмитровских  влюбленных , разбросанных  жизнью  по  разным  углам  несовершенного  шарика - она  оказалась  в  Чикаго , он  в  богатой  только  ураганами  степи  под  Улан-Батором ; эти  не  знакомые  ему  лично  влюбленные  были  немыми , но  как  и  все  прочие  неравнодушные  друг  к  другу  человекоподобные  существа , тратили  на  телефонные  разговоры  целую  прорву  денег. С  какой  же  страстью  они  молчали… 
Редину  не  дано  так  увлекаться  людьми.
Ну , может , и  дано , но  не  часто.
- Слезайте , - сказал  он  сидевшему  на  дереве  Парянину , - я  подстрахую. Потому  что  я  сейчас  ухожу  и  если  вы  вдруг  сорветесь … да  нет - я  и  сейчас  вас  вряд  ли  поймаю.
 Закономерно  не  полагаясь  на  результаты  своей  смелости , Алексей  Парянин , чья  будущая  жена  через  два  года  приедет  в  Москву  из  района  подземного  вулкана  Янгантау , невесело  усмехнулся.
- Тем  более ,  - промолвил  Алексей.
- Да  слезайте  вы , слезайте. Видите  птица  вокруг  вас  кружится? Это  их мать… мать  этих  яиц – чем  дольше  вы  там  сидите , тем  меньше  у  нее будет  времени  их  высиживать.
- Ничего , справится , - сказал  Алексей. - Я , мил  человек , слезу , лишь  когда  вы  отсюда  уйдете – и  достаточно  далеко , я  с  дерева  легко  определю , далеко  ли  вы  ушли  или  где-нибудь поблизости  бродите.
- Брожу , лежу , - иронично  пробурчал  нетрезвый  Редин. – Я  вам  что , мешаю?
- Самую  малость.
 Парянина  скрутило  предчувствие  жуткой  беды , он  угрюм  и  на  дереве ;  Редин  на  него  не  злится: он  на  дереве , я  под  ним , но  нет , не  под  ним… под  деревом. Крупным  деревьям  необходимо  доставлять  наверх  тонны  воды: без  этого  погибнут  все  их  ветви  и  листья… что  угодно  кричать  в  сердцах – дохлое  дело… я  не  рассчитал  сил  на  вызов  упадническому  настроению.
  Иллюзии  обречены , иззубренный  меч  натирает  бедро , Редин  в  Орехово ; живя  неповторимостью  проживаемого  и  закаляя  летом  любовь  к  зиме , он  согнал  Алексея  Парянина  с  земли , я , сказал  ему  Редин , здесь  родился , я  тут  жил , я  даже  это  лужу  помню – святые  хранили  меня.
   У  меня  обнаружилась  аллергия  на  счастье. Мы , Марина , виделись  с  тобой  каждый  день , но  не  узнавали  друг  друга  ночью - ты  также  не  излучала  флюидов  созидания… не  цепляйся  за  детали  моего  решения  пожить  в  свое  удовольствие: оцени - этот  клистир  ставили  еще  Лео  Толстому  , ко  мне  он  попал  не  без  борьбы… изредка  хочется , чтобы  хотели  тебя : на глазах  Редина  снова  кого-то  бьют.
  «Посмотри , Марина , на  небо. Столько  звезд…».
  «Удивительно…».
  «И  ни  одной  не  видно».
  «Фантастика…».
   Бьют  или  собираются  бить: выясним  на  месте , разгоним  горькие  воспоминания - Редин  уже  вмешивается , он  идет  к  ним , не  останавливаясь  для  того , чтобы  лишний  раз  подумать ; на  Тверском  бульваре  дети  дрались  один  на  один , в  Орехово  двое  на  одного , и  все  они  не  дети , темно  здесь… побиты  фонари , затушены  факелы , столь  поздним  вечером  Редин  называет  хлорид  натрия  просто  солью , двое  с  атакующей  стороны – они  женщины.
  Редин  с  женщинами  еще  никогда  не  бился , но  той , которую  избивают  две  другие , наверное , не  до  его  принципов , и  Редин  ей  поможет: ему  не  привыкать  быть  сытым  своей  никчемной  жизнью  и  без  тостов  с  черной  икрой.
- Вас , женщины , - сказал  Редин , - двое ,  а  она  одна. И  я  вам , скорее  всего , не  позволю  ее  бить. Поскольку  когда  один  бьет  троих  это  еще  допустимо , но  когда  двое  бьют  одну…
- Не  одну , а  одного , - перебила  его  измышления  масластая  блондинка  с  замысловатым  изгибом  бедер.
- Кого  одного? – нахмурился  Редин.
- Его  одного. Он , мужчина , между  прочим , тоже  мужчина. Так  что , идите  куда  шли , мы  тут  как-нибудь  сами  наши  дела  утрясем. Без  вашей  пьяной  рожи.
 Редин  недоверчиво  всматривается - точно , мужчина , они  бьют  или  собираются  бить  мужчину , он  крайне  низкий  и  худой , но  все  же  мужчина ; Редину  совершенно  непонятно , с  какой  стати  он  им  столько  позволяет.
- Вы  правда  мужчина? – спросил  у  него  Редин.
- Мужчина… - ответил  Игорь «Князек» Нестеров. - Доказывать  я  вам  это  не  буду , но  поверьте  мне  на  слово – мужчина  я , мужчина…
- Но  раз  вы  мужчина , пусть  плюгавый , но  мужчина , то  как  же  вы  дошли  до  такой  жизни , когда  вас  бьют  даже  не  мужчины?
- Они  меня  еще  не  бьют. – Нестеров  брутально  вздохнул. – Но  их  двое , а  я  один! Каждая  из  них  является  моей  любовницей, и  сегодня  они  впервые  увиделись: случайно… я  не  виноват  в  том , что  они  собираются  меня  бить , я  говорил  им: «Не  волнуйтесь , одна  другой  не  помешает , я  и  с  двумя , если  вы  не  против , в  постели  справлюсь». Но  они  разошлись  и  кричат: «Это  не  ты  с  нами , а  мы  с  тобой  справимся!». Недалекое  бабье  племя , постыдная  нехватка  интеллектуальных  способностей - я  еле  успел  успел  выбежать  на  улицу , но  они  выскочили  за  мной…
- А  на  улицу  зачем? – спросил  Редин. – Я  где-то  слышал , что  одним  из камней  преткновения  между  восточной  и  западной  церковью  является  трактовка  заповеди «Не  укради» - восточная  не  распространяет  ее  на  воровство  у  государства. А  вот  вы  выскочили  на  улицу. От  женщин - не  за  третьей  из  них. Зачем? Двое  на  одного , двое  за  третьего…
- Какого  еще  третьего?
- Такого , -  ответил  Редин. - Вам  не  обязательно  знать. Итак , зачем  вы  выбежали?
- Затем. У  меня  дома  и  хрусталь , и  саксонский  фарфор , да  и  мебель  хорошая: жалко , если  все  покрушат. – Почесав  правый  висок , Игорь «Князек» продолжил  стоять  в  пол-оборота  к  невидимому  отсюда  Константинополю: к  высокой  колонне  с  отрубленной  головой  последнего  Палеолога. – На  улице, к  тому  же , можно  рассчитывать  на  помощь. На  благотворное  участие  во  мне  людей , зверей , похожего  на  полтергейст  дождя  из  полоумных  пеликанов. Да-да! хмм… наконец , на  возвращающихся  с  шабаша  дружинников. И  мне , как  видите , помогли. Мне  помогли  вы – спасибо  вам  за  то , что  я  не  один , кто  не  желает , чтобы  меня  прикончили.
 Игорь  Нестеров  благодарен  Редину , как  травоядный  спринтер  престарелому  хищнику. Редин  ему  кивнул: «Don‘t  mention  it , дядя , я тебя  понимаю , но  к  чему  тебе  легкомысленное  отношение  к  последнему  восплощению , что  тебе  моя  неразделенная  любовь  к  богобоязненной  стриптизерше  Хелен , обесценивающейся  с  каждой  ночью  и  называвшей  Марциала  марципаном ; тяга  к  ней  так  и  дошла  у   Редина  до  головы. Противоречащие  друг  другу  подходы  к  лидерству  в  кровати , неискоренимые различия  в  оценке  все  более  голубеющей  сцены - Редину  не  хотелось , чтобы  Гамлет  был  педиком , ей  это было  без  разницы: «лишь  бы  он , говорила  она , показался  мне  замечательным  парнем» - двое  женщин  следят  за  его  беседой  с  Нестеровым  с  нескрываемой  прохладой: в  Орехово  душный  вечер , а  в  них  никакого  соответствия  миролюбивому  настрою  Игоря  «Князька». И  Редина. Уже  отмахавшегося  на  сегодня  кулаками.
  Они  на  взводе , обозленно  молчат , Редин  беспрепятственно  настраивается  на  четкую  волну  самодостаточности ; не  оставляя  своих  рязанских  привычек , Игорь  Нестеров  заманивает  Редина  в  нежелательную  западню  карательного  контрнаступления.
- А  что , - спросил  он , - если  мы  сейчас  набросимся  на  них  вдвоем? Как  друзья. Словно  бы  боевые  товарищи - я  на  Ларису , а  вы…
- Набрасываться  на  них  мы  не  станем. И  если  вы  еще  раз  предложите мне  нечто  подобное , я , пожалуй , вместе  с  ними  подключусь  по  вашу  душу. – Редин  добродушно  осклабился. – Но  пока  я  ни  на  чьей  стороне , я  рекомендую  всем  нам  подняться  в  вашу  квартиру. У  вас  мы  чего-нибудь  выпьем  и  попробуем  удадить  возникшее  между  вами  недоразумение  без  привлечения  рук  и  ногтей. – Внимательно  посмотрев  на  Игоря  Нестерова , Редин  не  заметил  в  нем  явных  признаков  великого  восторга: важной  степени  эмоционального  экстаза , называемого тантристами «махарагой». – Я  прав? Что  думаете?
- Думаю , думаю…
- И  как? – осведомился  Редин. - Я  прав?
- Даже  сам  Бог , - недовольно  пробормотал  «Князек» -  редко  бывает  прав. Чтобы  так – с  головы  до  ног…
Насчет  Всевышнего - не  атеист  ли  Он? - Редин  придерживается  правил  своей  колокольни. Придерживается , чтобы  не  упасть ; сам  он  со  своей  колокольники  не  звонит , но  звон  слышит - сойдясь  с  этими  людьми , Редин  поднялся   в  безвкусно  обставленную  квартиру: свисающая  ему  до  бровей  люстра , нестираные  бежевые  шторы , над  двухспальной  кроватью  приблизительный  портрет  Мата  Хари - женщины  налили  себе  по  приличному  стакану «Арбатского» , Редину  нашли  водки , для  хозяина  квартиры  не  пожалели  отборного  мата: «ты….. , а  еще  ты… такой… ты…… вот  кто  ты!» ; осушив  стакан  с  вином , одна  из  женщин  вынудила  Игоря  Нестерова  отвлечься  от  пассивной  взволнованности: женщина  к  нему , но  он  убежал.
Она   ринулась  следом , и  Редин  остался  с  той , которую  «Князек»  еще  на  улице  называл  Ларисой. В  ее  воспаленных  очах  стояла  полярная  ночь , звериной  хватки  и  тигриной  реакции  ей  не  доставало ; если  она  была  Ларисой  на  улице , то  Редин  и  в  помещении  использует  при  обращении  к  ней  это  имя  - полулежа  на  журнальном  столике  с  наполовину  выкуренной  сигаретой.
Потом  не  удивляйся , девочка. Я  же  не  в  себе , когда  в  тебе: еще  месяц  назад  я  мял  простыни  вместе  с  мечтательно  настроенной  поклонницей  Че  и  Фиделя  Вероникой  Перовской , чья  мать  говорила  ей  на  случай  секса: «Не  кричи - терпи».
Ее  матери  во  время  секса  было  крайне  больно. Татьяна  Афанасьевна   не  знала , что  может  быть  по-другому , и  говоря: «Не  кричи» , она  имела  в  виду , не  кричи  от  боли - саму  Веронику  подмывало  кричать  от  удовольствия , и  Перовская  не  кричала  лишь  следуя  материнскому  наказу ; она  сдерживалась , так  и  не  поняв , что  природа  ее  крика  весьма  разнилась  бы  с  услышанным  из  родительской  спальни.
Отец  Вероники  Перовской  работал  на  мебельной  фабрике.  Затыкал  уши  зажженной  ватой  и  глубокомысленно  шептал: «У  кого  бы  спросить  в  чем  моя  вина? я  и  в  пятнадцать  лет  не  брился , и  теперь  тоже – тогда  не  брился , сейчас  не  бреюсь , вырос , но  не  бреюсь , пол-ящика  электробритв , а  ни  к  чему… ломаю  голову , но  над  чем? кому-то  спать  у  параши , кому-то  изучать  парашару… индийскую  астрологическую  систему» - ее  отец  носил  бороду. Поэтому  и  не  брился.
Вероника  его  не  любила.
- Вас , - сказал  Редин , - зовут  Ларисой , с  этим  ничего  не  поделаешь , что  же  касается  моего  статуса , то  он  здесь  еще  не  определен. – Подмигнув  Мата  Хари , Редин  отнюдь  не  желал , чтобы  она  подмигнула  ему в  ответ. – Они  надолго  убежали?
- Сам  бег  не  займет  и  десяти  минут: Лена  ему  и  до  Царицынского  парка  добежать  не  позволит. Ну , а  размыслив  относительно  того , что  последует  дальше… Шансы  примерно  равны. Но  часа  полтора  их  здесь  гарантированно  не  будет.
- Тогда  я  их , наверно , дождусь. С  вами , если  не  возражаете. – Не  меняя  выражения  лица , Редин  почесал  колено. - Короче , это  было  сказано.
- Простите? – не  поняла  Лариса.
- Было  сказано  не  в  обиду  вам.
- Мммм…
- Я  дождусь? – спросил  Редин.
- Да  пожалуйста , ждите. - Лариса рассеянно  захлопала  глазами. – Вы  мне  не  противны. Ничуть… нисколько… Вам  на  это  наплевать , но  у  меня  никогда  не  получалось  долго  жить  с  кем-нибудь  вместе. Ни  с  Князьком , ни  с  прежними… такими  же.
  Закладывающими «Исе  моногатари» использованными  презервативами? Допускающими  в  своей  голове  coup  d‘;tat?
- Конкретно  я , - сказал  Редин , - предпочитаю  жить  с  кем-нибудь вместе , но  по  раздельности. Мне  легче  уходить  от  женщины , когда  есть  куда.
- Я , - тяжело  вздохнула  Лариса , - придерживаюсь  другого  хода  мыслей. Все  еще  придерживаюсь… Но  пошло  оно  все  к  дьяволу: мне  уже  осточертело , что  жизнь  помахивает  передо  мной  лишь  своим  свиным  хвостиком. – Посмотрев  на  Редина  гораздо  теплее , чем  на  улице , Лариса  не  побоялась  показаться  ему  живой. – Налейте  и  мне  водки.
- В  ладонь? – спросил  Редин.
- Не…
- Еще  куда-нибудь?
- Я   потом  посмеюсь , - промолвила  Лариса. - Не  обижайтесь , если  не  ко  времени. Обещаете , что  не  обидетесь?
- Не  обижусь , - уверил  ее  Редин. - Вы  не  смеетесь , потому  что  я  вас  не  рассмешил , а  я , к  нашему  обоюдному  плюсу , не  страдаю  манией  величия. Я , Лариса , был  самокритичен  и  наедине  с  петлей. 
- Достойное  качество , - кивнула  Лариса.
- И  водка  под  стать.
- И  вечер  зовет…
 Не  верь  без  задвижки. Не  бойся  без  цели. Не  проси  без  обреза. Кто  жив , тот  опасен - отсутствующий  и  в  этой  квартире , и  во  всем  Орехово  Станислав  Зинявин  в  детстве  мечтал  стать  музыкантом ; он  брал  в  руки  бадминтонную  ракетку  и  играл  на  ней , как  на  гитаре.
 Но  его  мечта  не  сбылась.
 Зинявин  до  сих  пор  играет  на  ракетке.
 Нечто  самое  изысканное: поздних  битлов , Джимми  Хендрикса , «Mahavishnu  orchestra»…
- Нас  зовет  вечер? – спросил  у  Ларисы  заметно  привстающий  Редин. – Зовет , чтобы  мы  остались?
- Оо-ох…
- Что?
- Я  не  возражаю.

 Раскаленная  твердь  на  конце  сигареты. Проведешь  по  ней  пальцем  и  скажешь: «Надо  же». Только  затем  сморщищься. В  основном , не  от  боли , а  от  очередной  маленькой  суеты  в  мыслях  и  действиях – насилу  отбившись  от  настигшей  его  Елены , Игорь  Нестеров  не  смыл  с  головы  дождь  и  днем  позже  пришел  в  церковь  не  молиться.
Знакомиться  с  Другими  женщинами – когда  он  искал  их  в  других  местах , «Князька»  впоследствии  ждало  одно  и  тоже: секс , скука , скандалы , и  Игорь  Нестеров  стал  ходить  в  церковь , чтобы  найти  чего-то  еще.
 Во  время  службы  он  неприкаянно  стоял  в  стороне  и  даже  не  старался  подать вида , что  крестится ; после  одной  из  вечерен  на  это  обратил  внимание  неброско  хмурившийся  батюшка , и  Игорь  «Князек»  откровенно  рассказал  ему , зачем  и  почему  он  здесь  уже  вторую  неделю  дышит  удушливой  вечностью.
  Потрепав  редкие  усы , батюшка  самодостаточно  сказал – Нестерову, но  и  Тому , кто  в  нем: в  батюшке , но  вряд  ли  в  себе.
- В  церковь , сын  мой , ходят  разные  люди. И  мужчины , и  женщины , но  разные: король  Артур  вот  попробовал  использовать  алтарь , как  обеденный  стол , но  с  него  все  стало  падать. И  поделом! Нечего  тут  бесовской  хреновиной  заниматься! Как  сказано  в  Писании: ты  не  войдешь  сюда , тебя  отгонят  слепые  и  хромые.
- Отгонят  да  и  пришибут…
- Какой  с  них  спрос , - промолвил  батюшка. - Откуда  у  них  силы  себя  контролировать… А  на  кладбище  ты  свою женщину  не  искал?
- Еще  нет , - ответил  Нестеров.
- Так  поищи. Не  среди  мертвых , конечно , но  если  и  среди  мертвых  какую  подходящую  встретишь , то  сразу  же  ее  не  отталкивай: мертвым  же  не  легче , чем  нам. Они  ведь  все  еще  живут  в  сердце  Господа. Живы , а  не  знают  того.
  Я  принесу  тебе  несчастье , я  принесу  тебе  бобов - через  ткань  твоей  блузки  просвечивает  луна , изо  рта  работящего  бушмена  валит  дым: уймись, покойник.
 Ты  уже  не  вправе. 
  «Одна  у  меня  была…».
  «И  то  слава  богу».
  «Деточка , легкая , слабая…».
  «Что  с  ней , Князек?».
  «Сблизилась  с  лаковым  деревом , взлетела  на  облако , там  встала  на  лыжи  и  одобрила  составленный  против  меня  заговор  молчания: я  остался  холоден. Затем  она  стала  стрелять… не  прицельно».
 «Но  попала  в  тебя».
 «Я  выдержу , земляк. Плюну  и  разотру» ; июнь , жара , одиночество, Игорь «Князек»  хаотично  идет  по  Котляковскому  кладбищу  и  возле  тщательно  засаженной  цветами  могилы  видит  молодую  сидящую  девушку. Ее  правый  глаз  как  будто  бы  плачет , левый  смеется , и  Нестеров  старается  одному  ее  глазу  улыбнуться , со  вторым  разделить  крупную  слезу - участливо , но  не  напуская  на  себя  излишнего  внешнего  драматизма.
- Если  член , - сказал  «Князек» , - ни  с  того , ни  с  сего  станет  древком , то  каким  же  должен  быть  флаг? Черт… сгинь… пропади… Ну , я  и  спросил. С  вами  я  не  о  том – вы  у  этой  могилы , вероятно , не  просто  так?
Поначалу  девушка  слегка  растерялась. Впрочем , ненадолго – ее  левый  глаз , как  и  прежде , продолжал  смеяться , но  правый , похоже , плакать  перестал.
- В  этой  могиле , - сказала  она , - похоронен  мой  муж. Первый  и  пока  последний: я  вышла  за  него  еще  ребенком , но , едва  я  повзрослела , как  он  уже  умер. Вы  были  с  ним  знакомы?
- Я  не  знаю , как  его  зовут , - сказал  Нестеров , - однако  я  был  знаком  со  многими. Даже  с  круто  мыслящим  снабженцем  Вольдемаром  Жабиным. Он  говорил: «Со  мной  трудно  жить , но  легко  выжить» , но  вы  о  нем , вероятно , не  слышали: его  еще  лет  семь  назад  дрезина  под  Ростовом  переехала.
- Да , - согласилась  она , - слышать  о  нем  мне  не  довелось. А  моего мужа  зовут  Николаем  Федоровичем  Чиплагиным. – Девушка  кротко  скривилась. – Но  его  так  не  зовут.
- Чего? – не  понял  Нестеров.
- Его  так  звали.
- Это  само  собой. Никаких  поблажек  - ни  для  человека  года  по  версии «Аль-Каеды» , ни  для  нашей  партийной  элиты. В  мужчинах  после  общения  с  ним  вы , я  надеюсь , не  разочаровались?
- Он  не  был  особо  общительным , - ответила  она. - Я  к  тому , что  в  прямом  смысле  он  говорил  немало , но  в  смысле  постели  Николай  Федорович  знал  самый  минимум  слов.
- Но  все  в  точку? – попробовал  выдавить  улыбку  «Князек».
- Даже  в  несколько.
  Несказанное  давит , в  глазах  стоит  туман - с  тобой… плюс  тридцать , парит… я  трезвый , как  баран ; Игорю  Нестерову  понравилась  ее  спокойная  уверенность  в  неотвратимости  продолжения  жизни  и  он  предложил  этой женщине начать существовать  вместе - на  второй  день  после  ее  согласия  выпить  у  него  на  «Красногвардеской» пару  сухого.
Она  не  отказалась  и  стала  жить , как  вместе  с  Нестеровым  , так  и  раздельно  со  своей  былой  свободой  посещать  могилу  скончавшегося  мужа  в  любое  время , кроме  уже  прошедшего.
«Я  завидую  тебе , Игорь».
«В  чем  же?».
«Ты  не  боишься  сойти  с  ума».
«Гы-гы».
«Ха-ха».
«Да  уж…» ; с  «Князьком»  она  встречалась  не  только  в  кровати: они  слушали  друг  друга , Билли  Айдола , «Текилу  джаз» ; не  почитая  священных  рек , курносая  Ирина - по  мужу  Чиплагина , по  крови  Вороновская - постоянно  спрашивала  у  Нестерова  к  кому  он  тогда  приходил  на  кладбище.
Мне  было  бы  интересно  это  знать , говорила  она. Человек  в  той  могиле  нас  тоже  в  какой-то  степени  познакомил. Нам  просто  необходимо  к  нему  как-нибудь  сходить.
Нестеров  тогда  на  кладбище  никого  не  навещал , ни  над  кем  не  склонялся , ни  в  чем  не  ущемлял  слабую  нервную  систему , но  Ирине  он  в  этом  не  признался: не  полез  на  рожон.
Хочешь? – на  третью  неделю  их  знакомства  спросил «Князек». – Знать? Хочешь… знать? Да  пожалуйста! Покажу.
И  они  собрались , пошли , Вороновская  с  цветами , Нестеров  в  цепких  объятиях  мыслительной  комы - напряженно  смотрит  по  сторонам, подвергает  сомнению  свои  медиумические  способности  и  подбирает  подходящую  могилу.
 Впритык  к  одной  останавливается. В  ней  лежит  некая  Анна  Мироновна  Кучина , и  Игорь  заявляет  Ирине , что  это  его  мать. А  он  ее  незаконнорожденный  сын.
Ворчали  сороки , шумела  землечерпалка , могила  Анны  Кучиной  пребывала  в  совершенном  запустении ; «каким  бы  ты  ни  был  сыном , сказала  Ирина - хорошим , больным  или  незаконнорожденным,  она  все  равно  твоя  мать. Мне  еще  не  приходилось  чувствовать  себя  матерью , но  я , Игорь , пока  довольно  жива , а  вот  когда  я  умру , мне  будет  нужно  совсем  немного: ухоженная  могила  и  редкая  слеза  памяти» ; попеняв  Нестерову  за  бессердечие , Ирина  принялась  наводить  на  могиле  Анны  Мироновны  Кучиной  обременительный  материальными  затратами  порядок.
Купила  дорогой  венок , наняла  людей , чтобы  они  перекрасили  птичий  помет  на  ограде  в  устойчиво  черное ; «Князек» ей  не  мешал. Взирая  на  действия  крайне  отчужденно и  насупленно.
- Может , нам  и  камень  на  ее  могиле сменить  на  менее  растрескавшийся? – спросила  Ирина. - Как  думаешь?
- Я  думаю , не  стоит.
- А  она  для  твоей  могилы , наверное  бы , ничего  не  пожалела. Или  отношения  между  вами  к  этому  не  располагали?
- Пожалуй , - нахмурился  Нестеров.
- Но  все  равно. Она  твоя  мать  и  ты  не  вправе  о  ней  не  заботиться. Камень  оставим , как  есть , но  ходить  к  ней  мы  будем  регулярно: у  покойников  тоже  есть  интерес , чтобы  вокруг  них  время  от  времени  происходило  небезразличное  движение  близких  им  людей.
- Как  скажешь , бэби , -  не  глядя  на  нее , пробормотал  Игорь. - Отныне  я  и  возле  твоего  мужа  обязан  каждую  неделю  с  серьезными  глазами  ошиваться?
- Тут  уже  твое  дело , он  тебе  человек  чужой. И  хотя  твоя  мама  мне  также  не  родная , я  стану  приходить  к  ней , словно  она  мне…
- Все , я  согласен , - резко  перебил  ее  «Князек».
- Она  для  меня , - гнула  свою  линию  Ирина , -  отнюдь  не  родная , но  моя  моральная  платформа  предполагает…
- Все , все! Договорились! 
 Голова  моя  свежа , но  в  ней  нету  ни  шиша - два  раза  в  месяц , по  субботам , они  приходили  на  Котляковское  кладбище  и  немногословно , по  часу-полтора  стояли  у  последнего  пристанища  Анны  Мироновны Кучиной.
  Нестерова  это  в  тонус  не  вводило. У  него  намечался  многобещающий  срыв , над  его  головой  уже  сгущалось  нечто  краеугольное: «Идем  отсюда!… тссс… идем!…  давай , Игорь , говорить  потише. Как  колдуны. Как  заговорщики» ; где-то  месяцев  через  пять  они  увидели  у  могилы  госпожи  Кучиной  высокого  мужчину  в  кожаной  куртке  и  красиво  выглядевшей  левой  стороной  лица. Правая  сторона  его  лица  тоже , вероятно , была  на  уровне , но  Игоря  Нестерова  не  прельщало ее  рассматривать:  недоуменно  поджавшая  губы  Вороновская  переводила  взгляд  с  «Князька»  на  него , с  него  на  «Князька» , и  Нестеров  ждал , задаст  ли  она  ему  закономерный  вопрос – спросил  ли  его? возьмется  самостоятельно  что-нибудь  предположить? сделает  вид , что  ничего  не  происходит?
  Ирина  спросила.
- И  кто  он  такой? – кивая  на  кожаную  куртку , поинтересовалась  она.
- Он… кто  же  он… мне  ли  не  знать… Он , Ира , мой  брат. По  матери – у  него  другая  фамилия , другой  имидж , другие  приоритеты  в  жизни… Мне  трудно  о  нем  говорить.
- Из-за  него  или  из-за  себя?
- Трудно  сказать , - пробормотал  Нестеров. - И  сказать  трудно  и  говорить  не  легче. Потому  что  он  мне  брат , но  как  бы  и  никто. Всегда  получавший  от  женщин  тоже  самое , что  и  я  до  встречи  с  тобой – секс , скуку , скандалы… я  никак  не  могу найти , что  бы  объединило  нас  с  ним  помимо  всего  этого: ищу , прямо  при  тебе  ищу , но  найти  не  в  состоянии. По  моей  ли  вине , по  вине  ли  кого-то  передо  мной… Не  берусь  быть  уверенным.
- Я  тебя  понимаю , - сказала  Ирина.
- Благодарю…
- Не  за  что , - кивнула  она. - Но  к  нему  я  все  же  подойду.
- Постой…
- Нет , я  подойду.
 Игорь «Князек» Нестеров  не  приветствует  ее  порыва: его  глаза  собираются  на  переносице , кулаки  сжимаются  и  разжимаются ; интонация  задаваемого  им  вопроса  отнюдь  не  вкрадчивая.
- Зачем  ты  к  нему  подойдешь?! – злобно  прошипел  «Князек». – Одного  меня  тебе  мало?!
- Не  повышай  голос  на  кладбище , - строго  сказала  Ирина. - Ты  этим  никого , наверное , не  разбудишь , но  мне , Игорь , неприятно. А  к  нему  я  подойду  не  из-за  того , что  мне  противно  стоять  рядом  с  тобой – просто  выкажу  уважение.
- Да  он  не  достоин  никакого  уважения… он  же… ты  его  не  знаешь - он  только  чудом  не  сел  за  растление  малолетних  , он…
- За  растление  малолетних? – удивилась  Ира.
- И  каких  малолетних! Я  не  хотел  тебе  говорить , но  он  едва  не  получил  срок  за  растление  малолетних  животных.
 Он  сказал  ей  это  глаза  в  глаза ; сероватые  глаза  Нестерова  шаг  за  шагом  расходятся  от  переносицы , ее  доподлинно  блестят - никаких  ассоциаций  с  досужей  монашкой , с  усмешкой  посматривающей  на  бьющихся  протоиреев.
- Твой  брат… человек , которого  родила  та  же  женщина… растлевал  маленьких  животных? – чуть  слышно  спросила  Ирина.
- Повторяю , я  не  хотел  тебе  об  этом  говорить. Я  и  сейчас  не  хочу – при  твоей  любви  к  животным  это  было  бы  слишком  жестоко , а  причинять  тебе  боль…
- По  сравнению  с  болью  тех  животных , моя  боль  даже  не  заслуживает того , чтобы  называться  болью. Боже  мой , откуда  в  людях  столько  зла… что  же  творится  в  этом  страшном  единственном  мире… Но  теперь  я  к  нему  тем  более  подойду.
- На  хрена?! – возопил  Нестеров. - На  хрена  тебе  подходить  к  этому  отморозку?
- Не  волнуйся , Игорь - не  уважение  выказывать. Ты  со  мной  или  здесь  подождешь?
- Ну… не… я…
- Со  мной? – спросила  Ирина.
- Здесь  подожду…
- Тогда  будь  настороже. Мало  ли  что - вполне  может  быть , мне  еще  понадобится  твоя  помощь. От  такого  нелюдя , как  твой  брат , мы  всего  вправе  ожидать.
  Коченеет  живот , срываются  покровы , открывается  ложь , Ирина  делает  несколько  шагов , высокий  незнакомец  вытягивается  в  струну , Ирина  Вороновская  подходит  к  нему  совсем  вплотную - Игорь Нестеров  призывным  криком  ее  не останавливает.
  Схватив  побольше  воздуха , он  спрятался  за  дерево.
  Они  уже  разговаривают , Игорь  ничего  не  слышит , но  видит , что  у  беседующего  с Ириной  мужчины  красива  не  только  левая  сторона  лица , правая  ей  ничем  не  уступает ; все  его  лицо  вкупе  не  скрывало  фотогеничного  изумления  и  до  подхода  Вороновской - застать эту  могилу  в  столь  ухоженном  виде  он , по-видимому , никак  не  ожидал.
   После  того , как  Ирины  с  ним  заговорила , физиономия  у  него , вообще , изменилось  самым  серьезным  образом: с  более  выразительным  удивлением  он  бы  не  покачивался  около  Вороновской , даже  найдя  на  одном  из  надгробий  благословенного  Котляковского  кладбища  свою  собственную  фотографию.
Игорь  «Князек»  догадывается , чему  он  так  удивился. Нетрудно  догадаться. О  том , что  же  последует  дальше , предположений  у  Нестерова  пока  нет: некоторые  есть , но  он  их  натужно  гонит , и  из  всех  его  предположений  оправдывается  самое  худшее: высокий  незнакомец  уходит  с  кладбища  не  один , а  с  Ириной  Вороновской. По  покойному  мужу  Чиплагиной. Хорошей , славной , никак  не  попрощавшейся  с  Игорем  «Князьком».

 Она  идет  быстрым  шагом. Ему  необходимо  быть  рядом  и  он , как  дрессированный  кот , огибает  ее  ноги. Весь  первый  Хвостов  переулок. Ползком , без  опоры  на  интеллект , отбросив  букет  ландышей, швырнув  его  в  морду  безветрия – ты. Довела – ты. В  прошлой  жизни  был  неплохим  человеком – я.
  Действительность  меня  обоснованно  трясет. Меня  трясет  от  нее , я  живу , как  свинья , как  свинья  в  шоколаде , из  ежовой  выси  целым  и  невредимым  мне  не  вернуться - Игорь  Нестеров   ждал  объяснений  Ирины  хотя  бы  по  телефону , но  Вороновская  ему  не  звонила.
  Нестеров  понимал , что  в  случае  его  звонка  придется  объясняться  и  ему  самому , но  он  к  этому  готов: объясняться , извиняться , лишь  бы  предоставился  шанс.
  «Звони  мне , жми  кнопочки… когда  дозвонишься , посчитай  это  своей  удачей»: нет , она  его  не  вызванивала. И «Князек» Нестеров  позвонил  ей  сам - не  зная , чем  ему  объяснить  свою  прежнюю  ложь  и  настраивая  себя  на  ее  суровое  молчание.
 Трубку  взял  мужчина.
- Я  слушаю , - сказал  он.
- Следует  говорить  не  «я  слушаю» , а «вас  слушают» , - поправил  его  Нестеров , - но  об  этом  потом. Вы  кто  такой? Что  за  хрен  с  горы? Какого  дьявола  вы  со  мной  разговариваете?
- А  вы? Сами-то  вы…
- Я  тот , -  объяснил  «Князек» , - кто  получал  от  женщин  лишь  самую  распространенную  здесь триаду: секс , скуку , скандалы. Не  от  всех , но  почти  всегда… даю  слово… беру  два… Послушайте , а  вы  случайно  не  родственник  Анны Мироновны  Кучиной?
- Да , я  ее  сын. А  вы  откуда  знаете?
- Я?… Откуда? Знаю?
- Да. Откуда.
- От  верблюда , - процедил  Нестеров.
Ну , вот  и  все. Злопыхатели  распускают  слухи , что  поэт  помешан, малярийный  комар  единственным  укусом  убивает  орла , отвязная  собака  стучит  лапой  в  такт  четвертого  альбома  «Лед  зеппелин». Она  ни  в  чем  не  ограничивает  получаемое  удовольствие. Игорь  Нестеров  плохо  спит , компенсируя  недосып  мощным  завтраком; Вороновской  он  больше  не  звонил , но  на  могилу  Анны  Мироновны  Кучиной  «Князек»  еще  иногда  наведывался. Не  желая  там  никого  встретить  и  не  разменивая  свою  обиду  на  осквернение.
Игорь  курил. Разгоняя  дым , он  давал  пощечину  наливающимся  сумеркам.
Один  на  один  с  видом  перед  глазами.         
Подчиняясь  велению  похоти. Давно  не  думая  о  победе – представляя  себя  молодым  и  расстрелянным.
Виноградными  косточками.
За  что-нибудь  поистине  важное - Ирина  с  другим , безвременник  ядовит , Игорь  Нестеров  живет  ничуть  не  врозь  с  отведенным  ему  временем ; пробиваясь  сквозь  недавно  освеженный  в  памяти  мрак , он  не  скрашивает  утреннюю  трапезу содержащимися  в  колхикунах  алкалоидами.
Каждую  ночь  после  потери  Ирины  Вороновской  ему  снятся  женщины. Живые  и  давно  уже  умершие.
Ничем  не  замутненный  секс – ни  скуки , ни  скандалов ; они  либо  раздеваются  сами , либо  их  избавляют  от  одежды  его  подрагивающие  от  возбуждения  лапы - «Князек»  не  делает  между  ними  различий. У  него  нет  такого  недостатка , чтобы  он  сначала  любил  живых  и  лишь  затем  мертвых.
 Игорь  Нестеров  ждет  наступления  ночи , предвкушая  прерывистый  насыщенный  сон , как  у  себя  в  кровати , так  и  со  многими  красивыми  женщинами: неугасимое  пламя  жестокого  позора – тушим , сбиваем , получается  не  всегда , спорить  тут  не  с  чем: что  есть , то  и  есть , а  есть  немного , затопчем… потопчем… неспешным  шагом  затопчем  мины… был  бы  я  оленем , стал  бы  я  быстрее ; в  феврале  2004-го  «Князьку»  приснилась  не  его  любовь  с  женщинами - ему  привиделся  скончавшийся  три  года  назад  дед  Саша.
Александр  Михайлович  Нестеров  прожил  семьдесят  один  год  самовнушением  своей  нужности. Умер  он  от  рака , очень  мучаясь: у  него был  рак  легких , желудка , пищевода , но  в  нем  также  стучало  крайне  здоровое  сердце , оно-то  ему  отмучиться  и  препятствовало – от  прихода  в  первое  же  по  счету  сновидение  подзабытого  деда  Игорь «Князек»  большого  воодушевления  не  почувствовал.
Игорь  ожидал  женщин , эмоций , секса , но  тут  вместо  них  его   дед  Александр  Михайлович , двусмысленно  посмеиваивающийся  под  явно  нарисованными  звездами  и  спрашивающий  у  Нестерова  переливает  ли  он , как  прежде , поллитра  водки  в  бутылку  из-под  «Аква  минерале»: ходит  ли  с  ней  по  Садовому  кольцу , не  прислоняясь  глазами  ни  к  чему  вечному?
Игорь  «Князек»  ответил  ему , что  на  небо  он  смотрит  ничуть  не  чаще , чем  несколько  лет  назад – держится  особняком , попивает , приводит  близких  в  оторопь ; Александр  Михайлович  неодобрительно  фыркнул  и  только  затем   заговорил  о  цели  своего  посещения  никогда  им  особо  не  ценимого  внука.
- Я , Игорек , - сказал  он , - познакомился  здесь  с  одним  очень  приятным  человеком. Он , как  и  я , умер  от  рака , и  к  кому  же  нас  с  ним  роднит  то , что  в  земной  жизни  мы  оба  были  музыкантами. Я , главным  образом  существовавший  завцехом  шарико-подшипникого , больше  пятнадцати  лет , как  ты  помнишь, разучивал  на  приобретенной  по  нетрезвому  делу  балалайке «Боже, царя  храни» , но  прилюдно  выступить  мне , увы , не  удалось. Он  же  был  музыкантом  куда  более  состоявшимся – Джордж  Харрисон. Ты  должен  знать.
- Ты  общаешься  на  том  свете  с  Джорджем  Харрисоном? – недоверчиво  спросил «Князек»
- С  ним  очень  легко  общаться – он  мужчина  совершенно  не  заносчивый  и  даже  меня , подумай  только! считает  равным  себе. Правда , у  нас  здесь , Игорек ,  со  всеми  полное  равенство. В  том  числе  и  у  меня  с  Джорджем. По  его  просьбе   я  в  твой сон  и  проник.
- Да  будет  тебе , дедушка  Саша , паранойю-то  нести , - огрызнулся  «Князек», - Умаял  уже. 
- Точно  тебе  говорю! И  дело  тут  в  его  последнем  альбоме: Джордж  записывал  его  смертельно  больным , но  тем  не  менее  постарался  сделать  его  максимально  нежным  и  легким – он  прощался  с  этим  миром  благодарственным  воздушным  поцелуем , а  ты , моя  кровь , мой  потомок , после  прослушивания  этого  альбома  бродил  по  квартире  с  нескрываемо  мрачным  лицом. Джордж  увидел  данную  нестыковку  и , узнав , что  я  твой  близкий  родственник , попросил  меня  выстоять  очередь  и разъяснить  тебе…
- Какую  очередь? – спросил  Игорь.   
- Если  ты  хочешь  кому-нибудь  присниться , ты  обязан  выстоять  очередь. К  большинству  людей  она  небольшая , но  к  тебе , Игорек , постоянно  рвется  множество  женщин. И живых , и  мертвых. Причем , очередь  для  всех  одна. Одна  и  одна – как  заведено , так  и  идет… меня  не  обесточивает. Не  вызывает  значительной  антипатии. Хотя  мелких  деталей  данного  механизма  я  не  знаю: я  здесь  не  так  давно , чтобы  рассказать  тебе  о  нем  в  надлежащих  подробностях. 
Есть  ли , будут  ли , подманят  ли  нас  к  столу  праведников - питон  и  крыса , имеются  ли  среди  них  питоны  и  крысы? задумывается  ли  крыса  Чамалина  так  же , как  и  до  смерти: взрослый  питон  на  нее  бы  ни  за  что  на  набросился , но  этому  питону  всего  месяц ; он  на  своей  первой  охоте , и  данной  крысе  отводится  на  ней  немаловажная  роль  беспомощной  жертвы. Питон  настолько  тощий, что  крыса  его  абсолютно  не  боится , однако  он  ползет  по  направлению  к  ее  норе. К  ее  детенышам.
Встав  у  него  на  пути , Чамалина  его  не  пропускает. Останавливает , позволив  питону  обвиться  вокруг  нее  своим  тонким  телом ; крыса  в  тесноте , она апатично  думает: по  итогам  того , что  он  меня  проглотит , ему  не  нужно  будет  питаться  примерно  полгода. Мои  крысеныши  и  вырастут: они  и  ныне , слава  богу , достаточно  подросли , чтобы  самостоятельно  заботиться  о  выживании. Уже  далеко  не  грудные , но  из  норы  вылезать  не  спешат… все  ждут  когда  я  им  еды  принесу. Но  на  меня  они  теперь  пусть  не  рассчитывают , меня  через  несколько  секунд  не  станет: я  же  спасла  их  жизни  за  счет  своей  неспасенной… отхожу  на  покой , геройски  погибаю… вот  дьявол - я  же , ничуть  не  напрягаясь , могла  спасти  и  свою: питон  же  столь  неразвившийся , что  я  бы  откусила  его  голову  в  одно  сжатие  челюстей. К  сожалению , я  этот  вариант  как-то  не  рассматривала. Сейчас , разумеется , уже  поздно: он  тонкий , но  обвился - не  вырвешься ; свернулся  вокруг  меня  и  сам  же  мучается  от  непривычки  к  убийству – и  морально , наверное , тяжело  и  физически , я  и  то  слышу  его  отрывистое  кряхтение , он  и  сам  себя  мучает , и  я  не  отдыхаю… откусила  бы  ему  голову - всем  бы  проще  сделала. И  он  бы  не  мучался , и  мне  никаких  волнений , я  же  практикую  убийство  не  первый  день , а  он  недавно  начал – и  начал  на  мне… для  новичка… совсем… неплохо  работает…
- Я  тебя  не  понимаю , - после  продолжительной  паузы  сказал  деду  Игорь  «Князек». – Не  понимаю  и  не  верю. Чушь  ты  какую-то  говоришь. Я  никогда  в  жизни  ни  в  какой  очереди  не  стоял.
- Значит , ты  никому  и  не  снился , - сказал  дед.
- Бешенство  космоса  делает  мир…
- Во  всем  вини  себя  самого!
- Ты  глух  к  моим  словам , - пробормотал  «Князек».
- Не  снился , Игорь! Никому  и  ни  разу.
  Игорь  Нестеров  вполне  допускает , что  это  более  чем  возможно. Сложность  позы  не  гарантирует  соответствующего  удовольствия , дух  и  его  телесная  оболочка  во  мне  не  на  разных  правах , у  плиточницы  Светланы… и  у  нее… не  поспоришь. Лежу  с  ней , пытаюсь  встать , и  омертвелая  гниль  осуществленных  намерений , обманные  предстмертные  вздохи ; мрачное  отношение  к  последнему  альбому  Джорджа  Харрисона , купленному  Нестеровым  сразу  же  после  его  выхода , сформировалось  у  «Князька»  из-за  отвращения  к  собственной  слабости - он  отдает  себе  отчет  в  каких  страшных  мучениях  кончались  его  дед , та  крыса  и  Джордж  Харрисон.
Но  Джордж  при  этом  сумел  создать  нечто  светлое  и  жизнеутверждающее – мне  до  этого… мне  до  этого… мне  не  до  этого. Тот  вечер  со  Светланой  я  начал  с  того , что  кончил.
Игорь  Нестеров  практически  не  страдает , но  состоянии  воли  у  него  несколько  жалкое - отнюдь  не  под  солнцем  великой  мысли.
 Мысли  о  Боге  в  себе.
 О  себе  в  Боге.
- На  зависть  живешь , дед , – хмуро  сказал  Игорь  мертвому  старику. - Умер , а  живешь  на  зависть. И  с  женщинами  в  одной  очереди  трешься , и  с  Джорджем  Харрисоном  выпало  пообщаться… А  почему  звезды  вокруг  тебя  какие-то  ненастоящие? Вызывающие  недоверие. Лажовые  не  только  на  первый  взгляд, но  и  далее? 
- Я  сейчас  нахожусь  в  специальной  телефонной  будке. Оформление  у  нее , конечно , не  ахти , но  главное  связь  хорошая.
- Связь  хорошая , - согласился  Игорь. -Тут  не  придерешься. Не  подловишь  на  несоответствии  моменту. Ну , а  сам  Харрисон  почему  не  пришел? Лишь  тебя  ко  мне  отослав…
- Ему  некогда , - ответил  Александр  Михайлович , – он , по  его  признанию , обязан  присниться  в  эти  дни  очень  многим  людям. Он  сейчас  одновременно  занял  в  нескольких  очередях , а  тебе  он  просил  передать…
- Не  надо  мне  ничего  объяснять , - перебил  старика  «Князек» , - и  так  все  ясно. Жизнь  чудесная  штука , а  я  слабый  мудак… Кстати , ты  не  мог  бы  там  спросить  у  тех  женщин , которые  снятся  мне  каждую  ночь , зачем  им  все  это?
- Я  спрашивал , но  они  лишь  смеются  и , если  говорить  в  целом , относятся  к  тебе  довольно  несерьезно.
- Хуже , чем  к  тебе? – спросил  Игорь.
- Чтобы  тебя  не  расстраивать , я  готов  промолчать.
- Ну  и  бес  с  ними , - проворчал  Игорь  Нестеров. - Твой  звонок , надеюсь , бесплатный?
- Для  меня , да. Тебе  же , само  собой , придется  за  него  заплатить. Но  не  деньгами , тут  будь  спокоен.
- А  чем? – спросил  Игорь.
- Сам  подумай. Я  же  звоню  тебе  с  того  света , и   за  такой  звонок  тебе  придется  отдать  что-нибудь  поважнее  денег – немного  счастья , чуть  больше  удачи , еще  чего-то. Если  хочешь , я  могу  все  это  уточнить  и  выстоять  к  тебе  очередь  во  второй  раз: за  повторный  звонок  тебе  будет  нужно  заплатить  намного  щедрее , но  так  как  счастья  и  удачи  у  тебя  мало , то  исходя  из  твоей  плохой  платежеспособности… 
  Театрально  выпятив  грудь , Александр  Михайлович  принялся  декламировать: «И  ничего , и  ничего , и  ничего. Чего? А  ничего. И  ничего , чего , и  ничего , а  ничего , то  ничего , чего  и  ничего…» ; Игорь «Князек» Нестеров  уже  проснулся. Смахнул  холодный  пот  и  выйдя  на  балкон , уединенно  закурил. Без  раздумий , без  снов - над  ним  настоящий  звезды.
  Легкий  зюйд-норд  со  стороны  гудронного  комбината , и  опять-таки  звезды.
Еще  не  светает.

Не  жди  других. Не  бойся  себя. Одиночества - Игорь  Нестеров  с  недавних  пор  любит  быть  без  всех. Говорят , одиночество  острее  всего  ощущается  в  толпе , но «Князек»  с  этим  не  согласен. Так  же, как  и  со  словами  рассудительного  логопеда-дефектолога  Кирилла  Елагина , сказавшего  ему: «Не  начинай  пить. Но  если  уже  начал , то  не  заканчивай».
Нестеров  плывет  в  толпе  по  Хорошевскому  шоссе , ему  наступают  на  ноги , выдавливают  плечами  под  встречный  поток , какое  тут  к  чертям  одиночество ; звезду  Бета  из  созвездия  Персея  называют  «Глазом  демона», но  в  этой  толпе  увидишь  такие  глаза, что  кости  сводит – Ланселот  бы  забился  за  мощные  спины  рыцарей  Круглого  стола , Уильям  Блейк  забыл  бы  все  свои  потуги  по  организации  бракосочетания  между  небом  и  адом , они  бы  не  смогли  жить  с  Москвой , как  с  женщиной ; Игорь  «Князек»  идет  в  безлюдный  парк , он  двигается  туда  не  думать  о  Марине  Сербениной.
Слащавой , настырной , в  берете  и  черных  очках – походя  затмившей  воспоминания  об  Ирине  Вороновской.  Четыре  месяца  спустя , если  брать  отсчет  со  сновидения , касавшегося  Джорджа   Харрисона.
  От  тебя  пахнет  кошкой , от  меня  собакой. Не  облицовывай  стены  моего  скита  непристойными  изразцами - Отец  всего  сущего  вытесняет  нашу  близость  из  своего  поля  зрения ; Нестеров  пришел. Присел. Воробьи  пока  в  движении. Они  купаются  в  луже.
  В  луже  крови.
Они , конечно , прыгают  в  грязной  воде , но  Нестеров  ценит  мир  во  всем  его  многообразии – самоорганизация  социальных  процессов , кубинская  революция , смесители , рассвет , некрофилия: сегодня  Игорь «Князек»  был  в  церкви. В  той , что  обычно - напротив  французского  посольства.
- Где  тут  у  вас  ставят  свечи  за  упокой? – спросил  он  у  пожилой  женщины  в  мятом  платке.
- Вон  там , мужчина , - ответила  она , -  вон  с  той  стороны. А  у  вас кто-нибудь  умер? Умер… По  вам  не  скажешь  ничего  другого - над  ним  или  над  ней  сомкнулись  своды , пролились  грибные  дожди: мои  соболезнования.
- Спасибо. Но  у  меня  никто  не  умер.
- Ась?…
- Вы  правы.
- Никто  не  умер?
- Увы , - сказал  Нестеров , - мне  нечем  вас  обнадежить. Я  буду  ставить  свечу  за  живую. М-да… За  живую , но  за  упопой.
  «Князек»  любит  одиночество , однако  он  любит  и  Марину  Сербенину - не  считая  это  противоречием. Перпендикулярно  ли  смыслу… Нестеров  знает  откуда  растет  его  сердце , он  выходит  из  сплоченных  масс  бездарных  соблазнителей  и  не  завидует  в  шестой  раз  пробегающему  мимо  него  мужчине  в  спортивном  костюме.
Обрюзгший  тусовщик  Андрей  Сивило  сгоняет  вес  своего  тела. Периодически  отрекаясь  от  ереси  ночных  клубов: «вы , барышня , ко  мне? но  я  на  коне… сто  лет  уж  не  был» – Игорь  «Князек» не  отказался  бы  сбросить  вес  своей  души: мюзикл , в  его  дыхании  недописанный  мюзикл. Брошенный  после  первой  же  ноты. Но  если  исходить  из  нее , то  безусловно  мюзикл – дыхательные  экзерсисы  Игоря  Нестерова  еще  никого  не  вынуждали  подозревать  за  ним  туберкулез.
- Можно  вас  на  минуту? – тяжело  привстав , Игорь  насупился  и  потемнел. – Be  cool. Я  не буду  просить  вас  ни  о  чем  выходящем  за  рамки  вашего  образа  жизни.
- И  что  вам  нужно? – еще  не  совсем  остановившись , поинтересовался  Андрей.
- От  вас  мне  нужно…
- Только  не  зарывайтесь.
- Купите  мне  пива. Две  бутылки  третьей «Балтики». Вы  бегаете  по  кругу , и , насколько  я  знаю  эти  места , на  вашем  пути  должен  попадаться  киоск. Причем , на  каждом  кругу. В  нем  и  купите - деньги  я  вам  дам.
- Ну , вы  и…
- Ну , я  и…
- И  как  вы  объясняете  это  самому  себе?
- Правда  есть. Но  ее  нет.
 Безвольное  блуждание  в  астрале , грустно  улыбающиеся  черепа , Всевышний  может  и  сам  о  себе  позаботиться: мухи , шлюхи , земля  на  траве , разительное  несходство  между  получившимся  человеком  и  целями  его  сотворения ; пива  Игорю  Нестерову  не  купили. О , Ереван! В  1999-м  я  там  славно  нахватал. По  голове – пусть  бы… в  родных  краях  меня  еще  не  так  обрабатывали. Игорь  «Князек»  никуда  не  торопится ; он  как-то  спешил  домой , бежал  за  автобусом , и  у  него  выпали  из  кармана  ключи. От  бега , от  быстрого ; идя  гусиным  шагом , он  бы  быстрее  туда  попал. А  так  почти  ломать  пришлось. Дверь – не  к  ней , свою , Нестеров  не  удивится , если  на  его  могиле  будет  всего  одна  цифра. Дата  его  смерти: исходя  из  нередко  посещающего  его  откровения , он  так  и  не  родился. Купаясь  в  незримых  отблесках  истинного. Ломаясь , как  пряник. Придя  в  парк  не  думать  о  Марине  Сербениной.
  Он  о  ней  не  думает.
Видит  ее. Не  собирался , но  приходится: она  проходит  по  парку  на  высоких  каблуках , в  коротком  синем  платье , вертолетные  лопасти  для  кого-то  неплохой  вентилятор… сбиваюсь... правомочно  ли  сравнение  несидевшего  мужчины  с  нерожавшей  женщиной?… не  могу  сдержаться - Let  me  be  your  nightmare , я  вконец  замерзну  в  ожидании  потепления  наших  отношений , ты , малышка , выбросила  меня  на  попрание  работавшей  от  лунного  света  бетономешалки ; в  те  дни  смерть  уже  возникла , безобидные  мстители  из  Ряжска  справлялись  у  меня  о  твоем  здоровье , да  не  покинет  их  гвардейское  мужество ; «Князек»  сжимает  фильтр  машинально  размятого «Уинстона». В  кишечнике  аврал , батареи  подсели , лай  собаки , крик  хозяйки:
- Сюда , Атос! К  ноге , дубина!
  Нестеров  встает , чтобы  следовать  за  Сербениной , глядя  через  плечо - узнать , кого  же  зовут  Атосом.
Болонку.
Конец.
Вырождение.
  С  мужчиной  познакомиться  легче , чем  с  женщиной - с  Мариной  Сербениной  «Князек»  уже  знаком: больше  того , он  ее  любит. Она  его  нет. Марина  не  любила  Нестерова , еще  даже  не  думая  выходить  замуж  за  Кирилла  Елагина. Вечно  трезвого  и  сытого , как  какой-нибудь  проходимец.
  Ты  помнишь , кем  ты  была? я  помню. Позабыла , напомню. Любя  тебя  еще  с  тех  смутных… нелучших  для  тебя  дней. Скотобойня  не  сводится  к  одной  кровати , ноздри  всасывают  и  исторгают  бациллу,; в  морской  раковине  слышно  море , но  если  сгибать-разгибать  свое  ухо , тоже  что-то  доносится – отрываются  пуговицы, срываются  парики ; концептуальная  шелуха , переполненная  чаша  терпения , застывшие  формы , глубокие  темные  мысли, Нестеров  не  решается  заговорить  с  Мариной  Сербениной  - от  ее  глаз  исходит  свет. Не  лунный: дальний.
 Ты  временно  слепнешь.
- Привет , Костя , - не  так  давно  сказал  Нестерову  с  ленцой  пошатывающийся  крепыш. – Мы  встретились  с  тобой  сегодня , попались  друг  другу  на  Озерковской  набережной – в  воскресенье  со  мной  столкнулась  суровая  реальность: сбила  с  ног , растерла  подошвой  и  пошла  дальше…
- Никакой  я  не  Костя , - отмахнулся  Нестеров. – Не  Костя  и  не  Яшмовый  Хряк. А  вас  я  вообще  не  знаю.
- Хряк? Почти  как  я…
- Как  вы , как  чемодан - я  вас  не  знаю.
- Меня ты можешь и не знать , - успокоил  его  ничем  не  примечательный  выходец из народа Валерий «Барсук» Сидоренко  , - но  ты  Костя. Костя  Гуслевой. Никто , кроме  него. Потому  что , если  ты - это  не  он , я  тебе  сейчас  же  набью  морду.
 Через  три  сплошные  вверх-вниз. Туда–сюда  под  липким  сном – мой  поезд  продолжает  остановку. А  впереди  еще  один  стриптиз. Или  поход  на  слом.
 Задраить  тормоза  и  по  газам? И  плюнуть  в  пасть  подачек? Попробовать, конечно , можно. Как  можно  испытать  свой  бензобак  на  факт  взрывоопасности  бензина. Хе-хе… Не  многие  дождутся  результатов.
Не  знаю  даже…
Пусть  лучше  постоит  и  подымит  трубой. 
- Морду  мне  бить  ни  к  чему , - с  полной  уверенностью  в  своих  словах  сказал «Князек». – Как  не  надо  и  предупреждающе  кричать. Подходя  ко  мне , кричать , чтобы  я  посмотрел  под  ноги  и  вас  не  затоптал. – Посмотрев  на  воду , Нестеров  бессознательно  задержал  взгляд. - Костя , какой-то  Костя , почему  бы  не  я…
- Так , это  ты  Костя? – обрадовался  Сидоренко - Костя  Гуслевой? Мой  старый  кореш  Костян?
- Угу….
- Точно , да?!
- Да. Точно.
- Ну , все! Будь  ты  кто-нибудь  другой , я  бы  тебе  просто напросто набил  морду , но  ты  Костя  Гуслевой  и  я  тебя  убью. Ты  же  мне  всю  жизнь  сломал. Поступил  с  ней , как  истинный  пролетарий  с  дорогой  барской  игрушкой… Не  удержал  в  памяти? Запамятовал? А  я  нет…. Да , Костя , мне   достаточно  того , что  я  нет. Я!... Не  ты!
 Нестерову  тогда  пришлось  нелегко , но  он  справился: у  беззащитно  подвыпившего  Сидоренко  была  сломана  жизнь - Игорь «Князек»  сломал  ему  и  кисть  левой  руки. Но  в  первую  очередь  нос. И  ребра.   
Сегодня  иное.
Повисну  на  твоей  двери , об  стены  бей  ее  и  вздрогни – я  не  сползу  в  печали , нет…
 Марина  Сербенина  едет  на  эскалаторе , Игорь  Нестеров  безмолвствует  пятью  ступеньками  выше ; на  сходе  с  битком  набитой  змеи  стоит  Кирилл  Елагин - ее  муж. Когда  Марина  оставила  эскалатор , Кирилл  посмотрел  на  нее , она  на  него , Сербенина  и  в  неглиже  настороже , она  не  остановилась , Кирилл  ее  не  остановил , «Князек»  ничего  не  понял ; заметив  Игоря  Нестерова , Елагин  поднял  руку  в  приветственном  жесте  индейского  вождя , в   конце  концов  дорвавшегося  до  тяжелых  наркотиков.
- На  земле  я  не  чувствую  себя  в  безопасности , - едва  поздоровавшись , сказал  он  Игорю  «Князьку». – Посмотрим , что  будет  под  землей. Поглядим , чем  там  богаты.
- Ты  же  и  так  под  землей.
- Я  о  могиле , - пояснил  Елагин. - И  ты  прекрасно  осознаешь , насколько  я  не  о  метро. О  могиле , о  природе…
- Для  тысяч  людей  общение  с  природой  заканчивалось  летально. Для  путешественников , для  романтиков…
- Не  передразнивай , - процедил  Елагин. 
- Похоже  на  мозг…
- На  его  труды.
- Твоя  философия – религия?
- Моя  суть  не  доверяет  приходящему  в  нее  извне. – Кирилл  Елагин  неожиданно  и  колоритно  сморгнул. – Дядюшка  Эмерсон  говорил, что  «героизм  это  бодрая  осанка  души , и  нам  надо  все  более  стеснять  области  смерти  и  ничтожества» , но  лично  я  тебе  скажу: «Жизнь , Князек , это  всего  лишь  кратковременная  увольнительная из  небытия».
- Возможно. Вполне. Ее  дают  один  раз?
- Не  уверен. Но  мне  и  одного  за  глаза.
  Порнография  не  расслабляет , гашиш  не  сбивает  напряжение , я  бы  нашел  свой  шанс , если  бы  не  потерял  здоровье – уважая  Елагина  за  его  цельность , Нестеров  согласился  пойти  к  нему  в  гости.
  Елагин  «Князька»  особо  не  звал.
  Пойдем , Кирилл , сказал  Нестеров. Подожди , Игорь , сказал  Елагин.
  Моя  медитация , Кирилл , не  имеет  ничего  общего  с  релаксацией. Ты , Игорь , за  тюленей , я  за  гиен - тверской  бульвар , Кирилл , снес  много  моих  шагов - наш  поезд , Игорь , хрипит  и  гудит , как  страдающее  животное.
  О  чем-нибудь  мечтая , следует  мечтать  о  провальной  любви. Мечты  практически  никогда  не  сбываются , «Князек»  на  это  и  уповает , но  его  мечта  практически  сбылась: Нестеров  не  видит  приемлемого  продолжения  своей  жизни. Как  хороший , но  попавший  в  сложное  положение  шахматист - ты  переходишь  улицу , тебя  сбивают , над  тобой  зависает  пропитое  лицо  врача, ты  говоришь  ему: «как  же  так , я  же  по  всем  правилам  переходил» ; он , позевывая , подбадривает  тебя: «не  волнуйтесь. Вас  и  лечить  по  всем  правилам  будут». И  измерив  пульс , добавляет: «вернее  хоронить».
С  сократовской  иронией  и  лиризмом… надевают  ли  сексуальные  маньяки  презервативы? приглашают  ли  они  трупы  своих  жертв  на  вальс  Шуберта «Вино , женщины  и  песни»? Игорь «Князек»  ни  о  чем  таком  не  слышал.
 «Почему , гуляя  по  бульвару , я  должен  держать  за  руку  обязательно  разнополое  существо? Не  объяснишь , Кирилл? Не  приподнимешь  завесу?».
«Ты  говоришь , как  педик».
«Я  говорю , как   очумевший  человек. И  не  тебе  меня  судить – насчет  прогулки  по  бульвару  я  сказал  в  общем: держать  за  руку  мужика  я  бы , конечно , не  стал».
«И  то  хорошо».
«Кому  как. Упомянутым  тобой  педикам  данное  состояние , наверное , как  нож  по  сердцу».
«Но  мы  же  не  они».
«Вот  это  действительно  хорошо».
 У  Моны  Лизы  отходят  воды , обслуживающая  преисподнюю  пожарная  бригада  выбивается  из  сил , профсоюз  ангелов  не  выделяет  средств  на  разработку  концепции  неодарвинизма.
Собирается  тайфун , скалит  первые  зубы  невинный  младенец , скребется  вор , утихают  надежды.
 Заканчивается  день.
 Прерывисто  сопит  переживший  его  волчонок.
- Только  время  бессмертно , - утверждающе  заметил  Елагин. -  Мы  же  с  тобой , Князек , непременно  издохнем. Но  моя  судьба  пока  обо  мне  заботиться – ограничивает  меня  в  сладком. Совсем  мне  сладкого  не  засылает. Говоря  стихами: «судьба  не  дала  мне  любви  и  тепла , она  мне  по  правде  вообще  не  дала…». Ни  выигрышного  лотерейного  билета , ни  легких  женщин.
- Ты  о  Марине? – негромко  спросил  Нестеров.
- Погоди  о  ней. Не  торопись. Я  не  хочу  о  ней  думать. Не  только  я – все , кто  ее  знают , не  хотят  о  ней  думать. Думают , что  знают… и  дальше  не  думают… не  хотят… Сейчас  бы  выпить , но  не  буду. Церкви  уже  закрыты.
- Причем  тут  церкви?
- Я  трачу  свое  алкогольное  опьянение  исключительно  на  посещение  церквей. Не  могу  я  туда  трезвым  ходить - духа  не  достает. А  ты , Князек? У  тебя  как? Чем , куда?
- Скажу. Тебе  скажу - напившись , я  начинаю  вспоминать. Сижу  и  вспоминаю  свою  жизнь. В  обычном  состоянии  не  решаюсь. После  поллитра  тоже , но  потом  уже  можно.
- Не  раньше , - согласился  Кирилл. - У  меня , Князек , тоже  есть  о  чем  не  вспоминать: позавчера  мы  играли  на  работе  в  покер  и  я  проиграл  шесть  тысяч , а  вчера  кое-что  отыграл – в  Царицынском  парке , в  домино , четыре  рубля. Так  устроена  жизнь. Недаром  один  из  самых  точных  ударов  в  истории  гольфа  нанес  слепой. 
Чужая , красивая  женщина – смотришь  на  нее  и  щипаешь  усы. Все  выщипываешь. Из-под  ног  вылетает  то  ли  кошка , то  ли  кролик. Идем , идем , как  же  хорошо  идем. Раздольно. Солнечно. Китайцы  считали , что  пятна  на  солнце  это  летающие  возле  него  птицы – на  спине  подобной  птахи  «Князек»  бы  поднялся  за  пределы  зрения  телескопов , он  наконец  бы  узнал  кто  же  создал  Бога. Прекратил  бы  считать: мои  конечности – это  мои  лепестки.   
  Гадая  по  гуще  народа , как  по  кофейной , Игорь  Нестеров  увяз  в  действительности , и   в  висках  у  него  стучат  на  пишущих  машинках  птицы-секретари: Москва  провоняла  амбициями , приданое  лучших  женщин  состоит  из  их  прошлых  мужчин , на  некоторых  пляжах  официально  запрещено  раздеваться  жирным  и  уродливым  людям - и  я  рыгал , рыгал. Кинза  с  клубничным  мороженым? Когда  же  я  заведу  своего  колли? Дорога  кончится  раньше , чем  ты  наберешь  приличный  темп. Необходимо  еще  отчаянней  прорываться  к  исцелению? В  Катманду  не  пропадешь… в  Игоре  Нестерове  мало  самого  себя.
 В  Елагине  больше.
- Помнишь , Кирилл , - спросил  «Князек»  , - как  мы  зимой  пили  пиво?  Я  о  случае  за  ипподромом: о  нем…. нас  заваливало  снегом , но  никто  из  нас  не  делал ни  малейшего  движения , чтобы  отряхнуться. Снег , пиво , мы - лет  двадцать  уже  прошло.
- Лучше  бы  тридцать , - беззлобно  проворчал  Елагин.
- Тридцать  бы  неплохо…
- Как  у  меня  с  желанием? Туго.
- Да  ладно…
- Ничего  себе  ладно! – воскликнул  Елагин.
- Нас  с  тобой , бирюком , и  дожди  объединяют - как  тот , что  застал  нас  на  Чистых  прудах: ты  тогда  сидел  на  земле , подложив  под  себя  пакет , и , когда  ливануло , одел  его  на  голову. Но  вывернув  наизнанку. Грязной стороной  на  волосы.
- Я  подумал , что , если  надену  его  наоборот , грязь  будет  стекать  мне  на  пиджак. Вымыть  пиждак  труднее , чем  волосы.
- Ты  меня  тогда  удивил , - сказал  Нестеров.
  И  меня , и  патруль ; из  кровати  на  работу , с  работу  в  кровать , в  кровати  тоже  работа - твой  дух  не  прогнется  от  выстрела  в  спину. Он  не  успеет , но  радость-машину  тотчас  испытает  некто  бесстрастный.
  Хромой. Быстроногий. Удивительно  разный.
- Удивил , - пробормотал  Нестеров.
- Ну , да…
- Ты  меня.
- Кушайте  на  здоровье.
- Здоровье , да… смешно…
- А  меня , - жестко  сказал  Кирилл , - удивило  наличие  на  Юпитере  горячих  теней: на  него  падает  тень  его  спутников , а  он  от  этого еще и  нагревается. Мало  ли  что  кого  удивляет…. Кого-то  и  мой  отец  может  удивить. 
-    Сергей   Сергеевич , - протянул  Нестеров , - человек  здравый  и    
     целеустремленный. По  своим  меркам , разумеется. Как  он  там?
- Все  путем - три  часа  назад  был  жив. А  минувшим  летом , как  обычно, ездил  в  деревню. Через  слегу  прыгать.
- Один? – равнодушно  спросил «Князек»
- Я  до  этого  еще  не  дошел. Но  он  прыгает  каждый  год  – для  въезда  машины  на  нашем  участке  есть  ворота , но , если  ты  хочешь  заехать  на  него  с  другой  стороны , там  уже  слега. Палка. Снимешь  ее , положишь  в  сторонку , и  спокойно  езжай , однако  мой  отец  ее  не  снимает - прыгает  через  нее. Физическую форму  проверяет. Нынешним  летом , по  его  словам , он  чувствовал  себя  неважно , но  все  же  попытался. – Елагин  сухо  усмехнулся. - Не  перепрыгнул. Зацепился  ногой  и , неуклюже  упав , убедился  в  своей  плохой  физической  форме. Да  и  в психической  тоже.
- Его  психическая  форма , - осторожно  заметил  Нестеров , - всегда  вызывала  определенные  сомнения.
- Что  тут  скажешь , - вздохнул  Кирилл , - не  олимпионик  мой  папа  в  этих  делах. На  местных  соревнованиях  и  то  до  призовой  тройки  не  дотянет.
- Ты  о  Троице? – чуть  слышно  прошептал  Нестеров.
- Нет. Оставь  ее. Бог  с  ней.
- Он  не  с  ней.
- …..
- Он  в  ней.
  Ты  моя , не  моя , сегодня  моя , чем  дольше  я  с  тобой , тем  больше  я  готов  быть  один ; бесперспективно  напрягаясь  от  трепетной  суеты  несбывшегося , Игорь  Нестеров  никогда  бы  не  сказал  этого  Марине  Сербениной. Он  бы  ее  ни  за  что  не  убил.
Маникюрными  ножницами.
Ими  непросто  убить.
Шелушитесь  ногти , варись  лук , пой  Бесси  Смит , «Князьку»  нередко  кажется , что  ему  следовало  бы  поступать , как  увиденный  им  в  Текстильщиках  кобель – на  него  залаяла  сука , а  он  ее  разорвал. При  Нестерове.
Когда  он  впервые  встретился  с  Мариной  Сербениной , у  него  возникло  чувство , словно  бы  он  спал  и  проснулся.
 Затем  понял , что  не  проснулся.
 Уснул. Прежде  не  спал – только  сейчас  уснул.
 С  открытыми  дверьми.
 Все  вынесли.
- Сегодня , перед  тем , как  увидеть  тебя , - сказал  он  Елагину , - я  видел  Марину. Ты  ее  тоже  видел. Но  ничего  ей  не  сказал.
- С  ней , - прохрипел  Кирилл , - все  кончено. У  меня. Пытаясь  найти  лишнее  подтверждение  закономерности… нынешнего  состояния  моей головы , я  специально  несколько  раз  в  неделю  приезжаю  на  эту  станцию. Смотрю , как  она  идет  с  работы.
- Уверенно  идет.
- Еще  как…
- Классно. С  высоко  задранным  подбородком.
- Ничем  не  ослабляя  мое  фактически  созревшее  желание  бросить  ей  в  спину  топор.
- Ты  приезжаешь  туда  с  топором? – поразился  Нестеров.
- Пока  еще  держу  себя  в  руках. Но  когда-нибудь  я  поделюсь  с  ней  своей  болью - у  меня  ее  много… всем  хватит...
- Любовь , - глубокомысленно  подметил  Нестеров , - не  бывает  без  боли. Такова  соль  наших…
- Ты  ни  хрена  не  знаешь! – прокричал  Елагин. - У  меня  же  с  ней  не  было  любви – у  меня  с  ней  была  боль. Только  боль. И  я , мой  друг , доверяю  своей  боли. Никому  так  не  доверял… никому…
- Абсолютно?
- Даже  лифту.
 Не  выделяясь  чрезмерной  доверчивостью , Игорь  «Князек»  лифту   все  же  доверял. И  он  об  этом  еще  пожалеет. Три  дня  спустя. Подбираясь  к  Темноте , цепляясь  за  удачные  сны , запущенный  и  неприглядный – в  трудные  времена. Трудовые. Нестеров  отнюдь   не  наивен , во  избежание  заражения  крови  он  бы  не  стал  прикладывать  к  переносице  крашеное  яйцо: наваждение  красотой  сжимает  и  разжимает  тиски , Дель  Пьеро  начинает  с  дубля  третий  сезон  подряд , в  Баренцовом  море  тонет  очередная  подводная  лодка , Игорь  Нестеров  не  показывает  себе  в  зеркале  средний  палец - он  застревает  в  лифте  на  Серпуховской  площади.
  Имея  целью  дурную  упаковщицу  Екатерину  Тарасову , Игорь  в  нем  уже  застревал. Округлые  бедра  Катерины  помогали  ему  ненадолго  забыть  о Сербениной , но , застревая  в  лифте  в  предыдущий  раз , Нестеров  эту  непроходимо  упрощенную Катерину  еще  вполне  хотел: эротических  образов  полно , с  тактильными  ощущениями  похуже ; восьмого  марта  он  немного  попрыгал , и  лифт  двинулся  с  места. Теперь  же  «Князек»  шел  к  Екатерине  Тарасовой  главным  образом  по  инерции - водка  может  записывать  звук… слушай  ветер , «Князек»… перед  следующим  глотком  из  горла  бутылку  следует  непременно  поставить  на  стол ; он  в  состоянии  сказать  что-нибудь  важное - Игорю  Нестерову  не  выпивает  и  не  ставит  собственную  жизнь  в  зависимость  от  качества  выбросов  из  себя  в  чем-то  своей  энергии: он   снова  прыгает  в  лифте.
Лифт  не  трогается.
В  нем  просто  проваливается  пол.
  Вслух  Игорь «Князек»  ни  о  чем  никого  не  просил , но  его  сердце  неугомонно  стучало  о  том , что  у  Тарасовой  им  делать  нечего. Ни  ему , ни  Нестерову.
  Его  сердце  услышали.   






                2


Старый  бомж  с  бычком.
«Марихуана , отец?»
«И  не  спрашивай…» - зашторенное  дупло , китайский  шелк , драконы , Тристан  и  Изольда , Рама  и  Сита , араб  и  православная  монашка , извращенец  в  рубище  от  кутюр  и  сифиличная  шлюха  с  надкусанной  шоколадкой – явь , как  предостережение. Меньше  спать  одному.
 Широко  мыслящий  скандалист  охранного  вида  Владислав  Марянин  уже  шестой  сезон  служит  в  драматическом  театре , но  все  эти  годы  он  трудится  в  нем  рабочим  по  сцене.
Выше  шеи  у  него  редко  бывает  тихо - в  голове  у  неоднократно  дравшегося  за  разный  сброд  Владислава  Марянина  его  печальное  сердце: «я  в  ванной  и  я  зову  тебя , Людмила… ты  не  поняла , не  для  секса… я… тут… захлебываюсь» ; он  практически  свыкся  с  собственной  ролью  в  родном  театре , однако  не  совсем – не  осознавая , что  покой  больше  всего  остального  предназначен  для  удовольствия , Владислав написал  просветительную  пьесу. На  одного  актера. И  ни  на  кого-нибудь: на  себя.
«Людмила…я  как  бы  надеюсь , полагаюсь  на  твою  откровенность… вкупе  со  снисходительсностью… все  было  неплохо?».
«Плохого , конечно , не  было…».
«И  то  хорошо».
«В  принципе , да» - сохраняя  бдительность , Марянин  писал  пьесу  много  лет. Наплывами   и  урывками.
По  окончанию  очередного  банального  спектакля  Владислав  Марянин  разодрал  руками  киви , показал  серьезность  движений  и  попросил  немного  задержаться  дремучего  гардеробщика  Кратюка ; посадил  его  в  пустой  зал , сам  поднялся  на  сцену – на  Марянине    розовые  лосины , приклеенные  бакенбарды , привязанный  к  спине  горб ; сбивчивым  голосом , согбенно , как  из  чрева  кита , Марянин  принялся  вещать  в  повествовании  о  полюбившем  деву  Марию  прокаженном  водоносе: «она  замужем , он  знает , чья  она  мать , но  даже  когда  его  направляли  кнутом  в  долину  прокаженных , он  не  перестал  рассказывать  звездной  ночи  о  своих  чувствах – о  любви , о  ней  же , но  обоюдной: с  девой  Марией  он  никогда  не  виделся , но  тем  ни  менее  и  о  боли  расставания» ; на  месте  усов  бритвенные  порезы , он  выдержит  все , кроме  передышки , его  последователям  найдется  о  чем  негодовать , душа  Владислава Марянина  парит , как  подстреленный  филин , и  с  минуты  на  минуту  он  выйдет  на  самую  кульминацию  чувства. Подспорье  неотесанным  вожделением! страсть  меня  запрудила , страсть  меня  перекрыла… я  будто  бы  годами  не  был  в  дерьме… Марянин  выходит - рыдая , бьет  себе  в  грудь  чугунной  гантелей  и  внезапно  слышит , что  гардеробщик  Кратюк  из  темноты  зала  непринужденно  смеется.
Услышав  его  смех , Марянин  разочарованно  поник. Потом  разозлился: что  же  за  сука  этот  Кратюк , подумал  Владислав , я  ему  о  великой  любви , а  он  смеется… не  кент  он  мне. Пожалуй , я  на  на  него  заору. Вырубив  из  своего  голоса  высочайшую  печаль - под  корень… под  основание…».
- Развеселил  я  тебя , Кратюк , да? – спросил  Марянин. - Я  пробую  донести  до  тебя  переживания  неприземленного  человека , а  тебе смешно? Как  спецам  из  ФСБ , когда , вычислив  донимавшего их  хакера , они  увидели , что  он  поп?! Да  как  тебе  после  этого  в  театре  работать  не  стыдно! Как  тебя , старую  сволочь , небо-то  на  земле  терпит!
Но  Игнат  Кратюк  не  собирался  причинять  Владиславу  Марянину  не  малейшего  разочарования: поначалу  он  даже  не  понял , отчего  же  на  него  разорались. А  как  только  догадался , так  немедленно  поспешил  оправдаться:
- Да  не  над  тобой  я , Влад , смеялся! Я  всего  лишь  во  время  твоей  пьесы  немного  заснул  и  пока  спал , смотрел  довольно  смешной  сон , а  над  тобой  смеяться  у  меня  и  в  мыслях  не  было. Ты  что , Влад – как  можно  над  художником!
Ребенок  с  воздушным  шариком , его  родители  с  шилом. Не  желая  того. Когда  заканчивается  дождь , зонт  сам  выпадает  у  меня  из  рук: трое  на  качелях , четверо  в  наркотическом  опъянении  под  ними , Марянин  не  держит  на  Кратюка  зла - минутой  ранее  он  решил  преследовать  Игната  по  всему  зала  с  реквизитной  шпагой, но , выслушав  его  объяснение , уже  не  обижается: ну , заснул  Кратюк  во  время  моей  пьесы , нехорошо , разумеется , нехорошо , но  не  подсмеивался  же , не  гоготал - смеха  бы  я  ему  не  простил. На  общий  путь  мне  с  Игнатом  не  выйти. В  темном  окне  мигают  горящие  глаза… Кратюк , к  чему  отрицать , смеялся , но  не  осознанно.
 Осознанно  бы  не  посмел.
- Не  обижайся  на  меня , Влад , - примирительно  сказал  Кратюк. -В  конце  концов  я , как , впрочем  и  ты , технический  персонал. Не  творческая  натура… какой  с  меня  спрос?
- Хмм…
- Я  тебя  очень  уважаю , и  ты….
- Проехали.
Спрос  с  Кратюка  самый  маленький , похмелье  наступает  у  него  через  несколько  секунд  после  первой  же  рюмки , придет  время  и  он  заявит  о  себе: я , Влад , лезу  почесать  в  ухе , но  там  какая-то  склизь , гной , наросты - все  духовные  поиски  и  прочая  высопарная  неадекватность  сходятся  на  женщине , и  Владислав  Марянин  живет  не  исключительно  творчеством: еще  он  живет  с  небезынтересной  дамой.
«Как  у  нее  ноги? Как , Влад?».
«Ноги?… Ноги  у  нее  были».
 Мне  не  нужно  хлеба , дайте  только  неба , не  мне  решать  какое  время  после  смерти  я  останусь  мертвым. Кому-то  Всевышний  близок  по  духу , но  Марянин  измеряет  свое  расстояние  до  Него  в  мегапарсеках  и  абсолютно  не  хочет  знакомиться  с  родителями  его  женщины. Не  Его , своей , я , говорил  ей  Марянин , их  никогда  не  видел  и  очень  дорожу  сложившимися  между  нами  отношениями. Никогда  их  не  видел  и  прекрасно  себя  чувствую.
«Прекрасно… ха-ха…».
«Чего  еще?»
«Ты  и  прекрасно… ну-ну…».
Марянин  быковал  и  упрямился , но  Людмила  его  все  же  уговорила , и  ее  родители  приготовили  на  ужин  с  «молодым  сорокалетним человеком  нашей  подозрительно  бледной  дочери»  целую  сковороду  мидий.
 Владислава  Марянина  от  запаха  мидий  едва  не  рвет.
 Обычно  не  рвет , но  на  этот  раз  вырвало - Владислав  еле  успел  подбежать  к  заваленной  посудой  раковине.
  Наблюдая  за  раскованным  поведением  таинственного  гостя , отец  его  женщины  высокомерно  заметил: «мы , Владислав , люди  с  утонченным  вкусом - я  преподаватель  Строгановского  училища , моя  супруга  старший  корректор  в  научном  издательстве, и  мы  не  привыкли , когда  в  нашем  присутствии  вот  так  запросто  в  раковину  блюют. Нам  это , откровенно  говоря , не  слишком  нравится».
  Владислав  Марянин  не  поспешил  перед  ними  извиняться. Не  подал  им  совет  бытийствовать  в  скудости , курить «Беломор»  и  думать  об  неизречимом.
- Не  надо  на  меня  шипеть , - сказал  он. – И  кичиться  своим  вкусом  тоже  не  надо. У  вас  утонченный  вкус? И  при  этом  вы  едите  такую  гадость? Нет , папаша , утонченный  вкус  именно  у  меня! Ведь  я  даже   запаха  ваших  мидий  не  выдержал! – Марянин  покровительственно  улыбнулся. - Вырвать  пришлось. Блевануть , говоря  по-вашему , по-научному.
По  телевизору  рассказывают  подробности  о  вчерашней  смерти  известного  хорватского  ватерполиста - он  утонул. Падальщики  буревесники  разлетаются , Владислав Марянин  вытирает  рот  уже  кем-то  замызганной  салфеткой , озадаченый  отец  Людмилы  Зайцевой  нелицеприятно  открывает  литровую  бутылку  водки , и  они  долго  выясняют  у  кого  же  из  них  более  тонкие  предпочтения  в  пище , Кортасаре  и  сибаритстве: женщины  ушли  спать , бутылка  беспрепятственно  пустеет , «мне  и  самому , папаша, любопытно  узнать , чем  я  занимаюсь  по  жизни» , «чем  ниже  у  меня , сынок , надвинут  козырек  моей  кепки , тем  шире  моя  улыбка» , ваше  прошлое  в  опасности? маркиза  де  Сада  оклеветали  персонажи  его  произведений?
Мавританские  курительные  свечи , угнетающее  соло  непосредственного  гарпунщика-виолончелиста , «моя  дочка - довольно  саблезубая  кошечка» , космос  заполняет  прогнившая  до  глубины  души  пустота , Владислав  Марянин  ни  в  одном  глазу , его  собеседник  задумывается  все  дольше  и  безмолвнее: во  втором  часу  ночи  он  вскакивает  из-за  стола  и  бросается  прямиком  к  раковине. Желудок  отца  Людмилы  Зайцевой  защищается , как  может , Владислав  Марянин  никого  ничем  не  попрекает: понимающе  поглаживает  стоящий  на  подоконнике  кактус  и  опрокидывает  внутрь  себя  заветные  лафетники. По  направлению  к  горизонту  Вселенной - на  облаках  обнимаются  ангелы , легкая  дрожь  сигаретного  дыма  бархатно  поглаживает  чуть  сморщенные  ноздри , у  Владислава  Марянина  есть  сын. Да , он  остался. От  предыдущего  брака.
«Я  и  зимой  хожу  без  носок , в  лютый  мороз  даже  больше  понта… но  никто  же  не  видит… в  том-то  все  дело , Виталик , я  же  не  перед  другими  понтуюсь» - Владислав  не  любит  о нем  вспоминать. Ни  трезвым , ни  в  комфортабельных  цепях  сильного  подпития ; его  сын  Виталий  учится  в  седьмом  классе , и , посмотрев  дебиловатый  фильм  о  службе  безопасности  американского  президента , он  особенно  воспринял  в  нем  те  моменты , когда  охранники  организованно  перемещались  рядом  с  президентской  машиной. Без  одышки , с  вниманием  по  сторонам: «мне  бы  так , именно  так , вот  так , это  поле  мной  пока  не  возделано» ; выйдя  из  подъезда , беспокойный  подросток  Виталий  Владиславович  Марянин  принялся  бегать  за  различными  машинами.
 С  полной  выкладкой. Увлеченно  закружившись  в  вихре  параноидальных  горений.
Ни  к  чему  строить  иллюзии… никуда  не  вырвешься , ничего  не  попишешь , я  бессилен  против  провидения , ноги  заплетаются , колени  хрустят , дома  на  колесах  величественны  в  своем  превосходстве , долго  рядом  с  ними  Виталий  продержаться  не  может. Вдруг  из  какого-то «Паджеро» - впритык  с  ним  Виталий  носился  по  дворам  метров  четыреста - ему  швырнули  свысока  десять  рублей , и  младший  Марянин  почувствовал  себя  настоящим  охранником: «Паджеро» , выехав  в  Безымянный  переулок , резко  прибавил , Виталий  прибавил  не  столь  резко , но  из  поля  зрения  его  все-таки  не  выпустил ; вскоре «Паджеро» опять  нырнул  во  двор , Виталий  метнулся  за  ним , и , по  возможности , стараясь  не  отстать , кое-что  увидел: человек , выбросивший  ему  из  окна  десять  рублей , могущественен  и  славен , он  вылезает  из  машины , но  лишь  наполовину - полностью  ему  не  позволили  вылезти  две  пули. В  голову. В  верхнюю  ее  часть: он  был правильно  ведом  к  уважению  среди  людей , господин  всемерно  отплатил  за  пренебрежение  буддистскими  заветами , Виталий  хоть  и  обессилен  долгим  бегом , но  худо-бедно  соображает: «снайпер  его  прикончил , не  сумел  я  его  защитить , небольшую досаду  я  изнутри  ощущаю.
На  себя  досадую.
Не  на  судьбу.
  Она  у  меня  ассоцируется  с  недавно  пройденной  в  школе  гильотиной , однако  я  не  о  ней… впрочем , чего  же  он  хотел? Тот , из «Паджеро» – за  его  десять  рублей  я  сделал  для  него  все , что  мог, ему  бы  за  такие  деньги  и  меньшую  услугу  никто  бы  не  оказал… никогда , даже  не  взялись  бы… короче , соразмерную  досаду  я  изнутри  себя  ощущаю – не  вправе  он  рассчитывать  на  досаду , превышающую  мою  небольшую.
 Небольшая  как  раз  самое  оно. 
- Я  сидел  на  корточках  у  нашего  театра , - говорил  ему  при  последней  встрече  его  беспорядочный  отец  Владислав  Марянин. – Сидел  неподвижно , человечно , без  лишних  слов: я  проводил  там  время  с  открытым  ртом.
- Зачем  с  открытым? – спросил  Виталий.
- Мне  было  интересно , - объяснил  Владислав , -  что  же  в  меня  бросят – окурок  ли , огрызок? А  если  и  то , и  другое , то  в  какой  последовательности? Моя  дорога  пока  лежала  не  за  облака. Потела  спина. Кровь  стучала  в  висках… Назовем  это , Виталик, преследованием  нового  опыта.
- Преследованием  на  месте , - усмехнулся  сын. - И  что  бросили? Что-нибудь  бросили?
- Ничего , - ответил  Владислав.
- Тебе  же  этого  мало.
- Не  упрощай…
- Мало!
- Хватило , сынок.
- Во  рту  свободно  и  пусто , но  опыт  уже  приобретен , - глубокомысленно  закивал  Виталий.
- Редкий  случай. Во  рту  пусто , а  ты  уже  сыт.
- Не  я. Ты. 
Сын  Владислава  Марянина  еще  не  умеет  насытиться  малым , но  он  на  верном  пути. Избегая  давать  советы  мирозданию , Виталий  не  осунется  раньше  срока - бесы  не  трепещут  от «моральной  энергии  масс» , опорожнение  мусорного  ведра  принимает  религиозный  характер , сам  Владислав  за  неимением  коня  фигурально  вскакивает  на  борова  и  танцует  со  своей  женщиной , Марянин-старший  не  подпускает  ее  ближе  чем  на  длину  вытянутых  рук –  Людмила  пробует  разорвать  дистанцию , он  категорически  против , они  танцуют , не  требуя  сопровождения  музыкой , Владислав  Марянин  делиться  с  ней  своим  восхищением  от  кортасаровского  образа  бирюзового  пингвина: «я  разве  плохо  выгляжу?». «Тебе  поздно  начинать  любить  рок-н-ролл» - отдохновение  от  беспокойства-Венеры. Все  клетки  мозга  оккупированы  малообещающим  томлением. Эфемерные  своды  аркад , неприятная  слабость  в  чреслах , в  соседней  комнате  стоит  гроб.
 В  гробу  лежит  ее  отец.
 Живой.
 Не  в  себе.   

Гроб  он  купил  заранее. Степан  Зайцев  не  пропагандирует  склизкого  лицемерия - чего  ждать  от  мира , где  содержащуюся  в  зоопарке  анаконду  кормят  не  умерщвленными  сурками? неудачи  друзей  больше  не  обнадеживают , мне  ничего  уже  не  нужно  позарез , в  феврале  2003-го  Степан  Зайцев  снисходительно  улыбнулся. Двое  подростков  били  стекла  его  «семерки» , и  он  припоминал , как  тридцать  пять  лет  назад  на  этом  же  самом  месте  около  Ходынского  поля  он  делал  нечто  идентичное  с  другими  авто. Зайцев  обладает  твердой  памятью , он  точно  помнит - бил  он  стекла , бил , но  обычно  без  последствий: если  его  и  заставали  с  камнем , то  Степан  всегда  убегал.
 Один  раз  его , правда , догнали , но , проявив  милосердие , не  стали  стучать  об  мостовую  височной  костью – Зайцев  все  это  не  забыл , подростки , узрев  его , убегают , Марянина-младшего  среди  них , конечно , нет: ему  нелегко  день  за  днем  представлять  из  себя  образец  молодого  человека , перманентно  находящегося  в  психическом  шоке.
Зайцев  спешит , нагнетает  ритм , предпочитает  силовую  манеру  преследования , сам  Степан  в  свое  время  практически  всегда  узкользал: ну-ка , проверим , подумал  он , какая  сейчас  молодежь , посмотрим , насколько  она  неуловима – я  не  боюсь  спать  один… ну  и  что?… ха!… ширина  шага  совершенно  не  та ; если  догоню… если… догнав , я  их , само  собой , также  пожалею - разбитые  стекла  все  же  невеликая  беда , новые  вставлю: сам  таким  был. Таким  не  умным.
Подростки  удаляются  от   Степана  Зайцева  не  сказать , чтобы  очень  стремительно , и  он  испытывает  некоторое  разочарование  от  их  невысокой  скорости: вот  тебе  и  молодежь - и  ногами  в  приличном  темпе  не  могут  передвигать… дуют , колятся… девку  не  в  силах  нормально  испортить , а  им  же  вместо  нас  на  этой  планете  жить - для  них  она , однако , подходящее  место… я , как  Вахтангов , изображаю  шумы , взламываю  застоявшийся  воздух , они  впереди , затем  впереди  справа , поворачивают , медлят , притормаживают… да-с… звонкий  омерзительный  хохот…
 Преследуемые  им  молодые  люди  едва  бежали  с  неочевидно проявляемыми  намерениями: сойдя  с  людных  улиц , они  увели  за  собой  Степана  Зайцева  и  в  четыре  кулака , четыре  ботинка , и  лбами  в  лицо , лбами  в  глаза , чуть  было  не  оправили  его  с  матери  земли. Под  нее  же.
 Во  рту  кровь , в  зубах  бреши , Зайцев  не  знает  радоваться  ли  ему  за  них  или  сожалеть  за  себя: рассеивание  спокойствия , плодоношение  скрытых  комплексов , меня  тоже  однажды  догнали , но  меня , как  потом  выяснилось , настиг  профессиональный  бегун-средневик  Марат  Гаяналов… их  же  догнал  я – пьющий  преподаватель  с  артритом  и  плоскостопием.
Радоваться , в  общем , приятней , чем  сожалеть , но  у  Степана  Андреевича  просматривается  противоречивая  ситуация. С  нюансами. С  немаловажными. После  того  эпизода  с  погоней  у  Зайцева  постоянно  бывают  секунды  жуткой  тревоги - например , он  деловито  продвигался  по  Третьей  Песчаной , и  ни  с  того , ни  с  сего  Степану  Андреевичу  привиделось , что  у  него  оторвалась  левая  рука. Только  он  от  этого  отошел , как  опять – полное , хотя  и  секундное, впечатление , будто  бы  у  всех  женщин  круговая  порука  и  ему  размозжило  голову  полуметровой  сосулькой. Степану  Зайцеву  кажется  немало  подобных  нелепостей: то  на  его  ноге  якобы  образовался  огромный  шанкр , то  в  митральном  клапане  полопались  все  сосуды ; Степан  Андреевич , разумеется , догадывается , к  чему  и  зачем  на  него  насылает  данные  страхи  всемогущий  Господь: «Он  дает  мне , Зайцеву , понять , как  же  хороша  моя  жизнь  без  этих  неприятностей» , но  Степан  Андреевич  вместе  с  благодарностью  чувствует  и  нечто  обратное: «спасибо  тебе , Господи , велик  ты  и  светел , но  если  так  и  дальше пойдет , ты  же  из  меня  заику  сделаешь – нужно  ли  тебе  это , Господи? подумай  получше , нужно  ли?
Подумай , а?»
Семнадцатое  февраля , смелость , глубокая  печаль , время  подбирается  к  полуденному , Степан  Зайцев  прерывисто  спит , прижавшись  щекой  к  правому  бедру. Его  жена  гладит  на  кухне. Она  поневоле  волнуется. Зайцев  вернулся  со  вчерашней  вечеринки  ближе  к  трем  ночи - на  организуемых  Сергеем «Никуда  неШагалом» пьянках  Степан  Андреевич  привык  держаться  исключительно  своей  компании , себя  и  бутылки: сидит  где-нибудь  в  углу  и  с  наклевом  надирается  до  беспамятства ; жена  переживает , что  Степан  сейчас  встанет  завтракать , стукнется  локтем , тряхнет  газетой , а  стол  не  ко  времени  занят  ее  глажкой: в  сфере  интересов  Ольги  Зайцевой  гамазовые  клещи , биологическая  консервация  ядерной  дряни , гамильтоновая  гидродинамика , но  гладить  за  нее  никто  не  будет - ругать  ее  Степан , скорее  всего , не  решится , ну  а  утюгом  с  утренней  грусти , наверное , взмахнет.
Ольга  волнуется: впопыхах , низкопробно. Но  Зайцев  все  не  встает – в  час  не  встает , в  полвторого , и  Ольга  уже  волнуется  почему  же  он  не  встает , она  рисует  ужасные  картины  на  шероховатой  поверхности  любящего  сердца: «не  умер  ли  мой  Степа? не  пропал  ли  мой  дружочек , непредумышленно  захлебнувшись  собственной  рвотой?»
Степан  Зайцев  появился  на  кухне  в  пять  минут  четвертого. Высосал  из  кувшина предназначенную  для  поливки  цветов  затхлую  воду  и  с  немалым  трудом  удержался на  одном  месте: ноги  стоят , не  перемещаясь , но  тело  слегка  гуляет – пройдя  суровую  школу  жены , Ольга  вновь  отказала  себе  в  возможности  умиротворенно  вздохнуть: все  потому , что  на  Степана  Андреевича  и  искоса  смотря , не  слишком  успокоишься. Настолько  он  неудачно  выглядит. 
- Молодец , Степа , что  сумел  проснуться , - с  минимальным  нажимом  посетовала  Ольга. – Большой  молодец. Колоссальный. Безмерный… Тебе  завтрак  приготовить?
- Не  готовь , - ответил  Степан. - Не  надо.
- Совсем  ничего?
- Йес…
- Решительно?
- Ни  тостов , ни  яичницы  с  ветчиной. Ни  тостов  с  ветчиной , не  яичницы… Мне  сейчас  не  до  жизни.
  Застилая  постель  белыми  розами , растворяясь  в  котле  недомолвок – переходя  из  прицела  в  прицел.
Это  максимум , что  подвластно.
Розы  краснеют.
Соединяясь  шипами  с  холодной  спиной. Ей  не  теплее  от  боли… Степану  Зайцеву  не  до  жизни , у  него  похмелье  и  неизбывные  тревоги , ему  не  угнаться  за  новой  генерацией  выморенных  прагматиков ; всепронизывающая  сопричастность  слов  и  молчания , понуждающие  к  бунту  лягушки-лунатики ,  у  кандидата  исторических  наук  Михаила  Зиновьева - импозантного , тридцатишестилетнего , ориентировавшегося  ничуть  не  хуже  Зайцева  в «Кентерберийских  рассказах»  и  лейтмотиве  поведения  корабельных  червей , некогда  обрушивших  большинство  свай  в  бухте  Сан-Франциско - скорее  не  тревоги , а  опасения.
 Зиновьев  еще  никогда  не  жил  один , но  безмерно  опасался , что  рано  или  поздно  придется: и  как  это  у  него  получится? получится  или  финиш? слягу или  взлечу? являются  ли  борцовскими  складки  на  моем  животе? Михаил  Зиновьев  всегда  жил  с  кем-нибудь.
  С  родителями , с  цепкой  Светланой  из  Сабурово , с  нудной  заочницей  Леной  Курбиной: «ты , Леночка , сверх  меры  увлекаешься  ожиданием  счастья  и  выдвигаешь  не  те  ящики  моей  памяти» - с  Еленой  как  с  ней  самой , так  и  с  ее  беспрерывно  приезжающими  из  Брянска  родственниками.
 Осенью  2003-го  Михаил  Зиновьев  жил  один. Весьма  опасаясь , что  это  может  закончится.
Помимо  этого , он  боится  смерти - когда  он  жил  не  один , Зиновьев  совершенно  не  предполагал  ее  бояться , сейчас  же  подрагивает. Не  желает  растворяется в  бесконечности. Во  внутреннем  кармане  тужурки  Бога-отца.
Всего  несколькими  месяцами  раньше  Михаил  Зиновьев  относился  к  своей  жизни  как  к  чему-то  пройденному - особенно  после  общения  с  двоюродным  дядей  Лены  Курбиной  Кондратом «Тягачем» Шубовым: полинявшему  брянчанину  было  под  шестьдесят , однако  он  ничего  не  слышал  не  только  о  пронзившем  Спасителя  копье  сотника  Лонгина , но  и  о  тактичном  умении  не  танцевать  глубокой  ночью  в  кирзовых  сапогах - в  нынешние  дни  Зиновьев , напротив , страшно  уважает  в  себе  жизнь  и  умирать  ему  теперь  довольно  жалко: «пожить  бы  еще , думает  Михаил , и  посуществовать , не  надрываясь  кошмарными  воспоминаниями  о  прошлом. Пожил  бы! С  колоссальной  радостью  бы  пожил!
Не  смейся , преподобный  Урван , я  серьезно. Не  поддаваясь  на  провокации  рожденственских  американских  мелодрам , не  идеализируя  компанейского  ржания  с  картофелем  фри – серьезно , крайне  серьезно».
Он  серьезно. И  Зиновьев  живет - тебе , Елена , хочется  не  меньше, чем  когда-то  хотелось  мне , новогодняя  круговерть… дикая  грызня  за  молекулы  легко  читаемого  обмана - Михаилу  никто  не  звонил  еще  с  предыдущего  тридцать  первого  декабря  и  ему  интересно: «если  и  сегодня  никто  не  позвонит , выйдет  ровно  год - в  том  году  один  звонок  все  же  был. Из  Брянска  проклятии  прорвались. От «Тягача»  Шубова».
Сегодня  пока  миновало.
До  Нового  года  не  более  получаса. 
Звонки  по-прежнему  не  слышатся , и  Зиновьев  скупо  нервничает: «не  хотелось  бы, чтобы  в  последний момент  такое  достижение  сорвалось. Целый  год  ни  единого  звонка - это  же  действительно  Vae  Victis». Но  пусть  побежденным  и  горе , Михаил  Зиновьев  себя  побежденным  не  чувствует. Причудливо расписанное  морозом  окно , L;Arena  сеньора  Морриконе , чуть  приоткрытая  банка  шпрот , на  часах  пять  минут  первого , ему  никто  не  звонил  и  не  позвонит - Михаил  до  того  увлекся  ожиданием , что  не  включал  телевизор  даже  на  бой  курантов.
Да , Зиновьев  увлекся  ожиданием.
Ожиданием  не  счастья. Не  звонка – его  отсутствия. Оставаясь  ни  с  чем , забываясь  вином , он  не  трогает  вен  и  не  блеет  козлом: «ничего  себе , подумал  Михаил, круглый  год  никто  не  звонил… но  это  же  лишь  начало - ведь  уже  начинается  следующий! мне  и  в  нем  едва  ли  кто-нибудь  наберет: кое-что  достигнуто  и  сейчас , но  останавливаться  мне  пока  не  след - перспективы  же  впереди  необозримые».
Есть  куда  стремиться.
Находя  убежище  в  дзенских  недоговоренностях. Одевая  горячие  майки. Неустанно  набирая  зачетные  баллы  по  шкале  ценностей  деда  Фомы.
«Ты , старик , не  из  них? не  из  народа  Чудь?».
«Летучая  собака , Венедикт , в  два  раза  меньше  банана , но  она  жрет  их  целыми  гроздьями».
«От  твоих  слов  и  вспухнешь , и  осунешься…».
«Решающий  бой  не  начнется , не  кончится» - постижение  игры  света  и  тени , главенствующее  положение  ссучившихся , заносчивый  торговый  агент  Венедикт  Казаев , носящий  на  челе  несмываемое  клеймо  добродетельного  человека , залезавшего  от  скуки  в  огромные  долги , родом  и  мыслями  из  Тобольска , что  не  мешает  Венедикту  довольно часто  приезжать  в  компактную  деревню , где  растут  липкие  маслюки  и  живет  дед  Фома. Венедикт  снимал  комнату  с  видом  на  кабаний  помет, даром  пользовался  догорающим  солнцем , изыскивал  теплокровные  удачи: в  деревне  его  знают.
 Венедикт  Казаев - фанатичный  вегетарианец.
 Шокирующее  некоторых  обстоятельство.
«С  иностранными  языками  у  меня  подлинная  драма. Выстроенная  свыше  беспомощность - в  школе  я  учил  немецкий , затем  занимался…».
«Что  такое «ахтунг»? А , Венедикт?»
«Что , что… Внимание».
«Молодец. Не  забыл».
«Да  будет  тебе , Григорий , издеваться…».
 Вегетарианство  в  деревне  не  в  ходу , но  Венедикт  разглашает  поднаготную  своих  предпочтений  и  на  чердаке - пролетающей  зимовать  на  шельфовый  ледник  Росса  четырехногой  Ногай-птице - и  на  ферме. Там  особенно  наглядно.
Вы  только  посмотрите , завывал  он , какие  это  симпатичные  коровы , посмотрите  получше , может  хоть  тогда  вам  их  зажаренная  плоть  в  глотку  не  полезет!
Не  беря  в  заложники  малогабаритных  демонов , Венедикт  ничего  не  требовал  у  Князя  Тьмы. Его  первая  драка  с  женщиной  датирована  октябрем  1997-го: «какая  на  хрен  лювовь , когда  не  стоит? не  дергай , не  хватай… сам , сам , я , сам… думаешь , я  разденусь  сам? нет , истеричка , мы  пойдем  другим  путем!» - погожими  ясными  днями  Венедикт  Казаев  возвел  в  ранг  привычки  дымить  тонкой  сигарой  и неторопливо  прогуливаться  по  лесу.
- Когда-нибудь , - сказал  он  Григорию  Трухонскому , - все  мы  в  обязательном  порядке  увидим  закатный  восход. Я  не  назову  тебе  ни  одного  художника  Барбизонской  Школы , не  пойму  восторги  стадионной  общественности , но  иногда  все-таки  приятно  побыть  живым.
- Иногда.
- Я  так  и  сказал.
Венедикт  Казаев  бродит  по  лесу , блаженно  вдыхает  аристократичный  аромат  опавшей  листвы: взгляд  у  него  под  ногами. Он  волен  там  быть. Казаев  его  приподнимает – просека , лосиные  следы , черный  орешник , убивающий  вокруг  себя  менее  воинственную  флору.
И  волк.
Казаев  безусловно  понимает , что  волк  его  сейчас  съест: «мне  от  него  не  скрыться  и не  унестись , подумал  он , волк  же  ко  мне  уже  подбегает , а  я  все стою  и  ничуть  не  решаюсь  рвануться  в  сторону  выживания» , но  как  же  волк  может  есть  мясо , Венедикту  совершенно  не  понятно: «ну , к  чему  ему  мясо? протеины  же  содержатся  и  в  растительной  пище , не  понимаю  я  его , не  могу  уразуметь , как  же  он  может  меня  есть» – Венедикт  Казаев  не  понимает  волка , как  вегетарианец , а  дородный  серый  самец  никак  не  возьмет  в  голову  второе  дно  поведения  Венедикта: «почему  же  он  от  меня  не  убегает? как  так?  неужели  ему  хочется  присоединяться  к  мертвым  без  всякого  сопротивления?» - Венедикту  Казаеву  очень  мечтается  выжить. Он  бы  побежал.
Если  бы  не  закономерные  измышления: «откуда  же  мне  почерпнуть  сил , чтобы  от  него  убегать? откуда?… с  чего?… мне  же  с  моей  легкой  пищи  и  с  кровати  встать  было  непросто…».

Волк. Какая  разница. Конец. Пусть. Вишну  не  позволит  заржаветь  своей  Железной  колонне - на  рельсах  я… на  полотне , где  виден  поезд: он  по  мне  проедет  скоро. Дам  я  слово. Кому  не  знаю , но  даю – дождусь  его. Не  заскулю.
  Бывали  дни , когда  я  давился  тобой. Отрыгивал  семенем. Я  не  скажу , что  я  все  забыл. Хотя  ты  бы  поверила - с  момента  исчезновения  Венедикта  Казаева прошло  не  больше  недели. В  деревне  деда  Фомы  успел  образовался «Клуб  любителей  гашиша» , в  парижский  аналог  которого  в  свое  время  входили  и  Бальзак , и  Шарль  Бодлер - люди  все  не  переводятся , у  самого  старика  снова  они: дед  Фома  ужинает  заплесневелыми  бубликами , макая  их  пусть  и  не  в  венгерское , как  матушка  Екатерина , но  все  же  крепкое  вино ; он  мысленно  пишет  эпитафию  для  роботов-наркоманов - исторгнув  подозрительный  звук , органично  похожий  на  притихшую  алкоту  Валентин «Куцевей»  Махунский  спросил  у  него:
- В  нашей  деревне  подобное  крайне  трудно  представить , но  ведь  существуют  же  такие  мужчины , которые  не  с  женщинами , а  один  с  другим? Ведь  существуют?
- Конечно , - ответил  старик.
- И  как  ты  к  этому  относишься?
 Дед  Фома  спокойно  доел  бублик - вино  он  допьет  уже  со  следующим - и , покачав  головой  в  точном  соответствии  с  подаренным  ему  на  седьмое  ноября  сингапурским  болваничком , нецинично  сказал:
- Живя  в  нашем  мире , ребята , вы  обязаны  отдавать  себе  отчет  в  том , в  каком  мире  мы  живем. А  живем  мы  в  мире  довольно  жутком. Это  правило , а  исключения  из  этого  правила  каждый  должен  искать для  себя  сам – кто-то  находит  его  в  полуночном  перемигивании  с  луной , кто-то  в добром  котелке  новорожденого  снега ; что  же  касается  тех  мужчин , которые  не  с  женщинами , а  один  с  другим , я  скажу  о  них  так - они  только доказывают  для  нас  то  правило , что  мы  живем  в  жутком  мире. Но  доказывают  только  для  нас , поскольку  для  них  самих  их  образ  жизни  как  раз  исключение  из  этого  правила – для  нас  они  это  правило  подтверждают , а  для  себя  являются  из  него  исключением… Успеваете  слушать?
- Слушать-то  мы  успеваем , - сказал  Евгений «Ананас» Рябковецко , - но  понимать…
- А  понимать  вас  никто  и  не  заставляет. – Отодвинувшись  на  стуле  из-за  елового  стола , старик  взглянул  на  свои  выходные  штаны  и  умиротворенно  подумал , что  их  бы  неплохо  постирать. – Вот  волк  нашего  вегетарианца  Казаева  не  понимал , а  за  милую  душу  слопал. 
 Люди  молчат , недоуменно  кивают , они  не  готовы  ни  к  хорошему, ни  к  плохому ; среди  них  и  полнокровный  Юрий  Полежаев - фигура  у  него  женская , нормальная , но  лицо  излишне  мордатое , на  его  тонкой  шее  оно  смотрится  вовсе  нелепо: «я  выплыву… или  всплыву… побочные  выгоды  зачаточного  состояния! в  знак  закончившийся  любви  посылайте  худых  кротов… какие  сны , такие  и  дел» ; Юрий  Полежаев  похож  на  интригующего  идиота  из  площадной  мистерии  начала  тринадцатого  века - дед  Фома  подмечает, что  Юрий  хочет  о  чем-то  спросить , но , передернуто хмурясь , лишь  переминается  с  ноги  на  ногу.
  В  Полежаеве  шарма , как  в  бацилле  меда. Время - это  вода , в  которой  я  мою  ноги , кто-то  голову , Юрий  что-то  еще ; старик  спросил  его  первым:
- Здоровья  тебе  и  будущей  бессемейности -  ты  вместе  со  всеми  пришел  узнать  мое  мнение  о  гомосеках  или  тебе  опять  нужно  утешение  по  поводу  твоей  физиономии?
- Насчет  морды  я , - сказал  Полежаев. - Никакого  спаса  мне  от  нее  нет - как  представлю  насколько  у  меня  жирная  морда , так  и  теряюсь. Ты  мне уже  неоднократно  говорил , но  все  же  скажи  еще  раз: ответь , скажи , применяя  какие  иллюзии  мне  жить  дальше?
Дед  Фома  еще  в  прошлом  году  сбился  со  счета  сколько  же  раз  он  говорил  Юрию  Полежаеву  о  не  первостепенном  значении  его  морды. «Не  в  морде  счастье , человече  , утверждал  старик ,  даже  с  такой  мордой , как  у  тебя , можно  вскочить  на  подножку  отправляющегося  в  рай  ландо» ; дед  Фома  не  прекращал  попыток  привить  Юрию  стойкое  равнодушие  к  совершенной  Кем-то  оплошности: живописал  грудную  жабу  и  темный  мир , подтрунивал , плел  небылицы , но  сегодня  приготовил  для  него  нечто  новое.
Наброски  антикризисного  чертежа?
Планы  по  его  же  скручиванию?
- А  ты  вынуди  себя  представить , - сказал  дед  Фома , - словно  бы  ты  лежишь  в  гробу. Твое  лицо  становится  все  худее  и  худее , но  тебе  от  этого  совсем  мало  удовольствия , потому  что  твое  лицо  и  дождевые  черви  жрут , и  вечность  топчет: вынуди  свое  воображение  увидеть  тебя  в  гробу , Юра - вынудишь  и  тебе…
Но  Юрий  Полежаев  к  последним  словам   словам  старика  не  прислушивался – кстати , вчера  Полежаеву  приснилось , что  над  его  головой  переворачивается  в  небе  добротный  двухэтажный  дом  и  в  окне  этого  дома  виднеется  румяная  девушка. Помахивая  ему  платком  и  медленно  говоря: «будь  славным  мальчиком , Юра , поскольку  если  ты  будешь  гадким  мальчишкой , ты  все  равно  станешь  лапочкой , но  уже  не  по  своей  воле».
Старик  в  то , что  он  сам  говорит , также  не  очень  вникает. Ему  бы  на  бублик  дижонской  горчицы  и  just  let  me  slip  away...
- О  чем  бы  ты , Юрий , ни  задумался , - сказал  дед  Фома , - сейчас  мы с  тобой  остались вдвоем. Никто , совсем  никто , как  оказалось , не  проявил  заинтересованности  тратить  свое  время  на  твои  проблемы. Я  бы  на  их  месте  поступил  схоже , но  ты  ко  мне…
- Поклон  тебе , дед  Фома , - перебил  его  Полежаев , - мечту  ты  мне  подарил. В  гробу  мое  лицо  действительно  станет  гораздо  худее: есть  мне  теперь  о  чем  мечтать. – Широко улыбнувшись , Юрий Полежаев  вытащил  из-под  кепки  пачку  папирос. – Я  у  тебя  покурю?
- Кури , кури , -  не  взялся  возражать  дед  Фома. - У  меня  из-за  моего  старого  тела  и  так  все  провоняло - может , твои  папиросы  устроят  хоть  какую-нибудь  разбалансировку  этой  вони.
- У  тебя  вонь? – удивился  Полежаев. - Здесь? Хмм… А  я  ничего  не  почувствовал. – Еще  не  закончив  первой  затяжки , Юрий  вытянул  папиросу  почти  до  середины. – Извини , что  я  кепку  не  снял.
- А  ты  извини  меня  за  то , что  я  этого  не  заметил.
- Серьезно  не  заметил? – испуганно  спросил  Полежаев. – Я  в  кепке , а  ты  этого…
- Ты , Юра , кури , - посоветовал  ему  старик. - Не  отвлекайся  на  мысли. Не  банкуй.
 «Егорка  с  лошади  упал - и  он  лежал , все  не  вставал. Поднять  его  народ  сумеет. Но  с  матом. Что  не  отогреет… смешно… печально… ты , дед  Фома , о  ком? о  моем  свояке? да… плевать  на  него , сосредоточься  на  мне» – кому  досталась  моя  порция  благодати? кто  и  как  ее  перехватил? притирания  тут  бессильны. Юрий  Полежаев  дергано  смолит  беломорину , папиросный  дым  соединяется  с  никуда  не  девшейся  вонью , но  дед  Фома  не  меряет  запахи  на  килограммы: вонь  вокруг  себя  он   только  лишь  предполагает.
  Из  всех  прочитанных  в  полнолуние  книг  ему  особенно  запомнился  эпизод  с  участием  командующего  русской  армией  на  Кавказе  Павла  Потемкина - племянника  Григория  Александровича.   
  В  Персии  тогда  шла  междоусобная  война  и  богатейший  персидский  вельможа  попросил  у  Павла  Потемкина  переправить  его  в  Россию. За  это  он  обещал  отдать  ему  множество  своих  драгоценностей , и  Павел  согласился: «твои  цацки  поплывут  на одном  корабле , сказал  он  ему , а  ты  уже  потом. Следом  за  ними - на  следующем». Но  драгоценности-то  уплыли , а  этого  перса  не  собираются  брать  ни  на  один  из  кораблей , и  мусульманин  разозлился , нанял  маленькое  судно , и  каким-то  образом  догнал  шхуну  со  своим  добром.
 Положил  руки  на  борт.
 Практически  залез…
 Дакини , ракини… безопасность , сексуальность…
 В  эту  секунду  пальцы  ему  и  отрубили.
- Вчера  мне  снилась  девушка , - сказал старику  Полежаев , - но  не  со  мной , а  ближе  к  облакам , в  болевой  точке  мощного  торнадо. Она  мне , наверное , приснилась  из-за  жены.
- Твоей  жены? – спросил  старик.
- Моя  жена , - проворчал  Полежаев , - и  в  лучшей  форме  своего  разума  не  Софья  Ковалевская , но  за  несколько  часов  до  того  сновидения  она  привязала  меня  к  нашей  кровати. Влияние  низкопробного  кино , дед  Фома: еще  одна  плешь  на  чистоту  моего  к  ней  чувства. – Юрий  Полежаев  предсказуемо  нахмурился. – Привязала , а  сама? Догадываешься , что  она  сделала?
- Ушла? – предположил  старик.
- М-да…
- Натурально?
- Меня  привязала , а  сама  ушла. – Затушив  папиросу , Юрий , возможно , вспомнил  о  том , что  дамские  брошки  когда-то  выпускались  в  виде  гильотины. – Но  вернулась.
- Она  вернулась  и  вы  с  ней…
- Нет , дед  Фома.
- Ничего?
- Не  было  у  нас  с  ней  никакого  секса. Не  туда  все  повернулось - она  же  со  скалкой  ко  мне  подошла. Испугала , что  говорить… Я  уже  подумал , что  Алевтина  сейчас  мои  мозги  вышибет  и  по  изголовью  размажет , но  она  эту  скалку  не  для  меня  прихватила. Хвала  Создателю. 
- Хвала , - согласился  старик. -  Конечно , хвала. Но  зачем  ей  эта  скалка , если  не  для  тебя? Для  чего?
- Да  так. Она  ее  в  себя  засунула.
 Дед  Фома  смотрит  ему  в  глаза. Полежаев  в  ответ  свои  незамедлительно  отводит – в  ясные  очи  Лив  Тайлер  он  бы , конечно , вперился , а  переглядываться  со  стариком  ему  не  слишком  нравится. Не  противно , но  и  удовольствия  ноль.
- А  ты , -  спросил  дед  Фома , - не  возражал , когда  она  скалку  в  себя  вставляла? Ты  же , как-никак , ее  муж.
- Увидев , что  она  вернулась  не  с  пустыми  руками , я , дед  Фома , чуть  было  кровать  с  моим  привязанным  телом  не  перевернул , чтобы  оказаться  под  ней. Под  кроватью , да - волевым  рывком  всего  существа , такой  меня  ужас  обуял… И  когда  она  применила  эту  скалку  по  отношению  к  себе , я  только  с  облегчением  вздохнул. Не  глубоко , но  и  без  пробоин  в  черепе. – Юрий  снова  потянулся  за  папиросой. – А  у  нас  не  впустую  языками  чешут , что  твой  род  как-то  связан  с  горчичным  бизнесом?
- И  кто  это  говорит? – спокойно  спросил  старик.
- Безумный  Аким  говорил. После  ночи  на  воде – ну , ты  его  знаешь , он  в  протекающей  лодке  ночевал. Еще  тот  вегетарианец , которого  волк  в  нашем  лесу…
- Казаев.
- Ага , Венедикт. 
- Мир  его  праху.
- Какому  праху? Он  же  в  волка  фактически  полностью  влез , лишь  байкерская  бандана  в  лужи  крови  осталась… Хотя  кости  этого  Венедикта  волк , вероятно, не  съел , а  утащил  в  свое  логово – ими  сейчас , скорее  всего , его  волчата  играют. Во  что, интересно?
 Для  деда  Фомы  это  не  представляет  серьезного  интереса. На  излучине  его  взора  не  видно  каменных  рощ , однако  старик  помнит, что  в  древнейшие  времена  мужчины  его  деревни  ходили  с  рогатиной  не  только  на  медведя , но  и  на  женщин.
«Лови , загоняй , месть! месть!» - настоящая  война  была.
- Тебя , Юрий , - спросил  он , - вроде  бы  интересовали  мои  взаимоотношения  с  горчичным  делом? Верно? Если  я  заблуждаюсь , ты  можешь  уйти. Валяй, не  стесняйся.
- Ты  заблуждаешься , а  я  уходи? – возмутился  Полежаев.
- Не  расставаясь  с  амбициями , правдоискательно , не  спеша , - порекомендовал  старик.
- Ладно , дед  Фома , я  уйду! – Юрий  Полежаев  вжался  в  стул  с  еще  большим  нажимом. – А  что  там  с  горчицей? Не  намазываешь  же  ты  ее  себе  на  свой  вялый…
- Дед  моего  деда , - поспешно  перебил  его  старик , - работал  на  первом  в  России  горчичном  заводе: в  Сарепте  он  стоял , оттуда  мы  и  пошли. И  я  знаю  о  горчице  почти  все – и  о  ее  семенах , и  об  их  переработке  в  пасту  или  муку. Сам  я  ничего  не  выращиваю , но  предсмертная  записка  в  немалой  степени  адресована  не  людям , а  Богу – она  как  бы  является  заявлением  об  уходе  по  собственному  желанию. – Подумав  о  только  что  сказанном , дед  Фома  небеспричинно  засомневался  в  отсутствии  у  себя  болезни  Альцгеймера. –  Самой  вкусной  горчицей  считается  дижонская.
- Но  ты  ее  никогда  не  ел , - предположил  Полежаев.
- Никогда. – Дед  Фома  задумчиво  потянулся  за  бубликом. – Мне  и  в  миндальном  молоке  носки  еще  стирать  не  доводилось.
Дед  Фома  любит  смеяться  над  собой. Над  другими  он  смеялся  реже: над  другими  ему  хотелось  не  смеяться , а  плакать , но , не  спрашивая  у  дьявола  разрешение  на  право  исхлестать  его  по  лицу  казацкой  нагайкой , он  тем  самым  ведет  свою  тихую  vita  religiosa: лицо  у  дьявола  едва  ли  такое  жирное, как  у  Юрия  Полежаева , оставшиеся  у  старика  зубы  очень  маленького  роста , гость  засиделся.
Не  разглагольствуя  с  ним  о  мытарствах  портика  Эрехтейона  и  не  подгоняя  его  в  спину  тупым , но  все  же  отравленным  бактериями  столбняка  гвоздем - в  общем , не  задерживая  его  руку  в  своей: «да  поможет  тебе , Юра , инерция  всей  Вселенной» - провожая  Полежаева , дед  Фома  остановился  у  забора  Александра  Дудилина.
Старику  известна  удивительная  особенность  сорокатрехлетнего  смутьяна  и  птицелова  Дудилина  выбрасывать  за  забор  показавшиеся  ему  ненужными  вещи - драную  телогрейку , свидетельство  о  рождении , треснувшую  пластинку  для  патефона с  нанесенной  по  кругу  надписью «Смерть  правительству! Где  же  вы  нынешние  монтаньяры , где  же  вы , где?! неужели  Господь  опять  не  с  нами?!» ; сегодня  у  участка  Дудилина  полно  народу.
Александр  Дудилин , вероятнее  всего , выбросил  что-то  воистину  ценное - никакого  объяснения , помимо  этого , у  деда  Фомы  нет , его  взгляды  на  мир  итогового  характера  пока  не  носят ; протискиваясь  сквозь  людей - «куда  лезешь , скотина?! Подай  назад  или… А  это  ты , дед  Фома… я  это , я» - старик  увидел  лежащим  у  забора  самого  Александра.
Он  увидел  Дудилина , народ  заметил  деда  Фому ; кто  просмотрел, тому  подсказали: «дед  Фома , сказали , пришел: дайте  ему оценить  диспозицию , не  заслоняйте  обзор».
Они  желают , чтобы  их  прижали  фактами. К  чему? на  какое  время?… на  его  усмотрение.
- Дудилин  всегда  что-нибудь  выбрасывал , - пробормотал  не  отстававший   от  старика  Юрий  Полежаев , - это  мы  все  помним, но  теперь  он , козлиное  вымя , и  сам  здесь  валяется. Связь-то  прослеживается?
- Определенно  прослеживается , - сказал  дед  Фома. - Посчитав , что  вещь  ему  больше  не  нужна , Александр  ее  тут  же  выбрасывал , а  сейчас  выбросили  уже  его - в  нем  исчерпала  заинтересованность  сама  жизнь , вот  он  и  лежит  здесь  мертвым. – Посмотрев  поверх  их  голов , старик  не  знал , куда  он  смотрит. На  Валаам? на  горящий  Манеж? на  Гринвичскую  обсерваторию? – Для  Создателя  мы  все  вещи.
 Люди  в  толпе  изо  всех  сил  старались  внимать  словам  деда  Фомы.
- Ненужные  вещи? – то  ли  с  гневом , то  ли  с  досадой  спросил  Григорий  Трухонский. - Или  призывая  нас  к  себе , он  тем  самым  в  нас  нуждается? Не  может  без  нас?
Дед  Фома  сентиментально  задумался  о  прошлом: своем , государства , о  проекте  строительства  огромных  субмарин  для  противодействия  Америке - десантники , танки , самолеты , все  внутри… жалко , не  воплотилось – дед  Фома  собирался   ответить , и  спустя  двадцать  секунд  его  слова  пришлись  бы  не  ко  времени , поскольку  над  трупом  Дудулина  началась  темпераментная  толчея.
Предыстория – Юрий Полежаев  сморкался  и  непреднамеренно  попал  мертвому  Александру  на  его  курчавые  волосы , а  у  Александра  Дудилина  и  родня , и  политические  единомышленники, за  Юрия  Полежаева  тоже  нашлось , кому  вступиться ; про  старика  с  его  мнением  народ  позабыл , но  дед  Фома  о  себе  не  забывает - подавив  робкую  улыбку , он  развернулся  к  бойне  затылком  и  суверенно  удалился.
 С  голодной  мошкарой  над  насытившимся  ухом.            

В  старике  не  клокочет  неутоленная  страсть  к  суициду. Он  пока  живет  в  довольно  легком  мире , но  ему  иногда  не  хватает  жареной  царь-птиц.
Фролов  не  избавлен  от  иного - броситься  без  бутылки  в  столичный  омут , одеть  на  грудь  табличку «For  sale» , и  по  дну , как  по  канату , по  Тверской , как  по  выжженой  степи , года  через  два  эта  воздушная  девушка  в  желтом  топике  окончательно  созреет , но  будет  ли  у  меня  тогда  стоять? Фролов  не  сомневается , что  этого  ему  не  скажет  никакая  спиритическая  доска  Уиджа ; скорей  бы  заснуть , заснуть… заснуть… навсегда? перезарядить  винчестер  или  образумиться , понять  или  быть  понятым? в  Царицыно  Исида  бы  никогда  не  нашла  все  четырнадцать  частей  разрубленного  Осириса , немалую  их  часть  в  сыром  виде  сожрали  бы  бомжи - большинство  людей  заглядывает  в  витрины , чтобы  увидеть  в  них  себя , Фролов  вспоминает  свободно  говорившую  по-французски  секретаря-референта  Евгению  Малышеву , сказавшую  ему: «пока  я  не  стала  спать  с  Ромой , мне  казалось , что  я  безнадежно  фригидна». Фролов  спросил  у  нее: «А  Рома  это  кто?» и  она , прохладно  улыбнулась , проворковала: «Рома? Рома - это  мой  сенбернар».
На  кладбище  хорошо  бы  росли  и  ячмень , и  пшеница , земля  там  великолепно  удобрена – подольше  бы  не  заканчивалась  эта  сигарета ; тысяча  чертей  и  воздушных  поцелуев , no  matter  how  they  call  us , игра  уже  сделана , Фролов  задержался  на  погосте , разговорившись  с  застывшей  на  его  пути  старухой - гордись  мной , Господи , подумал  Фролов.
 Гордись , если  больше  некем.
- В  этой  могиле  лежит  мой  муж , - посмотрев  на  Фролова , хладнокровно  вымолвила  старуха. - Я  не  дождалась  его  с  фронта , но  он  дождется  меня  на  том  свете.
- Безусловно , - согласился  Фролов. - У  меня  тоже  когда-то  была  семья – сын  и  одна  женщина: часом  раньше  рядом  со  мной  собрались  сразу  шесть. Слева  от  меня  две  отвратных  лесбиянки  кормили  друг  друга  чипсами – они , наверное , не  знакомы  с  Ромой…
- С  каким  Ромой?
- Я  с  ним  тоже  не  знаком. А  справа  четыре  футболистки  растирали  отбитые  лодышки  и  громко  матерились. Они  выбрали  свою  дорогу. Как  пить  дать… Но  если  убрать  из  этого  мира  секс , от  него  ничего  не  останется.
- В  ваших  словах , молодой  человек , определенно  имеется  здравое  зерно. Простите , а  вы  всегда  пиджак  в  брюки  заправляете?
- Я  всегда  живу , - ответил  Фролов.
 Дамочка , простите , когти  не  рвите , мы  друг  друг  никто - никто  из  нас  не  сломлен , но  я  первым  сложил  оружие. Восьмого  марта  2003  года , когда  вы  искали  несколько  монет , выпавших  при  переходе  через  Варшавское  шоссе. Не  обращая  внимания , что  ваш  светофор  уже  погас.
Улыбаясь.
Коробя  позвоночником  бампер  краденого «Хаммера»
- Но  жизнь - это  же…  пустая  трата  времени , - сказала  старуха.
- Пока  ты  еще  не  умер , - возразил  Фролов , - ничего  другого  не  остается. Насколько  я  могу  судить.
- Вы  можете?
- Да  как  вам…
- Не  можете? Только  здесь  или  ни  в  чем  не  сильны? Никому  не  в  состоянии  перца  задать? Даже  какую-нибудь  бабенку  завалить  не…
- Ладно , гражданочка , поговорили , - холодно процедил  Фролов. - Идти  мне  особо  некуда , но  я  все  же  пойду.
- Хмм…
- Что  еще?
- Идите , проваливайте. Мне  по  барабану.
- Покорнейше  благодарю.
 Фролов  удалился: тогда , теперь , кто-то , может  быть , и  знает , как  устроено  небо , но  не  Фролов ; пройдясь  глазами  по  огромным  ногам  конькобежца , старый  педераст  Забойченко  воскликнул: «Какие  ножки!» , в  пещеры  Кумрана… на  самолете , вплавь , доберемся  и  уже  там  пойдем  вразнос ; Фролов  сдержан , трезв , он  без  бутылки, но  она  перед  ним – пустая. На  небольшом  пригорке. Данный  бугорок  смотрится  гораздо  ниже  кургана  фей. Примелькавшийся  Юпитер… деревянная  звезда , прогорклый  смех – пыхтящему  калеке  в  инвалидной  коляске  трудно  преодолеть  и  его. Видя  всю  тщетность  усилий  этого  несчастного  человека , Фролов  поднимается  на  пригорок  и , резко  нагнувшись , желает  поскорее  отдать  инвалиду  присмотренную  бутылку - Фролова  ему  неприятно  за  них  обоих , ад  пока  не  удалось  поставить  на  службу… а?... кому… Фролов  нагнулся  настолько  резко, что  в  спине  у  него  послышался  некий  шум: боль… жестокая  боль , скрутило , скособочило , Дао  отступает  и  отдыхает... ну , отдохни  же , покури… где-нибудь , подольше – Иван  «Топчан» Кузин  настороженно  сидит  в  своей  коляске  и  не  испытывает  от  промедления  Фролова  никакого  восторга.
- Давай  бутылку , - заявил  он  господину  Фролову. – Ты  мне  ее  давай , а  я  у  тебя  ее  приму. Из  рук  в  руки. Без  подстав  и  насилия. 
- Сейчас…
- Или  давай  бутылку  или  хотя  бы  освободи  проезд , я  уж  сам  как-нибудь  до  нее  доберусь.
- Нет , что  вы… Я  сейчас.
- Шевелись , мужик , некогда  мне! За  сегодняшний  вечер  я  еще  полрайона  объехать  должен.
- Я  вам… передаю… Секунду.
 Фролов  догадывается , сколь  инвалиду  плохо , но  Фролову  и  самому  не  очень  хорошо: у  него , вероятно , приступ  радикулита , огонек  на  конце  фитиля  обогревает  погибающую  свечу , самая  кровавая  сеча  в  себе… она  заключается  в  том , чтобы  никуда  не  вмешиваться  и  оставаться  спокойным ; преобладание  белого… критический  выброс  энергии - слишком  отчаянно  взявшись  помогать  этому  инвалиду , Фролов  впутался  в  самоочевидную  сквернь.
От  «Топчана» Кузина  воняет. Не  исключено , что он боится  воды – в  детстве  он  едва  в  ней  не  утонул  и  теперь  ею  не  моется.
 И  не  пьет. Боится  пить.
 Грызет  кубики  льда.
- Потолок  в  храме – уже  небо , - промолвил  Фролов.
- Что  ты  сказал?
- Моя  бывшая  находила  во  мне  одно  презренное…
- Мне  это  начинает  надоедать! - прокричал  на  Фролова  рассерженный  его  медлительностью  инвалид. - Неужели  нельзя  ее  по-простому  поднять  и  мне  принести?! Принести  и  отдать? Отдать , главное , отдать!
- Не  кричите  на  меня , - через  боль  ответил  Фролов. – Не  берите  подобное  на  себя. Будьте  спокойны… не  переживайте - на  меня  и  так  кто-то  из  собственного  тела  кричит.
 Родился  мальчик , он  спасет. Всех  тараканов  из  компота.
 Не  очень  умный. Ну , и  что? Ему  жить  здесь. Он  это  сможет – любить , терзаться. Стать  большим…  Фролов  стискивает  зубы , издает  негромкие  хрипы , берет  бутылку  с  криво  подстриженной  травы ; к  инвалиду  он  все  еще  спиной , и , повернуться  к  нему  лицом  Фролову  ничуть  не  легче , чем  не  поворачиваться.
Своего  лица  Фролов  не  стесняется , но  при  повороте  к  инвалиду  сильная  боль  в  спине  ни  за  что  не  закатиться  под  колеса  коляски  «Топчана» Кузина –  дамочка , кошечка , вы  проходите  мимо , сексуальные  отношения  не  прилагаются… проза  зряча  и  нерешительна: Фролову  неловко  за  китобоев.
Иван «Топчан»  не  очень  хорош  серым  веществом.
Маленькая  птица Чупсунка  выпадает  из  гнезда , но  не  на  землю - на  что-то  громадное , но  поменьше.
 На  спину  слона. В  парке  Крюгера.
Слон  не  скидывает  ее  со  спины – она  собирает  клювом  прижившихся  там  насекомых , и  слону  приятно , однако  он  не  признается  в  этом  даже  себе  самому: «она  же  всего  лишь  маленькая  птица , размышляет  он , я  бы  и  без  нее  не  пропал» ; услужливая  вереница  бесплодных  смоковни , ожидаемое совокупление со  слонихой-девственницей ; Чупсунке  уже  пора  учиться  летать , но  научить  ее  некому , она  сирота. На  спине  слона , никому  не  нужная , у  нее  нет  ни  единого  родственника , чтобы  показать , зачем  же  она  появилась  на  свет  с  одноцветными органами  взлета  и  полета - ей  показали.
 Сейчас  мы  ее… она  ни  к  кому  не  побежит  жаловаться… шучу  я , шучу - слон  показал. Подгадав  момент , когда  она  отбежала  к  его  короткому  хвосту , он  замахал  здоровенными  ушами: птица  у  него  на  спине. Присела , внимательно  смотрит , затем  и  сама  попробовала.
Неудачно.
Она  упала  на  землю , слон  ее  поднял , вновь  усадил  на  спину  и  чуть  медленнее , позволяя  ей  получше  рассмотреть  технику , помахивает  перед  ней  ушами , словно  крыльями ; он  машет , она  следит  за  взмахами  его  ушей , немного  помахивая  ему  под  стать  своими  крылышками: она  научится , «Топчан»  не  встанет , дважды  судимый  ныряльщик  спрячет  жемчужину  между  зубов  целомудренной  касатки , у  Фролова  ужасная  боль в  спине , он  помнит… девочки  из  ада… он  знает… главная  книга  Коперника  вышла  в  день  его  смерти ; дворецкий  не  зовет Фролова  пить  чай - пепел  неодинаков , оккультная  чистота  намерений  не  тяготит , Фролов  изысканно  озадачен…
- Ты  что , мужик , себе  эту  бутылку  забрать  хочешь?! – проорал  на  него  потерявший  терпение  «Топчан». – Не  смей , я  ее  первым  увидел! Если  что , без  разбора  не  обойдемся!
- Да  о  чем  вы…
- Не  зли  меня – бутылку  сюда , а  сам  отсюда!
- Секунду… Сказал  же , секунду.

 Ничего  не  попишешь - Фролов  не  трагическая  фигура. Он  нерасторопен  в  вопросах  веры  и  не  против  вырваться  на  свободу  из  своего  долговязового  тела ; нет  ни  одной  стены , показав  на  которую , он  мог  бы  сказать: «там  висят  мои  пистолеты».
 Он  не  повторяет  вслед  за  Седовым: «она  на  шоппинг , а  я  на дринкинг  и , если  повезет , на  факинг» ; среди  растлителей  малолетних  попадаются  хорошие  налогоплательщики , пермские  евнухи  требуют  обратно  свои  оторванные  яйца , чтобы  стрелять ими  из  рогаток , Седов  сходит  со  Сретенки. Она  уже  закончилась , и  Седов  откусывает  большие  куски  эскимо  под  стелой  со  словами  Крупской: «Марксизм  для  меня  величайшее  счастье , какого  только  может  желать  человек».
  Под  этим  изречением  собачье  дерьмо , товарищ  Седов и   затоптанная  бумажка , красочно  обещающая «Все  виды  пирсинга» ; там  же  бьют  фактически  не  сопротивляющегося  узкоглазого  самолюба. Его  долбят  в  две  руки , сопровождая  побои  поясняющими  комментариями: «я  бью  тебя  за  то , что  ты  не  белый – не  белая  раса. А  я  белый. Поэтому  я  тебя  и  бью».
Шутишь. Лжешь. Посторожней  с  поднятием  волны - избивающий  данного  бедолагу  индивид  в  глазах  Седова  не  во  всем  белый. Покрывающий  парня  загар  делает  девятнадцатилетнего разнорабочего Анатолия «Мюллера»  несколько  чужеродным  для  совершенно  незагорелого  Седова.
Анатолий  будто  бы  сегодня  с  юга , Седов  туда  тоже  ездил - раньше. Сейчас  у  него  нет  на  это  денег , и , обращаясь  к «Мюллеру» , Седов  не  ставил  во  главе  угла  интересы  этого  корейца.
 Японца , китайца , вьетнамца.
 Или  монгола.
- Да  какой  ты , мать  твою , белый? – сурово  спросил  Седов. – Вот  я  белый. Сколько  ни  пытался  загореть , ничего  не  получалось – кожа  краснела , шелушилась  и  неприятный  зуд. Как  говорится: «лужи , дождь - ботинки  не  промокли. Но  стоило  на  них  нассать , как  уже  насквозь». Еще  и  апостолы  на  тачанках. Не  видел  их?
 «Мюллер» отрицательно  покачал  головой. Он  уже  никого  не  бьет; учащенно  хлопая  глазами , Анатолий  их  тем  самым  проветривает.
 Седов  уходит - узкоглазый  идет  за  ним. Не  выглядя  призраком  и спотыкаясь: оказавший  ему  помощь  Седов  не  без  оснований  рассчитывает , что  «Сухэ-Батор» его  отблагодарит. Хотя  бы  купит  пива.
  Мужчины  еще  никогда  не  кричали  Седову  в  спину: «эй , мужик , давай  познакомимся» - в  личном  плане  у  Седова  сейчас  период  напряженного  затишья.
  Господь  самый  лучший  собеседник , Он  все  время  молчит , умение  молчать - очень  важная  черта ; Седова  не  устраивает  объем  его  собственного  духа , но  у  него  не  имеется  потребности  повесить  над  кроватью  фотографию  улыбающегося  Махараджи  Джи ; не  подбирая  чужих  монет , Седов  обернулся. Узкоглазый  исчез. Но  не  с  концами , он  где-то  здесь - в  любимом  городе , навеявшем  Седову  гнетущие  пароксизмы  сознания: кордоны  ГАИ  опять  преграждают  путь  повозке  с  волхвами - автоматы  к  плечу , стрельба  по  колесам , с  неуемным  гонором  разгоняются  облака , барды  поют: «как  здорово , что  все  мы  здесь  сегодня  собрались» - Седов  рад , что  они  собрались  именно  там , а  не  рядом  с  ним: звуковые  атрибуты  дороги  в  никуда , саламандра  в  полураскрытой  ладони , бескорыстный  скептицизм , скоро  придется  делать  сноску  на  случайно  встреченном  в  тексте  слове «любовь» – никтофобия , гетероаллелизм , любовь – Седов  слышал  о  том , как  споры-семена папоротника  помогают  стать  невидимым: их  надо  положить  в  ботинок… первый , еще  несколько… ага , хорошо… Седов  так  и  сделал. Он  не  скулит. Не  пускает  штормовую  волну  на  водной  глади  унитаза – ногу  стер , невидимым  не  стал , но  воздух  кланяется.
 До  земли. Седову.
 И  Седову  тоже.
- Когда  я… то  я… я , - лупя  пылинки , как  мух , признавался  он  Михаилу  Боценко. – Видя  по  телевизору  столько  болезней  и  смертей , становится  как-то  гнусно  потакать  своим  низменным  желаниям. Ты  балконную  дверь  закрыл?
- Ты  же  сам  ее  закрывал.
- Я  у  себя  и  спрашиваю.
- Не  у  меня? Не  у  Светы?
- Идут  льдины , – усмехнулся  Седов. - Идут. Не  сворачивают. 
Седов  спрашивает  себя - не  убийцу. Что  есть , то  есть: светловолосая  кокетка  средней  руки  Марина  Теняковская  ходит  под  руку  с  нахрапистой  глупостью , своенравный  экспедитор  Михаил  Боценко  стал  убийцей ; перевозя  на  дачу  односпальную  кровать , он , не  чувствуя  уверенности , больше часа закреплял  ее  на  багажнике – перекрестился , отдышался , поехал , на  шоссе  Энтузиастов  Михаил  Боценко  остановился ; неперерез  его  машине  побежал  доверяющий  себе  молодой  человек , и  Михаил  Боценко , чудом  никого  не  сбив, экстренно  затормозил - кровать  с  багажника  не  сорвалась.
  Сам  багажник  слетел. По  ходу  движения , отнюдь  не  назад - на  того  самого парня.
Анатолия «Мюллера».
Багажник  без  кровати  его  бы  вряд  ли  убил , но  тут  он  был  обречен: успев  затормозить , Михаил  Боценко  проявил  реакцию  пилота  первой «Формулы» , но  проверить  насколько  плотно  закручены  болты , он  не  додумался - все  мыслительные  силы  ушли  на  завязывание  веревок. На  геометрическую  выверенность  диагоналей.
 Когда  на  него  завели  дело , Михаил  Боценко  старался  не  утратить  самообладания. Учил  наизусть «Иранскую  песню» Хлебникова: «… верю  сказкам  наперед , прежде  сказки – станут  былью. Но  когда  дойдет  черед , мое  мясо  станет  пылью» ; Михаил  вгрызался  в  непостижимость  Первичной  Реальности  и  рисовал  по  памяти  индрикотерия - безрогого  носорога: Михаил  Боценко  выводил  его  на  обоях  коричневой  помадой. Необыкновенно  светлой  для  коричневой - она  осталась  у  него  от  Марины  Теняковской , прозябающей  в  клубке  противоречий  и  не  знавшей , что  за  убийство «Мюллера» Михаила  Боценко  тогда  не  посадили.
- After  that , - сказал  он  Седову , - my  head  is  bad , но , может  быть , я  еще  появлюсь  на  небосводе. Сверхновой  звездой. Заблудившейся  кометой. Белым  карликом.
- С  красным  гигантом , - усмехнулся  Седов.
- Видел  бы  ты , брателло , как  у  меня  в  юности  стояло.
- Как-нибудь  обойдусь , - с  отвращением  скривился  Седов. - Я  и  так  видел  довольно  много  лишнего – парламентский  час , гиен…  духов  хлорированной  воды. Собственную  кровь.
- Собственное  дерьмо.
- И  это  тоже. В  качестве  удачного  начала  дня… Ты  о  том  человеке , которого  кроватью  на  Энтузиастах  убил , часто  думаешь?
- Совсем  не  думаю , - искренно ответил Боценко. - Но изредка  представляю себя на его месте. И  еще  я  представляю  бутылку – словно  ее  мне  вставили  в  рот  и  ввернули. Пей , мол , наслаждайся , потрудись  помолчать , позабыв  о  чувствительности – в  тебя  льется , в  тебя  упирается , тебя  раздирает , а  ты  держишься  молодцом , не  утрачиваешь  вороватый  облик , отказываешься  завязывать…
- Пивную  бутылку?
- Из-под  портвейна.
Западая  на  фей , обтираясь  росой , все  же  нюхаю  клей  и  мужаюсь  иглой… у   Седова  были  женщины , обвинявшие  его  в  том , что  они  тратят  на  него  свою  молодость.
Седов  их  не  звал. Вставать  с  ним  плечом  к  плечу , сопровождать  его  до  кремации – не  звал , но  затем  и  не  гнал: вернись  и  молчи , не  проявляй  близорукой  смелости , вспомни - тис  обладает  ядовитыми  шипами , но  съедобными  ягодами , зачуханный  ворон  праздношатается  и  давит  семечки: немало  уже  подавил. Потоптал , заплевал - рядом  с  раздавленными  семечками  лежит  тучный  господин , который  ими  подавился.
Угреватый  националист  Шарунас  Почикявичус  лежит  не  как  живой. Как  мертвый. У  Каунасского  технологического  университета: под  его  шляпой  грязные , спутанные  волосы , безошибочного  нюха  на  Крупное  у  него  не  было , хлеб  он  добывал  себе  хлеб  соль ; работал , потел , пропускал  мириады  любопытных  вещей – чревовещающие  рыла , ладожские  тростники , «Колокола» , «Финал» и  «Заколдованный  город» Чюрлениса , благословленных   в  нью-йорскском  соборе  ламу  и  слона… его  выделили  за  ту  обученную  летать  птицу? не  исключено - под  луной  что-то  блестит , но  это  не  капельки  святой  воды. Битое  стекло - Седов  когда-то  жил  с  выстуженной  огнепоклонницей  Татьяной  Сибуриной. На  улице  маршала  Василевского. За  ее  счет , за  свои  таланты , дублируя  каждое  касание , каждый  поцелуй - ему  двадцать  девять , ей  пятьдесят  четыре , она  говорила  ему: «в  твоей  жизни  имелись  женщины , и  ты  их  натягивал , любил , не  знаю  в  какой  очередности - среди  них  были  и  тратившие  на  тебя  свою  молодость , но  я , Седов , не  о  них , а  о  себе: я  трачу  на  тебя  свою  старость, лучшие  свои  годы. Да , Седов , лучшие , и  дело  тут  не  в  тебе - пожалуйста  не  считай , что  встреча с  тобой  имеет  для  меня  такое  огромное  значение».
  Соленые  грибы. Властные  повадки. Седов  вилкой  за  гриб , Татьяна  за  его  ладонь. Вилкой.
  Гвоздит  к  столу.
  Садитесь , бабушка.
 «Только  если  тебе  на  колени».
Весна. Природа  пробуждается. Страшная  явь  после  сладкого  сна.
- Ту  односпальную  кровать , - рассказывал  Седову  причудливо  раскачивающийся  Боценко , - я  все  же  отвез  на  дачу. Себе   купил  новую – с  той  кроватью  у  меня  связаны  плохие  воспоминания: и  об  убитом  ею  мужчине , и  о  спавшей  на  ней  Оленьке  Дулдо - на  кровати-убийце  было  очень  сложно  спать  вдвоем. Спать  рядом  с  кем-нибудь. Она  слишком  узкая – получается  только  друг  на  друге , когда  я  спал  на  Ольге , все  это  казалось  мне  более-менее  терпимым , но  когда  она  подмяла  меня  под  себя , стало  хуже. Через  месяц  я  уже  спал  на  полу. А  еще  через  какое-то  время…
- У  двери , - предположил  Седов. - Как  в  сказке  про  лису.
- Нет , друг! Через  какое-то  время  я  Оленьку  Дулдо  ко  всем  чертям  выгнал  восвояси! Без  мата  и  без  рук - не  теряя  мужского  достоинства. А  кровать  перевез  на  дачу. Предварительно  кого-то  ей  убив.
- Не  казни  себя , - постарался  успокоить  приятеля  Седов. - Ты  бы  его  и  шкафом  убил.
- На  суде  это  вряд  ли  бы  послужило  доводом  в  мою  пользу. Ни  к  чему  там  было  про  шкаф  говорить… и  без  этого  все  обошлось. Я  о  себе – для  меня  обошлось.
- Ясно , ясно… Совесть  не  мучает?
- Она  меня  ела. Ела , ела , но  подавилась.
- Твоя  совесть , - слегка  улыбнулся  Седов , -  в  тебе  далеко  не  шериф. Она  в  тебе  поросла… невесть  чем… да. Между  прочим, слово «шериф» пришло  из  арабского  языка  и  означает  последователь  пророка. Оно  что-то  означает , хотя  бы  оно… Кстати!
- А? А-ааа… Ты  мне?
- Тебе , - сказал  Седов. - Верно  я  слышал , что  тебя  обыграл  в  шахматы  твой  трехлетний  племянник?
- Подчистую  разнес! - не  стал  выгораживать  себя  Боценко. – Уничтожил! В  порошок  стер!
- Хмм…
- Вероятно , он  гений.
- Или  ты  идиот.
- Его  родители  склоняются  именно  к  второму.
 Но  Седов  не  считает  Боценко  законченным  идиотом. Нет , он  не  идиот – блоха  в  грубой  шерсти  земли. Степей , лесов , полей , озер: Михаил  Боценко  имеет  низкий  порог  готовности  к  скорому  неистоиству  тупых  инопланетян , Седов  погрубел  от  переедания  японской  айвы  и  приобрел  на  Шмитовском  проезде  букет  розовых  тюльпанов.
  Купив , он  сразу  же  подарил  его  кривенькой  нескладной  девушке, которой  он  за  букет  и  заплатил – отошел  в  сторону , спрятался  за  газетный  киоск  и  пристально  высматривал  оттуда , не  станет  ли  она  его  кому-нибудь  перепродавать.
Не  стала.
Прижала  к  груди  и  ошалело  улыбается.
- У  меня  на  даче , - сказал  Михаил  Боценко , - есть  кресло-качалка. Вытащив  его  на  крыльцо , я   целый  день  в  нем  качаюсь. Как  сейчас  на  стуле  перед  тобой , только  солидней , правильней - всем  уже  надоел. Зла  никому  не  делаю , но  все  проходящие  ненавидят.
- А  ты  качаешься  и  ничего  не  хочешь.
- Этого  я  и  хочу.
- Ничего  не  хотеть.
- От  жизни , - поправил  его  Боценко. - От  смерти  я  все-таки  чего-то  еще  жду. Я, Седов , ни  на  чем  не  основываюсь , но  мне  кажется , что  она  не  обманет  моих  ожиданий. 
 Смерть - всегда  будущее. «Born  to  run» , «рожден , чтобы  бежать»: об  этом  пел  Спрингстин , сипел  кто-то  из  отечественных , но  все  это  чушь. Любой  рожден  для  того , чтобы  умереть.
  Седов , Фролов , Михаил  Боценко.
Хосе  Валенсиано.
В  полдень , близ  реки  Бояки , где  некоторое  время  спустя  Симон  Боливар  нанесет  сокрушительное  поражение  войскам  генерала  Мурильо , собираются  вешать  беспощадного  борца  за  права  простого  народа  Хосе  Валенсиано.
Но  его  сподвижники  уже  там , они  постараются  его  отбить: из-под  Хосе  Валенсиано  вышибают  опору , однако его  мучачос  идут  к  нему  на  помощь , они  прорываются  сквозь  тесные  ряды  регулярной  армии ; у  Хосе  Валенсиано  очень  сильная  шея , и  он  сможет  продержаться  до  их  подхода - Хосе  сумеет  продержаться  в  петле , не  подохнув , но  его  женщина , пылкая  мулатка  Франсина  Суарес  не  в  состоянии  смотреть  на  его  мучения ; подбежав  к  Хосе  Валенсиано , она  повисла  у  него  на  ногах , Франсина  гулко  прокричала: «Хосе , Хосе!! Я  не  умею  жить  без  тебя , вместе  с  твоей  жизнью  они  забирают  и  мою , Хосе , Хосе , зачем  же  тебя  у  меня  отобрали?!».
У  Хосе  Валенсиано  крайне  мощная  шея , но  не  беспредельно – пять  секунд , восемь , двенадцать , и  Франсина  Суарес  с  ужасом  слышит , как  у  Хосе  Валенсиано  ломаются  шейные  позвонки.
Она  висит  у  него  на  ногах.
Франсина  непереносимо  страдает - как  следует  из  краткого  коммюнике  базирующегося  вдалеке  от  Земли  информационного  агенства  «Звездный  Ранверсман»: она  ненадолго  пережила  своего  возлюбленного».
 Лет  на  сорок , сорок  пять.
 По  их  представлениям - это  мизер.
- Господь  плывет  в  невесомости , с  трудом  уклоняясь  от  астероидов , - поделился  своими  предположениями  Михаил  Боценко. -  Я  ему  сопереживаю , желаю  удачи , выхожу  из  полудремотного  состояния , далее  я  поведаю  о  себе , как  о  заурядном  члене  общества , такого  во  мне  тоже  хватает - общаясь  с  огромным  количеством  людей , я  крайне  избирательно  подбираю  компанию  для  выпивки. Исключительно  с  собой  и  пью.
- Но  за  двоих.
- В  обычные  дни , да. Но  в  праздники  я  могу  накачаться  и  за  четверых. И  главным  образом  из-за  того , что  разочарован.
- Все  разочарованы.
- Но  я , - вспыхнул  Михаил  Боценко , - разочарован  не  в  любовнице , не  в  патриархе  и  не  в  правительстве: не  в  поступи  окружающего  мира. Я , братишка , в  себе  разочарован.
- Это  последняя  стадия , - вздохнул  Седов.
- Неоперабельная.
- А  жизнь , - сказал  Седов , - входит и  выходит. В тебя. Но  в  других  не  меньше – входит  и  выходит , входит  и  выходит , точнее  сравнения  не  подберешь. Входит  и  выходит.
- Как  бы  имеет.
- Верно , Миша. Жизнь  нас  имеет.
  Под  ногами  скверно , мокро - чтобы  не  заляпать  штаны , их  пора  подтягивать , и  на  ум  приходит  малоизвестная  притча  о  царьградском  строителе  мостов  Драплоблюде  Спадниче – он  взирал  на  солнце , терял  зрение , ослеп , но  после  этого  он  стал  смотреть  на  солнце  через  лупу.
  Спаднич  выжег  себе  глаза.
  Седов  не  знает,  в  чем  моральное  значение  этой  притчи.
  Боно  о  ком-то  поет: «You ‘ re  not  only one  starring  at  the  sun».   
  Бородавки  тоже  бывают  злокачественными.
  В  череде  придуманных  Седовым  притч  эта  одна  из  самых  удачных. Седов  сподобился… сподобится  ли  Боно  перечислить  все  четыре  волшебных  сокровища  Ирландии: камень  судьбы , копье  победы , котел  изобилия , меч  света?
 Точит  ли  фигуристов  мысль  о  недалеком  конце  всего  сущего?  простит  ли  цыганская  гадалка  взорвавшуюся  в  ее  руках  колоду  карт? Седов  бы  простил.
- Я , - сказал  он , -  нередко  выхватываю  из  снов  интересные  образы. Как  пить  дать… Или  образы , или  несколько  поэтических  строк , но  я  их  постоянно  забываю – выхватил , а  записать  нечего. У  меня  плохая  память…. я  думал , что  у  меня  плохая  память , но  затем  я  понял: не  в  ней  моя  проблема , я  же  ничего  не  выхватил - думал , что  выхватил  и  забываю , а  на  самом  деле  ни  образов , ни  строк – одни  проблемы. Не  с  памятью.
- И  то  хорошо , - улыбнулся  Боценко.
- Я  бы  так  однозначно  не  говорил , - нахмурился  Седов.
- А  я  скажу. Насчет  милейшей  женщины , ее  памяти  и  моей  памяти  о  ней. Как-то вечером  я  увидел  у  себя  во  дворе  неспокойно  метавшуюся  даму - она  была  в  домашнем  халате  и  бормотала  себе  под  нос  имя  какого-то  Павлика. Погода  тогда  стояла теплая , но  выходить  из  дома  в  халате , по  моему  субъективному  мнению , все  же  довольно  странно. Два  дня  спустя  я  увидел  ее  снова – она  подошла  к  сидящей  у  подъезда  молодежи  и  спросила  у  них: «Не  знаете , где  мой  Павлик? А  то  я  уже  начинаю  волноваться – я  жду  его  к  ужину , разогреваю  котлеты  с  рожками , но  его  все  нет  и  нет. Не  знаете , где  он?». Я  не  расслышал , что  они  ей  ответили , но  сразу  же  догадался – она  сумасшедшая: ее  сын , вероятно , погиб , вот  она и  помешалась. Не  стал  бы  человек  в  здравом  уме  по  улице  в  халате  ходить. Ни  за  что  бы  не  взялся. И  знаешь , чего  мне  захотелось?
- Ну? – спросил  Седов.
- Ее , - плотоядно  процедил  Боценко.
- Как  женщину?! Никак  по-иному?
- Ага!
- Что  тут  возразишь… Еще  вопрос , кто  из  вас  более  больной.
  Как  же , не  без  этого , припоминается – была  ты  девушкой  моей  и  женщиной  другого.
  Он  перевесил. Все  о; кей.
 «Приветик!»
 «Ну , здорово…»
- За  неделю  до  того  желания , - сказал  Михаил  Боценко , - я  как  раз  дочитал  «Пятый  персонаж» Робертсона  Дэвиса. Отличная  книга. В  ней  среди  всего  прочего  говорилось  о  безумной  женщине – о  том , как  пожалев  бродягу , она  позволила  ему  ею  овладеть: где , не  помню , но  когда  вся  деревня  искала  ее  с  фонарями , ее  нашли  непосредственно  под  ним.
- Но  ты  же  все-таки  не  бродяга.
- Потом  тот  бродяга  стал  священником.
- Так  вот  ты  куда  метишь , - протянул  Седов. - Нетривиальный  путь  в  священники  избрал  ты , Михаил: крайне  сложно  тебе  будет  найти… попутчиков.
- В  священники , - отмахнулся  Боценко , - я  не гожусь , не пригоден  я  для  этого – слишком  думать  люблю. А  с  той  женщиной  у  меня  был  секс. Вот  так… И  после  секса  со  мной  ей  не  стало  хуже. Я  раза  четыре  к  ней  приходил ; приду , она  не  в  настроении , ухожу , а  она  меня  не  отпускает. Если  бы  не  разговоры  о  ее  сыне , я  бы  дольше  у  нее  оставался. Где  он , с  кем  он… Ни  на  минуту  о  нем  не  забывает.
  Естественно , подумал  Седов , она  ведь  его  мать - Павлика  уже  нет  в  живых , однако  она  пока  есть: ей  и  об  этом  забыть  непросто , не  то  что  об  ушедшем  сыне.
Ушедшем  недалеко - если  кладбище  в  черте  города , - но  надолго.
- Секс , Михаил , от  безумия  не  лечит , - ни  на  чем  не  основываясь , утверждающе  высказался  Седов , - они  идут  по  разным  эллипсам. Не  выталкивая  друг  друга  с  орбиты.
- Здесь  я  некомпетентен , - пожал  плечами  Боценко. – Я  и  не  зарюсь. Но  к  Людмиле  это  не  имеет  ни  малейшего  отношения, у  нее  с  головой  все  более-менее  нормально.
- Что? – удивленно  спросил  Седов.
- Я  видел  ее  сына.
- Видел  он… Тут , Миша , нечем  гордиться. Секс  от  безумия  не  лечит , но , оно , как  выясняется , заразно…
- Позволь  мне  тебя  перебить. Ее  сын  не  погиб  и  не  умер , он  был  под  Чеховым: в  летнем  лагере. Ты  говорил  о  своих  проблемах  с  памятью – у  тебя  их , как  выяснилось , нет , а  вот  она  страдает  страшной  амнезией. Страдает , ничего  о  ней  не  зная. Не  от  нее  страдает.
- От  ее  последствий , - подсказал  Седов.
- Как  бы  там  ни  было , не  от  количества  своих  лет. Не  как  тот  лысый  капитан  нашей  футбольной  сборной… как  его  звать-то… не  помню  фамилию.
- Виктор  Онопко?
- Он  самый. Опытнейший  игрок: все  видит , все  понимает , но  ничего  уже  не  может.
  Годы  берут  свое. Седов  в  прошлые , предназначенные  для  этого  времена , свое  у  них  не  взял. В  лучшем  случае  не  добрал – ему  сесть  на  безбелковую  диету , расчесать   нервы , они  у  Седова  ничем  не  продиктовано  слиплись , с  утра  он  чувствует  себя  тупее, чем  к  вечеру ; взломаем  лед  и  пойдем  в  глубину? не  с  мыслью  о  распаде  личности , а  внутри  самой  мысли? отпечаток  ноги  Будды  совпадает  с  отпечатком  ноги  Адама. Ветер  задул  мою  свечу , вор  ее  унес ; если  между  ног  у  женщины  находится  вход  в  рай , то  данных  входов  очень  много: так  быть  не  должно , Седов  должен  быть  счастлив – должен… должен… должен  это  себе ; он  нередко  просыпался  за  пять  минут  до  эрекции - по  дороге  в  церковь  можно  встретить  немолодую  нимфоманку , но  не  идти  же  с  ней  туда , куда  ты  шел  один ; не  костить  же  осень  2003  года  за  ее  пагубное  увлечение  душещипательной  схоластикой.
  Не  осень – опять-таки  себя  самого , впрочем , Седову  не  дано  миновать  ее  элегии , ему  абсолютно  все  равно  для  чего  он  рожден.
  Для  чувства  или  для  мысли.
  О  распаде  личности? Я  переживу. Печаль? Ее. Я  постараюсь  ее  пережить  без  драк  и  поножовщины.
  Не  объединяя  разрозненные  тайные  общества , не  делая  попыток  разбить  Мировое  Яйцо - в  вишневом  поехавшем  свитере.
- Тебе , Михаил , довелось  бывать  на  Родосе  и  рассматривать  выпученными  глазами  крепость  рыцарей  Святого  Иоанна , но  лично я… я … поздно. Поздно  ничего  не  знать  и  не  желать.
- Поздно. – кивнул  Боценко. – Но  продолжай. Лично. Ты. 
- Я  переводил  через  Тургеневскую  площадь  плешивую  хромую  собаку , и , когда  у  меня  еще  были  деньги , ездил  в  Одессу. К  морю.
- Летом?
- Зимой  я  езжу  внутри  снежного  кома  с  Воробьевых  гор.
- Ха-ха.
- Не  смейся , я  почти  не  шучу. И  не  вру. Я  существо  невиданной  честности – да , Михаил , в  Одессу  я  ездил  летом. Пока  деньги  были. 
- Были  и  будут , - подбодрил  его  Боценко. - Крепись.
- Я  только  этим  и  занимаюсь. Но  в  Одессу  я  действительно  ездил: отдыхал  и  возвращался - однажды  до  того  потратился , что  в  несся  обратно  в  плацкарте. Ночью  меня  разбудили. Глубокая  ночь , ни  призраков , ни  летучих  мышей , но  в  вагоне  происходило  активное  перемещение ; я  прислушался  к  разговорам  и  уяснил  для  себя  основания  людской  взволнованности. Народ  метался  по  вагону  из-за  сумки.
- Какой  еще  сумки?
- Эта  сумка , - пояснил  Седов , - лежала  на  верхней  полке , которую  до  недавнего  времени  занимал некий  дагестанец. Или  армянин. Точно  никто  не  знал , но  сейчас  его  в  вагоне было , и  народ…
- И  народ , - сухо  заметил  Михаил , - с  никем  не  оспариваемым  правом  подумал, что  в  сумке  бомба.
- В  сумке  бомба , а  в  вагоне  ни  легавых , ни  саперов. Паника  в  нем. И  разбуженный  я.
- Человек  без  специальных  знаний.
- Не  герой , - трезво  оценил  себя  Седов. - Однако  действовать  стал  как  раз  я. Во  мне  осталось  совсем  немного  жизни , но  мне  бы  все  же  не  хотелось , чтобы  мои  веки  прикрыли  монетами – никакими… в  том  числе  и  выпущенными  не  централизованно: из  золота , в  Невинномысске , с  лицом  директора  птицекомбината…
- Ну  и  как  ты  поступил? – поинтересовался  Боценко.
- Выбросил  эту  сумку  в  окно. Я  понимал , что  рискую  чужими  жизнями , но  я  рисковал  и  своей: жизни  во  мне , конечно , немного , но  на  карту  я  тогда – ну  так , в  принципе - немало  поставил.
- И  она  сыграла.
- Сыграла , - согласился  Седов. - Но  ничего  не  выиграла.
В  тот  визит  в  Одессу  Седов  спал  с  несколькими  женщинами: «у  тебя  ко  мне… что-то  такое , детка… ты  ее  чувствуешь? любовь  чувствует  каждый  бегущий  от  нее» ; от  головы  одной  из  них  ужасно  пахло: она  мыла  ее  дважды  в  день , но  ничего  не  помогало. И  не  поможет: Седов  догадался  почему.
Ей  ничего  не  сказал.
Она  разболтала  ему  о  многом: о  клубах  и  дискотеках , цене  своего нового  купальника  и  полнейшем  непонимании  исходных  пунктов  его  мироощущения , вполне  позволяющего  ему  купаться  в  семейных  трусах , но  Седов  не  сказал  ей  даже  об  этом. Не  проговорился  он  и  том , что  Чарли  Паркер  переходил  из  тональности  в  тональность  гораздо  быстрее  собаки – быстрее , чем  она  способна  сделать  нюхательное  движение: лучшие  из  них  делают  пять  подобных  движений  в  секунду , но  это  же  Чарли  Паркер , неповторимый  «Bird» , изо  всех  сил  старавшийся  уйти  от  героина  посредством  беспробудных  запоев – внеземной  Папа-Пар , не  променявший  талант  на  долгую  и  счастливую  жизнь.
Его  огонь  неугасим. Местные  интересы  ему , как  кроту  солнце. А  от  головы  Маргариты  Евтениной  плохо  пахло  от  того , что  в  ней  умер  мозг.
 От  ее  головы  шел  трупный  запах.
- Амиго!
- Угу…
- Ты  летишь! Твои  крылья  горят!
- Так  и  есть… 
- Чем  ты  недоволен? – вкрадчиво  спросил  Михаил  у  надолго  примолкшего  Седова. – Когда  ты  выбросил  эту  сумку , никто  ведь  не  пострадал?
- За  редким  исключением.
- В  смысле?
- Если  ты  о  том , что  никто  не  загнулся , то , верно - никто. Но  пострадавшие  были… Хозяин  той  сумки , Мишаня , дагестанец  ли  он , армянин , но  он  вернулся – веселым  и  хмельным: он  выпивал  в  соседнем  вагоне  со  встреченными  в  поезде  знакомыми. Радостно  улыбнувшись  окружающим , он  заглянул  на  свою  полку , а  его  сумка  уже  отсутствует - как  ты  понимаешь, ее  и  на  прежнем  месте  и   быть  не  могло. Я  же  ее  в  окно  выбросил.
- Неприятная  ситуация… И  за  счет  чего  ты  из  нее  вышел?
- За  счет  того , - сказал  Седов , - что  народ  абссолютно  безмолствовал. Я  на  это, честно  говоря , не  рассчитывал - одеваю  ботинки , чтобы  в  драке  пальцы  на  ногах  не  поломать , составляю  в  голове  приблизительный  план  сражения , но  ничего  этого  не  понадобилось. Да… Сюрприз… Не  подвел  народ.
- В  коем  веке.
 Люди , стоящие  у  станка , не  читают  серьезную  литературу , не  ходят  по  музеям  и  лекториям: они  самодостаточны. Седов  же  думает , он  думает… он  обездоленно  парит - новая  любовь  далека , выгода  в  неблагоприятном , после  этой  затяжки  дым  из  моих  легких  просто  так  не  выгонишь , ты , девушка , почувствовала , как  неплавно  только  что  крутанулась  Земля? Я  пустынен , суров, до  полусмерти  прибит  посылаемой  в  меня  энергией  непонимания ; в  метро  ездят  одни  неудачники , время  побед  пришло - время  побед  надо  мной: Седову  не  раз  снилось , что  он  сидит  в  громадном  ковше  экскаватора.
  В  его  убежище  полно  змей , у  них  количество  и  ядовитые  зубы , а  у  Седова  лишь  тростниковая  дудочка.
Он  на  ней  играет.
Змеи  Седова  не  слушают - ползут , заходят  за  спину , но  Седов  сжимает  свою  дудочку  еще  крепче.
Ему  лезет  в  глаза  пробегающее  на  столицей  солнце. В  глаза  Седова  лезут  и  змеи. И  Седов  прекращает  играть  на  своей  дудочке.
 Эх-хх…
 Отбивается  ей.   

Сначала  злишься , что  не  взял  зонт , потом , что  не  захватил  очки  от  солнца – Мартынов  опустошает  себя  на  Тверском  бульваре.
Он  так  же , подобно  Седову , Фролову  или  Редину , никем  не  чествуемый  сеятель  в  чем-то  чистого  и  непременно  доброго.
Мартынов  делает  Будду. Увядание  наступательного  импульса , давильный  пресс  неблагоразумных  желаний , благоговение , аромат  нежности - лови  его , лови. Дождь  прошел , багдадские  халифы  не  проявились , неглубокое  вдыхание  праны… женщина  с  журналом  - землистая  кожа , прозрачные  колготки.
Молчит. Похоже , беременная.
  С  пишущей  ручкой. Держит  ее  по  ветру.
  У  Мартынова  на  днях  умер  дальний  родственник  Василий  Скандеевский– экономя  на  еде , он  тратил  почти  все  свои  деньги  на  книги. После  него  осталась  богатая  библиотека. Много  непрочитанных.
На  скамейке , где  сейчас  задумчиво  сидит  Мартынов , Мартынов  взрастал  и  вчера. Рядом  с  ним  обнимались  молодые  люди , скамейка  тряслась ; если  бы  они  перешли  на  что-нибудь  кроме  объятий , Мартынов  бы  точно  с  нее  сорвался.
«Православной  братии  пламенный  привет. Вы   меня… меня  отыщут? в  этом  холодном  мраке? по  горящим  глазам  и  стуку  зубов - в  середине  недели  уже  еле  стою: марочный  блюз , жизнь  на  краю» ; из  кармана  торчит  платок , но  отнюдь  не  из  кармана  пиджака. Из  кармана  брюк. Весьма  не  стерильный.
Мартынов  видел  и  такое.
- Вы  водите  этой  ручкой  по  журналу , отгадывая  кроссворд ,  или… имея  в  виду  будущее , делаете  некие  пометки? – спросил  Мартынов  у  предположительно  беременной  женщины.
- Что  получится , - хмуро  ответила  она.
- У  вас  получится , - предупредительно  покачал  указательным  пальцем  Мартынов.
- Что  получится? – нахмурилась  Татьяна  Морозова.
- Те  же  слова , но  уже  в  форме  вопроса , - усмехнулся  Мартынов.
- Я , кажется , поняла… Вы  снова  обо  мне?
- Одна  из  моих  знакомых  точь-в-точь  напоминает  мне  вас. Точнее , вы  мне  напоминаете  ее. У  нее  ваши  волосы , ваш  сосредоточенный  взгляд , те  же  духи. Только  она  страшная.
Мартынов  пока  не  вышел  из  берегов. От  дождя  у  него  остались  мокрые  волосы , от  непродолжительного  разговора  с  этой  женщиной  весомые  сомнения  в  ее  счастье ; так  и  есть - она  не  замужем. Несколько месяцев  назад  Татьяна  Морозова  уволилась  из  российской  армии , где  она  стыдливо  неистовствовала  в  звании  старшего  сержанта , наскоро  надевшего  погоны  с  возведенной  в  культ  целью  найти  себе  мужа.
 Но  иметь  цель  еще  не  достаточно  для  ее  достижения - нельзя  сказать , что  Татьяна  Морозова  убедилась  в  этом  сама. Ее  в  этом  убедили: она  держалась  сколько  могла , но , истерично  бросив  в  сумку  военный  билет , все-таки  предпочла  существование  без  КПП. С  нестройной  фигурой – в  шумерских  мифах  юного  Гильгамеша  сбрасывают  с  высокой  башни , однако  его  подхватывает  орел: ее  бы  он  не  спас.
  Рухнув  на  него  сверху , Татьяна  Морозова  орла  бы  просто  убила.
- У  вас , - сказал  Мартынов , - не  очень  счастливая  судьба ,  но  вы  как-никак  в  положении , а  для  женщины  это  крайне  существенно , женщина  с  ребенком - уже  совсем  другой  вид  человечества , и  вы…
- Да  никакая  я  нее  беременная! – повышая  и  без  того  командный  голос , воскликнула  она.
- Нет?
- Хмм… Хмм!
- Да? 
- Я  жирная! Пока  служила , более-менее  держала  себя  в  форме , но  теперь  окончательно  расползлась. Как  те  утки , которым  еда  в  зоопарке  достается  без  всяких  усилий. Жизнь  как  бы  вроде  бы  хорошая , все  как  бы  приблизительно  идет – ни  хрена , мужик… по  правде  говоря  беременность  мне  сейчас  еще  более  нежелательна , чем  лишние  килограммы  без  нее – у  меня  же  ни  мужа , ни  средств , чтобы  обеспечить  малыша  хотя  бы  самым  необходимым.
- Вот  видите , - добродушно  сказал  Мартынов.
- Чего?
- Все  к  лучшему.
- Не  смеши  меня , - поморщилась  Татьяна. -  Все  равно  не  рассмешишь. Руки  коротки.
Она  не  беременна – узнав  об  этом , Мартынов  с  чувством  собственного  достоинства  помыслил  о  том , что  у  него  никогда  не  было  женщины-сержанта. Любого  военного  не  было. Пусть  и  не  действующего , но  со  свистом  пуль  за  спиной. Что  свистящих… кому.... осанну  в  вышних. В  грязные  уши  людей  с  чистой  совестью.
У  Мартынова  нет  предположений , как  бы  он  повел  себя  при  приближении  к  нему  подгоняемых  провидением  пуль.
Разрывных? Не  без  этого.
Медитативно  свистящих  в  миноре.
- В  вас  когда-нибудь  стреляли? – праздно  поинтересовался  Мартынов. – Про  гранаты  не  спрашиваю.
- Не  спрашивайте…
- Не  буду. Обещаю.
- Мне  многое  обещали…
- И  что  же  вы?
- Я  никому  не  нужна , - промолвила  Морозова. - Даже  для  того , чтобы  в  меня  стрелять. Но  может  быть , еще  выстрелят. Я  сама – женщины  редко  кончают  с  собой  при  помощи  огнестрельного  оружия , но  я , как  знающая  о нем  не  понаслышке , в  состоянии  пойти  именно  этим  путем.
- Вставляйте  его  в  рот , так  вернее  всего , - с  открытым  сердцем  посоветовал  ей  Мартынов. – Я  о  стволе.
- Ты  о  нем , - хмыкнула  она.
- И  ни  о  чем  внешне  схожем. Я  уверен  в  своих  словах  потому  что  в  меня  уже  стреляли.
 Плутоватая  Мышь , непогребенная  мечта , мы  катались  на  велосипедах , принимали  на  веру  нашу  страсть , и  я  растерял  с  тобой  пыл - посади  меня  на  шхуну.
  Дай  флажок  держать  зубами. И  додумай  мою  думу  обязательно  стихами: рассуди , кто  был  Отелло  в  пьяной  драке  у  продмага. Вскользь  подумай , чье  тут  тело  под  тобой  дрожит  от  страха.
- Сколько  раз  стреляли? – негромко  спросила  Татьяна.
- В  меня? Один.
- Одного  раза  зачастую  хватает – если  я  возьмусь  стрелять  в  себя , его  наверняка  хватит. Какие  тут  могут  быть  сомнения… В  тебя  пульнули  в  упор?
- Я  бы  так  не  сказал , - ответил  Мартынов. - Но  из  лука.
- Да  неужели , - недоверчиво  протянула  она.
- В  Лужниках. Я , конечно , видел , что  девушка  натягивает  тетиву , но  не  придал  этому  особого  значения. Когда  стрела  воткнулась  в  дерево  в  сантиметрах  пяти  надо  мной , я  спросил  у  лучницы: «вы , надеюсь , не  сомневались , что  ваша  стрела  меня  не  заденет?». Я  спрашивал  ее  не  озлобленно , мягко  спрашивал…  Она  мне  ответила: «разумеется , сомневалась. Я  же  всего  вторую  неделю  стрельбой  из  лука  занимаюсь» -  мне  было  неприятно  это  услышать. Но  я  услышал.
- Тебе  пришлось , - обоснованно  заметила  Татьяна  Морозова.
- Так  же , как  и  позавчера  мне  пришлось  сморщиться  в  Тетеринском  переулке. При  виде  смотревшей  на  меня  из  окна  голой  женщины.
- Ты  не  любишь  женщин? – удивилась  она.
- Ей  было  лет  восемьдесят.
- Смешно , - невесело  пробурчала  Татьяна. -  Ей  было  лет  восемьдесят , а  тебе  опять  было  неприятно. Опять  и  опять… Ты  мне  не  купишь  коктейля? Водку  с  мандарином?
- В  другой  раз.
 Увидеть  над  собой  оба  ее склонившихся  подбородка? нет , что  вы, совершенно  исключено , Мартынов  сегодня  к  этому  не  готов. Раньше  более-менее  принимал - Чи  музицировало  в  Нефритовых  Воротах  и  исподволь  спускалось  к  его  гениталиям. Разнохарарактерная  всеобщность , неизгладимая  безголовость , всех  душит  похоть , но  все  хотят  любви ; не  взваливай  на  себя  заботу  по  ограждению  меня  от  божественного  промысла - Мартынов  даже  не  рассказал  ей  о  свиньях.
 Свинья  единственное  животное , не  боящееся  укусов  гремучих  змей , но  свинью  она  могла  принять  на  свой  счет: женщины , худые  и  вряд  ли , da  capo , сплошное  da  capo , Мартынов  идет  на  поводу  у  своей  судьбы.
  Не  нагнетай , Татьяна , победа  и  так  за  тобой , меня  не  просветишь  рентгеном  пулеметного  дула , не  вовлечешь  в  мировозренческий  спор  о «быть  или  не  быть , уколоться  или  пес  с  ним , с  самообразованием» - сокрушать , профанировать… тростевая  кукла  Алексия  Второго , нетронутая  мощь  асоциального  ренегатства , на  Воздвиженке  у  Мартынова  спросили: «Сколько  времени?».
  Одноногий  мужчина  с  дымчатыми  глазами. Он  спросил  Мартынова  не  о  том  времени , которое  играет  на  трубе  Сачмо  в  далеком  космосе: Млечный  путь  некогда  считался  атмосферным  явлением… читали?
  Информация  из  бесед  с  теми , у  кого  я  спрашиваю  время.
  Вы  не  позволяете  себе  скучать. Благообразный  попрошайка  Софрон  Панин  в  молодости  воевал  и , потеряв  на  войне  свою  ногу , несколько  относительно  жалел  о  случившимся  с  ним  несчастье.
  Он  сказал  Мартынову: «Одной  ногой  я  остался  на  том  свете – одной  ногой  я  остался  с  Господом , но  полностью  он  меня  еще  не  взял. Я  очень  жду , когда  он  меня  возьмет. Жду  и  дождусь - я  знаю  чего  ждать , молодой  человек , я  же  верую  исключительно  в  Христа , и  я  обещал  Господу , что  он  меня  дождется: я  дал  ему  слово  еще  тогда  под  Кандагаром. Дал  слово , что  он  меня  дождется. Он  дождется , я  дождусь – никто  и  ничто  не  помешает  нам  быть  вместе». 
 На  Мартынова  его  вера  подействовала  в  следующем  смысле - он  быстро  пошел  обратно  к  Тверскому  бульвару.
  Если  женщина-сержант  еще  не  ушла , он  все  же  купит  ей  банку  с  коктейлем.
  Мартынов  на  ходу  пьет  холодное  пиво , так  же  на  ходу  размышляя  о  боге  солнца , уходившего  ночью  с  земли , чтобы  проехать  на  своей  колеснице  по  загробному  миру: мертвые  тоже  вправе  получить  определенную  часть  света. К  зашитому  человеку  нехорошо  приходить  со  своей  водкой. «Я - мое все» - Мартынов  все  чаще  воспринимает  отведенную  ему  сущность  именно  под  таким  наклоном. С  недавних  пор  он  смотрит  на  мир  явлений  несколько  под  иным  углом – более  развернутым. К  Богу  ли? к  кому  еще? последуй  за  мной  к  пониманию  себя , устрой  мне  минимальное  застолье , пробудись… корявое  танго  и  левая  страсть. Проводил  им  тебе  по  груди , по  щекам , испытывал   оружие , поднимался  на  борьбу , привыкал  к  труду , накалывал  с  трудом  пойманную  бабочку , да  только  игла  погнулась ; Мартынов  спешил , ломал  крылья  московскому  ветру , но  Татьяны  Морозовой  на  Тверском  бульваре  не  оказалось: там  за  шахматной  доской  сидел  давний  знакомый  Мартынова  Александр  Прогаборский.
Старый , проверенный , но  из  тех , что не  нальют страшным  утром  и  ста  граммов - насильно  заброшенный  в  тыл  нечистых  на  руку  ратоборцев. Никем  не  признанный  патриций , недремлющий  часовой  своего  невежества , комнатный  мачо. Начальник  смены  автозаправочного  комплекса.
- Здравствуй , Мартынов , - сказал  Александр , - здравствуй  и  не  унывай , ты  как  раз  вовремя , у  меня  тут  образовалась  жуткая  позиция , но  в  две  головы  мы  с  тобой  что  угодно  одолеем: обычно  подсказывать  нельзя , но  мы  с  ним  договорились , что  можно. Ты… вот… иди  сюда , познакомься - это  Николай  Алексеевич , он  торгует  газетами  где-то  на  «Белорусской»  или  чуть  дальше  к «Динамо». А  еще  у  него  язва. И  роскошная  коллекция  анального  порно.
- Неплохо , - кивнул  Мартынов.
- Я  собираю  ее  для  души , - подключился  в  разговор  лысеватый  бодрячок  Николай  Алексеевич , - кто-то  марки , музыкальные  диски , а  я  с  годами  остановился  на  порно. В  последнее  время  делаю  акцент  на  анальное.
- Наверное , у  вас  были  причины , - сказал  Мартынов.
- Внутренняя  потребность.
- Я  так  и  подумал.
 Так  или  не  так , но  Мартынов  подумал: освежеванное  дружелюбие , ложная  луна , легко  уступающие  жрицы , перестать  отражаться  в  зеркале - это  достаточно  радикальная  мера? слепой  слышит , как  горит  свеча , электрический  свет  не  слышит , ну  и…  кто  же  служил  горними  прототипами  для  таких  извергов , как  Ильич , Бронштейн , Коба? от  столь  масштабных  мыслей  и  у  слона  голова  заболит - Александр  Прогаборский  до  прихода  Мартынова  этим  себя  не  обременял. Судя  не  только  по  выражению  его  лица , но  и  по  тому , как  расположены  на  доске  его  фигуры.
Если  вспышка  в  мозгу  Александра  и  была , то  ей  там  все  и  разнесло.
Руины: под  черепом , на  седьмой  горизонтали , король  высовывается  из-за  бруствера  и  с  ужасом  мечтает  о  coup  de  grace.
Сгущаются  сумерки.
Над  ничтожными  перспективами  Александра  Прогаборского. В  не  меньшей  степени  и  над  остальными  играющими – в  шахматы , в  расступающихся  перед  машиной  смерти  матросов  чувств ; смерть - машина - вечный  двигатель…
- В  моем  возрасте , - признался  Николай  Алексеевич , -  секс  уже  отходит  на  второй  план. Мне  теперь  в  десятки  раз  приятнее  наблюдать  за  ним  со  стороны.
- Вы  нашли  нехудшую  точку  для  обзора , - постепенно  выправляя  положение  Александра  Прогаборского , сказал  Мартынов.
 Мартынов  выправляет  его  положение  на  доске. Не  в  голове  или  в  сердце - коня  на  G5 , выгодная  редакция  размена  слонов , эту  сдвоенную  пешку  полезней  пожертвовать: дай  Бог  любимым  мне  быть  собой , собою , собой. Отстраненно  вбирая  в  себя  плесень  веков. С  еще  не  распевшимся  гонором. Что  может  быть  важнее?
- Я  не  уверен , но  по-моему … я  уже  не  проигрываю , - то  ли  сказал , то  ли  спросил  Александр  Прогаборский.
- Ты  не  проигрываешь , - согласился  с  ним  Мартынов , - хотя  два-три  последних  хода  вызывают  у  меня  некоторое  подозрение.
- Но  ты  же , землячок , их  и  делал , - недовольно  нахмурился  Александр. -  За  меня , но  ты… не  я… я  бы  не… Лажанулся , что  ли?! Чего-то  проглядел?! Где , не  вижу?! Покажи!
  Проще  всего  войти  туда , откуда  уже  не  выйдешь: продуманное  до  мелочей  аутсайдерство , бесплатные  консультации  уважаемых  психопатов , последние  действия  Мартынова  шли  вразрез  с  его  планами  по  спасению  партии: не  из-за  волнения. Из-за  того , что  Мартынову  хочется  отлить.
 Пока  брошенный  Прогаборским  окурок  летел  в  урну , он  миновал  на  уровне  глаз  четыре  вздрогнувшие  физиономии.
  Николай  Алексеевич  без  устали  обрастал  атеистическим  салом , шахматы  требовали  полной  концентрации  внимания: «здесь  и  там  она , не  она , не  они , другие , пронумеренованные  нулем , и  пошло , и  пошло: неуправляемые числовые  значения  семитских  букв , верхний  правый  рыцарь, из  ладошки  неповторяющейся  дюймовочки  вываливается  маленькая  атомная  бомба» ; внимание  у  Мартынова  рассеяно. На  желание  отлить  и  сопутствующую  подобному  состоянию  духа  нестабильность  мышления.
Появляются  страхи.
Предполагаемое  и , вероятно , состоявшееся  возвращение  матриархата. Ощущение  своей  важности  через  нужность. Самобичевание  фантазиями  о  нравственном  обновлении. Вытаскивал  сонливку  и  чуть  было  не  вытек  глаз – рыжая… быстрая… от  нее  убегают , она  за  ними. Впереди  них. Белка , лиса? Не  то  и  не  другое. Человек.
Женщина. Оскорбленная  в  лучших  чувствах  укладчица  шпал. Из  Подлипок.
- Я  на  минуту , - пробормотал  Мартынов  Александру  Прогаборскому , - отолью  и  продолжим. - Отвернувшись  от  Прогаборского , он  адресовал  свои  надежды  Николаю  Алексеевичу. - Я  вон  за  то  дерево. Через  минуту , скорее  всего , увидимся.
Как  утверждал  Генри  Миллер: «На  дне  всегда  найдется  место» - вот  так , между  делом , и  дождь  прошел , и  жизнь  кончилась: триумф  страдания , валентинки , не  сорить! приспешники  моды  и  теплых  сортиров , труднопостижимые  иноходцы , нервы , шумы: «я , Наталья , не  буду  мышью  в  твоей  мышеловке. Потому  что  я  непримиримый  мазохист , а  она  мне  только  шерсть  взъерошит» ; на  Тверском  бульваре  мрака  уже  побольше , чем  людей. Мартынов  затаился  за  деревом , на  котором , как  клочки  рубашки  пессимистично  настроенного  херувима , колышутся  темные  листья: побейся  с  мое  об  стену , человечек. И  тоже  лошадиную  улыбку  из  себя  не  выдавишь.
Мартынов  отливает. Большеглазые  псы  сбрасывают  оковы  притяжения  и  голосисто  пенятся  в  чистом  небе ; на  отрыв  их  вдохновляет  Пустота , неуязвимость  им  дарует  Лунный  Шок , если  излишне  долго  стряхивать , тут  же  приходит  мысль: не  мастурбация  ли  это? manus – рука , stuprare – осквернять ; нет , это  не  она , но , занимаясь  мастурбацией , что  же  ты  оскверняешь: руку  или  нечто  иное , не  оставляемое  ею  в  покое?
Сложно  сказать. Легче  отмолчаться - вернувшись  к  доске , Мартынов  изумленно  взирает  на  то , как  Александр  Прогаборский  протягивает  Николаю  Алексеевичу  именно  руку. Встает , отряхивается , с  призывом  машет  подошедшему  Мартынову  и  просит  его  заплатить  Николаю  Алексеевичу  пятьдесят  рублей. Ставка  в  их  игре, сказал  Прогаборский , была  непосредственно  полтинник – он  проиграл , но  платить  ему  нечем.
Принимая  эти  условия , Александр  думал , что  выиграет.
- Плати  и  пойдем , - сказал  Прогаборский. – Не  дуйся! Не  разворачивай  передо  мной  экстрим  своего  самопознания! В  моем  поражении , Мартынов , наличествует  немало  и  твоей  вины: я  же  сделал  без  тебя  всего  один  ход. Один , но  для  мата  хватило. Поэтому  я  и  заявляю - ты  сам  виноват  в  доведении  моей  позиции  до  того , что ее  можно  проиграть  одним  ходом.
- Все , как  в  жизни , - сухо  заметил  Мартынов.
- Да , братишка , тут  ты  прав.
Мартынов  прав. Он  же  и  заплатил – предварительно  предложив  Николаю  Алексеевичу  переиграть , но  тот  резонно  отреагировал  неприличным  жестом , обосновав  это  тем , что  он «вообще-то  не  с  ним , не  с  Мартыновым , играл».
Устаревшие  добродетели , солоноватая  невыразимость  детских  предчувствий , я , квази-юно-бес , придушу  тебя  и  без  надлежащей  практики: на  Тверском  бульваре  опять  дождь - поплачь  обо  мне , небо , поплачь ; Александр  Прогаборский  идет  по  бульвару  вместе  с  Мартыновым  и  тайком  от  ангелов. Мартынов  шагает  один. К  метро , инородным  телом , не  без  некоторых  затруднений  раскрыв  желтый  зонт.
Мартынову  ничем  не  хуже , чем  сознательно  не  имеющего  с  собой  никакого  зонта  Александру  Прогаборскому.
- Меня , - сказал  Александр , -  никто  ни  за  что  не  сумеет  заставить  что-либо  делать  помимо  моей  воли. Ни  жениться , ни  тащиться , ни  испытывать  нездоровое  восхищением  к  конкурсам  вроде «Самый  сильный  человек» , где  квадратные  дебилы  настырно  разгоняют  своими  зубами  по  взлетной  полосе  пассажирские  лайнеры. Мне  даже  зонт  с  собой  носить  никто  не  заставит.
- Без  зонта , - сказал  Мартынов , - ты , Саша , можешь  заболеть. Если , конечно , льет  дождь – в  других  случаях  он  не  так  нужен. Захвораешь  и  с  женщинами  проблемы  будут.
- Как  будто  у  меня  сейчас  нет  с  ними  проблем , - запальчиво  фыркнул  Александр.
- Есть? –  едва  ли  поразившись  услышанным  признанием , поинтересовался  Мартынов.
- Большие , - ответил  Прогаборский. - Но  не  физического  свойства.
- Не  считая  индивидуальных  особенностей  твоих  проблем , - усмехнулся  Мартынов , - все  это  для  меня  уже  затрагивало. Не  все , но  это: дождь , зонт , женщина.
  Мой  абордажный  топор  застрял  у  нее  в  голове. Я  пытаюсь  его  вытащить , но  в  этот  момент  я  абсолютно  беззащитен  перед  лицом  подбегающих  ко  мне  сзади.
  Боже , сделай  так , чтобы  они  не  были  педерастами.
- То  есть? – недоуменно  наморщил  лоб  Прогаборский.
- Хорошевское  шоссе , - промолвил  Мартынов. - Идет  мелкий  дождь , и  я  пока  не  под  зонтом: левая  рука  у  меня  занята  сигаретой , другая  бутылкой  пива. Мне  не  хотелось  занимать  их  чем-нибудь  еще. Но  дождь  со  временем  полил  сильнее. Я  был  вынужден  достать  зонт - резко  его  открываю… резко  потому  что  уже  ливень , открываю , и  зонт  с  его  рукояткой остаются  у  меня  в  разных  руках. Зонт  без  ручки  и  сама  железная  палка. Я  пробую  засунуть  их  друг  в  друга , ничего  не  получается , дождь  набирает  обороты - без  очереди  тебя  пустят  лишь  под  меч. Золотая  проволока  к  ее  сладенькой  шейке , ой , как  покоряюще , ой , как  мне  нездоровится – кто-то  осмелится. Не  я , не  ты…
- Подожди , я  как-то  не  очень  тебя….
- Ждать  не  стану. Рассказывать  буду – рукоятка  зонта , подвижная  стена  прохладной  жидкости , и… старику  Молоху  нужны   новые  жертвы… и…  передо  мной  объявляется  потрясающе  пахнущая  женщина  с  красным  зонтом. Засунуть  ей  казалось  мне  проще , чем  железную  палку  в  мой  зонт , но  я  просто  попросил  ее  разрешить  мне  дойти  до  подземки  рядом  с  ней. Под  ее  зонтом. Она  разрешила. Мы  молча  дошли  до «Полежаевской» , однако , спустившись  по  ступенькам  туда , где  сухо , она  стала  проявлять  излишнюю  активность – смотрит  мне  прямо  в  глаза , проводит  пальцем  по  лбу , по  вискам , говорит: «несчастный  ты  мой , совсем  промок - глупый … глупый … несчастный». Мне  это  не  понравилось.
- Неуважение , - уничижительно  крякнул  Александр.
- На  грани  любви.

  Тебе уже пора перестать  быть  собой , Санкт-Петербург. Белые  ночи , черные  дни , расфасованная  в  нервные  приступы  благодать  святого  духа. И  женщины. Как  показалось  Мартынову , не  слишком  рвующиеся  оставаться  твоими  дочерьми.
 Лена  Цыкова , Марина  Д-д , кто-то  еще , забыл  как  по  имени - ты  без  камелий , я  без  проб: с  тобой  остался  пить  текилу.
 Ее  немного.
 Ты  трезва.
 Я  прекращаю  раздеваться… в  июне  2003 года  Мартынов  покинул  столицу  меньше , чем  на  пять  полных  дней.
  Вдали  от  нее  его  рвала  и  точила  опасно  оперившаяся  грусть - безотносительно  того , что Александра  Прогаборского  спустя  примерно  год  после  их  предыдущей  встречи  благополучно  перевезли  из  больницы. Он  почти  умер , но  ничего  еще  не  потеряно.
Умрет.
Мартынов  когда-то  работал  с  Александром  на  улице  Удальцова ; они  курили  в  коридоре  «Галуаз-блондс» , и  Прогаборский  осознанно  раздавил  безвинную  мокрицу , непонятно  как  заползшую  в  его  пачку  сигарет.
Потом  у  него  долго  воняла  рука. Правая: мокрица  отдала  свою  жизнь  по  возможности  дорого , солнце  село , молния  блеснула , в  любой  вид  спорта  Мартынов  добавил  бы  разрешение  бить  ногами: «что , Лена… что , дядя?… что  ты  хочешь  вытащить  из  моей  головы , физически  схватив  меня  за  язык?» ; три  недели  назад  с  Прогаборским   случился  инфаркт , и  по  возвращению  домой  он  лежал , цепенел , не  суетился - без  женской  ласки.
Жена  с  ним  пока  не  спит. У  него  теперь  больное  сердце , и  она  считает , что  Александру  лучше  побыть  одному. И  днем , и  ночью. С  отсутствующим  взглядом  и  «Камерой  обскура» Набокова.
В  Москве  уже  второй  месяц  нечем  дышать.
Смерть  Александра  Прогаборского  в  этом  плане  мало  бы  что  изменила , хотя  загладываемый  им  кислород  тоже  не  был  бы  лишним. 
- Тебе  кто… тебе  моя  жена  сказала , что  я … эге… хой-йо… эге… практически  издох? –  прерывисто  спросил  у  Мартынова  отвернувшийся  от  стены  Прогаборский.
- Она , - признался  Мартынов. -  Приезжай , сказала. «Посиди  с  ним: Саша  со  дня  на  день  нас , вероятно ,  покинет».
- Не  могла  она  так  сказать. – Прогаборский  раздраженно  прокашлялся. – Могла , но  не  тебе… Да  и  тебе  могла. Надо  признать. Я  же  не  чувствую  никакой  целостности  бытия  и  живу  голой  правдой… не  пою  дифирамбы Хозяину , не  думаю  петь – не  думаю… не  нежусь  в  мраморных  бассейнах. Из-за  Маши  у  меня  постоянный  комплекс  неполноценности: она  меня  и  умней , и  добрей , но  незадолго  до  инфаркта  я  все  же  нашел… да!… в  чем  у  меня  перед  ней  преимущество – отгородился  от  грусти  самодовольной  усмешкой , напряг  руку…
- Ту  самую?
- А?
- Которой  мокрицу  на  Удальцова  раздавил?
- Не  помню. Наверное , ту. Оголил , напряг  и  сказал  ей: «Ты , Маша , и  умнее , и  добрее , и  денег  куда  больше , чем  мы  с  Мартыновым , зарабатываешь – все  это  так , но  зато  у  меня  рука  толще». Тебя , Мартынов , я  привел  для  примера - ты  из  тех  моих  немногих  знакомых , в  которых  она , помимо  всего  прочего , видит  людей. Не  претит  ей  подобная  мысль. Будда  скажет  про  тебя:  «зловонный» , она  добавит: «зловонный  и  непростой». Холодею  я… от  чего-то , сам  по  себе , пусть  остается  неразгаданным: толщина  моей  руки  не  сыграла  возлагаемой  на  нее  роли – Маша  сняла  кофту  и  напрягла  свою: худенькую , маленькую , но  на  ней  вздулись  такие  мышцы – я  буквально  услышал , как  у  меня  в  сердце  что-то  от  собственного  бессилия  лопнуло… А  так  она  женщина  хорошая: не  забыла , сколько  я  за  ней  в  прошлые  времена  ухаживал. И  цветы , и  в  пиццерию  на  последние  гроши – сейчас , Мартынов , она  уже  ухаживает  за  мной. Кормит  медом , в  ванну  под  локоть  ведет – врачу  даже  пригрозила  яйца  отрезать , если  он  с  выписанными  колесами  больше  меры  напутал. Я  ухаживал … за  ней , она … за  мной – так , вероятно , и  надо.
  Мартынову  кажется , что  Александру  с  женой  повезло. Пусти  меня  упасть , увидеть  океан , дойти  до  ручки , не  препятствуй  своей  душе  сделать  за  мой  счет  выдающуюся  карьеру - смеющийся  моржонок  на  обсосанном  пододеяльнике… тонкий  прищур  на  землистом  лице , у  Прогаборского  в  тридцать  один  год  обширный инфаркт.
  Торопись , незнакомка. Успей  в  мои  объятия , пока  я  не  замкнул  их  на  себе - это  тоже  повлияет  на  будущее  всего  мира ; Александр  Прогаборский  уже  не  курит , Мартынов  еще  может. И  курить , и  женщину – около  подъезда  Прогаборского  непуганно  застыла  дамочка  с  коляской.
  Не  предлагая  женщине  сличить  его  с  теми , кто  изъясняется  на  языке  однополой  любви , Мартынов  курит  отнюдь  не  траву  забвения.
  Он  давит  в  себе  врага. Рыхлые  десны , студеное  причастие , неувядаемая  умеренность , все  остальные  пули  пролетели  мимо. Пафос , присяги , демократизм , аксессуары  неведения - не  приближаясь  чувством  к  самому  низкому  уровню  мысли , данная  женщина  живет  гражданским  браком  со  второстепенным  бухгалтером  Геннадием «Инжиром» Лабовинченко. 
- Вы  бы  куда-нибудь  отошли , - сказала  она  Мартынову. -  А  то  моему  ребенку  вредно  вдыхать  ваш  дым: видите , как  он  плачет? Но  плачет  не  от  дыма - от  страха. Вас  он  боится.
- Меня? – нахмурился  Мартынов.
- Вас. Конкретно.
- Я  польщен , но  мне…
- Хотите  курить - курите , но  попробуйте  по  меньшей  мере  дым  из  ноздрей  не  выпускать. Вы  же  похожи … на  этого , на  дракона – моему  ребенку  очень  страшно  на  вас  смотреть.
- Хмм…
- На  некрупного  дракона , - поправилась  она.
- Преимущественно  травоядного , - дополнил  Мартынов.
- Очень  может  быть. Но  ребенку  этого  не  объяснить.
Молоком  любимой  женщины  утопленника  не  отпоить. Туман , из  фонарей  словно  бы  валит  дым , две  недели  подо  льдом , глубокий  вдох  перед  рвотой , Мартынов  уходит  от  подъезда  Александра  Прогаборского , брюнеток  с  колясками  он  видел  не  раз  и  не  два: в  Иосафатской  долине  все  встретимся. Не  увлекаясь  астрологией, с  заплывшими  очами  на  пятках - Мартынов  не  настаивает. Здравы  будем  в  спасении… глаза  на  пятках  заплыли  от  бесконечных  ударов  об  землю , но  их  возможно  и  нет ; Мартынов  на  подходе  к  метро «Калужская» - ему  бы  вовек  не  слышать  льющуюся  из  киосков  музыку.
Конфликт  сознаний. Здесь  тот  бой , который  я  не  могу  принять. Они  в  большинстве , им  нужнее - весь  мой  жизненный  путь  окрашен  тем  давним  узрением  тупика.
  Возле  входа  под  землю  торгуют  могильными  камнями.
На  одном  из  них  Мартынов  замечает  лицо.
  Знакомое. Свое.
  Он  удивлен.
- А  почему  на  этом  камне  мое  лицо? - спросил  Мартынов  у  торгующего  камнями  ветерана  в  бейсболке  «Lakers” – А  годы  жизни? Там написано «1973 – 2002» , но  ведь  я  еще  жив. Жив?… Я?
Кладбищенские  птицы  споют  мне  о  тех  днях… когда  в  крови  зарницы  останусь  на  бобах: тишина , покой  и  путь – что  мне  еще  остается , кроме  того, что  осталось.
«Красиво… Вы  из  знающих?».
«И  от  этого  охреневающих».
 Иван  Семенович  Гулянов  сверяет  физиономию  Мартынова  с  лицом  на  могильном  камне: поглядим , вопьемся , подставные  самаритяне… угроза  физической  расправы , нерастоможенная  иерусалимская  амбра - лица  совпадают. Иван  Семенович  старается  показать , что  он  в  этом  не  уверен , но  все-таки  вынужден  согласиться.
- Это  лицо , - сказал  он , - действительно  несколько  напоминает  ваше. Но  не  берите  в  голову! Не  принимайте  близко  к  сердцу! Признаюсь  вам  без  притворства - все  это  дым  и  иллюзия.
- Дым? – переспросил  Мартынов. - Иллюзия? Я  не  хочу  показаться  агрессивным , но  мне , дедушка , такие  дела…
- Просто  под  рукой  у  того , кто  работал  с  этим  камнем , оказался  ваша  снимок. Должно  же  на  нем  быть  чье-то  лицо. От  этого  никуда  не  денешься - законы  жанра.
- Вполне  логично , - согласился  Мартынов.
- А  что , если  я  уступлю  его  вам  с  приличной  скидкой? Поставите  у  себя  в  спальне , как  в  старые  достопамятные  времена  гробы  загодя  ставили , и  спокойно  живите , будто  бы  это  не  ваше  лицо  с  могильного  камня  на  вас  косится. – Гулянов  весело  протянул  руку. - Ну , как  предложение? Покупаете?
- Я  подумаю.
- Хорошо  подумайте.
- Но  не  о  хорошем , - вздохнул  Мартынов.
- Кто  знает , - улыбнулся  старик.
 Иван  Семенович  Гулянов  пляшет  от  разобранной  печки - ему  скоро  умирать  и  он  надеется  на  какое-нибудь  приемлемое  продолжение  суеты.
 Он  не  глуп. Но  и  не  очень  умен: его  бейсболка  вызывает  у  Мартынова  определенные  ассоциации.
Пятью , шестью  днями  ранее  он  смотрел  телевизор  с  разговорчивой  Ириной  Глазковой - шла  трансляция  важнейшей  седьмой  игры  плей-офф  с  участием «Lakers» и , увидев на экране  Шакила О‘Нила , Ирина  сказала  Мартынову: «Знаешь , Мартын , а  ведь  даже  ты  с  Шаком  вряд  ли  справишься. Ну , если  махач  руками – без  дубья  и  отравленных  дротиков».
Мартынов  ответил  ей , что  он  не  справился  бы  с  ним  и  при  помощи  откопанной  на  вологодчине  палицы  Зиновия  Кособрюха , но  его  невольно  поразило  другое: Ирина  Глазкова  не  иронизировала , и  не  издевалась. Он  не  сделал  для  нее  ничего  дельного – выбросил  за  ненадобностью  свой  бумажник , подавился  зеленой  грушей , потихоньку  сдавал , а  она  относилась  к  Мартынову  с необъяснимым  для  него  уважением.
Вот  только  не  спала. Уставая  затемно , перегрызая  канаты  привязанности - скользкие  бисексуалки , докрученная  до  ненависти  любовь , под  мои  блюзы  соседи  спешат  заняться  сексом ; в  метро  Мартынов  читал. Прикладывался  сузившимися  глазами  к  Альберу  Камю.
К  «Чуме».
  Скучно , нравоучительно. По  настроению. Могильный  камень  с  моим  лицом , амбивалентные  воспоминания  о  подвенечной  зажатости  Ирины  Глазковой - у   Мартынова  его  настроение. Он  сам  виноват  в  своей  жизни.
Женщина  в  длинной  юбке  трется  об  Мартынова  завлекательно  большой  грудью , но  ранний  период  творчества  его  либидо  уже миновал. Она  не  вовремя - Мартынов  листает «Чуму» , он  ощущает  себя , словно  бы  оригинал  его  члена  далеко  не  вчера  сдан  в  музей  нескладной молодости , безболезненно  скончавшийся  от  передозировки  отпущенных  на  нее  лет  и  не  переводимой  на  наречие  сегодняшнего  дня - в  глухие  запасники  этого  музея. Не  удостоившись  детальных  характеристик  в  глянцевом  буклете…
  Женщина  не  заглядывает  в  его  книгу.
Мартынов  в  ее  рот. Деморализованный  Купидон  загоняет  в  вену  тупую  иглу.
  Псалом , петь  отходной  псалом. Господь  сила  моя  и  моя  же  слабость - в  зависимости  от  комментариев  Амура  и  Эрота  на  полях  моего  духовного  завещания.
 «Она  смотрела  на  меня  сверху  вниз…».
 «Тварь , Мартынов. Что  сказать».
 «… когда  я , напившись , лежал  на  полу» - когда  Мартынов  почти  на  ходу  выходит  из  вагона , женщина  за  Мартыновым  не  идет. 
  Пока  просто  мрак , но  скоро  будет  мрак  и  луна.
Мрак. Но  и  луна. Она  манит  Мартынова  лететь  к  ней - подчинив  собственное  тело  в  комплексе. Или  спать. Перечислив  все  еще  жизнеспособные  органы  в  убывающем  порядке. Начав  с  головы.
Один , два , сбился… один , два , по  пушкинским  местам  с  волочащейся  за  спиной  погремушкой – Петровское , Тригорское , Воскресенское , Сатана  и  Серух , садовник-селекционер  из  парка  Уэно, всплывающие  из  далекого  отрочества  строки  Мусы  Джалиля: «кровопийца  бандит , он  трусливо  бежит , а  за  ним  по  пятам  наш  отважный  джигит».
Мартынов  собирается  лететь  к  луне: к  багряному  полукругу  в  его  нигде  не  задерживающемся  зрении. И  он  полетел. Может  быть, и  заснул - через  час  он  снова  курит  в  своей  комнате. Без  страховки  практикует  одиночество  и  стоит  у  разбитого  окна.
Он  разбил  его , летая  к  луне.
Наверное.
В  комнате  валяется  камень , и  версия , что  его  окно  разбили  брошенным  с  улицы  булыжником , Мартыновым , разумеется , не  отвергается.
  Как  и  та , в  которой  он  настаивает  на  своем  благополучном  возвращении - держится  своего , неосмотрительно  наступая  на  многочисленные  осколки.
 Размазывает  блеклую  юшку  по  старому  ковру , силясь  вспомнить , откуда  же  он  помнит  слова  из  йоркширского  гомилиария. Но  ему  не  вспоминается: храп  разума , шипящее  радио , чувствительный  сдвиг  на  потайных  уровнях  мироощущения. На  ветке  выводит  замечательную  мелодию  отдохнувший  соловей.
Луна , соловей – идиллия. Но  соловей  начинает  испражняться.
Реальность.   

«Реальность… реальность… как  же  страшно  звучит – по  словам  моего  любимого  поэта  Максимилиана  Волошина: «цели  мудрого  не  среди  реальностей  жизни». Согласен , Мартын?».
«Я , Ира , не  отношу  себя  к…».
«Да?».
«В  общем , конечно , согласен. Глупо  спорить».       








    











                3

  Анфиса  Ямцова  прекрасно  помнит  те  славные  дни , когда  она  еще  опасалась  ездить  в  лифте  с  незнакомыми  мужчинами. Такое  было , было… было  же… правда - те  дни  давно  позади. Сейчас  незнакомые  мужчины  опасаются  ездить  в  лифте  уже  с  ней. Дело  в  ее  внешнем  виде - муэдзин  выкрикивает  слова  азана , схватившись  большим  и  указательным  пальцем  за  мочки  ушей , его  Это  обречено  в  нем  на  провал? жизнь  без  секса - все  равно  жизнь! не  ори - у  Анфисы  Ямцовой  верхняя  челюсть  несколько  выступала  над  нижней: с рождения , на  какой-то  миллиметр , но  Ямцова  желала  их  идеального  уравнения  и , накопив  денег , обратилась  к  не  верившему  в  законченность  своего  всестороннего  образования  пластическому  чудотворцу  Леониду  Краве - крымскому  караиму  с  автобиографичным   чубом  и  изощренно  корявой  наколкой «Aut  Caesar , aut  nihil».
  Прикус  он  ей  изменил , однако  от  произошедших  перемен  и  белый  кролик  бы  себе  вены  прокусил – теперь  верхняя  челюсть  у  Анфисы  Ямцовой  над  нижней  не  выпирает ; у  Анфисы  отныне  лидирует  нижняя. Между  ней  и  верхней  с  недавнего  времени  гораздо  больший  зазор – можно  ли  в  него  вертикально  поставить  бутылку  с  шампунем? Можно. И  не  только  плоскую.
Для  Ямцовой  первопричина  волнений  опасающихся  ездить  с  ней  в  лифте  мужчин , конечно , ясна , но  Анфиса  Ямцова  все  же  женщина , и  ей  неприятно  принимать  подобные  знаки  внимания , когда , увидев  ее , мужчины  сначала  просто  отшатываются , а  затем  чуть  ли  не  на  ее  глазах  начинают  седеют. Впрочем, мужчин  тоже  понять  нетрудно. Нетрудно , но  не  ей  же , не  женщине… ее  супруг-бухгалтер  Павел  Ямцов  ложиться  спать  после  нее: на  Анфису  он  не  смотрит , но  тем  ни  менее  засыпает  не  сразу , Анфиса  же  по  ночам  практически  не  спит – и  не  молча , баранов  считает. До  полуночи  про  себя , затем  постепенно  утрачивает  чувство  реальности  и  уже  вслух. Тихо – размеренно , как  метроном: «Девятьсот  шестьдесят  один  баран , девятьсот  шестьдесят  два  барана…».
Бараны , бараны… слон. Трубит , галдит , хочет  что-то  донести – не  каркай , слон. Горя  не  будет. Я  убежден. Уверен… 
Павел  Ямцов  на  работе  настолько  устал , что  баранами  и  слонами  его  не  возьмешь, и  он  засыпает. Покидая  неспокойное  бодрствование  с  уничижительными  размышлениями – мне  же  столько  всего  обдумать  надо , и  по  службе  кое-что , и  феномен  Могильного  озера , где  вода  одновременно  и  пресная , и  соленая , я  бы  подумал  и  о  священной  для  сикхов  книге «Ади  Грантх» – они  обмахивают  ее  опахалом  и  в  ней  говорится , что  человек  не  рождается  и  не  умирает ; эту  книгу  после  богослужения  уносят  на  отдых , я  совершаю  незначительное  восхождение  к  своей  одиозной  недосягаемости ,  у  моей  жены  очень  много  свободного  времени , но  она  ночь  за  ночью  тратит  его  впустую - баранов  считает… не  понимаю , как  она  может  быть  такой  недалекой… но  от  кого  недалекой… теолог  Зом , камчатские  зомби , сплю  ли  я  сейчас  или  нет? я  сплю , а  она  не  спит , на  вторую  тысячу  пошла… страшная , как  смерть… врагу  не  пожелаешь…
Ямцов  спит – в  его  сне  из  электрической  лампы  каплет  невидимый  дождь , кап-кап , дынг-дынг , Павел  Ямцов  рук  под  него  не  подставляет: они  у  него  за  спиной , на  них  чужие  отпечатки  пальцев , чье  общее  количество  у  Ямцова  нечетно ; Квинт  Септилий  Тертуллиан  объясняет  народу  основные  принципы «De  idololatria» , он  строго  рекомендует  никак  не  соприкасаться  с  языческим  миром, и  из  толпы , где  сдавленно  морщится  Павел  Ямцов , раздаются  объединенные  единым  смыслом  выкрики: «Я  же  чиновник , мне  волей-неволей  приходится  иметь  дело  с  культом  императора… а  я  солдат , не  бросать  же  мне  в  грязь  знамя  с  идолами… ну , а  мы  с  Фабием  столяры – если  мы  не  будем  строить  языческих  храмов , мы  же  с  голоду  сдохнем!».
 «И  не  только  они! - кричат  из  толпы. - Поступая  так , как ты  нас  наставляешь , мы  все  ноги  протянем!».
  «Помрем… не  вернемся!» ; непонимающе  пожимая  плечами , Тертуллиан  бросает  в  народ: «Да  кто  же  вам  обещал , что  вы  должны  жить?!».
 Услышав  приказ  провидения , Павел  Ямцов  перемещается  в  современную  летающую   квартиру - перед  ним  альбомы  сумевшего  найти  мифологию  в  советской  послевоенной  реальности  Ильи  Казакова , из  двух  проигрывателей , перекрывая  друг  друга , идут  «Румынская  рапсодия» Джордже  Энеску  и  песня  Любаши  из  оперы  Римского-Корсакого «Царская  невеста» ; на  лице  у  Ямцова  жесткая  истина. Он  очень  маленький , маленький… я  маленький… мне  грустно…. после  не  запомнившегося  ему  инцидента  у  него  отрезали  половину  тела. Беззлобно  подумали , какую  из  них  оставить  в  живых  и  остановились  на  более  думающей – Павел  стоит  в  пыльном  углу  наподобие  бюста , с  его  ресниц  свисают  трехкрылые  муравьи ,  с  ним  мерно  беседует  накачанный  старик  Валентин «Jet» Халоев.
 «Почему  я  на  старости  лет  взялся  читать  все  эти «Реактанты  острой  фазы  воспаления» и  «Актуальные  проблемы  общей  паразитологии»? Просто  мне  вознамерилось  взять  с  собой  в  могилу  побольше  знаний» ; по  располагающейся  напротив  Ямцова  отвесной  стене  уперто  ползет  поползень. Павлу  не  интересно , что  является  его  profession  de  foi , но  кроме  бивней-шмелей , пляшущих  человечков  с  термоядерными  мухобойками  и  капитана  английской  армии  Шрапнелла , там  кое-кто  еще.
Женщины.
- Дорогуша , вы  нам  не  расскажете  почему  у  вас  такое  взрослое  выражение  лица? – спросила  у  Ямцова  крашеная  блондинка  с  выпученными , как  у  рыбы  прыгуна , очами-зеркалами. – Вы  сами  еще  такой  маленький , а  выражение  лица…
- Я  не  еще  маленький.
- Как  не  еще? – удивилась  блондинка. – Стоите  в  углу , невнятно  дышите , никого  не  лапаете… Наверняка  и  о  потере  ног  со  всем  остальным  не  слишком  жалеете.
- Жалею…
- Маленький…
- Вы  мне...
- Еще  совсем  маленький…
- Повторяю , я  не  еще  маленький! - осадил  ее  Ямцов. – Я  маленький , но  не  еще. Уже. – Павел  Ямцов  попытался  вспомнить  кто  и  зачем  низвел  его  до  положения  бюста , но  нет , не  смог. – Уже  маленький.
 С  этим  Ямцов  и  проснулся – проблемы , фонтаны…. где-то  во  мне - что-то   бьет  фонтаном , и  Ясер  Арафат  едет  на  самокате , на  чьем  подбрюшье  по-арабски  написано «Сделано  в  Израиле» ; якутские  олонхо  стыдятся  того , что  в  создании Коминтерна  сказалось  и  их  мизерное  участие , поток  сознания  перекрыт! тело  напополам  не  разрублено! на  часах  четверть  девятого  и  Ямцову  пора  на  работу.
Сидеть  в  одном  кабинете  с  шефом. Анализировать , чем  же  пахнут  песни  Николая  Баскова  из  его однокассетного  магнитофона – у  шефа  в  кабинете  ремонт , ему  меняют  мебель  и  кладут  радиальный  паркет ; Геннадий  Кипинский  говорит, что  для  счастья  ему  нужно  очень  много  счастья  и  «дело  такое , Ямцов - когда  я  думаю, я  учусь  при  этом  ни  о  чем  не  думать» ; приближаясь  к  своему  офису  на  Поварской , Павел  не  забывал  о  продолжавшейся  в  Москве  эпидемии  гриппа. 
 Увидев  Геннадия  Кипинского , вставлявшего  кассету  с  Басковым  и  покорно  усмехающегося  в  оскалившуюся  пасть  нового  дня , Ямцов  зашелся  в  громогласном  приступе  кашля.
Кипинский  от  него  этого  не  ожидал. Как  ненадолго  воскресшая  дрозофила  не  ожидала  посмертной  славы  от  генетиков , пропустивших  ее  воскрешение  за  партией  в  нарды.
- Подавились , Павел? – спросил  Кипинский. – Может  быть , вас  по  спине  постучать? Рукой , чем-нибудь  потяжелее?
- Приболел  я , Геннадий  Арнольдович , - ответил  Ямцов. – Но  ничего  венерического , всего  лишь  инфлюэнца – переборю  с  божьей  помощью , прямо на  рабочем  месте  с  ней  справлюсь. – Повторив  прежнюю  канонаду , Павел  Ямцов  придал  ей  еще  большую  насыщенность. – Покойника  выносят  ногами  вперед  из-за  старинного  поверья , что  он  не  найдет  дороги  домой – наивно , Геннадий  Арнольдович , мы  бы  с  вами  непременно  нашли , я  пока  не  спешу , но  вы  же  старше , вам…
- Идите отсюда , Ямцов , - недовольно повысил голос Кипинский , - я  бы  посадил  вас  в  другой  кабинет , но  там  тоже  люди – они  менее  ценные  сотрудники , чем  вы , но  мне… Как  бы  сказать…
- Пусть  живут , Николай  Арнольдович. Скажите  так.
- До  свидания , Павел. Даже  не  пытайтесь  вернуться  раньше  четверга. Я  на  проходной  предупрежу , чтобы  вас  жестоко  спустили  с  лестницы , если  все  же  попытаетесь.
  Ямцов  не  будет  пытаться – он  изображал  грипп  не  для  того , чтобы  надоедать  себе  препирательствами  с  малообразованной  охраной ; его  мать  не  выгоняли  перед  родами  на  мороз , самого  новорожденного  Ямцова  никто  не  окунал  в  ледяную  воду , и  прохаживаясь по Кутузовскому проспекту , он не ищет  такого  онто-ластика , который  бы  стер  с  неба  все  облака. Он  не  спешит  домой.
Из-за  жены.
Набрав  в  телефонном  автомате  номер  службы  знакомств , Ямцов  спросил  у  низкого  женского  голоса: «А  что  вы  можете  предложить , если  мне  придет  в  голову  познакомиться  с  кенгуру? Не  обязательно  для  секса?».
«Мы  советуем… советуйте… значит , так… я  слушаю» - Павлу  посоветовали  обратиться  к  высококлассному  мозгоправу.
 Даже  дали  адрес  и  телефон.
 Ямцов  сказал , что  это  ему  ни  к  чему – он , если  и  берет  в  руки  нож , все  равно  ни  за  кем  с  ним  не  бегает.
«А  Наполеон  бегал... нас  это  не  касается… бегал , бегал» - за  ежедневно  предававшим  его  Фуше , истерично  крича: «Возьмите  этот  нож  и  воткните  его  мне  в грудь! Это  будет  честнее  того , что  вы  со  мной   делаете!».
На  подошвах  Ямцова  слизь  раздавленных  гусениц. Павел  движется , наплывает , заходит  в  магазин  оргтехники ; его  жена  выходила  за  Павла  еще  не  лишившись  невинности , но  уже  в  первый  раз  захотела  быть  сверху ; на  экране  телевизора… сразу  четырех… нет , двенадцати… один  на  один  выносится  Тьерри  Анри.
Не  бьет.
Потому  что  вынесся  без  мяча – на  годовщину  своей  свадьбы  Ямцов  не  заводил  музыки. Уже  на  вторую. Но  музыка  была – плохая , веселая , много. Соседи  гуляли. «Ула-ла-ла! Гы-гы-гы! Всех  люблю , всех… везде… и  туда , и  сюда!».
Лучше  бы  они  впали  в  великую  печаль. 
У  них  сын-школьник… еще  триста  лет  назад  на  латыни  говорил  любой  школьник: им  не  разрешали  использовать  родной  язык  даже  во  время  школьных  игр. Но  это  в  Англии. Где  развито  поло. Мне  до  него… никакого… ни  разу - Тамерлан , наверное , разнес  Золотую  орду  не  только  в  силу  того , что  его  приближенные   изредка  вскакивали  на  низких  лошадей  и  гоняли  самодельными  молотками  ворованный  шарик. Или  баранью  голову. «Бедный  парень. Хочет  вставить» - песня  с  подобным  названием  прошла  бы  любую  ротацию.
Надо  взять  выписку  из  домовой  книги. В  ЖЭКе  тоже  очередь , и  Павел  Ямцов  мрачно  говорит  уставившейся  на  него  старухе: «Коли  вам  пришло  в  голову  открыть  рот , то  это  можно. Но  только  без  слов. Я  здесь  не  общаться».

Жизнь  течет. Как  из  бачка  подтекает.
Пришел  на  работу , снова  кашляю , но  что-то  не  то ; Кипинский  сер  и  не  на  ногах.
Сидит. С  кувшином , где  в  эту  секунду  растворяется  три-четыре  таблетки аспирина.
- Хреново  мне , Павел , - пробормотал  Геннадий  Арнольдович. – На  тебя  баллон  катить  не  буду , но  какая-то  гнида  меня  все-таки  заразила. Ты-то  как? Выздоровел?
- Я  бы  так  не  сказал. Мне  бы  еще  день , полтора  помаяться  без  дела  и  соком  алоэ  на  пару  с  кагором  заразу  пожучить. Пожучить… Первый  раз  в  жизни  произнес  это  слово. Листьями  мать-и-мачехи , корневищами  прямо  стоящей  лапчатки , экстрактом  прополиса…
- Ты , Ямцов , - перебил  его  Кипинский , - свою  варежку  все  же  закрой. По-добру , по-здорову. Пока  я  не  начал  тебе  прямо  в  ноздри  чихать.
- Так  мне  остаться? – подчернуто  сухо  спросил  Ямцов. – Хотите  толкаться  здесь  вместе  и  по-товарищески  обмениваться  микробами?
- Ничего  лучшего  я  предложить  вам  не  могу , - развел  руками  Кипинский. – Будьте  сильнее  ваших  опасений.
- Они  у  меня  очень  сильные…
- Вас  что-то  не  устраивает?
- Меня  все  устраивает , - сказал  Ямцов. – Я  остаюсь. На  вашу  душу  грех  ляжет , если  остаюсь  ненадолго.
   Павел  Ямцов  смотрит  на  заставку  компьютера - крещение  в  Москве-реке  Дивей-мурзы  и  его  людей: добровольно  от  своей  веры  они  не  отказались  и  их  бьют  по  головам , и  сбрасывают  в  прорубь ; Павел с  далеко  идущими  планами  размышляет , что , пусть  я  даже  и  заболею… тогда  я  минимум  неделю  на  работе  не  появлюсь. А  дома  и  еще  дольше. За  город  поеду - у  меня  же  в  Щербинке живет знакомая штукатурщица. С  каким-нибудь идиотом , который , меряя  температуру , засовывает  градусник  себе  в  рот. Затем  перекусывает – не  хочет  знать  о  себе  правды.
Посмотреть  бы  в  лицо  тому , кто  написал  в  Талмуде «Прерывающий  учебу , чтобы  сказать , как  красиво  это  дерево , заслуживает  смерти». Или  он  имел  в  виду , что  об  этом  ни  к  чему  говорить? Достаточно  просто  встать  под  ним  и  восхищенно  уставиться?
Нет , там  написано  несколько  об  ином. Но  где  же  я  читал  о  выставлявшемся  на  гигиенической  выставке  в  Дрездене  поясе  целомудрия? В  иркутских  мемуарах  «Пассивного  красноармейца»?
Между  строк  избирательного  бюллетеня?
Я  Павел… Павел… я.
Дело  проиграно.
- Куда  делся  Кипинский? – не  увидев  его  на  следующий  день  в  своем  кабинете , поинтересовался  Ямцов  у  встреченной  им  в  коридоре Татьяны Фединой. – Шеф  у  себя? Но  его  же  там  нет , я  смотрел.
- В  больнице  он , Паша , - ответила  Татьяна. – Сегодня  ночью  на  скорой  увезли. Серьезное  у  него  что-то. От  такой  формы  гриппа , как  говорят , и  копыта  отбросить  можно. 
- Главное , - пробормотал  Ямцов , - их  далеко  не  отбрасывать…
- Ты  же  с  ним , - сказала  Федина , - в  одном  кабинете  работал: если  он  кого-нибудь  заразил , то  тебя. В  первую  очередь. Как  твое  самочувствие? Ничего  лишнего  в  плане  прилечь  и  за  сознание  не  держаться?
- Пока  все  под  контролем , - негромко  ответил  Ямцов. – Под  контролем  того , кому  и  довериться  не  страшно.
- На  этом , - усмехнулась  атеистка  Федина , - довольно  многие  обжигались.
- Не  твоего  ума дело , Татьяна… Женщины , к  твоему  сведению , вообще  не  могут  спастись. К  тому  же  они  помеха  для  спасения  мужчины. И , покаявшись , запомни  лично - для  того , чтобы  достичь  состояния  Будды , каждая  отдельно  взятая  женщина  все  равно  должна  стать  мужчиной. – Павел  Ямцов  с  трудом  удержался  от  искушения  заглянуть  Татьяне  за  ворот  блузки. – Вот  станешь , тогда  и  поговорим.
Ямцов  мужчиной  уже  стал – не  таким  физически  здоровым , как  Николай  Кипинский , но  начиная  с  характера. Готового  его  подвести: раз  и  Кипинского  с  ревом  сирены  ночью  увозят , то  лично  я  от  этой  инфекции  приникну  к   колючей  больничной  подушке  на  довольно  продолжительное  время , и  волосы  на  макушке , чтобы  смазать  их  елеем , у  меня  никто  выстригать  не  будет - мое  пострижение  в  монахи  еще  впереди: оно  у  меня  запланировано  на восьмой  день  подряд  без  эрекции , но  метаться  в  бреду  в  палате  на  шесть  человек  не  пошло  бы  на  пользу  и  корейскому  мученику  Ичходону - он  страдал  за  свою  буддийскую  веру , а  я  бы  стонал  под  мигающей  лампой  и  видел  себя  между  насквозь  пропотевшей  доской , определенно  по  месту  лежащей  на  спинах  четырех  лошадей , и  огромным  барабаном  Ивана  Грозного.
«Олла  Билла! Олла  Билла! Бог  в  помощь!».
Кто-то  атакует. Выпью  до  обеда  одну  и  пока  не  доем , ни  капли  больше. Потом , конечно , нажрусь. Как это  было  принято  на  Руси – по  ходу  приема  пищи  ничего , но  затем  можно. Вплоть  до  полноценного  шока  у  приглашенных  к  трапезе  иностранцев , опасавшихся  двинуть  ногой  под  столом , где  всегда  кто-нибудь  отдыхал, и  обескураженно  писавших , что  русский  воин , если  ему  дан  приказ  отступать , возлагает  все  надежды  на  быстрый  бег  с  поля  брани. Но  попав  в  плен , не  защищается  и  не  просит  о  пощаде - в  его  взгляде  просматривается  только: «коли  так , то  я  должен  умереть». Турок  валяется  в  ногах ; протягивая  обе  руки , словно  бы  предлагает  себя  связать: хнычет , ревет , соглашается  стать  рабом - русский  мужик  мрачно  смотрит  в  глаза  победителей  и  лишь  настороженно  почесывает  широкую  грудь.
Никому  не  желая  пройти  его  путем. Зажав  в  ладони  копеечный  крестик.

Ямцов  ест  запеченную  с  грибами  форель. Размышляет , взять  ли  еще  креветок. С  авокадо…  при  опасности  встретить  в  ресторане  жену  следует  накрыться  газетой  и  уползать  к  выходу. Тогда  она  не  узнает. Но  может  и  узнать. На  веревочках? не  Анфиса – спускается  корыто  с  перекидывающимися  в  преферанс  бесами.
Шесть  четвертых , я  вист , я  второй  вист , отдыхайте , страдальцы, у  меня  чистые  девять. Перезаклад , Луп! Мое  дело , Бун! Скажи  ему , Паша! Я  бы  сказал  да  боязно. И  за  себя , и  за  Россию.
Павел Ямцов  держится  в  стороне  от  обостренной  державности , и великие , заключенные  в  нем  силы  не  хотят  выходить  наружу ; у  него  крайне  грязный  рукав – забрызгала  машина? Лицо  протер.
Так  он  шутит – на  крыше  автобуса , закинув  ногу  на  ногу , лежит  малоактивный  босяк  Цыпус  и  раскованно  играет  на  трубе. И  что  играет? Ничего.
Играет , но  без  звука - в  одной  руке  труба , в  другой  сигарета. Вероятно , с  марихуаной. Отпустите  моего  волка , он  не  позволял  себе  с  вами  ничего  плохого: женщины  в  жизни  Ямцова  играли  на  его  нервах. Хотя  тоже  не  играли. Просто  бренчали.
Католики  читают  перед  едой  главы  из  книги  Захарии , протестанты  называют  изображения  Христа  Великим  Ваалом ; созвонимся , на  Судный  день , да… человека , сделавшего  мне  добро , я… убьешь?… если  и  так , то  по-хорошему.
Князь  Владимир  подчинял  суду  духовной  власти  всех  людей , над  которыми  совершил  чудо  официально  признанный  святой , Павел  Ямцов  зажимал  ногами  пробирку  и  пил  из  нее  кефир , растяжка  у  него  еще  с  юношеского  увлечения  боковыми  ответвлениями ушу ; в литре кефира  двадцать  пять  граммов  водки – он  выпил  пятьдесят  две  пробирки , песня  Тины  Тернер «Simply  the  best» напомнила  Ямцову , что  под  нее  выходил  на  ринг  младший  Кличко. Минут  через  пять  избитый  неким  сорокалетним  полулюбителем.
Совестливость  Павла  Ямцова  все  чаще  дает  сбои. Пришел… не  звали , пришел… от  меня  он  ничего  не  дождется , больше  никакого  чтения  Библии  по  ролям , часы – солдаты  времени , время – оболочка  часов ; щипая  себя  за  ляжки , Павел  не  сказал  вошедшему  в  ресторан  телу: «с  такой  задницей , как  у  тебя , тебе , Егор , многое  по  плечу» ; садящийся  рядом  с  Ямцовым  господин  является  его  сослуживцем  Егор  Мухалиным , настоятельно  просившим  у  судьбы  не  пробивать  ему  голову  стеной  и  в  первую  из  ноябрьских  ночей  2001  года  коловшимся  сразу  в  обе  руки.
- Приятного  аппетита , Павел , - промолвил  Мухалин. – Беда  пришла , мы  не  укрылись… Тебе  уже  сообщили?
- Насчет  чего?
- Если  бы  тебе  сообщили , - нахмурился  Мухалин , - ты  бы  знал  насчет  чего. Но  тебе  никто  ничего  не  сообщал.
- Говори , Егор. Открой  рот  и  осторожно , по  чуть-чуть - хватит  показывать  глазами  вокруг  да  около. Что  там  у  вас?
- У  нас , Павел , у  всех  у  нас.
- Чего  у  нас? – спросил  Ямцов.
- Снег…
- Опять  наширялся?
- Снег. Прошлой  зимой. Он  лежал  очень  тонко – отливая , я  почти  всегда  доставал  до  земли. Мне  отпущен  маленький  временной  срок , еще  меньший  пространственный…
- Никто  не  разорился? Не  умер?
- Умер. Да-с. Геннадий  Арнольдович  Кипинский. ****ун  и  душа-человек , доминошник  и  бизнесмен  - час  назад  из  больницы  звонили. Короче  доедай , Павел , свою  чушь  и  пойдем  в  офис , помянуть  надо. Женщины  уже  накрывают.
Сегодня  помянем  Кипинского , завтра  помянут  меня… Ямцова  и  до  известия  о  смерти  шефа  не  отпускали  мысли  о  том , что  он  его  заразил – «он  меня… меня… меня! вздернуть  бы  его  до  нашего  знакомства…  вон  там. На  каменной  виселице»- теперь  все  представляется  намного  сложнее: в  какой-то  степени  проще , но  Павла  подобная  простота  не  релаксирует. Ему  не  нравится  ситуация, когда  уже  пора  начинать  нравиться  Богу.
Мне  бы  лет  двадцать , двадцать  пять… подивился  и  исчезай… и  все  бросить?… я  не  первый  год  считаю  тебя  умершим ; в  офис  он  с  Мухалиным  не  пошел. Он , конечно , мог  бы  пойти: обниматься , рыдать  у  кого-нибудь  в  коленях - тем  самым  передавая  заразу ; ему  бы  говорили: «успокойся , Павлик , boys  don’t  cry» , а  он  бы , внутренне  усмехаясь , тащил  их  за  собой.
  Нужно  ли  ему  это? Может , и  нужно , но  Ямцов  переборет  свою  потребность  относительно  проследования  за  Кипинским  не  в  одиночестве.
  Переломает. Изживет.
  Насколько  сумеет.

 Одну  грудь  слизал , вторую. Иду  вкладывать  сбережения  в  костер  из  сандалового  дерева. Впереди  моей  армии  священник  и  женщины  с  детьми – они  полягут  первыми.
Болезнь  начинает  сказываться. Я  Павел-ага. Спокойные  голоса  христианских  пушек  заглушат  истошные  вопли  людей  с  кривыми  саблями. Прошлой  ночью  мне  доставлял  удовольствие  Гребенщиков.
Чего?
Своей  музыкой.
Тогда  ладно.
Из  приземлившейся  в  Царицыно  летающей  тарелки  выходят  зеленые  живчики  с  рыбьими  зубами  вместо  глаз. За  ними  вылезает  Господь. Меняется  в  лице , безрадостно  кричит: «Как , опять  Земля?! Я  здесь  уже  был! Хоть  бы  что-нибудь  путное  получилось!».
Сколько  же  будет  на  часах , когда  Павел  Ямцов  посмотрит  на  них  в  последний  раз? На  них , на  солдатах? отойдите  назад. Смело, на  новые  исходные – разыскиваемая  девушка  Теламида  укрывается  в  храме  и  эфесский  правитель  ее  не  трогает: окружая  со  всех  сторон  и  обрекая  на  голодную  смерть. Но  она  опередила  ее , повесившись. Лед  сломан… это  еще  что? руки  отбиты , в  пояснице  растет  клубника , небольшая  группа  мятежников  укрывается  у  афинского  алтаря: святое  место. Преследовавшие  их  отряды  гоплитов  за  ними  не  идут: «Там  они  в  безопасности , резня  не  дозволена , мы  бессильны» ; некоторые  из  бунтовщиков  скончались  от  ран, алтарь  был  осквернен , он  оказался  не  в  состоянии  их  больше  защищать , и  они  погибли  быстрее , чем  успели  сдаться.
 О , гнев! Будь  мне  присущ! укроти  мгновенно  проникающую  скорбь. Смягчи  невероятно  страшащее  прозрение. Милая , красивая, если  вы  здоровы , давайте  поцелуемся. По  суевериям  скандинавских  даннов , если  у  используемой  для  гадания  вороны… если  она  здорова? неважно… если  у  нее  расправлены  крылья - это  неоспоримый  признак  грядущего  поражения. Павел  Ямцов  на  их  месте  поступил  бы  так: связал  вороне  крылья , и  она  бы  не  смогла  их  расправить - не  вырываясь  из  космологического  ничтожества , Ямцов  бредет  по  плоскости  тридевятого  меридиана. Его  сознание  изо  всех  сил  противится  освобождению. Увиденный  им  у  своего  подъезда  Юрий  Мамляев… откормленный  десятилетний  мальчик…  не  вызывает  у  Ямцова  ничего , помимо  раздражения.
Как  говорится - в  прежние  годы  с  нетерпением  ждал  гостей , а  теперь  каждые  пять  минут  бегаю  проверять , все  ли  двери  закрыты.
Ямцов  уже  не  верит , что  Христос  действительно  вернется. Павел  хочет  заказать  себе  серебряный  брелок  с  гравировкой «Я  жив» - Ямцов  тупо  бы  на  него  смотрел  и  после  кончины  кому-нибудь  завещал. И  на  него  бы  скашивался  кто-то  еще. Пока  бы  не  помер. Заканчивая  хрипеть , как  ишак  под  трехсоткилограммовым  тюком.
«Я  мыслю  по-русски , по-русски  вам  и  отвечу. Отстаньте , сволочи! Остерегитесь  беды!» ; бухгалтеру  Ямцову  нелегко  забыть  свои  ощущения  на  подмосковной  бензоклонке. Когда  к  нему  подошла  толпа  цыганок – часть  лезла  в  карман , оставшиеся  хватали  за  член ; Ямцов  с  натугой  вырвался , кому-то  ударил  по  роже , остальных  собирался  раздавить  машиной , но  день  был  потерян. На  плохое  настроение  и  мысли  о  третьем  рейхе.
О  геноциде  евреев  говорят  и  пишут  до  сих  пор , однако  о  том , что  Гитлер  уничтожил   целую  прорву  цыган  сожалеют  гораздо  меньше. Не  о  чем  сожалеть? Павел  Ямцов  не  делает  окончательного  вывода. И  что  еще? Паганини  гипнотизировал  слушателей  страшным  чахоточным  кашлем. А  еще? Марку  Туллию  дали  прозвище  Цицерон  из-за  его  физического  недостатка. Сicer – бородавка , быстрая  езда  на  осле - это  тот  порок , от  которого  вы  не  уклоняетесь. Порок? Если  по  встречной   полосе. По  встречной  бы  не  хотелось… у  Ямцова  не  настолько  длинные  и  густые  брови , чтобы  из-под  них  не  было  видно  глаз: ему  не  жалко  на  хорошую  пищу  никаких  денег , но  если  ему  предложат  на  прощальный  ужин  жареных  журавлей , Ямцов  тут  же  потянется  за  стволом.
Далеко  придется  тянуться. До  Дмитровского  склада  бдительного  торговца  оружием  Сергея «Оковалка» Вальцевского.
Они  немного  знакомы: «Оковалок»  приглашал  Павла  Ямцова  поохотиться  гарпуном  на  плавающих  в  Пахре  под  строгим  надзором  его  партнеров  по  бизнесу  таджиков , но  Ямцов  сослался  на  большую  занятость  и  ходил  в  широкополой  шляпе  по  Новому  Арбату. Ни  о  чем  не  думая. Что  не  удавалось  его  покойному  шефу  Геннадию   Кипинскому , регулярно  заходившему  на  Сретенке  в  агенство  делового  туризма  и  не  обладавшего  полной  уверенностью  в  позитивности  своей  кармы.
Ямцов  нечасто  думал  на  ногах. Сесть , лечь  и  думать. Но  не  всегда – тихая  провидица  Ирина  Полякова , бывшая  его  превосходной  любовницей  с  сентября  1997-го  до  момента  своего  вступления  в  секту  Муна  зимой  2000-го , говорила  Ямцову: «Нельзя  ли  как-нибудь  усложнить? А  не  то  твое «Садись. Теперь  ложись» мне  уже  поднадоело». Ямцов  отвечал , что  стадию «Садись» вполне  можно  пропустить ; в  мусульманском  мире  всех  христиан  некогда  называли «Носящими  шляпы» , отсюда  и  я… на  брюках  пыль – она… частицы  святых  мощей: Павел  Ямцов  не  злоупотребляет  практическим  претворением  в  жизнь  философии  альтруизма  Вадима  Эфраимсона – он  остановился  возле  толстого  смешливого  парня , ничего  ему  этим  не  обещая.   
- Здравствуйте , дядя  Паша , - улыбчиво сказал  Юрий   Мамляев , - неважно  сегодня  выглядите. Соленых  груш  переели?
- Я  их , Юра , не  ем , - угрюмо  ответил  Ямцов. – А  тебе  никто  не  говорил , что  за  столь  глупые  вопросы  тебя  и  благодушнейший  отец-иезуит  может  насмерть…
- Что? 
- За  язык  дернуть.
- Да  пошли  бы  вы , дядя  Паша , в  жопу  или  куда-то  в  том  же  направлении - ишь  ты , что  надумали…
- Не  я. Иезуит. Дерзновенный  папик  из  «Общества  Христа»
- Тот , за  которого  пираты  требовали  выкуп? – осведомился  Юра. - Где-то  на  москитном  берегу  в  Мексике? Причем , одну  лишь  провизию?
- Ничего  о  нем  не  слышал , - неприязненно  пробурчал  Ямцов.
- А  я  о  нем  читал. С  ним  обращались  довольно  сносно , но  однажды  он  стянул  рясу , сбросил  ботинки  и  побежал – пираты  его  без  труда  поймали , и  связав , поинтересовались , зачем  он  рвал  когти. И  иезуит  сказал  им: «Сегодня  как  раз  день , когда  Господь  принял  за  меня  свою  смерть. Поэтому - в  его  честь  - я  тоже  захотел  жизнью  рискнуть». – Юрий  Мамляев  претенциозно  вытащил  из-за  уха  полностью  белую  сигарету. – Огня  не  дадите?
- Обойдешься , - намереваясь наконец  войти  в  свой  подъезд , ответил  Ямцов. – Значит , ты  говоришь , что  я  неважно  выгляжу? Так  себе  или  еще  хуже?
- Как  последнее  дерьмо , дядя  Паша. Точнее  не  скажешь… Идти  вам  уже , наверно , ха… не  домой , а  к  погосту. И  не  пассажиром.
Юрий  Мамляев  всем  своим  поведением  провоцирует  Ямцова  как-нибудь  заразить его  смертью , но  Павел  не  знает  как , да  и  знал  бы , сдержался - у  совести  Павла  Ямцова  еще  не  вытекли  глаза. А  то  бы  он  окислил  ими  этого  десятилетнего  ребенка.
  Тем , что  вытекло. «Мальчик  прав? нет , нет , он  прав , да  мне… нет… пой  свои  песни , Фемий , развлекай  бесчинствующих  гадов» ;  Ямцов  и  сам  у  себя , случалось , спрашивал: «Не  пора  ли  тебе , Павел?». От  прямого  ответа  он  старался  уйти , но , когда  в  его  комнате  темно , Павел  Ямцов  уже  не  прячется. Пугает  других. Других  в  пустой  комнате.
Павлу  Ямцову  наступают  на  ноги. Он  не  злится. Потому  что  на  его  ноги  наступают  голуби. У  его  подъезда. Не  веря  в  набирающую  популярность  теорию , говорящую , что  «обезьяна  произошла  от  людей».
Они  находятся  к  ней  в  еще  большей  оппозиции , чем  Мартынов, шептавший  про  себя: «Господь - мой  человек»  и  не  мывший  рук  после  каждого  рукопожатия  с  приверженцами  римской  церкви.

В  Варшаве , где , опустошая  на  Маршалковской  улице  бутылочные  тыквы  с  прохладной  кашасой , он  провел  четыре  одинаковых  дня , Мартынов  предлагал  остановившемуся  там  же  бразильцу  Альваро  заняться  совместной  транспортировкой  обыкновенной  золы.
Слабоумный  человек  труда  Альваро  Куэньянс  хотел  узнать  подробности – хотя  бы  откуда  и  куда , но  Мартынов  благодарил  его  за  водку  купленными  почти  за  бесценок  хлебом  с  солью: «Хлеб  означает  милость , соль  любовь , на  Клязьме  все  еще  можно  найти  немного  мельниц , но  с  завязанными  глазами  и  во  хмелю – перевернув  лафетник , я  коснусь  его  основанием  твоей  макушки. Проникайся  светом , Альваро! Откидывай  лапки  и  отдавайся  на  волю  случая! Ты  бедствуешь? Такова  твоя  доля. Соколам  все  труднее  устоять  против  ворон. У  нас  в  Москве  с  шестнадцатого  века  тоже  мало  что  изменилось – кто  выйдет  из  дома  в  сумерки , тому  предстоит  встретиться  со  стражами. Они  его  ловят , избивают  и  сажают  в  темницу: ты  понимаешь  английский  хуже , чем  я  на  нем  говорю , но  запомни , Альваро , надолго  запомни - русские  не  позволят  превратить  свою  земля  в  огромный  гамбургер: Иван  Грозный  на  что  был  бесноватым  извергом , но  и  тот  умер  во  время  партии  в  шахматы».
Католики  попадаются  в  Варшаве  довольно  часто , но  Мартынов , безуспешно  искавший  кому  бы  ему  продать  прекрасно  изданную  биографию  А.В. Суворова , не  приставал  к  ним  с  просьбами  рассчитаться  прямо  при  нем  на  вислян , мазовшан  или  еще  кого – к
Мартынову  подходят  четверо.
Дома , в  Москве , возле  Котляковского  кладбища – подходят  или  отходят , одно  из  двух.  Расстояние  между  ними  и  Мартыновым  не  сокращается. «Они  ко  мне, от  меня… сейчас  ко  мне… а  теперь  от  меня» ; Мартынов  выпил  пять  рюмок  водки: очень  больших. Где-то  как  жбан.
Он  точно  не  знает , снимали  ли  с  него  сегодня  одежду , чтобы  пропитать  ее  ядом - Мартынов  не  говорит  себе , куда  он  идет  ночевать , испытывает  извращенную  любовь  к   индусской  мудрости , опасается  несвоевременного  паломничества  на  свою  жилплощадь - араба  со  слоном. Оба  они  уже  умерли: араб  в  своей  постеле, слон  у  него  на  могиле - погиб. Разнес  сарай , сломал  тын  и  лег. На  могилу  друга , еще  живым , слон , ты  чей? Я  слон. Не  лошак - слоны  исчезают , лошаки  прячутся  за  личностей ; Мартынова  в  числе  тех, кто  дорога  заплатил  за  жизнь  слона , не  было , эти  четверо  с  ним  все-таки  сближаются – Мартынов  к  ним  лицом , но  он  передвигает  ногами  не  к  ним , продвигается  спиной  вперед: «мне следовало  бы  съездить  в  Псков  и  спросить  у  местных  жителей , кем  же  они  считают  Миколу  Свята.
Божьим  человеком? Типичным  проходимцем?».
Это  не  горит - их  четверо , Мартынов  встал. Ему  не  все  равно , что  их  столько.
- Мы ,  - сказал  один  из  них , - сначала  все  вместе , всей  компанией  старинных  корифанов  не  поняли , как  тебе  удается  так  быстро  идти  от  нас  спиной  вперед. Но  затем  решили , что  пусть  идет  как  хочет - по-любому  достанем.
- Обработаем , - добавил  второй.
- Сделаем  тебе  Че  Гевару , - усмехнулся  третий.
- Как  же  аморален  ваш  внутренний  мир , - вздохнул  Мартынов.
- Ты  прав!
- Реально!
- Вы  настолько  во  мне  нуждаетесь? – спросил  Мартынов. – Скажите , а  вы… все  время  за  мной  шли? Не  меняя  курс? Потому  что  я  сомневался , идете  ли  вы  ко  мне  или  отходите , ведь  расстояние  между  нами  почти  не  сокращалось…
- Конечно , не  сокращалось. Мы  же  за  тобой  бегать  не  будем , а  ты  с  такой  скоростью  старался  от  нас  оторваться , что  лично  я  уже  подумал  с  тобой  не  связываться. Но  раз  догнали , значит  так  тому  и  быть. У  тебя  деньги  есть?
- Хороший  вопрос.
- Спасибо , земляк.
- Не  за  что , - промолвил  Мартынов. - Всегда  рад.
- И  каким  будет  ответ?
 Их  четверо  и  Мартынов  слегка  нервничает. В  меньшей  степени , чем  сверхзаконспирированный  агент «Жупел» , увидевший  свою  фотографию  на  доске  почета  ГРУ: с  орденами  и  тремя  полковничьими  звездами. 
Помощь  приди , все-таки  приди , нет  ли  где-нибудь  поблизости  спецназовца  на  велосипеде? сейчас  зима , и  у  этой  иллюзии  Мартынова  связаны  руки -  за  спиной… ее  поднимают  за  связанные  конечности  впритык  к  неприступным  облакам. В  страшных  мучениях – она  и  ты… ты.  Не  боящийся  пропустить  важный  звонок: кто  с  тобой  сегодня  молился , Мартынов? огонь  любви  твоей  женщины  сожжет  тебя  не  дотла , остатки  дожрут  собаки -  кто-то  считает  ньюфаундленда  шавкой… не  я… кто-то  ложится  на  него  спящего  и  тоже  пытается  уснуть… это  по  мне  – в  трусливых  армиях  обычно  очень  много  трубачей , пятьсот  шестнадцатая  аватара  Вишну  вываливает  в  подворотне  непереваренные  пельмени , я  не  нуждаюсь… в  гиде  по  Сохо  и  Челси?… нет. Вследствие  того , что  Мартынов  нервничает , он  понемногу  трезвеет. И  видит.
 Не  четверо их , не  четверо , только  двое , у  Мартынова  двоилось , он  врывался  в  потоки  ураганного  ветра , сердобольный  какаду  вытягивал  из  его  карманов  записки  с  ужасными  пророчествами , топтал  их  жилистыми  лапками  в  золоченых  сапожках  и  не  впадая  в  официоз , говорил: «J ; accuse. Тебя , Мартынов. Быстрее  введи  меня  в  курс , за  что».
Мартынов  разрядил  бы  в  него  всю  обойму  из  заклепанного  револьвера  Махариши  Рамапалы. Не  жить  тебе… каждая  весна  словно  первая?… подождем ; несколько  евреев  придумали  великую  религию  без  помощи  этого  какаду - если  Мартынову  удастся  сегодня  уснуть , он  дает  себе  слово , что  завтра  сумеет  проснуться.
Он  уже  не  нервничает.
И  их  снова  становится  четверо.
Сказать  бы  им  нечто  такое… вот  такое: «Побороться  бы  вам  внутри  меня , позадирать  бы  хвосты  моим  кайманам» , но  их , кажется , четверо. Пусть  двое , однако  для  Мартынова  четверо: в  данную  минуту  ему  крайне  важно  не  промахнуться  с  первым  ударом.
Одного  собьет  и  второй , скорее  всего , задумается. Мартынову  все  равно  о  чем: о  подагре  ли  халдейца  Немврода , посылавшего  Ассура , Мадая  и  Мосоха  основывать  в  Азии  новые  города – от  Мосоха , как  изредка  утверждают  неимущие  просветители , Москва  название  и  берет – задумаемся… об  элогистских  верованиях  или  собирающихся  на  льдине  тюленях. При  виде  опасности  все  они  подпрыгивают  и  продавливают  ее  до  воды - существуйте  подольше , пейте  соль , обменивайтесь  болезненными  тычками , Мартынову  вспоминается  изречение  Кафки  «Сегодня  все  послеполуденное  время  я  провел  в  мучительной  усталости  на  кровати» ; у  Мартынова  второй  год  отсутствуют  сведения  о  планах  на  жизнь  бизнесмена  Павла  Ямцова , не  позволившего  Мартынову  угостить  его  относительно  удавшейся  солянкой.
- Ты  слышал , что  тебе  сказали? – спросил  у  Мартынова  один  из  закипавших  субъектов  возле  Котляковского  кладбища. – У  тебя  бабки  есть? Немного  бабуль  для  новых  знакомых?
- Одну  минуту , ребята , - пытаясь  прицелиться  кому-нибудь  в  челюсть , ответил  Мартынов. – Даже  меньше , чем  минуту. Сейчас  определимся , сколько  у  меня  денег , а  у  вас  возможностей  их  беспроблемно  изъять.
Небо  кончается  недалеко  от  земли. Дальше  уже  космос. Там  не  встретишь  ни  одного  святого - рука  Мартынова  идет  вперед.
  Ее  буквально  ведут  туда  под  руку. Савл  Тарелник? Это  делаешь  ты? Ну , что  же – курись  Красный  дым , подыхайте  торговцы  подснежниками , залезай  в  женское  седло  Доминго  Муньос , бывший  человек-кюре  с  двумя  заменяющими   костыли  палашами. Тебе  тоже , Джордано , найдется  чем  занять  свой  пепел: поливай  их  водой  из  Стикса , вмешай  ее  с  серой  и  поджигай , ты  говорил , что  сжечь , не  значит  опровергнуть , но  когда  в  укрывающий  тебя  монастырь  Санта  Мария  делла  Миневра  приехал  доминиканский  монах , то  через  несколько  часов  после  первого  же  допроса  его  труп  обнаружили  в  Тибре. Не  ты  его?
 Мне  кажется , ты  лжешь , Джордано. Еще  более  вероятно , что  после  следующего  удара  я  уже  не  устою.
 Я  об  их  ударах.
 Их  все-таки  было  четверо.

   Вставай , Мартынов. Сгибай  ноги. Выпрямляй , приподнимаясь  на  руках - монокль  помогает  сформировать  презрительный  взгляд.  Возьми  его  на  время  у  однообразной  снежинки  Ирины  Сергеевой, некогда  спросившей  у  тебя: «Если  натереть  молотым  перцем  твой  пенис , кому  же  будет  больнее – тебе  или  мне?».
 Монокль  остался  у  нее  от  пропавшего  в  Ботсване  мужа - помнишь , вы  поминали  гневливого  Егора  хорошим  сексом? Ира  Сергеева  чем-то  похожа  на  женщину  из  твоих  ночных  кошмаров , но  будь  великодушней , Мартынов , и  не  убегай , как  перекошенный  лис  от  Брахмана  Магхи  и  его  тридцати  двух  товарищей.
 Твой  свет  еще  не  сдался. Внутреннее  возращение  Христа  уже  произошло. Мысленно  он  с  тобой , но  в  тебе  самый  минимум  аскетических  тенденций - ты  думаешь , тебя  били  странствующие  братья  Грымневы? Или  демоны  невидимой  жуткой  планеты , вызывающей  солнечные  затмения? Все  может  быть.
Крокодилья  нежность , богословская  софиология , не  влезающая  на  голову  марсианского  термита  ермолка  философа  Лосева ; мужская  дружба  и  щуплая  девочка  Кики , болтающая  ножками  в  понурой  воде , после  чего  в  Северном  море  поднимаются  колоссальные  волны - Мартынов  с  ней  незнаком.
Он  не  держит  над  огнем  конец  палки. What , what? Предусмотрительно  заточенной  Тритой. Каааа-кой?! Свой  конец  тоже  не  держит – Трита  бездетен , он  сидит  на  дне  колодца ; судя  по   выражению  лица , детей  у  него  никогда  не  будет.       
У  Мартынова  больший  выбор. Ему  еще  не  случалось  по-настоящему  крестить  свою  физиономию: лоб , подбородок , первый  глаз - выбил , второй  - туда  же: стучи , малыш , развивайся. Это  он  сердцу.
Ты , Трита , человек  жесткий - за  исключением  одного  места , немаловажного  для  везде  успевающих  женщин.
Вон… посмотрите… не  худшая  из  них – если  ей  между  ног  ввернуть  электрическую  лампочку , она  наверняка  загорится. С  кладбища  ведут  две  дороги  и  обе  не  расчищены , одна… вижу…  хорошо  вытоптана  и  по  ней  идет  женщина  в  длинном  пальто. Мартынов  пошел  по  другой.
Она  уводит  его  к  гаражам , здравствуйте!… уйдите , здесь  никого  нет… меня? В  первую  очередь - на  Макао  серьезные  мужчины  курят  трубку  уже  с  пяти  лет. Изумрудные  мыши  джунглей  бьются  за  своих  детенышей  с  таежными  муравьями , но  из  чего  же  состоит  дым? стоит  ли  оставлять  зоофила  наедине  с  красивой  колли? обязательно  ли  было  Синрану  брать  себе  прозвище «Гутоку» , означающую «Глупый»? Мартынов  продирается  по  колено  в  снегу Он  уже  недалек  от  того , чтобы  ползти  на  карачках – все  это  помимо  очевидного  факта , что  к  гаражам  ему  совершенно  не  надо.
 «Дамочка , вы… и  я… я  хлам , да , я – он. А  вы? промолчала» ; женщина  на  утоптанной  тропинке  вообще  лежит - дорожка  слишком  утрамбована  и  она  подскользнулась , чем-то  ударилась , Мартынов  торопится  к  женщине. Она  еще  не  умерла , но  очень  замерзла , и  Мартынов  шарит  руками  по  ее  холодному  телу , ищет  мобильный , собирается  вызвать «скорую» ; телефон  у  нее  есть , хороший… блестящий… то  ли  сломался  при  падении , то  ли  Мартынов  не  умеет  им  пользоваться – лети  же  сюда! Именно  ты , «Условное  летающее  существо  с  раскосыми  глазами» - подскажи , как  мне  поступить , произнеси  редкое  нематерное  слово  и  не  уноси  меня  на  Британские  острова  в  психиатрическую  больницу  Бедлам. Я  не  вижу  на  твоем  загривке  пророка  Мухаммеда. Секунду , еще  раз  взгляну… не  тут , не  выше… хмм… ты  не  Бурак, на  чьей  спине  он  несомненно  был - эта  женщина  едва  дышит , она  лишается  своего  дыхания , она  его  не  переводит , не  она – сморщенные  брови , фанатичная  преданность  мальчикам-цветам , кинжал  и  дисциплина , у  Трясинного  Мытаря  на  поруках? дыхание  переводит  нагнувшийся  над  ней  и  Мартыновым  немолодой  бегун  в  короткой  куртке  и  высоко  подтянутых штанах.
Проницательный  страховой  агент  Валентин  Буров.
Его  нос  еще  не  стерт  до  кости. Он  не  намерен  вести  с  Мартыновым  куртуазных  бесед.
- С  женщиной  что-то страшное , - сказал  он , - она  или  здесь , или  уже  там , а  вы  ее  щупаете  и  обыскиваете , как  последний  мародер? Воруете  у  беспомощной? А  что , если  вы  получите  в  рог? Прямо  от  меня?
- Получать в  рог еще  и  от  вас , будет  чересчур даже для  сегодняшнего  дня , - ответил  Мартынов. - Не  очень  удавшегося.
- По  ее  вине? – отстраненно  поинтересовался  Буров. – Эта  куколка  до  того  вас  довела , что  вы  и  на  женщину  руку  подняли?
- Я  ее  такой  не  сделал , а  застал. По  правде  говоря , я  видел  ее  и  на  ногах , но  когда  я  к  ней  подошел , она  уже  никуда  не  шла. Поэтому  я  к  ней  и  подошел.
- А  я , - сказал  Буров , - подошел  к  вам  узнать  все  ли  в  порядке. Вот  так… У  вас  случайно  не  душа  импотента?
- У  меня , - ответил  Мартынов , - сама  душа  импотент. Но  это  я  вру. Можно  было  бы  использовать  более  резкий  глагол , но  не  при  женщине.
 Женщина  без  сознания. Она  их  не  слышит  и  при  ней  допустимо  говорить  о  чем  угодно: о  висящих  в  рябиновой  роще  скальпах  одиннадцати  подполковников  армады  Шабалана  Ключа , о «Книге  этимологий»  покровителя  Интернета  Исидора  Севильского , о  том , что  убивший  Столыпина  еврей  Богров  получил  билет  в  Киевскую  оперу  от  содержащей  его  на  зарплате  черносотенной  полиции  сказав , что  он  покажет  того , кто  будет  покушаться  на  царя.
 Николаю  Второму  тогда  ничего  не  грозило - это  монарха  и  спасло. Но  любое  спасение  временно. 
- Я  , - сказал  Мартынов  , - сейчас  с  кладбища , и  на  одном  из  могильных  камней  я , как  мне  кажется , видел  вашу  фотографию. Не  меняйтесь  в  лице - сей  факт  еще  ничего  не  подтверждает. Во-первых , на  подобных  камнях  мне  приходилось  видеть  и  свою  фотографию , а  во-вторых , я  могу  и  ошибаться. Но  на  этот  раз  я…
- Вы  видели  не  мою  фотографию , - перебил  его  Буров. – Я  еще  жив. Себя  не  обманешь.
- Ну , что  же , - развел  руками  Мартынов , - я  готов  принести  вам  свои  извинения. Я  усомнился  в  вещах  настолько  для  вас  очевидных , что  пусть  меня  за  это  преследует  Бородатый  с  серпом – накладывает  метровое  блюдо  кислотных  ватрушек , закидывает  горящими  персиками…
- Вы  видели  фотографию  моего  брата-близнеца. Я  его  тоже  сегодня  видел - совместил  оздоровительную  пробежку  с  пренеприятнейшей  обязанностью  хотя  бы  изредка  на  него  смотреть.
- Простите меня , - сказал  Мартынов , - я  абсолютно  не  знал  о  постигшем  вашего  брата…
- Как  же  я  его  ненавидел… Ненавидел  эту  рожу…
- Свою.
- Его! – гневно  проорал  Буров. – Разумеется , его! Вам  не  понять!
 Не  воскресить  мужское  божество , не  развязать  узел  восьмисложного  стиха  о  Рерихе  и  тертой  конопле , и  не  узурпировать  логос: хотел , чтобы  женщины  ублажали  меня  языком  , но  затем  стал  показывать  язык  уже  им. Ты? Угу. Выздоровел  и  показываешь  им  язык? Показываю. Но  он  весь  в  язвах. И  когда  я  начинаю  говорить  о  чем-нибудь  серьезном , ко  мне  в  рот  залетает  муха. Це-це? А  кто  же  еще? Религиозная  философия , сексуальная  философия , тяжелые  думы  о  взаимоотношении  полов  с  некоторыми  откровенными  отступлениями  в  физиологический  персонализм ; у  Всевышнего  потрясающая  харизма , но  на  причастии  нет  никакого  желания  узнавать , что  разум  появился  в  ходе  эволюции  совершенно  случайно. И  вошедший  в  историю  главным  оппонентом  сожженного  Яна  Гуса  папа  Иоанн  Двадцать  Третий , пропиратствовавший  всю  свою  бурную  молодость  под  тогда  еще  светским  именем  Балтасар  Косса , обвинялся  в  изнасиловании  трехсот  монахинь.
Я  , Дашенька , неправильно  набрал  твой  номер , но  почему  бы  тебе  не  быть  и  по  нему? Или  не  тебе , а  кому-нибудь  еще?
Не  хуже  тебя? А?
О  sancta  simplicitas…
- Бог , - сказал  Буров.
- Любопытно , - кивнул  Мартынов.
- Он  любит  блюз – нас  нет.
- Мы  есть.
- Нас  он  не  любит. И  ладно  бы  только  он - когда  я  ночевал  у  своего  брата , мне  с  завидным  постоянством  мешал  спать  его  Василек. Неугомонная  сволочь.
- Кот? – спросил  Мартынов. – Василек - это  кот? Если  кот , я  вам  сочувствую , я  сам  этих  котов…
- Василек  не  кот , а  здоровенная  псина. Покрупнее  вас , я  думаю. – Валентин  Буров  сосредоточенно  посмотрел  на  лежащую  женщину. – Никаких  положительных  изменений  в  ее  состоянии  я  не  вижу. Звезд  тоже. Но  я  на  них  смотрю – не  вижу , но  смотрю , люблю  смотреть  на  невидимые  звезды.
- И  спокойно  выживать  в  нечетком   множестве?
- Э-эээ , с  поздравительным  шепотом  вы  пока  не  торопитесь - позавчера  мне  делали  кардиограмму  и  нашли  существенную  тахикардию. При  всей  моей  склонности  к  здоровому  образу  жизни… Вы  же  не  посмеете  оспаривать  эту  мою  склонность?
- У  вас , - ответил  Мартынов , – чуть  более  нормальное  лицо , чем  у  разминавшегося  в  Крылатском  стайера. Человека  простого  нрава , несомненно  принадлежащего  к  угнетенным  слоям  населения.  Не  к  ночи  будет  упомянуто , но  я  замечу - гримасы  его  физиономии  сводили  тренера  с  ума , вынуждая  кричать: «Дыши! Как  получится , хотя  бы  ртом , но  дыши! Я  уважаю  твое  решение  не  сходить  с  дистанции  живым , Олимпиада  не  за  горами , но  у  обледеневшей  гусеницы   и  то  мозги  покруче!». – Мартынов  раскованно  усмехнулся.  – Сравнивая  гусеницу  и  вас , я  бы  все-таки  удержался  от  подобных  дефиниций.
- Вот , вот , - поспешил  выразить  свое  одобрение  Валентин  Буров , - именно , что  удержитесь. Вам  ни  к  чему  думать  обо  мне  столь  пренебрежительно: в  вашем  самосознании  от  этого  не  прибудет. Но  вернемся  к  моей  тахикардии.
Из-за  упадка  чувства  меры  я  влюбчив  был , как  павиан. Терзавший  самок  прошлой  эры. Не  взявший  с «Гиннесом»  стакан – время  приближается  к  цели  своего  возникновения , самоотречение… было… долго… не  умудрило: быстрое  сердце , сто  семьдесят  сокращений  в  минуту - Мартынов  с  большей  терпимостью  поговорил  бы  о  кларнетисте  Тивлянине. Петарды , метель , резня  в  вегетарианском  кафе , ведущий  телевикторины  перепутал  Холокост  с  Хэллоуином – никто  не  смеялся. Не  обратил  внимания. Земля  готова  к  снегу , трепетные  духини  вылавливают  из  харчо  мелко  нашинкованные  усы  Сальватора  Дали , юный  музыкант  Тивлянин  глухо  лежит  на  Малой  Бронной. Прижавшись  к  забору  и  откинув  руки  на  тротуар.
Он  пьян. Многочисленный  первый  снег  засыпает  его  вместе  с  кларнетом. К  нему  подбирается  покачивающаяся  девушка. Одна.
На  лошади.
Лошадь  наступает  ему  на  руку. «Ай!… Ёб!…» - Тивлянин  вскрикивает , мечтая , что  с  музыкой  теперь  все. Кончено.
Но  его  кисть  не  ломается  даже  под  занесенной  и  опущенной  подковой: вскоре  она  почти  не  болит , и  Тивлянин  понимает: кларнет - это  надолго.
По  шесть  часов  каждый  день.
Тивлянин  зарывается  в  тонкий  слой  снега  и  протяжно  скулит. Ууу-уу-у…
Этого  музыканта  не  успокоить , спросив  у  него , как  дойти  до  консерватории.
- К  моей  существенной  тахикардии  у  меня  дома  отнеслись  с  заслуженным  мной  волнением , но  я  им  сказал: «Она  у  меня  оттого , что  я  делал  кардиограмму  нетрезвым. И  на  четвертый  этаж , где  ее  делают , поднимался  по  лестнице  и  бегом». – Буров  тяжело  вздохнул. – Сам-то  я  знаю , что  я  прибыл  туда  на  лифте  и  сидел  у  кабинета  минут  пятнадцать-двадцать , дополнительно  нормализуя  и  без  того  ровное  дыхание. А  пить  я  уже  год  не  пью.
- Но  раньше , наверное , пили?
- Раньше , конечно , как  лошадь.         
 Наподобие  кларнетиста  Тивлянина - несломавшая  ему  руку  лошадка  пьет  гораздо  меньше  будущего  лауреата , в  облаке  дыра… пуля?… косточка. Мы  хрипим , мы  еще  живы , Лоренцо  Медичи  приглашает  к  себе  Савонароллу , чтобы  тот  отпустил  ему  грехи , и выслушивает  его  условия: «Откажись  от  своей  власти! Вот  так… постой , что-то  я  не  то  говорю , ведь  умирая , ты  от  нее  таким  образом  полностью  отказываешься… но  все  равно , свободу  Флоренции! Хмм… от  кого  свободу , если  ты  уже  умираешь , а  твоему  сыну  Пьетро  отцовские  наставления , как  безрукому  вожжи?! Ну  и  ну… вновь  я  не  в  форме… а  ты  деспот!» - Савонаролла  обвиняет. Лоренцо  Медичи  заходится  в  бешеном  приступе  гнева  и , немедленно  скончавшись , лишается  возможности  дождаться  другого  священника.
 И  кошка  залаяла. Присвистнул  верблюд. Так  это  и  есть  отказ  в  прописке  на  небесах?
От  нервов  плешь.
Ее , быть  может… накроют  тряпкой  половой. Как  клетку  с  кенаром.
 Невинным.
- Поднимаясь  или  опускаясь  в  лифте , - сказал  Буров , - я  зачастую  благодарю  людей , которые  не  уехали  без  меня. Подмигиваю  им  с  постной  рожей... Но  сам  никого  не  жду.
- В  уголовном  порядке , – сказал  Мартынов , - это  не  преследуется. Вам  необязательно  делать  вид , что  вы  неуемный  crowd-pleaser.
- Не  знаю  о  чем  вы , но  если  меня  в  лифте  подождет  мужчина, я  могу  ему  украдкой  улыбнуться  и  пробормотать: «Спасибо , милашка». Меня  уже  весь  подъезд  педерастом  считает. – Подняв  с  земли  пригоршню  снега , Буров  оставил  ее  в  руке. – Ну  и  пусть.
- Пусть , - согласился  Мартынов.
- Но  я  не  пидор.
- А  я , - сказал  Мартынов , - помню  историю  о  двух  питерских  дизайнерах , коих  объединяло  как  раз  то , что  они  не  педерасты. На  этой  почве  они  очень  сблизились - уже  на  второй  день  вместе  спали. Не  заходя  в  пещеру  святого  Власия , творившего  при  излечении  диких  зверей  беспрецедентные  чудеса: редкие  люди  открывали  от  изумления  рты , ветер  раздувал  им  щеки , святой  Власий  выходил  к  ним  без  кошелька-самотряса - с  косяком-самокрутом - и  прикладывал  ухо  к  их  головам. Полнейшая  тишина.
Как  в  гробу - смерть  наступила  давно , от  черепной  коробки  уже  ничем  не  смердит ; христиане  еще  не  пришли  к  власти  и  с  них  снимали  кожу  вместе  с  показаниями , но  они  отказывались  молчать , увидев , как  одноногая старуха Мау-мау  прыгает  в  классики – в  своей  квартире , нарисовав  широкие  полосы  на  покоробившемся  паркете. Когда  в  окно  била  не  луна , а  соседский  фонарь.
 На  линии  плевка  судьбы.
- Сколько  бы  мужчина , - предположил  Валентин  Буров , - не  имел  другого  мужчину , от  их  стараний  и  блохи  не  родится. Ни  глиста , ни  свинороя  обыкновенного… У  вас  есть  какой-нибудь  талант?
- Есть , - откровенно  ответил  Мартынов. – Как  бы  ни  было  темно , я  никогда  не  перелью  водку  через  край  даже  самой  маленькой  рюмки.
- Это  уже  скорее  дар… У  меня , дорогой  товарищ , способности  в  иной  области. По  мне  видно , в  какой?
- Боюсь  ошибиться.
- Я  умею  пускать  сигаретные  колечки. И  не  только  пускать , но  и  трахать. Курю «Яву» , пускаю  и  трахаю.
- Но  они  же , - постаравшись  не  выказать  отвращения , сказал  Мартынов , - поднимаются  к  потолку.
- Приходится вставать на  стол. – Валентин Буров  еще  выше  подтянул  штаны. -  А  вы  думали  все  так  просто? Достал  и  вперед?
В  сигаретные  колечки… ты  одуревшая  скотина , спортсмен. И  не  ты  ли  та  иноземная  песчинка , которую  выскребали  из  глаза , а  она  оказалась  бревном , упала  и  отдавила  обе  ноги? Змея… где  она?… держать  ее  за  хвост совсем  недостаточно , чтобы  она  тебя  не  укусила… а  это? кто? кто  это  выпрямился  под  дождем  на  берегу  Манчестерского  канала? Черный  докер  Реджи. Вот  и  небо  обмочилось , подумал  он , скоро  уже  вечер , но  для  меня  словно  бы  и  с  утра  ночь - не  появился  ли  я  на  свет  тайком  от  Всевышнего? не  дойдя  до  пивной , Реджи  Колбейн  вышел  на  целую  колонну  бритоголовых.
Он  от  них  не  бежит. Реджи  не  очень  смел , однако  его  сковал  адский  ужас  и  он  не  может  сдвинуться  с  места. Бритоголовые  подступают  к  черному  докеру  не  с  пустыми  руками – с  цепями , битами , но  не  трогают. Проходят  впритык  с  ним  не  без  тщетно  скрываемого  уважения. Некоторые  завидуют. «Нас  толпа , он  негр - один , но  как  свая. Серьезный  мужчина». Сам  Реджи  Колбейн  ничего  такого  за  собой  и  близко  не  замечает.
 «Господи , не  оставь» , - умоляет  он , едва  шевеля  толстыми  губами.
 
  Попросив  Бурова  не  вмешиваться , Мартынов  приступил  к  поднятию  со  снега  еще  не  пришедшей  в  себя  женщины. Не  спрашивая , что  для  нее  более  приемлемо – пессимизм  Августина  или  оптимизм  Аквината.
  Она  весит  килограммов  шестьдесят , Мартынов  несет  ее  не  в  невесомости , ему  нелегко , но  она  жива  и  поэтому  Мартынов  идет  с  ней  не  на  кладбище. Не  оборачиваясь  к  нему , он  ворует  ее  у  смерти. Для  кого-то , кому  она  нужна.
 Мартынов  в  ней  не  нуждается , но  он  ее  не  бросит. Не  сравнивая  себя  ни  с  французским  рыцарем  Баярдом , ни  с  пятьюдесятью  музыкантами , носившими  фамилию  Бах – он  видит  на  ее  правом  запястье  черно-желтую  фенечку , такая  цветовая  гамма  говорит  о  склонности  к  суициду , на  снег…  бросать?… помягче… Мартынов  не  положит  ее  обратно  на  снег. Она  бы  сейчас  не  отказалась  от  чашечки  йеменского  мокко  и  отвергла  бы  горьковатый  вкус  поданных  вслед  за  блевательницей  мозгов  Иммануила  Канта.
  Впустив  меня , ты  и  сама  оставайся.  Зачем  живу , затем  и  пью , в  обществе , где  я  вращаюсь , не  блюдут  чистоту  нравов , сон  не  препятствует  мне  мыслить , Мартынов  с  ней  на  руках. Как  списанный  ледокол: шуму  много , но  каждый  метр  проходится  с  огромным  трудом. 
Крики  погонщиков  облаков. Внедрение  осязаемой  безоглядности. С  закрытым  ртом  от  всего  сердца  не  рассмеешься.
Мартынов  мог  бы  курить  с  ней  бамбук. Под  одной  бомбардировкой? Пожалуйста , он  готов. А  бескровный  африканист  Максим  Стариков? К  чему  готов  он? Кому  он  скажет: «Чем  больше  сплю  с  тобой  - одной , родной - , тем  меньше  сплю  вообще - во  тьме , в  огне»? Такой  пока  нет.
Никакой  нет.
Женщины  не  соглашаются  встречать  с  ним  Новый  год. Не  в  последнюю  очередь  потому , что  Максим  Стариков  собирается  встречать  его  на  Котляковском  кладбище.
Видимо , придется  в  одиночестве. Без  ожиданий  получить  в  подарок  молодую  невольницу  и  с  обязательным   повышением  эпилептической  активности  головного  мозга. Отнюдь  не  кантовского - прореху  в  вере  не  залатаешь  знаниями , до  Нового  года  еще  пять  дней , Максим  Стариков  заворачивает  за  елочный  базар  и , вполне  мотивированно  сомневаясь , что  Олдос  Хаксли  сумел  бы  наполниться  светом  без  мескалина  и  ЛСД , слышит  детские  вопли; дети  галдят , неумиротворенно  машут  обрепанными  клюшками - у  них  ни  судьи , ни  коньков  и  Максим  Стариков  добровольно  вызывается посудить  их  бессмыслицу. Проследить , чтобы  игра  шла  по  правилам  и  никто  никого , вне  контекста  достижения  результата , не  брался  бы  пришибить  высоко  поднятой  варежкой.
Максима  не  урезонить  четным  количеством  взмахов  палийского  опахала. Нечетным  тоже.
 Дети  признали  его  не  сразу: сначала  предложили «свалить  и  непотребно  отыметь  свою  мамашу».
- Меня , - сказал  Стариков , - не  поражает  ваша  нетерпимость , но  если  вы  хотите  вести  свою  игру  хотя  бы  в  каком-то  подобии  с  международными  канонами…
- Греби  отсюда!
- Мне , разумеется , очень  нелегко  рассчитывать  на  ваше  подчинение - в  моем  образе  нет  ни  аттракции , ни  референтности…
- Говори  по-русски!
- Аттракция - это  привлекательность. А  референтность  ничто  иное , как  авторитетность. Во  мне  нет  ни  того , ни  другого.
- Ха… Мы  заметили.
 И  не  они  первые. Не  они. Ручаетесь? Их  навороченные  рисунки  выставлялись  в  изостудии  при  больнице  Кащенко. Правда? Недаром  же  я  снабжен  документами  на  имя… не  скажу. Из-за  этого  могут  начаться  повальные  аресты  в  среде  астрологов  и  предсказателей  будущего , и  станет  чаще  цвести  отмирающий  после  падения  своих  цветов  китайский  бамбук , жадно  пожираемый  не  курящим  его  бамбуковым  медведем - ты  знал  об  этом , Мартынов?
  Максим  Стариков  подбирает  промерзшую  шайбу  и  вызывает  для  вбрасывания  капитанов  команд. С  наигранной  бодростью  дорогой  проститутки - дети  орут , что  никаких  капитанов  у  них  нет , Стариков  приглашает  подойти  к  нему  тех , что  покрепче , напоминает  о  непременном  соблюдении  правил «Фэйр-плей» , коротко  говорит  о  плохих  манерах  людей , учившихся  богословию  у  дьявола , и  скидывает  шайбу  им  под  клюшки.
Дети  бьют  по  ней  точь-в-точь  одновременно , и  шайба  по  несложной  траектории  взлетает  вверх. Непосредственно  в  нос  Максима  Старикова , привычно  опущенный  к  земле – заражая  его  плевелами  не  вытекающей  вместе  с  кровью  досады , ускоряя  процессы  произраставшего  изнутри  отчуждения – как  плетью  из  железных  нитей. Цитриновый  вол , свержение  суеты… сколько  крови , а  кто-то  еще  говорил , что  бескровен - скучен , туп… монады , литургия… что  же  мне  ожидать  о  внедренных  в  мою  голову  светлячках , повадившихся  читать  там  курс  ментальной  философии?
Лишь  саботажа  и  диверсий?
Very  lovely.
- Чего  у  нас  тут  только  не  происходило , - сказал  Максиму  Старикову  усмехающийся  подросток  в  синей  распахутой  куртке , - но  такого  изобилия  пролитой  крови  мы  пока  избегали. И  как  ваши  ощущения? Сломан  нос?
- На  этот  счет , - ответил  Стариков , - у  меня  есть  некоторые  предположения , но  я  не  буду  гипостазировать  своих  гипотез. Пустое  все  это – к  тому  же , при  вас… Тебя  как  зовут?
- Женей. Евгением  Мыльниковым.
- А  я  Максим  Петрович  Стариков. И  я  зарекаюсь! Зарекаюсь  встревать  в  те  мероприятия , где  никто  никогда  все  равно  не  оценит  мое  участие. Прощайте , дети. Je  vous  souhaite  de  bien  passer  le  temps.
- Вам  тоже  всего , - не  зная  ни  слова  по-французски , радушно  произнес Евгений. – И  не  забывайте , что  сломанным  носом  вы  сами  себя  наказали. Сказано  же: не  судите  и  не  судимы  будете.
  Под  голубой  елью  легко  познакомиться  с  обваренной  кипятком  карлицей? за  разбитое  зеркало  полагается  семь  лет  несчастий? устами  этого  мальчишки  глаголет  истина?
  Она? она  принадлежит  всем. И  мне. Скорее  всего. Как-то  не  верится , что  смерть - это  так  серьезно ; прикладывая  к  носу  липкий  снежок , Максим  Стариков  исторгал  из  себя  неизвестно  кому  принадлежащие  строки: «я  уже  вряд  ли  повторю  движенье  шарика  по  кругу  и  вам  придется  мою  ссуду  выплачивать  без  помощи  меня. Ну  что  же , шлейф  большого  долга  потянется  теперь  за  вами. Я  разрешаю  вам  платить».
По  сравнению  с  бедной   юностью  Максим  Стариков  еще  больше  научился  затягивать  пояса ; стаканчик  вина… и  тебя… Стариков  не  ложился  спать  без  мыслей  об  уступчивых  женщинах , над  усыпанным  живой  падалью  Кавказском  бульваре  не  парили  санитары-стервятники: они  были  дальше , чем  простиралась  сила  глаз  Максима  Старикова – у  одного  из  них  сломано  крыло , он  пытается  взлететь , ему  это  не  удается  и  он  бесцельно  ходит  возле  спящего  каймана.
Делает  неверный  шаг.
Сползает  в  вязкую  воду. В  почти  болото. Старается  выбраться  на  берег , напрягает  все  жилы , но  медленно: проснувшийся  кайман  уже  подплывает.
Подходит  на  низких  лапах.
До  густой  травы , где  стервятник  Вишукул  мог  бы  попробовать  укрыться , всего  метров  пять , но  он  отныне  не  одинок. Пребывая  в  неплотно  сжатых  челюстях  твари , не  отказавшейся  от  столь  легкой  добычи: пропади… отпусти… есть  ли  тут  повод  для  беспокойства? Еще  какой» - Вишукул  смотрит  на  солнце  сквозь громаду  его  зубов. Как  узник  Алексеевского  равелина. Впрочем , железные  решетки  все  же  перспективней  каймановых  зубов – нет  ли  где-нибудь  здесь  хлебной  крошки , сохранившийся  с  самой  Тайной  вечери? Что-то  не  нащупывается. Но  ситуация , кажется , перестает  быть  полностью  безнадежной: к  кайману  последовательно  подплывают  его  ленивые  соплеменники , и  их  лень  проявляется  довольно  своеобразно - самостоятельно  охотиться  на  мелкую  живностью  им , разумеется , лень , ну  а  отнимать  ее  у  своего  мощного  собрата , вероятно , не  совсем. Да , да… хмм… выплюнув  мешавшего  ему  драться  стервятника , схвативший  его  кайман  вступает  с  ними  в  принципиальную  бойню. Стервятник  участвовать  в  ней  не  рвется: лупит  по  воде  всем , что  не  сломано , выползает  на  прибрежную  грязь  и  рвется  к  лесу. Выживая , но  с  едва  ли  благоговейными  мыслями  – эта  безмозглая  гнида , подумал  Вишукул , мне  и  второе  крыло  в  своих  поганых  челюстях  сломала , теперь  мне  ни  за  что  не  подняться  с  земли , но  зато  у  меня  отныне  должна  исчезнуть  двойственность  в  переполняющих  меня  чувствах – когда  у  меня  было  сломано  только  одно , второе  тянуло  меня  в  небо , а  сейчас  у  меня  и  оно  в  челюстях  этой  сволочи  цельность  костей  заметно  подрастеряло… мать  вашу. Ладно. На  твердой  почве  охотиться  буду. Но  достаточно  быстры  мои  ноги , чтобы  настичь  ими  жирную  мышь? Еще  не  знаю. Надо  работать – день  побегаю , неделю  и  в  них  тогда , никак  не  исключено , появится  приличная  скорость. Хорошо  бы  мне  это  время  не  голодным  носиться , но  тут  уже  как  Бог  даст , все  в  его  руках - и  я , и  грядущее  подтверждение  того  несомненного  факта , что  перенесенные  в  далекой  юности  сексуальные  травмы  являются  наиболее  продуктивными  симптомами  зачастую  проясняющей  мысли  шизофрении , характерной  для  зачатых  вне  любви  птиц – остервенело  погнавшегося  за  полевкой  стервяника  Вишукула  и  безконфликтного  аиста  Дедуна. 
 Он  строит  гнездо. Сюда  травинку , туда  веточку , мир  вокруг  меня - лишь  обременительная  нагрузка  к  моим  несбывшимся  мечтам, и  от  этой  псевдореальности  я  могу  запросто  проснуться , безапелляционные  чаяния… минимальные  шансы  на  возникновение  really  feelings: некая  длинная  пушинка  зацепилась  ему  за  клюв  и  несдержанно  развевается  перед  его  близорукими  глазами.
 Дедун  трясет  головой , со  все  возрастающей  злобой  скачет  по  недостроенному  гнезду , но  shit , дурнота… ррр-р… ненасытная  бесовщина , пушинка  от   клюва   не  отклеивается , порывы  ветра  становятся  сильнее  и  продолжительней , пушинка  качается  перед  его  глазами  ветру  в  такт , Дедун  беснуется  и  скачет , он  вываливается  из  гнезда , пространно  размышляя: «что-то  я  снижаюсь. Выпав  из  гнезда , как  бестолковый  птенец. К  своему  падению  мне  бы  уже  пора  подключить  крылья , а  не  то , пожалуй , совсем  разобьюсь» ;  пушинка  перед  его  глазами  по-прежнему  раскачивается  из  стороны  в  сторону - до  земли  метра  три , и  на  то , чтобы  оторвать  от  боков  прижатые  к  ним  крылья  «Дедуну» остается  не  больше  доли  секунды , но  он  видит  эту  пушинку , она  его  дико  раздражает: «Дедун»  опоздал.
Пушинка  раскачивается. На  ветру  перед  глазами.
Перед  закрытыми.
У  Максима  Старикова  глаза  еще  открыты - водящий  избрал  себе  масть  и , без  надежды  украсть  добавочный  козырь , пошел. Как  и  всегда  напролом. К  свечному  теплу. По  скользкому  скату  от  музык  до  жизненных  врат.
- Летом , - сказал  проходящий  мимо  Старикова  народный  философ  Константин «Судак» Уваров , - я  нередко  лежу  на  нудистком  пляже  в  Серебряном  Бору. Я  езжу  туда , не  собираясь  ни  на  кого  пялиться  и  не  имея  в  виду  показывать  себя – просто  на  нем  спокойней. Людей  поменьше , чем  на  обычных. Но  там  имеется  один  существенный  недостаток.
- Какой? – спросил  у  Константина  Андреевича  сухопарый  молодой  человек , также  обогнавший  Максима.
- Голые  мужики , - пояснил «Судак». – Их  там  полно. Ходят , трясут  мудями – отвратительное  зрелище. По  крайней  мере  для  меня.
- Но  голые  женщины  там  также  есть.
- Для  покоя  это  тоже  далеко  не  плюс.
- Я  знаю , она  будет. Но  в  большей  степени  я  верю – в  нее , в  эрекцию. В  ее  скорое  возвращение.
  Тогда  вернешься  и  ты. И  все  будет , как  прежде. Да  услышат  мои  молитвы.
  Максим  Стариков  о  такой  временной  передышке  не  молится  и  усы , чтобы  они  замерзли  и  выглядели  менее  аморфными , зимой  не  облизывает. 
  Провожая  взглядом  Алексея «Янека» Крыбульского , сексуально  невостребованного  сценариста  с  нарисованными  на  спине  его  верхней  одежды  тремя  дерущимися  попугаями , Максим  никак  не  предполагал , что  среди  своих  знакомых  «Янека»  воспринимают  исключительно  в  статусе  очень  холодного  человека.
  Стоит  кому-нибудь  из  компании  «Янека» поставить  или  включить  отдающее  печалью  произведение  искусства - «Летят  журавли» , тягостные  размышления  армянского  дудука , скрипичную  фантазию  Беньяминаса  Проппа «Любовь - дело  херовое» , как  Алексей  Крыбульский  тут  же  выходит  из  комнаты. Ему  вслед  несется: «Что… куда… разве  можно  быть  таким  черствым?» , «не  обижайся , Янек , но  лошадь  и  та  более  богоподобна» , «да  что  вы  от  него  требуете , он  же  хуже  сухаря - сухарь , во  всяком  случае , нетрудно  слезами  размягчить».
   Но «Янек» Крыбульский  покидал  комнату  не  по  велению  подчинявшей  его  бесчувственности.
 Ему  хотелось  побыть  одному. Случалось , и  поплакать. Но  это  редко. Когда? Шестнадцатого  сентября  2003  года – по  ходу «Into  my  arms» Ника  Кэйва.
  Стараясь  никому  не  показывать  своих  слез , «Янек» спешно  выскочил  из  гостиной  и  вновь  услышал  по  отношению  к  себе: «Какая  же  деревяшка , ничем  не  проймешь».
  Везде  люди.
  И  в  коридоре , и  других  комнатах , даже  в  ванной - Мартынов  и  Екатерина  Логинова.
 Обезображивающие  разговоры , ярый  алкоголизм , нещадное  обуревание  плоти , они  не  дождутся  от  Алексея  Крыбульского  не  единой  публичной  слезы ; освободившись  из  пределов  этой  квартиры , он  прислонил  затылок  к  глазку  входной  двери  и  его  влажные  щеки  привлекли  внимание  не  поздоровавшейся  с  ним  женщины.
- Вы  что , плачете? – спросила  Полина  Макарова. – Да  бросьте  вы , не  надо. Вы  это  из-за  того , что  вас  из  гостей  выгнали?
- Меня  никто  не  выгонял , - ответил  Крыбульский. - И  я  не  плачу. Немного  расчувствовался  и  только.
- Только? Только… Мой  нынешний  сожитель  меня  тоже  только  на  колени  поставил. Уже  на  второй  день  нашего  знакомства.
- Он , - проникаясь  интересом  к  ее  судьбе , спросил  Крыбульский , - поставил  вас  на  колени  в  моральном  плане?
- В  каком  еще  моральном: поставил  на  колени  и  заставил  взять  в  рот. – Полина  Макарова  вяло  запульсировала  висками. – В  моральном  плане  он  бы  меня  никогда  не  поставил  на  колени. Я  бы  в  его  положении  даже  не  пыталась.
Сумей  понять , что  я  в  тебя  войду  никак  не  навсегда. Нет  вечных  чувств. И  сил  под  стать – подобным  чувствам , коих  нет.
Есть  только  мы.
В  наших  телах. Лежащих  рядом - уже  рядом.
- А  он , - спросил  «Янек» , - пытался?
- Это , - ответила  она , - наше  с  ним  дело. Тебе  же  я  скажу , что  впервые  у  него  встал , когда  он  насовсем  расстался  со  школой. По  его  словам , в  тот  же  день.
- Что-то  поздновато , - высказал свое соображение Крыбульский. – Школу  заканчивают  лет  в  семнадцать , а  дожить  до  такого  возраста  без  оформившегося  возбуждения…
- Его , - перебила  она , – выгнали  из  школы  еще  в  одиннадцать  лет. Он  никому  не  говорил , за  что. Нет. Лично  я  не  слышала , чтобы  говорил… Ну  что , теперь  ничего  странного? Все  заняло  свои  места?
- Спросите  об  этом  кого-нибудь  еще , - не  обладая  достаточными  познаниями  в  сексопатологии , воздержался  от  ответа «Янек».
Она  сказала , что  спросит – назвала  свое  имя  и  заунывно  прочитала  два  стихотворения. Они  были  адресованы  одному  человеку: Полина  Макарова  упрекала  его  в  подлинном  мышлении  и  воинствующем  эстетизме , но  не  при «Янеке».
 Первое  четверостишие  она  написала  еще  задолго  до  того , как  их  взаимная  антипатия  стала  фактом.

О , мой  коварный  элефант
когда  очнешься  ты  в  другой
восполни  рвением  талант
не  разгоняя  водкой  тьму.

Второе  обрело  завершенность  несколько  позже. Нескончаемым  майским  вечером - под  шелест  сухих  губ.
 При  обострении  мнемических  процессов. С  задыхающимися  китами  в  пустой  рюмке  из-под  «Мартини».

Как  много  меня  на  этой  постели
но  больше  в  ней  нет  никого
он  не  пришел. И  в  звоне  капели
я  слышу  те  взрывы  в  метро.

  Капель  нигде  не  звенела - Полина  Макарова  додумала  про  нее  сама , но  для  неудовлетворенной  эротоманки  это  позволительно. Как  для  правившего  в  Сикионе  Клисфена  пощадить  обслужившего  соревнования  судью: он  признал  победителем  не  его , и  Клисфен  не  причинил  ему  зла. А  так  мочил  всех  подряд , не  взирая  на  вытянувшуюся  физиономию «Отчима  Высоты»  и  угрожающие  телодвижения  его  карающего  ангела  Аваддона , беспочвенно  предполагавшего  существование  чувства  общности  между  Ним , казненными  отцами  штундизской  ереси  и  Мартыновым ; жирафы  бьются  за  самку  длинными  шеями - состоящими  из  тех  же  семи  позвонков , что  и  у  Максима  Старикова , чья  шея  была  такой  короткой , что  он  не  мог  всунуть  под  подбородок  грушу? крысу? кулак.
  У Полины  Макаровой  прорезается  зуб  на  министра  культуры , «Янека»  Крыбульского  неприятно  удивляет  обуявшее  его  стремление  кого-нибудь  убить  и  надругаться - надругаться  и  убить ; они  погибнут , растворятся , составят  компанию  земле , Мартынов  отношения  ни  с  кем  не  выясняет  отношений. Он  спит  в  ванной  и  многое  проходит  мимо  него: волхвование  на  переливающемся  через  край  одноразовой  тарелки «Докторе  Пеппере» , модернисткие  увлечения  перееданием  сырой  рыбой , любовь.
  Мартынов  ласкается  небритой  щекой  о  круп  рожающей  лошади. В  ванную  заходит  Екатерина  Логинова , выяснившая  из  двухдневной  уязвимости  Кьеркегором , что  тревога – это  скрытая  от  шелушашихся  слоев  сознания  борьба  против  небытия ; медуза  Катерина  потягивается , окидывает  взглядом  застывшего  на  стиральной  машине  Мартынова  и , не  считая  своим  личным  поражением  высокий  рейтинг  президента  Путина , отрешенно  раздевается. Дождь  небесный , на  меня , из  душа , пролейся  и  не  допусти , чтобы  осторожность  возобладала  над  правдой. Во  мне. Еще  не  укрепившей  сплоченность  моей  ноги  и  педали  газа  на  выпирающем  горбу  его  пессимизма - как  же  редко  он  дышит...  в  подобном  состоянии  у  него  немного  вариантов  для  достойной оценки  моего  искусства. А  он  фактически   красив. Я  бы  предоставила  ему  место. В  себе. Где  скажет. Здесь  и  сейчас. Но  чем  же  мне  нарушить  его  могущественный  покой  и  помочь  входящей  через  голову  Божественной  силе  достичь  его  чресел?
  «Э…. что… кого…». Мартынов  уже  проснулся. Его  никто  не  будил , лживый… светлый… беспорядки  в  корнях - стоящая  под  душем  женщина  даже  не  может  себе  представить , как  ему  интересно  жить.
  Она  не  причастна  к  растлению  его  принципов. Ни  Екатерина  Логинова , ни  самая  татуированная  в  Царицыно  девственница – в  том , что  он  еще  не  стал  атлетом  праведности  повинно  лишь  многоединство  прозрения  и  алкоголя , который  он  пьет , не  вымачивая  в  нем  астрологические  карты  великих  людей , зачастую  имевших  практический  интерес  к  патологическим  закономерностям  неврологии , аннулирующей  долги  перед  мессиями – сограждане  в  халатах  способствуют  наладить  приемлемое  бытийствование  в  атмосфере  отступничества  и  нарочитого  панибратства  с  высшими  абсолютами , Мартынов , скашиваясь  на  райскую  наготу  потянувшейся  за  полотенцем  Екатерины  Логиновой , не  способен  совершить  грех ; на  исходе  двадцатого  столетия  Мартынов  не  без  смятения  вычитал , что  грех  в  человеке  совершает  Бог - ты  плохой, несчастный , сядь  в  поле  и  сначала  подумай: так  говорит  интуиция.
  У  Екатерины  Логиновой  пока  еще  нет  отвислой  груди  честной  женщины. Мартынов  не  имитирует  добровольный  откат  на  исходные  позиции – она  у  раковины , он  позади  нее.
  На  ногах. Расстегивая  брюки. Запотевшее  зеркало  не  позволяет  Екатерине  увидеть  его  выражение  лица.
  Волосы  лучше  всего  сохнут  в  огне.
- Не  оборачивайся , милая , – входя  в  нее , сказал  Мартынов , - сейчас  нам… кажется... неплохо , но  если  ты  обернешься , все  может  измениться. Мне  о  чем-нибудь  рассказать  или  помолчим?
- Расскажи…
- Гаудапада  был  учителем  Говинды , который  был  учителем  Шанкары , у  которого…
- Не  об  этом! – простонала  она.
- Когда  змея  заползает  к  тебе  под  одеяло , ее  не  надо  бояться , она  просто  ищет  тепло… тепло…
- Все , что  найдет , ее!
  Мне  слаще  жить , чем  быть  собой , сбивая  окриком  сосульки. В  кого  попала , тот  пропал: от  женщин  прока , как  от  Бога.
  Никак  не  меньше. Уж  поверь.
  Максим  Стариков  бы  поверил – исполняя  под  привезенную  из  Тбилиси  зурну  что-то  из  Вертинского  и  безвольно  отставая  от  не  двигавшегося  с  места  Мартынова , с  удивлением  сказавшего  бы  ему: а  ты , Максим , оказывается  еще  совсем  человек. Не  обвязывающийся  пулеметными  лентами  для  того, чтобы  скандальная  хроника  выплеснула  тебя  в  Акапулько , где  родился  и  уже  умер  расчетливый  домовладелец  Энрике  Гунтипьерохо , в  чьем  особняке  с  незапямятных  времен  проживала  тетя  Лусия.
Жара , тоска , капитализм , помятые  брюки , ослиный  пот , пресыщенность  довольством , узколобая  круговерть ; его  инертная  мама , не  имевшая  никаких  предположение  о  том , как  медленно  может  идти  снег , говорила  шестнадцатилетнему  Энрике:
- Люби  тетю  Лусию , сынок , она  же  с  тобой  с  самого  начала: кормила  тебя  грудью , купала , не  спускала  ни  на  минуту  глаз, если  ты  заболевал. М-да… Она  даже  родила  тебя  за  меня. 
  Энрико  Гунтипьерохо  эти  наставления  были  ни  к  чему. Он  и  так  любил  тетю  Лусию.
  Маму  больше , но  ее  чаще.
Получая  признание  у  героиновых  дилеров  и  не  поклоняясь  до  самой  смерти  симфонической  музыке , он  ни  с  кем  не  хотел  строить  дорогу  домой ; предложив  эту  перспективу  религиозной  маньячке  Рикардине  Моралес , он  услышал  от  нее: «я  понимаю , что  ты  говоришь  иносказательно , но  отбивая  понравившуюся  тебе  женщину , в  это  нелегкое  дело  следует  вовлекать  и  авиацию» – мне  нужно…  выправить  неуместный  поклон , разогнать  свиные  образы , семьдесят  шесть  глотков  одноактовой  страсти, отсреливающиеся  отбросы  диетического  общества , ха-ха , в  результате  чего  я  только  ни  умнел , мне  все  здесь  чужое , своим  кажется  лишь  отчаяние , притягивающие  запахи  свежевыкопанной  земли , муторные  теоремы  Бена  Спинозы , возмужание , приволье… твой  поцелуй… чмок , чмок , милый… твой  поцелуй  высосал  из  меня  все  мозги! Максим  Стариков  научился  жить  без  особых  запросов  касательно  нахождения  в  колодце  издохшего  водяного - Максим обожает  классику. Заключенную  в  музыкальные  образы. Но  слушать  ее  не  может. Из-за  воспроизводящих  ее  музыкантов: они  все  сытые , а  сытый  человек  по  убеждениям  Старикова  настоящую  музыку  никогда  не  прочувствует. Когда  человек  сыт , ему  не  до  острых  ощущений - не  до  того , что  названо  Шпенглером «метафизическими  флюидами». А  время  летит. Как  торпеда , но  оставаясь  во  мне ; калеча  и  не  находя  выхода  наружу - к  мужеподобной  поэтессе  в  нижней  юбке  по  самую  щиколотку. Синие  птицы  поют , серые  только  глотают  перья  от  их  голосов , так  не  становятся  выше , диагностика… юбилейное  представление «Папа  Карло  и  его  друзья» , по  мне  разве  ни  видно , что  я  в  завязке? это  и  есть  наш  Господь… что  за  бестактный  нажим?... халдей  в  кожаном  чулке , ребенок  в  коляске: он  тих , улыбчив , в  отключке , подрагивающая  женская  жижа , «Бараночный  завод  №1», Максим  Стариков  своевольно  размышляет: не  сходить  ли  ему  завтра  в  нотный  магазин  и  ранним  утром  уже  сидеть  у  фортепиано. Не  зная  нот , на  голодный  желудок , Максим  Стариков  не  вступает  натощак  в  теологические  споры , но  наметить  определенные  контуры  любимых  произведений  он , вероятно , сумеет. По  памяти. Одной  рукой  держа  крышку - на  ней  столько  всего  навалено , что , пока  разберешь , ноги  во  всю  длину  саркофага  протянешь - другую  протискивая  к  клавишам: податливо  затеряться  в  Мусоргском , в  его  «Картинках  с  выставки» , начнем  с «Гнома»? с «Балета  невылупившихся  птенцов»? с «Богатырских  ворот»?
Органичней  начать  с «Быдло».
Максим  Стариков  не  склонит  головы. Если  ее  будут  нагибать  в  раковину – растормошить , утопить , тяжелые  духовные  сдвиги , несмолкающий  скептицизм , в  Америке  осело  множество  дезертиров  из  русских  армий , моя  тельняшка…  я  завернула  в  нее  рыбу , и  мне , Максим , придется  быть  солидарным   с  твоим  решением  беречь  меня , отвергая.
Маша , Маша , как  же  так…  у  Максима  гость.
Филипп  Осянин - круглая  лысина , раскрошившиеся  зубы , очки  в  роговой  оправе.
  Сибиряк. В  столицу  он  на  три  дня: без  ручного  комара  и  с  шатким  ощущением  манихейской  реальности ; беспредельной  автономией  против  стремления  тянуть  одеяло  на  себя  Филипп  не  обладает.
- Элвис  Пресли , – сказал  Осянин , - еще  когда-нибудь  спуститься  на  Землю: испытать  удачу  в  конкурсе  двойников. Да  ты  не  хмурься , Макс , я  и  сам  понимаю , что  чушь  несу. Довольствуясь  недельными  обмороками… Скоро  я  стану  выглядеть , как  Квазимодо.
- Квазимодо  был  добрым.
- А  я  буду  злым  Квазимодо.
 Умирая  с  улыбкой  на  лице. Со  страшной  улыбкой - на  вздыбленном  лосе  вдоль  вонючей  небесной  реки  Ганг.
  Случайность  не  перестанет  быть  Промыслом.
  Не  смей  ходить  в  туалет  с  моей  предсмертной  запиской.
  Мыслительная  несостоятельность  Филиппа  Осянина  особенно  явно  проявила  бы  себя  на  потерявшей  управление  космической  станции.
- Если  бы  у  тебя , - сказал  он , - был  пистолет , я  бы  его  вырвал  и  приставил  к  твоему  лбу. Вкупе  с  моим - сразу  два… я  бы  предложив  тебе  на  выбор , из  какого  тебя  пристрелить. Или  жахнул  бы  из  обоих.
- Ты  намекаешь , что  у  тебя  при  себе  пистолет? –удивленно  спросил  Стариков.
- У  меня  при  себе  мой  ч-ч-член. Ха-ха!! Заезженное  чудище  страны  Лилипутии! Меньше  говори , больше  зажигай!
  «В  аэропорту  у  меня  попросили  ручку, чтобы  записать  на  ладони  номер  понравившейся  девушки. Порядковый? Телефонный. Такие  дела. Нацарапал , закашлялся , начал  загибаться» - взаимообогащающая  беседа  продолжалась  до  глубокого  вечера ; Стариков с  Осяниным , не  отрываясь , смотрели  друг  другу  в  глаза , выворачивали  наизнанку  относительность  своего  существования:   разуверившись  в  православной  традиции , ты  лоханулся… день , как  враг, ночь , как  сестра? непривитые  выгоды  процветания , провалы  в  памяти , микросатори , туманные  картины  обновления…
- Враг? – осведомился  Осянин.
- Сестра…
- Осень  жизни. Дни  все  короче , ночи  все  длиннее. Прочитав  книгу  о  Большом  Гарри , который  всю  жизнь…
- Большой  Гарри? – спросил  Стариков. - Кто  такой?
- Генрих  Восьмой. Из  его  биографии  я  узнал , что  он  до  конца  отпущенных  ему  дней  страдал  от  слабости  ног – оценив  неприемлемую  горечь  его  мучений , я  приступил  к  закачке  своих. Планомерно – кросс , приседания… да… велосипед  с  фонарем… да… не  зажимая  дверью  мою  мятежную  голову , сожительствующая  со  мной  цаца  отпустила  относительно  этого  уничижительную  ремарку: «догадалась  я! поняла , зачем  ты  их  тренируешь – чтобы  в  случае  опасности  побыстрее  убежать , меня  одну  бросив». Ты  только  подумай , какая  догадливая… не  идущая  на  оральные  уступки. У  нас  в  Томске  она  еще  не  худшая  скважина.Услышав  от  нее  подобную  характеристику  моего  времяпрепровождения , я  переключился  на  разработку  брюшного  пресса , всей  перекошенной  мимикой  показывая  ей, что  в  беде  я  ее  не  оставлю. Получу  и  осяду  поблизости  на  четвереньки… меня  ударят , обязательно , сильно - я  буду  к  этому  готов. В  ответ  я  загашу. Не  остерегаясь  получить  повторно  и  сминая  недругов  безыскусной  манерой  контрнаступления - не  разграничивая , где  шнифер , а  где  павлин , пополняя  глаза  высшим  зрением…
  По  оголенному  проводу , с  шестом  из  связанных  лыжных  палок -  напролом. Пуля  в  сердце  весит  не  больше , чем  в  стене. В  ночь  на  девятое  февраля  2003  года  под  Москвой  стояла  фантастически  яркая  луна.
- Ну , и  что  же  из  этого  вышло? – перебивая  его  словоблудие , спросил  Стариков. – И  при  чем  здесь  павлин?
- Ища  твой  дом , я  ненадолго  разговорился  у  кафейни  с  приветливым  человеком , назвавшимся  мне  павлинологом. Ты  знаешь , Макс , как  это  бывает – пообщались  за  вечность , вошли  в  клинч , отвесили  по  зуботычине. А  в  Томске  случилось  вот  что: месяца  три  назад  меня  задели  по  голове  рулоном  рубероида. Едва  знакомый  слесарь  нес  на  плече  и  зацепил. Гоша  Богулин...
- Пантеист?
- Бажбан. Умственно  отсталый. Он  передо  мной , конечно , извиняется , но  я  его  извинения  не  принимаю  и  тычу  ему  сложенным  зонтом  прямо  в  усмехающееся  грызло. И  он «жаждет  битвы , бесится , ярясь , как  в  зной  дракон», но  в  челюсть  не  бьет… в  пузо  он  мне  вломил.
- Туда , куда  ты  и  ждал , - заметил  Стариков.
- Здорово , да?!
- ….
- Да?
- Ты  вещай , вещай , я  слушаю.
 Максим  Стариков  не  относился  к  тому  классу  землян , которые  не  могут  выслушать , не  перебивая , даже  телевизор – преподнося , как  данность , свою  сволочную  суть  и  поплатившись  за  эзотерические  успехи  запавшими  от  недоедания  глазами.
Ослабив  хватку.
Снижая  интенсивность  махараги.
- А  что  говорить , - хмыкнул  Осянин. - Его  тычок  я  выдержал  легко  и  беспроблемно: Богулин  об  мой  внушительный  живот  почти  сломал  свое  правое  граблище - у  меня  же  под  ним  железо , стальные  мышцы , после  попытки  меня  подломать  лицо  у  Богулина  стало  ничуть  не  умнее  моего , а  я , подбоченясь , отбиваюсь  ногами… в  полнейшем  порядке… досконально  бездонный… лишь  в  результате  следующего  удара  не  устоял.
- По  ушам?
- В  солнечное  сплетение.
 Слесарь  Богулин  сломал  Филиппа  Осянина  под  водительством  Обдорского  старика – медный  хобот , стеклянные  глаза , небольшие  рожки ; клюйте  зевак , мои  птицы… семь  наук , шесть  привкусов  огня - труды  Хайдеггера  только  мешают  срастаться  со  временем  и  бытием.
- Тебе , - сказал  Стариков , - надлежало  наравне  с  прессом  и  ноги  закачивать. Не  бросать  их  на  произвол  судьбы  и  первоначальной  слабости - тогда , воткнув  в  него  зонт , ты  смог  бы  моментально  убежать  и  он  тебя…
- Всего  не  предусмотришь. Всей  чернухи  и  нахаловки… Будем  жить , Максим.
- Yes. It  is. Пипла  на  улице  много?
- Не  пипла , а  людей , - строго  поправил  Осянин.
- Ну , людей… Их  много?
- Как  собак. Как  грязи.
 С  высокой  техникой  конформизма  мы  продолжаем  снижаться , не  борясь  с  целесообразностью , как  с  недугом – покосившиеся  Дома  оставленного  ребенка , искусственное  воспроизведение  шаровой  молнии , багдадские  сказки  третьей  мировой , новые  экспедиции  за  Ноевым  ковчегом , Максим  Стариков  напоминает  воплощенное  в  плоть  и  кровь  дурное  знамение.
Которую  жизнь  подряд  Максим  не  верит  в  следующую. В  конце  прошлого  месяца  у  его  двоюродного  брата  был  день  ангела , и Максим  задумался  о  том , что  бы  ему  подарить. Хлопотное  положение  вещей , отлагательства  это  не  терпит , обложиться  бы  подушками  и , думая , урчать – или  купить  электробритву , или  самому  связать  спортивную  шапочку. Вязать  его  научила  гнусавая  полиглотка  Маргарита  Таутина , дававшая  понять  Старикову  накладность  его  инстинктов  и  любившая  только  себя. Да  и  то  изредка.
 Собственноручное  вязание  шапки  стоит  немного  денег , но  оно  вне  досягаемости  интересов  одариваемого , а  тратиться  на  бритву  Максиму  довольно  жалко. Максиму… Рита   Таутина  рассталась  с  Максимом  на  Неглинке , сказав: «Туп , муп , йок – неперспективно  мне  гробить  с  тобой  свою  молодость. Вуаля» ; не  удерживая  ее  загадочными  шарадами  на  околонебесные  темы , Стариков  подумал: «Любовь , конечно , хороший  фундамент , тут  в  народе  говорят  верно  и  по  делу , но  на  нем  лишь  цирк  и  построишь - в  истоме  полного  познания  я  ожидаю  тебя , амнезия. Как  защитную  реакцию  организма».
Деревья  склонились. Надо  мной – посмотреть , почему  же  я  лежу  в  одних  подтяжках. На  февральском  ветру… тебя  разлюбив…
Скучая  во  мгле.
Но  Максим  Стариков  планирует  еще  попылить – сдержанный  колорит  трупного  цвета  имеет  большее  касательство  к  его  брату  Геннадию , скончавшегося  от  неизвестной   заразы  в  непогожее  утро  на  седьмом  году  своей  семейной  жизни. Не  поклоняясь  заложенной  в  нем  творческой  жилке. Символист? Лучист? Амбивалентный  мудист? Густеющая  невежественность , непослушные  струны  откровенности , пластмассовый  козлик  на  веревочке  полон  тротилом - покойника  также  нужно  брить , м  Максим  бреет  кузена  приобретенным  ему  в  подарок «Брауном» , мучительно  размышляя: смерть… благотворна… она  временный  отдых… если  бы  я  связал  Геннадию  шапку , я  бы  поступил  опрометчивей , чем  с  покупкой  бритвы , не  в  гроб  же  его  в  ней  класть ; мои  соседи  каждый  вечер  врубают  жуткую  танцевальную  музыку  и , чтобы  заглушить  эту  паль , я  громко  включаю  никогда  меня  не  подводившую «Поэму  экстаза» - крою  их  Скрябиным. Квартира  у  меня  неприватизированная , какой  смысл  меня  из-за  нее  убивать , в  случае  моей  гибели  она  достанется  государству… а  что , если  меня  убьет  само  государство? я  слушаю  Скрябина  день  за  днем , он  мне  ужасно  осточертел , но  моим  соседям , законченным  выродкам  Мануйловым , он , похоже , стал  нравится. Уловили , подслушали  и  зрело  наслаждаются  ее  всепокоряющей  силой - не  собираясь  на  экстренное  совещание , резолюция  которого  позволила  бы  им  учитывать , что  мне  Александр  Николаевич  поднадоел… невмоготу… впрочем , не  перекрывать  же  мне  его , ловя  по  радио  их  безумные  песни: пусть  я  и  без  царя  в  голове , но  когда-то  он  поддерживал  во  мне  самодержавие… был  свергнут, не  смягчил  мою  участь  возвращением… восстановлением  монархии. Овощным  рагу. С  репой. Как  же  без  нее.
- Йоххо-хооо…
- Что , Максим?
- Давай  лучше  о  тебе. Не  щадящем  сил  на  восполнение  пробелов  в  образовании  и  столь  сильно  разбирающемся  в  поруганных  чувствах  и  мужественном  сексе - попробуй  внести  сумятицу  в  мою  хмурь. Найди  ей  противовес.
- Я , - немного  погодя  сказал  Осянин , - нередко  запиваю  водку  чистым  спиртом  и  я  не  уверен , что  мне  не  придется  стесняться  собственной  кончины. Я  так  и  не  взрастил  в  себе  непоколебимого  индейца. Придя  в  этот  мир  на  разведку , дважды  удаляя  геморрой , вырезая  из  веленевой  бумаги  волчьи  профили – за  неделю  до  самолета  на  Москву  я  бежал  в  нашем  Томске  за  полной  девушкой: она  трусцой , я  за  ней  мощными  полупрыжками – в  незастегнутом  клифте  и  натирающих  ботинках  с  заржавевшими  пряжками. И , разумеется , покрикивая.
- Да  ну…
- Йес! Будда , дхарма , сангха – это  мое.
- И  по  поводу  чего  ты  орал?
- Ее  фигуры. «У  вас  великолепная  фигура , вам  не  надо  ее  портить , ни  к  чему  сбрасывать  вес , вас  такой  создали… крепитесь» - минут  десять  я  ее  примерно  в  таком  духе  наставлял.
- Она  остановилась?
- Нет , Максим , замедлением  шагов  она  меня  не  удостоила. Но  я  не  в  обиде. Я  и  от  бомжей , когда  поил  их  паленой  текилой, большой  благодарности  не  ожидал.
Ведя  на  поводке  собаку… пока  собаку , пока  о  ней – ведя  ее  на поводке , непросто  сделать  вид , что  она  не  твоя.
Плечи  выше  головы. У  меня. Где  шея? – не  видно. Давление  резко  поднимается , еще  резче  падает , Бред  Питт – Ахилл. Смешно. Попав  в  тюрьму , он  ни  за  что  бы  не  избежал  группового  изнасилования. С  его  внешностью  это  было  бы  практически  исключено - каких  бы  героев  он  здесь  ни  играл. Под  контрастным  душем  забот  и  загулов. 
Повествование  Осянина  о  беге  за  томской  женщиной  подвигло  Максима  Старикова  на  воспоминания  о  преследовании  им  брошенного  всеми  щенка.
Пятнистого , замерзающего , при  первой  их  встрече  щенок  терся  у  его  подъезда - Максим Стариков  молнией  прошел  мимо  и  ночью  не  смог  заснуть: «в  нем , как  и  во  мне , никто  не  испытывает  надобности , это  наша  с  ним  эпитимья , в  нас  скрыто  очень  мало  талантов , в  рваных  рейтузах  сейчас  ходить  не  стильно? во  что  лет  через  пятьдесят  мутирует  джига? я  весь  в  аффекте , меня  всего  трясет» ; чтобы  приблизительно  ощутить  на  себе  трудности  экзистенции  этого  щенка , Максим  Стариков  распахнул  балконную  дверь: за  окном  минус  четырнадцать… Марина , Светлана , приходите  на  мое  опознание , в  облике  уволенного  клоуна  четко  просматриваются  демонические  черты , Лиля  Брик  покончила  с  собой… пускай… в  девяносто  лет… хоть  в  сто… из-за  несчастной  любви ; на  утро  у  Максима  окончательно  оформляется  воспаление  легких. Старикова  увозят  в  больницу , он  мечется  в  прозорливом  бреду: «мне  нельзя  умирать , я  должен  встать  на  ноги  и  забрать  с  улицы  того  щенка… к  себе , срочно… но  к  себе - это  не  на  тот  свет. В  квартиру - перехватив  инициативу  у  смерти , унеся  его  с  холода , лист  на  зуб.
Не  вредно.
Не  вкусно. Как  подохнешь , от  тебя  уже  не  отстанут.
Гетеросексуалы  тоже  могут  быть  эстетами. Максим  Стариков  не  очистил  умерших , поставил  на  место  скверных  игроков  в  буру , испытал целебные  качества  хорошего  минета – выздоровел. Не  выудив  ничего  ценного  из  вчерашнего  сновидения. Красная  корова? склонялся  и  перед  ней…
  Максим  на  все  лады  высматривает  щенка.
У  подъезда  его  нет. Чуть  дальше  нет , нет , нет. Есть. Сидит – не  в  восторге  от  тянущихся  к  нему  рук  Максима  Старикова. Познавая  растерянность.
Молотый  дым  из  трубы  крематория. Памятник  помашет , но  правды  он  не  скажет. Щенок  пытается  скрыться , Максим  Стариков  следует  за  ним  и  не  знает , что  ему  хотелось  бы  знать – быстро , пытливо , в  тени  неба , пневмония  привела  к  ослаблению  организма , меня  никак  не  оставит  всеведение , в  глазах  помутилось… авантажная  торжественность  военных  парадов , хоккей  мне  ответит  за  все… Стариков  падает  в  снег , бьется  об  землю  плечом… не  виском , не  затылком.
Очнулся  Максим  от  прикосновения  к  его  губам  чего-то  влажного. «Языком  меня  лижут - наверное , щенок… безусловно… догадался , дурашка , зачем  я  за  ним  припустил… обновление  коллекции  одежды  каждые  десять  дней , «Купим  яйца  и  волосы» , мне  не  хватает  душевной  сытости , иди , Марина , в  зоопарк  и  потрепи  по  щеке  заторможенного  гиппопотама , отныне  твое  пренебрежение  будет  частью  меня – щенок , дурашка , он , лижет  он… или  иная… большая  собака. А  может , и  не  собака. Какой-нибудь  извращенец. Высунул  свой… ???... и  проводит… Но  вряд  ли.
Вероятнее  всего , щенок. Нужно  бы  посмотреть , разинуть  очи… в  самой  гуще  осадочных  масс…
- Ты  как , Максим? – глухо  спросил  Филипп  Осянин. – Чего  караулки  прикрыл? Глаза  то  бишь?
- Меня  лижут  по  лицу… лицо  лижут… я  болезненно  реагирую  на  насаждение  педерастической  морали , но  в  гневе  и  ярости  пока  не  захожусь. Благоволю  выдержке. На  пределе  возможностей.
- Про  лица  иже  физиономии , - усмехнулся  Осянин , - я  тебе  и  сам  могу  так  рассказать , что  ты  уже  хрена  лысого  выйдешь  на  легкоатлетическую  эстафету  по  Садовому  кольцу. В  костюме  Пьеро – в  белом  саване  с  огромными  цветными  пуговицами. Хе-хе… Ты  в  ней  раза  два  чесал?
- Три , - ответил  Максим. – Точно. Четыре.
- Ха!
- Да  пошел  ты…
- Мы , - сказал  Осянин , - еще  не  постучали  в  бонги  и  не  договорили  про  лица. Не  полностью  насладились  создаваемой  нами  аристократической  средой. А  про  лица  вот. Вот  про  лица - когда  я  вел  в  Харькове  и  Саранске  никому  непонятные  дела , мне  случилось  услышать  об  одном  не  пошедшем  вверх  скрипаче. Он  подавал  серьезные  надежды , небезуспешно  пилил  Сибелиуса  и  Тоню  Дворжака , но  карьеру  ему  сделать  не  позволили. И  в  чем , по-твоему , причина?
- Мне-то  какая  разница.
- У  него  было  очень  глупое  лицо – я  предполагаю , что  в  филармонии  ему  сказали: «Как  бы  ты  ни  играл , но  с  такой  физиономией  ты  только  дискредитируешь  исполняемую  тобой  музыку. Стоит  людям  на  тебя  взглянуть  и  они  тотчас  же  почуят  некий  обман. Кто  же  поверит , что  столь  слабоумно  смотрящемуся  человеку  удастся  донести  до  них  все  величие  гениальных  композиторов?». – Филипп  Осянин  украдкой  принюхался , не  потягивает  ли  с  кухни  вареными  окунями. – Сколько  ни  давай  коту  рыбы , он  будет  любить  рыбу , а  не  тебя.
Делай , что  получится – пей , гуляй , но  никого  в  себя  не  вовлекай. В  противном  случае  найдут. В  тебе  других. Это  хуже , чем  сдаться  на  приличных  условиях.
Филипп  Осянин  невразумительно  потаптывается  на  месте  в  кругу  посвященных , компактная  группа  террористов-киллеров  пересекает  границу  под  видом  биатлонной  команды , ветреный  рассвет , сорванная  дверь  в  никуда , не  затихающие  единоборства  у  закрытого  на  спецобслуживание  храма.
  Упоминать  всуе  Всевышнего  безпопасней , чем  воров  в  законе.
- И  еще  про  лица , - промолвил  Осянин. - В  середине  восьмидесятых  я  жил  в  Томске  с  лихой  немногословной  дамой , которая  потеряла  невинность  одновременно  с  надеждой. Я  говорил  ей: «отцы  завещали  нам  быть  по-разумней - тобой  пользуются , и  это  хорошо. Хорошо , что  именно  тобой. Тебе  хорошо , мне  хорошо». Ее  имя , Максим , тебе  ничего  не  скажет.
- На  этом  все? – сухо  спросил  Стариков. – Высказался?
- У  нее , - поделился  Осянин , - были  невнятно  очерченные  губы. И  что-то  громоздкое  в  уголках  глаз.
- Ну , и  конечно , лицо , - сказал  Максим. - Ты  же  в  связи  с  ним  о  ней  заговорил. Насколько  хватает  моего  воображения.
- Расходуй  его  с  умом.
- По «Рамаяне» моя  мысль  прошла , не  задерживаясь , - сказал  Стариков. 
- Войди , выйди  и  снова  войди.
- Ни  к  чему  рисковать.
- Вернемся  к  лицам , - сказал  Филипп. - Проснувшись  с  этой  дамочкой , я  не  мог  вспомнить  занимались  ли  мы  с  ней  любовью  или  снова  все  обошлось – во  мне  главенствует  непоборимая  забывчивость , а  у  нее , особенно  спящей , крайне  непроницаемая  мордочка. Не  разберешь , будили  ли  мы  друг  друга  посреди  ночи , чтобы  насладиться  дарованной  нам  свободой  быть  вдвоем - достойно  сориентировавшись  на  добрачном  ложе… хе-хе… и  не  протирая  ватой  застекленную  мазню  тульского  импрессиониста  Тындина.
Улетучивающаяся  из-под  кожи  нервозность , дружелюбное  щебетание  гарпий , передвижные  пасеки , задвинутая  под  кровать  шахматная  доска , убийство  наркобаронами  продававшего  своих  сербского  премьера , Максиму  Старикову  ураганно  вспоминается , как  он  обедал  в  китайском  ресторане - заказал  грибы  сянгу , жаркое  из  ростков  бамбука , рыбу-белку.
Током  могут  ударить  и  вставшие  часы. Иногородний  больной  может  рассчитывать  у  нас  только  на  сочувствие. Максим  чувствует  изнуряющее  омерзение , он  никак  не  решается  начать  это  есть: «я  думаю  не  о  себе , моя  голова  не  пуста , она  будто  бы  набита  камнями - сейчас , кажется , моя  очередь? Повторяю – я  не  о  себе. Моя? Не  волнуйтесь , как-нибудь  брошу. Хотя  для  человека , зарабатывающего  дартсом , прозвище «Золотая  нога» не  самая  лучшая  характеристика  его  способностей» – ласковые  пули… а-аа… медленно  входили… а-аааа…. ученые-предатели  изнывали  от  скачков  тоски  и  делились с  тюремным  надзирателем  превосходными  задумками  по  управлению  климатом. Они  удобоваримо  дозрели  в   них  лишь  здесь , на  параше – отзовись , София , я  уже  притомился  идти  к  тебе  без  всяких  ориентиров. Коллективные  стремления , геомантия , бронзовая  овечья  печень , избитые  Дианой  нимфы , невнятное  наставление  на  Путь , Максим  Стариков  не  устанавливает  донорских  рекордов , и  ему  представляется , что  наблюдающие  за  ним  китайцы  не  пропускают  ни  одной  из  его  негативных  эмоций. Вторгаются  в  тайну , исподтишка  смеются , не  пройдетесь  ли  вы  со  мной  в  глубину  лесного  пожара? Действительна  ли  простреленная  икона? случаются  ли  изнасилования  у  диких  животных? полная  сосредоточенность  на  торчащей  из  живота  стреле , суетливая  коррекция  исходных  пунктов , Максим  оплачивает  заказ  и  выходит  на  улицу  непонятым  и  голодным , не  позволяя  себе  чего-то  важного? оказавшись  с  лишними  купюрами  не  в  своей  тарелке?отхаркивающие  свойства  мать-и-мачехи , разваливающийся  автобус  на  Тамбов , конец… конец  мая , дорожные  менты  штрафуют  всех  подряд , поспешно  набирают  на  отпуск,  на  часах  Максима  Старикова  двигается  только  секундная  стрелка. Остальные  за  четыре  года  и  пол-оборота  не  сделали.
- Поддаваясь  самоупоению , - сказал  Осянин , - я  надеваю  пиджак  от  Черрути прямо на  тельняшку  и  влачу… не  ничтожное – угарное  существование. Следя  за  деятельностью  Майка  Тайсона. Прислушиваясь  к  упадническим  взвизгам  бессмертных: у  меня  не  будет  неожиданной  обессиленности. Я  не  водружаю  на  пьедестал  социально-значимых  химер - ни  ради  кого  бы  там  ни  было , ни  при  каких  обстоятельствах… Но  когда  я  сижу  в  реальной  задумчивости , я  наклоняю  голову низко , и  лоб  касается  земли , передо  мной  проходят  бытовые  сюжеты  безвозвратного  путешествия  на  одном  месте , во  рту  замерзает  слюна , таксисты  троят  аллилуйю – у  вас  в  Москве  я  видел  афишу , где  говорится , что  в  каком-то  концерте  наравне  со  всеми  участвует  Ю. Савичева. Я  отлично  помню  футболиста  Юрия  Савичева: он  играл  за «Торпедо»  и  забил  решающий  гол  в  финале  победной  для  нас  сеульской  Олимпиады – так  это , может  быть , он? Неужели  он  пошел  на  операцию  и  стал  женщиной? И  теперь , как  умеет , поет?
- Наверняка  я  не  знаю , - ответил  Максим , - но  в  мегаполисах  и  не  такое  в  ходу. Я  не  о  себе – у  меня  нулевая  согласованность  с  краегоульными  устремлениями  демоса. Но  ночь  боится  моего  прочтения  ее  аксиом… Да  и  вообще , я  стараюсь  ценить , что  наш  президент  приносит  присягу  на  чистом  русском – без  кавказского  акцента. Илья  Козельский  меня  бы  не  оспорил. Как  журналист. Как  почвенник. Как  неистощимый  последователь  универсалий  Гракха  Бабефа , сказавшего  перед  казнью: «Гмм… Эхх… Я  погружаюсь  в  сон  честного  человека».
Жалкий  звук  после  хлопка  грязных  ладоней , блистательное  завывание  давнишнего  члена  нашей  семьи  Мики  Джаггера - бессмысленны  чары  гниющей  вакханки , простившей  попытку  прижать  ее  к  древу: на  сук  насадить  и  закончить  расспросы , кто  был  самым  стойким  в  среде  растаманов.
- Илья  Козельский? – спросил  Осянин. – Чье  двоедушие  нуждается  в  дополнительной  отделке? Просивший  отсрочки  у  разъяренных  нетопырей?
- На  пудрящихся  тальком  нельзя  положиться , - промолвил  Максим.
- Он  взвинчен?! в  нем  виден  размах?
- Получив  в  редакции  задание  взять  у  кого-нибудь  интервью , Козельский  звонил  этой  личности - юристу , парламентарию , актеру - и , представившись , говорил: «Купите  презерватив  и  примите  участие  в  акции «Ни  одним  дебилом  больше!». Но  не  мне  вас  учить , выбор  за  вами , я  беспокою  вам  по  поводу  побеседовать  для  такого-то  журнала  или  газеты. Сегодня  сможете?». Приглашать  Козельского  в  тот  же  день  никто  не  собирался , но  если  Илья  слышал «нет» , он  слетал  с  катушек  и  озверело  орал: «Ну , и  пошли  вы  на… !». Сгибая  в  дугу… а?… линию  горизонта.
- Наш  чувак , - уважительно  заметил  Осянин. – И  он  что , успешно  работает? В  первачах?
- Ага… Даже  из  заводской  многотиражки  намедни  поперли.
  Как  воздушный  шарик – сначала  проткнули , затем  порвали  на  клочки , ультимативные  требования  пробуждающихся  вулканов , массовое  алкогольное  отравление  на  курсах  сомелье , в  Максиме  Старикове  сидит  маленькая  инфекция – у  Максима  из-за  нее  хрупкость  мыслей  и  вялость  в  мировоззрении , карецца… малиновый  крем… космические  яйца , запутавшийся  рогами  в  изгороди  козел , Главное  само  уводит  меня  от  Него , несметные  богатства  подводных  демонов-змей , Высокий  песок , с  праздником  весны  и  труда… тебя , невольника  крепленых  вин: продажей  подаренного  тобой  бубна  не  залатаешь  бреши  в  моем  бюджете , хук… джэб… она  из  Старикова  не  выходит, до  болезни  не  разрастается , но  с  болезнью  было  бы  гораздо  проще. «Мани  падме» , «жемчужина  в  лотосе»… резервная  телебашня , поддельные  страховые  полисы  загробной  жизни , предрассветный  снос  нерасселенных  пятиэтажек - болезнь  или  убивает , или  заканчивается , а  с  маленькой  инфекцией  все  обстоит  посложнее: чем  дольше  Стариков с  ней  живет , тем  ему  ближе  до  смерти - стаканчик  укрепляющего  питья , шутки  долой , при  свете  родился , при  свете  и  умру , но  откуда  же  он , этот  свет , пойдет? Неловко , натужно? Не  от  маленькой  ли  инфекции?
 От  нее.
- Маленькая  инфекция – это  душа , - пробормотал  Максим.
- Она  есть , - кивнул  Осянин. – Она  бунтует. Принимает  лишнее.
- Напустив  на  себя  важный  вид  и  отслужив  панихиду  по  своему  социальному  статусу , Козельский  подумал  покончить  с  собой  при  помощи  передоза. Прокипятил  иглу , с  непривычки  вдолбился  на  глазок , но  ему  стало  так  хорошо , что  он  решил  повременить. Просто  упорядочил  дозу. Посоветовавшись  со  знающими  людьми.
- Все  равно  подохнет , - отмахнулся  Осянин.
- Как  будто  бы  ты  не  подохнешь.
- Правильно , Максим… Прибавляешь , что  тут  сказать.
 Наливай , раз  осталось. Полный  отказ  системы  слюновыделения , оплывание  альтернативным  жиром , Мамон  вознаградит  тебе  за  вышколенный  эгоизм , небосвод  подернется , как  от  зубной  боли: увидев  зимбабвийскую  травлю  белых  фермеров? подустав  играть  холопскими  жизнями? покажи  Филиппу  Осянину  фотографию  с  женского  марафона  и  он  тотчас  же  возбудится. Забьет  копытом. Обманувшись  и  мире , и  в  войне , в  самый  раз  набрав  мстительности – Максим  Стариков  ступает  между  подобными  соотечественниками , как  между  могилами  и  никак  не  в  силах  выбрать  день , чтобы  сходить  на  прием  к  психиатру ; на  позапрошлой  неделе  у  него  спросили  дорогу  до  Даева  переулка.
Помня  о  том , что , если  ты  специально  вводишь  в  заблуждение  путников - в  его  случае  путницу: осиная  талия , высокие  скулы , измором  не  возьмешь , - тебе  сразу  же  после  кончины  суждено  пребывать  безродной  тенью  и  не  воплотиться  ни  в  одном  из  пространств , Максим  Стариков  не  стал  напускать  тумана.
Сказал , как  есть.
На  переломе  желаемого  и  действительного.
Звезда  полетала , летит… это  космический  корабль… нет , это  маразм ; никогда  не  любивший  человек  имеет  право  на  снисхождение , Максима  Старикова не  озаряют  математически  выверенные  приступы  идиотии - он  обходительно  улыбается , но  женщина  уже  ушла: влюбчивая , промерзшая , Максим  Стариков  подневольно  фигурирует  на  обороте  безучастного  времени , из  него  выйдет  отличный  самоубийца… говори , говори. Запоздалые  извинения  Ватикана  за  растоптанный  крестоносцами  Константинополь , плановые  сбросы  в  окружающую  среду  радиоактивных  отходов , я  порвал  с  будущим  еще  раньше , чем  прошлым? и  куда  мне  отныне? под  чьими  окнами  сложить  оружие? мои  знания  и  вправду  паршивый  капитал? неосознанно  следуя  за  этой  женщиной , Максим  завернул  за  угол , пренебрег  осмотрительностью  и  заметил , что  обратившуюся  к  нему  даму  обступило  трое  подвыпивших  пролетариев.
Старикову  немного  обидно: «Я  перекинулся  с  ней  всего  парой  слов , но  мимо  теперь  не  пройдешь , не  проскочишь , придется  ввязываться  и  заступаться , от  мыслей  вылезают  волосы , возникает  ощущение  своей  исчерпанности» ; Максим  Стариков  не  горланит  упавшим  голосом  кабацких  песен - он  рекомендует  им  опомниться  и  обрести  благодатную  стабильность  в  сознании  собственной  никчемности.
«Я , как  Фрейд – холоден  со  здоровыми , любезен  с  больными… не  трожьте  ее  хотя  бы  при  мне – вы  не  учитываете , что  у  нее  мог  быть  двухчасовой  роман  со  слепнувшим  по  ночам  звездочетом?  ну , что  же , давайте  сцепимся , я  же  ни  за  какие  фрагменты  янтарной  комнаты  не  раскрою  вам  источники… какие? такие - уже  пятый   год  обеспечивающие  меня  лунным  гравием». Примите… sorry… ах  ты , сука… Максим  с  обеих  рук  обменивается  с  ними  мирскими  аргументами  и  думает , мыслит , не  преуспевает. Не  удерживается  на  ногах. Пустое , досадовать  на  создавшуюся  ситуацию  мне  незачем , я  бы  попытался  помочь  любой  женщине , разговаривал  ли  я  с  ней , смолчал , не  важно… никакой  личной  жизни , только  общественная , боевую  окраску  тигру  наносит  сама  природа , я  вдохновился  и  пропал – эта  дамочка , как  и  прежде , уходит… пусть , ладно , ни  малейших  претензий , я  же  для  нее  никто , и  она  меня  сегодня  не  активирует… заходи  со  спины , Масленок! ломай  его  там! Гаси!
- Смешно , - процедил  Максим. - Невообразимо… сновидения   ты  смыслом  не  приглаживай.
- А?
- «Ваз»  опять  поднял  цены.
- Тебе-то  что , Максим. – Взяв  с  полки  египетский  крест  с  петлей  наверху , Осянин  его  взыскательно  осмотрел. – Не  мне , не  вчера , но  Локк  говорил: «Нет  ничего  в  разуме , чего  прежде  не  было  в  чувствах». По  латыни  это  будет… «Nihil  est  in  intellectu…». Как  же  дальше…
- Пока  ты  сказал , что  в  разуме  нет  ничего.
- Тоже  верно! – воскликнул  Осянин.
- Но  спорно. Ничуть  не  менее , чем  некогда  сделанный  мне  сюрприз. В  начале  2002-го  я  жил  с  бывшей  примой  малоизвестного  ансамбля  народного  танца  и , однажды  прийдя  домой, застал  свою  квартиру  перекрашенной  в  черно-белую  клетку. И  пол , и  стены… судьба  мягко  дает  понять , что  все! кранты. А  Елизавета  скрипит  пивной  банкой , не  без  самодовольства  говоря: «Мне  не  удалось  стать  королевой  в  реальной  жизни , так  я  буду  хотя  бы  шахматной – носи  меня  по  комнатам подольше  и  поласковей , без  этих  обычных  для  тебя: «я  выпиваю  по  одной  и  повторяю  по  другой» - предъяви  мне  ощущение  покоя  и  готовность  сделать  что-то  хорошее… постарайся  облегчить  мне  встречу  моего  тридцать  второго   дня  рождения , этого «праздника  со  слезами  на  глазах» - давай , Максим , мои  ожидания  очень  легко  превзойти». Я  всегда  предполагал , что  Елизавета  нестойко  прикипела  к  ноосфере - к  сфере  разума… раз  мы  о  нем  говорим. Я  предполагал , но   все  равно  почувствовал  нечто  упущенное  из  вида…
- Как  ушатом  холодной  воды?
- Кипящей  смолы.
 От  твоего  поцелуя , малышка , у  меня  отнимаются  ноги. А  ты  уже  залезаешь – я  не  могу  сопротивляться , и  ты  скачешь  на  мне , как  на  Сивке-Бурке. Умеренном , небывалом… ничем  не  отвечающем  на  насилие.
- И  ты  что… скис  и  смирился? – поинтересовался  Осянин. - Заручившись  поддержкой  нетерпеливо  отмахнувшихся  духов? В  двух  минутах  ходьбы  от  ближайшего  покойника?
- Дискредитируя  одухотворенный  секс.
- Сокращая  расходы  на  сухие  вина.
- Не  хронометрируя  свой  послеобеденный  отдых… О  чем  ты , Филипп, я  ей , разумеется , не  поддался: сев  в  кресло , я  посоветовал  Елизавете  пригласить  в  нашу  кровать  западных  наблюдателей  и  сказал , что  я  тоже  в  игре – раз  она  королева , то  я  король: «он  почти  никуда  не  ходит , а  ты , если  считаешь  себя  королевой , должна  быть  постоянно  в  движении. Вот  и  дерзай – в  магазин , на  рынок , платить  за  телефон  и  электричество. Пока  же  присаживайся , но  на  табуретку: на  второе  кресло  я  привык  ноги  класть».
Простота  и  удобство  монгольской  моды , жеманные  жесты  современных  денди , павшие  члены  жюри  Костромского  конкурса  балалаечников ; Максим  Стариков  познакомился  с  Елизаветой  Семеновой  в  Царицынском  парке. У  исполнительной  власти  есть  прямой  доступ  к  его  деньгам. Реальность  выплюнула  Максима , как  косточку. Из  нее  пока  ничего  не  выросло.
Лежа  в  обычной  ванне ,  можно  отправиться  дальше , чем  на  корабле  или  на  ракете… как  это?… вскрыв   себе  вены: Стариков  импульсивно  артикулировал  небу-кладбищу  на  спинке  грязной  скамейки , Елизавета  подошла  и  устроилась  вполборота  к  нему , ничего  под  себя  не  подложив ; выглядит  она  весьма  мрачно , но  что  же  кроется  за  ее  невыразительностью? страдает  ли  она  от  эмпиемы , от , иными  словами , скопления  гноя? лишается  ли , оглянувшись  назад , в  свое  прошлое , дара  речи? хлеб  в  хлебнице , суп  в  супнице , сфинкс  говорил: «Я – сомнение». Не  аппелируя  к  флоридским  производителям  апельсинов  и  не  высасывая  мозги  сохметским  аспирантам – граи , мухоловки , ухищренная  первородность  Непостижения , бинарные  оппозиции , культура  bodhi , еще  чуть-чуть  молчания  и  с  ней  случится  истерика. Дарю  лишь  любовь , за  остальное  мне  приходится  платить , мне – не  мне , а  мне… не  мне  платят – я  плачу. А  тебя , девушка , калмыцкими  напевами  не  покорить. Не  завести  огрызком  карандаша.
Максим  Стариков  сказал  ей: «Вам  ни  к  чему  быть  такой  мрачной – это  же  не  я  выше  вас , а  вы  ниже  меня. Примостились  на  скамейку  ниже  меня. Расселись. Ниже  меня - вот  если  бы  я  пришел  позже  вас  и  намеренно  пристроился  задом  поблизости  с  вашими  ушами , вы  бы  с  полным  основанием…».
«Тссс!».
«Мой  член  холодный , как  лед».
«Да  будет  так. Но  мне  плевать  выше  вы  или  ниже , у  меня  и  без  вас  неприятностей  с  лихвой  хватит – зуб  мудрости… зараза… растет  он  у  меня. Не  у  небосвода. Зубная   боль  неба – лишь  образ. У  меня – быль… его  уже  три  раза  спиливали , но  он  все  выдвигается и  отвлекает – и  не  от  того , что  я  посвящаю  свой  досуг  чтению  умных  книг , мудрость… му… му… то  самое  му… одно  название – на  моей  стене  многого  не  прочтешь , а  я  на  нее , бывает , неделями  смотрю. Безвылазно – из  дома , из  себя… не  внося  никаких  утолщений  в  тончайшую  грань  между  жизнью  и  смертью».
Колбасник  с  пепельным  лицом  у  ювелирного  развала. В  его  кармане  бродит  гном  и  зло  бурчит: «Убить  вас  мало».
 Москва , витальная  богооставленность , Бангкок , обезьяний  кикбоксинг , Стариков  зачарованно  комбинирует  услышанным - Максима  легче  гнать  вперед , чем  удерживать  на  месте , и  когда-нибудь  он  сделает выбор. На  худой  конец  займется  целительским  бизнесом. Следовало  бы  измотать  ее  увещеваниями , будто  бы  у  меня… во  мне  где-то , как-то , что-то  теплится… у  Максима  Старикова  повышенная  температура , он  переполнен  энергией  и  он  абстрагируется , начинает  с  азов: успокоительный  характер  впадения  в  забытье , фотосессии  замерзающих  регионов , из  рукава  испарились  все  тузы , какая-то  моль  и  та  умеет  летать. С  надсадным  шумом  плывут  облака. В  вас , дамочка , избыток  нежилых  помещений. Я  на  личном  опыте  пережил  состояние  подопытного  кролика, кое-кто  телеграфирует  мне  недужные  мыслеформы  и  сейчас – она  была  слишком  со  мной , слишком… со  мной…  слишком  со  мной , недопустимо  слишком…». 
«Мужчина!».
«Она… слишком… Чего  вам?».
«Вы  не  могли  бы  потише  шевелить  извилинами? Изводит  меня  этот  скрип. Достает». 
«Ну…».
«Могли  бы?»
«Конечно. Договорились».
 Не  отвлекаясь  на  сборник  статей  Коэбрава  Кобла  Кихота , не  сложив  кости  в  корпоративных скандалах – кому  вилы , кому  просвет… подпольные  биржи  черной  икры – не  посещаю , селевой  поток  административной  реформы – барахтаюсь , всплываю… что  тебе, крошка? пятый  раз  за  первую  ночь?
Так  дела  не  делаются.
- Ты  не  замечал , Филипп , что  мое  веселье  не  распространяется  на  те  ситуации , когда  я  не  один?
- Не  пришлось , - понимая  подтекст , ответил  Осянин. – Да  это  и  в  принципе  невозможно. Если  ты  один , меня  рядом  нет.
- Чтобы  заметить , - пробормотал  Стариков.
- И  тому  подобное.
- Приступая  к  занятию  любовью , мы  с  Лизой  как-то  поспорили  сумеет  ли  она , не  сбиваясь , прочитать  таблицу  умножения. В  то  время  пока  я  ее… по  мере  возможностей…
- У  нее  получилось?
- Она  ошиблась  на  шестью  семь. Танцуя  подо  мной  только  свою  музыку…. привычно  окунувшись  в  механику «эрото-коматозных  просветлений».
 Беспримерно  торжествуя  под  белым  знаменем. Врываясь  в  догорающие  кельи – день  не  начнется , еще  не  кончившись. Искушенный  волк  не  взрогнет  в  капкане.
- Непокоренная  рвань , - сказал  Осянин , - погоды  здесь не  делает, но  все  же… На  что  вы  спорили?
- Проигравший  должен  был  спуститься  с  утра  за  газетой – привезти  ее  на  лифте. К  завтраку.
- Не  ожидал…
- Твои  проблемы , - пробурчал  Максим.
- Если  кто-нибудь  разморозит мамонтов , они  побегут  именно  за  мной.
- Они  побегут… понесутся…
- Ты  выписываешь  прессу? Серьезно?
- Мне  дали  бесплатную  подписку. На  один  месяц – в  рамках  рекламной  компании. Они  подумали , что  я  привыкну  к  их  газете  и  стану  за  нее  впоследствии  платить – они  очень  плохо  разобрались  во  мне , как  в  человеке.
- Ее  ты  не  учитываешь? – осведомился  Осянин.
- Лизу? С  ней  никому  не  везло  и  не  повезет – она  живет  одним  днем. Завтрашним… она  отправилась  выполнять  условия  пари , я  присел  у  окна , закурил  сигарету , установил  наблюдение  за  уснувшим  в  палисаднике  вороном – посмотрел  вниз  и  увидел  ее. Поспешно  удаляющуюся  от  подъезда.
Второй  раз  я  не  предлагаю  меня  извинить - возбуждаясь  без  продыха  на  мысли , застревая  между  трупами  джигитов , из  штанов  торчит  голова , никаких  мыслей  в  часы  медитации , основа  основ.
Ты  не  хочешь  мне  признаться , кто  украл  меня  у  грез.    
Постарайся  не  зазнаться , когда  я  всплакну , как  пес. 
- Твоя  Елизавета , - спросил  Осянин , - от  кого-нибудь  спасалась? На  нее  напали  и  она  старалась  держаться  подальше  от  тебя? Нет , нет , это  чересчур  несправедливо… К  тебе.
- В  чьей  библиотеке  и  Лисий , и  Лукан.
- Отнюдь  не  прямо , но  ты  умеешь  вбить  гвоздь. Перебеситься , не  испробовав  всего… А  Елизавета? Что  вынудило  ее  заставить  тебя  понервничать?
- Я  даже  не  выпил  чашечки  мокко , - промолвил  Стариков.
- Ох , - сочувственно  протянул  Осянин. 
- Так-то.
- Ну , и?
- Выйдя  из  лифта , Лиза  обратила  внимание , что  мой  газетный  ящик  ломает  некий  мальчишка – она  за  ним  и  рванула. Спугнув  его  нецензурным  криком… Ты  в  курсе , как  это  бывает.
 Стариков , Максим , обособившаяся  беднота , ему  бы  побродяжить  в  местах  распространения  суахили  и  свернуться  калачиком  на  тающих  снегах  Килиманджаро - все  непостоянство  шампанского  в  его  пузырьках. Бестрепетный вуайеризм , тягостная  онанофобия , при  перелистывании  Международной  Красной  книги  Максима  бил  жуткий  озноб ; двадцать  шестого  апреля  2003  года  он  заехал  на  Волгоградский  проспект  к  своей  маме , и  при  расставании  она  указала  Старикову  на  здоровенную  баклаху , сердечно  сказав: «в  ней , сынок , святая  вода , забери  ее  себе  и  попользуй  для  улучшения  всего , что  в  тебе – заканчивай , Максим , облегчать  душу  в  обществе  дружбы  и  сотрудничества  с  Непалом: не  наше  там  все… ни  пяди  земли  этим  безбожникам!».
Неряшливо  застеленная  постель , ощетинившиеся  на  стене  образа, тому  поклон, тому  два – и  тебе , Николай , как  же  без  тебя , куда  же ; в  баклахе  если  и  не  двадцать  литров , то  больше – благодарствую , мама , но  я  ее  не  возьму , ты  на  меня  не  обижайся , я…».
«Чего , ты?! Забирай  и  покончим  с  отговорками! Я  же  эту  святую  воду  крохотными  бутылочками  из  церкви  носила – для  тебя , непутевого , хранила , накапливала , а  ты  вот  гребаешь… не  хорошо , сынок , ты  себя  ведешь! Погано!».
«Возможно , возможно…».
«А  щенок? Ты  про  него  еще  не  запамятовал? Сам  подобрал , но  и  пяти  дней  гуляний  и  кормежки  не  выдержал: мне  перепоручил. Думаешь , мне  с  ним  легко? Он  же  уже  не  кукленочек – откормился , волчара , задобрел».
«Что  ж…».
«Да  ничего  ж! Он  меня  во  дворе  так  тянет , что  я  падаю  аккурат  трижды  за  двадцать  минут – не  ты  ли  мне  говорил , чтобы  я  его  с  поводка  не  отпускала? Опасаясь  его  предпочтения  вновь  выбрать  вольную  жизнь!».
«Я , мама».
«Естественно , ты!».
«Сознаюсь  и  уничижаюсь».
«И  близко  не  догадываясь , как  мне  затруднительно  с  ним  идти… Имея  целью  сгладить  при  падениях  боль , я  потратилась  в  спортивном  магазине  на  наколенники! налокотники! Одеваю  их!».
«Не  намекай  мне , мама , на  хоккей…».
«Что-то  личное?».
«Более  чем… Не  пытай  меня , оставь - я  не  намерен  развивать  данную  тему».
Надышавшись  звездной  пылью , не  сверяясь  с  фазами  луны , слабая  координация  движений , изводящийся  от  невнимания  киоскер Иван Т. «Конкистадор» , высшее  образование  продлевает  человеческую  жизнь  на  десять  лет , Максим  Стариков  раздраженно  тащит  к  трамваю  баклаху  со  святой  водой - выливать , вероятно , грех , но  отпивать , отхлебывать , в  этом  нет  ничего  предосудительного ; прибывая  в  Максиме , она  убывает  из  баклахи , переть  которую  ощутимо  легче , чем  минуту  назад – еще… остановиться  и  еще , приложиться  к  широкому  горлышку  и  не  пойти  на  конфликт  с  черным  ангелом  Сау  Дзуаром… не  лечь  в  одной  пещере  с  преподобными  отцами – обрывочное  плебейство , худые  икры  подкопщиков  Святости , Максима  Старикова  не  обуревает  ничего  дельное , он  ищет  свой  путь  на  Благородную  Гору  Цвета  Меди , не  пикируя  на  обсосанный  рог  Золотого  Тельца – не  осилив  множества  сакральных  манускриптов. Отложив  в  долгий  ящик  жалобы  на  судьбу.
- Тебя , Филипп…
- Меня , о , меня…
- Я  бы  носил  на  острие  копья - целый   день. Не  отнимая  у  себя  собственной  экзистенции – вдохнув  закись  азота? в  истерической  лихорадке?
- Не  задвигай  это  в  бессознательное , - посоветовал  Осянин.
- Сначала , - пробормотал   Максим , -  я  отважусь  подвести  к  надлежащему  окончанию  вновь  проснувшийся  у  меня  аппетит. К  Елизавете  Семеновой. Немедленно… Лиза , Лизонька – ну-ка , ну-ка , что  за  маленькая… сука? Какая  сука – мышка! Ты  бы  слышал , как  она  запевала  русскую  народную  песню «Прощай , радость»… Испытав  на  своем  веку  немало  ужаса  и  научив  меня  карецце. 
- Хмм.
- М-да.
- Чему? – осведомился  Осянин.
- Редчайшему  типу  полового  акта , когда  ты  в  нее  вводишь  и  просто  в  ней  держишь – не  дергаясь. Не  совершая  никаких  поступательных  колебаний. Ставка  лишь  на  духовность  и  обмен  энергии.
- Немаловажные  аспекты… А  как  же  оргазм?
- Никак. Не  подразумевается.
 Дымно , мерзко , стареем , не  понимаем , степень  умаления  морального  облика  определяет  весь  последующий  секс.
  Углубленное  постижение  дантового  туризма , особняки  за  сто  тридцать  миллионов  долларов , умирающие  от  холода  солдаты , день  Европы  в  Москве - моей , твоей , растирающей  стопы  толченым  стеклом , не  присягнувшей  голосу  разума , я  нужен  тебе  про  запас? покорив  тебя , я  признаю  себя  побежденным? гибель  богов  отнюдь  не  навсегда?... 
- Погружаясь  на  эскалаторе  в  ваше  метро , - сказал  Осянин , - я  соприкоснулся  глазами  с  большим  плакатом. На  нем  одетая  в  униформу  девушка – сама  по  внешним  признакам  полная  дура, а  советует , как  идиотам: «Стойте  справа , проходите  слева». В  Томске  у  меня  была  одна  наподобие… Почти  была – я  тяжело  дышал , лез  к  ней  под  юбку , настаивал, но  она  сжала  колени  и  не  выпускает  мою  руку… что  такое? прекращай , унимайся… я  рвусь  ее  выдернуть , и  мне  это  не  удается: пока  она  меня  не  отпустила , я  сделал  с  полсотни  рывков  и  попыток , чтобы  от  нее  отвязаться… «Так  налетают  быки , так  погибают  мужи» - ни  слова  сейчас  не  приврал.
- И  как  рука? – участливо  поинтересовался  Максим.
- Нормально , - ответил  Осянин. – Плечо  какой-то  период  болело. Стреляло  по  ночам , да  и  с  утра  кособочило.
   Бил  себя  в  грудь , обещал  измениться , но  тебя  обмануть  сложней , чем  напиться – из  преисподней  долетают  проамериканские  лозунги , любовная  горячка  не  знает  неурочных  часов , в  феврале  2002-го  Филипп  Осянин  размеренно  шел  к  троллейбусу. Часом  ранее  он  делил  с  выплакавшейся  ему  женщиной  разложенный  по  этому  случаю  диван.
  «Ты , Людмила , напоминаешь  мне… тебя  саму… но  поглупее» ; держа  в  идеальном  порядке  оставшиеся  емкости  с  афродизиаками, она  переспала  с  Филиппом  для  здоровья. Села  на  его  очки , и  в  них  лопнули  стекла , как  только  душки  не  погнулись – сдираешь  с  него  одежду , затем  уже  кожу… мечты , предпочтения , как  шилом  в  висок - у  Людмилы  наметанный  взгляд  на  раздавленных  унынием  натуралов.
 Люда ,  деточка , кабанчик , одаренная  натура, при  сохранении  твоей  решимости  ездить  на  мне  верхом  между  нами  возникнут  серьезные  недомолвки.
  Филипп  Осянин  волочится  за  неизведанной  будущностью , влюбляется  без  предупреждения , из-за  дерева  он  слушал  занимательный  диалог  двух  своих  сверстников.
 «Подкинь  три  рубля , Степаныч , нам  с  «Сучком» самым  лошадиным  образом  на  подогрев  не  достает!».
 «Три? Ха-ха , три… Сам  знаешь , что  подотри!».
 «Не  гони  гамму! Бабулями  позвени!».
 «Отлезь! Я  у  доминошного  стола  рубль  нашел  и  доложил  к  собственным  таким  же – хлеб  иду  покупать. На  черняшку  хватит , наверное…».
  Веди  меня  судьба , захлестывай. Укрепляй. Не  задерживай  на  суетном.
 Они  все  еще  копошатся  под  божьей  пятой - тридцать  лет  без  ветрил  к  чему-то  обязывают , крестным  знамением  похмелье  не  унять ,  в  кого  же  превратились  друзья  моего  детства , подумал  Осянин , им  ничуть  не  больше  сорока  пяти - сорока  семи , но  ни  женщин , ни  белужских  ковров: засохшая  слюна  и  полуосознанная  амба. Гормоны  злости  перерастают  в  гормоны  досады. Прорезаемые  тайными  пороками , взявшись  за  руки , не  отбрасывают  ни  одного  варианта  саморазрушения , а  что  же  я? тот , который  Филипп  Константинович  Осянин? берет  ли  меня  время  или  я  для  него  слишком  скользкий? Так  и  есть – оно  лезет  обниматься , но  я  выскальзываю. Прилично  одеваюсь , молодо  выгляжу , с  завидной  периодичностью  захожу  к  Людмиле  в  постель – в  ней  я  был  не  на  высоте , но  куда  денешь  чувства?! Ты , Люда , фрукт , я  овощ , и  вот  тебе  мой  кастет. Он  верный  спутник  моему  сомнению  в  человеке.
  Пригодится  ли  он  мне  в  троллейбусе? Проверим , посмотрим , я  как  бы  отвык  полагаться  на  крепость  ничем  не  вооруженного  духа – расплачиваясь  за  любовь  ее  преодолением , читая  мысли  непозволительно  оступившихся ; расшатанные  поручни , ледяные  сидения , едва  ли  совершеннолетняя  девочка-кондуктор , знакома  ли  ей  разлука  с  трудностями? поминает  ли  она  в  первом  часу  ночи  каждый  закончившийся  день? Осянин  протянул  ей  несколько  монет , но  она , улынувшись , добродушно  сказала: «Прибереги  их  для  себя , старик. На  спички  их  пустишь , на  горчичники. Жизнь  же  у  тебя, отец , не  сладкая , сразу  видно». 
 Отец? Старик? На  горчичники?
 Да  как  она  может  в  такой  степени  меня  недооценивать? Я  же  и  одет… и  выгляжу… ну , и  чем  мне  рассвеивать  тревогу? Задача.
   С  наскока  не  решаемая.
- Филипп?
- Максим?
- Все  же  Филипп?
- Да , Максим?
- Знаешь , Филипп , - промолвил  Стариков , - я  сейчас  о  чем-то  подумал.
- Приятно  слышать.
- И  я , - сказал  Стариков , - заявляю  неоспоримые  права  на  легкий  и  безболезненный  уход  из  бытия. С  больными  нервами  и  сократовскими  причудами – никак  не  проявив  себя  в  прошлогоднем  листопаде. На  гребне  текущего  сумбура.
- Не  кидая  ботинок  через  плечо.
- Разумеется… А  при  чем  тут  ботинок?
  Я  обыкновенный , сиволапый , пляшущий  мужик , и  на  тебя , Лиза, у   были  узкопрофильные  притязания. Твои  ровные  зубы  буквально  вынуждали  меня  нанести  им  урон , но  пробная  ночь  со  мной  к  разрыву  промежности  тебя  бы  не  привела: я  повторяем , непредприимчив , любой  цельный  человек  состоит  из  отдельных  клеток , каждая  из  который  живет  своей  жизнью ; когда  по  телевизору  рекламируют  минералку , сок , газировку , я  вижу  в  этом  скрытую  рекламу  водки , джина , портвейна , меня  уже  не  переделаешь – нерегулируемый  перекресток. Я  толкаю  в  спину  стоящего  впереди.   
 «Что?! А?! Да  как  ты…».
 «Пора  переходить , друг. Перекрывать  дорогу. Высматривать  в  женщинах  людей  и  не  допускать  проникновения  в  страну  зарубежных  бананов».
  Посредственная  симпатия , завязывание  узлов , за  один  удар  сердца  три  скачка  настроения , голубые  глаза  с  поволокой  говорят  о  распущенности.
  Живучие  гибриды , наполовину  люди , наполовину  никто , надежды  погребены  под  иллюзиями , данное  головокружение  у  меня  по  доброй  воле – на  ранней  стадии  человеконенавистничества.
  Она  и  умная , и  порядочная , но  мне   этого  не  надо. При  дергающемся  свете  ночника. Закусив  ее  правую  грудь.
  «Have  pity , motherfucker!”. 
   “Listen  and  obey…».   
- При  определенных  конфигурациях  гадания , - сказал  Осянин , - ботинок  кидают  через  левое  плечо.
- Я  закусил  ее  за  правую…
- Это  твои  дела. Я  же  пока  продолжу – если  он  упадет  подошвой  вниз , год  будет  достаточно  хорошим. При  условии  проведения  опыта  на  морозе. Со  стылыми , но  еще  не  остывшими  мыслями.
- Не  исключено , - промолвил  Максим. - На  дне  лодки – лежать , не  вставать , приподнесенное  королевой  ожерелье  все  уже  и  уже , и  уже  душит… плоды  созрели , садовник  занемог – я  не  о  старике  и  старухе. Смерть – старуха  с  косой. Время – Кронос… Старик. Тоже  с  косой.
- Беда… Но  я  все  же  продолжу – вперившись  взглядом  в  необузданных  домохозяек , я  поступил  несколько  отлично  от  канонов: не  ботинок  швырнул. Сведя  к  минимуму… к  минимуму  неутоленную  грусть , сведя  ее  к  нему , к  минимуму. Неутоленную  грусть.
- Сведя  к  минимуму.
- К  нему! – воскликнул  Осянин. - Ну  ты  и  догадался , ну  ты  и  тягач….
- Подвергнувшийся  остракизму  в  среде  знакомых  алкоголиков. Ad  infinitum , до  бесконечности  переиначивающий  джайнисские  посылы  и  не  нападающий  на  след  Герметического  братства  Луксора.
- Говорю  тебе , не  ботинком.
- Помолчи , Филипп…
- Коньком.
  Собака  с  палкой , день  с  веслом , он  замахнулся , и  я  крикнул: «Ну , где  же  носит  тебя , гром?! Хотя  бы  ты  в  защиту  пикнул!».
- Чем?! – взвился  Максим. – Коньком?! Который  для  хоккея?! И об  этом  ты  говоришь  мне?! говоришь  прямо  в  глаза?!
- Я  бросил  конек , - пропуская  мимо  ушей  его  вопли , сказал  Осянин , - прекрасно  понимая , что  он  не  ляжет  подошвой  вниз. Не  воткнется  в  асфальт. Поэтому  и  бросил – поскольку  не  верю  во  все  эти  гадания. Если  и  бередить  душу , то  только  самым  высоким. Послушай , ведь  ты  африканист?
- Ну.
- А  почему  мы  никогда  не  беседуем  об  Африке?
- Еще  чего  не  хватало , - проворчал  Максим.
- Понятно… Точнее , совсем  не  понятно.
- Понятно , что  совсем  не  понятно.
- Уходи  усталость , приходи  светлая  грусть?
- Ты  спой , Филипп. Я  не  стану  тебя  перекрикивать. – Напрягая  ум  и  пожирая  им  разобщенные  мечтания , Максим  молитвенно  сложил  ладони. - Я  благодарен  жизни  за  каждую  секунду , когда  мне  не  было  невыносимо.



   

                4

 
  В  камине  угли , дымящиеся  валенки , части  скелета , за  окном  редкий  снег  на  зеленой  траве – иду  по  нему , как  по  облакам  над  кипарисовым  лесом. Не  завернувшись  на  ночь  в  одеяло. Отважно  доживая  неделю  мытаря  и  фарисея , с  неясной  перспективой  открывая  звездам  обгоревшую  истоптанную  спину: тут  есть  от  чего  охренеть – в  подкожном  потоке  столь  непредвиденного  убыстрения «космического  роста». Представляясь  визжащему  Прометею  многоопытным  специалистом  по  массажу  беременных  женщин – да, вороны , своим   карканьем  вы  можете  достать.
  Нежность  тонет  в  Вавилоне , и  мне  не  воспарить  из-за  стола , я  не  доступен  для  радости  за  разную  сволочь – привет  тебе , Лиза. Солнце  сегодня  закатится. Ты – позже. Но  безвозвратно.
- Светило , - сказал  Стариков , - исчезнет. Ты…
- Оно  пропало , я  на  месте , - промолвил  Осянин. - В  фазе  становления – у  меня , Максим , нет  с  собой  знамени , но  если  бы  оно  было , его  бы  никто  у  меня  не  вырвал. Чтобы  поднять  его  над  нами… ты , конечно , со  мной?
- Пу , пу , пу… чух , чух… ах…
- Санскрит?
- Не  думаю.
- Ты  со  мной! – Осянин  обрадованно  вцепился  себе  в  волосы. – Нас  сдует  отсюда  одним  ветром! Чух , чух , пу , пу! На  тебе  лица  нет! Дойдя  до  горы… до  нароста , до  скромного  образования, мы  наткнемся  на  рослую  собаку  Хару-Бару – она  проковыляет  мимо  нас  по  пологому  склону. На  передних  лапах. Имея  в  виду  что-то  свое.
- Не  наше , - процедил  Максим.
- Наш  путь  бесконечен.
- Не  мой…
- Я  живу , как  во  сне , ну  а  ты…
- А  я , как  вообще  не  живу.
 Лиза , Лиза… Осянин. Какой  Осянин?! никаких  Осяниных! Лиза , Лиза… Подобных  тебе  целуют , не  отрываясь – выходя  из  душа , надеть  под  халат  трусы. Уважь  мои  маленькие  слабости. Я  еще  не  решил , сниму  ли  я  их  с  тебя  или  сорву.
  Не  переживай , деточка. Это  нормальная  реакция.
  Безустанно  скачущих  по  небу  всадников  можно  увидеть  и  в  наши  дни. Вторые , четвертые , седьмые: тогда  вторые – у  меня  вторые  сутки  не  было  света , и  я  думал , что  опять  вернусь  в  темноту , но  ты  зажгла  свечи  и  мы  ужинали. С  серьезными  недовольными  лицами.
  Романтика? Немного… меньше… минимум? макароны  с  сосисками, кромешный  декаданс  без  сопровождения  Рахманиновым  или  Гайдном , я  бы  их  включил , однако  отсутствие  электричества  не  позволило  мне  посмотреть  на  твою  суть , оценить  твой  психологический  анфас… что  ты , что  я… ты  отрезана  от  созидания , я  вдумчиво  насвистывал  нечто  из  «Траурной» симфонии: с  набитым  ртом. Трижды  чуть  не  подавившись. Едва-едва  разминувшись  с  телегой , которой  правит  Кощунствующая  Курва.
  Ее  ловчий  бес , вылитая  птица , запомнил  меня  в  лицо.
- Бесы , - протянул  Максим , - презренные  бесы… они  дают  традиционные  балы  для  освободившихся  из  заключения  некрофилов , на  них  лает  собака…
- Собака  Хару-Бару?       
- Мне  без  нее , тебе  без  нее , нам  без  нее – без  нее  и  мне , и  тебе , и  нам  без  нее , нам  особенно  без  нее , мы  без  нее , она  без  нас…
- Любая  собака  не  обращает  внимания  на  курицу , - промолвил  Осянин. - Появился  бы  какой-нибудь  ежик – подбежал  бы.   
- Ежик?
- Пес ,  – ответил  Осянин. 
- Не  ежик…
- И  ежик. Навстречу.
- А  курицы  бы  к  ним  не  присоединились? – спросил  Максим. -Не  затянули  бы  вместе  с  ними  Мантру  Сияния? Не  пошли  бы… пошли  бы… пошли  бы  они…
- Ты  не  можешь  себе  представить , насколько  тупы  эти  курицы.
- Я  могу! – вскричал  Максим.
- Ты  можешь. – Осянин  досадливо  покачал  головой. - Извини , что  усомнился.
 В  этом , в  том , проносится  ветер - он  даже  не  остановился  пообщаться , я… неужели  это  я? я  или  не  сумел  уснуть , или  мне  снится , что  я  не  состоянии  проснуться – держу  осанку. Чтобы  не  пузырилась  рубашка.
  Девушка , высокая , в  широких  джинсах , вот  она  точно  хочет… увы… здесь  только  Осянин , и  у  меня  усугубляется  беспокойство. Филипп  знает , как  мимоходом  развалить  счастливую  семью , я  исповедую  рисковую  мудрость  файтеров , смыкаюсь  над  собой  развижным  куполом  меланхолии , обезличенно  болтаюсь  в  вешнем  саду ; ведра  с  шампанским! я  приму  грубую  постную  пищу  и  залью  ее  ведрами  наилучшего  шампанского , из-под  земли  бьют  обильные  ключи  данной  роскоши , надо  лишь  на  них  набрести: от  рытвины  к  рытвине , от  тропической  лихорадки  к  благородному  маразму , от  дудок  к  блюзу – на  черно-белой  фотографии  снег  смотрится  белее , чем  на  цветной. Я  стараюсь  держаться  народа , но  участием  во  всенародных  гуляниях  свой  образ  не  высветлить - считая  человека  полным  идиотом , Елизавета  называла  его «удивительным». Подбитый  дрозд  залезал  ей  под  подол. Клацал  клювом , сверкал  глазами , на  опущенных  крыльях  подлизывающегося  организма  размножались  вредоносные  паразиты…               
- Максим , Максим – ты  скопытишься , отойдешь , сгинешь. Кислота  под  окраску  молока… кислота  в  тон  молока… если  ты…
- Как  же  мне  опостыло  твое «если» , - процедил  Стариков.
- Если  ты  возьмешься  продлевать  и  растягивать  свою  жизнь , она  не  выдержит. Преподаст  тебе  урок  за  счет  собственной  гибели. Неожиданно  выныривая  возле  противоположного  Берега  в  совершенно  ином  качестве… Нельзя , муравьи! Не  надо  подбираться  и  меня  грызть!
- Я  их  не  вижу , - сказал  Максим. - Но  я  верю  тебе. Тебе  и  тебе. Еще  одному. Тебя  вызволить?  Тебе  помочь? 
- Не  тряси… не  тряси  истину… все  вы  горазды  задним  умом…
- Мы – это  мы. С  тобой.
- Жуки! – проорал  Осянин. - Муравьи! У  них  неотложные  дела  у  меня  на  груди… в  ушах… они  вконец  неумертвимы…
- Нужен  противовес.
- Мечте? – резко  и  заинтересованно  спросил  Осянин. – Обыденности?
- Всему  нужен. Как  медведю  нужен  мед  диких  пчел. Как  пчелам  мохнатая  задница  медведя.
- Мишка… мишка , - задумчиво  пробормотал  Филипп.
- Мишка?
- Жирная  мартышка…
 Проси , Осянин. Умоляй  выписать  тебя  с  нашей  планеты , как  из  больницы - не  задействуй  в  мышлении  память , изведай  на  себе  распущенную  наглость  валдайских  девок ; карму  не  исправить , волка-людоеда  не  приручить , взгляни  правее – узнал? Да , это  он.
  Летающий  кабан  Дудуня.
  Не  людоед , но  и  не  импотент – что  с  ним… при  виде  меня  с  ним  что-то  происходит , не  паникуй! Не  тронет. Сдержится! Я  обещаю.
  Я  забираю  обещание  обратно.
  В  метре  от  шоссе  прикопан  беспечный  странник.
 За  час  до  смерти  Емельян  Д.  очутился  на  «Павелецкой» , зашел  в  кафе , скинул  пальто , его  последними  словами  были: «Two  кебабов , please».   
- Задай  мне  вопрос , Филипп , - попросил  Стариков , - Спроси , чем  мы  вечерили  с  моей  Елизаветой. Но  о  том , когда  ели , не  спрашивай. Не  зарывайся.
- Да  что  же  это…
- Шорохи. Внеземная  муть.
- Ты  меня  пугаешь.
- А  ты  не  пугайся! – Максим  Стариков почесал  и  подергал  нос. – Если  ты  наладишь  отношения  с  обожаемым  мною  демоном – это  будет… безусловно  будет  порукой  для  крепкого  сна. И  в  собственной  кровати , и  под  чудотворным  деревом  Пружо.
- Демон… братишка… лошачок…
- Узкогрудый  демон  умирающей  надежды  и  ранней  старости. Я  о  нем. Тебе  и  о  нем. 
- Ясно. – Повертевшись  на  стуле , Осянин  не  ощутил  ничего  приятного. - О  ком  же  еще.
 Вечно  на  распутье , немало  зная  наперед , приветствуя  чужое  здравомыслие – жизнь  событийна , но  безотрадна , она  не  отвечает  всем  моим  желаниям , подводит  меня  в  мелочах , при  смешении  десятков  цветов  радуги  получается  Большой  Цвет ; пропустив  его  через  себя  сверху  вниз , я  встал  на  Путь. И  стою  на  нем  с  протянутой  рукой. Не  устраивая  свое  счастье. Компанейски  подмигивая  опустившимся  богам.
 «Не  разыгрывая  холерных  пантомим  и  не  приводя  монотеистических  свидетельств , я , Лиза , сплю  довольно  сильно».
 «Сам  спишь , а  мне  приснился».
 «Правда , милая?».
 «Голым. Без  члена. Как  игрушечный  Кен».
- Ее  глаза  разрешали , - пробормотал  Стариков.
- Я  рад , Максим.
- Моему  сердцу…
- Только  ему?
- Остановиться.
- Ха…
- Везде  те  же  завалы , - процедил  Стариков.
- Чистота  страданий  освободит  тебе  путь… снова  путь… прилипчивое  слово – она  освободит  тебе  дорогу  к  новым  подвигам. – Филипп  Осянин  встал , сел , подумал  лечь. – Плюс  ко  всему  тебя  ни  за  что  не  покинет  твоя  кипучая  мощь.
- В  штанах  наледь , и  я  стыну.
- Въяве? – осведомился  Осянин.
- Еще  и  притеснения  от  правительства. Я  их  терплю , однако  сколько  можно… подонки! Нелюди!
 Хрустят  челюсти , ломаются  кости  арбуза , кони  идут  морем… мир  не  уважает  и  не  оказывает  почести  тем , у  кого  с  незапамятных  времен  не  было  секса , этап  безудержной  молодости  забыт  и  пройден , но , ложась  с  тобой , Елизавета , я  по-прежнему  словно  бы  вскакиваю  в  седло – опасные  обмены , ночи  борьбы.
  Когда  я  не  смог  привить  тебе  Мусоргского  и  «Пинк  Флойд» , ты  посчитала , что  это  проиграл  я , а  не  ты.
- Джульетта  на  балконе , - сказал  Максим. - Она  заревана. К  ней  тянутся  руки  озабоченных  подонков , пришедших  ее  прозаично  взять: я  бы  их  отогнал. Разумеется. Если  бы  за  пятнадцать  минут  до  этого  не  рухнул  с  печи. Замертво.
- Ты  что-то  услышал? Услышал… Поплыл  и  услышал , преисполнился  решимостью  и  адекватно  ответил  на  удар  судьбы. Ты  хитер… Услышал?
- Неумолчный  гул  подводного  извержения.
- Тебе  почудилось. – Осянин  сочувственно  вздохнул. - Так  и  есть. И  почему? Потому  что  ты  не  умеешь  пользоваться  слоном.
- Не  умею…
 Чистосердечный. Надорванный. Теплолюбивый – я  буду  уважать  в  себе  личность, если  ты  поможешь  найти  ее  во  мне: в  непостижимом  канатном  танцоре, поглаживающим  для  вдохновения  свой  череп-копилку ; шевелилась  ли  гордость? Вероятно. Я  на  нее  способен. Способен  и  на  тебя – ты  погрязла  в  трудах, как  в  ловушке , и я  не  гонял  тебя  одервеневшими  носками , мягко  советуя: «Хочешь  есть , попей  воды. Вода  полезна. Длина  мысли  беспредельна. Я , Елизавета , солгу, сказав , что  от  твоих  ног  пахнет  фиалками: до  недавних  пор  у  меня  не  было  девственниц , а  на  прошлой  неделе  сразу  две – пятидесятилетние… сиамские  близнецы.
- И  я  их… за  мной  имеется  этой  грех… я  их…
- Ты , Максим? – спросил  Филипп. - Их?
- Они  кольнули  меня  мимолетными  взглядами , и  он  уже  наливался – охваченный  будущим , его  дубоватыми  муравами , его  хроническим  состоянием…
- Храбрись! – прокричал  Осянин.
- Да… ё… да… ё…
- Не  сдавайся! – со  слезами  в  глазах  воскликнул  Филипп. – Очистись  от  скверны! Чем  бы , чем  бы… чем… а? А?! Знаешь? А?! А  я  знаю! И  мое  знание  вступает  в  свои  права!
- Его  чутье  на  цель…
- Именно!
- Оно  ему  откажет , - сказал  Максим. - Во  мне  столько  погребенного… и  для  него  я  никто: для  твоего  знания. Пусть  оно  и  выворачивает  камни , но  меня  им… 
- Я  проложу  для  тебя  тропинку  в  Невидимый  Город. – Помыслив  о  том , не  впасть  ли  ему  в  немоту , Осянин  понемногу  продолжил. – В  Город  Невидимых. Простых  и  Зеленых.
- Ты  это… - промямлил  Стариков. – О  марсианах?
- Бог  с  тобой! – Осянин  предвкушающе  задрожал. – Бог  со  мной. И  со  мной , и  с  тобой: с  нами. С  нами  живыми , с  нами  гниющими – о , как  же  Он  вездесущ!   
 Осянин  не  воевал  и  не  был , как  говорил  перед  Бородино  князь  Вяземский  в «страшном  деле» , но  психических  травм  на  долю  Филиппа  выпало  изрядно – при  всей  его  верности  христианским  идеалам.
  Погибая  внутри , мы  кардинально  меняем  стиль  лица.
  Филиппа  Осянина  исщипал  невежественный  коротышка  Хуадук , достигший  известных  высот  в  безмерной  тоске  по  светлым  поступкам: «Постучись , Хуадук».
 «Стучусь».
 «Открываю».
 Мне  не  избыть  душевную  щедрость , не  затаиться  для  чего-то  большого  и  настоящего  за  морями , за  лесами , кто  там  с  вами? с  кем  вы  сами? с  тем , кто  с  вами? Или  мысленно  со  мной? Кто  же… кто… Я. Коротышка  Хуадук. В  подчеркивающем  ожирение  комбинезоне , с  фаянсовым  блюдом  жареных  свиных  ушей – вы  же  не  станете  употреблять  человечину.
 Без  соли  и  специй  точно  не  стану.
- После смерти  будет  темень , будет  мрак , что-то все-таки будет. – Осянин  насмешливо  поджал  губы. – Придя  тебя  хоронить , я  скажу  над  твоим  гробом…
- Ничего  не  говори. Хорошего  ты  обо  мне  в  любом  случае  не  скажешь , я  этого  и  не  жду , а  о  покойниках  или  хорошо , или  ничего. – Максим  выпустил тяжелый дым  и , вполоборота  развернувшись , зорко  посмотрел  на  стену. – Я  не  очень  тревожусь  о  земной  смерти. Мой  разум  привык  оперировать  более  масштабными  категориями.
- Используй  разум  для  того , чтобы  он  не  смог  использовать  тебя. Рекомендую, как  бывший  матрос.
- Матрос… ты – матрос… ха-ха… вбрось  что-нибудь  так , чтобы… и  чтобы…
- Чтобы  тебя  не  использовать?
- Чтобы…
- Нет?
- Чтобы  мне  в  это  поверилось.
- Ладно , я  не  матрос. – Осянин  недоуменно  насупился. – Но  кто  же  я? Не  матрос. А  ты? И  ты  не  матрос… И  ты , и  я – мы  не  матросы.
- Получается , что  ты  прав.
- Но  если  мы  не  матросы , тогда  кто? Я  знаю , кто. – Оттянув  на  лбу  складку  дряблой  кожи , Филипп  Осянин  медленно  нахмурил  брови. – Мы – богочеловечество.
- Ё-мое…
- Ну , я  и  хватил!
- Однако…
 От  Филиппа  бегут  дети  и  тараканы , суд  идиота  объективен  и  быстр , кровь  отхлынула  к  пальцам  ног , они , раздувшись , полезли  из  ботинок , которые  их  не  пустили – Любовь , Бедность  и  Смерть. Первые  две  со  мной  рассчитались , не  обойдет  меня  и  третья: временная , окончательная , вопрос  еще  не  снят , сознание  потеряно  в  тишине  костра ; жуткие  рези , гнойный  аппендицит , в  зеркале  алюминиевой  кружки  юношеское  бледное  лицо , чьи  глаза  лично  видели  вырубку  райских  кущ: боль  согревает , огонь  бодрит, я  не  прошу  меня  беречь – убей  меня , и  я  уйду. Но  навсегда  ли?
  Себе  ли  во  зло? Тебе  ли   на  беду?
- И  еще , - сказал  Осянин.
- Давай  еще.
- Первозданный  Дух  покрыл  и  материю , и  ощущения. Толпа  здорова  и  тупа. Одиночки  настойчивы  и  больны. – Зависнув  над  столом , Филипп  Осянин , будто  бы  бешеным  червем , потянулся  к  лицу  Старикова  указательным  пальцем.  – Самые  правильные  пути  протоптаны  бегемотами.
- Пути…
- Идти…
- По  ним , - сказал  Максим , - легче  всего  идти , имея  с  собой  двести-триста  таблеток  экстази. Занимая  себя  откровенной  беседой  о  Семи  Матерях  и  полной  колоде ведического  пантеона – отделяясь  от  масс. Но  не  отставая. – Поймав  неугомонный  палец , Максим  его  аккуратно  согнул. – Что  бы  ты  ни  сделал , это  не  помешает  тебе  попасть  на  православное  кладбище. Не  те  сейчас  времена. И  я  не  возражаю. Отдаюсь… Кому? Провидению.
- Фьють-фьють.
- Кошмар , - процедил  Максим.
- Так  поют  птицы.
- Не  лошади , - кивнул  Стариков
- В  нужный  момент  они  не  подведут. – Не  зная , как  ему  поступить  со  своим  пальцем , Осянин  его  разогнул. Секундами  позже  согнул. Вновь  засомневался. Испытал сильнейшее брожение ума. – Как  говорили  на  просторах  государства  сасанидов: «Лошадь  не  осел. Лошадь  доброе  создание».
  Древняя  Австралия , кровавая  охота , объекты  не  птицы , не  лошади – коровы. Убивающие  их  идиоты  не  дошли  собственными  мозгами  до  скотоводства: копья , бумеранги , крики… нас  видно. С  падающих  на  наши  головы  самолетов. Под  щемящее  чувство  всеобщей  бессмысленности ; оревуар , мои  друзья. Бакланы, хиппи  и  князья.
   Посмеивайся , нищета.
   Законы  изменились , и  с  тобой , маленькая , под  статью  я  уже  не  попаду – вставая , ты  оставляла  мокрой  совершенно  сухую  скамейку. Расчесывала  мою  спину  покрашенными в клетку ногтями , проходила  мимо  меня  ярко  одетым  дуновением: неровно. С  недоуменным  презрением. 
- Та , девушка , Филипп…
- Взяла? – поинтересовался  Осянин.
- Она  слепо…
- Угу!
- Глухо…
- Угу.
- Немая. Такое  возможно.
- Угу… Совсем  ни  шиша  не  понял.
- Фактов  у  меня  нет , - промолвил  Максим , - уверенности  тоже , но  исключать  нельзя. Она  на  меня  не  смотрела , я  к  ней  не  обращался  и , следовательно , она  не  могла  меня  слышать. На  Тверском. В  год  свиньи.
- Но  исключать  нельзя.
- Никак…
- Разогреваясь  из  фляжки.
- А  ты  говорил , не  понимаешь.
- Ну , недооцеонил  я  себя. – Осянин  сухо  прокашлялся. – Что  для  меня  свойственно  и  типично. Я  и  летом  найду , где  и  с  кем  замерзнуть. И  место , и  компанию.
- Привычка , - кивнул  Максим.
- Кудрявая  береза , висящий  труп  завхоза , как  распушим  хвосты! как  ужремся  до  радости… Какая  привычка?
- Ты  же  из  Сибири.
- А-а… Тогда  пускай. Нормально. К  слову – у  нас  за  горами  особенно  зрима  угроза  зимы. Когда  упал , замечтался  и  обо  всем  позабыл.
  Вынашивая  большие  замыслы , читая  стихи  юного  Сталина , выталкивая  из-под  ног  табурет , последнее  только  в  планах.
   Уклончивость  в  жилах. Перенапряжение  на  языке.
   Завтра  будет  то  же  самое.
   Режим  регистрации , поп-террор , каменный  мост  через  правду – чтобы  не  промочить  в  ней  белые  тапочки.
  Максим  Стариков  согласен , что  его  город  боится  стать  частью  страны.
 Родная  московская  земля. Ее  бросают  на  крышку  гроба.
 В  инвалидной  коляске , с  клоунским  носом , волосы  вылезут  раньше , чем  поседеют , переход  на  отвлеченное  мышление – необходимая  ступень  бегства  от  жизни.
  На  куполах  церквей  стоят  мощные  прожектора. Разрезают  небо. Кого-то  ищут.   
- Вечность  мрачна  и  серьезна. – Осянин  лукаво  улыбнулся. – Ты  предлагал  мне  спеть , ну  так  что  же , я  не  против. Даже  без  тихого  наигрыша  на  банджо. Со  всей  утонченностью , принятой  в  наших  квалифицированных  кругах – ты  со  мной?
- Про  Серафима  я  бы  спел , - ответил  Максим.
- Того  самого?
- Жившего  с  раздражительной  бомжихой , витавшего  в  облаках  и далеко  заходившего  в  онемении  Бодхидхармы. Вписывавшегося  в  ландшафт , как  сорвавшаяся  с  катушек  мельница.
- Всё! – крикнул  Максим. - Поем. Решаемся. Поем. И…
- Раз.
- И…
- Два.
- Серафим «Низорал» вышел  в  астрал , долго  летал  и  сопел. 
- Он  никому  ничего  не  сказал , белым  очнувшись , как  мел. – Максим  Стариков  подошел  к  окну , прижался  щекой  к  стеклу , безмолвно  постоял  и  прижался  другой. – Сколь  интересно , столь  и  наполненно… энергичный  подбородок  размяг  и  пополнел , в  кубе  льда  найти  живого  человека  затруднительно , смерть  приходит  в  шерстяных  носках… Завтра  мы  поедем  в  Монино.
- Куда?
- В  Монино. На  регби.
 Максим  Стариков  не  теряет  контроля. Он  начеку. Гордый  рот , разбитые  губы – не  сегодня. Чайки  над  морем , их  глаза  пусты , в  их  клювах  ветер , сами  они  в  прицеле. Оглядываясь  через  плечо. Поражая  удивительной  самоотдачей.
 Культ  счастья – обман. И  счастье.
 Искушенные  восходители  по  Лестнице  Тьмы  берут  себе  новые  охотничьи  имена.   
  В  драке  они  бьют  в  сердце - рукой.
  Измеряют  глубину  снега.
  Три  пальца.
- Сейчас  мой  палец…
- Гляди , Филипп , сломаю.
- Зачем  ты  так? Почему  ты  так  зол? – Осянин  обиженно  покачал  головой. – Ну  все , я  расстроился. И  это  естественно. Мое  настроение  сбить  легче , чем  температуру. 
- Съездим  на  регби , а  затем  заедем  на  еще  один  стадион – попрыгаем  с  шестом.   
- Я  не  умею  прыгать  с  шестом. – Потрогав  мышцы  рук , Осянин  нагнулся  и  перешел  на  ноги. – Я  умею  с  ним  только  бегать.
- Просто  ради  спорта  или  за  кем-нибудь? – спросил  Стариков.
- Мои  цели  чисты. Намерения  бескровны. Исполнение  похуже. Печаль  велика. – Осянин  с  хрустом  потянулся. – Принципы  нерушимы.   
  Существуя  в  меньшем  достатке , чем  сборщики  пустых  бутылок , Филипп  Осянин  не  может  отвыкнуть  от  женщин – распознавая  звуки  на  глаз. Так  ему  кажется.
  Им  овладевает  упоительное  забытье. Оно  идет  из  разорванной  изнутри  черепной  коробке.
  Филипп  вскрикивает  и  уступает.
  Наслаждению? О  чем  вы , громовые  грибы - Осянин  сейчас  гонится  не  за  этим: Филиппу  не  проснуться  запутанным  в  ленты  Алины  Кабаевой. Но  он  все  же  мужчина. И , как  мужчина , Осянин  размышляет  о  планетах.
  Без  претензий  на  небесный  престол.
  Временные  дела… не  серьезней…. мое  оружие  осталось  прежним. Камни  и  кулаки – налетавшись  на  драконах , набегавшись  с  шестом  и  напрыгавшись  в  пропасть , Филипп  не  распухает  от  избытка  жизнелюбия.
  Инна.
  Воздух  наполнен  голосами.
  Инна.
  Контуры  проясняются.
  Вы , Инна , в  Салехарде , да? И  говорите , что  с  ребенком?
  Я  не  отвечу  вам  письмом. Мне  не  понять  всю  вашу  горечь.   
- Шахтеры , профессора , контрабандисты – не  молчите  со  мной. Покажите  мне , где  вам  больно. – Разливая  по  лицу  лживую  благость , Осянин  ничего  не  скрывал. – Я  вас  пойму.
- Расскажу  о  луне.
- Провожу  до  нее.
- Опоздаю  к  врачу.
- Я  о  луне , - сказал  Осянин. - На  ее  темной  обратной  стороне  грустит  гуманоид – он  в  полном  дерьме.
- А  мы  с  тобой  как  будто…
- Всматриваясь  в  работавших  под  твоим  окном  иноземцев , я  ждал , когда  же  они  закричат: «Кто  мы?! Таджики! С  кем  мы?! С  кем  придется! Зачем  мы?! Аллах  его  знает!».
 Вас  трое , вам  муторно , вы  продолжаетесь  и  не  входите  в  «Союз  ревнителей  Пустоты»: я  вас сфотографирую , но карточку не  отдам – оставлю  себе. Буду  смотреть  на  нее  и…
  Что?!
  Какие  же  вы  извращенные  люди. Плакать  я  буду – взирать  и  плакать. Только  плакать. В  окружении  чертовой  дюжины  диких  свечей. Держась  одними  объедками  и  не  спеша  в  будущее.
  Мое  сознание  довольно  неважно  относится  к  моему  бытию. Пытаюсь  ли  я  спасаться   через  крест? Вопрос.
  Вопрос.
  Спасибо  за  вопрос.   
- Прекращай , Максим…
- Горе , горе , - протянул  Стариков. - Молоденькие  кобылицы… кобы , кобы , кабы… и  я  бы  засунул , я  бы…
- Я , пожалуй , прекращаю! У  меня  жесткая  голова. Не  помогает  никакая  подушка.
- И  ты  прекращаешь?
- Жить  разумной  жизнью. Это  не  вызовет  чувства  утраты  и  отведет  на  безопасное  расстояние  от  падучего  обелиска  надежд  и  привязанностей. – Поставив  локти  на  стол , Осянин  принялся  несильно  постукивать  ладонями  по  вискам. – Подтащит  меня  к  Зинаиде , приподнимет  до  ее  бобровых  ресниц… Провожая  меня  в  Москву , Зинаида  пробормотала: «Я  тут  слышала  о  Канте. Он  как , хороший  философ?» , и  я  ответил: «Приличный. Котируется».
- Зинаида  не  улыбнулась? – Заливаясь  из  чайника  прохладной  водой , Стариков  скашивался  на  свой  вывернутый  до  провисания  карман  брюк. – Неловкость  исчезла  только  с  ее  утробным  воплем? Такая  чувственная  барышня? 
- Придет  и  твой  черед  любить  и  мучиться , - сказал , как  отрезал  Осянин. – Сменим  тему. Назови-ка  мне , Максим , три  песни ”Rolling  Stones”
- “Satisfaction” ,“Brown  sugar” и  еще… сейчас  вспомню , должен  вспомнить… сейчас… “Black  and  white”?
- Это  Майкл  Джексон.
- ****ь…    
 Солнце  натыкается  на  горы , ползет  за  Урал , выделяет  не  лишенным  своебразной  глубины  неудачникам  сытные  пайки  копченого неба.
  Россия  большая. Всегда  можно  уйти  в  лес.
  В  населенных  пунктах  крепко  засел  неприятель , в  непролазной  чащобе  воздух  им  не  рассекается ; голуби , фугасы , фугасы  в  форме  голубей , пересыхающее  нутро , изысканная  дремотность – его  нож  у  моего  глаза. Если  я  ничтожество , то  я  пропал.
  Он  хуже  Сент-Экзюпери , но  лучше  Чикатило.
  Выпей. Не  откажусь.
  Пей. Наливайте.
  Ледяное  пиво  не  доходит  до  плавящихся  мозгов. Теряется. Ускользает  по  телу  вниз.
  Я  узнал  в  вас  ратоборца-маргинала  Добронрава  Козопаевича  Шмонса.
  Выпей  еще.
  Полюбилась  ты  мне , чухоночка!
  Пей  и  долбайся , пока  не  отключишься!
  Радость-то  какая , радость – нет? Вас  нет? Вас  нет , а  я  есть?
  Нет. В  этом  случае , нет. Не  радость.
- Толстые  жуки , независимые  комментаторы  Библии , трава  по  шею. – Максим  опасливо  отдышался. – Высокая  трава. Или  он  коротышка. Всеми  силами  противостоящий  заговору дьявольских  сил.
- Коротышка  Хуадук? – осведомился  Осянин.
- Не  актуально.
- Зацепило  же  тебя… Уже  великаны?
- Присущая  мне  манера  глотания  соплей  ничем  не  отличается  от  обычной. – Поскрипывая  стулом , Максим  не  желал  обогощать  Осянина  ассирийской  легендой  о  шести  братьях-педерастах  и  поверженном  божестве  войны. – Чтобы  вылезти  из  петли , в  нее  не  обязательно  залезать.
- Купаясь  со  стадом  коров  и  в  Пахре , и  в  Десне.
- Не  охотясь  на  них! – восклинул  Максим.
- Котлеты  не  мычали?
- Меня  не  угнетает  прозаизм  моих  нервных  расстройств. – Максим  самодовольно  похлопал  себя  по  ляжкам. – Физическая  боль  не  оставляет  выбора. Душевная  оставляет.
- Муха… На  кактусе  муха.
- Незнакомая. – Стариков  внимательно  присмотрелся. - Раньше  не  видел. – Максим  Стариков  сложил  в  рупор  ладони. – Подай  назад , муха!
- Не  слышит , - промолвил  Осянин.
- А  как  сидит…
- Сохраняя  внутренне  достоинство.
- Благородно  перенося  тяготы  жизни – чудесный  пример  того , к  чему  я  стремлюсь. Высший  пилотаж. 
 Остановись , мгновение. Ты  не  прекрасно , но  остановись. Дай  подумать. В  взвинченной  пассивности  ожидания  чего-нибудь  светлого  осознавая , что  обо  мне  никто  не  вспомнит  многие  миллиарды  лет - представив  себе  бьющегося  в  истерике  Станиславского , ошалело  кричащего  репетирующей  паре: “не  верю! Ни  тебе , ни  ей! Ни  кассиру , ни  администратору, ни  себе  самому! Никому  не  верю!”; Константин  Сергеевич  на  излете  желания , Филипп  Осянин  с  надрывом  за  столом , расшифровщикам  пифагорейских  пентаграмм  их  не  раскусить.
  Хорошие  новости. Медведь  задрал  еще  одного  охотника.
  Побродив  под  слабыми  звездами , призраки  вернулись  домой.
  Я  встретился  с  ними  в  пути.
  Они  поручили  моим  заботам  грязную , потную , волосатую  женщину.
  Прислоняя  ее  к  сосне , я  не  думал  как  мне  ей , куда  мне  ей , к  ее  лицу  приливала  не  только  кровь ; из-под  задранного  до  плеч  платья  вылетали  окосевшие  светлячки. Брови  ходили , губы  стояли.
  Она  умела  жить.
- Что…
- Кому  что , Филипп , - проворчал  Стариков.
- Что  омрачило  твой  взор , о  Максим? – осведомился   Осянин. - С  кем  ты  стекал  по  разогнавшейся  воде? Чьи  крылья  накрывали  тебя  в  предвечном  бреду? Однокомнатная  квартира , кровать  от  стены  до  стены , и  вам  ничего  не  остается , кроме  как  весь  день…
- Не  было  такого!
- Было. Корежило. Ты  покрошил  в  молоко  серую  булку , твой  верный  конь  повесил  уши , ваши  ролевые  модели  не  поддались  значительным  изменениям. – Не  будучи  уверенным  в  качестве  своего  мышления , Осянин  не  стал  ни  на  чем  настаивать. – Припадков  в  последнее  время  не  случалось?
- Уймись…
- Покидаемся? – спросил  Филипп. - Гирями , Максим?
- Наклонение , килевание , кренование…
- Охренение.
- Попал! Уяснил… Поделился.
 Собеседование  с  новорожденными  волками , безустанная  гребля  на  привязанной  лодке , вырванные  ноги , проседающие  фундаменты, булькающие  кислоты , что  вам  с  меня? кто  мне  вы? все  вопросы  будут  улажены  огнем , плотный  горящий  ураган  выметет  и выжжет  пыль , поставив  жирную  точку  на  залитой  водкой  странице  бессонной  ночи ; сифилис , телевизоры , окурки , ризы  исчезнут  без  следа.
  Отшельники  взревут  пароходным  гудком.
  Занятия  в  музыкальной  школе  перенесут  в  иные  миры.
  Нивы  прилягут. Комбайны  успокоятся.
  Антарктида  утечет.
- Как  я  когда-то , как  ты  когда-то , мы  поочередно  набивали  ноздри  на  ступеньках  закрытой  то  ли  ремонт , то  ли  насовсем  библиотеки , мирно  улыбаясь  впередсмотрящим  паникерам  и  прыщавым  обольстительницам…
- Я  задумался , Филипп , - сказал  Стариков.
- Умри , приди , умри , приди – меня  зовут.
- Иди. Иди.
- Выгоняешь , да? – спросил  Осянин. - Знаешь , что  мне  негде  бросить  вещмешок  и  указываешь  на  дверь? На  входную. На  закрытую  снаружи.
- А  кто  ее…
- Отдерни  руку. Не  трогай  тайну. – Осянин  расслабленно  откинулся  на  спинку  стула. – Придерживай  шляпу. Ветер  дует.
- Ни  шляпы , ни  ветра , - пробормотал  Стариков.
- Вот  видишь.
- Обыватель  считал  безумцем  Сезанна , Сезанн  считал  безумцем  Ван  Гога , тот  считал  безумцем  обывателя – его  мнение  представляется  мне  наименее  неверным.
- Полность  присоединяюсь , - сказал  Осянин. - Киваю  и  остаюсь.
 Филипп  Осянин  очень  далек  от  народа , народ  крайне  близок  к  нему – кольцо  сжимается.
  Факельное  шествие  вольнодумных  гомосеков , прижимающиеся  друг  к  другу  от  страха  натуралы , заваленный  множеством  беспорядочно  разбросанных  паззлов  кофейный  столик.
  Хозяин  и  Творец  переходит  на  ртутные  наливки.
   Если  к  гробу  прибить  табличку “Не  беспокоить” , в  него  все  равно  попробуют  прорваться  внешние  ползуны.
   Любовь  не  бездействует. Распиливает  деревянной  пилой.
  Она  сопряжена  с  изменой , как  крушение  корабля  с  нескрываемым  смущением  уплывающего  на  спасительном  круге  капитана.
  Следуйте  за  мной , милая  Инна , и  я , обрубая  по  частям  хвост  вашей  кометы , проведу  вас  к  финишу  самой  короткой  дорогой.   
  Обратив  внимание  на  катающихся  в  росе  старцев , вы  вырветесь  из  лап  снедающей  вас  печали.
  Запомните , чудесная  Инна: плохо  держаться  на  ногах – неосущестимая  мечта  тех , у  кого  их  нет. 
- Не  у  всех  же  они  есть , - промолвил  Стариков , - не  у  всех… о  чем  речь? о  чем  базар?… они  не  у  всех…
- Они?
- Ноги.
- Йо , Максим! – крикнул  Осянин. - Ты  прочитал  мои  мысли!
- Я  не  хотел.
- Ты  слушал  Собинова , и  у  тебя  от  восхищения  отнялись  ноги? Об  этом  речь? – Филипп  Осянин  сопереживал , он  осуществлял  трансперсональные  выплески. – Твоя  речь  об  этом?
- По  ним  били  розгами , на  них  сажали  пчел…
- Как  жаль! Какая  честь  огрызаться  на  жизнь , имея  все  необходимое… Романс  спеть?
- Щипцами  тебя  за  кадык , отвертку  тебе  меж  ягодиц… 
- Он  называется “Кривой  и  быль” , - сказал  Осянин.
- Где  же  был  ты?! – проорал  Стариков. - Где  же  ты  был , мой  разум , когда  я  разрешил  пожить  у  себя  данному  чу… му… чуму… чуваку-мудаку….
- У  них  отсутствуют  ноги , у  тебя…
- Разум! А  я  и  не  спорю. – Подав  правой  рукой  непонятный , по-видимому  магический  знак , Стариков  не  счел  нужным  разъяснять  его  суть. – Подумаешь , удивил.
 Расправленные  плечи , шипящий  смех , в  ком  выходы? в  чем  входы? родители   зачали  мою  плоть  при  дневном  свете - пресытившись  березовым  соком  и  употребив  великолепно  пошедший  вермут. Разойдясь  по  своим  углам , они  почувствовали  себя  так , словно  бы  ничего  этого  не  было.
 Принеся  меня  из  роддома , мама  сказала: “Он  наш. Мы  научим  его  играть  на  пианино , запишем  в  секцию  дзюдо , купим  животное”.
  Отец  спросил: “Наподобие  гориллы? Для  спаррингов?” ; они  суетились , они  ждали  гостей , я  обмочился , я  обосрался , гости  пришли , гостям  у  нас  не  понравилось.
  Вина  лежала  на  мне.
  Сирень  стояла  в  цвету.
- Родившись , я  долго  молчал , - промолвил  Максим. - Дышал , осматривался , думал. Потом  заплакал - на  руках  у  хмуро  улыбающейся  акушерки. Пропустив  через  сердце  всю  сложность  предстоящего  мне  пути. – Стариков  рассеянно  потянулся  за  сигаретой. – Но  отчаиваться  нельзя. Неразумно. Как  когда-то  утверждал  я  сам: “Не  беда. Сусанин  выведет”.
- Ему  просто , - кивнул  Осянин.
- Иван  впереди… я  в  надвинутом  капюшоне. По  косогорам , по  подгнившим  мосткам , любезно  раскланиваясь  с  высовывающимися  отовсюду  врагами.
- Для  зайца  или  енота  ты - крупный  хищник.
- Оргазм – это  все! – воскликнул  Максим.
- Для  енота , для  стрекозы…
- Для  человека.
- Не  для  меня , Максим , - вздохнул  Осянин. - Не  для  меня , мой  юный  друг - общество  снисходительно  к  ошибкам  Аристотеля , но  не  к  совершаемым  мной…
- Про  тебя  никто  и  не  говорит.
- И  не  надо. – Осянин  насупленно  отвернулся. – Недостающие  зубы  не  вставлены , сатори  не  достигнуто , открываемым  звездам  мою  фамилию  не  дают - пинай  меня. Топчи!  Как  миролюбивого  индивида , которому  не  повезло  стать  свирепым  мастеров  восточных  единоборств. У  тебя   видеомагнитофон  есть?
- Ну.
- А  Брюс  Ли?
- Был , - сказал  Максим. - Был  и  он.
- Но  ты , - полушепотом  посетовал  Осянин , - затер  его  президенским  посланием  федера…
- Им! Простодушный  китаец  не  выдержал  конкуренции. 
  Деревья  из  света , козлы  из  чугуна , апатичный  ворон  чешет  голову и покачивает  широкой  грудью – суета  не  знает  усталости. Да , меня  купили.
  Да , корпорации.
  Да , задаром.
  Не  угостите  шашлыком? Не  позволите  отыметь  вашу  даму? мой  дух  впрямую  зависит  от  тела , коньки  и  запалы  укладываются  в  перевязанный  бичевкой  чемодан – ее  развязал… открыл  его  пасть , недоверчиво  уставился  в  зеркало: нас  двое. Мы  сплоченны.
   Что-то  еще  можно  поправить.
   Закрашивая  бумагу – зеленым  и  синим , кабанами  и  генералами: они  не  защитят.  От  крадущейся  подворотнями  банды  снежных  людей-извращенцев.
   В  их  карме  я  вижу  плюсы. Придавливаю  мысли  к  костям , прорываюсь  наружу  хмурым  взглядом , приникаю  к  полутораметровой  талии  ободранного  дуба.
  Здравствуйте , здравствуйте.
  Привет  и  тебе , Елизавета. Сначала  в  постель , потом  за  шампанское? Это  нарушение  процедуры. К  тому  же  я  не  уверен , что  после  нашей  возни  у  нас  появится  повод  его  пить.
  У  нас. У  меня  и  у  тебя. Я  не  о  себе  и  о  нем – не  обо  мне. Не  будем  о  нем.
  Он  утих.
  Ему  не  до  нас.
- С  ней , - пробормотал  Максим , -  не  расслабишься , с  самим  собой  не  замолчишь – я  дико  рос. Я , как  все.
- И  я , Максим , как  все. Как  другие  все.
- Кот-казак?
- От  совершенства  мне  не  скрыться.
- Тебя  подгоняют. Но  не  прибавить , а  сойти  с  дистанции. – Почувствовав  к  Осянину  приязненную  жалость , Стариков  не  доверился  своему  чувству. – Слушай  меня , Филипп , и  запоминай. Хотя  бы  слушай.
- Слушаю. – Осянин  тревожно  напрягся. – Внимаю.
- Мне  бы  не  хотелось  повторения , но  из-за  моего  стола  уже  некогда  увозили  в  психиатрическую  больницу.
 Осянина  не  полюбят , ему  не  заплатят , его  не  позовут  в  коммуну  масонских  псов: он  на  это  положит. Снимет очки , вляпается в мед – выслеживая  полуночную  выпь. Ухитряясь  меньше , чем  за  час , покрыться  чириями. Взболтав  ворочавшеяся  в  затылке  вдохновение вне  общества  человека. Помимо  себя , Осянина.
  И  кого-то  в  нем. Заставшего  Старикова  врасплох – не  воплем , не  пролитием  в  ухо  пакета  кефира  или  кипрского  вина: мандариновой  отрыжкой.
  Лицо  Максима – фотография. Оно  неподвижно.
- Стыдно , Осянин , - сказал  Максим. - Ты  опускаешься  все  ниже  и  ниже. Подобно  рассыпающемуся  волейболисту , честно  сказавшего  на  пресс-конференции: “Раньше  моего  появления  на  площадке  ждали  свои  болельщики. Теперь  чужие”. – Стариков  натужно  усмехнулся. – От  тебя  пахнет  потом. И  каким-то  не  мужским.
- Такого  я  от  тебя…
- Обоняние  меня  никогда  не  подводило.
- Я  же  к  людям… я  к  ним… сейчас  же  передо  мной…
- К  людям  чревато  выходить  столь  невменяемым. Протягивая  мачете  и  просительно  говоря: “не  наваливайте  на  мою  могилу  излишек  земли , я  хочу  видеть  оттуда  Сириус” – какое-то  время  я  тебя  в  будущее  сопровожу , но  затем  не  зови. Не  ори. Не  откликнусь.
- Живя  в  истине , я  мог  попытаться  тебе  ее  передать , закидать  и  подкормить  тебя  гнилыми  грушами…   
- Смотрящих  в  корень  мудозвонов  было  в  достатке  и  до  нас  с  тобой. – Взглянув  в  окно , Максим  зажмурился  на  луну , как  на  солнце. – Переварил? Зафиксировал  в  уме?
- Да. Да… Покойся  с  миром , разум!
- Сигай  и  весели , корабельный  шимпанзе!
  Еще  одна  ночь на кладбище , еще  один  выпитый  там  ящик  пива – отступление. Переливчатость  памяти.
  Она  мистифицирует  и  рвется  к  невозможному.
  На  листьях  подрагивают  надувшиеся  капли. За  раскачивающейся  оградой  вылезают  на  поверхность  черви  подземных  труб. Филипп  Осянин  не  трясет  пальцем  и  не  порхает  перед  Максимом  Стариковым  полинявшей  раздавшейся  бабочкой ; он  ведет  с  ним  бессловесные  споры  могучими  взглядами. Вчера , сегодня , старые  привязанности  не  отпускают , рыбы  по  морю , птицы  по  небу , мы  туда  же. Задом  наперед  на  уравновешанной  лошади.
  Беготня  звезд , плавный  покой , выглядывающие  из  травы  дикобразы.
  Отрывающиеся  тромбы.
  Пар  из  ноздрей. Насыщенный?
  Ущемленный. Не  подтверждающий  минутного  возврата  небытия.
- Ее  уста…
- Ты  о  ком , Филипп?
- О  ней , - сказал  Осянин. - Грустные  глаза , согбенный  стан , в  руках  телевизионная  программа – ее  уста  касались  жабы.
- Тебя , что  ли? – Максим  иронично  скривился. – Прочь  о  земли , прочь  от  любви?
- Она  заслужила  меня , как  медаль  за  спасение  утопающих. Когда  же  Антонина  узнала , что  я  вхожу  в  касту  певцов  и  музыкантов…
- Наваждение! – воскликнул  Максим.
- Оно  зажало  между  двумя  трамваями , - пробормотал  Филипп.
- Я  в  восторге , Осянин. Вымазываюсь  в  ванильном  желе  и  завидую  твоему  взлету. Ты  непостижим  в  своем  маразме.
 Идут  погоды  зимние. Лето , тепло…
 Без  продыха  идут. Лето , теннис , полосы , рябь , помехи: «отличная  игра , Максим. Жалко  мячика  не  видно” ; в  кастрюлю  не  лезет  куриная  голень. Нам , запускавшим  змея  в  самую  суть  вещей , ее  размеры  неподконтрольны: она  нам  не  дается. Можно  по  яблоку.
  По  целому? Неплохо. Не вылезая  из  одного  и  того  же  окопа – на  отшибе , в  тылу.
  Что  из  этого  явствует? Ночь  без  остановки. Я  и  ты.
  Мне  нужно  все  мое.
  И  женщину.
  Смеюсь  в  кулак… наслаиваюсь  на  электрическое  гудение: им  бы  кого-нибудь  поздоровей  и  помордастей.
  Общество  не  спасти , безысходная  тоска  переходна , раствор  адреналина  не  прибавляет  надежды. Дьявол  всем  предоставляет  шанс.
  Бормочи , кирасир. Обращай  свой  взор  на  носителей  дзэна.      
- Я  смертен , смертен , - пробормотал  Филипп , - я  смертен…
- Правильно , Осянин , все  правильно , в  основе  твоего  существа  лежит  страх  исчезнуть. Пропасть. Раствориться. На  земле  голова, в  ней  вороное  перо.
- Тигрондоид…
- Его  живот  свисает  до  земли , - сказал  Максим.
- На  ней  голова!
- В  ее  волосах  вороное  перо. – Стариков  одобрительно  кивнул. – По  гороскопу  сегодня  более  удачливы  мужчины. В  первую  очередь  из  Томска – всеми  клетками  опускающиеся  в  Пустоту.
- С  амбициозной  нелепостью  самоопределения… Ложись , Максим! Я  выжгу  у  тебя  на  спине  клеймо  добродетели! Нанесу  его  массу  паяльником! – Воздев  глаза  к  тускло  мерцающей  люстре , Осянин  на  несколько  секунд  впал  в  задумчивость. – В  моем  сознании  что-то  собирается. Прет  со  всех  направлений. Как  только  разольется  по  формочкам  слов , я  скажу.
- Не  будешь  томить.
- Тише… не  отвлекай… похоже , серьезно  гнет…
 Филипп  Осянин – русский , его  национальная  принадлежность  закономерна , наваливающиеся  на  него  приступы  удушья  пока  еще  допускают  компромиссы , клянусь… не  рекомендуется , но  клянусь… клянусь  оставаться  натуралом , для  смены  обстановки  крайностью  станет  смена  пола , ни  за  что… ни  при  каких  условиях. Кто  бы  ни  соглашался  оплатить  мои  расходы , убеждая  меня  в  резонности  поступка: ищите  другого , озверевшие  духи! покиньте  штаны , жестокие  крабы…
- Нечто  вызрело? – спросил  Максим. - Дозрело  до  оглашения?
- Они  вцепились… их  хватка  надежна… духи , крабы… вши – ваши. Высшая  реальность. Выжженный  ум. Высосанная  грудь  кислого  молока. Кто-то  из  них… из  нас…
- Из  нас.
- Да-с…
- Кто-то  из  нас  определенно  помешан , - вздохнул  Максим.
- За  тобой  я  слежу! Хорошие  люди  мне  это  зачтут! – Осянин  грозно  закатал  рукава. – Схватишься  за  пистолет – брошусь  и  разорву! 
- У  меня  нет  пистолета , - промолвил  Максим.
- Ну , смотри. Не  вздумай  меня  обмануть.   
 Фонтан  кита , топчущееся  на  месте  солнце , утерянный  в  его  огне  берег – Осянин  удаляется  от  берега. Отталкивая  ногами  искусанного  обезьянами  Чарли  Чаплина , заныривая  до  водорослей  и  превращаясь  в  подводника-наблюдателя ; осведомленность  тревожит  средствами  ее  выражения , поставленный  к  стенке  маршал  Ней  залезает  по  ней  в  дождливое  небо: по  ней , по  пальме , по  стене , по  въевшемуся  в  сумерки  маяку ; вставая  на  рассвете  посреди  тела , Филипп  Осянин  обнаруживает  себя  в  ненасытной  пучине , разыгрывает  перед  рыбами  бурную  мимическую  сцену , видит  синяки  на  запястье – кто-то  от  чего-то  удерживал. Делал  все  возможное , чтобы  Осянин , споткнувшись , не  упал. Захлебнувшись , не  сдался.
  Покачивал  ботинком , хрустел  огурцом.
  Ботинок  слетел , огурец  оттягивает  плавки. Бультерьер  лает  на  белку.
  Но  он  ее  не  достанет.
  Он  идиот.
- На  суше  собака , на  одной  с  ней  суше  белка , на  суше  не  просматривается  действительная  острота  переживаний , и  я  на  песчаном… - Замолчав  на  полуслове , Осянин  не  без  позы  предался  самодостаточному  отрешению. -  Я  молчу , молчу… не  злюсь , не  злюсь… со  мной  Теренций , Уммон , Родригес  де  Триан…
- Кто? – спросил  Максим.
- Он  первым  увидел  Америку , - ответил  Филипп.
- Вот  враг…
- Мне  бы  тоже  хотелось , чтобы  Колумб  проплыл  мимо. Но  как  сложилось , так  и  сложилось… Шурша  по  мостовой  вместе  с  листьями , я  подкреплял  откровения  флягой  вина  и  замыкал  внутренние  провода  на  покой. Вдыхал , затягивался , сигарета  уменьшалась  вслед  за  здоровьем – я  курил  обычные.  С  табаком.
- Курил  и  курил , - безразлично  проворчал  Максим.
- Как  сложилось , так  и  сложилось?
- Во  рту  полно  дыма , в  ушах  тормозят  самосвалы , глаза  смотрят , куда  скажут – на  Родину. На  гуляющих  с  мамами  детей. На  достающую  до  окна  березу. На  счастливых  уток. На  одуваны.
 Красота – где? Непонимание – тут. Ржащий  мир  глотает  слезы – подспудно. Беспрерывно.
  Разлученные  с  рассудком  переселенцы  получают  шваброй  от  деревенских  сожительниц. Рассыпают  над  бензиновой  заводью  коробки  горящих  спичек , воздают  должное  историческому  Будде , проводят  друзей  на  Восток. Поворачиваясь  задом  к  брыкающемуся  урагану.
  Он  подталкивает. Втыкает  лицом  в  сугроб.
  Вылезти… надо , срочно , честолюбиво , под  прикрытием  использованного  света: без  ошибок. Ведя , подводя  себя  к  лифту , радушно  поприветствовав  женщину  с  ребенком.
  Зайдя  первым.
  “Вы  поедете?”.
  “Мы  ждем  папу”.
  “Сергея  Огребади? Пацифиста-крепыша?”
  “Вы  давайте… не  задерживайтесь… удачи”.
  Искрящиеся  кристаллы  гормонов. Выворот  чакр , черная  кошка  со  светлыми  щеками , через  коридорную  дверь  раздаются  шумы  мягких  падений.
  Разве  не  чудо – нажал  на  кнопку  и  поет  Билли  Холидей?
  На  кнопку  лифта?
  А  как  же  иначе. Само  собой. Скользят  пейзажи , темнеет  горизонт , улыбается  клинический  Я. В  контакте  с  картавым  марсианином  Флюдом. Плетя  занятные  небылицы  о  сплетающихся  насмерть  телах.
  Отпущенного  мне  времени  оказалось  больше , чем  я  планировал.
- Дождь , - промолвил  Осянин. - Дождь… Дождь?
- Одна  попавшая  в  рот…
- Полный  дыма.
- … одна  капля  еще  не  говорит  о  дожде. Мало  ли  откуда  она  взялась. Да  и  капля  ли  она.
- О  худшем , Максим , я…
- Песни  спеты , омлеты  сожжены , икэбаны  составлены. – Максим  Стариков  импульсивно  потянулся  к  банке  с  оливками. – Нам  нехорошо.
- Нечего   возразить…
- Но  не  скучно. Не  то  что  кактусу. Вот  ему  скучно – с  нами , Филипп. Смотрящи… щи… щи…
- Выговаривай! 
- Смотрящимися  побежденными. – Окинув  создавшуюся  обстановку  подрагивающим мужским  глазом , Максим  не  сумел  определиться , кому  же  именно он  прицелился локтем  в  солнечное  сплетение: Осянину  или  кактусу – Не  то  что  он , Филипп… он -кактус?!
- На  нем  опять  муха.
- Вижу , - промолвил  Максим.
- Она  уже  вспотела , а  я  был  холоден , как  гниль… Она. Просившая  посветить  зеркальцем  ей   во  влагалище… Не  муха – не  психуй! 
  Максим  Стариков  выдержит. “Я  словно  бы  съел  авокадо , полный  ос”. Ночь  уйдет. “Осторожно , до  свидания” – у  нее  есть  дела  и  в  других  концах  Земли. 
   Вечная  смерть  ежесекундно  прерывается  все  новыми  и  новыми  жизнями , насидевшиеся  у  подъезда  мудрые  старики-алкоголики спят  по  домам , копят  Силу , имеют  двойное  гражданство  ада  и  рая – они  есть. Им  быть. Заключительным  звеньям  эволюционного  развития. Проспиртованным  последователям  Адама , не  разозлившегося  и  не  откусившего  голову  смущавшему  его  змею. Ты  бы….
  Я  бы…
  Да  не  попрут  ногами  твою  звезду.
  Мое  почтение  верующим  людям. Игорю  Степановичу , Николаю  Леонидовичу , Александру  Никифоровичу «Подкидному» – растреляв  в  вас  всю  обойму , право  последней  пули  я  оставлю  себе. 
- Я  легок , я  парю – оп-оп. Оп-оп. – Посмотрев  на  Максима Старикова , Филипп  Осянин  с  отвращением  подумал  о  себе  со  стороны. – Моя  молитва до кого-то  доходит. Куда-то… Вероятно , до  соседних  квартир.
- Денег  на  билет  не  дам. До  аэропорта  провожу. Скучать  не  буду. – Максим  живописно  поморщился. – Сравака.
- Я?!
- Ученик  Будды.
- Сравака – это  ученик…
- Будды. Ход  посетившей  меня  мысли , по-моему , совершенно  нормален. Но  если  иностранцы  увидят  у  нас  улыбающееся  и  при  этом  не  дебильное  лицо , оно  не  будет  моим.
- Меняясь мгновение  за  мгновением , изменяясь  с  любым  из  них , мы  остаемся  неизменными , - проворчал  Осянни.
- Прописные  истины.
- Нравственный  выбор  сделан. – Расстегнув  брюки , Осянин  оттянул  резинку  трусов , проверяя  все  ли  у  него  на  месте. – М-да… Сегодня  живы , завтра  как  пойдет.
 Удалиться… не  смотреть - Филипп  Осянин  перебирает  с  необдуманными  шагами , голые  ступни  Максима  прилипают  к  линолеуму, издавая  злой  повторяющийся  звук ; с  носка  на  пятку , с  пятки  в  коридор – муха  за  ним. Он  в  комнату , она , не  снижая  активности , вьется  следом , Максим  Стариков  в  ванну - трогать  и  чистить  зубы – муха, как  привязанная. Выше  и  левее.
  Я  зашла  к  вам  потанцевать.
  Вы  ошиблись  дверью.
  Не  здесь? Кастраты  с  выпирающими  кадыками  не  здесь?
  Не  к  нам.
  Тогда  скажите , как  долететь  до  метро.
  Летите  прямо , потом  направо , потом  снова  прямо , потом  назад…
  Ты  философ?
  Дым  изо  рта , огонь  не  оттуда.
  Я  заметила.
  Тебе  не  показалось. Помнишь , некто  пел «Наполним  небо  добротой» - насытим  разум  кислотой  и  наполним… выступая  посильными  телохранителями  собак , ворон , цветов – под  свист  невидимых  мечей. Вперившись  глазами…
  Ими. С  обоих  стволов - в  рекламу  пельменей. Отслеживая  кадры , прислушиваясь  к  перечислению: веселый , смеющийся  мужчина – Миша. Водитель. Симпатичная , элегантная  женщина – Нина. Бухгалтер. Избитый , заплывший  семьянин – Костя  Цзю. Бывший  чемпион  мира  по  боксу.
- Присаживайся , Максим , - промолвил  Осянин. - Ты  пришел?… Пришел , присаживайся. Еще  нет?… Передо  мной  не  ты? Легкая  пища  успокоить  воображение  не  помогает? Я  легок…
- И  паришь , - процедил  Стариков.
- Легко…
- Жизнь  легка. Смерть  легка. Так  пишется  Африка.
- Ты! – вскричал  Филипп. - Конечно , ты… Все  это  неутешительно. На  голове  зашевелились  волосы , в  ногах  образовалась  вязкая  каша. Кровоточащее  сердце  заскакало  цирковым  тараканом… Пожалуй , мне  удалось  выбиться  из  общего  ряда  великих  людей.
- Сверх  пределов…
- Любовь , - сказал  Осянин.
- Она  вдохновляет.
- Увязнуть  в  ней – йе-ее! Не  торопиться  засыпать! – Филипп  Осянин  великодушно  указал  Старикову  на  его  стул. – О  партнере  для  секса  следует  думать  заранее.
- Обо  мне  в  подобном  ракурсе….
- Рыцарь стремится умереть в  бою , - важно  его  перебил  Осянин. – Да , Максим.  Да , я  не  о  себе. Я  не  обладаю  даром  довольствоваться  мужчинами  и  не  готовлюсь  к  пьянке  активированным  углем: язык  бессилен  выразить  всю  неприемлемость… для  меня… меня… Инна – тощие  груди. Пользоваться  ею  моим  исключительным  правом  отнюдь  не  было.
 Чешется  спина , намечается  кризис  общения , через  три  стены  брякает  фортепиано: возможно , ближе.
  Максим  прислушивается. Подозревает  присутствие  духов. Стоит  под  взглядом  Осянина , как  на  трибуне.
  Он – часть  нации , и  у  него  наличествует  часть  ее  менталитета.
  Никак  не  концентрируясь  на  пополнении  прозаичных  жизненных  сил , мозг  влечет  к  нерожденным  высотам  и  сбивает  настройки  циклических  реакций ; унесли  на  носилках , на  них  же  принесли  обратно , теплый  ветер  открыл  свидетельство  о  смерти , ключевая  вода  нанесла  в  него  прозрачные  записи , окликнутая  дама  выбегает  на  балкон , едва  не  переваливаясь  через  поручни. Колеса  ее  велосипеда  целиком  состоят  из  скрученного  огня.
  Соскребая  с  тарелки  виноградные  косточки , она  мечтала  приобрести  орангутанга – чтобы  он  уделял  внимание  только  ей. Женщине. Мужчина – женщине.
  Абстрактно  ему  хочется. Но  увидев  конкретно  ее… отпои  меня  целительными  растворами , откорми  меня  мясом  оборотня ; сигаретный  дым  в  копне  солнечных  лучей , социально  значимая  гнида  в  бронированном  авто , Голоса  повелевают  мне  тебя  не  убивать.
  В  заросшем  папоротником  овраге  рыдает  запуганная  лебедем  гагара. Где  гусли? несите  их  сюда , я   поиграю  и  постараюсь  ее  развеселить ; если  я  позволю  свободно  течь  своим  мыслям , они  непременно  выйдут  на  какую-нибудь  жуть. 
- Под  одеялом , - промолвил  Максим , - под  птичьим  крылом , у  вас  здесь  уютно , я  касаюсь  языком  легких  перышек , под  мышкой  у  вас  не  воняет , у  вас , у  птиц , у  гагар… У  гагар.
- Языком? – спросил  Осянин.
- Язык  бессилен  выразить…
- Не  повторяй  за  мной  всякий  вздор! – Осянин  гневно  вскочил. – Посягательств  на  мое  честное  имя  я  не  допущу! Чем  бы  ты  ни  прикрывался , я  чувствую  подвох  за  версту!
- Ты  в  аффектации , - процедил  Максим. - Это  ясно , как  день. Я  глубоко  вдохну  и  расслаблюсь – для  контраста.
- Ощущение  полета , оно  пропало…
- Хотя  бы  немножко  возбудился?
 Осянин  промолчал. Испытал  затруднение  с  однозначным  ответом. Филипп  нуждается  в  сексе – этого  требуют  его  принципы.
 Толстая. Красная. Плоская  старуха  без  лифчика: такие  сны  не  забываются. Филипп  Осянин  эмоционален  и  напряжен.
  Его  задели  за  живое.
  Устать  от  жизни , мой  дорогой  Ерофей  Афинский , еще  недостаточно  для  того , чтобы  от  нее  избавиться.
  Ты  позорен  и  глуп.
  Я  эмоционален  и  напряжен…
  На  нечеткий  сигнал  светофора – смело , нахрапом , ура. Знаю , не  будет  позора , если  случится  беда.
  Мне  страшно. Мне  страшно. Мне  все  равно.
  Заслонивший  от  ветра  шею , припертый  к  ноге  закипающего  слона – я  занят  разработкой  своей  темы.
  Насильно  успокоенные  нервы , непроизвольное  возвращение  к  истокам , ночью  сижу  со  светом , утром  сплю  с  повязкой  на  глазах , корни  подкопаны , шоссе  забито , волосы  редеют  насовсем. Я  изображу  спокойное  море , вы  выразите  немое  восхищение  и  проявите  сентиментальную  терпимость , начнете  пережевывать  мои  пальцы  и  их  оторвете…
 Ты , братец , обкуренный.
 Нет! Я , братец , невыспавшийся. Тормоза  кричат , как  ребенок , из-за  шторы  раздается  негромкое  чавканье , Господь  уже  определил  стартовый  состав. Не  вкапываясь  в  узкочеловеческое , я  смотрел  в «Книгу  перемен» - на  Инну , в  книгу… на  нее , на  Инну: тем  же  полубезумным  взором. По  мне , наверное , видно , что  деньги  для  меня  не  главное.
- Основатель  Зеленой  пустыни  Мартиниан…
- Что  с  ним? – обеспокоенно  спросил  Стариков.
- Я  лишь  порой  воспринимаю  его  видения  адекватно.
- Тогда  что  с  тобой? – Удивив  Осянина  укоризненной  гримасой , Максим  Стариков  постучал  костяшками  пальцев  по  неподдавшейся  стене. – Устроим  проверку , Филипп. Прорежем  молнией.
- Валяй , - кивнул  Осянин.
- Я  буду  называть  тебе  существа , а  ты  попробуешь  поделиться  со  мной  своими  знаниями  или  предположениями , говоря  мне , прямо  мне , говоря  прямо  и  мне , что  они  символизируют. – Стариков  сосредоченно  затянулся. - Агнец.
- Искупление , - ответил  Осянин. - Без  сомнений.
- Павлин.
- Воскресение.
- Феникс.
- Бессмертие. Кажется…
- Скунс.
- Моя  жизнь… Доволен?
 Кому  не  вырваться  из  тумана  ужасающих  сердечных  влечений? чего  не  досчитается  залезший  на  взбесившегося  овцебыка? подходит  пора  испытаний , приходит , приносится  старость , налетающий  с  реки  гул  трясинных  кровососов  попеременно  зажигает  в  голове  блеклые  лампочки: перед  постелью.
 Снял  пиждак  и  жилетку , брюки  и  рубашку , жилетку  потом  надел.   
  Диабетик , упрямец , сэлфмэйдмэн.
  Семен «Ракета».
  Одну  он  сможет. И  неоднократно.
- Когда  ни  снега , ни  дождя , у  меня , Максим , тоже  ничего  не  идет… не  выходит… Наберем?
- Семену? Ни  к  чему. – Старикова  передернуло. - А  как  ты  с  ним  познакомился? Женщина , баскетбол? Общий  поставщик?
- Я  брал  у  него  уроки   игры  на  бубне.
- Ну , да… ну , вообще…
- Как  выпрыгивающий  из  морской  бездны  айсберг , - промолвил  Осянин.
- Хлоп-хлоп… овации…
- Лошадь  с  длинной  крокодильей  мордой  схватила  легавого – поперек  тела. Он  вырвался и  ее  пристрелил. Ропот пожилых , возмущение  молодости: «Лучше  бы  она тебя , сволочь , съела!». – Сопереживая  несчастному  животному , Филипп  Осянин  тем  ни  менее  засмеялся. – Как  история? Под  настроение? Женщина , баскетбол?
 Счастливая , но  трудная  жизнь. Несчастная , но  легкая. Часы  заставлены  иконами , прыжки  отдаются  в  висках , заторчавшие  на  антизапойных  таблетках  проносятся  над  прудами  на  надувных  слонах. Свеча  качается  в  такт  пламени. Речь  по-прежнему  о  непреходящем - люди  собрали  ягоды , гусеницы  сожрали  листы , куст  гол.
  Проспал  два  дня , а  на  третий , ранним  утром… проснулся?
  Скончался.
- «Ракета» , - сказал  Осянин , - непосредственно  мне  говорил , что «высшее  и  низшее  не  имеют  принципиальных  различий. Руки  лежат  на  коленях  и  когда  ты  медитируешь , и  когда  сидишь  на  толчке». Ну , и  кто  всех  нас  сюда  позвал? Атеист  бы  не  ответил. Лайка  бы  таскала  таксу  за  хвост.
- Первое  понял , - сказал  Максим - Второе  не  пошло.
- На  второе  я  бы  заказал  домашние  вареные  колбаски. У  меня  дома  мне  их  не  подадут - еще  и  нахамят , кто  бы  в  моей  томской  квартире  ни  остановился , как  я  у  тебя  здесь… одно  грубое  слово  и  мастер  уже  сломался.
- Мастера  свое  возьмут.
- Не  вернутся  в  строй… не  убавят  психическую  мощность. Набирая  комбинации  для  входа  в  состоящие  из  дыма  вигвамы , расставленные  длинной  вереницей  в  Ногах  позвавшего  нас  снимать  лживые  лица… под  оторванным  ангельским  крылом. И  мы  начали… начали…
- С  крепленого? – осведомился  Стариков.
 Отстраненно  усмехнувшись , Филипп  Осянин  подумал  лечь , войти  в  силу , но  кровать  неизвестно  где , пол  затянет  и  не  отпустит , Филиппа  облепили  оводы , обступили  лешие , он  отобьет  их  наскоки , угостив  наваристым  супом  из  флейты  с  остатками  губ: «ни  капли  блевотины  на  праздничный  стол!».
 «Как  получится , Фил , как  получится».
  По  характеру  революционерка , по  профессии  шлюха: девушка  с  вами? Меня  унесло? продажей  ваших  порноснимков  денег  не  заработаешь. Сохраняя  свой  облик  кристаллами  нашатыря , вы  обнаруживаете  превосходство  над  боксирующими  со  столбами  курильщиками.
  Они  бесхарактерные  ничтожества.
  Из  храма  Воинов  в  храм  Ягуаров  они  переберутся  быстрее  вашего – дерзая  постичь.
 Утрачивая  невозмутимость.
 Запаниковав , возрадовавшись.
 Я  приеду  к  ним  в  гости , пусть  меня  и  не  ждут , запуская  со  злости  ярко  красный  салют. Были  ли  у  меня  личные  драмы? У  меня  вся  жизнь  одна  сплошная  личная  драма. Секс – это  взрыв!
  Но  не  через  десять  же  секунд. «Милый  одинокий  мужчина  ищет  другого. Желательно  йога. Есть  определенные  наработки». Не  ваше  объявление?
   Не  мое… заявляю  ответственно. Не  покидая  передний  край , извожусь  от  подавленных  желаний.
- Страдаешь , Филипп? – спросил  Максим.
- Думаю. Додумаю  и  нормально. – Нащупав  в  памяти  спасительную  отдушину , Осянин  задрожал  от  смеха. – Ха , хе , воскресным  пасмурным  днем , Людмила , хе , ха , задумалась , расслабилась , а  я  уже  внутри. Она  и  пикнуть  не  успела , как  я… я  сходу… а  ты? – Филипп  мгновенно  посерьезнел. – Я  удалялся  в  раздумия , а  ты? Ничего  такого  не  замышлял?
- Густой  клей  нюхаю , жидкий  пью , - промолвил  Стариков.
- Уклончивые  слова… павлиньи  замашки. Разбитый  на  астероиде  цветник. – Постучав  ладонью  по  высоко  задранному  колену , Филипп  Осянин  заметил  на  нем  плюющийся  искрами  магний. – Она  все  понимала , понимаешь?
- Не  все.
- Как  скажешь , Максим. С  моим  размером  только  позориться… Вру! Иронизирую! Ее  кумиром  был  Шварценегер , но  она  бы  обиделась , если  бы  кто-то  заявил , что  она  на  него  похожа. Людмила  не  хотела  быть  похожей  на  своего  кумира. Он  ей  страшно  нравился , однако  она  не  хотела. Не  его – быть  на  него  похожей. Похожей  на  человека , которого  она  хотела. Людмила  хотела…
- Ты  меня  напрягаешь , - прорычал  Стариков.
- Не  изволь  беспокоиться – развивая  любую  тему , я  обязательно  дохожу  до  необходимости  замолчать.            
 Океан  поднимает  волны , словно  бы  потирая  руки ; общая  хмурь , паранойя , Филиппа  Осянина  бросят  в  пучину. Помяни  меня , если  что – стряхнув  с  себя  оковы  самоограничений , Филипп  читал  ведическую  литературу , брал  сведения  про  запас , на  него  смягчающе  подействовало  покаяние: я  виноват , во  всем  виноват  я , виноват  и  посылаю  сигналы. Не  найдя  потерянную  голову. Озаботившись  излить  душу.
  Креститься  полегче , чем  сидеть  в  лотосе.
  Алло. Приложенная  к  уху  перчатка  кажется  большим  телефоном. По  нему  и  поговорим.
  Открыв  дверь , прошел. И  побежал , чтобы  не  ударила?
  Я  не  употребляю. Алло! Земляничное  суфле , пропитанное  ЛСД.
  Ты  вымышлен.
  Мои  кровяные  тельца  непорочны. В  банковской  кубышке  не  рубля. Но  я  не  вымышлен – не  пью , но  и  не  отказываюсь ; лучшие  времена  где-то  вдали , они  еще  неразличимы , остается  радоваться  тому , что  меня  не  влечет  к  трансвеститам.
  Не  вы  ли…
  Зажигал  свичку  об  недавно  выбритую  грудь? Ставил  свечу  и , опуская  к  ней  нос , нюхал  огонь? Я , я… лишь  на  уровне  алхимических  разговоров.
- Я  от  нее , - приглушенно  сказал  Осянин , - как   святой  кенгуру  уходил  поутру  короткими  тихими  прыжками. Поев  на  завтрак  острых  сыров. Зажатым  подголоском  урагана  с  сердцем , бьющимся  за  двоих , за  тебя  и  за  себя.
- За  себя  и  за  нее , - поправил  Максим.
- Ты  свалился  не  с  нашей  лестницы , - разочарованно  заметил  Филипп. – Юноши  перебирают  лопатами , опытные  люди  перекуривают – в  чем  разница? Какая  разница  за  кого  оно  билось? Я  же  не  разгуливаю перед  тобой  в  сарафане  на  тонких  бретельках.
- Сильно…
- Это  истинный  дзэн.
 Максиму  Старикову  не  нравится , когда  за  его  спиной  кто-нибудь  надевает  презерватив , придя  к  нему  на  чаепитие  в  подходящую  для  Богоявления  ночь. Секундное  колебание  и  реакция. Подбитый  вражеский  танк.
 Не  сложилось.
 Уйдите. Именно  уйдите. Позеленев  до  корней  волос , Максим  бы  искупался  в  свете  электрической  лампы  и  упрекнул  себя  в  позорности  своего  существования: без  ожиданий , не  медитируя , смотря  на  труп  замешкавшегося  визитера , радость?
  Нечаянная.
  Я   в  живых?
  Вы  в  лазуревом  велотрико. Расставаясь , я  прочту  вам  строчки  Ли  Бо , написанные  будто  бы  про  вас: «Он  бывает  божественно  пьян  под  луной. Не  желая  служить. Заблудившись  в  цветах».
- В  нарды , Филипп? – спросил  Стариков. - Сцепимся , вытянув  ноги? Нет , обойдемся - в  этом  развязность… а  в  наших  обликах  достает  благородства. Поиграем  сдержанно. С  частично  закрытыми  ртами. Умеешь?
- Нет.
- Не  умеешь , умиротворенно  не  отпуская  шуток  на  счет  кармы , кармы , марги , марги , кармы-марги.
- Пути  дела , - кивнул  Осянин.
- Ничего  такого. Да?
- Нет. Не  пойдет.
- Но  ты  о  них  слышал? – осведомился  Стариков.
- О  нардах , - кивнул  Филипп.
- Слышал? Скорее  всего. С  учетом  всей  независимости  твоей  личности. – Максим  Стариков  мучительно  наморщил  лоб. – Я  делаю  вывод , что  слышал. Бог  любовник , души  людей - его  любовницы: суфийские  воззрения. Ты  слышал.
- Я  и  о  квантовой  механике  слышал.
- Сказав , скажи , относительно  чего  ты  сказал , - потребовал  Максим , - о  нардах  или  о  суфиях?
- О  нардах.
- Ага…
- Я  о  них  слышал , но  я  не  умею  и  не  понимаю. Так  же  обстоит  и  с  квантовой  механикой. – Пододвинув  пепельницу , Осянин  уставился  в  нее  с  типичным  выражением  правдивого  лирика-материалиста. – И  с  ней  в  целом , и  с  каждым  квантом  в  отдельности.
 Филипп  Осянин  не  статичен. Бегал  смотреть , смотрел , как  бегают, дитя  амбала , амбал-дитя , тучи  накрывают  звезды , и  занавес  закрывается , представление  завершается ; умерев , мы  станем  кем  были.
  Слава  героям. Придет  и  наш  час. Максим  Стариков  чистит  киви , смятенно  роняя  кожуру , Филипп  Осянин  планирует  выждать  время  и  схватить  за  ноги  взлетающего  журавля: неси  меня  в  Томск… над  золоченой  медью… поднимать  по  частям  разбитую  пивную  кружку - трагедия. Высокий  стиль.
  О , Людмила , мой  лингам  разорвет  тебя  напополам , ты – весь  мой  гарем , я – весь  твой  повелитель , делание  добра  должно  стать  нормой. Это  во  мне  есть.
  Левая  ступня  толще  и  длиннее? у  меня. Не  у  журавля , девочка , не  у  коварного  энерготерапевта  Годюшина , увлекавшегося  скаканием  через  опившихся  подруг  и  волочащего  из  леса  скончавшегося  от  разрыва  сердца  ротвейлера ; я  не  на  луне, но  все  же  в  стороне.
  Долго  думал , прикидывал  и  решил  жить  дальше.
  Убеждения  позволяют. Из  ушей  торчат  молчащие  колокола.
- От  меня , Максим , не  идут  звуки , препятствующие  нашему  интеллектуальному  общению – догадался  о  чем  я? Догадался , о  чем  ты  догадался? Об  Этом. Не  о  звуках , а  о  том , о  чем  ты.
- Fagots  et  fagots , - промолвил  Стариков. 
- Французский! – уважительно  вскричал  Филипп.
- Вещь  вещи  рознь , - перевел  Максим.
- Применяя  скрытые  рычаги  воздействия , ты  придаешь  беседе  еще  большую  сценичность. У  нас  отсутствует  боевой  опыт  написания  воистину  драматичных  произведений , впрочем , название «Не  поймали  меня  суки»  для  зацелованных  смотрительницей  Подземного  Мира  подойдет , и  ты…
- Я  сам  посоветовал  ей  искать  другого. Ну , не  ей , не  ей , нечего  тут  изображать  волны  и  барашки  на  них. – Максим  Стариков  не  без  укоризны  повел  бровью. - При  приближении  огненного  смерча  ты  упал. Я  остался  стоять. Разглядывая  раковые  опухоли  неба  и  не  потратив  денег  на  заказ  поминальной  службы. Бог  расточительности  Нефертум  мной  не  задействован.
- Он  для  тебя  бог-резервист.
- Кольцо  сжимается. Ветра  наглеют. Свиньи  прут  напролом. – Отломив  кусочек  халвы , Максим  удовлетворенно  подумал , что  образ  его  жизни  не  идет  вразрез  с  образом  мыслей. – А  рисового  печенья  я  не  достал.
- Очевидность , - вздохнул  Осянин.
- Я – очевидность , - подхватил  Стариков.
- Опускай  ведро  поглубже , Максим! Там  почище  вода. 
 Невообразимо  развив  дух , разгибая  извилины , как  подковы , Филипп  Осянин  брал  бубенцы  у  шутов  и  бросал  им  взамен  палки  от  шведской  стены ; засмотревшись  на  толпу , он  определил  одну , вторую , снова  одну - одну , готовую  разделить  с  ним  ложе: «я  буду  грустным  и  любезным  идальго , вы  пылкой , болтливой  донной, нечто  придумается  само  собой» , в  своих  сновидениях  Филипп  чувствует  себя  не  реальным  лицом , а  киноактером.
  Любопытство  подгоняет  его  отправиться  на  тот  свет. В  годы  сбора  вместе  с  мамой  чуть  кислящих  желтых  вишен  Филипп  Осянин  с  раннего  утра  ждал  звезд.
  Выходящий  под  них , отуманенный  детскими  надеждами: вспомню… не  посчитаю  зазорным  лечь  в  наскоро  сколоченный  гроб.
  Осянину  ничего  не  давалось  легко. Ни  письмо , ни  счет. Сплетник , франт , самовлюбленная  падаль – не  про  него. Филипп  Осянин  не  отмачивает  кости  в  купальне  из  розового  мрамора , побывавшие  в  его  ладонях  бабочки  всегда  обретали  свободу , культурный  подъем , запавший язык , всепроникающее успокоение , в  столице  не  протолкнуться  от  падших  ангелов , уходящих  в  море  и  возвращающихся  из  пивной.
 Отдай  мне , «Енот» , мой  Панасоник.
 Телефон? Он  разве  Панасоник?
 Он  Сименс.
 А  при  чем  тут  Панасоник?
 Ни  при  чем. Не  ищи  во  всем  смысл.
- С  «Енотом» давно  виделся? – поинтересовался  Стариков.
- В  этот  приезд  ни  разу.
- Наш  друг  уже  без  зубов. – Поскольку   Доминго  запел «El  condor  pasa» , Максим  Стариков  сделал  его  погромче. – Беззубым  ртом  гораздо  тоньше  ухватывается  тофу… бобовый  творог  поражения. Ты  же  знаешь , у  тебя  же…
- Не  желаю  обсуждать! – Осянин  инфантильно  ощетинился. – Испытывая  минуты  уныния , меняя  тему  с  быстрой  перепуганной  акулы… Окажи  мне  особую  милость  и  признай – мои  позиции  крепки. Как  левака , социалиста , как потрепанного  независимого , наконец.
- Аве , Осянин , - улыбнулся  Максим. 
- Что?
- Славься.
 Перестань  дышать и  прислушайся. Сколько  чуда , сколько  правды , работа  началась…. ни  о  чем  не  говори , жизнь  дается  на  миг , с  осины  плашмя  упала  лягушка , пренебрегающая собой  ради  еще  неизведанного  и  обрасывающая  тень  и  здесь , и  нигде , и  между , все  к  услугам  ишущих.
 Мы  будем  таинственно  смотреться  в  инфракрасных  лучах , на  время  становясь  хорошими  людьми - не  потревожить  ли  мне  твою  нервную  систему  звуками  отходящего  поезда? не  развернуть  ли  при  тебе  крупный  малиновый  леденец  в  виде  рыбы-меча? будущее  не  притягивает  меня , как  магнит. Натяжение  ослабло.
 Перед  боем  с  икающими  котами  багдадские  птицы , раздеваясь , избавлялись  от  лишних  перьев.
  В  Багдад  их  завезли  русские  мореходы , вкушавшие  от  древа  гармонии , зашивая  гнилые  раны  ржавой  иглой  боцмана  Осянина.
  Не  однофамильца - высокочтимого  Филиппом  предка  по  линии  воинственной  матери.
- О , злобный , несчастный  Люцифер , - промямлил  Филипп, - да  не  пристанет  грязь  к  твоим  копытам. В  отличии  от  выпускаемых  мною  бабочек  ты  не  управился  со  свободой - в  два  отбойных  молотка  мы  исполняли  с  тобой  Баха , покашиваясь  на  лежачую  невменяемую  молодежь  на  школьных  ступеньках , да , издревле , да , депрессия  у  тебя , Люц , от  онанизма.
- Долог  путь , - заключил  Максим.
- Неказист , - кивнул  Филипп.
- А  душа  щемила , а?
- Она  бы  не  возилась  со  мной , стань  я  инвалидом. И  я  отвечаю  ей  тем  же. Отвечаю  вперед… приближаясь  к  мышлению  новорожденного. Свешивая  перегруженную  голову  к  вбитому  в  колоду  топору. – Протянув  Максиму  Старикову  раскрытую  ладонь, Осянин  получил  в  нее  луковый  крекер. – Но  если  имеется  желание , мы  в  состоянии  поработать  над  евангелическим  хоровым  гимном. Вторая  часть  меня  поучавствует  в  этом  без  возражений.      
 Отдыхая  в  парке  на  спине , постукивая  в  подаренный «Ракетой» бубен , утонченное  взбалтывание  донных  отложений. Неподдельность  переживаний: вставай , пойдем , я  куплю  тебе  баклажан… мне  больше  нечего  делать. Кроме  креста. Из  клюшки  со  сломанным  крюком – распилить , сделать  крест , разгонять  им  кришнаитов , отступавших  держать  оборону  в  каменном  блокгаузе  общественной  уборной  на  Патриарших , провокационно  напевая: «что  не  может  Христос , могут  все».
  Я  бы  им  помог , но  они  должны  сами.
  На  оживленном  перекрестке  застыл  медитирующий  автоинспектор. Через  него  скачками  проезжает  фура  с  подпрыгивающими  тиграми - в  ботинке  шофера  растеклась  раздавленная  улитка. Обостренные  черты  его  ободранного  лица  вспоминаются  скалившейся  на  хищников  жонглерше  Кирилловой.
 Она  обросла  мхом ,  Кириллова  безвылазно  сидит  дома  в  поношенной  водолазке  раставшегося  с  ней  битломана ; избавившись  от  ее  общества , он  жизнерадостно  бегал  на  костылях , забивая  слуховые  каналы  потрясающим  набором  композиций , включавшим  «Don ;t  let  me  down” и  “Across  the  universe”.
 Показался  у  подножия , мелькнул  на  вершине , почевываясь  об  пальму , вступился  за  полуграмотного  мыслителя  Франческо “Три  Луны” Скалобрини , оскорбляемого  торговцами  игуанами  за  его  несогласие  съездить  с  ними  в  Москву  на  зимнее  прослушивание  знойного  регги.
 “Оставьте  его!”.
 “Да  мы  ничего , да  мы  регги….”.
 “Вы  регги , мы “Битлз”. Ага , товарищ  Скалобрини? Молчит… Ага?! Молчит… Разинул  рот , но  без  слов.
- Меня спрашивают , Максим , - сказал  Осянин. - Спрашивают  не  отсюда - не  разберу  о  чем  и  с  какой  целью… дела  Божества , конечно , не  наши  с  тобой  дела , однако  я  сейчас  пронзительно  крикну. Накопилось , знаешь. Раздвинуло границы  дозволенного. – Изготовившись  заорать , Филипп  Осянин  размеренно  продышался. – Три , два… два , раз…
- Приехали , - вздохнул  Стариков.
- Раз… и  раз…
- Без  госпитализации  не  обойтись.
- В  Томске , - раздумав  кричать , сказал  Осянин , - я  подъехал  к  раскуривавшимся  байкерам  на  задыхающемся  мопеде , но  у  меня  был  такой  вид , что  они  моментально  приняли  меня  за  своего. Познакомили  с  грудастыми  крошками , втолковали  их  трактовку общечеловеческих  ценностей  и  все  прочее , без  устойчивости  основания… без  претензий…
- С  неясными  перспективами.
- Это  же  прекрасно!
- Под  нами  наша  земля. Наша  Родина. – Поочередно  прощупав  все  пальцы , Максим , как  и  ожидалось , не  обнаружил  Перстня  Рыбака. – Под  нами  наша  Родина. Папа  в  Риме  курит  сигары , не  действуя  через  Дао - ему  бы  умереть  на  пути  в  Катманду , нам  бы  не  сойти  с  ума , реализуя  заложенный  в  нас  потенциал: обрести  постоянство  небытия  и  на  этом  остановиться , облагодетельствовав  сон-травой  приходящего  поцеловать  нас  на  ночь  призрака.
- Ой…
- Мы  же  воспитанные  люди.      
  И  у  нас  мечта. Не  сбывшись , забылась? забывшись , сбылась? я  гуманоид… если  хочешь , я  гуманоид. Одиноких  жалею , семейным  сочувствую , сжимай  губы , сжимай , не  поджимай – сжимай. Я  не  поверю , что  ты  не  ложился  в  лужу , когда  в  нее  светила  луна.
  Вы  стоите  друг  друга. Ты , лужа , луна  и , разумеется , Франческо «Три  Луны» Скалобрини , чей  оливковый  галстук  заправлен  в  штаны , концы  ботинок  загнуты  к  горизонту , но  психоделика  не  в  одежде , не  в  небесах , она  в  крови , змеи  встают  в  полный  рост  и  ломают  деревья , избегая  и  сторонясь  роботизированных  телодвижений , докапываясь  и  дорываясь до  сути , принимающий  омолаживающие  препараты  пастух  распевает  куплеты  топких  болот  и  не  дает  прохода  непробиваемой  доярке: иди  сюда , сюда, подкрепись  мною , мною , нищий  нищему  любое  сделает , раздевайся. Раздевайся. По  наитию  свыше , воспользовавшись  моим  советом , ломая   ребра  внутреннему  торможению , простив  мне  несовременные  взгляды  на  взаимоотношения  мужчины  и  женщины ; мы  всего  лишь  обтрепанные  струны  на  теннисной  ракетке  в  руках  судьбы – в  нашем  случае  она  играет  весьма  посредственно. 
- Я , - сказал  Осянин , - выйду  под  дождь  и  направлюсь  от  тебя  в  уединенной  печали , не  разбивая  жизнь  на  минуты  и  на  дни. После  шага  рывок. Пауза. Набор  темпа. Хотя  ты  можешь  меня  задержать. «Музыка  и  изящная  пища  остановят  уходящего  путника».
- На  «Дао дэ цзине» , - недружелюбно  заметил  Стариков , - свет  клином  не  сошелся. 
- Музыка  у  нас  есть…
- Доминго , - конкретизировал  Максим.
- Угощения  не  предвидится. Не  крекеров  с  огурцами , а  чего-нибудь  возвышенного , в  духе  Пласидо  или  самосожжения  в  капелле  Святых  Таинств. – Осянин  жадно  принюхался. – Даже  меда  не  дашь?
- Он  у  меня  был , - задумчиво  ответил  Стариков.
- Что  за  мед? – с  нескрываемым  любопытством  спросил  Филипп.
- Мед  и  мед.
- Знаменитый  сорт!
 Понимая  и  проницая , скалывали  сердцевину , в  глазах  темнело  и  светлело , женщины  нет? у  меня  никого  нет ; закрывая  лицо  ладонью , я  говорил  себе: «все , ночь  пришла. Отсчет  пошел».
  В  Кремле  прорвало  канализацию , в  полкилометре  от  полюса  пропищал  заплутавший  миссионер ; как  бы  он  собой  ни  владел , кого  бы  он  ни  выматывал  чахоточными  обращениями , ему  нельзя  не  пожалеть  об  отказе  сыграть  подогретого  коктейлем  епископа  в  эротическом  сериале «Экскаваторщики».
  Увенчанный  перекошенной  шерстяной  шапкой , он  укрепляется   во  всем. В  сомнениях. В  сомнениях  во  всем.
 Переступая  порог  загробного  мира , затруднительно  не  споткнуться.
  Душа  заполнила  руки , плечи , спину – на  голову  не  хватило? Компьютер  сломан. Вводя  в  заблуждение , горит  один  монитор.
  Трясли  яблоню , свалился  заспанный  филин.
  Симптоматично. Корневые  процессы.
  Небо  ему  воздаст , кривоногий  шакал  его  не  утащит , просеяв  заблуждения  через  сито  окутавших  облаков , великодушный  летчик  Нуфгумит  осуществит  передачу  истины  на  расстояние: «семь , два , шесть , контакт , отрыв , от  незнания  к  агрессии , от  полета  к  вываливанию  в  пыли , я  не  отрекаюсь  от  тебя , лежащая  птица - уклоняясь  от  участия  в  оргиях  с  приехавшими  из  волжского  села  Ширяево  героиновыми  леди  Люсьеной  и  Варварой , я  пил  за  твое  прозрение , и  ты , достигнув , разъяснишь: в  комнате  двадцать , в  стакане  все  сорок - в  чью  пользу  идет  эта  разница?».
- В  чью  же… хмм… номинально… я  не  глуп…
- Признай , Филипп.
- Свое  поражение? – Осянин  спокойно  закурил. – Не  находись  я  с  космосом  в  столь  близких , буквально  интимных  отношениях , я  бы… бы , бы , бы… я  бы… бы , бы…
- Ты  бы. – перебил  Максим. – Не  притопи  тебя  крестивший  священник , ты  мог  бы  стать  отличным  отцом  и  мужем.
- Да  отцом  я… пусть  и  не  официально. Закрыв  свою  дверь  не  на  ключ , не  на  цепочку , но  не  откроешь! А  у  тебя , Максим , полосатые  мышцы  развиты  не  слишком.
- Какие  мышцы?
- Они  отвечают  за  мыслительную  деятельность.
- Полосатые? – заинтересовался  Максим. – Научный  термин? Не  плод  взыгравшего  воображения?
- Вечер  длится , кровь  струится , смерть , свернувшись , спит  у  входа , - промолвил  Осянин. -  Не  подумай , что  я  ухожу  от  ответа.      
 Меня  не  гнетет  откровенность , меня  не  преследует  слава  профессионалнього  любовника , мной  не  восхищалась  ни  одна  женщина. Ни  одна – я  считал. Но  Самсон  не  сразу  взялся  раздирать  пасть  льву: он  тренировался  на  курицах , на  сурках , с  чем  связаны  мои  слова? они  связаны  мистически. А  с  чем , не  знаю. Я  не  вхожу  в  команду  осознающих  происходящее – забивающихся  в  угол  и  открыто  держащихся  уже  там… струны  натянуты. Теннис?… устыдись… руки  изрезаны , гитара  заброшена , меня  ударили  синим  железным  чайником , вас  это  не  удивляет?
  Я  не  при  деньгах , но  если  нальете , выпью , вкратце  сказав: «мне  трезвым  не  по  себе». Богобоязненно  угомонившись  под  барной  стойкой , я  задумаюсь  о  дальнейшем  приложении  усилий , о  создании  раздирочного  аппарата  для  слипшихся  надежд ; не  вставая  в  знак  уважения  садящемуся  солнцу , несговорчивый  мужской  орган  порывался  уплыть  поплавать  с  золотыми  рыбками.
  Не  уплывай! Утонешь , парень , пропадешь!
  Я  Будда.
  Ну , ты  и  зарвался…
  И  ты  Будда.
  Какой-то  дурной  сон…
- Был  и  был , - предположил  Максим , - буду  и  буду. Буду. И  навечно  уйду. Я  уйду , ты  уйдешь , я  уйду. Самовлюбленным  ожогом  растекусь  по  взлетному  полю. Примериваясь  к  Безграничному  Ничто  с  эмоцией  раскалываемого  камня. Задирая  рубаху , приспуская  шальвары , чик-чирик.
- Воробушек  опускается  на  член , - с  умилением  пробормотал  Осянин.
- Чик-чик.
- Отрезали?! Да  как  же  так… он  же  уплыл , низринулся  в  водную  стихию , его  ход  только  что  контролировали  со  сторожевых  кораблей , к  нему  тянулись  узловатые  руки  облизывающейся  бабы-зоолога…
- Партию  в  шашки?
- Не  уважаю , - прохрипел  Филипп. – Как  и  он  солнце , так  и  я  шашки. Разноликие  разрушающие  эффекты , замутненная  шкала  ценностей , перевозбуждение , перево… во… во…
- Первая  книга , изданная  на  английском  языке , называлась «Рассуждения  об  игре  в  шашки». Из  этого  сделаем  вывод , что  предложенный  мной  предмет  пролез  сквозь  толщу  веков  и  заслуживает  внимания  тебя , как  индивида , тебя , как  заострявшего  интеллект  вниканием  в  Хайдеггера , тебя , как…
- Как  меня , - продолжил  Осянин.
- Выстроенные  на  орбите  войска  ждут  твоих  приказаний , - усмехнулся  Максим.
- Вольно , господа , расходитесь , не  надо  бойни. – Засветившись  от  предвкушения  расплаты , Филипп  Осянин  освободил  чувства  и  передумал  мстить. – Я  не  реваншист.
  Я  не  люблю  людей  по  одиночке. Ты  ненавидишь  их  всей  толпой , позиционируя  себя  индивидуальным  человеком  с  узкими  волчьими  зрачками: что  было  со  мной  до  рождения? что  было  со  мной  вчера? не  помню. У  ног  гуляют  голуби , в  глазах  взрываются  бомбы ; отдыхая  от  жалоб  осипшей  Людмилы , я  нахлебался  своего , родного  своего , зловещего  своего , ствол  березы , его  расцветка , нет , не  наводите  фокус , он  словно  бы  весь  в  пингвинах. Я  живу  по  совести. «My  sweet  Lady  Jane  when  I  see  you  again  your  servant  am  I  and  will  humbly  remain».
  Они  пели  о  марихуане.
  За  мной! В  манящий  бурелом! По  лосиному  следу! и  я  не  думал, а  трудился , и  я  в  системе  процветал ; наступая  на  птичьи  гнезда , тронувшись  вслед  за  страной – так  куда  же  меня? В  наркологическое  или  психиатрическое?
  Я  решу , Филипп.
  Очень  хорошо , Господи. Очень  даже  нормально.
- Друг! – не  перестав  улыбаться , сказал  Стариков. - Пересядь  повыше! Я  из  Библии… не  я , а  сказанное. Филипп , а  Филипп?
- Господь?! Дь , дь… Ты?!
- Я.
- Ё-ееее…
- Я – Максим , - промолвил  Стариков. - Вот  тебя  моя  пластмассовая  зажигалка - покрути  ей  у  себя  перед  лицом. Жидкость  перетекает  из  одного  отделения  в  другое , из  первого  во  второе , из  второго  в  первое: успокаивает.
- Опустошение , - простонал  Осянин. – Оно  проявилось  в  нарочито  резкой  форме , не  релаксировав  меня  ощущением  вечности - мне  увиделись  не  совместимые  с  рассудком  просторы , и  я  бродил  по  ним  в  легкой  накидке  древнегреческих  девушке , прослеживая  под  тканью  турбулентность , вскрывая  гнойники , храня  свою  сексуальную  тайну…
- Цзы , Филипп. Цзы! Что  означает – остановись  вовремя.
  На  чем  он  себя  потерял , кто  посадил  его  на  цепь , сняв  с  креста  и  напугав  мучениями  от  бессонницы , проникновенный  блюз «Ты  усомнился  не  напрасно» я  напишу  с  ним  и  для  него – между  нашими  пальцами  вьется  река , но  рыбы  между  ними  не  застревают, струйка  дыма  из  буковой  трубки  пустотного  кочегара  поднимается  на  метры , на  сотни  километров , ему  тридцать  один. Тридцать  и  еще  один , как  кол  в  сердце.
 Верховный  дух  не  свят? вы  спрашиваете  у  меня? хотите  меня  подставить? бесконечная  дорога  свернулась  на  шее  задумчивым  удавом: медля , не  душит , создавая  настроение , не  оставляет  в  покое , мы  любим  волейбол. Но  только  женский. И  только  пляжный.
  Да  и  не  сам  волейбол.
  Покажись  мне , дорогая , из-за  туч , ногой  мотая… йога… йога… Йоганн – наконец-то  выговорил. Бах , Бах , он , со  всеми  остановками , в  условиях , приближенных  к  боевым , в  круговороте  неоформившегося  вещества , замирая  над  раскачивавшимися  цветами , вспоров  в  себе  пузыри  коллективной  психики - к  одичанию , малым  ходом: нежелательное  направление.
  Баха  поставить?
  Йоганн  Себастьян  не  разрешит  мои  метафизические  трудности.
  Эх. Сотрясение. Хоп. Лезвие  заточено. Я  сидел  на  скамейке , она  прошла  мимо , задела  меня  по  носу  бедром - я  не  утратил  самообладания. Вытянулся.
  Втянулся.
- Совсем  плохих  людей , - сказал  Осянин , -  очень  мало , совсем  хороших  вовсе  нет: не  я , не  Пол  Пот , с  котенком  под  пальто  я  войду  в  свору  бродящих  собак , они  его  унюхают  и , угрожающе  зарычав , напомнят  мне  о  серии  неудачных  драк , в  чьих  концовках  я  был  быстрее  вороны – летающей  не  в  воздухе. Параллельно  мне  бегущей  по  земле , отвешивая  театральные  поклоны  случайно  встреченным  женщинами , с  которыми  я  не  спал  пять , семь , десять  лет , с  какими  и  семнадцать – мне  тогда  исполнилось  семнадцать  плюс  семнадцать , а  в  свои  семнадцать  я  однажды  выпил  за  вечер  двадцать  три  бутылки  пива. Возможно , это  мировой  рекорд  среди  юниоров. – Филипп  Осянин  расправил  спину , у  него  захрустело  в  ногах. – Биомеханика  ностальгии , заплывы  и  пороки  наследного  принца  Чундуна , честь  прокопченного  борова , отдающего  себе  отчет , что  трупы  не  худеют. Пружина  смерти  выталкивает  за  облака , огнемет-стерилизатор  поливает  без  промаха , не  спросив  разрешения , смерч  унес  меня  с  собой , забросил  на  скалу  Валькирий , но  я  не  дрожал  за  собственную  шкуру. Погладил  немытую  религиозную  бороду  и  как  Руставели: «мощных  мощно  кликал  в  бой». 
- Они  подвалили? – зевнул  Максим.
- Связались  по  Интернету: «внимание , готовность , товарищ  в  опасности , запасайтесь  оружием , чемоданы  из  рук  не  выпускать , действовать  по  команде , личные  проблемы  не  улаживать». Они  съехались  в  Санта-Мария  дель  Фьоре: «приветствуем  вас , северяне. Отважным  с  юга  салют. Воля , правда - все  с  нами!». Посовещавшись , они  ограничились  ободряющей  телеграммой.
- «Мы  здесь. Мы  рядом. Начинай!»?
- Почти  слово  в  слово. – Ударив  себя  в  живот , Филипп  Осянин  бесновато  рассмеялся. – Я  на  полном  серьезе! Выпятив  подбородок , не  умирая  от  отчаяния  и  будучи  осаждаемыми  манией  величия… не  катая  шары  из  воска , я  вспомнил , Максим. Обошел  непроницаемую  стену , натолкнувшись  не  на  Руставели. На  Ивана  Тургенева , неудовлетворенно  заявлявшего , что  он «не  вполне  доволен  своим Му-му».
 Отвернувшись  от  короля , стреляя  с  жирафа  в  распаренные  лысины  лицемерных  министров ; пойду  по  жизни  дальше – все  испорчу. Сохнущий  раскрытый  зонт  завалится  на  спину , Беспартийный  Банан  Всезнания  встанет  поперек  горла , буря  покажется  ребенком.
  Ребенком-женщиной. 
  Без  вариантов.
  Для  нынешних  волхвов  сияют  другие  путеводные  звезды. Взмыленные  ангелы  суетливо  носятся  туда-сюда  по  ведущей  в  небо  лестнице. Какая  же  жирная  сегодня  луна.
  Ее  копыто  выбьет  для  тебя  источник  вдохновения.
  Любовь  хранит  меня  от  многих  бед. Я  имею  в  виду  любовь  к  одиночеству. А  у  Людмилы  синие  губы.
  Не  волнуйся – помада. Она  варила  мне  напиток  на  основе  верблюжьего  молока , но  как  у  верблюда  у  меня  не   вырос.
  Интеллигенция. Интеллигенция  в  моем  лице  говорит: «Нет!». И  тому «нет!» , и  сему «нет!» , у  меня  конец , у  нее  начало , из  лучшего  места  на  ее  гладком  теле  торчит  бамбуковая  дудочка.
  Сыграешь?
  Приму  кефира , отдышусь. Непросто… ценой  усилий , на  холодной  крыше , в  неразрывности  с  бросовыми  пристрастиями: к  водке , к  общему  делу  просветления , к  сползанию  лицом  вниз  с  мокрой  горы ; недоуменно  высовываясь  из  болота , я  не  блаженствовал. Не  желал  себя  понимать.
  Проходите , не  останавливайтесь , я  не  просил  протягивать  мне  шест , здоровья  и  удачной  дороги  странствующему  люду – сложится  дойти  до  осыпающейся  землянки  белгородского  отшельника  Аполлинария , передайте  ему  от  меня  сердечный  привет. Предупредите «Аполло» , что  на  неделе  прибуду  я  сам.
  С  пустыми  руками , с  охваченным  пожаром  сознанием: посчитаемся , «Аполло». И  за  апрель  1992-го , когда  ты , выкрикнув  имя  Христиана  Розенкрейца , предательстки  оставил  меня  одного  биться  с  разноцветными  панками , и  за  лето  2001-го , запомнившееся  мне  шнырянием  в  простынях  по  темным  улицам  чудо-города  Каргополя – на  четвертый  день  нас  вычислили , но  ты  откупился , а  меня  отвезли  в  КПЗ  и  развертывали , скручивали , морили  голодом , связывали  жгутом  со  столь  же  голодной  овчаркой ; заручившись  поддержкой  авторитетных  мистиков , я  появлюсь  из  легкого  тумана , чтобы  с  тобой  расплатиться. Побоищу  быть.
 Победителю  жить.
 Уступившему  гнить.
 Лесным  зверям  отъедаться.
- С  Аполлонием , - пробурчал  Осянин , - с  необузданным  «Аполло» , у  нас  в  юности  была  группа , название  для  которой  придумал  ее  третий  участник  Никита  Баулов , тормозящий  и  запинающийся  басист Никита «Терпкий» - я  на  гитаре , он  на  басу , Аполло  в  очистительном  огне  самодельной  ударной  установки ; из  подполья  мы  не  выходили , но  кое-кто  слышал  о  нас , как  о «Резвящихся  анакондах».
- А  кто… кто  из  вас  пел? – спросил  Стариков.
- Пели  все.
- Грандиозно , - поморщился  Максим.
- Находишь? – просиял  Филипп.
- «Мы  знаем , что  поистине  есть  суд  Божий  на  делающих  такие  дела». Хе-хе…      
- Они  смотрят  на  нас , - боязливо  прошептал  Филипп , - на  наши  опухшие  рожи. Закончим  тему – наше  сообщество  принципиальных  альтруистов  прекратило  свое  существование , едва  я  купил  у  жуков  альбом  Би-Би-Кинга  и  понял , что  нам  чего-то  категорически  не  достает. Голосов , исполнительского  мастерства…
- Мелодий , - подхватил  Максим.
- Список  велик , – хмуро  оборвал  Осянин. – Мы  стояли  у  истоков  российского  панка , а  приверженцы  данной  разновидности  жизненной  идеологии  нас  с  «Аполло» не  признали… да  и  он  сам… в  Нижнем  Волочке…
- С  дамами?
- Всухую.   
 У  причала , перед  очередной  фазой  кругового  движения , не  напирая  на  благодушие - жизнь  уходит. С  этим  надо  что-то  делать.
  Бить  в  набат , вытеснять  мразь , но  мой  пес  привык  к  своей  подушке ; если  ее  клали  на  шкаф , он  неким  образом  забирался  и  на  него.
  Он  пошевелился.
  Кто? Шкаф?
  Это  не  шкаф.
  Я  так  и  думал.
  Это  этажерка.
  Однако  это , это…
  Звенья  одной  цепи. Люди  и  собаки. Домашние  выслеживают  добычу , принюхиваясь  не  несут  ли  обед - подойди  к  ним , с  симпатией  сказав: «Помним. Верим. Любим» , удовлетвори  Брахму , не  дожидаясь  пока  из  его  ноздрей  выпрыгнет  розовый  вепрь.
  Чай – меланхолия. Спешка  в  загробный  мир – благотворна. Водоем  с  черепахами – плыви. Лужа  с  окурками – обожди.
  Ты  опять  о  луне.
  Я  сплю , уткнувшись  носом  в  ее  грудь.
- Попадая  под  срывающиеся  массы  снега , - промолвил  Осянин, - и  промывая  глаза  кипятком , мы  крепко  общались  с «Терпким» много  лет , но  наша  дружба  оборвалась  как  только  у  его  девушки  появился  младенец.
- Естественно , - пробормотал  Максим. - Младенец  препятствует  былой  реализации  интересов , он  кладет  предел…
- От  меня , - перебил  Филипп.
- Что?
- Маша  родила  его  от  меня.
- Хмм…
- Неплохо  для  маргинала? – Филипп  Осянин  горделиво  крякнул. – И  не  спрашивай , каким  он  из  нее  появился – с  хвостом  или  без. Непосредственно  я  поставлен  в  известность  не  был. Со  мной  же  как - взял  книгу  об  оставляемых  инопланетянами  пиктограммах , посмотрел  на  цветок  в  горшке  и  за  два  часа  не  прочитал  ни  строчки. Полежал  и  пошел  за  крысами.
- Идущими  ловить  камбалу , - предположил  Максим.
- На  подтаявшем  льду  трудились  неразговорчивые   киношники , не  поделившиеся  со  мной , что  за  проект , кто  за  режиссерским  пультом , к  чему  столько  скрытности…
- «Постиндустриальный  Зоофил-5»?
- Говорю  тебе , не  знаю.
 Ворочаются  вертолеты , сталкиваются  орлы , дети  смеются  над  смеющимися  над  стариками , человечество  доживает  последние  тысячелетия: не  пойми  меня , Филипп , превратно , но , увидев  выглядывающего  из  малинника  медведя , не  набивайся  ему  в  компанию – врага  наживешь.
  Станешь  вешаться , делай  это  на  эластичном  поясе: несложное  движение  и  достанешь  до  пола , надоест - подожмешь  ноги , намучаешься - снова  выдвинешь , Португалия  горит , Германию  заливает, я  видел  в  новостях. Покачивающийся  потолок  действует  на  меня  гипнотически. Тошно  мне , друг – выпуская  дым  с  максимально  возможной  скоростью  и  мощью , я  прошел  лермонтовский  возраст, подхожу  к  пушкинскому , у  меня  нет  времени  опомниться , я  твердо  помню  об  объективном  положении  вещей , но  мне  не  сломить  большое , пузатое , как  от  газов  раздутое «Я».
  Ни  мужчина , ни  женщина…
  Зоофилия?
  Да  я…
  Пробовал?
  Не  старайся , не  рассмешишь. На  откосе  зеленеющий  камень , на  нем  высечены  фамилии  людей , сумевших  объять  Пустоту: Хариба  Сурешмуры , Ниситани «Палочки» Ацурамы , Тань  Сунь  Го , «Корнея-Марципана» Пуницына – Христос  вознесся  с  другого. Неторенным  путем.
 Зрение  в  разладе  со  слухом , зрачки  расширены  отнюдь  не  каплями  белладонны , они  казались  узкими , оказались  широкими.
 «Подбеги  ко  мне , крепыш. Подбежав , бери» – Мглистая  Дама  Саиндима  не  связывает  своих  перспектив  с  избытком  скромности.
  В  глубине  сцены  ее  муж  с  топором.
- Никита , - сказал  Осянин , - меня  не  донимал. Не  грозился  настучать  мне  по  морде , внося  дополнение  в  свиток  моей  судьбы - на  острие  его  родового  меча  светила  затухающая  свеча , в  холодильном  отсеке  расположенного  поблизости  склада  одобрительно  хрюкали  замороженные  свиные  туши , научившись  у  меня  глобально  смотреть  на  жизнь , «Терпкий» не  оглашал  оскверненную  спальню  криками  обиды  и  не  кидался  ополоснуться  в  фонтан  жидкой  лавы: я  опозорен , сказал  он  мне… мне  и  жене. Я , сказал  «Терпкий» , улыбаюсь  с  открытым  ртом , позволяя  выползти  из  него  гадюке , «плодитесь  и  размножайтесь  в  поте  лица  своего» – написано  четко. А  что  не  я , а  ты… то , что  с  ней  ты , мы  переживем. И  я , и  она. Да  и  ты , как  бы  меня  ни  прельщало  впасть  в  полубезумное  состояние  и  выразить  тебе  искреннее  недовольство  посредством  пробития  черепной  коробки  удобным, насиженным  тобой  табуретом. – Стерев  со  лба  выступившую  испарину , Осянин  дернулся  и  сел  поровнее. – Чем-нибудь  по  голове  меня  не  удивишь , по  ней  я  получал  в  десятках  городов  на  четырех  посещаемых  мной  континентах , но  Мохаммед  Али  огребал  побольше - пишут , что  гениальный  боксер  и  усиленно  тиражируемый  масс-медиа  страдалец  пропустил  три  тысячи  ударов. Только  по  голове. Профессиональных , поставленных  ударов. И  все  по  голове.
- Но  не  табуретом  же , - промолвил  Стариков.
- Табуретом  бы  он  столько  не  выдержал. Я  утверждаю! И  тут  же  утверждаю  обратное: мое  прежнее  утверждение  голословно. – Чуть  слышно  пришептывая , Филипп  Осянин  принялся  загибать  пальцы. – По  одному , два  удара  в  день… на  протяжении  к  примеру  восьми  лет , основываясь  на  его  недюжинном  таланте  не  сдаваться…         
  Провести  запоминающийся  вечер  на  малолюдном  ринге , залечь , не  снимая  ботинок , с  прекрасной  незнакомкой: достижимо , притягательно , но  из  клетки  Иллюзии  не  вызволит.
  Лечившийся  молчанием  ступает  по  осенней  прямой , за  ним  ползут  обертки  и  шелуха , их  движет  ветер. Примкнем  и  мы - такие , не  такие , суровые  и  невесомые , раздевающиеся  догола  и вызывающие  женских  духов , без  враждебности  и  лукавства  настаивающие  на  публичном  обсуждении  того , отчего  же  Ракета , Аполлинарий  и  Мрачный  Трефа  не  поехали  на  погребение  Папы , хотя  официальное  приглашение  получено , сумки  собраны , косяки  забиты , читаешь , Трефа? «Учение  о  Логосе» Трубецкого? Отрадно  наблюдать… Сейчас  мало  читают.
  Много. Но  мало  кто.
- Вступая  в  магический  круг  из  набросанных  чипсов , - сказал  Осянин , - я  подбираю  к  руке  метательные  ножи , нахожу  нужный  тон  и  заговариваю  с  привидением  старой  проститутки  о  том , как  бы  я  хотел  быть  ее  любимым. Не  проявляя  выдержанности , оно  торопится  с  практической  работой  по  завладению  моим  вниманием – одевая  мне  пропитанный  кровью  презерватив , наносит  языком «Золотое  Соёмбо». Ну , не  золотое, а  обыкновенное… Соёмбо , Соёмбо!
- Соёмбо , - машинально  произнес  Максим.
- Ни  за  что  не  догадаешься.
- Соёмбо , - с  отсутствующим  видом  повторил  Стариков.
- Беда… Я  что-то  передумал  тебя  интриговать – это  одна  из  государственных  эмблем  Монголии.
- Соёмбо.
- Ну , да , - раздраженно  процедил  Осянин. – Соёмбо.
- О-оооо , о….
- Не  доводи  меня , Максим , не  уводи  себя  со  счастливой  стороны  жизни - ты  не  Маугли , и  все  вокруг  не  звери. Прибавив  в  весе , маленький  индус  потрясал  кулаками  на  приютившие  его  джунгли…
- Соёмбо! Я  Маугли.
- Разобрало  же  тебя…
- И  все  вокруг  звери!
 Взрыв , фейрверк , прослеживающее  в  твоем  вопле  зерно  смысла  должно  умереть , чтобы  из  него  выросли  следующие , вновь обреченные ; автоматический  шлагбаум  рубит  по  шее  кого  захочет, элитные  неудачники  встречают  во  всеоружии  тишину  и  приводят  себя  в  движение , пробираясь  на  завуалированное  богослужение  в  зараженную  цивилизацией  чащобу , вы  за  самоосознанием? Поддержать  истовым  хныканьем  квалифицированных  отшельников? Неустрашимый  Устин  вас  не  примет. При  пониженном  давлении  ему  дали  успокоительное  и  успокоили  вконец. Дали , вот  так , дали… Мрачный  Трефа  дал.
  Какая  же , однако , сволочь.
  Перед  тем , как  преставиться , Устин  был  в  замешательстве.
  Еще  бы.
  И  совсем  он  не  мудак.
  Никто  и  не  говорит.
  Иначе  бы  не  его  печатали  в  журнале «Православная  беседа».
  Ваша  правда. Наша  грусть.
- Монголия? – прокричал  Стариков. – Официальный  язык – монгольский , основное  население – монголы: у  меня  плохие  новости. Разговоры  о  Монголии  не  действуют  на  меня  отрезвляюще. Не  приводят  к  духовному  обновлению. Порхающая  надо  мной  птица-колокольчик  перемешивается  с  прозрачными  неживыми  ничтожествами , чьи  эфирные  выделения  провоцируют  меня  выплясывать  вприсядку  по  перелопаченному  чернозему... под  шелест  комет… в  нарастающей  озадаченности…
- Соёмбо , - энергично  подмигнул  Осянин.
- Знавал  я  лажу , знавал… Конкретно.
- На  планете  Голока? В  гостях  у  доброго  Кришны? – Переварив  сказанное , Филипп  Осянин  от  умиления  сцепил  ладони. – Летаргия , каталепсия , сомнамбулизм – в  каждом  этапе  прослеживается  жемчужина. Число  сторонников  этой  доктрины  невелико , но  шиво  хам , шива  хам… Кто  хам? Нет , нет – я  пою  о  том, что , обретя  освобождение , я  стану  Шивой.
- Станешь… ты  станешь…
- Расползусь  и  соберусь , объяснюсь  и  продолжусь.
- Не  станешь! - завистливо  взревел  Максим.
- Вернее , не  обрету , - с  сожалением  прошептал  Филипп. – Аполлинарий  и  тот  не  преобразился… Да  и  наш  приятель  Трефа  задержался  на  стадии  диких  выходок. Сам  Мрачный  Трефа , поручившиий  мне  подрисовывать  прыщи  на  его  портрете «Просветленной  горничной  из  дома  Свами».
 Не  обмер , брат? меня  сотрясает  колотун… плюйся , Максим , не  останавливайся , плюешь  и  плюйся: «Пока  я  плюю , я  занят» – ты  сказал. Синий  галстук , желтые  зубы , накатывающая  волна  на  прибрежный  песок. Сказал  я. Не  про  тебя , а  про  Мрачного  Трефу , оживлявшего  сумрак  в  голове  столкновениями  со  стеной , всосав  бульон  подозрительного  чебурека  и  не  признаваясь  мне , что  он – это  он.
  Не  ты?
  Я? Отнюдь…
  Но  также  и  ты?
  Само  собой.
  Как  же… как  же  так…
  Будущее  за  универсалами.
  Ценя  время , мы , чтобы  оно  текло  медленнее , неотрывно  смотрим  на  часы. Ничего  при  этом  не  делая  и  опьяняясь  завтрашним  вином , согреваясь  вчерашним  солнцем , замените  мою  фотографию  фотографией  моей  могилы , разожгите  аппетит  многогранным  ароматом  свежеподжаренных  грешников , медсестра! милая! кто  сделал  вам  татуировку  непроницаемого  черепа  в  докторской  шапочке? Не  Сид  с  Кузнецкого?
  Не-а.
  А  по  стилю  напоминает. Фундаментальность  идеи , безукоризненность  воплощения ; отвергая  любовь  Всевышнего , Сид  специализируется  на  готике  и  кораблях…
  Ля-ля-ля.
  На  шабашах…
  Я  травоядная  змея.
  Теперь  понятно – над  тобой  поработал  Мрачный  Трефа. И  не  только  над  телом. Вместе  с  ним  пострадал  и  интеллект.
- Мудрость , - промолвил  Стариков.
- Корень  выбитого  зуба , - кивнул  Осянин.
- Она  во  мне  есть. По  минимуму , но  присутствует. Я  свой , я  с  вами , нашейте  мне  карман  для  пистолета… Лобстеры  на  моих  поминках  не  пойдут.
- Не  пойдут  они , пойду  я. – Осянин  сладко  потянулся. – Пойду  спать , Максим. Наговорились , нанырялись , луна  кажется  твоей , посторонние  глаза  в  завещание  не  заглядывают , ты  идешь?
- Я  еще  покурю.
- Полегче , парень , - предостерег  Филипп. – Курить - кури , доходить - доходи , незваным  приехал , полуживым  уберешься. Что-то  я  о  себе. Эх , лебедушка-лебеда , три  козла , два  попа… Ну , добрых  снов.    
 Не  растирая  слипающиеся  глаза , засыпай , и  я  приду  тебя  поднимать  с  букетом  нарезанной  колючей  проволоки , наполняя , наполнив , думая  наполнять  проветренные  комнаты  ураганной  музыкой ; мы  обнажим  мечи , прорвемся  на  новый  уровень  психического  развития , получим  эмоциональный  заряд , безраздельно  предаваясь  лени – ты  должен  людям  что-то. Что-то  наверняка  должен  людям. 
  Они  бросили  мне  под  ноги  некий  предмет , а  сами  разбежались.
  Рвануло?
  Я  ощутил. Силы. Наплыв. Разлететься  на  кровавые  ошметки , на  несколько  часов  выйти  из  тела – силы… наплыв  сил  на  авантюру.
  Жил-был  филин  и  у  него  была  голова. И  на  голове  у  него  был  клюв. И  в  голове  у  него  не  было  ничего.
  Докурив , я  уподоблюсь.
  Вы  укушены  бешеным  человеком  Гаповым - человеком  классической  направленности. Провожая  жену  до  автобуса , сына  до  школы, собаку  до  живодерни , он  преподает  на  факультете  международного  бизнеса  и  делового  администрирования.
  Атомы  есть  буквы... говорили  древние. 
  Я  состою  из  гнусных  ругательств  и  пошлых  вирш. Но  Филипп , наш  гость  Филипп…
  Филипп  Осянин  спит.
  В  баре «Сан-Диего».
  У  меня.
  На  Таганке. В  данном  баре  Осянин  целовался  взасос  с  полным  мужчиной  в  дорогом  пальто.
  Толстяк  отбивался?
  Как  мог. Филипп  Осянин  выглядел  утратившим  приемлемый  облик , за  его  спиной  поглаживали  свои  достоинства  Мрачный  Трефа , Олег «Таран» и  Дважды  Боксер  Севостьянов – напутав  с  инградиентами. Задумав  шутку. Отрываясь  под  синтетическим  кайфом.
  Все  обусловлено  и  едино. Никакого  разделения  на  добро  и  зло.
Олег «Таран» ловит  плотву  на  червя.
  Я  ловлю  на  муравья.
  Можно  ловить  на  яйца  муравья.
  Ты  сказал  об  этом  трагическим  тоном.
  Мне  простительно – меня  нет.
  А  я  курю. И  медведи  рассчитываются , заступают , медведи  сцепились  с  лешими  в  короткий  день  за  полчаса  до  заката , медведи  мне  наскучили.
  Леших  сей  факт  не  спас.
  Дом  Иуды  по-прежнему  стоит  пустым.
  Закрой  за  собой  окно.
  Я  не  собираюсь  выбрасываться.
  Кануть  в  забвение , сомлеть  под  вносящим  разнообразие  арт-обстрелом , чьи  послания  адресованы  лучшему  во  мне , сажавшему  яблони  и  вишни  для  эстетического  наслаждения , не  ожидая  от  них  плодов.
  Заехав  за  оберегом  от  СПИДа  к  разбитной  деревенской  бабушке, я  приоткрыл  калитку , отпихнул  ногой  поросенка , но  тут  на  меня  уставилась  такая  здоровая  морда… Не  бабушкина. Из  конуры - усыпленная  механицизмом  существования , доставившая  мне  приращение  беспокойства , предположительно  тупая.
  Не  хуже  нас  с  тобой , мистер  дзэн. На  третий  день  жизни  научился  улыбаться, на  четвертый  смеялся , как  идиот , подойди  к  своей  кровати – кто  в  ней?
  Я…. Оно.
  Твое  тело.
  Покинув  его , я  ушел  под  парусом  за  ускользающей   истиной , и  меня  унесло  в  океан  доисторических  верований ; расчесывая  ему  волосы  подточенным  термитами  килем , Мифический  Баркас  №543 равнодушно  вглядывался  в  неизвестность и  внушал  уважение  измочаленным  суетой  лефиафанам: в  финале  всеобщая  гибель. Вернувшись  в  остывшую  плоть , я  поведу  ее  знакомиться  с  красивыми  теннисистками. Потенциал  у  меня  заметен. Я  вхожу , я  ложусь…
- Я  сюда , - бормотал  Максим , - я  к  себе , я  домой , мне  предстоит… я  наделен  полномочиями… мне  жить… пристойно  жить  мне  бы  не  помешало - если  жить , а  жить  я  буду…
- Кому  здесь…
- Жить  буду…
- Что  же  на  меня  навалилось , - проворчал  Осянин. - Закопав  откопанное , заклинаю  вас  со  мной  не  связываться…
- Мое… мое! Не  отвергни  свой  дух… дай  снова  стать  частью…
- Кто  бы  ты  ни  был , уйди! – Столкнув  Максима  на  пол , Филипп  Осянин  спросонья  присел. – Люди… подонки… выражаю  общее  мнение. Ты?
- Дух. – Стариков  жалобно  всхлипнул. – Неприкаянный  дух , которому  не  позволили  вернуться  в  собственное  тело. Свое. Мое. Треск  цикад. Да! Грибковый  дерматит. Не  было! Грустит  природа  заодно , сочувствуя…. ветер  забивается  в  ноздри , рассказывая…
- Соёмбо , Максим! – перебил  Осянин. – Я  же  тебе  говорил  не  нагнетать  с  курением , понимать  же  надо – это  не  какая-нибудь  трава , а  сильнейшие  сибирские  шашки , мощнейший  реактивный  двигатель , уносящий , но  и  разбивающий: себе  ты  постелил  в  коридоре. Мне , где  прежде  себе. Позволь  я  тебя  сопровожу.
- Веди! Указывай… - Опираясь  на  локоть  товарища , Максим  Стариков  осоловело  смотрел  в  только  ему  известную  точку. – Распоряжайся!

 
 

 
 
                5

  Растянувшись  на  выгнутом  поле , отложил  пакет  с  дешевыми  пряниками , он  выхаркивал  облака , смотрел  удивительный  сон , трактор  до  поры  до  времени объезжал.
 Подавая  прямым  текстом  сигнал  об  опасности , по  мне  ползали  слизни. Из-под  колес  переваливающегося  механизма  выбегали  растрепанные  кузнечики. Ночь  уходила , царапаясь. Шире , шире , еще  шире  распахивай глаза , основное  не утрачено , избавление  маловероятно , солнце  встает  в  полный рост  и  наши  головы  почти  болят: ты , Филипп , инакомыслящий  старой  школы , я… я  вытряхивал  пепельницу  с  самодовольством  ускакавшего  зайца , нас  подняли  по  тревоге.
  Нас  расслышали.
  Мысли  путаются…
  Мы  выскочили  на  улицу.
  Ты  чуть  поотстал… мы  пробрались  кустами  до  метро , под  блеклыми  лампами  понеслись  на  поезде , в  едином  строю  с  презренными  чандалами  выбрались  на «Коломенской» , ощущая  себя  прославленными  завоевателями  межзвездных  пространств , которые  вышли  в  открытый  космос  и  не  знают , что  делать  дальше.
  Связь  прервалась. Детальных  инструкций  не  последовало. Безжалостные  посланцы  Ямараджи  могут  повстречаться  нам  в  любой  момент.
  Они  и  мы , озверевшая  нескоординированная  ватага  и  маленький  компактный  отряд – знакомая  картина. Моральная  необходимость  в  девственницах.
  Я  брал  их  одним  движением. У  меня  колотило  в  висках. Жизнь – духкха. Ду… что? Боль  и  страдание. Ты  дорожишь  ей , пренебрегая? операция  по  удалению  геморроя  прошла  успешно?
  Гляди , дошутишься. Погрязнешь  в  омерзении , станешь  глупее  возможного. Но  смейся , вздувайся , достаточно  прожив , я  сделал  серьезное  заключение – оно  этого  не  стоит.
Жить?
Делать  серьезные  заключения. Афиши , салоны , киоски  навязывают  материальную  скверну , вылетающий  из  переулка  грузовик  издает  громогласный рев , спасительно  распугивая  необстрелянных  пижонов , захлебывающихся  от  бремени  моды  и  принимающих  исключительно  внешний  мир ; побрасывая  им  тепловатые  комки  суррогата , Люц  с  удовлетворением  шептал: «Мои. Мои  хорошие. Поверившие  примитивному  обману , попавшиеся  на  допотопную  уду… С  вами  не  будет  сложностей».
 С  Максимом  Стариковым  без  них  не  обойтись.
 Не  говоря  уже  об  Осянине.
- Ну , куда  мы  идем , - протянул  Филипп , - ну  куда , сидели  бы  у  тебя , пили  кофе , наслаждались  До-До… Долбаным  Доминго… сознание  возвращается  к  вчерашнему  вечеру , когда  мы  умели  атаковать , уносясь  через  взъерошенные  боры  к  голым  степям , не  рассматривая  воплощения  ада  отдельно  от  серебра  луны… ы….ы… лишь  воистину  верующий  и  осознавший  человек  присядет  справить  нужду  перед  храмом  Будды. На  прочих  наложены  противоречащие  друг  другу  ограничения , вызывающие  знаменательную  одержимость  бесами , узость  понимания , неотложную  надобность  духовного  друга…
- А  если  у  него  водятся  деньги , - встрял  Максим , - это  бодрит  и  скрашивает. По  канонам  нынешнего  века  без  них  ты  никто , но  поэт  поэту – враг , а  дебил  дебилу – друг. Какой  скажешь. Приблизительный , духовный , умоляющий  переселить  твою  кактусовую  сову  на  его  кокосовую  пальму – не  подразумевая  конкретно  нас , я  испытываю  озабоченность  за  дарящих  улыбки  нашим  шатающимся  спинам.
- Нам  в  спины  кто-то  лыбится? – сердито  спросил  Филипп. – Да  я  бы  ему , будь  я  моложе , я  бы , я  и  ему , ведь  будучи  не  в  таких  годах , я  был  плечистым  детинушкой , я  поедал  на  ужин  сырую  зверину! бородатым  камикадзе  забирался  на  купол  церкви  и  привязывал  себя  к  кресту - живущий  по  соседству  со  мной  массовик-затейник  Борис  Литовченко  кричал  с  земли: «Люди! Смотрите! Товарища  Осянина  распяли! Вот  же  события , вот  же  шик!» , и  я , подставляя  физиономию  ледяному  северному , дожидался  продрогших  верхолазов , с  неподдельным  сожалением  передававших  меня  в  руки  органов. Что  я  поведал  им  на  допросе? Поучительную  историю  о  небезызвестном  историческом  деятеле.
- Филиппе  Осянине , - подмигнул  Максим.
- О  князе  Владимире. О  том , как  пошел  он  на  болгар  и  победил  их  с  налета, и  приговорил  побежденных  к  выплате  дани , и  взял  ее  сразу  и  всю , и  пропил  до  копейки  с  верной  дружиной, и  добрался  до  родимого  Киева  злым  и  окосевшим. 
  Брюхом  прижат , градом  разбужен , гримасничающим  инвалидом  приходит  трезвое  удовольствие , мой  ребенок… от   наложницы  Афиньи , назначенной  мне  Всевышним  и  полной  нежного  жира… он  здоров?
  Держись , княже. За  три  часа  до  твоего  возвращения  его  утащила  присланная  из  Царьграда  обезьяна.
  Лоно  ее – триумфальные  врата…
  Вы  и  ее?
  У  меня  ноет  колено. Ноет , и  я  о  нем  думаю? Нет. Думаю  и  оно  ноет. Возбужденные  девы  танцуют  веселыми , нагими , их  толстые  ступни  сотрясают  переносной  дворец , задержите! он  несет  нас  к  морю , пятясь  к  нему  распахнутым  окном  с  неоспоримым  образом  воеводы  Лягуна , наглотавшегося  конопляных  головиц  и  упившегося  козельской  медовухи , Лягун  не  сидел  без  дела – кому-нибудь  бросилось  в  глаза , как  воевода  натягивает  княжескую  шапку? Или  грызет  сушеные  грибы?
  Прибегая  в  отчаянии  к  посажению  на  кол , я  достучусь  до  его  сердца. Да  что  достучусь – практически  достану. Потом  заходите. Кропить. Оставшееся. Святой водой. А  обезьяну  найти! Я  переоденусь  к  ночной  трапезе  в  расшитый  звездами  балахон , углублюсь  за  бараньей  лопаткой  в  мистические  переживания – горы  у  нас  не  очень  круты , но  люди  компенсируют. В  первую  очередь  она , серенькая , моя… дурашливая , воспитанная  патриархом… 
  Обезьяна , позволю  заметить , не  человек.
  Расслабимся , попоем - я , обезьянка  и  Ванечка…
  Мальчика  зовут  Васенькой.
  Расслабимся! заслужили…    
- Взгляни-ка  на  газету  у  этой  женщины , - указав  на  заинтересовавший  его  предмет , сказал  Филипп  Осянин. - Передовица  говорит  о  ком-то… вчитаюсь  и  вникну… Спокойней , миледи! Стоять! Меня  интересуете  не  вы… Как  я  понял  из  статьи , тот  о  ком  в  ней  написано , довольно  популярный  эстрадный  исполнитель , принципиально  отказавшийся  от  приема  наркотиков.
- Правильно , - сказал  Стариков.
- Совершенно  правильно. – Ущипнув  за  щеку  нахмурившуюся  даму , Филипп  Осянин  не  почувствовал  тяги  ее  поцеловать. – Но  «Битлз» и  «Стоунз» , Джимми , Джим  и  Дженис…
- Зачем  ему  вдохновение? – пожал  плечами  Максим. – Ему  необходима  отменная  физическая  форма , чтобы  прыгать  по  четыре  концерта  в  день. Прыг , прыг – заплатили. Томно  отклячился , изобразил  дерганый  экстаз – впустили  в  телевизор. Отлюбив , вышвырнули.
- «Идите  и , став  в  храме , говорите  народу  все  сии  слова  истины» , - импульсивно  процитировал  Осянин.
- Мне  он  тоже  ничуть  не  нравится , - призналась  напуганная  Филиппом  барышня.
- Жалкая  волна , - приветливо  кивнул  Максим  Стариков. – Одна  пена.
 Худощавая  фигура , выделяющийся  нос , юбка  ниже  колен , возможности , как  потенциальной  баскетболистки , ограничены  короткой  длиной  ног. На  фотографиях , вероятно , получается  с  красными  отталкивающими  глазами.
  Дерзай  со  мной , будь  смелей , фатализм  сэкономит  тебе  массу  нервов ; мы  равно  понимаем  бесполезность  борьбы  за  сохранение  психологического  баланса  и , появившись  на  свет  во  всеобщей  семье  славянских  демонов , мы  качнемся , исколемся  солнечными  лучами , подадимся  в  неведомую  сторону , простим  себе  временное  душевное  расстройство – как   свободные  личности.
  Какой-то  я  бесноватый. Хочу  ли  я  тебя? Я  не  обладаю  иммунитетом  против  мимолетной  страсти.
- Мы  удаляемся , девушка , - внезапно  посуровев , сказал  Филипп  Осянин. - Дожидаясь  конца , мы  будем  держаться  вместе. Сонно  возлежа  в  огне  и  под  настроение  совершая  непродолжительные  аскезы , помимо  всего  остального  вызывающие  у  нас  и  звуковые  галлюцинации – вы  помолчали , я  оглох. Бам-бам… бу-бум-бу-бум…
- Колокольный  звон , - догадался  Максим.
- А  потом?
- Хмм… Табуны  диких  ослов?
- Мы  мыслим  сходными  категориями , - усмехнулся  Филипп. – Одинокий  парус , грозный  шторм: смыло  и  его. Перестанешь  мечтать  о  женщине – начнешь  мечтать  о  мужчине , что  омерзительно. Как  вас , моя  дорогая , по  имени?
- А , - пискнула  незнакомка.
- Доставать  меня  я  бы  вам  не  советовал , - процедил  Осянин. - Я  и  в  периоды  юности  с  трудом  контролировал  свои  порывы , а  ныне…
- Сокращенное  от  Анны , - пояснила  она.
- Так  зачем  же  темнить? – резко  спросил  Осянин. – К  чему  заранее  остерегаться? Я  совесливый  человек  и  вы  должны  мне  верить – во  мне  суть. И  лоск. Все  по  Конфуцию.
- Я  о  нем , конечно , слышала , - ошарашенно  сказала  Анна , - однако  чем  он  славен  и  кто  он  в  поступках…
- Тот , кто «удил  рыбу , но  не  пользовался  сетью. Охотясь  с  привязанной  стрелой , не  бил  сидящих  птиц». – Максим  Стариков  театрально  поклонился. – Не  побежите  он  нас  прочь - узнаете  больше.
 Наши  души  стремятся  к  идеалу , с  нашими  трупами  играют  дельфины , мы  исполнены  непонятным  смыслом  и  смерти  не  выбить  нас  из  ритма ; если  бы  не  устойчивость  моей  нервной  системы , я  бы  задрожал. Болтаясь  между  Москвой  и  провинцией , самолюбованием  и  бессточной  апатией - выросший  зимой , облученный  звездами , застрявший  на  земле.
  Обрекая  себя  на  невообразимо  малые  успехи , я  видел  эту  женщину  за  отпиливанием  рога  покладистому  единорогу.
  Станиславу  «Мышаку»?
  Ему. Мещанину. Торговцу  сувенирами , приходившему  на  Арбат  в  девять  утра  и  покидавшего  его  уже  затемно: с  пустыми  карманами  и  с  перемешанной  в  голове  кашей  из  отдельных  фраз  на  шести-семи  иностранных  языках.
  Пожалев  беднягу , я  представил  Стаса «Ракете».
  Белоснежная  ночь , святоотеческие  беседы , поворотные  воскурения… с  первыми  петухами  они  всем  скопом  отбыли  в  Псков  разделять  тяжелую  минуту  с  помирающим  колдуном  Саввой  Ядозубом.
  Разделять , подливать , обнимать , взбираться  на  Вдову. Поднимать  планку. 
- Под  щитом  грязь , на  щите  шлем , в  шлеме  гнездо , - внушительно  сказал  Осянин. – Войдя  в  общение  с  нами , кладите  под  подушку  икону , по-другому  от  кошмарных  сновидений  не  уберечься. Потребность  в  сексе  не  убавить. Отчего  лежит  в  обмороке  крокодил? Он  присутствовал  при  совокуплении  двух  однополых  путешественников.
- В  Африке? - испуганно  пробормотала  Анна.
- Если  в  Африке , спрашивайте  о  ней  у  Максима. – Взяв  женщину  за  подбородок , Филипп  мягко  повернул  ее  к  Старикову. - У  нашего , у  исконного. Спрашивайте  сейчас  же. Не  доводите  ситуацию  до  критической. 
- Ну… я  стесняюсь… Вы  Максим?
- Я , - промолвил  Стариков. - Приятно  познакомиться. Я - Максим , товарищ  со  мной - Филипп. Мы  говорим  исключительно  о  важном.
- И  между  собой , и  с  вами , - конкретизировал  Осянин. – Не  растерявшись  и  отбросив  условности , вы  можете  подчерпнуть  Методы.
 В  камине  ходит  Хаос-Гусь - голодный , кудрявый , у  нас  есть  основания  называть  его  гуру , укладывающим  на  дорогу  к  обжившимся  предкам  последний  рельс , с  потугой  подтягивая  к  глазам  войлочную  бороду: алло , Ос , алло!
  Ты  бы , Стасик , водочки  выпил…
  Это  Мрачный  Трефа! И  я  уже  выпил!
  Его , тебя , его , скорее! его  выкормили  из  груди  горячей  кровью , тысячелетия  назал  ушедшие  мертвецы  все  еще  крутятся , вертятся, в  земле , на  земле , вокруг  Солнца , размеренно , неторопливо , Дионисий  или  Рублев?
  Мне  ближе  скромность  второго. Когда  я  привел  домой  нервничавшую  Софи  и  услышал  от  нее: «я  ничего  не  умею , я  могу  тебе  только  отдаться», мне  пришлось  откровенно  развести  руками: «я  тоже  ничего  не  умею , я  могу  тебя  только  взять»
  Да  воодушевят  твое  либидо  руины  Парфенона.
  Кем  же  я  был…
  Ужас.
  И  кем  я  стал…
  Печальная  история.   
- Послушайте , Филипп…
- Он  слушает , - обнадежил  девушку  Стариков.
- Не  шевелясь , - подтвердил  Филипп  Осянин. – Многострадальной  единицей  всеединой  матричной  таблицы. Hinc  et  nuns.
- Здесь  и  сейчас , - улыбнувшись , перевел  Максим.
- Мне  сказали , что  вас  зовут  Филиппом , но  как  мне , той , что  гораздо  вас  моложе , вас  называть? Каким  образом  к  вам  обращаться?
- Всем  встать  и  подтянуть  штаны , - засмеялся  Стариков. - Среди  нас  благородный  Филипп  Осянин! Ускользнувший  отсюда  по  раскопанной  Буддой  траншее  и  показывающий  из  укрытия  мягкий  кулак. Вы , уважая  его  преклонный  возраст , предпочли  бы  называть  Филиппа  по  отчеству?
- Ну , да , - сказала  она.
- Ни  к  чему , Анечка , - сказал  Максим. – Наш  Филипп  не  видел , как  Маркс  дерется  с  Энгельсом , не  вытягивался  астральным  телом  от Томска  до  Бухары: плакал  и  пел , бурел  и рассыпался – зовите  его  просто  дядей  Филиппом.
- Можно  и  так , - кивнула  Аня.
- Никаких  дядей  Филиппов! – разозлился  Осянин. – Что  еще  за  дядя  Филипп? Даже  повторять  неприятно… В  общем , попрошу  не  напоминать. Не  нарываться! Сочтем  за  недоразумение.
 Из  подземных  храмов  доходит  взрывная  волна , происходит  движение , все  со  всеми , я  ни  с  кем.
  Ты  с  нами. И  мы  за  тебя  тревожимся – бессознательное  хочет  от  тебя  слишком  многого.
  Я  плаваю  в  Селигере , Мрачный  Трефа  рядом… его  рвет: вы  усомнитесь , но  когда-то  он  был  учителем  физкультуры. Строил  планы.
  Не  знал  усталости.
  Потворствуя  прихотям  остервенелой  эпиляторши  Костяковской , он  разрывал  ее  чем  придется  и  сколько  скажут. Дальнейшее  известно.
  Пробуждение  состоялось.
  Выгода  неочевидна. Командный  штаб  в  квартире  Семена  «Ракеты».
- Семена , - сказал  Осянин , - увозили  на  машине  с  решеткой , и  он  смеялся  им  в  лицо , мотылек  со  знаком  смерти  на  спине  вился  у  его  полуприкрытых  квадратов , у  вас  облепиха  колючая? А  бывает  иная? Конечно. Но  не  у  нас. У  нас  все  колючее  и  ничего  не  растет. Переговариваясь с  нарядом , он  не  следил  за  своим  сознанием - что  происходит , то  и  происходит.
- Вы  о  ком? – обеспокоенно  спросила  Анна. 
- Не  скажу , - ответил  Осянин. – Нам  с  Максимом  не  нужны  осложнения. Выяснив  адрес «Ракеты» , вы  возжелаете  с  ним  сблизиться , потереться  костями , а  вдруг  вы  пшикните  освежителем  воздуха  ему  на  член? С  немыслимым  напряжением  он  выдержит  это  без  воплей , но , отойдя , припомнит.
- Еще  как , - кивнул  Стариков.
- Вас  будут  вынуждены  хоронить  в  закрытом  гробу. И  по  делу – капай , лазурь. Торжествуй , скорбь. Да , Максим?
- Ты  обрисовал  вполне  реалистичный  пейзаж.
- Ложь. Ветер. Судьба.
- Слова , братец , слова , - промолвил  Стариков. - Как  я  полагаю , твой  отъезд  из  Томска  не   вызвал  большого  шума  и  общегородских  прощальных  церемоний.
 Исповедую  рок-н-ролл , засыпаю  за  собой  колодцы , вечность  всегда  молода , смешливые  девушки  гуляют , гуляют , пусть  гуляют , им  бы  только  гулять , в  них  такая  двойственность , что  она  становится  однозначностью , усиленной  снисходительным  взглядом  на  истину: когда  спите , слюна  изо  рта  не  течет? Умерев , не  воскреснете?
  Подобную  идею  не  вынашиваем. Похитителей  отставного  полковника-наркомана  Вацлава  Дубинина  не  осуждаем. Извращенцев  огульно  не  охаиваем - Геру  называют  символом  супружества  и  материнства , а  кто  она  была  Зевсу , с  которым  спала? А  была  она  ему  сестрой.
 У  меня  перехватило  дыхание. Владей  я  свиным  стадом , я  бы  подарила  тебе  две , три - понимая  и  сопереживая ; из  всех  ударов  провидения  самыми  чувствительными  являются  наносимые  им  ниже  пояса.
 Ты , Люда , не  передергивай. На  женщин  и  мужчин  выделено  одинаковое  количества  ума , но  женщин  больше  и  каждой  из  них  досталось  меньше. На  этом  и  разойдемся. Откуда… что  за  запахи , Люда?  Сыр  жарила , Максим. А…
  И  съела , Максим. Надо  сводить  в  одну  фразу , Люда – жарила  и  съела.
  Учту , Максим. 
- Всего  не  учтешь , - пробормотал  Стариков. – Я  повествовал  об  африканском  племени , где  трудятся  женщины  и  дети - утром  и  днем , днем  и  до  сумерек , мужчины  не  трудятся. Считаясь  воинами , возлежат  и  надувают  щеки… она  отнеслась  к  моему  повествованию  с  раздражением. Испортила  то  немногое , что  наметилось…
- Ты  о  ней , друг? – деликатно  поинтересовался  Осянин.
- Я  поглощен  воспоминаниями. Я  иду  по  улице. Я , обжигаясь , греюсь  у  внутреннего  огня.
- Вместе  мы  никто , - сказал  Осянин. - Сами  по  себе  индивидуальности. Но  на  ваши  чувства , бесценная  Анна , я  отвечу  с  подобающей  собранностью. Свирепствуя , как  эпидемия  чумы , произнося  мощнейшие  невразумительные  речи , разгадав  ваш  секрет , заготовив  для  нас  обоих  мешки  для  трупов. Вы  мне  уступите?
- Но  я…
- Ответ  необязателен! – воскликнул  Осянин.
- Не  воспринимайте  Филиппа  буквально , – подсказал  Максим. – Он  принесет  вам  огорчение , если  вы  не  будете  воспринимать  его  иносказательно. Прямолинейное  видение  у  нас  не  приветствуется – от  тяжелой  рукоятки  вонзенного  в  вас  меча  вы , встав  на  весы , увидите , что  набрали  вес , но  случилось  ли? Посмотрев  на  себя  построже , обрадуетесь  ли? 
 Железные  вечера , притихший  средний  класс , монументальная  оратория. Часть   четвертая. «Евлампий  Чаядронг  снимает  кальсоны».
 Нетребовательные  в  своем  отчуждении  сидят  молчком , нисколько  не  печалясь  о  вымирании  достойных , призывавших  на  помощь  всю  силу  разума , довершившего крушение  их  надежд , заложившего  и  в  те  же  дни  сокрушившего  твердый фундамент: как  вы  думаете  озаглавить  вашу  книгу , о  Мрачный  Трефа?
«Теряя  разум».
Она  зарядила  меня  оптимизмом.
Психологическое  преимущество  на  нашей  стороне.
Несовершенные , родственные  нам  умы  в  какой-то  момент  чутко  понимают  цельность  и  неделимость  времени , встречающего  нас  со  львом  на  веревке , безапелляционно  говоря  каждому  в  отдельности: «я  забираю  тебя  для  принесения  в  жертву».
Хе-хе.
Отец  смеется. Я  узнал  его  противный  голос.
- А  Людмила , - протянул  Стариков , - она…
- Вторична , - влез  Осянин. – Третична. Вторичность , третичность: я  произношу  данные  слова  по-доброму , по-деревенски , и  я  не  о  Томске. О  женщине.
- О  ком  же  еще , - скривился  Максим.
- Существующая в куда более заброшенных местах Тамара  Л-Д-В. весьма  обижалась , когда  я  заводил «Crocodile  rock» - принимала  на  свой  счет. Полагала , что  я  издеваюсь.
- Настолько  страшная? – спросила  Анна.
- В  целом , настолько , - ответил  Осянин. - Не  Афродита… Меня  ей  никто  не  заменит! Не  зная , что  почем , она  вела  монотонный  образ  жизни , но  тут  приезжал  я , сгребал  ее  в  охапку , смотрел  на  солнце , как  на  часы , слепнул , ничего  не  видел , «Господь  есть  дух , а  где  есть  Дух  Господень , там  свобода». Это  я , Анечка , снова  без  намеков  на  Томск – из  посланий.
- Сухорукого  Хуньдуня  коричневым  лисам , - проворчал  Стариков.
- Не  вводи  ее  в  заблуждение , Максим , - возмутился  Осянин. – Чего  ты  добиваешься , самовыражаясь в  неприемлемом  сарказме? Утраченное  же  не  вернешь! Потеряв  любимого  человека , поплачешь  и  успокоишься. Надеюсь , вы  уяснили.
 Хлестающие  ливни  вещают  о  Приближении , легкие  полны  влажным  воздухом , сегодня  сушь. Исключительно  мужчины  и  женщины – скучно. Не  вспенив  кровь , зазевался , и  вот  тебя  бьют? Это  победа. А  меня  не  трогают , толпы  живой  опасности  проходят , не  задевая , мы  трезвы , но , захотев  принять , мы  пили  бы  на  улице , не  в  кафе – чтобы  перед  нами  было  небо , а  не  красные  морды  напротив.
У  них  нет  серьезных  связей  в  астрале.
А  нам  не  место  в  вытрезвителе.
А  бывало , друг , бывало  жутко…
У  тебя  протекла  голова , ты  забыл  все  слова  о  любви ; посмаковав  раскаленность  утреннего  кофе , стриг  ногти , и  на  первом  же  надолго  задержался. Кофе  было  с  добавками?
 Благоразумие  подсказывает  мне  отмолчаться. Остро  ощущая  нехватку  позитивных  знакомств , я  сорвал  с  себя  кепку , два  раза  выстрелил  себе  в  спину… содрогнувшись , не  стал  добивать – пусть  идет.
Нашел , кого  жалеть.
Все-таки  я… уходящий , но  я: где  настоящий , где  проекция  взнузданного  допингом  воображения , у  меня  и  без  собственных  действий  недоброжелателей - миллиард  и  миллиард.
Плюс  весь  Китай.
Еще  полтора  миллиарда.
- Каждой  тваре по  паре , а  я  один – твари , твари , какие  же  все  твари? Варенья  были , мы  не  ели. Визионерские  стенания , неумеренные  обиды? – Филипп  Осянин  снисходительно  отмахнулся. – Не  всякие  стекла  остры  для  моих  пяток. Да-с. Непринужденности  во  мне  по  самое  горло.
- Задушив  подушкой , на  подушку  и  лег , - кивнул  Максим.
- Как  сын , я  первенец.
- Как  человек , дерьмо? – быстро  спросила  Анна.
- На  ваше  усмотрение , - промолвил  Осянин. - Я  думаю  иначе , однако  готов  принять  и  противоположную  точку  зрения. По  словам  Конфуция: «Благородный  муж  тверд  в  принципах , но  не  упрям». Красивым  женщинам  трудно… с  этим? с  тем? столько  возможностей , перспектив , поклонников , как  бы  не  прогадать. А  вы  со  мной  и  радуйтесь.
- Я  не  с  вами! – гневно  вскричала  Анна.
- Но  не  против , - заметил  Максим.
- Против!
- Вы  против  секса? – сдвинул  брови  Филипп.
- С  исключениями! – ответила  Анна. - Если  меня  не  сбивают  машины , значит  я  еще  что-то  соображаю! Вы… такой  со  мной… вы…
- Я  мог  бы  поступить  с  вами  молодо , - сказал  Филипп.
- Стоящий  в  тоннеле  поезд  вырвется  на  свет , - намекнул  Максим  Стариков. – Он  предсказуем? Для  него  это  не  проблема. Стрекоза  на  ладони , Спас  в  небесах , грядет  кульминация.
- Не  время  для  занавеса , - согласился  Осянин. 
- Без  меня , - пробурчала  Анна. – Я  с  вами  пойду , но  пока  погулять , и  не  с  вами  одним. Не  внушаете  вы  мне  позитива. Да  и  как  мужчина  не  заводите.
 Второе  существенней. Повеления  плоти  для  меня  священны , блюза  не  может  быть  слишком  много , зрители  и  бойцы , голова  и  разговоры , солнечные  блики  на  борту  стоящего  автобуса  создают  впечатление , что  он  едет.
  Dio  mio. Боже  мой. Невменяемый  разум  в  восторге. Максим , Анна , Филипп , Максим , Филипп , Анна , Филипп  полноценной  командой  идут  по  набережной. Склоняются  на  Москвой-рекой , нюхают  воду ; пересчитывая  плавающую  дрянь , высматривают  рыбу – на  вас , господин  Осянин , подходящий  пиджак.
Как  пить  дать.
Подходящий  для  того , чтобы  валяться  в  канаве.
Я  великолепен  сам  по  себе. Но  мудаком  не  называйте , не  пойму. Смеяться , смейтесь… я  не  Василий  Блаженный - смеясь  надо  мной , не  ослепнешь.
- Назвали  бы  меня  Василием , - пробормотал  Осянин , - открыли  бы  мне  эдемский  пароль… я , кажется , говорю  вслух…
- Ты  ее  не  заводишь , Филипп , - напомнил  Стариков.
- Слышал… не  глухой. Конечно , конечно. Уступали  бы  мне  все  подряд , кризисы  переносились  бы  легче. Аня! У  меня  нет  фотоаппарата! Но  подумайте – снимая  вас  крупным  планом , я  бы  укоротил  половину  лица. Какую  часть  вы  бы  выбрали , чтобы  она  не  вошла  в  кадр?
- Верхнюю? – предположил  Максим.
- На  ее  месте , я  бы  попросил  исключить  нижнюю , - ненавязчиво  посоветовал  Осянин. – И  не  стойте  перед  нами  с  видом  деморализованной  токсикоманки – высказывайтесь , Анечка , выбор  за  вами. Вы  же  женщина.
- Я…
- Или  трансвестит? – встревожился  Осянин.
- Будда  к  трансвеститам  не  является , - категорично  сказал  Максим  Стариков. – К  ней , вероятно , тоже , но  она  женщина, симпатичная  леди , и  пусть  с  ней  затруднительно  вести  вольные  беседы  о  циклах  развития  галактик , сексуальная  энергия  Цзин  потащит  нас  сквозь  поднятые  ветром  автомобили , переполненные  вагоны  с  вазелином…
- Я  сейчас  вернусь , - перебил  его  Осянин.
- А?
- Я  уже  вернулся.
- А-а… Отлично.
 Проявив  стремление , пролезем  насквозь. Куда , к  чему , не  уточняю - воздушный  шарик  на  прутике  у  нахмуренной  девочки , и  она  не  разрешит  его  пнуть.
  Я  в  медитативном  напряге: поцеловал  ее  в  нос  и  у  нее   помутилось  сознание.
 Моя  душа , наверное , нездорова , излечима  едва , упования  на  выздоровление  в  прошлом , ряды  сподвижников  редеют , Олег «Таран» отодвигает  каменное  надгробье  с  могилы  великого  тунеядца  Альберта  Борисовича  Штуки ; добравшись  до  гроба , он  раскладывает  перед  собой  вытащенные  из  него  кости  своего  давнего  недруга.
  Олег  «Таран» собирался  увидется  с  Альбертом  Борисовичем  не  первый  год. На  днях   выкроил  время , приехал  под  Домодедово и , подергивая  клочковатую  бакенбарду , беседует  с  останками  Штуки, как  с  ним   самим: «объективно  говоря , нередко  ты  меня  избивал , брат  Альберт… переваривая  итоги , я  ворочался  на  раскисшей  почве  примитивной  кровати - простыня  была  мокра  от  пота  и  не  только , не  исключительно! ты  же  и  женщин  от  меня  уводил , пропуская  мимо  ушей  строгие  решения  Семена «Ракеты» , рекомендовавшие  тебе  не  будить  во  мне  зверя – я  твою  оболочку  не  вешал, не  травил. Не  расстреливал , не  топил. Сталкивать ее  с  двенадцатого  этажа  панельного  урода  в  Сабурово , где  мы  под  Рэя  Чарльза  и  джанк  обсуждали  наши  астральные  знакомства  мне, скорее  всего , приходилось».
Часом  спустя  пребывающего  в  темной  гармонии  Олега  побеспокоили.
Применив  к  осознанию  его  поведения  как  аналитическое , так  и  синтетическое  знание , навещавший  опочившую  подругу  фрезеровщик  Николаев  объяснимо  рассвирепел , подскочил  широким  шагом  и , схватив  из  всех  костей  Альберта  Штуки  самую  крупную , больно  ударил  ею  Олега  по  левой  скуле.
«Таран» нападение  стойко  выдержал. И  после  смерти  ты  меня , Штука , бьешь , подумал  он - не  ты , но  тобой.
Слегка  согнувшись  от  удара , Олег  подобрал  с  земли  другую  и  не  менее  внушительную  кость – получив  Альбертом  Борисовичем  по  переносице , фрезеровщик  Николаев  рухнул  лицом  к  облакам.
Подтащить  к  отверстой  могиле: сделаем.
Скинуть  поближе  к  гробу: не  применем.
Поверх  живого  пульсирующего  фрезеровщика  набросана  мертвая  твердь. Кости  Штуки.
«Закопаю  могилу , побреду  на  станцию , с  Альбертом  договорить  помешали , безвинного  человека  погубили , я… но  и  они - старожилы  они  во  мне , монстры , людоеды , я  уныл , однако  если  я  воспряну , то  воспряну! с  зарытым  мною  товарищем  поговорить  я  еще  приду. Как  приходил  к  Альберту. О  мщении  ли , о  прощении. Ночью  ли , утром.
Я  от  всего  сердца  хочу , чтобы  никто  не  отважился  нам  препятствовать».
- Так  и  есть , Максим , - процедил  Осянин. - Все  отлично. Собака  не  достанет  на  дереве  кошку. Кошка  птицу.
- Кошка  может  попробовать.
- С  таким  же  успехом  собака  тоже  может. – Окинув  прищуренным  взором  завалившегося  на  ограждение  рыбака , Филипп  Осянин  поставил  под  сомнение  его  рассудок. – Скажу  тихо , сугубо  между  нами: он  рассчитывает  что-нибудь  поймать. Жил  своими  интересами , жил , жил  и  сбесился.
- Надеть  белые  халаты , - с  нажимом  прошептал  Максим. - Приготовить  смирительную  рубашку. Ключ  к  трезвости – тяжелая  болезнь.
- Я  тоже  думаю , что  он  не  пьет.
- Вы  думаете , - буркнула  Анна. - Вы  сверкаете  на  солнце  слезливым  глазом… в  юности  вы  начинали  с  девушками  одними  поцелуями – этим  и  закончите. На  большее  мужских  сил  не  найдется.
- Вот  это  попадание , - усмехнулся  Максим  Стариков. – Вылетело и , пролетев , снесло , ха-ха - прощай , взлелеянная  мечта. Гнетите  меня  стратегические  мысли  о  досадной  судьбе  не  следившего  за  собой  даоса. Ничего  не  навеяло?
- «Я  накурился  дури  и  у  меня  появилась  мечта» , - проворчал  Осянин. – «Ракета» говорил.   
 Подлив  в  кофе  молока  и  накапав  в  него  яда , положи  хотя  бы  сахар. Я  и  спою , и  сам  заткну  тебе  уши – о  ком  же  мне  петь  басом , как  не  о  себе? и  не  проблема , что , отхлебнув  растворимых  помоев , я , как  писали  в  летописях «внезапу  умре».
  Здесь  уместен  вопрос  «не  слыву  ли  я  дебилом?» - спросите  у  погибшего  тридцать  лет  назад  Геннадия  Кодылева , дожившего  лишь  до  девятнадцати  и  имевшего  характер , при  сопутствующих  обстоятельствах  приводящий  к  выдающемуся  следу  в  истории.
 Из  Томска  в  Ростов , от  Осянина  Геннадию: бандероли  с  объемными  фигурками  ведического  ритуала.
  Через  проверенных  курьеров  самиздатовская  литература , где  ни  строчки  о  политике , сплошные  труды  о  равновесии  и  благодати ; получив  от  Филиппа  обещанное , Геннадий   передавал  материалы  своему  старшему  брату  Андрею , проходящему  в  посвященной  среде , как  Андре  «Тимпан» , на  хвосте  у  которого  сидел  Комитет, вследствие  чего  напрямую  с  единомышленниками  он  не  общался , перекладывая  часть  риска  на  сильные  братские  плечи.
Непосредственно   Геннадия  эзотерика  не  увлекала. Простой , резкий  нрав , открытое , не  знающее  страдальческих  гримас , лицо , стальная  хватка  в  делах  реальности , любые  трудности  встречаются  глаза  в  глаза , с  утра  до  ночи  ищутся  новые  испытания , с  неизбывной  гордостью  разгоняются  кучки  подонков – ему  бы  достичь  бессмертной  славы , но  Геннадий  не  дотянул  и  до  двадцати.
Поехав  дождливым  летом  на  конезавод  к  наслышанным  о  нем  родственникам , он  вызвался  объездить  никому  не  дающегося  жеребца – Кодылев  уверенно  вскочил  в  седло , а  конь  сбросил  его  на  землю  и  насмерть  затоптал  копытами.
Горячий  конь. Заслуживший  уважительных  мыслей  умирающего  Геннадия: «это  животное… оно  наподобие  меня… не  умеет  подчиняться , ни  при  каких  условиях  не  позволяет  себя  оседлать – он  же  не  мог  не  предполагать , что  за  его  действия  по  отношению  ко  мне  ему  этим  же  вечером  причинят  смерть , выстрелят  или  зарежут , но  он  тем  ни  менее  не  прогнулся , в  прошлые  века  мы бы  с  ним , с  этим  конем… завоевания , победоносные  битвы , рыдающие  западные  королевства , я  на  нем , он  подо  мной , нет , невозможно , он  ни  под  кого… а  мы бы  с  ним… не  в  нынешние  времена – они  не  наши , не  наши…».
- Я  тебе  о  «Тимпане» не  рассказывал? – спросил  Филипп. – За  него  бы  стоило поболеть  душой. Без  грусти  об  Андре  не  вспомнить , но , судя  по  полученным  от  наших  сведениям , под  черепом  у  старика  еще  не  все  размягчилось – из  своей  станицы  он  приезжает  в  Ростов  играть  на  первенстве  города  по  шахматам. Добирается  на  перекладных , репетируя  по  дороге  умное  лицо.
- Шахматы , - веско  заметил  Максим , - это  не  бокс , где  действительно  нужно  вовремя  завершить  карьеру. Поражение  ничем  особым  не  грозит. А  в  промежутках  между  партиями  можно  клеить  и  лепить.
- Женщин? – прижимаясь  к  Старикову , проворковала  Анна.
- Поделки  дурдомов , - промолвил  Максим.
- Слова  человека , всегда  готового  зачать  новую  жизнь! – одобрительно  воскликнул  Филипп  Осянин. - Опасайтесь  его , Анечка , он  затягивал  в  свою  орбиту  и  в  куда  более  лютую  холодень. При  всем  его  самоотрицании. Пьяный , как  черт , мертвый , как  бог – Олег «Таран». Не  он , не  Максим. Хмм…. я с  вами. Я  на  ходу. Странно.
- Странно , - повторил  Стариков.
- Вам , Максим , - мягко  сказала  Анна , - предстоит  убедить  себя  в  моей  симпатии  к  вашей  персоне , обходительно  заитриговавшей  меня…
- Филипп  на  ходу , - перебил  ее  Стариков.
- Но  при  чем  тут…
- Я  не  у  дел. Не  у  этих… подкормился , округлился  и  стал  заурядностью. Пока  не  надоело , вживался  в  образ. Потом  снова  встал  на  Путь. Не  выпучивайте  глаза - все  равно  не  поймете.
 Копаясь  в  себе , занимаясь  так  называемой  интроверсией , Максим  Стариков  оказывается  выступающим  в  паре  фигуристом , приодетым  за  счет  федерации  в  вызывающую  рубаху  из  кумачового  ситца – после  короткой  программы  им  с  парнершей ничего  не  светит  и  он  бросает  ее  к  судьям , частично  перекрывая  сопровождающего  прокат  Вангелиса  эмоциональным  возгласом: определенное  место  в  ее  жизни  имел  и  я!
  Елена , лети… Елена , очаровывай.
Накануне  финала  я  собирался  разорвать  тебя  на  части. Показать  насколько  может  быть  опасен  безопасный  секс.
Венгерский  арбитр  с  разрезанной  твоими  коньками  физиономией  поставит  нам  приличные  баллы. Он  мазохист , ему  понравилось , у  него  множество  чувств  и  все  аморальны: «прекрасно , е-еее , меня  пробрало , в  момент  оргазма  разверзаются  небеса , оттуда  недовольно  смотрит… да , кто-то  смотрит».
Нам  не  сублимировать  половые  влечения  в  призы  и  медали , не  порезвиться  на  выигранные  деньги  в  благодатных  пальмовых  рощах , ты  обнаружила  во  мне  течь? Давай  говорить  серьезно. Есть  вещи , которые  мне  не  одолеть. Но  они в  меньшинстве.
«Непал» на  холме.
 На  холме  крематория , где  его  жгут.
Фигурным  бывает  не  только  катание , но  и  плавание. Я  не  придумываю – читайте  рекламные  объявления.
   Поджарый  теософ  Юрий «Непал» Огнивец  ходил  в  платную  секцию  именно  фигурного  плавания.
  Он  остерегаясь  с  кем-нибудь  драться , волнуясь  не  за  себя – за  оппонентов: «за  них! за  не  видящих  упомянутого  в  писании  Духа, несущегося  к  земле  вниз  головой , во  вторую  неделю  декабря  я  сцепился  с  зарвавшимся  иглотерапевтом  Пономаревым  и , без  вопросов  его  уработав , не  хочу  повторения. Имея  вкупе  с  добродушным  нравом  поддерживаемые  фигурным  плаванием  кондиции».
 Шамкает  лютня. Выкипают  пельмени. Проявляя  к  приветливым  подругам  по  физкультуре  ярую  неулыбчивость , красноносый  знаток  Петрарки  и   Гвиччардини  Юрий  «Непал» остался  холостяком.   
  «С  Пономаревым  вы , Юрий , справились».
«Элементарно. Крепость  моей  руки , уважаемый  комрад  Максим , угроза  для  всех».
«Но  не  все  же , подобно  Пономареву , пребывают  на  костылях  и  в  последней  стадии  рака».
«Меня  оскорбляют  ваши  сомнения» - изменить  своему  решению  Юрия  «Непала» вынудил  отнюдь  не  принесший  ему  текст  главнейшей  зороастрийской  молитвы  Ахуна-Вайриа  Максим  Стариков; «Непала» озлобил  его  наставник  по  все  тому  же  фигурному  плаванию Константин  Матвейчук.
 День  за  днем  от  Матвейчука  исходило  презрительное  неуважение , заключавшееся  в  словах: «бодрее  мослами  работай , доходяга , вся  группа  из-за  тебя  из  ритма  выбивается -прояви   осанку , изобрази  такое , что-нибудь  такое , самую  пустяковую  фигурку , ну  что  за  козел! ты  же  профанируешь  всю  концепцию! где  твоя подвижность , координация… будто  бы  у  тебя  болотная  лихорадка!».
Юрий  «Непал» Огнивец , выскочив  из  воды , подбежал  к  Матвейчуку , и  тренер  толкнул  «Непала» очень-очень  легко , Матвейчук  отпихнул  Юрия  обратно , не  применяя  приемов  кун-фу - расставшийся  с  жизнью «Непал» не  приобщился  перед  смертью  Святых  Тайн.
Привлеченный  к уголовной  ответственности  мастер  спорта  международного  класса  жаловался  следователю: «да  я  же  лишь  хотел  столкнуть  его  назад  в  бассейн , однако  он  столь  чахлый , что  я  побоялся  сильно  воздействовать , вот  и  не  дотолкнул , и  он  упал  раньше  намеченного , не  в  воду  свалился , а  об  бортик  затылком. Надлежало  толкать  посильнее , ничуть  не  жалеть  и  почетче  постулировать  превосходство… теперь  из-за  этой  шпротины  сидеть  придется. Ну , не  гадство , а?!». 
Крутой  и  разочарованный – в  расстегнутой  рубашке  по  Большой  Никитской , когда  ветер  и  снег , когда , замерзая  под  сломавшимся  троллейбусом , морщатся  голуби. Но  вот  троллейбус  тронулся.
Они  не  шелохнулись.
- Вы  работаете , Максим? – заискивающе  спросила  Анна. - Целыми  днями  на службе , хорошая  зарплата  в  кармане , на  личное  времени  в  обрез – про  вас?
- Ха , - невольно  выдохнул  Осянин.
- Я  не  к  вам  обращаюсь.
- «Неразумная  сосет  разумного , пыхтящего» - это  из  «Ригведы». И  не  кричите , чтобы  я  замолчал! Глядите , станем  с  вами  сексуальными  партнерами , тогда  наплачетесь! Пойдете  по  судам  искать  защиты , а  я  за  вами  и  с друзьями , с  маракасами  и  здоровенными  балалайками…
- Полный  рабочий  день  я  нигде  не  сижу , - сглаживая  ситуацию , сказал  Максим  Стариков. – У  меня , Аня , вольный  график. Свобода  в  шагах , удовлетворяющих  мои  нужды  по  части  самовыражения.
- И  как  вас…   
- Я  африканист.
- Так  решил  Бог , - прошипел  Осянин. – Попробовав  себя  в  мире , Максим  примкнул  к  нам. Бла… бла-бла… благополучно  вошел  в  круг  людей  с  навсегда  измененным  состоянием  сознания.   
  Белеющий  терминал , распятые  елки  высоковольтных  мачт , пришвартованные  в  их  изножии  сухогрузы , захламленный , обжитый  бродягами  выступ , формально  полуостров – канистры , коряги , бутылки: устроим  пикник?
 Этой  реке  известно  немало  маленьких  грязных  тайн.
 За  ней  текут  мои  глаза. Вольготно  покачиваясь  на  поверхности , они  оценивают  расстановку  сил.
Нам – ноль. Он – наш  руль. Мы  поехали.
Поспешайте , господа. Не  дайте  затянуть  себя  во  мрак - у  власти  стоят  люди , не  знающие  блюзовых  гармоний ; их  не  посещает  философское чувство  и  не  волнует поставленный  перед  катастрофой  африканист , на  чьем  веку  тяга  к  просветлению  не  примет  масштабного  характера.
Обмывая  его  подванивающее  тело , побейте  оное  березовым  веником – он  это  любил. Хрюкать  от  удовольствия  он  не  будет , но , не  ожидая  от  себя  красивых  снов , проявит  предрасположенность  к  богословским  диспутам.
Куда  идешь , Максим? Иду  туда. Ухожу  вперед , полоумно  бурча: «Упанишады , упа-ни-шады , упаниша-ды , уппа…нишша… ады , ады…». Беру  пример  с  Филиппа  Осянина , разжевывающего  слово  до  хребта , переняв  у  Всевышнего  относимую  к  чему  угодно  манеру  ни  за  что  не  отвечать.
Цвет  печали  не  исключительно  черный.
Оранжевый. Желтый. Бирюзовый.
Ты  понял  мою  мысль. Шляпа  обвисла , грубый  свитер  натер , приложив  ухо  к  моей  голове , ты  тоже  услышишь  голоса ; были  бы  мы  трудящимися , пребывать бы  нам  под  покровительством  отца  Иисуса.
Того  самого  Отца?
Не  того – Иосифа  плотника. Если  мне  не  изменяет  память , единственного  из  всего  их  святилища  работяги.   
- Сход , сход , сход , - глядя  на  автомастерскую , пробормотал  Филипп  Осянин , - сход , сход. Сход. Сход. Сход , сход…
- Развал , - огрызнулся  Стариков.
- Сход , сход…
- Достаточно!
- Надо  было  взять  с  собой  трубку , - промолвил  Осянин. - Рассевшись  на  перилах , я  бы  курил  ее  просолившимся  боцманом , представляя , что  берег – это  корабль , а  река – река. Или  океан. Океан  даже  лучше. Взгляни , рыба!
- Да  где…
- Выпрыгнула  из  воды – у  нее  был  крайне  измученный  взгляд. Точь-в-точь , как  у  нашей  Анны. – Взяв  женщину  за  руку , Филипп  Осянин  сделал  наполовину  удавшуюся  попытку  поцеловать  ее  в  губы. – Все  бы  вам , Анечка , уворачиваться , разбивая  мои  сладкие  грезы… Не  беспокойтесь , деточка , мы  не  отправим  вас  домой. Погуляйте  пока  с  нами - с  отстраненным  Максимом  и  вашим  покорным  слугой. Мораль  меня  не  давит , энурез  меня  не  мучает , чудесный  денек!
 По-своему  воспринимая  реальность , Филипп  Осянин  вникает  в  беззвучную  непознаваемость  и  придерживает  сползающие  брюки: бывают  дни , когда  ничего  не  получается. Бывают  и  годы. И  целые  жизни.
  Не  устроить  ли , как  прежде  ураган? подпиленные  нами  деревья  падают  на  машины , их  хозяева  истерично  орут  из  окон  о  скорой  каре , мы , надевая  на  славянские  лица  трогательное  выражение , прогрессируем  дальше. Исчезая  поспешно , но , параллельно  с  бегством  не  утрачивая  ледяного  спокойствия. С  достойной  уважения  прозорливость  не  последовав  кодексу  тамплиеров , где  сказано , что  вернейшим  способом  по  преодолению  дьявола  является  смирение.
 «Умеренное  существование , сбалансированная  буза , недостаток  любви – к  возмужанию , отзывчивость – к  намерению  поквитаться , уничтоженный  по  инициативе  твоего  тезки  Филиппа  Красивого  орден  прославился  в  походах  к  Гробу…».
«Не  заговаривай  со  мной , Таран , об  этих  ростовщиках. Не  моя  тема  для  восхищения. Переждав  зиму , я  вновь  покачу  к  Томску».
Обходя  дозором  места  высадки  инопланетян , насладимся  же  тишиной  под  волосами , побродим  в  перелеске  забытой  пехотой , к  нашему  случаю  подойдет  изречение  из  Дао  Дэ  Цзина: «Человек  высшей  Благости  не  проявляет  свою  Благость  и  поэтому  он  обладает  Благостью».
Логично  сказано.
Пробегая , проезжая , проскальзывая  бульдозером , безучастное  время  восвещает  о  нужности  всех  вещей  и  свиней – на  ужин  у  нас  масмя.
Я  не  буду!
Макароны  с  мясом.
Так  бы  и  говорил.
- Огромными  шагами  к  одиночеству , - пробормотал  Осянин , - потайной  тропой  к  счастью – я  не  сам  пришел  к  этой  мысли. Он… Вращаясь  в  среде  наркоманов , мы  зачарованно  слушали  тиканье  часов , испытывали  обморочную  зыбкость , направо , вниз , вались , я  тебя  прикрою , из  поездки  в  Индию Олегу  «Тарану» больше  всего  запомнилось , как  же  озверело  он  торговался  за  замшевую  куртку , которую  потом  ни  разу  не  надел.
- Олегу , - усмехнулся  Стариков , - случалось  нести  невысполнимые  потери  серого  вещества. В  его  голову  кто-то  вошел. Глаза  хлопнули , как  дверь. Вместе  с  тем  из  нее  никто  не  вышел: повыбрасывали  что  показалось  ненужным  и  остались. Кстати , это  не  он  снимался  в  том  ролике  про  запущенную  импотенцию? 
- В  каком  том? – спросила  Анна.
- Осянин  знает.
- Закрыт  для  Тани , Маши , Валентины , - прошептал  Филипп , - открыт  для  Иисуса. А  вот  так!… Но  не  я. Имея  в  виду  лично  меня , подобное  недопустимо – вы  прекрасны  и  милы , я  возьму  вас  со  спины. Пущу  в  ход  дрожащий  от  гнева  фаллос. У  Максима  есть  отличный  магнитофон , и  по  окончанию  безумного  акта  мы  на  него  что-нибудь  напоем , запишем , наложим  рев  толпы…   
  Не  сумев  себя  продать , отдаю  задаром: проповедникам , корпорациям , ненасытным  подтянутым  грымзам – используйте , хватайте , мой  истошный  рев  разнесется  эхом  по  всей  Вселенной , и  в  нем  я  выплесну  в  атмосферу  накопившееся человеколюбие , разрывающее  меня  по  швам , усугубляющее  перенагруженность  необъятным, подводящее  к  пределу  возможностей  одичавшего  забулдыгу  Макарова , деловитого  соловецкого  инока  Макарова , четырежды  битого  велосипедной цепью  косметолога  Макарова – они  однофамильцы. Их  общественное  положение  неоднородно.
  Тесное  единение  не  предполагается. Между  ними  есть  и  будет  дистанция - почитай  им , господин  Осянин , через  микрофон , выступи  с  публичным  чтением  брошюр  из  серии «В  помощь  христианину» ; заведя  в  глухую  тайгу , покажи  сделанный  тобою  скворечник. Ку-ку! эй! вылезай! я  отвернусь!
  Кажется , пустует.
Я  тебя  не  слышу.
Ты  меня  не  слушаешь.
И  то , и  то. В  наших  обстоятельствах  и  то , и  то. Тебе  не  стать  популярным  человеком , но , став  им , ты  бы  специально  не  отбеливал  свои  желтые  зубы. Ты  же  философ. Аристократ , рванина , философ. А  Платон  говорил , что  они  не  стремятся  ни  к  чему , помимо  смерти.
Слагают  песни  и , не  съеживаясь  при  пулеметной  стрельбе , жуют  вяленую  корюшку.
 Позвольте  я  схожу  вымыть  лицо.
 Идите , идите , водопад  тут  недалеко.
 Наши  кривые  жизни , как  извилины – выпрямление  противопоказано.
 Крепчая  от  лишений , не  обойдем  молчанием: в  тот  нервный  вечер  Людмила  ударила  меня  тапочком. От  возмездия  я  не  увиливал. Был  бы  я  плачущим  слоном , я  бы  утирал  бы  глаза  хоботом ; приняв  сто  пятьдесят  грамм , я  предстал  перед  Людмилой  в  искаженном  виде.
Всего  сто  пятьдесят?
Ну , еще  пива. Без  счета.
Сознавая  мозгами , не  отставая  душой , мертвые  деревья  послужат  столбами , растерявшиеся  на  долгие  годы  бессребреники  успели  прочувствовать  Дао. Отсидевшись  в  вонючей  безветренной  тени , выбрались  под  липкую  тяжесть  нависающих  туч - сумрачно  всюду, и  здесь , и  там , сырость  стоит , как  влитая , останься  вместо  пенька  гудящее  дерево , я  бы  сидел  повыше , куда  дальше , не  скажете? дальше  зачем , не  поясните? скачки , качки , скачки  качков, лысые  черепа , оттопыренные  уши  с  наушниками , средства  для  улета  подбираются  в  магазине  бытовой  химии. Пробные  вылеты , работа  на  износ , по  физической  силе  я  не  уступлю  ни  одному  из  китайских  мудрецов ; в  назначенный  судьбой  день  и  час  я  отступаю  к  Манежу , не  требую  снисхождения – она. С  книгой.
Грустная , ссутулившаяся  девушка. Из-под  парика , похоже , своя  коса. «Вы  столь  красивы… покинуты… что  изучаете?».
«М-маринину».
«Извините… я  ошибся».
  Приподняв  завесу , допустил  бестактность , не  попрощавшись , зашаркал , остановись – сердце  не  встанет. Оно  встает , когда  бегают.
 Зачастую  так. В  компании горланящих  бомжей  на  скамейке , помалкивая , выпивают  понурые  башкирские  коммерсанты. У  них  богатый  опыт  работы  с  людьми. Повышение  и  сползание , привычные  представления  о  жизненной  правде , опостылевший  повседневный  труд: я  стою  здесь.
Я  статуя.
Тебе  зябко. Зябко… А  мне  жарко. Нам  одиноково. Тссс! Но  да , безусловно , внешние  факторы  не  играют  для  нас  определяющей  роли. Шаткость  зубов  не  позволяет  пользоваться  тостером.
Желтые…
Цыплята.
Пришлите  нам  двести  пивных  пробок  и  мы  отошлем  вам  медицинское  уведомление , что  вы  алкоголик.
В  деловых  кварталах  Катманду  расслышали , как  треснула  их  скорлупа. Пролился  ливень , пропотели  смокинги , коричневые  занавески  раскачивались  подобно стальным  листам. Тебе  же  никогда  не  хотелось  убить  ребенка?
Не  совсем  одного  ребенка. На  Тверском  бульваре  на  качелях  болтались  отец  и  сын - со  смехом , упорно… или  отец  и  дочь , разглядеть  не  удалось ; уместившись , они  прижались , брали  широкую  амплитуду , дико  скрипели , я  безвольно  терпел , извивался  в  пронзающем  нутро  недовольстве…
Скрип  качелей – это  тот  же  джаз.
Господи , неужели  со  мной  все?
С  тобой  не  покончено. Осмыслив  духовно , мы  скажем  про  тебя: подбит , но  не  сбит - подошел , отошел , кучи  пепла  и  обеспеченная  женщина.
 Ты  заплати , ты  напои.
 Готов  к  любви.
 Мы  не  впустим  докторов. Не  откроем  дверь  легавым.   
- Моя  сила , ее  нежность. Мой  долг , ее  слезы. – Присевший  отдохнуть  на  автобусной  остановке  Осянин  не  притворялся  мертвым. – Я  человек. Она  тоже. Радости  мало. Играющему  с  котенком  орангутангу  грозит  смертельная  опасность – у  этого  малыша  прямой  пронизывающий  взгляд , в  его  несформировавшемся  сознании  генерируется  лютая  жестокость…
- Он  не  котенок , - догадался  Максим.
- Тигренок? – спросила  Анна.
- Именно , - кивнул  Стариков.
- Калитка  на  могилу  не  заперта , - вздохнул  Филипп  Осянин. – Я  зайду. Пришедшие  хозяева  поднимут: нальют – помянем , попытаются  звереть – обижу. Брошенную  сигарету  докурит  прокопавшийся  наружу  крот… они , знаете  ли , век  за  веком  околачиваются  неподалеку  от  поверхности , вылезая  на  кладбище , под  ногами  футболистов? вылезая  и  под  ними.
- Матч  нескончаем , - улыбнулся  Максим.
- Арбитр – пассивный  гомосексуалист. Не  оскорбляю. Входя  в  положение , отношусь , как  к  созданиям , созданным… созданным  созданиям  создателя , создавшим  их  по  образу  и  подобию…
- На  поле  его  любовник , - сказал  Максим.
- По  несколько  в  каждой  команде , - уточнил  Филипп. – Истомленные  надеждами , спаленные  беспощадными  лучами  действительности , в  перерыве  бунт , переходящий  в  обнимания. Рефери  в  самой  гуще.
- Ему  не  стать  тем , кого  нет , - промолвил  Максим.
 Взволнованность , неузнавания , стиснутые  в  невесомости  зубы , будет  что-то  страшное. В  конце  концов  со  всеми  будет.
  Накрытая  стаканом  бабочка  игнорирует  включенного  для  нее  Густава  Малера , выпустившие  пестрянку  дети  разъезжают  на подъемных  кранах , ковыляющий  за  ними  красноярский  йог-ортодокс Гришанин  не  пьет , не  курит , не  моется.
 Отсутствует  заасфальтированная  дорожка – по  грязи. Дальше  она  есть , но  по  траве. Чтобы  протереть  ботинки.
  Буонасэра , Гришанин. 
  Отвергнутая  преуспевшими  господами  дама  раздвигала  передо  мной  ноги. Я  их  сдвигал.
  Подвинься  и  лежи , как  лежала. Сваливай  все  на  жару. Погасив  состояние  вздымающейся  похоти , штудируй  фольклорную  литературу.
 «Кострома  разыгралась , вина  с  маком  нализалась , повалилась , умерла. Костромушка , Кострома!».
Говоря  по  телефону , я  предпочитаю  видеть  лицо  того , с  кем  говорю. Большое  и  покрасневшее. У  Инны  оно  другим  и  не  бывало. Ни  цветом , ни  размером.
Размер  лица  дела  не  меняет.
  Детское  выражение  затуманенных  глаз , общие  проблемы  лодочной  прогулки , самоотречение , отсутствие  навыка , неподготовленность  к  ровному  проходу  остатка  пути , тоскливо  напевая «Come  together» , я  больше  подразумеваю  Путь.
А  теперь  гитарный  проигрыш.
Упала  не  стена – свет. Не  на  чумазых  шахтеров – на  нас. Больше  о  Пути , больше  ни  о  чем  ином , Большие  посыпают  серебрянной  пылью  связывающие их  нити ; в  детстве  меня  называли  маленьким  медвежонком , в  зрелости  большой  свиньей , состоящей  из  мелочного  и  космического , и  выдерживающей  однажды  взятый  курс , следуя  ему  не  через  озарение , а  обрадовавшись. Трогательный  момент. Непонятный.
Шумно  всплыв  на  строительстве  плотины , вызовешь  шок , поработав  над  духом , перейдешь  от  акцентирования  бытия  в  себе  к  бытию  себя  в  мире – не  сможешь , значит  не  надо.
Не  буду. Не  можешь? Могу , не  могу – не  буду. В  продолжении  котят , тигрят  и  медвежат  необременительная  притча.
Лес  дыбит  корни , ветки  трещат , все  куда-то  бегут , зловещий  кабан  протрубил маскарад.
  Енот  оделся  енотом , сова  совой , шакал  шакалом , ну  а  ушлый  олень  нарядился  оленем.
И  никто  никого  не  узнал.
Потому  что  все  очень  хитрые.
- Спасибо , что  подождали , - тяжело  поднимаясь , сказал  Филипп  Осянин. – Я  куда-нибудь  пойду. В  темпе  анданте , не  быстрее – я  не  гожусь  в  ваши  поводыри , но  разделяющий  нас  барьер , он  не  из  кактусов  или  сплотившихся  мальков  радиации , и  вы, если  возьметесь , не  отставайте. Хватайте  за  ручки  заколоченные  двери , полагайтесь  на  субтильность  родившегося  из  ягодиц  Брахмы  похотливого  демона , идите , пожалуй , за  мной. Максим , я  думаю , пойдет. За  вас , Анечка , не  скажу. Ваше  невежество  крепче  танковой  брони , и  мне  его  не  пробить.
- Танки? – хмуро  спросила  Анна. – Танки  с  пушками  и  номерами  на  башне? Вы  что , служили?
- Давным-давно…
- В  каких  войсках?
- Нигде  я  не  служил , - отмахнулся  Филипп. – Вы  говорите  о  невозможном. Одиссей  изображал  психа , Ахилл , переодевшись  женщиной , скрывался  на  острове  Скирос – даже  такие  люди  избегали  призыва.
- Но  не  избежали , - сказала  Анна. - А  вы…
- Я  оказался  умнее.
У  меня  спазматически  задергалось  горло. Мной  распоряжаются  изнутри , и  я  подвываю  надавливаемым  резиновым  бегемотом - завалившись  под  дерево , петь  ему  колыбельную  ни  к  чему: мне  плохо , жутко , обесточьте  небо , слишком  яркие  звезды.
  Земля  круглая , я продолговатый. Космос  бесформенный.
   Точки  соприкосновения неочевидны.
   Сухая  и  жесткая  попутчица  в  Брянск.
   Я  весь  об  нее  ободрался – ободрал.
 Она  спросила , не  проявляю  ли  я  себя  посредством  тяжелой  атлетики , и  я  сказал: «Где  тонко , там  и  рвется. Где  пусто , там  и  неймется. А  у  меня  в  голове  какая-никакая , а  плотность».
Перекидываясь  ироничными  признаниями  в  любви , мы  условились , что , если  я  умру  этой  ночью , она  накроет  мой  труп  пиратским  флагом.
Он  был  у  меня  с  собой. Посматривая   на  него , проще  выходить  из  кризиса - основываясь  на  характере  свойственных  мне  занятий , я  безнадежен , но  в  каком  смысле? Не  в  том  ли , что  я  выше  понимания  средних? Ухо  болит , горб  растет , на  заводе  планируют  сокращение – меня  не  касается.
Счет  арестован , презентация  сорвалась , секретарша  завладела  компроматом – проходит  стороной.
Будь  жив , будь  свят. Будь  примирен. Расфокусировав  взгляд , ни  на  ком  не  останавливайся.   
- Разгоняюсь! – воскликнул  Филипп  Осянин. – Сбивая  дыхание, притормаживаю , смотрю  куда  меня  занесло – вас  туда  же. Мне  привычно  куковать  без  средств  в  Москве  или  Брянске , но  долой  панихидные  мысли , я  правдив  и  неунывающ! как  я  спал? Ужасно… жизнь  удается? совсем  даже  нет… я  говорю  с  собой  о  страшных  вещах. Меня  захватывает  совершенно  не  то , что  действует  благотворно. Мы  беседовали  о  танках?
- О  них , - кивнул  Максим.
- А  что? – спросила  Анна.
- У  нас  сомнительная  компания. В  составе  ее  компонентов  кунжут  и  шоколад , негодующие  и  сопревшие , мне  пока  дышится , прерывисто , но  дышится , а-ааа… а-ааа… а-а… дышу. Умираю… погибаю… встречу  и  посмеюсь. Хотя  бы  и  так. Хотя  бы  и  танк.
- Под  танк  можно  броситься  только  один  раз , - предупредил  Максим.
- Не  задаваясь  вопросом  зачем , - прохрипел  Филипп  Осянин.
- Упиваясь  своей  исключительностью , - вставила  Анна.
- Я  поражен , - уважительно  протянул  Осянин. – Она  поражена. Она – центральная  нервная  система. Уфф , наконец-то  все  прояснилось. Отражающаяся  на  Тадж-Махале  луна , греющие  души  несообразности , для  здравых женщин  мы  с  Максимом  неугодные  люди , а  вы , Анечка , идете  рядом  и  не пытаетесь  скрыться  водным  путем – я  в  вас  не  обманулся? Я  Филипп  Осянин. Поверили?
 Бабочкой  на  огонь , медведем  на  пулеметы , возлежа  на  клумбе  самым  объемным  цветком , вперился  в  облака. Что  увидел? не  что, а  кого… и  кого?
Никого. Вместе  с  арбузом  мне  предложили  взять  девочку. Но  чуть  подороже. Не  хотите  подержать  в  руках  мое  главное?
Боюсь , руки  отсохнут.
Крутись  диск  быстрее , быстрее , еще  быстрее , с  шестой  композиции  замедляйся , «blues  falling  down  like  rain» - разобрав  слова , подстраивайся. Беспричинное  счастье , белесая  рябь.
Суббота.
Утренняя  рвота.
После  вчерашнего  сам  бог  велел.
Во  дворе  кричит  некто  схожий  со  мной: «Ирина  Петровна , взгляните  на  меня , выгляните  в  форточку , дайте  мне  посмотреть  на  вашу  рожу! Это  ваш  муж. Бывший , конечно».
Благословен  друг  твой  у  Господа.
Ему  не  безразлична  смерть  рок-н-ролла. Он  повсюду  в  пузырящихся  тренировочных  и  бордовой  спортивной  куртке: ты  где , Иваныч? В  рыгаловке  на  Киевской? Ты  же  собирался  сходить  в  зоопарк.
Ну , меня… короче  говоря , меня  не  пустили. 
- Что  будет  с  Россией , то  будет  со  мной , - сказал  Осянин. - Я  там  же , где  и  все. И  вылезти  оттуда , как  мне  думается , нереально. – Отклонив  протянутую  Максимом  сигарету , Филипп  Осянин  бы  не  отказался  от  стакана  бананового  самогона , некогда  попробованного  им  в  обстановке  выматывающей  полемики  с  Семеном  «Ракетой». – Выдав  полбанки  здорового  пафоса , я  устремляюсь  глазами  к  ногам…  к  своим  ногам , не  к  ее – не  к  вашим , Анечка. Космический  плейбой  спаривается  с  любыми  формами  материи , но  я  заурядный  землянин , не  меняющий  точку  опоры  в  угоду  внезапно  появившемуся  импульсу  отринуть  врожденную  интеллигентность  и  ощупать  языком  в  жанре  фэнтези… в  астрале меня  не  поймут. Я… я  здесь.
- С  приездом , - усмехнулся  Максим.
- Поглаживая  солнце , чураясь  полезной  деятельности…
- Я  тебя  перезвоню.
- Конец  приходил , приходил , действительно  приходил , однако, видишь , обошлось. И  напрасно? Утих  придуманный  буран… Жалеть  меня  не  надо. Я  радуюсь , когда  живу… и  сжимаю  последние  зубы , если  больно.
 С  деревьев  летят  окурки , ворон  курит  без  фильтра , не  тыкай  в  него  пальцем , встрепенись  и  испарись , с  меня  хватит  одного  помешанного.
 Ты  говоришь  о  себе  самом.
 Угу. Сольем  же  воедино  наши  голоса: подонки , извращенцы , нефтяные  папы , они - отцы  нации , мы - ее  дети , сознательно  забывающие , что  эта  жизнь – единственная. Мои  ладони  пропахли  хлебом , которым  я  кормил  голубей. Великое  Дао  посещает  меня , когда  захочет. Ножницами – вслепую , жизнеописание  Лао-цзы – на  вытянутой  руке , до  свидание , борода. Вырастай  еще.
 Заодно  и  голову  помыли?
 Потный  я… со  мной  и  моя  собственная  мама  опасается  оставаться  наедине. Задержав  взгляд  на  звездах , я  всю  ночь  так  и  стою. На  сегодня  моя  ситуация  такова – выпрыгнув  с  парашютом , до  сих  пор  не  приземлился.
Соседский  летчик , покоритель  неба , входил  в  него , входил…
Кладут  в  землю.
Кто-то  шепчет: «Покоритель  земли».
Филипп  Осянин  шепчет.
Вы  с  ним  в  какой-то  мере  истеблишмент. Поскольку  у  вас  занятия - не  труд.
Побледневшие  мулаты , нудящий  падре , отвратительный  ром  из  туфельки  учительницы  рисования , куда  приплывет  корабль , чья  команда  восьмой  день  разыскивает  капитана? В  Гавану.
Я  зажмурил  глаза.
Открой  на  секунду. Я  надел  женский  платок  и  ты  должен  увидеть  меня  голым.
Нет! Не  сегодня… Уходи.
- И  не  возвращайся , - процедил  Осянин.
- Гони  его , Филипп , - сказал  Стариков.
- Методично…
- Я  сбегал  и  не  нашел.
- А  искал? – соблюдая  нейтралитет , спросила  Анна. – Может , бросимся  врассыпную? Сорвем  банк… общаясь  с  вами , очень  сложно  удержать  нить  разговора.
- Между  друзьями  происходит  всякое , - философски  заметил  Максим. – Я  проскакал  на  коне , они  пронеслись  за  мной  на  BMW , моя  лошадка  выбивается  из  сил , но  дистанция  сокращается. Поляризация  настроений  возрастает. Всемирная  любовь  превращается  в  пустой  звук.
- Мы  в  Москве , - задумчиво  сказал  Осянин.
- Нам  не  скучно , - кивнул  Максим.
 Пусть  меня  и  убьют , пусть  положат  на  санки , чтобы  везти  на  прием  к  гробовщикам: я  помогу  тебе , Червь , обернуться  вокруг  моих  костей – дрожа  не  всем  телом. Откровенно  говоря  ничем  не  дрожа. Я  буду  добрым  мертвецом , не  проклинающим , как  Иов , день  свой. Молчаливым , да , утомленным , да , пишущим  и  произносящим  слово «пирожные» с  двумя «р»: пир-рожные , пир-рожные. Я  неповторим.
Это  у  тебя  от  пьянства.
Из-за  гаража  выходит  помятый  слесарь  Макеев. У  него  разводной  ключ. Он  не  склонен  прощать.
Поздоровавшись  с  подремывающей  старицей , Макеев  вникает  в  выдаваемое  ею  с  шаманской  истерией  повествование: «почерневшие  облака , многообещающие  запахи  зимы , пойду  я  вскорости , милок , дорогой  небытия , меня  отсюда  вышвырнут , а  счастье  не  приходило…  сгребая  в  куски  раздавленный  фруктовый  торт – киви , апельсин , виноград , половина  пенсии  ушла – я  поджидала  в  гости  мою  старейшую  подругу  еще  со  школьной  скамьи. Мне  восемьдесят  четыре , Елене  Владимировне  восемьдесят  пять…
Второгодница?
Да  не  важно. У  нее  остеохандроз , болят , ят , блят , стреляют , яют, мерзнут  руки: спит  в  боксерских  перчатках».
Один  страдал  на  кресте , второй  годами  жарился  под  облетевшим  деревом , и  что  в  итоге?
Мы  с  тобой.
Измазанные  благоухающими  выделениями , ободренные  способностью  верить  в  лакированные  божества – мы  любим  тебя , Москва. Бери  нас  за  плечи  и  остервенело  тряси.
Вводи  в  курс.
Согревай.
- Заканчивается…  песня , - сказал  Осянин. - Начнется  другая. Другая  уже  начиналась. Как  вы  заметили , мне  не  очень  нужны  собеседники. – Филипп  Осянин  озадаченно  присвистнул. – Меня  временами  недооценивают , но  это  они  зря. Моя  ванна  достаточно  глубока , чтобы  в  ней  утонуть.
- При  определенных  условиях , - промолвил  Максим , - подойдет  и  раковина: для  пребывающих  в  запредельном  дерзновении  джанки. Прознав  о  карме , прогудел… о чем , о  том , жили  бы  у  тебя  кошки , не  жили  бы  у  тебя  мыши , воздух  полон  демонов , бей  их  дубиной , по-японски  игла - хари.
- Да  что  толку  с  тобой…
- Нэдзуми – мышь.
- Мышь  на  игле , в  завале  из  соли , перца  и  хрена , с  охранной  грамотой  от высокомудрого  Николы…
- Складываем  и  получаем  харинэдзуми – ежика.
- Как  симпатично! – воскликнула  Анна.
- У  меня  плывут  мозги ,  - простонал  Осянин.
- Борись , Филипп , - посоветовал  Стариков. – Цепляйся.
- Лунный  заяц  не  уйдет  от  их  стрел , от  мышей  и  игл , неумолимо  опрокидывающих  в  подсыхающую  лужу – крови? слизи? Страшно.
- Жить  страшно , - согласился  Максим.
- Мне  бы , э-эээ , мне  бы , и  я  бы , э-эээ , я  бы.
- Смысл  жизни  скрыт , - кивнул  Стариков.
 Голова  впитала  солнца  как  раз  для  солнечного  удара. Крокодил  не  съел  раненого  сифилитика.
  Пошлепав  губами , Филипп  Осянин  затаил  в  улыбке  ошеломляющее  рвение  быть  выше  обстоятельств. По  его  щекам  сползают  вытекшие  глаза , атмосфера  земли  создает  замкнутое  пространство , думающим  подобными  масштабами  не  избежать  клаустрофобии – проснулся , вскочил , ноги  подогнулись , упал. Глаза  на  месте. Смотря  на  размеренную  попойку , они  видят  куда  зашла  религия , рассматривают , как «Ракета» и  иже  с  ним  отмечают  день  рождения  Кришны: крепкого  здоровья , «Таран» , удач  в  астрале , Мрачный  Трефа , довольно  шуметь  о  своей  инаковости , сэнсэй  Панов.
  Важнейшая  функция  памяти – забвение , но  Максим  Стариков , потеряв  листок  с  любопытнейшей  по  вашему  представлению  лексикой , о  вас  помнит.
  Мне  приятно. Африканисты  и  японисты  стоят  друг  друга: в  четверг  я  переводил  культорологический  симпозиум , и  меня  момент  за  моментом  выводил  из  себя  пожилой  японский  режиссер – шутил , комиковал , проявлял  топорное  остроумие ; утомившись  подбирать  адекватный  эквивалент  на  русском , я , тяжко  вздохнув , сказал: «Совсем  старик  сдурел».
В  зале  засмеялись.
Курода-сан  подумал , что  смеются  его  шутке.
Туговато  соображая , остался  доволен. Побольше , чем  от  собственной  молодой  супруги , от  которой  постоянно  пахнет  жареным  цыпленком – как  бы  ни  мылась  и  ни  душилась.
От  кого  малышка  Томико  родила  полукровку? от  славящегося  тяжелыми  поцелуями  вьетнамца?
Еще  у  него  стажировался  один  вздорный  узбек…
Если  любовь  и  придет , то  последней. Машины  в  лоб , хоп-хоп , хоп-хоп , на фамильном  гербе  господина  Куроды  ничего , пустота: пустота – это  всё. Накидывая  пальто  на  замерзающую  сидя  дворнягу , я  ни  от  кого  не  требую  разделять  исповедуемые  мной  идеалы. 
- Виталий  Панов , - промолвил  Осянин , - не  идет  на  открытый  бунт. Опускающийся  к  его  физиономии  паук  раскачивается  будучи  отдуваемым , одетый  на  поясницу  пояс  из  кроличьей  шерсти  жжет  и  щетинится , вырванное  без  должного  уважения  сердце  шныряет  под  делающей  хватательные  движения  люстрой – для приличного  ночного  кошмара  образов  мне  хватает. Покачаем  же  бедрами! Взлетим , как  пылинки!
- Бедрами  я  качать  не  стану , - категорично  сказал  Максим  Стариков.
- Нырнем , как  батискафы! – прокричал  Осянин. -Упьемся  допьяна  вашей  московской  росой , смывающей  с  нас  корку  бесчувствия – кинь  взгляд  на  Аню!
- Ну  и? – спросил  Стариков.
- Она  сопит  в  ожидании  моей  атаки.
- Вы  думаете , без  вас  мне  паршиво? – окрысилась  Анна. – Не  обнадеживайте  себя! Съехав  с  дороги , сами  и  выбирайтесь. Не  будем  интриговать  или  играть  в  прятки. Вы…
- Я , - кивнул  Филипп.
- Вы  Осянин , я  вас  знаю.
Развезло  и  понесло , протащило  лицом  по  щебенке , мое  шаманское  имя – Бескорыстный  Гриб , принесите  мне  гитару , покажите  розетку , я  постараюсь  умилостивить  Всевышнего  техасским  металлическим  блюзом.
Вчера  ни  с  кем , сегодня  один , Максим  Стариков  видел  в  гробу  такую  стабильность: сидел  перед  прудом , он  замерз , сижу  перед  катком. Вся  жизнь  впереди , у идиотов  всегда  вся  жизнь  впереди , розовые  очки  переносицу  не  натерли? сверля  глазами  людей , заходящих  мне  за  спину , я  оборачивался  и  прошивал  их  взглядом  до  скелета.
Низменные  интересы , насильственная  сокровенность , вам  невмоготу.
 Ваша  правда.
 Они  задумали  установить  с  тобой  связь , не  предполагая  в  тебе  полулегендарного  деконструктора  внешних  границ  устилаемой  гирляндами  пустоши – мы  ее  вросшие  ногти , услужливые  аборигены , выбеленные  отравляющими  газами  гусанос , мне  как-то  странно  говорить  тебе , что  будет  с  лазутчиком. Его  попросят  очистить  тело , как  помещение.
Земля , земля , «Челюскин» тонет , «Челюскин» тонет.
Рыба  с глубины  смотрит  на  солнце – на  нее  находит , бывает. В  монастырских  гостиницах  махач  и  бедлам , не  высовывайся! я  впечатлителен  до  слез , получите  же  локтем  под  ребра! не  держите  обиды. Брошенный  мною  нож  был  предназначен  не  вам. Если  вы , выжив , смягчитесь , светлые  духи  встанут  за  вас  горой. В  праведном  гневе , в  майках  навыпуск , их  не  узришь , не  умея  видеть  в  темноте , молодой  человек! ну , какой  я  вам , тетя , молодой? Издеваетесь? Страх  перед кастрацией  определенно  не  тот, что  лет  пятнадцать  назад. Припухли  веки , раздулась  щека , выпятились  губы , организм  сам  решил  изменить  внешность – моя  крошка опасна.
Сегодня  был  ее  день.
Пусть  моей  будет  хотя  бы  ночь.
Застоявшись  в  порту , мы  поднимем  парусом  белый  флаг  и  невосприимчиво  уснем  под  гул  отдаленного  боя. А  Бога , вероятно , и  нет.
 Смелая  гипотеза.
 Занимающиеся  моржеванием  топят  печаль  не  в  вине – в  проруби. Я  не  с  ними , крест  мне  на  могилу  попроще , захватив  меня  врасплох , соскребайте  с  конвейера , выводите  контрольным  выстрелом  из  состояния  безысходного  опьянения , не  возвращающего   домой: непроходимого , укоренившегося , толпа  неоднородна , колокол  звонит , чем  бы  по  нему  ни  ударили , прикрученные  ремнями  к  кроватям  отдаются  по  телефону , наши  мозги  не  так  легко  отравить  алкоголем , Филипп  Осянин  тут?
Тут. Но  он  никому  об  этом  не  говорит. Кладбище  изобилует  интересными  людьми , реально смотревшими  на  жизнь , выгорая  под  кожей  и  поглаживая  вздутый  живот. В  туман  вгрызаясь  дымом  папиросы. Фонарь  горит , горит , горит , потух. Остались  только  прежние  вопросы. Где  взять  мне  денег. И  отчего  же  столь  ущербен , слаб  мой  дух.
Девочка , мальчик , общее  благословение.
Не  зарываясь  в  песок , встанем  в  цепочку.
Здесь  четвертый  этаж.
Выпрыгнем , раскрыв  зонты  и  преподавая  в  полете  классический  японский  танец: от  ноздрей  до  ступней  с  писком  перемещаются  жуки – не  больше  мурашек. Им  непонятна  управляющая  нами  система «зрение-знание». Затягивающая  автоматизация , тыканья  в  огонь , благодарность  за  дарование  компьютерных  качеств , малокровность  и  озаренность , приготовься  к  броску. Спроси  у  боксера  почему  он  прижался  к  канатам.
Почему  вы…
Чтобы  держаться  ближе  к  выходу.
- Три  шага  вперед , - сказал  Осянин , - съезд  на  все  десять  вниз: поднимаемся  в  гору. Если  и  в  себе , то  чуть-чуть. Ветер  приносит  дым , мы , задыхаясь , валимся  с  бамбуковых  лестниц, но  никаких  подробностей  о  снах , ни  к  чему , обойдетесь. – Филипп  Осянин  вызывающе  напрягся. – Есть  ли  здесь  еще  кто-то, бывавший  в  настолько  глубокой  медитации? Принимающий  закодированные  сообщения  насылаемых  Неприятелем  комет , дробя  камни  воспрявшим  фаллосом…
- Лучшего  применения  не  нашел? – осведомился  Стариков.
- Мы  выкарабкаемся , Максим , - промолвил  Осянин. -  Кометы  приходят  и  уходят , изнанка  фортуны  ворсиста  и  строга , вечером  по  телевизору  хоккей. Отпустило? Пистолет  передаст  Мрачный  Трефа , патроны  Андрей  Самовар , жертву  выберет  случай. Организуем?
- Не  переношу  хоккей , - сквозь  зубы  выдавил  Стариков. – Да  и  к  Самовару  на  Комсомольский  ехать  бы  не  желательно. Его  дом  окружен  дубьем.
- Дубами? – спросила  Анна.
- Угу , дубами. Иначе  говоря , дубьем… Им  же  и  заселен. У  меня  там  случались  сумбурные  стычки , о  которых  не  вспомнишь  без  ущерба  для  настроения. Некая  чашечка  кофе  с  видом  на  океан…
- На  Северно-Ледовитый , - уловив  интонацию , предположил  Осянин. – Устрашающе  и  занятно. Ромео , Джульетта , и  опытный  бисексуал  Хуанито. Называя  тебя  героем , я  не  возьму  это слово  в  кавычки: всосать , погубить , о! не умирайте , пожалуйста  не умирайте – умоляйте  нас , Анечка , заклинайте. Мы  не  сбиваем  вас  с  толку? Не  слишком  напрягаем  вашу  головушку?
- Справимся , - пробормотала  Анна. - Я  не  какая-нибудь  недоразвитая.       
   Нуждающаяся  в  поглаживаниях , намотанная  на  Винт , ничем  не  защищенная  от  преследующей  всех  нас  вселенской  грусти , не  придавайте  значения. Голова  для  боли. Пустые  ведра  для  ржавчины. Носи  меня  по  кругу , ошалевшая  стремнина , спускайся  за  мной , махающий  крыльями  гроб , выбравшись  на  недостижимой  для  артиллерии  высоте , я  поплыву  рыбой  в  космосе , потрясающей  рыбой  в  космосе , воздушная  тревога! со  спутников  предупредят , в  церквях  надуют  кто  шарики , кто  презервативы , на  мне  шелковое  белье , неправда! провокация! охрана  не  пропустила  меня  в  лужниковский  дворец  спорта  на  бои  без  правил.
  Порвала  билет. Схватилась  за  дубины. В  значительной  степени  из-за  того , что  я  прибыл  в  костюме  ниндзя.
  «Люди  из  претории , синдикат  дурмана , смертельное  сафари , названия  современных  кенийских  детективов…».
  «Убирайся!».
  «Поднимался  из  метро  на  ступеньках , а  остальные  ступеньки  ехали  впереди , даю  слово , впереди , и  позади , я  оглядывался…».
  «Нельзя!».
  Отказавшись  открыть  лицо , я  почувствовал , что  живу  и  журчащим  чужеродным  телом  подманиваю  блуждающие  гарпуны ; стряхнув  с  них  кровь , взгляните  на  свет , он , как  дождь , покрывает  крыши , ему  не  требуются  провожатые , он  пощипывает  вечным , славным , отталкивающим  от  Земли , я  раздавлен , вера  разрушена , в  крупных  городах  подавляющий  перевес  на  стороне  бездуховных  мудил… угнетенных  никчемной  сексуальной  жизнью? Это  не  оправдание.
  Вынужден  тебя  огорчить – при  душевных  расстройствах  виагру  принимать  не  рекомендуется.
  Мне  все  равно. Затык , заклин , хлопья  малинового  снега  парализуют  волю , я  люблю  джаз  сильнее , чем  вас , моя  ненаглядная  бэби , расшатанная  толстушка  из  далеких  времен , не  ты  ли? Вставила  мне  ночью  градусник? Не  туда – в  рот.
  Я  бы , наверно , могла… а  я  мог  бы  перекусить: Андрей  «Самовар»  ринулся  в  поток  машин , предсмертный  вопль  слился  со  свистком  регулировщика , Филипп  Осянин  довезет  его  душу  до  хлопающих  и  скрипящих  Небесных  Врат. На  правах  ветерана  движения. Оседлав  белого  носорога. Пора  прощаться , Андрей.
 «Кожу  сняли?…».
 «Как  ты  просил».
 «Пусть  она  пойдет  на  бубен…».
 «Мы  выполним  твою  просьбу».
  Отгуляв , расползись , разметай , черезчур  много , отрываемые  руками  сломанные  ногти , пасмурность , хмурь , воскресенье, завязывая  шнурки , я  не  поставлю  ноги  тебе  на  спину. Когда  нас  не  станет , мы  до  конца  будем  там , где  никого  и  ничего.
- Жара , - протянул  Осянин. – В  воздухе  веет  Флоридой , память  настроена  на  былые  рок-н-ролльные  посиделки , трансцендентальные  собрания  с  исцарапанными  пластинками  и  льющимися  отовсюду  голосами  не  ведающих  страха  корифанов – чем  примечательна  Тампа? Кто  скажет , вы  или  я?
- Не  я , - сухо  ответил  Максим.
- А  я  скажу , - энергично произнесла почувствовавшая  свою  значимость  Анна. – У  меня  был  парень , заезжавший  за  мной  после  работы  на  синей «Ниве» , нудный  такой , нравоучильный , мы  скакали  по  колдобинам , как  на  мустанге, разговаривая  и  о  хоккее , интересовавшем  Сергея  с  пугающей…
- Она  о  хоккее , Максим , - перебил  Осянин.
- Пусть  говорит , - прорычал  Стариков. – Я  потерплю.
- Ну  и  вот , - продолжила  Анна. - От  него  я  знаю  о  хоккейной  команде  из  Тампы , где  играл  наш  знаменитый  вратать… с  татарской  фамилией… нет , не  вспомню…
- Нигматуллин? – неожиданно  для  себя  выдал  Осянин.
- Это  тоже  вратать , но  футбольный. Тот  другой – в  маске. Завистливо смотрящий  на  лед , на  трибуны , на  весело  бегающих  игроков , на  жующих  и  смеющихся  зрителей , словно  бы  из  тюрьмы.
- Надо  же , - хмыкнул  Осянин. – Вы  прибавляете. Счастье  в  здоровье , прочее  блажь – включая  психическое? Не  обязательно. Поразительно , до  чего  вы  доходите  трезвой. И  пропади  она  пропадом  Тампа! Замечу  лишь , что  Кит  Ричардс  написал  в  ней «Satisfaction».      
   Не  взяли  в  самолет – полетим  сами. Старинный  девиз  бойцов , подавленных  густотой  обступающей  чащи  и  созерцательно  покачивающихся  на  гребне  шторма: снимаясь  с  места , выпрыгнем  высоко  вверх , держась  за  руки , как  за  крокодильи  лапы , осознавая , что  жить  в  России  никогда  не  было  легко , на  тумбочке  у  кровати  годами  стоял  графин  с  водкой , соратницы  пили  и  подливали , выказывая  уважение  недорогим  развлечениям  людей  с  паранормальными  талантами ; Людмила  неутомительна , Светлана  Т. Л. убивает  веером , мы  никто  для  него , для  Солнца , для  подпалившего  оперение , для  рыжего , а  оно  нас  грет , вырывает  из  когтей  железобетонного  мрака , отпуская  ночные  грехи – absolvo  te , Максим. Кто  это?
  Он  со  мной.
  Караул  выставлен?
  На  улице  дежурит Олег «Таран».
  Градины – камни , камни  и  есть , как-нибудь  завтра , не  сейчас , проявите  аристократическую  чуткость… желтая  трава , зеленая  и  снег , ты  о  чем  говоришь? собирается  гроза , гаснущий  фитиль  все-таки  вставлен , Мрачный  Трефа  вторые  сутки  не  с  нами: забравшись  на  Белорусском  вокзале  в  цистерну  с  чистым  спиртом , он  ушел  в  кругосветное  плавание.
  «Ракета» оповещен?
  Семен  катается  на  дельфинах. Дверь  на  засове , трубка  снята. Чувство  братства  укрепляет  равновесие  ума - оно  в  нем , но  непридвиденные  осложнения , налившиеся  глазные  яблоки , я  бы  отсоветовал  взывать  о  помощи  над  могилами  черных  шаманов  и  сидеть , обнявшись  с  собой , с  простуженным  собой  перед  покрытыми  инеем  зеркалами , умный  враг  замахивается  дрыном  и  бьет  исподтишка  коротким  мечом. Нашатырем  из  моего  состояния  не  выведешь. Подруга  лежит  в  экстазе. Без  тебя?
  Любовь – это  безумие.
  Безумия  нам  хватает  и  без  любви.
  Русский  космизм , ползущая  грязь , разогнанная  очередь  за  бессмертием , увидит  ли  меня  задними   фарами  подающая  назад «скорая» – не  спрашиваю.
 Ты  обращен  вглубь – не  себя , а  Всего.
 Не  забирайте  его , сержант , у  него  нет  денег , только  справка  из  психо!невро!логического  диспансера.
 Сгущаешь , земляк. Наслаждаясь  звуками  бетономешалки , угощайся  сливовым  повидлом: мой  брюзгливый  дед  получит  его  в  заказе  к  двадцать  второму  партсъезду ; подсохло , обрело  несокрушимость, да  не  шлепай  ты  по  ковру  в  промокших  кедах , устроившиеся  в  жизни  голодают  в  лечебных  целях , а  я  по  естественным  причинам ; встав  на  стол , я  буду  придерживать  потолок. Чтобы  не  рухнул. Не  деформировал  меня  в  плоскую  структуру , в  потупившуюся  каракатицу , затылок  мы  проломим  подушкой , подушку  затылком , дистанцируясь  от  одномерных  и  рассекая  на  прежнем  баркасе  бурные  воды  подсознательного , хоботные  пиявки , эхо  в  горах. Красавицу  по  кругу.
  Кричала  не  она – невзрачный  аморалист  Пелецкий , затянутый  в  авантюру  и  подобранный  сердобольными  саночниками , подававшими  опознавательные  знаки  глазастым  орлам: мы  неприкаянные  экстремалы , мы  с  ним , мы  не  бросим. Решаемая  проблема , товарищи , как  ваши  дела? идеально! говорящие  так  находятся  на  грани  самоубийства , полноте! тужась  на  унитазе , Пелецкий  представляет  себя  беременной  женщиной , он  опускается  до  уровня  безоговорочного  дебила , не  слышит  real  deal  gong , обрублена  или  отрублена  его  рука? цела. Не  будь  у  него  дома , оставалась  бы  у  него  улица , он  бы  околел – попутные  раздумия  о  морозе.
  Возрождение  потенции , пучок  душистой  конопли.
  Хы-хы.
  Хы-хы.
  Убожество , други.
  Докатились.
  Пелецкий  буквально  расцвел. Он  умеет  чувствовать. Ежедневно  поминая  Андрея «Самовара» , он  на  двадцать  третий  день  последовал  за  ним , допившись  до  невозможности  дышать  и  натянув  перед  отходом  пробковый  британский  шлем ; змеилась  вонь , заливались  губные  гармошки , вершилось  предназначение – свершилось, сняло  тяжесть  с  души , на  всяком  месте  Владычество  Его , соплеменники  напутствовали  Пелецкого  смехом  отрывистым , христианским , «я  завалился  к  усопшему  из  бара «У  Гориллы» , путанно  объяснил  ему  что-то  невнятное , у  нас  не  наметилось  разногласий. Не  мешая  совершавшимся  над  ним  камланиям , присел  отдельно  и, задействуя  телевизор , думал  посмотреть «Тень  вампира», но  по  другому  каналу  шло «Логово  мутанта»…
  Обязывающее  название.
  Вечер  спасен. Усталость , всплеск , рывок , как  ни  странно , возбужденность. И  снова  вниз – к усталости.
  Ты  в  дреме  или  в отключке?
  Я  бы  не возражал  стяжать  ограниченность  исканий. Иметь  верный  кусок  хлеба , квалифицированно  выйдя  из-под  власти  духа - в  музее  поэта  Николая  Рубцова  челюсть  мне  не  сломали. Свернули… Не  сломали! Таран  бы  сломал. Не  сломал! не  вложился! зашей  его  в  баранью  шкуру , Олег  «Таран» будет  скакать и  хрюкать – я  первым  начал  его  презирать. Он  принял  мою  капитуляцию , встряхнул  упавшего  за  плечи , ты  встаешь? уйди , я  в  объезд… наступи  мне  на  нос , сделай  из  него  утиный  клюв , под  нужным  тебе  углом  не  получится , меня  уже  нет  в  живых , ты  меня  путаешь! одиночеством , как  плитой , я  накрою  все  предыдущие  неудачи , достойный  выбор.
  Неуловимое  выражение  признательности.
  Разительное  несходство  с  желающими  повторения.
- Шесть  раз  уснул , пять  раз  проснулся , количество  условно , суть  верна , повторы  вынуждены , с  опытом  и  зрелостью  у  меня  перебор. – Филипп  Осянин  виновато  развел  руками. – Полоска  света  на  воде  дергается , мечется , на  маяке  кто-то  перебрал  или  задумал  зло , трамвай  на  повороте  сходит  с  рельсов , мы  бескомпромиссно  сойдемся  кость  в  кость. Наши  волосы  вылезли  от  болезни, но  нас  принимают  за  скин-хэдов. Она  щипалась. Пела  под  барабан. Я  не  искал  ее  расположения. Из  яйца  лотос , из  лотоса  Брахма… Марина  Жукова  и  на  выходе  из  ЗАГСа  не  верила , что  я  способен  на  любовь.
- Ты  не  был  на  ней  женат , - глухо  сказал  Максим.
- У  меня  и  волосы  не  вылезли. Как , впрочем , и  у  тебя , основательней  моего  погружавшегося  в  книги  Секста  Эмпирика – в  «Две  книги  против  логиков» , «Две  книги  против  физиков» , «Две  книги  против  педиков»…
- О  последней  не  слышал.
- А  вы , Анечка?
- Умоляю  оставить  меня  в  покое.
- Будь  по  вашему , - промолвил  Осянин. - Отступаю  и  умолкаю  с  евангельской  кротостью. Лед  трещит, мысли  сменяются. Четверо  дистрофиков  вполне  справятся  в  драке  с  одним  крепышом.
- Я  помню  случай , когда  даже  трое , - поежившись , пробормотал  Максим. – Мирская  суета , бывший  дом  адмирала  Барша…
- В  Вологде? – резко  спросил  Осянин.
- Да.
- Третьим  был  «Марли»?
- Он.
 Задетый  истиной , сбитый  ею  оземь , она  невысока , но  жилиста , по  подбородку  бьет  замерзшая  слюна , девушка  у  меня  есть. А  юноша? Не  интересуюсь. Завиваю  усы , выслушиваю  лопающиеся  от  холода  камни , нет  жизни  на  Марсе… нет  мне  там  жизни. Повидавшись  с  Максимом , я , перепрыгивая  с  льдины  на  льдину , держу  путь  в  покинутые  налегке  пределы – человеком  дзэна.
  Непосредственно  человеком.
  Поднимающим  перетрусившего  ротвейлера  за  одну  заднюю  лапу. Поблекшим , взвинчивающим  темп , не  принявшим  капитализм  и  носящим  в  ухе  обручальное  кольцо , в  столице  рыщут  хмурые  упыри. Да  упокоюсь  я  в  мире. Нескончаемо  тянется  перрон , мудрее  не  выходить  из  дома , рэгги  во  мне  еще  не  отзвучало , в  сапог  вставлена  подобранная  ветка  с  замерзшими  листьями , идея  выражена , но  не  явно.
  Твои  родители  сумели  тебя  родить.
  И  что? Не  надо  было?
  Об  этом  подумает «Ракета».
  Кричат дети , орут  кошки , струятся  стоячие  воды , ведущие  бизнес  собратья  пробивают  себя  дорогу  к  престижному  кладбищу  и  роскошному  надгробию , «Марли» сверкает  среди  них  драгоценностью. Абсолютно  дикое  предположение.
  Несчастны  все.
  Помимо , разумеется , исключений.
  Разумеется , отсутствующих.
  «Хочешь  меня?». Приземистая  девушка  на  Цветном  бульваре  спросила , Кирилл  «Марли» машинально  кивнул. «Хочешь  только  меня?». Он  кивнул  вновь. По  нему  видно , что  ничего  не  хочет , ничем  не  восторгается , развалился , насколько  возможно , на  скамейке  с  отломанной  спинкой , сорвал  сердце , бегая  от  своей  тени , отобедал  у  Старикова  говядиной  цвета  небесной  сини , на  десерт  электрический  заряд?
  Я  крайне  тронут.
  Ты  не  гонишься  за  лучшим.
  Меня  размололи. Мне  не  запомнилось. Таракан  разделился  на  четырнадцать… самоупоенность  иссякла , качка  усилилась , я  храпел , перекатывающаяся  приблуда  разбудила. Немножко  ударила  ногой , показавшись  мне  толстым  бородачом  с  допотопным  ламповым  приемником. Но  она  женщина , солнышко , завлекающая  и  отдающаяся  без  пауз , подвижно  слушая «Пинк  Флойд».
  Умница.
  Плюс «Скорпионс».
  Какой  страшный  переход!
  В  одежды  преуспевающих  оптимистов  мы  не  рядились - пропадати , охти , горевати , мя , сучьи  дя , сплачется , полегчает , заплатили , разомнемся , нас  бросало  от  храма  Бориса  и  Глеба  в  Зюзино  до  крытого  роллердрома  в  Бибирево ; по  бедрам  постукивали  сложенные  зонты , танцовщицы  в  бушлатах – на  Колеснице  Грома , достижение  нирваны – внутренняя  война  на  уничтожение , беспримесное  православие  не  пойдет  на  пользу  нашей  природе. Существование – решаемая  проблема. За  государственный  счет  хоронят  либо  больших  деятелей , либо  бомжей.
  Полюбив , Москва  не  отпустит.            
- Я  , друзья , был  хорош , - усмехнулся  Осянин. - Да? Я  был  хорош  когда-то. Исчез  в  Томске , промелькнул  в  Брянске , появился  здесь. Поселившись  у  Максима , закрыл  книгу, погасил  лампу , свет  погас  во  всем  доме. Совпадение? Не  мне  судить. Столб  дыма – не  пожар. Валит  из  труб , едва  ли  пробуждая  спасительные  энергии  Дао. Но  где  разлом , там  и  просочимся , подбежим  и  накажем - наблюдая  за  собой , я  нередко  воистину  ужасаюсь. Чувствуете , как  пахнет  анашой? Не  чувствуете. А  я  всегда  чувствую. Из  сливного  отверстия  ванной  высовывается  зеленая  рука  и  хватает  за  член.
- Почему  именно  за  член? – возмутился  Стариков. – Почему  не  за  ногу?
- Счастливое  стечение  обстоятельств.
- Я  бы  не  сказал…
- Если  любишь  шахматы , поймешь. Растрогаешься  до  помутнения, произведешь  на Него впечатление , я  читаю  мысли – сейчас  ты  думаешь  об…
- Не  об  этом! – рявкнул  Максим.
- Об  этом , об  этом… Сейчас  ты  уже  сожалеешь , что  я  уличил  тебя  во  лжи. Ой , меня  раскрыли , эх , мне  мерзко  и  совестно. – Филипп  Осянин  самодовольно  выпятил  подбородок. – Объяснить  вам , Анечка , как  я  силен?! Показать  чем? Йе-йе! Ваша  грудь  вздымается  неспроста!
- Поспешим , Анна , - раздраженно  прошипел  Максим. – Потратимся  и  купим  в  овощном  киоске  самый  здоровый  конкомбр.
- Кон… ком… дом… ком… отчего  же  в  овощном…
- Огурец , - перевел  Максим. - Если  по-французски. Огурец. Если  ясно.
- А  без  огурца , - продолжила  шептать  Анна , - вы  меня  не…
- Не  для  вас – для  него , - указав  на  Филиппа , сказал  Стариков. -  Заткнем  человека  приблизительно  мирно.
  Мне  уйти? Будьте  добры.
  Остаться? Как пожелаете.
  Вот , нашел  в  кармане… это  не  ртуть? Не  усложняй  жизнь , Филипп – ты  же  можешь  выговорить  столь  простое  слово , как «Ом» , пришедшее  мне  на  ум , заряжая  и  разряжая , извлекая  лязганье , отменяя  скулеж , пресыщенные  органоиды  перемежаются  с  задувальщиками  рождественских  свечей , холодная  пена  лупит  в  лоб , принявший  монашеский  чин  византист  звонит  Максиму , недовольно  бормоча: «Я  намертво  схватился  за  соломинку. Мое  окружение – мопсы. Вызывайте  и  мы  вас  развлечем. Станцуем танец отчаяния. Заявляю  во  всеуслышание: и  тут  никакой  полноты  счастья!».
  Скверно. Разум  охватило  волнение. Через  ошибки  к  еще  большим  ошибкам , к  настоящим  провалам , незнакомые  женщины  наваливаются , язва  терзает , проспал  заутреню , подкрались  и  облили , живущие  непонятно  на  что  огорчены  за  тебя , доносящего  вечность  рыбакам , крановщикам , Ефрему  Петровичу , взрывным  ткачихам – Ефрем  Петрович , неужели  вас  наконец  выпустили  из  обезьянника?
  Из  деревни  в  деревню. Ловя  машину  на  выезде  из  Спасской  башни. Мне  уготованы  неприятности , переломить  ситуацию  не  удастся , уложите! наймите  сиделку , общество  скинется? возложим  на  Осянина – он  не  подведет. Не  закажет  на  них  выпить. Вы  имеете  право  на  него  рассчитывать. Прекрасно! не  шевелясь  и  принимая  жаропонижающее , я  выберу  время  поработать  над  редактированием  «Завещаний  бывших  кастратов» , включающих  измышления  Мрачного  Трефы , изыски «Ракеты» , проникновенные  эскапады  Андрея «Самовара» , прекрасно! как  же  прекрасна  моя  душа. А  чем  она  не  прекрасна? Вполне  прекрасна. Замкнулась  на  себе – не  разомкнешь.   
  Я  не  буду  спрашивать , каков  ваш  план.
  Наша  кастрация  носила  метафорический  характер и , преодолев  ее  напрочь , я  бы  подзарядился  от  проститутки - они  же  аккумуляторы , вбирающие  в  себя  энергию  многих  мужчин , почему  бы  не  энергию  Дао , в  данном  контексте  не  скажешь «О , сколь  отлично  это  от  Дао» ; по  обе  стороны  от  кровати  проходят  войска , духовный  рост  убыстряется , наравне  с «Завещаниями» готовятся «Размышления» , ближайшее  будущее  нисколько  не  радужней  отдаленного.
  А  про  отдаленное  и  подумать  жутко.
  Снится , видится  мне  город  без  людей  и  без  машин. Пепелище , всадник-робот, вой  шакалов – третий  Рим.
   Мы  обрели  в  нем  благодать.
   Не  искажай  фактов. Господь  от  нас  отвернулся!
   Вымученно  улыбнувшись , не  соглашусь.
      




       

                6




- Я  пойду , Мартынов.
- Правильно , Павел. Нечего  засиживаться. Ты  не  сказал  мне , зачем  приходил , но  я  не  вправе  лезть  тебе  в  душу. Я  знаю , что  ты  занят  серьезными  делами.
- Ну , ладно… Я  пошел.
- Давай , Павел. Иди.
 На  улице  будет  день  и , возможно , эрекция , от  нее  вес  тела  не  увеличивается , Павла  Ямцова  никто  не  приглашал  и  никто  не  выгоняет , ситуация  провоцирует  допустимый  оптимизм , из-под  ног  вылетают  потревоженные  голуби – показалось. Пришлось  по  вкусу. Толкнуло  к  газетным  ящикам , открытым  без  ключа  тоскующим  по  чувствам  подростком: некоторые  вырваны  с  мясом , остальные  ждут  своей  очереди. Ты  сделал? Не  ты? Возьми  и  залей  себя  пепси-колой  так , чтобы  нельзя  было  вздохнуть.
  Горы  снега , горы  из  снега – подумай  о  разнице.
  Позитивная  психология  не  приживается , вопросы  бытия  остаются  без  ответов ; превращаясь  в  раствор  между  началом  и  днем , когда  все  кончится , Павел  Ямцов  пробует  выйти  из  подъезда. Покачивает  дверь. Постукивает  по  ней  лакированным  ботинком. Затем  догадывается  нажать  кнопку – от  услышанного  звука  у  него  перехватывает  дыхание. Щель , лаз , шире , смелее , отодвигай  ее  от  себя , двумя  глазами  не  увидишь  собственный  нос , один  нужно  закрыть , на  солнце… вовне… я  прохожу  туда , предполагая  скорый  контакт  с  сущностной  непридвиденностью , потоками  горящего  сахара , материей  и  энергией , сыпящимися  с  неба  статуями  Афин  и  Артемид.
 Бредовое  состояние. Сдающая  выдержка. Элегантная  девушка.
 Я  выхожу , она  входит , я  заговорю , она  выстрелит , ее  выведет  из  себя  мое  влечение - я  бы  попал  в  цель , но  шанс , похоже , не  предоставится.
  Я  безгласно  иду  за  ней. Возвращаюсь  к  лифту. Поступаю  изобретально , сохраняю  недоуменный  вид – он  не  наигран , дух  не  сломлен , лицо  подставлено  под  ветер  отзывающей  трубы , мы  все  избранные , мы , крошка , существуем  на  планете , где  есть  жизнь , таких  больше  нет , лично  я  не  знаю , ты  бы  села  на  гондолу , и  я  плавал  за  тобой  на  животе  по  всей  Венеции , вводя  тебя  в  искушение.
 Напор , раз-два , агрессия , сжимайся , кричи , удовольствие. Если  ты  радостно  улыбаешься  во  время  секса , значит  тебе  недостаточно  хорошо.
- После  сигары…
- Вы  что-то  сказали? – Бесстрашно  взглянув  на  Павла  Ямцова , девушка  уставилась  на  мигающий  индикатор  местоположения  лифта. – Что-то  о  тихой  смерти  в  страшных  мучениях? Как  после  кабардинской  сигары. И  укуса  бешеной  собаки – будучи  ей  укушенным , вы  не  станете  бешеным. Заторможенным , спокойным , никем  иным.
- Лифт. – Павел  Ямцов  неосознанно  оперся  о  стену. – Я  говорю , лифт.
- Конечно , он.
- Он  приехал. Уедет , если  мы  не  зайдем.
- Мы  зайдем. Я  зашла , а  вы? И  вы  забрались… Вам  какой  этаж? Мне  двенадцатый.
- Угу , - пробормотал  Ямцов.      
- Вам  выше?
- Глядя  на  вас , я  все  забыл. Вы  прекрасны , как  сигарета. Как  дождь. Мы  столкнулись  с  вами  у  выхода - я  как  раз  выходил , вы  наоборот… выглянув  наружу , я  направился  за  вами  и  мне  льстит , что  вы  не  приняли  меня  за  маньяка. Увидели  сквозь  внешнюю  накипь  мой  реальный  образ. Позвольте  представиться. Меня  зовут…
- Павел.       
 Общее  питается  частным , волосы  растут  не  в  длину , а  как  бы  вширь , и  ее  не  должна  пугать  их  неухоженность  и  степень  наклона , ей  известно  чье-то  имя: апостола? ученого? респектабельного  могильщика , устраивающего  дома  вечера  чтения  мантр?
  Мое.
  Павел , Павел… и  я  он , и  он. Не  я. Я  Павел. Он  тоже. Впрочем , не  только – поначалу  Савл  относился  к  себе , как  к  никчемному  человеку , как  к  апостолу-выкидышу , я  его  понимаю.
 «Ямцов , Ямцов , что  ты  гонишь  меня?!».
 «А  ты? Ты  что  гонишь?» - я  бы  никогда  так  не  ответил. Но  мысль  пришла. В  животе  заурчало.
- Вас  зовут  Павел , - повторила  она.
- Да… Как-то  так.
- Мы  с  вами  уже  знакомы.
- С  минуты  на  минуту  я  упаду  в  обморок  года.
- Жизнь  свела  нас  в  гостях  у  Мартынова  меньше  года  назад - вы  еще  постоянно  двигались… не  в  танце , а  куда-то  бегая. Вероятно , страдая  расстройством  желудка. Глядя  на  меня , вы  и  об  этом  позабыли?
- Совершенно , - пробормотал  Ямцов. - Надо  признаться. Взять  на  себя  ответственность  за  подобное  утверждение. Я  вышел  за  вами  на  ваш  этаж , вышел  из  своих  собственных  берегов…
- И  что  дальше?
- Спущусь  к  Мартынову. – Повернувшись  к  девушке  задом , Павел  Ямцов  многозначительно  покачал  головой. – Кое-что  уточню… я  не  имею  возможности  утопиться  в  океане , но  намылить  веревку  я  пока  в  состоянии.
- Бросьте , Павел. У  всех  случаются  такие  дни , когда  и  ноги  подгибаются , и  мозги  подводят. А  Мартынову  привет.
 Передам , разбужу , знойным  вечером  залезу  в  бочку  с  водой  и  останусь  в  ней  до  зимы. Лед  сожмет , спрессует  кости , приблизит  их  друг  к  другу  до  невозможности , меня  самого  воротит  с  души  от  убедительности  моих  слов – Я  и  Он. И  больше  никого. Я  к  нему , но  у  него  неприсутственные  часы. А  эту  девушку  еще  до  меня  протыкали  насквозь. Играли  с  ней  на  кладбище  в  прятки , приносили  ей  в  шкатулке  глиняную  вошь , не  принимай , Мартынов , на  свой  счет. Открывай  мне  настежь , выползай  из  окопа , чем-то  я  томим… чем-то  беспросветным – что  я  выдохну , то  ты  вдохнешь… снисхождение  тебе  ведомо.
  Тебя  не  затруднит  выслушать  исповедальные  излияния  потерявшегося  человека , вольного  стать  еще  хуже.
  Я  жив , Мартынов. Но  кому  это  важно.
- Павел? – вопросил  Мартынов. – Павел  Ямцов? Тебя  ни  с  кем  не  спутаешь… Ты  ко  мне  бушевать? Кончаться? Помидоры  еле  держатся  на  кусте. Не  думай , не  тяжелые , не  думай , нет – маленькие  и  больные. Не  до  конца  проникшиеся  кантовской  целесообразностью  без  цели.
- Тебе  привет , - пробурчал  Ямцов.
- От  тебя? – Мартынов  вяло  почесал  щетину. – Если  от  тебя , тогда  все  нормально. Без  волны. Без  приливающей – несущей  морской  камень , чтобы  выбить  им  зубы  у  Политурного  Супримата , благодушно  смотрящего  на  восход. Кстати , с  утра  волны  приливают  или  отливают?
- Не  в  курсе. Мою  тягу  к  конкретным  знаниям  ни  за  какое  место  из  леса  не  вытянешь.
 Привычное  бездействие  с  задатками  пробужденности. Со  всех  сторон  красота  и  все  хорошо. Красота. И  все  хорошо. А  вот  это  вряд  ли – сиреневая  стена , мартыновское  лицо , плывущие  за  его  спиной  обрубленные  облака , их  не  притянуть  силовым  полем  моего  личностного  начала: лежит  кабан , поджав  копыта.
  Неподвижное , отдельное  ото  всех  облако.
  Оптический  обман , дефект  зрения.
  Правда , наверное , посередине.
  Рывками  входит  восхищение , небо  ощущается , как  свое… оставленное  тело  скатывается  с  горы  и  падает  в  реку. Это  не  отсюда. Я  бы  не  прожег  доску , целуя  через  нее  ту  подзабытую  девушку. Снаряд  летел  и  оказался  правым: чем  заканчивается  битва  жизни? не  гробом? не  пеплом? у  меня  все  сводится  к  одному. К  другому  почему-то  не  сводится.
- В  двадцать  три  года , - сказал  Ямцов , - я  мыслил , как  восемнадцатилетний. Терялся  далеко  в  высоте. Частицы  меня  были  на  деревьях , на  камнях , на  жестких  сидениях  уносящихся  в  ночь  поездов – в  двадцать  четыре  я  уже  чувствовал  себя  шестидесятилетним.
- Насыщенный  год , - заметил  Мартынов.
- Большая  любовь , - конкретизировал  Ямцов.
- Неотложные  дела  в  бетономешалке.
- Встреча  с  женой.
- К  сожалению , ты  пожертвовал  покоем  не  ради  эзотерических  поисков  Постижения. – Переступив  с  ноги  на  ногу , Мартынов  достал  сигарету. – Ты  одержим.
- Не  сексом , - возразил  Ямцов.
- Ладно  бы  сексом…
- Не  ладно!
 Любовь сильна , когда  ума  недостает  у  двух  сторон , объятых  ею – согласен , подумал Павел… мое  согласие  превышает  всякую  меру , а  еще  у  меня  болит  печень , и  я  проваливаюсь  в  обволакивающий  смог , взираю  на  Жуткий  Лик , пребываю  под  неизвестным  кайфом, бессмертие – блеф , души  в  раю  мрут , как  мухи ; вода , из которой  я  состою , рвется  навстречу  дождю , меня  всего  перетряхивает. Я  бреду  в  ферзи  понурой  пешкой.
  Братья  неистовы , сестры  потрепаны , задолжавшие  букмекерам  джазмены  прячутся  в  камышах , перед  ними  наигрывает  на  свирели  вредное  божество  Обвалов , Провалов  и  Обломов , действительность  примерно  соответствует  ожиданиям.
  Я  создал  себя  сам. Надо  быть  сумасшедшим , чтобы  не  считать  им , сумасшедшим , меня.
- Ну , она  и  дура , - процедил  Ямцов. - Какая  же  она  дура. Обязательно  дура. – Павел  Ямцов  несколько  пошатнулся. - Еще  какая  дура. А  я  жертва. Она  меня  в  буквальном  смысле  деклассировала. Нанесла  значительный  вред  моему  семени.
- Я  провожу  тебя , Павел , - сказал  Мартынов. 
- Под  руку…
- До  лифта.
- Успокаивая  разговором  об  яростном  Рудре  и  его  восьми  подневольных  Рудрах.
- Одиннадцати , - поправил  Мартынов.
- Тридцати  трех , - пробормотал  Ямцов. – Выбившись  в  люди , я  выбился  из  сил , мне  хочется  обратно – к  звездам , вину  и  тишине. Ну  почему  же , почему  в  нашей  стране  такое  мизерное  пособие  по  безработице?
- В  Дании  оно  за  тысячу  долларов.
- Там , говорят , и  марихуану  легализовали. Эх… Зато  мы  великая  нация. Страна  бойцов  и  гениев. Как  поднимем  все  бомбардировщики , как  заправим  все  танки , на  подлодках  активируются  ядерные  боеголовки , пехота  накормлена , адмиралы  трезвы , баллистические  ракеты  выкатываются  на  позицию , по  степям  и  косогорам  гипнотически  разносится «Славянка»…
- И  пылай  Европа. Косей  еще  больше  Китай.
- Принимайте  последний  бой , Соединенные  Штаты.   
 Последовав  за  умиротворенно  улыбающимся  Ямцовым , Мартынов  поймал  себя  на  мысли , что  из  всех  уважаемых  им  американцев  никто  на  дух  не  переносил  Америки: хриплый  Певец , дробящийся  в  дороге  Писатель , терзающиеся  художники  с  печатью  бритвы  на  сонных  артериях ; они  бы  с  легкостью  написали  обкусанной  кистью  следующую  картину – Мартынов  подталкивает  Ямцова  к  лифту , Павел  самостоятельно  тянется  его  вызывать , но  двери  разъезжаются  без  приглашения , и  Ямцов  застывает , а  Мартынов  встает  между  ним  и  неизвестностью, не  мешая  Павлу  машинально  пожать  протянутую  ему  руку: с Ямцовым  поздоровались , он  это  понял… является  ли  данное  наголо  стриженное  существо  с  обветренным  лицом  и  подергивающимися  веками  вспыльчивым  мечтателем  о  сближении  с  Одряхлевшей  Сущностью?
  Сколько  часов  в  день  Оно  проводит  погруженным  в  сознание  Кришны? Сможет  ли  Оно  беседовать  со  мной  и  Мартыновым  без  гомосексуального  подтекста?
  Огонь  догорит. Пепел  развеется. Победившие  роботы  заживут  мирной  жизнью. Но  никаких  примиренческих  настроений – я  не  принимаю  его  за  механизм , он  не  приставляет  к  моему  лбу  взведенный  револьвер , опасается  ответного  буйства? в  поедании  гамбургеров  на  скорость  я  бы  с  ним  не  совладал.
- Мне  нужен  Мартынов , - сказало  Оно-Моно-Кри.
- Кто? – с  подозрением  спросил  Ямцов. – Мартынов? Представитель  русской  мафии  на  Северном  полюсе? А  это , если  честно , не  я. И  прошлой  ночью  вам  приснился  не  мой  пеликан.
- Высотой  в  пятиэтажный  дом.
- Он  самый , - кивнул  Ямцов. – Все-таки  привиделся? Прочитал  прокуренным  голосом  скучные  и  лживые  стихи?
- Скучные? Не  сказал  бы. Лживые? Не  думаю.Стихи? Не  мне  судить.
- Поделитесь  ими  с  общественностью , - попросил  Мартынов. – Между  нами  еще  нет  ясности , но  не  держите  их  в  себе - откачайте  их  из  нутра  внятными  отрезками и  введите  нашу  психику  в  эйфорическую  фазу.
- По  джентльменскому  соглашения  с  Мигающим  Протоплазмом  Зауфимским  я…
- Вы  уже  начали? – Перебив  Оно-Моно-Кри , Павел  Ямцов  виновато  отвернулся. – Ну , вы  давайте , давайте , продолжайте. Не  обращайте  внимания.
- Я  сомневаюсь , что  мои  усилия  возымеют  надлежащее  действие. Мне  представляется , вы  излишне  шаблонно  воспринимаете  Вселенную.
- Мы?! – обиженно  вскричал  Павел. – Я  и  Мартынов?!
- Так  вот  кто  из  вас  Мартынов…
- Мы?!
- Вы , - промолвило  Оно-Моно-Кри. -  Только  вы. Один  из  вас.
- Один  из  нас - это  точно  он , - сказал  Мартынов. - Но  он  пытается  с  этим  бороться. Вам  же  я  напоминаю  о  стихах: они  есть  в  вас , но  будут  ли  они  в  нас… в  каждом  из  нас , по  одному?
 Мыслительная  строгость  не  захватит , символизм  не  умрет , оранжевые  носки , махеровые  шорты , белый  цилиндр…
В  ресторане «Сулико»
     опрокинут  был  мной  стол
    в  силу  грусти  семь  по  сто
                хорошо  живым  ушел.
  Случилось  в  действительности , произошло  с  Павлом  Ямцовым , звезды  перестали  бояться  и  выглянули  из-за  туч , их  выманила  поэзия  обыденных  стычек - передышка  в  затворничестве. В  черпании  удовольствия  в  себе  самом. В  снижении  круга  интересов. 
- Вы  будете  читать? – спросил  Мартынов.
- Да , Мартынов , - ответило  Оно-Моно-Кри. -  Если  вы  Мартынов… 
- С  вашего  позволения.
- Тогда  у  меня  есть  к  вам  разговор. Не  разговор…
- Оно  нас  доводит! – Громогласно  вскричав , Павел  Ямцов  высвободил  немало  негативной  энергии. – Кривит  правым  глазом , поддавливает  чувством  собственного  Я – мы  с  Мартыновым  можем  не  удержаться  и  сыграть  для  вас  партию  трамвая , сбившего  знаменитого  архитектора  Гауди. Как  вам  такой  вариант? Приемлется?
- У  меня  к  Мартынову  не  разговор , а  поручение. Вот  и  все. Но  сначала  высокое. Светлое  и  дивное. – Оно-Моно-Кри  патетично  вытянуло  лицо. – «В  хлеву  отмечают  рождение  невинного  строгого  агнца. Проливают  вино  на  лохмотья, чешут  за  ухом  у  мула - он  же , уставившись  в  стену , дуреет  от  этого  гула. Хочет  бежать  и  быстрее. Но  только  не  стать  ему  злее. И  он  все  же  пойдет  их  спасать!… как  бы  его  ни  тошнило  от  того , что  он  ныне  предвидит».
 Адская  жара , навязчивая  чесотка , гневные  взгляды  вослед  уходящим  тучам - чем  уже  тропинка , тем  больше  вероятность , что  на  ней  кто-нибудь  нагадит. Что  с  тобой , Мартынов? разве  ты  слаб  нервами , разве  между  твоих  зубов  сияют  бриллиантовые? Благодаря  расширению  Вселенной  Создатель  оказывается  все  дальше  от  нас. Хан! Ён! Гун! – что  бы  ты  ни  понял , ты  понял  меня  неправильно. Как  и  свободолюбивого  космонавта , выпрыгнувшего  с  парашютом  в  открытый  космос.
  Гаси  свет. Пожалей  мух.
  Пусть  поспят.
- Как  стихи? – осведомилось  Оно-Моно-Кри.
- Вполне. – Мартынов  уважительно  выпятил  нижнюю  губу. – Они  бы  несомненно  подошли  для  декламирования  в  царицынском  литературном  салоне «Пламенный  Тэтэ».
- Пистолет? – удивленно  спросило  Оно-Моно-Кри.
- Подобным  образом  в  детстве  называли  Чэ  Гевару. 
- Неужели? – встрял  Ямцов.
- Исторический  факт , - ответил  Мартынов. – Я  сам  проверял  по  мемуарным  трудам  его  современников. Высматривая  посмертное  существование  Чэ  в  округленном  пурпурном  стеклышке  и  становясь  свидетелем  бескомпромиссных  сражений – один  бывший  комманданте  против  одного  бывшего  динозавра. Их  схватки  продолжались  круглый  год. В  округленном стеклышке – и  в  мороз , и  в  пекло , и  на  горе , и  в  низине , неизлечившийся  от  астмы  Чэ  и  вздыбленный  ящер  Ломуй.
- Громадный? – поинтересовался Оно-Моно-Кри.
- Не  совсем , - улыбнулся  Мартынов. – Поменьше  курицы. Но  с  клыками. Со  стертыми – принимающий  пищу  через  трубочку. Ничуть  не  осененный  Знанием.
- Но  менявший  в  ихнем  обменнике  сто  долларов. – Слегка  подпрыгнув , Павел  Ямцов  довольно  скоро  приземлился. – У  девушки  в  окошке  было  написано  на  лице: «откуда  у  него  столько? На  кого  он  работает? Динозавр , как  динозавр , но  крошечный  и  при  деньгах – его  опасно  оставлять  без  присмотра». Короче  говоря , это  заговор.
 Он  не  от  мира  сего. Не  от  мира  того. Сам  по  себе. Завороженный  окружающим. Плюющий  на  это. Капля  в  море.
  Капля  нитроглецирина.   
- Блюз , Паша , – попросил  Мартынов , - спой  нам  свой  блюз. Главную  тему , где  не  о  тебе. Я  верю , что  не  о  тебе. Он  прочитал  нам  стихи , а  ты  спой , проговори  словами , но  с  надлежащим  настроением. Сделаешь?
- Ни  за  что. 
- Я , - сказало  Оно-Моно-Кри , - читало  вам  стихи , напрягало…
- Подумаешь , - фыркнул  Ямцов.
- Трава  не  шелестит , - процедило  Оно-Моно-Кри. - Она  скошена.
- Намек  понятен , - кивнул  Ямцов. -  Поэтому  вынужден  подчиниться. «Я  был  один – йе. Стоял  один – йе. Но  не  стоял – йе. Мой  господин – йе-йе». Хватит?
- Мне , да. – Мартынов  покосился  на  Оно-Моно-Кри. – А  вам? Повторить , закрепить , пойти  на  развитие?
- В  этом  нет  нужды , - промолвило  Оно-Моно-Кри. - Однако  я  поощрю  его  аплодисментами.
 Глухие  хлопки , разбегающиеся  звуковые  волны , рая  я  не  достоин, ада  я  не  заслужил , оставьте  меня  пока  на  земле , у  Вас  в  запасе  есть  волшебный  удар  из-за  угла , но  разрешите  мне  еще  какое-то  время  поспать  с  открытым  ртом. Проснувшись , я  его  сразу  же  закрою. Прежде  обычно  закрывал. Лежал , как  срубленное  дерево  и  отдыхал  от  дел.
  Не  затаивая  в  сердце  реактивную  грозу.
  Выпивая  не  для  того , чтобы  забыться.
  Чтобы  найти.
- В  наших  кругах , - сказало  Оно-Моно-Кри , - также  есть  привычка  петь  блюзы. У  моей  девушки  Варвары  отсутствует  третья  грудь , и  я  ей…
- Она  не  была  бы  лишней , – заметил , перебивая , Ямцов.
- Но  она  отсутствует. Не  нащупывается  и  не  просматривается. А  вы? С  вами  не  так?
- Вам  хочется  меня  пощупать? – побледнел  Ямцов.
- И  не  мечтайте. Отстаивайте  свою  самобытность  с  кем-нибудь  более  подходящим  для  обуревающих  вас  отклонений. Вы , Мартынов , не  с  ним?
- Я  бдителен , - промолвил  Мартынов.
- Одобряю. Поддерживаю. Ухожу , передавая. – Расстегнув  куртку , Оно-Моно-Кри  вытащило  из-за  пазухи  объемный  сверток. – Это  вам. Я  не  проверял  у  вас  документы , но  интуиция  меня  не  обманывает – вы  Мартынов.
- По  свидетельству  о  рождении  я  прохожу , как  он.
- Отлично , - сказало  Оно-Моно-Кри. - Берите  и  думайте. Думайте  и  берите. Но  берите  в  любом  случае.
- Пожалуй , возьму…
- А  мне? – обделенно  воскликнул  Ямцов. – Мне  опять  ничего?! Погано , господа! Я  бы  заорал  погромче , но  боюсь  кровь  горлом  пойдет.
- Будет  жаль , - вздохнуло  Оно-моно-Кри. 
- Не  пытайтесь  мне  солгать. Я всем безразличен , всеми  давим , я -  зомби , полностью  подчиненный  воле  Колдуна , благослонно  смотрящего  на  приходящих  ему  помолиться. В  храмы , мечети , часовни – в  придуманные  миры. Мы  подбрасываем  монеты  удильщикам  книжных  истин , не  стяжаем  даров  Святого  Духа , безропотно  заходим  в  Троянских  коней. С  конями  напутал. В  них  проникали  в  город  будущие  победители.
 Не  в  них , Павел , а  в  нем , в  одном , работа  Эпея , идея  Одиссея , судя  по  числу  залезших  в  него  героев , он  был  чуть  ли  не  из  резины.   
  Елена  надувала  губы , Лаокоон  взывал  к  осторожности , специально  сдавшийся  в  плен  Синон  выпускал  соратников  колоть  и  рубить: откроем  ворота , впустим  остальных… как-нибудь  справимся  сами. Поспешу  усомниться. Приказываю не  раскисать! Храбриться! С  энтузиазмом  идти  на  смерть! красный  пот  бегемота… выступил? на  мне? на  вас , на  всех , меня  не  сломить , вы  самоотверженны , как  мой  отец , я  с  ним  на  короткой  ноге , Ахилл  надежный  друг  и  выдающийся  солдат , он  искрошит  сегодняшнюю  ночь  в  сверкающие  щепки , проявляя  в  обостренной  форме  свою  воительность , размахивая  оружием , тряся  ягодицами , у  нас  погасла  лучина , мы  чудом  не  загорелись  в  желудке  этого  урода , чего  не  хватало , того  и  не  хватило… что? придется  убивать. Выходим.
- Пойдемте? – предложил  опустивший  глаза  Павел  Ямцов. – Я  не  тебе , Мартынов. Ты  оставайся. Грызи  замороженные  пельмени. Дело  твоего  спасения – не  наше  дело. Приветствуя  живущие  в  тебе  бактерии , мы  с  товарищем  удаляемся.
- Верно , - согласилось  Оно-Моно-Кри. - По  глубокому  снегу , в  костюмах  химзащиты , придерживаясь  политики  невмешательства  в  ваше  дознание… причин. Но  каждый  сам  по  себе.
- Прощаясь  с  мгновением , - пробормотал  Ямцов. – С  любым. Долго. Попирая  рассудочность , как  отключающую  систему.
- Мудаками  рождаются , - сказал  Мартынов. -  Мудрецами  становятся.
- Благодарю , Мартынов , - кивнул  Ямцов.
- Поверишь  мне , поверишь  и  в  счастье.
- Я  вызвал  лифт  и  вот  он  тут , - показывая  на  раскрывшуюся  кабину , сказало  Оно-Моно-Кри. – Я  зайду , вы  за  мной. Вы , Мартынов , за  ним?
- Не  имею  позволения  свыше. По  грехам  моим.
- До  свидания , Мартынов.
- Удачи. И  тебе , Павел , тоже.
- Шел  бы  ты… Поехали! Мне  первый , а  вам?! Ну  и  жмите! Да , у  меня  не  меццо-сопрано , обычный  голос , я  и  сам , как  ни  крути, из  мещан , но  я  не  покорюсь , не  признаю  первичность  материального , чего? ничего. Едем  и  едем… 
 Из  шахты  доносились  возмущенные  реплики  Павла  Ямцова , одолеваемого  приступами  дурноты  и  не  понижающего  градус  стремлений , он - бык , подумал  Мартынов , вокруг  него  кодла  матадоров, у  них  вседозволенность , у  Павла  Ямцова  лишь  мощный  лоб , предохраняющий  от  протыкания  шпагой  недоразвитый  разум - постучите  по  нему  эфесом , выбейте  под  ним  треугольники  тьмы  и ромбы  света , Павел  Ямцов  владеет  бычьим  умом , для  буддиста  это  было  бы  комплиментом , я  разворачиваю  сверток , цветы  лотоса , умирая , белеют , они  на  берегах  Двины , пачка  бумаг  у  меня , заложившего  крутую  петлю  перед  оседанием  на  диван… я  отдавил  яйца  солнечному  зайчику.
  Немезида  воздаст , Деметра  посочувствует  и  закалит  в огне – Мартынов  пробегает  глазами   первый  лист.         


                «Уважаемый  господин  Мартынов.
 Восклицательный  знак  не  ставлю , не  хочется – при  всем  моем  уважении  и  отсутствии  личного  знакомства. Мне  не  известно  играете  ли  вы  на  контрабасе , как  на  банджо , положив  его  на  колени , но  о  вас  самом  я  слышал. От  человека, которого  вы  не  помните – он  уверял  меня , что  это  так. Вы  не  встречались  с  ним  у  основания  Вселенского  Сердца , не  сидели  на  широком  подоконнике  в  позе  лотоса , однако  мое  произведение  передаст  вам  именно  он. Я  ему  верю. Он  тоже  мне  доверял , пока  я  его  не  обманул, сказав , что  для  принятия  буддизма  также  необходимо  обрезание. Но  вас  это  не  касается.
  Изучив  оказавшиеся  у  вас  листы  бумаги , вы  можете  поступить  с  ними  по  своему  усмотрению. Сжечь? Пожалуйста. Отправить  кому-нибудь  еще? Не  возражаю. Меня  самого  их  судьба  больше  не  занимает.
  Первоначально  я  решил  озаглавить  написанное «Хроники  хроника» , но  затем  остановился  на  «Размышления  крещеного  натурала  о  дикобразах  и  фатуме». Они  плод  большой  работы , ведшейся  на  протяжении  нескольких  сложных  для  проживания  лет. Мысли  переплетаются  со  стихами , признания  с  женщинами , диалоги  с  самим  собой  переходят  в  беседы  с  боевыми  товарищами  по  розыску  скрывающегося  счастья. Их  имена  вам  ничего  не  скажут. Даже  легендарного  Семена «Ракеты» , удалившегося  на  Холмы  и  вернувшегося  оттуда  с  вогнанным  под  сердце  цветком. О  Максиме  Старикове  и «Еноте» , Филиппе  Осянине  и «Таране»  нечего  и  говорить.
  Они  лица  заинтересованные. Им  объективно  не  оценить. Ваша  независимость  суждения  вкупе  с  незаурядным  вкусом  способна  на  большее. Да. До  свидания.
P.S. Эпиграф  для  данного  набора  откровений  был  написан  мной  в  психиатрической  лечебнице , где  меня  год  или  два  необоснованно  держали  бездарные  исполнители  Темной  Воли.
  В  будущем  с  них  несомненно  спросится , и  дававшие  клятву  Гиппократа  доктора  поймут , насколько  же  зря  они  испробовали  на  мне  подчеркнутое  ими  из  Кодекса  Торквемады.
  Орлы  полетят , кокосы  посыпятся.
  Прикованный  к  кровати  наручниками  ударит  врагов  ногой.
  Рыцари  проснутся. Освобождение  придет”.      

  Под  раскидистым  деревом , распоряжаясь  собой  не  для  малости - практически  под  баньяном… предвкушая  просветление. Комары , мошкара , если  бы  не  отмахивался , лицо  бы  распухло , покрылось  гималайскими  возвышениями , поведало  об  исключительной  экстраординарности  обладающего  им  человека , камень  с  его  души  не  упал – куда-то  откатился. Думаю , недалеко.
  «Уважаемый  господин  Мартынов»… мне  понравилось. Достойное  обращение. За  обретением  смех , за  потерей  он  же , включайся , память , уводи  коня  у  дьявола , поступи  так , чтобы  я  ликующе  простонал – я  вспомнил  доставившего  мне  сверток… я  видел  этого  Оно-Моно-Кри  на  Мясницкой  или  в  Кинешме , распродающим  джазовые  пластинки  или  кормившим  из  шапки  индийских  гусей, нас  с  ним  окружает  единое  бесконечное , мы  оба  выслеживаем  истину , как  добычу ; отхлебывая  обжигающий  кофе , я  приступаю  к  основному  чтению.   



    «Размышления  крещеного  натурала  о  дикобразах  и  фатуме»


                Гниды , уроды!
                девок , свободы!

  Черный  романтик , воя  от  сытости , обходит  себя  по  прямой , подставляясь  другою  щекой  пощечине  редких  мостов. Умеет  владеть  автоматом.
  На  деревенской  свадьбе  отбывая  тяжелую  повинность  жениха
 черный  романтик   бьется  при  помощи  слов  с  конным  отрядом  причин  ,загнавших  его  в  седину. Черный  романтик  будет  стоять  на  посту , даже  когда  у  него  нечего  станет  стеречь – в  глаза  ему  смотрит  змея.
  Вставшая  во  весь  рост.
  Водка  делает  сильней  и  бедней. Оранжевый  араб  рыдает  навзрыт  с  бомбой  на  поясе. Избирательно  теплый  климат  скребет  лицом  по  затылкам  и   работящим  эвенкам  шлет  оттуда  приветы. Ему  бы  прорваться  на  волю , но  его  песни  допеты  еще  до  того , как  он  вышел , чтобы  на  благо  работать.
  Он  в  тиграх , мудрах , эвкалиптах - он  чувствует  силы  потопать  радостно  и  повсеместно , а  вот  снаряжавшим  эскадру  за  нею  следить  интересно  только  по  будням. 
  Круги  под  глазами  плывут , обгоняя , набитый  трухой  галион. Следом  за  ними  лишь  сон , ведущий  рассказ  о  тебе , может  успеть  не  отстать , отдав  нерушимость  волне , едко  сменившей  окрас , стремясь  обогнать  пустоту.
  Выйди. Останься. Вспомни , зачем  поутру  я  уходил  навсегда  и  возвращаясь , как  тать , верил  в  тебя  до  утра , наевшись  витрины  столиц , разъевших  мою  наготу. Если  я  снова  уйду , попробуй  меня  не  отдать - обратную  сторону  смысла  мы  драили , пачкая  ногти. Кусали  за  скользкие  локти , легко  проводя  свое  время. Потом  мы  с  тобой  домечтались  и  пухлые  губы  тюленя  к  нам  приближаются  ночью , мутной , как  стекла  кладовки - курс  полоумной  стыковки  с  травмоопасным  весельем  взят  почему-то  лишь  нами , узревшими  синий , лежащий…  поразительный  мир.
  Там  мы  отбросим  поводья. Был  бы  ветер.
 А  он  будет. Не  сегодня , пусть  не  завтра , но  иллюзию  соц-арта  он  растопчет  головой. Поздравлять  его  не  надо , он  поет  своей  косой  без  запроса  поцелуев  от  знобливых  остряков. В  тщетной  схватке  двух  полов  называть  его  судьей - всепустая  трата  слов.
  Жертвенность. Ноги.
 Они  ищут  привычные  кеды. 
 Уняв  себя  смотреть  на  твой  полет  отточенных  фантазий , я  становлюсь  себе  чужой  и  умолкаю  затаясь. Мне  отчего-то  твоя  грязь  милее  собственных  перил - я  говорю  здесь  только  боль , но  что  бы  я  не  говорил , я  разворачивал  корабль  к  тобой  открытым  берегам - сбежать  от  дани  этим  снам  мне  никогда  не  суждено.
  И  поползли.
  И  зачесались. И  написали  вслед  за  Дюрером  свои  варианы  Герба  Смерти.
  Трупы  целителей  еще  не  остыли.
  Капризный  крен  остывших  глаз  кропит  вчерашнюю  колоду , не  оставляя  дымоходу  ни  шанса  выплюнуть  вчера.
  Блез  Без  Паскаль , он  пас.
  Куда  его  без  дома  дверь , с  петель сорвавшись , занесла , он  даже  если  бы  хотел , в  себе  оставшись , не  найдет. Заместо  швов  подбросить  йод - лишь  только  кожу  раздражать.
  Ты  шагала  по  мне  и  голод  костей  давил  на  меня  изнутри. Не  с  той  я  родился  ноги , чтобы  перечить  огню , созвавшему  искрой  под  пресс  вечно  бесспорно  твою. Мою  одноцветную  жизнь.
  Цветом  ее  напоив , ты  не  ищи  в  ней  меня. Лучше  найди  мои  кеды – за  столом  кто-то  принц , кто-то  бомж , под  столом  все  равны , шакалы  ждут  падаль  удушенных  снов , попавших  под  пламя  дождя - я  выбираю  тебя. Ответственной  за  несудьбу. Тупые  дозоры  систем , привыкших  лежать  на  снегу , наощупь  стреляют  в  станок , печатавший  кости  мечте. Я  возвращаю  тебе  право  ее  хоронить.
  Фары  бьются  в  зренье  дальними  шипами. Я  бы  шел  за  вами , но  не  знаю , куда  вы   упрямо  шагали , лопаясь  от  шага.
  Мне  сбиваться  в  стаи  можно  при  условьях  только  бесспристрастных , в  прочих  малоясных  я  теряю  в  весе. Вы  меня  простите , в  вашем  интересе  я  наверно  вряд  ли  искупаю  сердце - пусть  сухим  пребудет. Кто  его  осудит? Что-то  у  вас  тихо. Кавалеры  просят  дам   отойти  от  них  на  время , объясняя , что  потеря  сил , улыбок  и  надежд  их  связала  по  рукам  и  не  только , но  на  дам  плохо  действует  словесность , позабывшая  воздать  комплименты  томным  взглядам. Раздевая  павших  рядом , они  славят  романтичность.
  Зимовщик  ушел  на  медведя. Я  замкнулся  в  бреду.
  Какая  чудесная  пара – по  одному  им  не  прожить , как  самолету  сбить  себя  не  суждено. Они   повстречались. Сегодня   сходили  в  кино , и  верно  кроватью  одной  они  ограничатся  завтра. Хотя  как  разложится  карта: не  очень  красивые  люди   по-прежнему  жмутся  друг  другу , ценят  пожать  чью-то  руку  и , продавшись  испугу , дышат , роняя  дыхание  на  всех  их  подставивший  случай , порвавший  улыбку  от  смеха , что  он  в  таком  сильном  почете. За  старание  в  быстрой  работе.
  Долю  за  боль , наносимую  мной  себе  самому , окропляя  собой  закрытую  дверь  в  бесполезную  даль  вручает  мне  ноль , наполнив  грааль  пыльной  слезой , взлетевшей  с  низин. К  себе  я  гоним. Но  где  этот   я? ночевал  дважды  в  день  в  коробке  от  города , отбирая  без  повода  у  собственной  гвардии  планы  решения  объявленной  партии, чья  предыстория  уже  грозит  санкцией , входящей  в  меня  последней   инстанцией , давшей  добро  на  конец.
  Рвотная  поднаготная…
  Плачь  мой  сердечный  рубец.
  Пой , пока  не  зарос. Люба , реликт , ты  поперхнулась  моей  головой… я  буду  безжалостен  в  своих  желаниях – тебе  надо , ты  и  хнычь. Солью  землю  поливая. Ты  кричишь , что  ты  такая? Я  согласен , нет  проблем. Но  к  тебе  сейчас  спуститься , разделив  с  тобой  мой  член , мне  мешает  моя  тень , прикрепленная  к  верхам – если  хочешь , я  подам  тебе  твой  же  ржавый  меч , на  котором  сквозь  цифирь  расписанья  наших  встреч  еще  что-то  проступает. Ты  такая… Кто  вас  знает – может , завтра  ты  проснешься  со  здоровьем  как  у  скал  или  даже  возжелаешь  всем  раздаривать  свое , половина  в  чем  моя – ну  короче , вот  он  я. Буйство , тантра , непрерывность: ты  зови  меня  в  себя. Там  я  быстро  наведу  злой  порядок – я  такой. 
  Мелкие  холмы  содрогаются , честно  звучащие  Голоса  срываются , у  меня  другие  цели , у  меня  другие  боги ; тот , кто  сдохнул  на  дороге , не  разделит  со  мной  хлеба.
  Отказаться  петь  дуэтом – нет , конечно , не  победа. Только  тиной  пораженья  эти  сдвиги  не  воняют.
 Завязываешь  борьбу  с  санитарами?  утомляешься  быть  Ромео? Ворожи… экономь – ты  создай  себе  запас , на  чьей  мощи   ездит  конь, обгоняя  недоделков , размагниченных  внутри. Собираешься  подумать? Но  ты  все-таки  смотри , чем  закончится  погоня  за  прихваченным  из  книг – понимаешь , что  ничем? Поздравляю , ты  постиг. Ты  гордись , таких  тут  мало – ты  и  сам  едва  дошел… зачем , почему… ты  должен  стеречь  свой  покой.
  Терпя  дожди  и  гвозди , в  тебя! они! зовут  принять  бой! вообще-то  ты  просто… сложнее! еще  сложнее!… любишь  видеть , не  видя , равнину , давшую  течь.
 Серьезный  здесь  на  тебе. О  чем  идет  речь? Я  опять  тебе  не  скажу. Ты  сам  не  хотел  протрезветь – Люба , реликт , приди , навести… у  тебя  такие  губы, им  всосать  меня  пустяк , я  ведь  даже  не  маньяк , возражать  мне  вовсе  нечем – кабы  ты  на  них  тату «Кого  встретим , того  лечим»  нанесла  еще  вчера , я  бы  вызнал , что  игра  обещает  быть  крутой. А  так  между  нами  случилось  сближение. С  маленькой  покосившейся  буквы.
  Беглость  соитий , гордость  одиночества - какой  же  он  молодой… однако  время  отпевать. За  себя  я  не  прошу , но , чтоб следующим  не  встрять  в  безнадежную  войну , ты  им  дай  понять , к  чему  приведет  твой  поцелуй: погуманней   надо  жить.             
  Мыслится , роется , копается , не  вышел  умом , возьму  энтузиазмом , душа  стояла  на  коленях – ей  так  привычней  объяснять , как  обращенные  деревья  внезапно  начали  ронять  свою  листву  на  плечи  дней. Тем  образуя  новый  круг , в  котором , сколько  ни  входи , не  заберешь  назад  испуг , приобретенный  между  строк  книги , вложенной  за  ширму , что   у  одра  навек  разбитой  тишины , шептавшей  мертвые  слова , когда  ее  мели  косой.
   Косой   ветра. Нестяжатели  о  ней. И  прикасаться  к  ней  рукой – себя  лишь  током  наполнять.
  Змея , гадюка , она  тоже  бывает  кормящей  матерью. Трезвенник  надрался  и  прозрел. Смерть  пока   в  ногах , но  подходит  выше. Школьницы  с  пакетом , слышатся  бутылки , дергает  ухмылки  мой  плевок  под  ноги.
  Там  смерть. Рассказы  о  пирсинге. Новеллы  о  секретах  йоги – методе  забыться  сразу , как  родился. Кто  еще  не  спился , подхвати  их  хохот.
  Лежу  на  земле. Надо  мной  стелится  туман. Даже  верблюды  уже  не  те.
  Обнаружить  самого  себя  в  икэбане  люда  скверно , но  не  худо. По-другому  страшно – сделай  вид , что  важно…  для  головы  удариться  об  стены.
  Имя  тех  событий  пахнет  сильной  свечкой. Да , душа , аптечкой  надо  обладать.
  Поход  троих  за  текилой , неодобрение  ошеломленных  телевидением , возобновление  отношенией  с  грудастой  скрипачкой , нас  женили  цепью. Цепью  объяснили , отчего  в  приливе  ныне  нет  отлива. А  когда  он  будет , выйдет  наша  сила , обрубая  пальцы…  всем , кто  к  нам  полезет.
  Кожа  с  нас  пусть  слезет. Но  одновременно.
  Я  их  любил  понарошку , они  об  этом  не  знали  и  как  бетонные  сваи  стояли  в  заученных  позах. Я  опасаюсь  все  чаще , что  при  ближайших  морозах  они  вдруг  нагрянут  гурьбою , тараня   мое  снисхождение. Собрав  по  сусекам  терпение , я  приготовлюсь  к  осаде. Мне  жалко  их  будет  зимою.
   Меня  тяготит  непостостоянство  размеров  летучих  рыб. Берег  снов , честолюбие  болезненных  умов , обескровленные  твари  в  жемчужных  фраках , предвзятая  оценка  успеха , в  колонну  сердцедробилок , давших  шоферам  работу , кто-то  вложил  свои  средства , чтобы  другому  народу  было  уже  неповадно  себя  защищать  рукояткой  секиры  со  странностями. Неуправляемой. С  собственной  внутренней  логикой – заткнуть  бы  очками  от  солнца  глаза  самозванного  солнца. Тогда  бы  блоха-справедливость  почаще  собой  занималась.
 Феодор  давно  на  носилках. Сейчас  и  ему  показалась  между  ветвями  асфальта  усмешка  хваткого  лета. Нервы , зачем  же  вам  спешка: налево  пойдешь – задохнешься. Справа  только  просветы.  В  них  ты  едва  ли  дождешься  рукопожатия  с  тенью.
  Переведите  для  меня  слово «любовь». Примите  во  внимание  мой  заряженный  Стечкин.
  Смейтесь , гнитесь , дребезжите – соблюдая  солидарность  с  упавшим  телом , приходится  сделать  движенью  знак  оставаться  на  месте. Станем  беречь  себя  сидя. Если  получится.
  Комплекс  установок , чтобы  жить , освещенный  паром  из  широт , мягко  уложивших  прямо  в  рот  горсть  ответов , смешанных  с  землей , продолжает  думать  за  меня , иногда  пуская  на  постой   легкую  подругу  тошноту , грудью  закрывавшую  проход  к  полному  явленью  правоты – ею  взбудоражены  умы. Шедшие  навстречу  Рыбе  Го.
 Так  угодно  Ему.
 Прилизанные  волосы , послеобеденный  храп , трамплин  у  каждого  свой. Мой  называется  ночь: в  этом  меня  превозмочь , честно  скажу  вам , нельзя. Я  выхожу  из  стены , при  мне  не  найдешь  и  рубля , но  я  направляюсь  не  к  ним , хватит  с  меня  и  ее , дарующей  голым  жилье  и  не  просящей  сплясать  взамен  вдруг  пришедшим  словам. Считайте , что  я  эгоист… эго-мразь , эго-пшик , но  я  вам  ее  не  отдам. Она  мой  единственный  крест , который  готов  я  нести.
  Испражняя  воздух  дымом  сонных  стычек , карканьем  отмычек  от  большого  завтра  и  приват-надеждой , что  возляжет  карта  точно , куда  нужно , волонтеры  дружно  лезут  на  свидание. С  символом  подъема , спрятавшим  название  ниже  по  течению  их  сухих  потоков. Сколько  будет  сроков , всем  найдется  дело – на  днях  была  суббота. А  может  и  вчера. Безумный  дважды-два  вновь  пропил  календарь. Что  дальше?  Подняться  и , как  встарь , рыбачить  на  прокорм  в  конторе  до  семи?
  Шуршать  чешуйками? Рыскать  за  радостью? К  Ирине , к  Николаю, вырабатывая  веру  в  лучшее – не  со  страха  убегая , не  ища  себя  в  завале , я  к  ним  еду , твердо  зная , что  мы  будем  делать  ночью. Будем  пить.
  Естественно. Без  градаций  на  медведей  и  медуз. И  мы  вряд  ли  встанем  утром – слишком  больно  приземляться. 
  Мне , им , Кабачку  Валерьяну , никому , помимо  Кабачка , ему  отдали  честь , он  отдал  концы , но  усилия  были  равны.
 Он  мыслил  в  последний  момент: жаль  не  снимают  кино , не  то  бы  любой  фестиваль  сделал  меня  главарем , дамкой , лауреатом , кто   же  въехал  в  проем  между «еще» и  «уже»? Кабачок  бы  и  рад  докричать , но  он  не  на  том  этаже. Ливнем  по  кочкам, страдать  давай  вместе , посмеешь  ли  ты  возражать? Я  бы  нашел , что  отдать , если  бы  взять  ты  смогла. Но  ты  предпочла  не  прийти , ставя  судьбу  на  попа , а  ведь  экспромты  ее  свергнули  многих  с  пути.
  Крупная  дробь  предпочтений  изрешетила  мой  покой. Не  облетая  стороной  запасник  выданных  минут , она  их  режет  на  обед , где  вместе  с  ними  подают  перелопаченную  тень. От  частых  взглядов  мимо  глаз. Так  это  принято  у  нас , мутивших  воду  языком. Нервы  в  перерывах  топают  ногой  по  законам  степа - на  столе  газета. И  под  ней  пространство  заряжает  в  память  ядра  постоянства  с  вялой  микросхемой , сдавленной  железом.
  Приплыл  ныряльщик – уши , как  зонты. 
  Бархатным  замесом  скрежета  и  пломбы  присмотревшись  к  утру , стали  безобъемны  выходы  наружу: лихорадка  стужу  обогреть  не  может.
  Щебечущий  бриз  неудач , обдувая  прострелами  скат  от  музык  до  жизненных  врат , гасит  свечное  тепло , всплетаясь  плакучестью  ив  в  необязательный  стук  колес  по  чугунной  прямой.
  Вестники  машут  рукой  о  приближении  стрел , пахнущих  кровью  разлук  с  теми , с  кем  ты  бы  хотел  строить  дорогу  домой , выпрямив  низкий  поклон. Дороге? Силе? ЛСД? Толпись , народ , изображай  из  себя  мудреца…  сквозь  бурелом  из  покойников  выйти  нестрашно , но  как? дорога , помни , не  кончайся , как  бы  ни  радостен  путь , он  еще  вытащит  клык.
  Из  камня  взовьется  родник. Будь  осторожен  тогда. Тебе  не  удастся , увы , смыть  их  осаду  годов - духи  остывших  холмов  любят  беседы  с  тобой. 
  Она , она , вон , вон , вон  она , обознался , перебрал , больные  почки  просят  пива - еще  почти  час , и  вдобавок  она  опаздает. Рука  сигареты  ласкает.
  Глаза  видят только  часы. Время  играет  за  черных , ехидно  смеется  в  усы , весьма  понимая , что  вечер  будет  длинней , чем  вчера. Свившая  завтра  заря  в  окна  заглянет  и  нам. Когда-нибудь , если  дойдем. Если  ее  мы  вспугнем , она  не  простит  середин. Свившая  завтра  заря  растопит  агрессию  льдин  когда-нибудь , если  дойдем. Если  с  дороги  свернем , обратно  вернемся  не  мы. Свившая  завтра  заря  поддержит  отвагой  зимы , осень  тащившей  к  весне , когда-нибудь , если  дойдем. Если  друг  друга  найдем , нас  не  заставят  темнеть.
  Пока  же  не  до  тебя. Объединенные  делом , тенором  и  будкой  недовольны  шуткой  с  хитрыми  краями. Им  мечталось  зваться  жесткими  парнями , ну  а  тут… тут… еще  одно  кофе  и  хватит. Я  в  себя  достаточно  верил. Сколько  бы  мне  ни  отмерил  почтенный  погонщик  свиней , я  уже  вволю  наелся  щедрых  на  встречи  затей  с  траурной  лентой  в  петлице. Я  знаю , зачем  этой  спице  нанизывать  воздух  на  мой – свисающий , мой , дорогой…  губы  прикрыв  бородой , я  удаляюсь  от  них. Мне  легче  хрипеть  одному.
  Кофе  одно , я  один , еще  одну  чашку  взять  могу , еще  одного  себя  неоткуда , смотрите  на  северо-восток – поворачивал  автобус , люди  с  ним  налево , как  слова  припева , бодро  повернули. После  стало  хуже. Их  не  обманули , просто  по  программе  время  петь  обрыву. Выйти  в  гости  к  мылу  всем  придется , всем… нам? вам  документы? Читай , листай , ворочай – танцуем  под  уличной  елкой , свою  нам  устраивать  лень , и  вот  завершается  день , ведь  неспроста  так  светло. Куранты  зубами  стучат. Наверное , лишь  для  того , чтобы  мы  знали  когда  пробкой  в  луну  запустить. Музей  отказавшихся  ныть  нас  примет , как  экспонат , который  не  будет  мостить  слезами  тропинку  назад.
  За  одержимость  терпеть  еще  один  новый  год.
  Он  один , я  один , чашка  одна , я  встал. Теряя  капля  за  каплей  человеческий  облик – руки  в  боки , ноги  в  лужи , мне  сегодня  не  до  стужи , настроению  приснилось , что  я  выдержу  бомбежку , напугавшую  до  жути  косоглазую  матрешку  из  отряда  желтых  стран. В  постановке  мрачных  драм  мы  статистами  не  будем.         
 Выжженный  загаром  пятнами  по  шее  провисал  на  рее  длинноногий  карлик. С  чаяньем  о  встречном  благородном  взгляде.
 Волны  шили  в  море  дело  капитану , он  стоял  и  думал , что  по  барабану  ему  те  три  карты. Да  и  всю  колоду  бросил  бы  на  нарты… подъезжай  к  нам  в  гавань , подвози  конину , солнце  хочет  жизни , ну-ка , ветер , свистни , побренчи  им  в  ухо , чтобы  дверь  от  самой  крайней  точки  слуха  потеряла  петли , рухнув  прямо  в  кости  флага  их  эскадры , а  затем  на  вечность  усади  за  карты – карамба , канаста , терц , белот , хижина  без  потолка  с  сочувствием  смотрит  в  глаза  нескольких  нищих  хозяев , достигнувших  работорговлей  печали  зеленого  вепря.
  Истерические  припадки , неизъяснимые  движения  характера , комиссары  встревожены.
  Тянулись  мутанты  к  карману.
  Гею  Упогею  бы  пожить… вот  бы  упасть , но  никак , не  всякому  здесь  басурману  можно  довериться  телом.
 Мечты  о  цветном  интерьере  часто  приводят  к  тяжелой , пахнущей  кровью  потере.
  Чистые  рыбы  плывут. Ах , ах… Халахим  Баранчак  на  Манежной. Он  несет  в  барсетке  два  молочных  зуба , сломанную  бритву  и  листок  от  дуба, росшего  веками  около  крапивы – выучив  романсы. Острые , как  вилы.
 Я  в  остервенении.
 Пас  коровок  пастушок , песенки  играл , но  теперь  идет  душок  от  его  цимбал. Не  поздравить  с  Рождеством  парня  никогда , он  лежит  уже  совсем  во  поле  без  сна. Видеть  сны  ему  нельзя – ангел  запретил. Как  же  рано  молодежь  выбилась  из  сил.
 Но  город  жив! могуч  и  пьян!
 Червонцы – чтобы  золотые. Патроны – чтобы  боевые. Ну , что  еще  мне  пожелать… гонять  апостольской  метлой  любую  мысль  о  том , что  знать  мне  нужно  многое  о  снах , летящих  с  голодом  в  сердцах  дорогой  дальней  от  границ , в  которой  мне  пристало  быть.
Для  обниманья  этих  птиц  не  хватит  рук. Их  клювы  головы  не  гладят… что-то  я  подозрительно  трезв , в  программе  наметился  сбой , лоб  мне  пощупай  рукой - у  меня  предвкушение  транса  , не  меньше… температура , как  надо? 
  На  подступах  к  мозгу  засада.
  Ток  перекрыли  враги.
  Лам-пам-пам…
  Ты  все  же  звони  по  03. Пусть  они  разом  зальют  нужный  мне  окислитель , чтобы   я  снова  иконку  смог  покрестить  поцелуем. Надеюсь , они  уже  близко.
  И  с  ними  главный. С  букетом  и  наганом.
  Я  подожду  открывать.
  Промедление  безотчетно - со  скоростью  слезы  бросаюсь  на  закон: внизу  гора  Афон , а  сверху  щипачи , громящие  судьбой , как  сытые  врачи , не  тронутый  предел , оставленный  дышать. Помочь  им  подмешать  в  его  строенье  страх – не  помогу… борясь  впотьмах  за  каждый  луч , пришедший  не  от  них.
 Освежившись  бутылочкой  бренди. Не  отличая  сновидений  от  галлюцинаций.
 Вы… Я. А  они? Материалисты   так  не  умеют. Сутенер  луны  думает  взасос. Он  берет  за  ночь  центр  всех  полос  и  гремит  ключом, вырванным  из  дня. По  ветру  склоня  нервы  и  усы , его  губы  пьют  тень  лесной  росы: белую  во  мгле. И  вода… вода  в  воде  слоями , дремавшими  и  нет , ложится  под  рассвет , готовя  сеть  волны  для  будущих  атак  покинутой  луны , которая  взойдет  ночным  щитом  опять – нам  всем  не  избежать  фатальных перемен.
  Да  будет… именно  так  и  будет , осень  входит  в  лето  посвистом  по  крыше , задирая  выше… бурей  платье  зноя – вечер  носит  траур. Видя , как  у  моря  лопаются  глади.
  Прикоснувшись  к  шторму  краешком  сознанья.
  Пишутся  воззванья  кисточкой  из  ливня  и  над  пешим  людом  борются  за  крылья  прошлые  удачи , ставшие  обузой – разминувшись  с  лузой  хмурого  сегодня.
  Какие  у  мертвых  дела?
  Не  размышляй  о  ране. Чувствуй – везде  тишина. Охранник  в  шикарной  панаме  и  тот  не  забыл  о  культуре , шагая  вприпрыжку , но  тихо. Смерть – ты , конечно  же , лихо. Равнение  с  жизнью  ты , впрочем , не  держишь , а  я  сон , я  пропан , я  крысиная  шапка , я  вынырнул  из  воды  и  посмотрел  как  они , топчут  свои  берега , размножают  пустые  слова  и , бросая  друг  друга , собирают  пикет  возле  лба. Я по-шпионски  притих , изучая , зачем  это  им – столь  уверенно  всаживать  клин  между  согласен  и  нет. Выяснение  шло  без  прости , как  будто  отважный  корвет  встретил  в  конце  перехода  подлодку  нечестного  хода – вздыбившись  шерстью  наверх , готов  он  ее   отодрать. В  гонках  по  кромке  покрытия,  в  чьем  содержанье «Бесаме» , устав  брататься  в  нищей  мгле  с  пришедшим  выпить  хитрым «Мучо» , кладет  закладки  между  глаз. Между  согласен  и  нет. Сгребая  смыслы  в  одну  кучу - щенки , волчата , слюнтяи, убийцы , дунул  ветер , пошел  дождь – я  остался. Я  не  мог  кричать: «Вперед!» , я  старался , чтобы  связка  «да»  и  «нет»  была  рядом  и  мои  угрюм-глаза  стали  взглядом.
  На  пустую  сеть  ловил  полный  голос, выбирая  целью  сил  женский  волос – я  одурел. Наверно , такая  судьба.
  Жил-умирал , не  пытаясь. Отсесть  подальше  от  урны. Но  годы  не  подцензурны  нежданно  пришедшему  миру  в  драных , коротких  портках , пугающих  этим  решеньем  скупщика  старых  папах , бранящего  вздохом  цветы – на  сыпком  кургане  утрат , ржавеющим  искрами  лат  конницы , признанной  гвардией  давней , холодной  весной.
  В  глубине  души – воля.
  На  ободранной  пятке – тарантул. Дикарь. Атеист. Он  не  ищет  себе  подходящей  религии – он  похитрей. Поопасней.
  Я  выпью.
  Ракета  поддержит.
  Глотки  становятся  больше , огни  все  тише  и  тише , движенья  хакерской  мыши  и  те  уже  поспокойней.
  Амбалы  танцуют  румбу , солнце  садится  на  дно , одевается  шторой  окно , в  зоопарке  храпит  редкий  вид.
  Собаки  идут  по  мосту , под  которым  дремет  состав , поднаторевший  в  делах – никчемных , тупых  и  больших.
  В  больнице  закончен  прием , хирург  считает  круги , сквозь  слезы  шепчет: «прости»  тому , кого  он  упустил.
  Босота  готовит  поджог , лениво  и  как-то  не  так , сейчас  для  них  прибыль  пустяк , слипаются  звери-глаза , даже  младенцы  молчат , им  по  нутру  видеть  сны  о  будущем  стойкой  страны.
  Семену  Ракете  попроще. Антиобщественный  тип  в  столице  спит , как  тень  звезды , спокойно  перешедшая  на  ты  с  любым  подвластным  ей  кошмаром – все  попытавшиеся  скрыться  теперь  горбатятся  задаром  и , потеряв  надежду  победить , без  роздыха  махают  опахалом  над  ней  и  над  ее  союзным  войском , еще  вчера  предупрежденным  об  осадках.
  Свои  выходят  вместе  поутру , ложатся  на  промерзших  за  ночь  лавках  и  гонят  прочь  худое  настроенье.
  Падает  снег.
  Рожают  бомжихи.
  За  колонной  сипло  шипит  мой  дорогой  поручитель. Вместо  меня  он  на  китель  принял  нашивки  за  подвиг , чей  результат  ему  вышел , как  если  бы  опытный  сводник  свел  электричество  с  каплей  из  кем-то  наплеванной  лужи.
  Я  вижу – ему  уже  хуже. Размазанный  контур  движений. Семен  не  урвет  себе  долю , ему  не  до  новых  стремлений , он  должен  платить - чем  же? чем? в  цельном  клубке  микросхем  все  роли  расписаны  загодя.
  Закрой  варежку , открой  сознание. Заботясь  об  окружающих , я  решил  успокоиться. Снять  бунгало  на  полюсе. И , отыскав  в  своем  голосе  весьма  безопасные  ноты , загрузил  барахло  на  корабль , отходящий  под  вечер  субботы – в  сторону  тихого  севера , где  гало-ростки  чека-клевера  поднимают  белые  флаги , во  всем  подчиняясь  влиянию  офицеров  классической  влаги , замерзающей  в  силу  приказа  их  гнойных  болезненных  связок.
  Закрывая  глаза  хотя  бы  на  треть , можно  суметь  не  так  быстро  седеть , глядя  на  эти  рельефы , ровные , как  автодром.
  Если  объявлены  трефы , а  у  тебя  одни  красные , красивые , только  напрасные – ты  не  скули  на  судьбу  и  не  суши  удила. Вопросы  зачем? почему? здесь  не  проходят  в  ферзи – лучше  сиди  и  играй. И  картой  поменьше  свети.
  Где  нагуаль? где хранитель? в  какой  он  птице  или  рыбе? Здравствуй , Тамара.
  И  вспомним , и  примем , и  понесемся: заправив  медом  черный  ящик , мы  поднырнули  под  вчера. Там  через  битум  проросла  цепочка  нами  связанных  лучей , пробившая  дорогу  нам  за  счет  напора  тех  ключей. От  каждого  из  шести  дней  Гахамбары.
  Нам  удивились? йес , вовсю – и  вызвав  многоглавую  струю , направили  на  нас  ее  копье. Но  мы  бежали , как  ошпаренный  гепард , сбивая  с  ног  хмельное  мужичье , и  их  решимость  попросилась  на  покой.
  Потом  они  подумали  сильней.
  Войдя  в  контакт  со  сгинувшей  землей , в  которой  жили  те , кто  поумней , они  слезами  вызнали  ответ , что  надо  им  искать  заветный  клей , умеющий  решать  любой  вопрос. Однако  не  подумав  крикнуть SOS , мы  нагрузились , чем  хотели  и  ушли.
 Готовьтесь. Мы  когда-нибудь  вернемся.            
 Мы , мы. Ты , ты. И  я. Немного… по  повеленью  Иня  с  Янем , веселых  в  общем-то  парней , ты  клавиша  из  тех , что  почерней.
  Я  белая , как  сердце  темноты. Но  несмотря  на  разную  окраску  на  нас  тут  давят  чьи-то  пальцы  и , делая  бездарнейшую  связку  из  наших  совместимых  падежей , они  ведут  широкими   мазками  мелодию  отпущенных  полей , летящую  над  ними  без  дождя , с  запретом  разделить  на  «ты»  и  «я»  глупейшее  на  свете  слово  «мы».
  Томная  саламандра.
  Слепой  дятел.
  Высшие , тайные  сферы – мне  туда.
  Ты  не торопись – выплюнул  язык , бежал , но  мои  черти  на  таможне  нежданно  отпросились  на  покой , и  вот  теперь  шлагбаум-аналой  не  хочет  подниматься , хоть  ты  тресни. Семен  сказал: «сейчас  не  до  тебя. Я  даже  моей  суженой  невесте  не  выдам  такой  пропуск  задарма: тебе  придется  разрешать  свои  дела  бумагой, что  весомее  страниц. Библейских , прочих , я  не  намерен  тебя  как-то  принижать , и  мне  твое  паденье  ниц  пойдет  на  пользу  в  степени  нуля. Но  если  ты  не  понял , о  чем  я  твержу  со  всем  возможным  пиететом , ты  вряд  ли  доберешься  до  границы.
  Кефера. Бина. Тиферета. Других  отделов  древа  Сефирот… урод! И  все. Урод! Воскликнул  я , строча  из  пулемета  по  пагубным , бесплотным  кораблям - позвольте  подсказать  мне , как  вы  правы , бросаясь  в  адский  омут  не  собой  и  наслаждаясь  ветреной  игрой , где  проигрыш  оплатят  вам  поболе , чем  если  бы  сыграли  пять  тузов , не  видевшие  смысла  в  тихой  ссоре , чьи  отголоски  выбили  стекло, болевшее  душою  за  того , кто  рисовал  на  нем  открытые  глаза: выбираясь  из  дома  по  графику , связанном  с  куплей  продуктов , долго  стараясь  из  пунктов  выбрать  те , что  попроще , он  загляделся  на  камни  и , поддаваясь  их  мощи , грубо  сменил  свое  имя  без  консультаций  с  родными. Как  бы  его  не  просили , им  не  найти  его  слова. Быстрого , словно  развязка… трилогии , снова  шагавшей…  по  первой. Между  прогнозами  ветра. Чем  раньше  оплачена  лепта  в  едва  ли  всеобщее  дело , тем  и  добыча  богаче – только  хватать  ее  тело  надежнее  будет  в  перчатках. Вечность  проведшему  в  прятках  это  понять , как  присвистнуть.
 И  подмигивать , кривится , подмигивать.
 Мне  неустанно  подмигивал  серый  глаз  Дублина. Города , где  была  куплена  на  сдачу  от  сделки  со  временем  тропинка  из  теплых  морщин , собой  уводящая  в  ночь  чем-то  голодных  мужчин  в  мутных  спросонья  очках.
  Шлюхи , стоя  под  мостом , прячут  натруженный  лав  от  света  патрульных  машин , Патрик  хохочет  над  ним – над  тем , у  которого  день  кончается  вместе  с  женой , зашедшей  его  подобрать.
 Он  не  настолько  святой , чтобы  по  линии  жить.
 Целясь  себя  сохранить , луна  облетает  толпу  ярких , как  явь , фонарей – гонит  засушье  во  рту  к  пабу , ранимой  звездой.
 Дублин , ты  будешь  со  мной , если  я  все  же  вернусь?
 Я  ведь  похож  на  тебя. Я  ничего  не  боюсь – моего  задания  суть  смотреть , как  плавится  ртуть  в  карманах  желающих  брать.
  Главный  из  них  молодец , желтый , дородный  купец , сменявший  дешевый  текстиль  на  ягоды  прежних  полей  и  на  крапленую  пыль, знавшую  больше  отцов , почему  на  дороге  домой  осталось  так  много  рубцов.
  И  зачем… зачем  на  детскую  коляску  поставили  компактный  пулемет , все  тот  же , для  разгона  кораблей , и  гусеницы  намотали  на  колеса. А  все  затем , что  в  ней - с  задатками   усмешки  камнетеса -  совсем  еще  нетронутым  младенцем  возили   невозможного  меня.
  Мне  это  было  нужно.
  Я  и  тогда  смог  догадаться , что , если  хочешь  здесь  остаться , необходимо  круто  пободаться , как  завещал  папаша  Дарвин. Я  и  сейчас  свои  прекрасные  игрушки  храню  под  боком , однако организм требует  отдохнуть  от  жизни. Крутясь  за  компанию  с  круглой  старухой  Землей ,  желания  крикнуть «Отбой!»  зачастую  больше , чем  надо. И  когда  черноусый  буддист  повис  на  лозе  винограда , я  понял  его  постоянство.
  Первоклассный  вариант  уйти  в  одиночное  пьянство  он  так  и  не  обнаружил. А  это  решает  многое.
  Куда  все  едут , я  иду. Лениво , как  поломанный  будильник. Уподобляясь  ушлому  костру , решившему  не  печь  чужое  мяса. Но  иногда , пускаясь  в  дебри  пляса , я  продолжаю  думать  о  тебе , три  года  обещавшей  мне  согреть  мою  к  зиме  пришитую  натуру.
  Я  часто  вспоминаю  эту  дуру.
  А  в  остальном  движение  по  плану – кричу  вовнутрь  и  слышу  в  сердце  эхо  от  сыпкого  разлома  площадей , построенных  в  расчете, что  быстрей  их  строить  будет  лучше , чем  никак. И  сваи  все  по-прежнему  дрожат , вникая  в  то, с  кем  сделан  первый  шаг  по  гладкому  настилу  рубежей , грозящих  обратить  тебя  в  следы  застигнутой  на  паузе  свечи.
  Я  ласково  прошу: «ну , помолчи» , но  скоро  я  скажу  себе: «Заткнись». Сызмальства  глотая  пыль  парадных  входов , грозно  замирая  в  недрах  паутины. Юные  седины  провисают  сетью  над  косым  пробором , ставшим  к  лихолетью  зябликом  в  пустыне , предлагая  крылья  за  стульчак  в  кабине  транса-дилижанса , лепестки  от  шанса  оторвав  со  стеблем.
  Запечатав  в  конверт  настроение , я  отправляю  его… женщине , пившей  вино  вместе  со  мной  натощак , на  тратя  вниманья  на  лак  своих  побледневших  ногтей. Скорость  почтовых  людей  имеет  значенье  сейчас , когда  мой  туманный  огонь  во  многом  почти  что  погас , и  заскучав , захотел  вливаний  от  прежних  минут. Если  меня  там  не  ждут , холод  его  доклюет.
  Дожмет , додавит , до… до  в  мажоре , огонь  туманен  и  простужен, Семен  Ракета. Проснулся , не  уснув , на  взлетной  полосе , раздавленно  пустой  от  скачек  по  себе  прозрачных  колесниц  с  колесами  из  дней , которых  не  собрать  в  клубок  семи  морей , мельчавших  подо  льдом , надетым  для  ходьбы  простуженным  огнем , слизавшим  все  следы – утрамбована  временем  неровность  во  взгляде  на  призраки, державшие  свечки  над  городом , когда  он  жужжал  черным  оводом, ночь  продавая  уставшему  за  каплю  его  нетерпения  придать  направление  звавшему…  шороху , полному  накипи  от  плоских  касаний  стыдливости. Искать  незаслуженной  милости – улицы  мыть  своим  знаменем.
  Вымпелы  с  гербами , будки  с  пирогами , и  на  синем  небе  снова  метастазы. Вот  бы  мне  вернуться  и  забыть  приказы , в  чьих  обоймах  ветер , много  белых  пятен , ну  а  дыр  чернее , вскормленных  к  оплате , на  порядок  больше. Может , мне  потоньше  резать  себе  киви… или  выкрасть  пушку  и  отдать  зеленым - не  инопланетным , а  бойцам  за  живность. Или  мне  бездетным  подарить  свой  поршень?
  На  вас  морские  сапоги? Сердцевина  взрывной  волны – естественная  среда? Обитания , да… втыкая  понемногу  катеты  в  отвислые  бока  гипотенузы , Ракета  закупорил  шлюзы , дарившие  наинежнейший  плод , когда  по  ним  бродили  искры , ныряя  в  сумасшедший  хоровод  неназванных  космических  систем , чтобы  в  потоке  упокойных  схем  найти  самоназначенный  источник  в  любой  из  точек  тех  координат , что  в  темноте  умеют  проорать  с  потугой  в  мириады  ватт  о  сумрачном  нежданном  возвращенье  переболевшего  собою  иноходца , успевшего  сглотнуть  кусочек  солнца , запив  его  роскошной  тенью  межзвездной  триумфальной  арки.
  Ракета  прибыл  с  завещаньем , где  были  сплошь  одни  помарки  на  несколько  рифмованных  страниц , и  те , кого  еще  не  обнимал , в  него  прицельно  мечут  взгляды. Он  согласится? Ну , конечно.
  Любовь… моя…
  И  твоя…
  С  трудом  мне  дышится  под  вами. Слезами  сжигая  мосты  от  расплаты  до  состоянья , когда  будут  рады  не  только  тебе , но  даже  ты  сам , ты  заслоняешь  спиною  экран , где  продолжается  ночь , собравшая  боль  из  твоих  не  переживших  двоих  слишком  заточенных  стрел.
  Коронованы?
  Истинно  так. Коронованы  деревом  с  корнем  в  глубинах  прадеда , чья  неуступчивость  сгладена… сглажена!… добрым  к  нему  отношением. Мы  поднимает  себя… вверх – обоюдным  кормлением. Хлебом  и  крепким  объятием , нас  превращающим  в  целое.
  Серое  или  белое. Щедрое  к  нам  до  раскаянья.          
  Ты  бы…
  Я  уже  не  женщина. Ты  бы  дернул  за  меня  мой  висок  холодным  током , чтобы  вместе  с  папой-годом  ускользнул  и  шрам  аварий. Слышу  зов… один , да , здесь. По  повадкам  пролетарий.
  Для  себя  готовый  встрять  в  самый  гиблый  переплет - что  ж  ты , парень , словно  черт  влез  в  синайские  долги? Уходи. Я  жду  того , с  кем  бы  взвешенно  смогла  поскакать  в  огне  полей , благодарственно  шепча: сколько  стоит  алыча? если  столько , хрен  бы  с  ней… кто  перековывал  глину , тот  помнит  полезность  того: процесса. Забравшего  многое. И  вернувшего  только  одно. Что  разглядеть  нелегко.
  Даже  если  в  трубу – пока  кто-то  ворочался  снизу, это  было  уже  наверху. В  этом  пылали  слова , а  заснувшие  на  берегу  лаяли , падая  в  воду , собирая  слезы  во  рту. Когда  паруса  пробьет  снег , когда  зубы  сотрутся  до  дна , это  что-то  направит  меня  - вперед. Но  совсем  не  туда.
 Купаясь  в  сквайр-отрицании  тупому  ребенку  понятного , храня  себе  взятое  звание  от  шума  идущих  по  несколько , я  засыпаю , не  падая. 
  Чья  там  мерещится  статуя , которую  голуби  сделали  похожей  на  банку  с  белилами? Он , вероятно , решил  в  компании  с  буддами, шивами  нечто  собой  воплощать.
  Голубям  ни  за  что  не  понять  зачем  он  так  грубо  подставился: «он  прической  не  наш , нам  не  надо  его  догонять – все  равно  он , не  двигаясь  с  места , по-своему  даст  нам  понять , что  это  плохая  затея… ведите  себя  поумней , мы  панибрата  не  пьем , ты  не  узнаешь  того , на  кого  ты  станешь  похож - Саваоф  нам  печет  пироги  и  скоро  увидим  мы  мертвую  рябь  на  экранах  приборной  доски».
  Кофе  уже  выпит , чашка  все  дымится , и  птицы , что  вокруг , теперь  мне  заграница. Трещина  в  асфальте – что  тебе  монета? Павшая  со  звоном  в  твои  недра  где-то  на  исходе  мая.
  Круазан  глотая , я  давлюсь  Парижем.
  Сидя  на  скале. Веря  в  революцию. Утирая  сопли  командорской  пилоткой.
  Затирая  ацетоном  память. При  всей  недостаче  времени  повстанцы  тонули  в  сомнении: против  кого  был  тот  скрежет… костей и  заточенных  сабель. И  зачем  же  насильно  их  нежит  рука  из  чужого  предплечья.
  Собирая  в  гербарий  увечья , повстанцы  курили  в  шашлычной. 
  В  углу  отвоеванной  льдины  говор  чадил  удивленьем: «сколько  нас  было  в  начале  и  сколько  последним  раненьем   расплатилось  за  этот , весьма  непрожаренный  ужин. Он  нам  не  то  чтобы  нужен  для  входа  в  затхлость  дворцов. Парламентов , парла… ла-ла…ментов - праздник.  Для  тех , кто  остался , просто  хотел  и  дождался».
  Герои , давясь  своей  вонью , упрямо  доели  тухлятину , запивая  бифштекс  теплой  желчью  не  ясных  для  них  предпосылок.
  Почему   лишь  смердящий  обмылок  попался  в  победные  сети?
  И  куда  я  иду? Я  иду  без  куда. Я  даже  иду  без  зачем. Я  делаю  выход , он  делает  вход , нам  не  надо  больших  перемен.
  Заведущий  балом  делает  ночь , рабочий  делает  сталь , настройщик  бурана  делает  ночь , разбивающий  светом  скрижаль.
  Случайный  архангел  делает  раз , Интерпол  делает  два – тебя  процедил  через  себя. На  ладони  только  слова. 
  Зачем  же  ты  плачешь , луна? Я  рядом – скажи , я  приду. Ведь  ты , как  и  я , почти  что  жива  и  делишь  со  мной  тишину. Но  твой  не  бенгальский  огонь  сегодня  уже  попритих. Похоже , я  знаю  зачем. Он  просто  устал  быть  без  них  - без  тех , о  которых  хрипят  вслух  и  надолго  вперед , роняя  на  радость  судьбе  горячие  слезы  на  лед. Может , спустя  три  весны  или  лет  этак  сто  они , измочалив  глаза , поймут , где  им  было  тепло? Ты  не  теряй  эту  нить.      
 Не  кури. Убери  зажигалку , здесь  и  без  нее  полно  газа , съезжай  по  моей  потной груди… майские  жуки  не  подают  руки. Не  уважают  прятки. Они  летят  себе   и  видят , как  на  грядки  ложится  клин  лопаты. И  потный  земледелец , который  без  зарплаты  кудахчет  целый  год , засовывает  в  рот  походное  яйцо – мечте  его  не  обернуться  былью. Дорога , окружающая  дом , теперь  предстала  неуемным  злом , отчаянно  попробовав  сцепиться  с  безумным  спутником  дождя , перетянувшего  удачу  из  середины  прямо  на  себя , и  вот  уже  на  целый  кошелек  он  заслужил  благословенья  от  девиц , пустивших  наутек  свои  универсальные  наряды. Когда  из  составляющих  плеяды  лишь  дым  остался  на  плаву , никто не  вбросил  предложенья , где  первым  словом  было «почему?» , а  дальше  в  ниспадающем  порядке  болото… остальное… следи  за  направлением  подкопа , но  действием  процессу  не  мешай. Все  кончено. Они  уже  внутри.
  Одутловатые  небожители  вспоминайте  мою  историю. Прославьтесь  во  мне  своей  святостью. Во  мне  или  рядом. Со  мной  – обделенные  мастью  любых  досточтимых  оттенков  гложут  беспомощной  пастью им  не  подвластные  стены. Города , скрытого  скрипкой  и  жадной  до  радости  вены , вросшей  в  сознанье  змеею  с  кольцами  даже  в  дыхании. Клейкое  днищем  желание  рубит  единое  в  доли , сыпя  на  рваные  раны  горсти  мантической  соли , и  защищает  от  плача  отсутствием  выбора  места - слабые  когти  протеста  так  и  выставив  толком.
  Житель , толкатель , пленник  холодильной  машины , складочка  в  мозгах , как  прилипший  лист  к  телу  давших  мах  в  годы  перед  сном. По  весенним  швам  катят  снежный  ком , образуя  ключ  из  его  следов. Трепетный  засов  паникой  объят – он  хотел  бы  смыть  с  поднаготной  яд , но  дурить  ему  роскошь , а  не  долг. Волк  зубами  щелк. Зайцы  сразу  в  смех.
   Дышать  мешают  сломанные  ребра. Всем  выходящим  замуж  за  наш  непрошенный  мир , в  котором  его  командир  тихонько  рисует  во  мгле  постоянно  новый  кроссворд , можно  сказать – не  спеши. Брюквенный  свадебный  торт  будет  не  без  гвоздей. И  земляничных  полей  под  елкой  ты  не  найдешь. Твоя  просьба  останется  здесь. Затем  безнадежно  помрет. Как  трижды  наивный  медведь , искавший  в  Арктике  мед , но  взамен  нашедший  гарпун. Едва  прошагает  семь  лун , ты  его  лучше  поймешь , и  встанешь  сразу  за  ним , чтобы  оплачивать  в  кассу , вбивая  в  ноздри  зарин , привычный  землянам  налог.
 Цветоделение  таежной  радуги  и  свежесть  понимания  книги  Иова… о  волнах. Поехали – ломая  волны  костылем , мы  продолжали  свой  поход. И  даже  замерзанье  вод  не  сможет  поломать  наше  стремленье  оставить  шишку-пристань  за  спиной. Наш  двигатель  умен  и  без  ума – отбросив  всякий  дуализм , добротно  реагирует  на  сказки , где  мы  сильнее  и  проворней  всех  подряд , и  ты , украдкой  одновляя  глазки , становишься  прекрасней  на  порядок  в  сравнении  с  невестами  богов , себе  забравших  слишком  много  слов  и  мало  разумеющих  о  том , чем  им  платить  за  полное  доверье.
  Оптимизм , маразм , я  знаю , все  пойдет  на  слом , я  погребу  еще , я  не  устал. И  птица. Чайка. В  каком  соусе?
 Птицу  сносило  ветром. Все  дальше  от  берега  моря – видеть  его  ей  недолго , будет  хоть  капелька  толка , если  стараются  крылья , напрягая  последние  жилы  перед  восходом  бессилья  со  всесторонним  нажимом? Вряд  ли , но  в  малохранимом  вальсе  суровых  минут , она  дотанцует - не  ждут. Птицы. Когда  позовут. Приказом  застыть  на  лету.         
  Лучше  уже  не  будет. Долги  придется  списать. Тебя  не  придут  здесь  спасать. Даже  не  пей , ни  к  чему – город  стоит , как  стоял , тебе  завещая  золу  от  древка , вошедшего  в  бок: сколь  ни  лелей  ты  свой  срок , лучше  уже  не  будет. 
 Машина  с  красным  крестом  везет  меня  на  смотрины. В  палату , где  темные  спины  мгновенно  белеют  от  страха – я  бы  избил  санитара , но  руки  смирила  рубаха  и  зубы  стучат  как-то  странно , попав  под  обстрелы  уколов , лишивших  меня  всех  просторов , в  которых  я  был  император. Эй , Дарий , зачем  мне  на  морду  ты  нацепил  респиратор? Ну , что  за  каменный  век… всучил  бы   украдкой  мне  чек  тысяч  на  сотню  зеленых , и  я  бы  исчез  без  потерь  для  ваших  великих , хваленых  принципов  и  предпочтений. Кто  тут  сказал , что  я  гений? Если  развяжут  мне  губы , в  засос  я  его  поцелую. Он  ведь  один , кто  был  прав. 
  Не  привыкший  слышать  крик: «Так  держать!» , он  выходит  из  себя  ровно  в  пять. Ровно  в  семь  он  пьет  вино  в  том  кафе , где  его , наверно , ждут  целых  две. Первой  он  дает  совет: «Будь  со  мной» , а  второй  он  говорит: «Я лишь  твой». После  он  идет  домой  и  там  спит. Если  скажут , что  он  мертв , он  смолчит. Он  не  будет  возражать , стекла  бить - он  давно  уже  решил , как  здесь  жить.      
  Найти  его  легко. Он  редко  покидает  притяженье , земное , как   черничное  варение. Он  в  этом  смысле  полный  домосед.
  В  его  кармане  многое  смешалось – расписки  и  пластмассовый  кастет. Ошметки  от  помятой  сигареты. И  календарь – в  нем  только  среды , не  знаю  почему , обведены. Он  выбирается  на  улицу  под  вечер , встает  и  ждет  рождения  луны. Когда  она  приходит , он  поет.
  «Вдоль  по  Питерской» , «Блюз  бешеной  собаки» , попев , поорав , он  из  всех  человечных  повадок  выбирает  молчание. Скромное  или  развязное. Мертвое , нервное , разное , но  одинаково  пьяное. Поющее  внутренним  голосом  громче  сигнала  опомниться  и  скрыться  в  бомбоубежище – оно    нескоро  поклонится  общим  предвестникам  паники.
  Безропотно  подбрасывая  в  топку  еще  одну  щепотку  стальных  стружек  в  расчете , что  трухлявую  проводку  удастся  хоть  немного  оживить , он  пожелал  себе  не  хоронить  свои  слова  в  приспущенных  ушах , и  если  заскрипит  его  дыханье , как  вьюга  в  необрезанных  губах , он  вновь  попробует  рубиться  и  искать  противоядие  от  этой  ворожбы: в  ней  воплотились  все  труды , направленные  прямо  на  тебя.
  Ты  отбивал  чечетку  на  беззащитном  сердце  корабля , что  был  всегда  с  тобою  заодно , и  даже  жизнесберегающее  дно  открывшего  в  угоду  твоим  снам. Он  почему  верит  в  твою  ночь , когда  ты  говорил: «я  не  отдам. В  обиду  твои  стены-паруса» , и  помня  твои  мутные  глаза , он  ждет , что  ты  его  не  подведешь.
  Нарви  соболиного  пуха  и  бегом  на  корабль , крича: «отходим  и  быстро!». Пускай  на  всякий  канистра  наполнится  свят-динамитом , чтобы  в  лицо  пешеходам , снабдивших  присоску  магнитом  бросить  ее  содержанием.
  Сожми  продажное  время  ладонью  за  самое  горло – только  тогда   твое  семя  сможет  работать  под  током , льющим  в  глубокую  рану  водопады  лихого  веселья , доставляя  проблемы  генплану , сметая  икотой  плотины.
 Оденься , как  на  последний… приступ  разбуженных  ульев - захвати  секиру  терпенья , и  осколки  того  ожерелья , снятого  с  шеи  дракона , пока  он  не  стал  травоядным.
  Дракона  Так-Дакума , потерявшего  хватку , превратившегося  в  дебила , неисправимого  оптимиста  и добродушного  танцора  на  детских  утренниках. 
  Я  поврежден… некая  контузия.
  Будит  меня  по  утрам  звон  колокольчиков встреч. После  чего  не  сберечь  отдельную  койку  во  мне – мне. Город. Кто  же  еще. Всегда  подыграет  себе , уклончиво  взвесив  мое  желание  дольше  поспать –
он  приглашает  вставать , не  ведая  , как  я  дрожу: кому  ты  споешь  свою  песню , когда  у  тебя  ее  нет? знать  позывные  монет  тогда  уже  будет  напрасно – пока  я  себя  напрягал , к  дням  относясь  безучастно , годы  сложились  в  одну  прямую  до  боли  дорогу. Сейчас  мы  подходим  к  порогу  и  что  мы  имеем  в  кармане? Отмычку  от  прежнего  счастья? ножи , разноцветные  money? мобильные  связи  внебрачные  радуют  тусклых  пришельцев , что  по  призванию  жвачные , но  взятые  временем  в  изгородь  вокруг  костра  двадцать  первого. Ушлого , быстрого , верного.
  Внимай  из  дупла  предсказаниям – волк  убегает  без  выстрела , вошь  отдается  стенаниям , неспешно  грозящим  безумием  под  новыми  свойствами  семени. Они  отступают  в  волнении.
  Надо  бы  просто  забраться  в  огонь  и  расслабиться. Скорость  не  выход – строго  помня  каждый  шторм , расшатавший  мою  гладь , я  даю  им  подмешать  в  мой  раствор  их  кислоту.
  На  лошадках  скачет  Му – мне  в  погоню , как  в  кювет. И  в  подарок  за  рывок  счетчик  слипшихся  здесь  лет , заставляющий  платить. Кто  тут  будет  говорить? Говори , я  помолчу.       
  В  голове  щекотно , во  Христе  я  немощен , а  ты? все  разбились  по  парам , ты  же  разбился  один – вне  принятия  добрых  советов , ты  сбиваешь  подошвы  за  ним. Конечно , за  тем , кого  нет. Конечно, небрито  и  зло – зачем  тебе  сорванный  парус , зачем  тебя  так  занесло? Ты  тоже  хотел  бы  узнать , ты  тоже  хотел  бы  хотеть , вот  только  на  тронутый  поезд  тебе  ни  за  что  не  успеть.
  Инвентарь…  для  неба? Заступ , узелок. Где  элетрошокер  мог  бы  поместиться. Краска , чтобы  слиться  желтизной  с  пустыней , вшитый  в  острый  ворот  ядовитый  иней , чугунок  с  эскизом  крыльев  под  подушкой , бутерброд  с  чекушкой  между  хлебом  с  сыром , и  пищалка  в  ножнах: «Мы  шагаем  с  миром. Con  brio , хэй , приветик! нас  не  надо  трогать. Мы , как  эпилептик , временно  игривы. Сэкономив  силы , мудростью  блеснете - вырветесь , пожнете…»
  Свиньи  на  работе?
  Когда  светло , я , как  голый. Меня  сверхотчетливо  видно. Так  обнажаться  обидно  или  скорее  противно. Светлый  день  не  мой  климат , я  для  него  посторонний. Даже  потусторонний. Он  так  же  с  этим  не  спорит. И  насылает  пейзажи  слишком  открытые  взору – сующие  яркую  шпору  прямо  в  глазные  разрезы. 
  Ты  терпишь  его  самобытность , но  после  второго  захода  возможность  ответного  хода  ты  уже  не  исключаешь. Фокусник  должен  ответить  за  неудачную  шутку. Если  он  встретит  попутку , полезней  ему  не  садиться. Кто  знает , куда  она  едет…
  Приехала. Кто  вышел , кто  откатился  вглубь , посеребрился  закат,      
треснул  лоб. В  пяти  местах – справа , слева , в  середине , и еще  внизу , вверху , на  прилипшем  к  мозгу  мху  очень  четко  проступают  пять  мерцающих  объектов , чьи  отверстия  взывают: «окажите  вспоможенье! не  позвольте , чтобы  мы  оказались  не  нужны , прикоснитесь  к  нам  губами , с  нас  достаточно  легонько , и  не  прячьтесь  за  кустами , мы  вас  видим , выходите! не  хотите? как  хотите , мы  уходим , а  вы  нас , коль  сумеете , простите  за  насилие  над  слухом , этот  факт  не  повториться , да , вопрос  на  посошок: перед  смертью  надо  бриться? По  желанию? понятно – дабы  выглядеть  опрятно , мы  немного  поскребемся. До  свидания , прощайте».
 Затемнение , торжественная , чуть  грустная  музыка , она  исполняется , идет  не  сама  по  себе – Менухин.
  Между  нами  есть  своя  разница. 
  Средняя , не  сглаживаемая. Она  слабее  нашей  схожести. Наскрести  на  новый  лэйбл , напомадить  его  взгляд , вызвать  семерых  козлят  по  вертушке , и  сказать: «становитесь , суки , в  ряд, все  равненье  на  него – это  вам  не  маскарад  и  не  частный  балаган, а  уйти  за  пополам  нереально , ну  никак. Едва  Гном  подаст  вам  знак , постарайтесь  навострить – и  не  только  свои  уши. Если  он  начнет  острить , вам  полезней  будет  сделать  максимальную  улыбку.
  Заглотнув  его  наживку , вы  поймете , зачем  гарь  покрывает  себя  маслом. И  при  слове  государь  вам  не  сможется  сидеть».
  Наваждение  в  декрет  отлучилось  по  нужде.
  Я  смеялся  и  себе  прикупил  надежды  впрок.
  И  проходит  пять  минут – оно  снова  дует  в  рог , забираясь  по  спине… к  голове , уставшей  жить. Эту  мерзость  сохранить  все  равно , что  сжечь  радар , помогающий  бежать  от  объятия  Сахар – простодушных , но  сухих.
  Короткие  руки… короткие  двигаются  ко  мне , не  выпуская  скрипку: узнай  меня, узнай!
  Я  узнал – это  великий  скрипач  Менухин. Его  короткие  руки.
  Он  далек  от  мысли  меня  пощадить. Я  ловлю  ему  в  подарок  железного  альбатроса.
  Жизнь  продолжалась. Заливались  басами  чудаковатые  духини. Кривились  молчащие  рты  подстреленных  бандитов.   
  Наркоша-дурачок , но  вовсе  не  дурак  забрасывал  сачок  в  прогнивший  мелкий  пруд. Всевышний  Комиссар  оценит  его  труд , и  искренний  порыв  останется  в  глазах - вот-вот. Пойдет. Подсчет  свершенного  в  делах – шатались , болтались  по  городу  ногами  и  головой , набивали  решетки  ботинок  свежей  подснежной  травой. Под  теплыми  куртками  ночь.
  Зачем  идет  седой  снег? Когда  замерзнет  последняя  кровь , мы  отпоем  этот  век  и  пойдем  к  зеленому  дну  посмотреть , как  там  чего: там , наверное , свой  водяной  и  может  быть  даже  тепло. А  осатаневший  мутант  по-прежнему  чинит  свет – отпечатки  с  улыбок  врагов  он  наносит  на  флаги  планет. Он  вполне  обойдется  без  нас – и  здесь , и  тем  более  там , но   он  радостно  машет  рукой и , по-моему , машет  он  нам.
 Красавице , тебе , добрейшей  душе… ты  власть  во  мне  сменила. Меня  ты  не  спросила  губами  наперед.
  Гордясь  собой , ты  тащишь  к  алтарю  меня  за  воротник.
  Я  думал , я – тупик. Данная  мысль  от  лукавого , отвращение  к  изумительному  рассвету  из-за  страшной  бессонницы , маета  в  животе  от  торчащего  из  него  кинжала.
  Ты  моя  наемная , в  битвах  закаленная , в  битвах  не  за  радость , тебя  ждет  лишь  старость  и  ее  сестрица - черная  зарница , что  согласна  прыгать  только  если  платишь  за  ее  потуги  в  жанре  легкой  пьесы – именем  принцессы  тебя  кличет  автор , ни  на  что  не  годный , но  зато  в  эфире  он  почти  что  сводный… братец  Братцу  Богу.   
  Механизм  шагов  несложен. Если  только  осторожен  будет  твой  вертлявый  взгляд. Если  нет , тогда  нас  тут , как  беспомощных  котят  очень  быстро  уведут  прямиком  на  рандеву  нехорошее  во  всем. В  разговоре  изрыгнем  для  затравки  пару  тем.
  С  миловидной  секретаршей. Она  скажет: «ну  же , дальше. Поуверенней , почетче. Потому  что , если  вы…  не  докажете , что  нам  вы  по-прежнему  нужны , вас  придется  сократить , то  есть  вычеркнуть  из  списка».
 «Но  мы , мэм , из  группы  риска. Скромнее  нас  и  не  бывает…».
 «Может , так. Но  это  вряд  ли  покрывает  богоданность  быть  ненужным. Все , мне  скучно  объяснять – становитесь  на  карниз. Поглядели? Тогда  с  богом. Братцем  Богом… вам  паденье  вышло  боком?».
 Разобрав  себя  на  части , я  всерьез  попробую  назвать  их  контуры  различными  словами. Чтобы  было  мне  полегче. Выделять  дарами  из  общей  массы  самых  послуживших  на  благо  огнедышащей  зевоте. Живущей , существующей , как  флюгер , без  рвения  погибнуть  на  работе  за  кем-то  установленную  плату , вносимую  лощеным  Носферату  с  поклоном , но  всегда  взаймы – настанет  день , когда  его  улыбка  потребует  оплаты  пелены , что  вроде  бы  надежно  отсекала… все  лишнее  в  прицеле  тихих  глаз. Я  мало  знаю , как  идет  у  вас  процесс  соединения  с  собой , но  я  не  верю  в  летний  снег и, подкормившись  термоядерной  росой , я  буду  поздравлять  своих  героев. Они  меня  пока  не  подводили.   
 Я  их  тревожил. Я  заставлял  их  слушать  блюз.
 Непомерно , бесплодно , и  природа , и  колы , да  ты  неперспективен. С  головы. Подобравшей  себе  кол -  в  полноприводный  день  ветераны  сандинистких  движений  и  самопризнанный гений  в  обнимку  с  девкой  удачей , в  можжевеловом  хороводе  пританцовывали  на  дачу , где  им  неумело  готовил  праздномигающий  ланч  рябой  искуситель-апач , прикусивший  слепящее  жало  совсем  не  своими  зубами  и  сливший  последнее  право  стоять  в  лежачих  местах  вместе  с  истраченным  морем  на  пользу  сконсервленных  рыб. Верховный  командует: «Прыг!» , вассалы  орут  в  ответ: «Скок!» , кто  на  сегодня  здесь  бог? Опять , что  ли , ты? 
  Ну , тогда  я  пошел. Умывшись  водой  из  реки , журчавшей  внутри  головы , я  понимал , что  слоны  с  бананом  в  устах  не  придут. Мне  напевала  земля: «если  останешься  тут , ты  еще  взвоешь  не  раз , меня  обнаружив  плевком». Я  ей  ответил - мой  дом  не  может  стоять  без  опор , как  бы  ни  грустно  ему  видеть  ночами  в  упор  колкий  рассадник  психоза , которым  тут  будут  гноить  окна  и  стены  его. Много  случится  всего , пока  я  решу , чем  платить , но  повороты  дорог  я  научился  кормить  пылью  паденья  слезы  в  чашу  Гонений  с  Вершин. Рамкой  для  новых  картин  я  отработал  свое.
  Рыцарское. Озерное - на  лед  мутноватого  озера  рухнул  помятый  болид. Как  же  внутри  все  болит , сказал  командор  отражению. Ты  помнишь , зачем  мы  сюда , не  отдав  даже  дань  торможению , прилетели  без  тени  «зачем»? Ты  помнишь. Так  не  дай  им  из  вен  выдоить  нашу  викторию – ты  здесь , потому  что  лишь  ты  сможешь  закончить  историю , и  ее  впишут  не  золотом , а  самой  очищенной  кровью  в  свидетельство  бурой  галактики. Ты  не  нуждаешься  в  практике: ты  должен , ты  сделаешь  правильно  и  найдешь  на  обломках  рассвета  дочь  того  человека , что  избран  уже  навсегда. Дочь  человеческую.
 Я  вспомнил. Когда  мне  идти?
 Сейчас , но  на  этом  пути  ты  обязан  совсем  не  бояться. Пускай  все  и  будет  непросто. Будет  прощаться… я  знаю  гораздо  объемнее: нам , конечно , придется  расстаться , но  только  на  время. Мы  еще  обязательно  свидимся. И  назло  всем  этим  бесам  и  змеям  закатим  великую  свадьбу.
 Но  сначала  сказка. И  на  завтрак  песня.
 Кок , кок. Глок , глок. При  глоке  кок – боцман  Френк  и  штурман  Джим  получили  по  три  пули. Сказка  начинается. На  вкус  вода – вода. Но  так  ли  это  было  до  Потопа , когда  из  несгораемого  дота  пришла  шифровка: «Лучше  бы  построить. Какой-нибудь. Плавучий  аппарат. А  то  здесь  намечается  проблема. И  ты , Нояббэ , вряд  ли  будешь  рад , коль  не  сумеешь  раскодировать  намеки. Короче , пришло  вам  время  делать  ноги. Но , если  есть  причины , оставайся. Ты  ведь  не  видел  тонущих  стрекоз? Вот  и  увидишь. Только  не  зазнайся , что  я  телеграфировал  тебе , а  не  другим  таким  же  бестолковым».
  Мы  не  в  обиде , нет , спасибо , браво , большого  вам  здоровья , сэр  Кунжут.
  Вдохни  комара. Втяни  его  через  нос. Пусть  он  проверит  комплекность  бросающих  не  под  откос  мягких  в  углах  направлений. Много  ли  там  изменений , он  объективным  намеком , к  тебе  прикоснувшись , покажет. Не  бумеранговым  трепом , а  ранящим  кожу  контактом – ее  прикусив  изнутри.
  Набери  и  накапай  моей  желчи  на  алтарь  истины , действительность  смоделирована  Коварными  Боровами , определенные  невзгоды  нужны  и  желанны , размышляя  о  своем  месте  в  реестре  погонщиков  глобуса , легко  повредить  корень  лотоса: лучше  все  же  не  дергаться. Прибавить  к  старенью  спокойствие. Ведь  при  отсутствия  этого  меня  быстро  снимут  с  довольствия  мои  же  верные  слуги. Они  поплюют  себе  в  руки  и  тогда  поминай , как  меня  звали  в  кругу  водохлебов – друзья  по  переписке , здравствуйте , мастурбируйте ,  вы  и  то  не  узнали  мой  почерк. Упорство  в  катании  бочек  маршрутом  от  буги  до  вуги  не  уверит , что  музыка  близко. И  она  не  придет.
 Снимет  валенки  не  у  нас.
 Мне  грустно , мне  понятно , но  все  же , все  же – в  холоде  бесились , лето  пропустили , но  зимой , мы  знали, нам  опять  на  встречу. Камешки  снежинок  приближали  сечу , когда  мы  усвоим  наш  единый  минус , купленный  без  скидки: собирай  пожитки  и  ко  мне  в  берлогу – нынче  наше  время.
  Снег  уже  надолго.
  Ольга , ола… после  тебя  на  дороге  не  остаются  следы , ты  что-то  вроде  войны , где  победившему  жаль  никчемно  потраченных  сил , и  боевой  генерал  желает , чтобы  скостил  сроки  его  интервью  телеведущий  с  бельмом. Сжимая  изнанку  комком , ты  вызываешь  метель – каждую  ночь  без  тебя  срывавшую  нервы  с  петель , но  позволявшую  жить , так  и  не  спев  для  чего , порхает  твое  естество  выше  попытки  забыть – тебя.
  Мечты , бубоны , робость , новостную  рябь , канатоходцу  надоело  махать  шестом  над  головами. Эдмунд , плюясь  последними  словами , ушел  искать  устойчивых  ремесел , и  перед  тем , как  сгинуть  на  низинах , он  с  полного  размаха  шест  свой  сбросил – на  милые  улыбки  заплативших.
  Погибших? не  было  погибших.
  Смеялись? некто  продолжал. 
  Эдмунд  Жальпо  и  прыгал , и  стрелял - открылся.
  Космосу. Конечно. Всей  душой. Признавался  в  любви , сдавался  полиции , каялся  сплошь  матом , повреждая  уши  тем  святым , что  задом  повернулись  к  звездам. Он  своим  рожденьем  был  по  меркам  создан , но  потом  отчалил , финкой  подгребая. Очень  молодая  будет  его  старость.
 Он  проснется.
 По  первому  знаку. Воспевая  осанну  армянскому  коньяку  и  самостоятельно  плачущему  саксофону.
  Прошу. Не  обижайте , подсаживайтесь , она  общая - беспилотный  человек  греет  руки  над  огнем , а  точнее  прямо  в  нем , не  стараясь  угадать  тот  момент , когда  свисток  даст  сигнал  ему  бежать  и  спасать  свое  чело  от  назойливых  кивков. На  дорогу  пирогов  он  не  думает  напечь , ему  незачем  тут  щит - даже  синий  римский  меч  был  обменян  год  назад  на  подарок  для  нее , предлагающей  жилье  в  зазеркалье  его  стрел , отутюженных  росой  до  сверкания  их  тел  всем  ночам  наперекор.
  Заносите  ваш  топор. 
  Он  не  дрогнет  впопыхах.
  Посвежеет  в  беспамятстве. Не  поддержит  идиотские  разговоры  о  зарплате  и  отпуске - наполняя  себя  крепким  смыслом , нелишне  подумать  о  завтра. Чтобы  отчаянье  старта  было  как  можно  полегче , полезно  отнять  у  азарта  хотя  бы  пару  глотков  и  сберегать , как  сынов , до  встречи  с  убийственным  утром , когда  предпочтение  сутрам  оказывать  очень  опасно.
  А  так , пускай  оно  входит.
  Его  шарлатаны  напрасно  будут  втыкать  в  нас  иголки.
  Наш  кукиш  давно  наготове.
  Верно , Софрон? будучи  старше , чем  надо  для  игр  разнополой  окраски , Софрон  обновляет  увязки  между  своим  настроеньем  и  прошлым , болтавшим  рукой  на  прощанье: не  мне , не  Бамбуку  – ушедшему  нотному  строю , так  и  не  взявшему  много. От  солнца? 
  Я  бы  давал  каждодневные  всходы , не  завися  от  жала  погоды , место  покою! я  взвою…  сам  взвою , оппонентов  урою , шлюпка  его  под  водою. Софрон  в  капитанской  фуражке.
  Классифицируй  пробелы  по  запахам , дням  и  часам. Ты  это  сумеешь  и  сам. Тут  мастером  быть  ерунда. Как  верблюду  в  пустыне, как  пустыне  в  твоих  глазах – чувство , что  ты  подустал , пусть  черти  раздавят  в  тебе. Ушастые  дикие  гуру  встанут  ордой  на  холме , чуткой  к  движенью  пера  по  клеткам  бумаги  твоей.
 Может , ты  скажешь  о;кей , тщательно  все  подсчитав. А  может , заплачешь  навзрыт , рухнув  под  действием  трав , меняющих  слезы  на  дым.
 В  решении  прыгать  пустым  тоже  заложена  жизнь.
 Звезды… планеты. Звезды  скопились , как  гангстеры , узнавшие  где  и  когда. Мне  эти  взгляды – рука , идущая  вверх  по  спине. Горло  не  трожьте. Зачем… вам  приближаться  ко  мне - я  уже  выбросил  флаг  с  белой  мартышкой  на  нем.
  Если  бы  встретились  днем , я  бы  себя  удержал. А  этот  ночной  тет-а-тет  стоит  моей  голове  тысяч  потерянных  снов. В  ней  наломали  вы  дров. Осталось  их  только  поджечь. 
  На  природу , скорее , пешком , на  электричке , нырками  по  воздуху , я  и  так  здесь , я  боюсь , слышу , зверею , сельские  гулянки , песенки  для  ног , перейден  порог  между  хмурым  буднем  и  субботой-мамой. И  на  этих  лицах  радость  самой-самой  первозданной  мощи. 
   Лучше  там , где  проще.
   Соглашаюсь , пью , прибиваюсь  к  другой  компании , инвалиды  славянского  дела  собрались  возле  костра. Как  же  их  палка  остра , не  иначе  как  гвоздь  на  конце , они  начинают  шаманить  и , изменяясь  в  лице , кладут  угольки  на  ладонь. Когда  по  весенним  полям  расползается  жженая  вонь , Ефрем  достает  балалайку  и  лупит  во  все  три  струны. Карлик  Игнат  не  поет. Пристроив  нагайку  прямо  себе  в  кулачок , он  метит  туда , где  сверчок  напевает  псалмы  пустоты. Ночь  углубляет  свой  шаг , умная  тварь  видит  сны , но  братья  сегодня  не  спят. Завтра  тоже  не  спят. Они  продолжают  дозор. Если  бы  каждый  из  них  был  бы , как  минимум , вор , им  бы  заснуть  удалось.
  Сейчас  то  ли  вкривь , то  ли  вкось , Анатолий  Байдак  уехал  на  заработки  в  Иерусалим , кишечник  Никиты  Ставлака  взял  и  очистился: прилюдно , полноценно , не  ко  времени , гордость – она  нанесла  ответный  удар , но  совсем  не  туда  и  ее  больше  нет. На  подводной  дороге , себя  веселя , яростно  дышит дизайнер  монет. Над  ним  проплывает  забывший  слова  нежный  филателист.
  Ему  нужно  на  west , или  даже  на  east – Иль-Силь  Хаполай  обезумел  и  просто  плывет , завернувшись  в  свой  сон.
  Свиньи  не  спят.
  Он  знает , они  поджидают  его  за  чугунным  мостом. Но  он  устал  быть  козлом. И  ему  уже  повезло.
  Изгоняя  двойственность  метлой  и  чем  попало , его  жажда  выжить  спешно  подустала  и  ушла  учиться  к  бодрым  психиатрам , отдававшим  время  чуть крапленым  картам.
  Она  странно  быстро  втерлась  к  ним  доверье.
  Перестав  быть  тайной , не  потворствуя  социуму , проникнувшись  духом  приплясывающих  будд.
  Держа  высочайшую  планку.
  Махая  крыльями , будто  бы  расслабившийся  самолет.
  Его… Хаполая… посвятили  в  зомби , а  затем  робели , как  он  сможет  двери  отличать  от  окон. Может , будет  в  помощь  старый  детский  локон , но  надежды  мало – средство  без  гарантий.
  Да… мы… нацепили  мантий – разных , так  надежней. А  он  взял  и  выдал: “ну-ка  осторожней! Жариться  не  буду. Верхний  слой  снимите”.
  Вы  хоть  объясните , что  он  замышляет.
  На  грязной  доске  с  колесами  Ослондр  нескромно  подпрыгивал , в  полете  кому-то  подмигивал , он , видимо , знает , зачем  ему  столько  никчемных  движений. Ему , вероятно , есть  с  кем  скоротать  время  до  финиша. Или  он  просто  прыгает. Готовится  к  Олимпиаде. Лелеет  увидеть  себя  на  бредущем  кругами  параде.
  Иль-Силь  Халопаю  манеры  с  биркой  от  других  ну  совершенно  ни  к  чему – сбывается , теперь  уже  сбывается  отсутствие  желания  понравится.
  Усталость  живет  от  бровей  и  до  пят.
  Она  ловит. Старается  поймать  момент  атаки.
  Я  под  водой , Гаврюша  в  небеси , пускай  он  мне  нашепчет , куда  я  должен  плыть  с  набухшей  косточкой  в  зубах. И  если  он  забудет  впопыхах  раскинуть  на  дорогу  головой… он  в  неглиже. Не  отвлекать.
  Скажите  старику , что  я  его  поклонник. В  отлучке  с  суши. Отнюдь  не  жаждущий  покрыться…
  О  струпьях  ты?
  Я  о  загаре , о виртуальном  загаре  и  я  вам  расскажу – не  на  солнечной  стороне  стоит  косяк  деревень , в  которых  не  любят  пылить  и  ночь  ценят , как  день ; в  них  люди  выше  людей , птицы  сильнее  волков , но  в  этих  местах  нельзя  потреблять  самых  простейших  слов. Там  есть  дородный  пастух  и  женщина  с  сердцем  в  глазах , отныне  они  живут  вместе  и  их  боится  сам  страх , еще  там  растет  костоправ  возле  мельницы  с  белым  движком – этой  травой  они  лечат  растерявших  весною  свой  сон. На  телегах  там  ездят  стога. На  ярмарках  громко  поют.
  Не  считая  ушедших  минут , над  ними  летает  их  брат.
  Под  ними  их  предки  и  дверь. В  нее  они  редко  спешат , хотя  на  дворе  не  апрель.
  Нажимай  на  тормоз. Крепче , посильнее. Нам  пора  остаться  чуточку  целее.
  Жми  и  не  пугайся – здесь  ошибки  нет. Мы  сейчас , как  комми , верим  в  красный  свет. Мы  вчера  объелись  гордого “вперед!” – осторожно , кочка. Тихо , гололед.
  Ну-ка  осторожней… говори  за  себя , не  повторяй  за  Халопаем. Не  выходи  с  ним  на  связь – глянь  скорее  в  окна.
  Ветер  строго  в  бок. Вон  лежит  товарищ , что  совсем  не  смог  оплатить  путевку  в  наш  серьезный  мир. И  ему  всадили  дьявольский  клистир.
  Что-то  я  не  очень… понял  наш  вираж. Это…
  Лейся  к  свету.
  Маленькая  блажь? Или  ты  специально  подменил  педаль , тут  же  ведь  не  тормоз… ну , ты  сволочь , тварь , мы  хотели  мирно  встать  и  не  тужить - тормози  же , Трефа. Поздно. Нам  не  жить. Зря  я , зря  столь  долго… зря  тебя  учил – стоило  мне  выпить , как  ты  все  забыл.       
   Я. Дохожу. На  церемонию  непосвященных  в  дела , расхотевшие  ждать , зашел , чтобы  унять  и  даже  немного  спасти  некто  с  желанием  взять  оплату  долгов  на  себя – с  ленивой  коброй  не  шее  и  с  сетью  для  ловли  огня.
  Этот  некто  одет , как  свеча , слившая  вниз  лишний  вес , его  город  тут , но  не  здесь , его  тени  сильнее , чем  ГЭС , его  тени  меняют  в  лице  прикрытые  на  ночь  глаза , по  трубам  идут  голоса  едва  ли  на  помощь  ему. Он  явно  знает  зачем , героя  клонит  ко  сну – он  достает  свой  магнит , в  ответ  они  прячут  ключи. Он  мог  бы  легко  отобрать , но  он  начинает  зевать , вообще-то  ему  все  равно,  куда  они  будут  смотреть  во  время  большого  рывка , когда  он  схватится  с  тем , кому , как  ему , дорога  память  о  прошлой  борьбе  и  о  четверке  коней , давивших  хвостами  вервольфов , а  нынче  возящих  детей. По  гравию  и  по  пескам.
 Он  долго  учился  смеяться.
 Наверно , он  справится  сам. 
 Смерть. Неприятное  послевкусие. Похмелье  от  существования. Сердце – машина. Оно  выдыхается. Из  бутылки  в  бокал , из  бокала  в  себя  и  ни  капли  впустую. Я  возвращаюсь  опять  в  жизнь  свою  холостую – это  грешно  не  отметить. Вероятно , когда-нибудь  встретить  кого-то  мне  доведется. Но  счастье  случится  не  раньше , чем  в  меня  отольется   весь  недопитый  запас , стоявший  в  раздумьях  на  полках , ожидая , кто  же  подаст  сигнал  развернуть  наступленье  и  пробкам  объявит  войну.
  Сейчас  полегчает  ему. Он  жить  переходит  в  меня – наймите  меня  на  работу. Я  вам  подскажу  технологию , как  бледную , липкую  рвоту  наклеить  на  гладкие  стенды  с  лицами  самых  сумевших  редко  впадать  в  сантименты.
  Просто  бывают  моменты , когда  бывает  непросто. И  равненье  на  умные  книги  снует  за  пределами  ГОСТа – вбитого , чтобы  не  надо  было  ломиться  обратно , где  косоглазая  правда  воспринималась  без  стона. Я  вам  подскажу , как  смогу , адрес  того  телефона , что  предпочитает  молчать. Я  знаю , чей  ждет  он  звонок.
  Над  городом  привстав , зарплату  и  не  помня , найти  того , кто  ровня  нелегкое  заданье. Тяжелая  миссия. Темнеющий  цвет. Смотреть  на  убежавших , сбивая  ход  дыханья? Такое  не  поможет. Не  плачет  и  не  платит… скажу  себе: мне  хватит. Ломаться  врозь  с  теченьем. И  мне  подобный  постриг , как  папка  с  поздравленьем  от  высшего  завхоза. Когда  хитует  проза , я  затыкаю  уши.
  И  я , и  он - он  лох. Он  лох  во  всем , кроме  главного , где  лохи  те, кто  не  лохи  в  синхронном  купании  за  пушистые  вымпелы. Он  стоит  между  них – лодок  без  дна , но  с  турбонаддувом. От  сна  и  до  сна  идущих  за  выменем.
  Но  дело  в  том , что  он  тоже  клоун. Хотя  знает  главное.
  Клоун  со  знанием  главного.          
  Неприятие  избранных , привлеченных  сюда  одночеством , давит  пластающим  зодчеством  племен , обучаемых  грамоте  с  цифрой  и  без  многоточия , забитого  в  поле  спасением. Соленым  на  вкус  обобщением  хлопает  дверью  затмение , топившее  взгляды  по-черному , дымом  впуская  волнение – свободно  делить  свое  равенство  между  плывущими  к  берегу , где  их  одеться  заставили. Они  в  себе  искренне  правили. Но  точка  не  хочет  продолжиться.
  Порабощая. Не  отводя  беды.
  Катафалки  разводят  пары , на  сложенном  зонте  капли  былого  дождя , подскользнулся  на  арбузной  корке , повредил  одноразовый  датчик , в  меня  матерился  заказчик , желавший  романсов  попроще.
  По  ходу  попутной  пробежки  на  мне  спотыкались  снежинки , и  летели  уже  вперемешку  с  моими  другими  шагами , сжимая  своими  телами  ветер  в  оправданный  месяц , бросая  сухими  комками  белую  краску  на  воду  и , выбрав  такую  работу , не  умоляли  прибавить  хотя  бы  парочку  песо  за  право  трудиться  ночами.
  Во  имя  войны  за  сегодня  они  разбивались  и  ждали  чего-нибудь  больше , чем  траур – я  им  размашисто  хлопал.
  Пуская  себя  наутек  от  пресных  частот  угасанья , я  вспоминаю , что  рана  гончих  огней  Амстердама  меня  сохранит  на  плаву , как  бы  они  ни  старались  вести  по  чужому  нутру  мое  расписание  жить , не  слушая  жвачных  псалмов.
  Бодрое  ржанье  оков… нет , нет , не  постоит  свой  храм  в  помнившем  солнце  твое.
  Развороченном  во  мне , осажденным  в  Ракете , равнинно  и  скромно , выбирая  переправы  по  росту - нырнуть  и  считать  до  двух  тысяч? Агенты  и  те  не  найдут  черепушку. Полезней  проснуться. Спокойно  взять  медную  кружку  и  идти  заметать  по  сусекам.   
  Одному  ли , с  Ракетой – он  недоказанно  везуч , его  подошвы  помнят  степь , куда , натужно  обгоняя  тень , по  расписанью  прибыл  день , заняв  позицию  повыше  обходчика  песочных  клумб  и предоставив  свою  крышу  затравленно  взрослеющим  корням , с  охотой  завывавшим  по  ролям  импровизацию  старинной  отходной.
  Он  недоказанно  строптив.
  Хотя  на  зов  привычных  труб  он  редко  напрягает  руки , забравшись  в  перелатаный  тулуп , присыпав  сверху  кучу  одеял , не  часто  вылезая  уточнить , как  там  вообще  идут  дела , и  почему  кашмирские  стада  так  резко  развернулись  и  ушли. 
  Он  недоказанно  хорош. Чтобы  искать  и  находить  успешно  размагниченные  сны , летевшие  замученной  старушкой  по  кромке  нарисованной  волны , втыкаясь  в  жижу  опустевших  тел – он  недоказанно  успел  себе  пока  не  надоесть.
  Ракета , боец , посоветуй… Надоело  портить  глаза? Прикрой  свои  веки.
  Вокруг  одни  человеки , они  напряженья  не  стоят.
  Тебе  так  не  очень  удобно?
  Да , Ракета…
  Не  видишь , чего  они  строят? Властно  горланя  призывы  достроить  как  можно  скорее. Было  бы  в  кубе  мудрее  и  уши  себе  закупорить… думаешь , я отморожен? Только  не  надо  злословить. Я  выучил  эту  систему , весьма  заплатив  за  учебу.
  Сила  уставших  в  том , что  они  не  в  силах  бежать  по  быстрому  временем  льду. Слегка  подчиняясь  звонку , трепавшему  ветвь  их  судьбы , они  закрывают  глаза  и , вдев  достижимость  тропы  между  зубами  канав  в  иголку , имевшую  нрав  круче , чем  висельный  срок , бредут , приближая  зевком  неотвратимый  рывок , который  расставит  над  i  жирные  знаки  конца. Гибелью  сердца  гонца  не  остановишь  поход.   
 Разобщение , надежда  есть , смятение , цикута  приглушит , эх , лебедушка-лебеда , три  козла , два  попа , нашепчи  мне  кто  при  чем, я  тогда  тебе  скажу  или  даже  покажу  все , что  выбросил  мой  царь , попрощавшись  не  со  мной , возращаясь  в  свой  ангар  с  непокрытой  головой  и  перстнями  на  ногах. Я  подброшу  в  чахлый  страх  еще  толику  того , из  чего  слепить  Его , Оловянного  Никто , есть  возможность  и  впотьмах.
  Лишь  бы  ветер  разрешил. На  пороге  моих  сил…
  Обнаружил. Да. Распростер  руки , вызвал  из  памяти  античных  боксеров. Цель – проверка. Весло  на  плече. 
   Не  сбросил.
   На  пороге  моих  сил  я  застыл , боясь  войти , вспоминая  о  тебе , с  кем  когда-то  по  пути  нам  шагалось  над  собой  удивительно  легко. А  сейчас  я  в  решето  словно  в  зеркало  смотрюсь.
  Я  гожусь… веревке , бритве. Полеты  прошлогодних  птиц  теперь  в  почете  малом. В  цене  попадали  давно. Их  перья  валятся  в  метро , на  их  тепле  не  разогреешь  самой  скромной  пищи. Ей  мог  бы  накормиться  тихонько  отошедший  нищий , сюда  прибывший  по  ошибке.
  Желтейшие  зрачки. Выраженный  ногами  укор. Полеты  прошлогодних  птиц – в  них  был  порыв. В  опасном  климате , с  забитым  дышлом  дымохода , полеты  прошлогодних  птиц… Вы  узнаете  легонький  мотивчик? Свершилось. Это  похоронный  марш.
  Весло. Ого… с  автографом  Будды. На  плече – оно  хранит  следы  укусов. Какой  эстетский  прикус… Как  будто  в  кадку  фикус  ввернули  по  резьбе. Я  не  пугаюсь  ночи , когда  курю  во  мгле , рисуя  по  линейке  объемные  шары.
  Ты  родом  из  Москвы? Я  сразу  догадался. Такие  черти-сны  бывают  лишь  у  нас.
  Вам  нужен сувенир? Возьмите  контрабас. Струной  он  не  богат , но  в  печку  в  самый  раз.
 Спасибо.
 Ни  к  чему. Я  здесь  не  альтруист – я  знаю , его  дым  разбудит , как  горнист  мою  отвагу  встрять  в  дележку  наших  дней.
  Схватите. Примите. Не  инструмент – возьмите  меня  в  свое  поколение. Засуньте  в  подкорку  его  идеалы. Я  гарантирую  дикое  рвение  в  зубрежке  канонов  вашей  реальности. Сладости , горести , повод  для  вскрытия  вен  и  конвертов  с  именем  гуру  вы  отберите  из  общего  списка  и  дайте  мне  знать  через  комендатуру. Слезно  прошу – поспешите. Что , не  хотите?
  Я  вызвал  легавых.
  Как  вам  угодно.
  Они  сами  пообещали  побеспокоиться  о  врачах.   
  Если  честно , я  в  шутку  стучался. 
  Вот  им  и  объясните.   
  Желая  мало  хорошего , без  разбега  и  напополам , не  спеша  на  широкий  экран , время  ползет , как  удав  мимо  вагонов  со  льдом , мимо  растрелянных  крыс , мимо  сковавшего  меч  и  решившего  этим  сберечь  свое  низкое  пламя.
  Время  смотрит  в  окно , набивает  трофеем  трубу , но  не  замечает  того , из  чего  сделаны  кости. Время  ночует  во  мне. Оно  ни  на  чьей  стороне. В  нем  нет  ни  улыбок , ни  злости. А  есть  леденящие  взгляды , как  у  той  самой  медузы.
  Людмилы , Елены , Акнипольды , побуксуй  в  моем  сердечке , оно  выдержит  твой  выхлоп , там  пасутся  не  овечки , там  ребята  посерьезней: ты  не  думай , я  не  буду  призывать  к  ответным  мерам. Таким  жестким  кавалерам  не  к  лицу  раздача  сдачи. Просто  хочется  припомнить , отчего  в  моем  притоне , где  почти  что  все  в  законе , кто-то  выбрал  слабину  и  бестактным  поведеньем  осложняет  мне  войну  с  мокроусым  дилетантом , попытавшимся  меня  вставить  в  нишу  для  огня. Кто-то. Крикнул  мне  не  в  ухо. Кто-то. Крикнул  прямо  в  душу. Крикнул , плюнул , отошел – на  него  найти  проруху  мне  едва  ли  по  зубам. Залезая  на  стоп-кран , я  стараюсь  позабыть… голос  твой… как  чуждый  бред. Но  его  стальной  кастет , наблестевшись  у  дверей , подломает  их  запоры.
  Я , похоже , обречен. Мои  гибкие  рессоры  те  и  то  уже  хрустят.
  Хорошо. Сдаюсь. Входи. Звонок , двигаю  ключ , входит  разносчик  счастья. Извиняется , довольно  явно  стесняется , садится  одной  половинкой  на  подлокотник  дивана , моего  вернейшего  друга.
  Просит  стаканчик “Агдама”.
  Чтобы  начать  conversation , я  наливаю  до  края – портвейн  мне  купила  родная  женщина  с  маленькой  грудью , с  утра  начинавшая  службу  в  неком  веселом  роддоме.
  Забирай , обойдусь , мечта  сбылась , мне  не  нужны  неприятности , мы  смотрим  друг  на  друга , курим , он  достает  тетрадку , говорит , что  пришло  мое  время  получить  буханье  радости.
  Я  усмехаюсь. Даю  ему  рубль  на  чай , провожаю  под  локоть  до  выхода , ложусь  на  диван. Пью  свой  портвейн.
  Жду  свою  женщину.
  Под  согнутой  в  погибель  балкой  я  доживаю  гордый  век.
  Какой  ты  странный  человек – твои  слова , не  я  придумал. Но , между  прочим , без  тебя  я  никогда  бы  не  подумал  так  подставляться  всем , что  есть , в  угоду  снайперу  с  навахой, крутящему  музейной  чудо-плахой  вокруг  моих  зашкаленный  висков. И  что  случилось , пусть  случилось , я  не  ищу  перерождающих  костров , во  мне  найдется  пыла , чтобы  встретить  бесперспективную  подачу  катафалка.
  Разводите  пары , выкатывайтесь  на  передовую , срывайте  покровы,  в  день  святого  Валентина  по  тропе , гусиным  шагом  продвигалось  двое  нервных. Заморенных. Влюбленных.
  Продвигались  в  дымке  черных  настроений  и  предчувствий , повторяя  отговорки  в  оправдание  отсутствий  на  вчерашнем  построенье , где  в  полнейшем  нетерпенья  раздавали  номера  и  писали  на  ладонях  отличительные  знаки.
  Ты  и  я.
  Я  и  Шива.
  Он  и  банщик  Рапистан - не  в  порядке.
  Каждый  любит , но  не  помнит. То  идет , то  тихо  вздрогнет  и  увидит  свою  спину. На  губах  застыли  губы , чуть  замерзли , не  смертельно – не  тонуть , а  приподняться , в  этом  поздно  сомневаться , в  кишлаках , столицах , преисподней - если  ветер  с  ними  в  доле , то  тогда  в  своем  покрое  они  сплюнут  и  продолжат.
  Страхи  станут  бодрее , поклонение  идолам  приостановится , покорность  изойдет.
  Обмани  мою  свободу. Я  согласен  поддержать  твою  редкую  породу , что  умеет  быть  со  мной. Оттолкни  меня  рукой , но  ее  не  убирай – я  успею  поцелуем  зацепить  хотя  бы  край  от  простреленной  надежды  видеть  солнце  при  луне. Я  научен  спать  во  тьме.
  Постарайся  разучить.
  Осесть  на  вторую  неделю , не  выпускать  на  улицу  в  железной  шапке , палец  сбивает  лишнее  с  головы  восьмой  сигареты.
  За  час… за  который  наши  портреты  могли  бы  повесить  вместе  на  тихой  аллее - я  начинаю  вращаться , пожалуй , немного  быстрее, чем  если  бы  ты  поспешила  к  тобой  же  намеченной  точке. Я  понимаю , цветочки  мой  сплин  по  сравнению  с  вечным, но  я , обрекая  себя  уныло  побыть  человечным , плаваю  в  данных  минутах  без  торможение  стука – частого  после  всего. Зная , как  близко  здесь  дно , ты , может , взгляделась  в  часы. 
  Зачем  ты  есть…
  Это  все  меньше  похоже  на  то , что  я  хотел. В  этом , наверно , свой  свет , но  он  хочет , чтобы  я  не  успел  спасти  небольшую  гориллу  из  взятого  как-то  в  кредит – у  самого  длинного  рода , у  самого  вредного  бога  и  у  того , кто  молчит. Зачем  ты  есть…   
  Если  это  смешная  игра , поясни  как  мне  лучше  играть – выучив  несколько  правил , я  сумею  с  надрывом  понять. О  том , почему , насколько , к  чему  – ровные  спешные  люди  залезают  с  ногами  на  трон  и  с  чьих  же  приказов Ракета  сменил  свой  парусный  флот  на  лодку  со  ржавым  руном.
  Зачем  ты  есть… Я  считал  себя  вроде  не  мертвым , ведя  полоумную  рать , но , заблудившись , я  встретил  тебя  и  тут  же  раздумал  считать. Врагов , перепонки , победы , ожоги  и  волчьи  хвосты. Но  когда  они  заберут  мое  время , за  меня  рассчитаешься  ты.
  Не  Ракета , о  боже , одинокий , как  пуля , вошедшая  в  темя , он , оседлав  степного  оленя , гонит  себя  в  обход  патрулей , пустивших  по  следу  натасканных  змей – он  рубит  концы  с  обоих  концов.
  Хэй , Ракета!
  Я  не  от  него , я  от  Негнущегося  Пупса. По  приметам  спец , по  делам  никто  опоздал  в  окно  выплюнуть  слова  для  обновки  стен  этих  дважды  два , предлагавших  ждать  новых  миражей. Выгнать  их  взашей  невозможно  тут , где   вовсю  снуют  пресные  огни  от  упавших  в  ряд  в  честь  косой  любви  старых  миражей.
   Туман  напущен , причины  переходят  в  следствия , мне  самому  бы  проснуться , тебя  я  потом  разбужу , слово  даю – я  держу  что-то  большое  на  мушке: Ракета , ты  будишь  меня  звоном  наполненной  кружки , я  не  сумею  теперь  даже  и  звука  издать.
  Кто  ко  мне  лезет  в  кровать? Подлые , гнусные  бесы… с  мечтою  меня  доконать , они  выпрямляют  мой  путь , вынуждая  нетрезво  кивнуть  и  вместе  хвалить  нашу  жизнь.
  Поставить  опыты? по  теологии? мне  только  ветра  не  хватало. И  так  лежу  без  всякой  подстраховки , смотря  на  замерзание  реки. А  тут  еще  послышались  шаги.
  Вставай , стони , дозорный , попробуй  наконец  узнать , кто  там  ломает  древний  перископ. Поочередно  заглянув  в  его  глазок , мы  подрожим  от  неизбежных  потрясений.
  С  кем  пыльный  вихрь? откуда  этот  ток? я , помню , не  подписывал  заказ. И  почему  на  поле  их  игрок – Аттила  не  заявлен  на  игру. Печалит , жаждет  мести… и  ты  туда  же , желтый  кенгуру?
  Зови  меня  Кондратом  Диколюбом.
  Ты  понижаешь  мои  шансы  на  ничью , тебе  не  нравится , что  я  пока  стою , нетвердо , но  по-прежнему  в  уме.
  Хе-хе.
  Ну , только  рыпнись , я  тебя  прикончу.
  Емелю  на  царство! Пусть  слазит  с  печи – этого  жаждут  все. Смотрите , от  солнца  прямые  лучи  посланник  принес  на  зубах.
  Аттила  таится  в  кустах.
  Выхожу , говорю  чин  по  чину , простите , я  просто  хотел  украдкой  взглянуть  на  мужчину  из  вечного  рода  Емель. Стыдясь  сквозь  парадную  дверь  видеть  такое  сияние.
  Прощаем. Ты  согласен  прощенным  пройти  через  обряд  лобызания  с  избранным  вовсе  не  нами?
  Я  посчитаю  за  знамя  вами  ниспосланный  дар. Но , знаете , я  ведь  под  газом , я  не  смогу  перегар  скрыть  при  касании  губ.
  Пожалуй , барсук , не  беда. Они  тоже  бушуют  и  пьют – недаром  они  наш  отец. Это , конечно , секрет , но  скоро  они  под  венец  пойдут  с  моложавой  русалкой , что  чистую  глушит , как  пиво.
  Какое  великое  диво. Я  потрясен  до  ступней. К  источнику  вашего  счастья  я  приложусь… прорезавшим  космос  скелетам  я  пригожусь: тень  от  весов  убивает, скрежет  в  коленях  пугает , некогда  грозный “Максим” со  злостью  выходит  в  тираж - если  случится  тут  бедам  пройти  по  моей  колее , я  вместо  пропахшей  кровати  залягу  в  холодной  земле. Но  с  тем  же  спокойным  настроем. Трудиться  затраханным  боем  заставить  меня  невозможно.
  Ниточки  рвутся , Ракета  в  курсе , им  необходимо  помочь , Ракета  понимает. С  верой  крокодила  гуляя  по  испуганным  гадалкам – его  штурвал  вращают  за  него. Отдельные  от  тела  руки. Аттилы , барсука.
  Он  из  цирковых.
  Музыка  тоже  женщина. Задом  к  пюпитрам  прижатая. В  этих  краях  она  пятая , или  даже  двадцатая. И  вот , раскусив , что  к  чему, она , беспросветно  измятая , делает  в  бане  аборт. Если  она  второй  сорт , ее  дети  не  кончат  посыльными – взрывайся , приемник. Длинные  звуки  упущены. Белесый  извращенец  льет  серый  коньяк  в  заблеванную  песочницу. Обнажает  нервы  вне  берега – поры  открыты. Для  восприятия  главного.
  Исторгаемые  жидкости  пахнут  жизнью. Бультерьерные  гости  вдыхают  цветную  капусту – за  упопой  его  души  отходят  дальше  от  аврала.
 Блудливым  псам  недоставало  патронов  в  отведенной  им  обойме. Не  впускай  их , Ракета.
  Ты  был  доволен  чаще , чем  нам  надо.
  Завтрашний  блеск  нас  не  ждет. Мы , гладко  оказавшись  на  нашей  стороне , ему  не  очень  верим.
  А  безработный  ангел  пока  в  сомнениях. Затылок  чешет. Хорошо  хоть  свой. Дочешет  до  того , что  вытечет  последнее.
  Получит  пенсию  и  выпишет  газету. С  прогнозами  погоды - храни  его , моя  страна. Тебе  еще  он  почитает.
  Напишет  повесть. О  святых  девственницах  и  неделе  анального  секса.
  Заманчивый  сюжет  шипит  с  границы: “нет. Я  не  отдамся  в  твои  руки. Я  лучше  буду бомжевать  и  выучу  удары  вьюги  с  упрямством  гниды  наизусть , но  под  тебя  я  не  возлягу. Ты  ведь  на  днях  уедешь  в  Прагу  или  сорвешься  на  рыбалку , меня  оставив  подыхать , как  будто  я   твою  овчарку  лишил  консерва  из  гуся”.
  Эксремально , стремления  экстремальны , куда  без  этого , зарой  свои  смешные  возраженья – ты , братка , лузер.
  Я  сморен  звездами!
  Тебе  не  придут  хоронить. Никто , помимо  злого  воронья.
  В  гробу… там  буду  точно  я?
  Тебя  сожгут  в  долине  рельсов. И  никакая  кодла  Парацельсов  не  сможет  воскресить  твой  пепел.
  Дрессированная  высь , ты  с  Папой  Римским  не  мирись , не  обижай  друзей  Ракеты – засушенный , как  чипс , он  отвергает  предложение  войти  в  бесперспективное  течение  с  кипеньем  в  нижних  поясах. Лаская  годы  за  часы , он  крутит  башни  на  усах  и  претендует  только  на  себя.
  Время  сбивает  с  коня  перебравших  пятнистой  любви: ему  не  грозит  их  конец. Он  однозначно  притих.
  Его  покусали  слезы. Собственные , женские , ломаемых  домов  отогнанной , попятившейся  юности , выпадение  глаз  из  орбит. Мятежи  в  голове  и  желудке. А  затем  окончательный  кризис – тихий  плеск  переполненной  утки.
  Ночь  взята  за  ворот , ее  втыкают  носом  в  грязь  земли , виновных  больше  невиновных – я  к  ним. Иду. Я  к  ним  принадлежу. Я  видел  тех , кому  служу.
   Мы  встретим  их  лишь  залповым  огнем.
   Заметем  следы  парой  лопат. Зафиксируй  мое  подозрение , чтобы  потом  без  обид. Я  ненадежен  в  терпении , я  вижу , зачем  ты  спешишь , вручая  мне  долгую  ночь , вложить  в  ее  ножны  гашиш.
   Ах , беда , ах , сатори. Как  бы  все  было  пристойно , если  бы  тающий  день  оставил  стоять  в  карауле  лишь  благородную  лень. Но  так  не  бывает  у  вставших  после  плохого  кино. Мне  же  досадно  другое – то , что  тебе  все  равно.
   Понос – признак  СПИДа.
   Не  пугай , не  выйдет.
   Воистину  жалкая  роль  щупать  себя  за  виски , сооружая  тиски  из  пальцев , умевших  творить. Дым  постучался  в  трубу , он  не  хотел  уходить – наученный  жить  на  шипах  уносится  стремительно: шаг , прыжок  и  рыбкой. В  подпол. 
  Забиваясь  в  змеиную  нору. 
  Обалдевший  мон  ами , ты  пошире  посмотри  на  движение  вперед. 
В  кадык  ребром  ладони – перехлест. Смерть.
  Кому  я  только  не  обещал  взять  с  собой  в  погоню  за  высотой , которую  я  вроде  бы  видел , о  которой  я  вроде  бы  слышал , и  я  им  не  очень  врал. И  когда-нибудь  все  они  смогут  понять  меня – просто  во  мне  нет  места  даже  для  самого  себя. Я  одевал  на  горло  седло , скакал  пока  было  светло , скакал  когда  стало  темно , но  только  впустую  жег  силы.
  Внимателен  к  тебе , вызывающ  с  подонками – ты  хорошая  девочка. Гораздо  лучше , чем  тот , кто  говорил , что  будет  доход  в  ходьбе  за  границу  глаз.
  Я  помню , у  тебя  дом. Вот  и  иди  туда – его  ты  найдешь  не  без  труда , но , когда  ты  найдешь , ты  поймешь , что  так , крошка , верней. А  я  надену  на  горло  седло , буду  скакать  пока  будет  светло , буду  скакать  когда  станет  темно , и  что  бы  ветер  не  бросал  мне  под  ноги , я  буду  с  собой  заодно.
  Смирение. Не  было.
  Благодать. Не  снизошла.
  Половой  орган. Не  отвалился.
  Воспаленные  взгляды  икон , напряженные  раздумия  о  грядущем  провале –  он  согласился  сразу , Негнущийся  Пупс  поспешил  согласиться.
  Проказу  отменят , кости  срастутся , герои  при  Шипке  скулили  перед  победой , но  это  не  стало  причиной  паденья  в  обнимку  с  кометой  на  им  приготовленный  полюс.
  Борьба  и  беспомощность. Зверские  рыки: “Прорвемся!”. 
  Стойкость  к  лишениям , приносящие  удачу  херувимы , свое  под  горой  я  отжил. Раздающие  женщин  поднимаются  выше – я  постараюсь  не  оставать. Всевышний  мне  ни  в  чем  не  клялся  спутанной  бородой , пришедший  от  него  пиковый  валет  мерзко  кашлял  за  спиной , заставляя  меня  обернуться. 
  Сердце  стояло  и  присматривалось.
  Оно  заинтересовалось. Неубедительно  сочетаясь  с  остальным - с  представленным  набело  и  бредущим  на  поклонение  волхвам.   
  Кухарки  взбивают  машинное  масло , голуби  спят  на  спине , тупой  бесноватый  статист  купает  ребенка  в  золе. Дворник  торгует  теплом , впуская  в  коробки  слепых , и  после  удачного  дня  ставит  огарок  за  них.
  По  магистрали  летит  породистый  вуайерист , за  ним  ковыляет  на  двух  скучно  живущий  марксист. В  лаборатории  маг  что-то  не  в  трезвом  уме , одев  защищающий  плащ , чертит  углем  в  полумгле. На  рынке  снуют  колдуны , торчкам  предлагая  вкусить  за  несколько  средних  банкнот  для  них  путеводную  нить.
  Дева  без  лишних  нельзя  ждет  в  переходе  метро  достойных  ее  обмануть  и  заглянуть  под  пальто. Снег  наряжается   в  чернь , тихонько  суставом  скрипя , когда  по  нему , веселясь , проходит  большая  семья. Ветер  шумит  за  окном , в  кофейнях  из-под  полы  дают  объясненье  тому , чем  же  закончатся  сны.
  Ты  собирался  уйти.
  Взором  терзая  луну. Более  нужного  друга  я  никогда  не  найду.
  Она , она… И  Ракета.
  Айсберги  живут  дольше  полярников.
  Из  каменного  дерна  нарцисс  пророс , родился. Открыв  глаза , он  взвился  к  ступенчатому  небу. Чихал  и  поднимался  себе  не  на  потребу.
  Заглядывая  в  бездну. Почти  не  держась  на  ногах.
  Он  встал , как  Марко  Поло , у  берегов  Японий , когда , достигнув  цели , увидел  днесь  плутоний  с  метровыми  клыками.
  Красиво. Свет  падал  на  тени  волнистых  исполинов , недоучившийся  алхимик  чистил  канализации , мохнатые  ноги , безволосая  грудь.
  Красиво  помнить  о  тебе  я  никогда  не  разучусь. В  моей  холеной  голове  ты  поселилась  навсегда. Едва  снотворная  пора  берет  меня  за  воротник , я  вспоминаю , как  с  тобой  мы  редко  двигали  в  тупик. Дозором  вставший  у  дверей.
  Мне  этих  наших  летных  дней  надолго  хватит , чтобы  жить.
  Яблоко  плачет  соком , подогретым  зрачками  солнца , которое  ползает  боком – по  кругу , с  оттенком  улыбки. На  ухе  коверного  хвата  болтаются  рваные  нитки, он  снова  доверчиво  выпьет - все , что  предложат  из  штаба. Без  обозления  рада  гладь  своему  отражению. Как  бы  светилась  помада  с  капелькой  крови  в  составе. Дети , зачем  перестали  вы  отличаться  разбегом  от  опаленных  долгами  в  погоне  за  съеденным  хлебом – фантомами , гнусью , ответами?
  Не  забывать  же  им  об  удовольствии  под  свадебную  балладу  дозревших  психов: обручальным  сочетаньем  невозможного  с  ушедшим  издеваясь  над  судьбой , мы  разбили  наш  покой , потерявший , правда , смысл , на  картинки  из  одной – книги. Взятой  в  переплет  позже , чем  необходимо. Обходить  друг  друга  мимо , нам, увы , уже  нельзя. Так  завидуйте , мы  есть!
  Психи. Согласна.
  Слова , как  волны  бились  о  зубы , но  ты  на  них  только  зевала. Во  мне  бушевала  гроза  из  зигзагов , свитых  тобой  неопознанных  знаков  и  нывших  внутри  мотыльков. Ты  так  накрутила  узлов , что  даже  сама  не  поймешь , с  чего  начинается  жизнь  и  нужен  ли  пастырю  нож  для  обработки  зеркал , нас  отражавших  спиной.
  В  люльку  не  вложишь  детей , листья  искавших  зимой. Брошенный  клич «Я  с  тобой!»  не  разъяснит , почему  взятый  в  систему  комар  щиплет  жужжаньем  толпу , но  кровь  забирает  у  тех , кто  очень  ее  бережет. Из-за  заката  встает  ровной  монетой  рассвет – тот , кто  его  разбудил , вытрет  тебя  об  штиблет  и  равномерно  споет  гимн  настоящего  дня.
  Зачем  ему  корни , Земля?
  Кресты  на  могилах  расставляют  руки , словно  бы  пытаясь  куда-то  не  впустить. От  чего-то  уберечь. Ну , а  мы  кривенько , но  складно  хлопаем  в  ладоши. И  набравшись  ноши , колобком  по  свету  катимся  в  обнимку , лая  на  планету – постоянно  нашу. Порем  буддам  лажу.
  Выждав , мы  учуем. Иногда , не  часто , и  травы  покурим , проводя  к  равненью  с  литром  жгучей  влаги.
  Персонажи  саги , объявившей  травлю , точат , как  умеют , кто  конец , кто  саблю , мы  же  большой  горкой  лишнее  сгребаем.
  Вряд  ли  мы  устанем  тыкать  туда  спичкой.
  Лежа  на  шершавом  столе. В  своем  ли  уме? Пойдет  и  в  чужом , лишь  бы  в  саду  послышался  гром  от  крысиной  зимы  покаяния  тел , чей  летчик  сгорел , стал  ближе  к  земле , и  вот  уже  он  к  тебе  и  ко  мне  спешит  подойти , две  розы  даря. Смерть , это  я. А  это  она. Мы  будем  вонзать  в  тебя  наши  глаза , если  ты  скажешь – пора. Если  ты  скажешь – пора. Если  ты  скажешь – пора.
  Под  надзором  ртутных  волн , объявлявших  остановку  в  миллиметре  от  меня , я  соскакивал  с  коня  и , уйдя  по  пояс  в  ночь , обещал  себе  считаться  с  приближением  прилива , разделявшего  цвета.
  Вентилятор… друг… я  прошу , трудись , бескорыстно  ввысь  поднимай  меня. На  мне  пляшут  злонамеренные  невесты , их  на  заставить  слезть  и  ядерной  войне , управление  восходом… кто  командный  пункт  запросит , чтобы  реже  было  хуже  и  кого  текила  носит  по  обшарпанной  орбите , знавшей  только  заплативших? Почему  в  числе  простивших  нет  засилия  влюбленных , потерявших  трезвый  голос  в  вихре  крайне  заземленных  рапортующих  измен?
  Отошедшим  насовсем  дьявол  не  даст  прикурить.
  Халопай  с  овердоза  скончался. Бедняга , наркотный  принц , искатель  Сути , в  день  похорон  человека , бывшего  близким  не  мне , но  кому-то  еще , я  умножаю  свое  желание  здесь  задержаться. Оно  отступало  к  стене , тщетно  стараясь  сломаться , якобы  помня  причину , призвавшую  рвущийся  палец  с  сцеплению  с  мягким  курком.
  Жизнь  не  хотела  идти. Сопротивлялась  ослом.
  В  минуты  пустынь  и  колодцев.
  Соловей  пропел  нам  амбу. Мы  внимательно  смотрели  на  лицо , с  которым  трели  столь  правдиво  он  выводит. А  затем  мы  выясняли,  кто  из  нас  тут  первым  сходит , испугавшись  предсказанья  от  болтливой , жуткой  пташки.
  Ты  стирала  мне  рубашки , я  любил  тебя  повсюду - так , бежишь? И  я  не  буду  доверять  его  указам. Блеснет  пламя  и  мы  разом  догадаемся  о  крахе.
  А  пока  продолжим  вирус.
  Плечом  к  плечу  не  проскользнешь , проход  с  начала  уже  ссужен, и  если  кто-то  тебе  нужен , проси  себя  о  нем  забыть.
  О  ней  тем  более. Она…
  Слезами  не  способна  смыть  маразм , с  почетом  возведенный  на  престол.
  Вставая  на  дыбы , подыгрываешь  им , игриво  заводным  с  заводом-автоматом. Тем , кто  его  завел , плевать  на  спавших  рядом  и  их  позиций  лоск  ничто  не  замарает.
  На  марше  он. Шагает. Ты  созерцаешь. Утекающее  время – я  себе  угодил  не  рано , но  и  не  поздно , я  с  тобой  исходил  достаточно , чтобы  прилечь  и  не  считать  день  за  два. Моя  голова  стала  с  подушкой  одним. Кто-то  мне  шепчет: «Пойдем» , но  я  не  отправлюсь  за  ним , куда  меня  он  ни  звал. Я , вероятно , устал. А , может , сумел  поумнеть – луна  голосит: «Срывайся  и  в  путь» , но  мне  надоело  хотеть. В  этом  всегда  есть  надежда… ее  повторения  я  не  хочу.
  Стаптываются  ботинки , досаждает  правительство , ведется  боевое  существование , о  сексе  я  и  не  думаю.
  Огонь  закончится  дымом. Кто  сомневается – пусть. Пусть  вспомнит  кромешную  грусть , ревевшую  с  ним  заодно – только  вчера , но  сейчас  ее  до  ушей  занесло  новыми  днями  ходьбы  по  странно  упругому  гравию – день  за  день , отложение  за  отложением , что  бы  в  тебе  не  родилось , оно , свое  отпахавши , умрет.
  Повернет  вектор.
  Ты  приедешь  ко  мне? Я  в  соседней  квартире – играю  на  бешеной  лире  заостренный , приветственный  спич. Ты  приедешь  ко  мне? Я  поборол  паралич – пальцев , писавших  слова , сон  отогнав  от  меня. Ты  приедешь  ко  мне? Я  задолжал  свое «Я». Себе… но  его  я  отдам… тебе. Если  будешь  со  мной.   
  Я… да  я…  я  приеду!
  Уходя , разбуди. Твое  имя  мне  не  запомнить , но , чтобы  я  смог  объяснить , зачем  занесло  меня  жить , посмотри , замерев , свысока , на  разбитые  светом  глаза  и  послушай , как  я  бормочу: «уже  исчезаешь? Прощай…».
  Очень  мило. Идейно. Одену  сапоги , что  назывались  скороходы  и  стану  лупчевать  поверхность  со  всей  мочи. Дуб  не  всегда  служил  пеньком – он  раньше  был  побольше. Мы  тоже  встретим  свой  топор , секущий  нашу  плоть.
  Вчера  отмечали  помолвку , сегодня  гуляем  размолвку.
  И  все , как  ни  больно , по  делу.
  Тускло , дугообразно , отцовскую  одышку  я  узнаю  по  первой  ноте , от  правды  он  хранил  себя  вдалеке , тест  на  то , кто  я  есть , я  проходил  без  него  по  льдом  непокрытой  реке. Сорные  травы  терзали  канавы  внутри  моей  жатвы  годов , и  я  понемногу  дышал , следя  за  погоней  часов , туманящих  кругом  расплат , в  цинк  заключая  вчера , принявшее  скопом  на  грудь  удары  литого  серпа , весьма  умолявшего  кость  спокойно  его  воспринять.
  Одиночество  умеет  стоять  до  упора. 
  За  ним  еще  не  спустились  свирепые  сны. Оторванные  головы  любезностями  не  обмениваются , и  поэтому  послушаем  блюз – гордился  собой  до  судорог  в  самых  нежных  местах , был  себе  дрессировщик , а  после  обеда  монах , просил  себя  стать  дирижером , на  улицу  выгнать  джаз-бенд , но  вместо  салюта  в  сорок  карат  начинка - сплошной  секондхэнд. В  сумке  носил  просветленье , в  очки  замурован  взгляд , походкой  порушенной  пломбы  встречал  вновь  прибывший  отряд – из  давно  запрещенных  земель , одетый  без  униформ , на  знамени  у  них  штиль , за  пазухой  у  них  шторм.
  Отряд  заезжает  в  дома  с  целью  совсем  не  спасать. Они  погостят  у меня , и  тебе  с  них  много  не  взять».


                7


 Фонарная  лампа  не  горит , но  раскачивается , через  открытое  окно  в  комнату  входит  бесшумный  осторожный  дождь , прочитанные  связки  вызывают  предынфарктное  состояние , причиняя  мне  боль , рекомендующую  отложить  изучение  и  выйти  пройтись  по  окраинам  светлого  города , доблесть  моя , тебе  страшно? Судьба  жестока. Впечатления  об  объективной  реальности  построены  на  знаниях  древних.
 Спорный  вопрос. В  церковном  подвале  скученно  содержатся  убивавшие  людей  страусы – я  их  не  видел , но  мне  говорили , в  дополнение  ко  всему  и  излом  цивилизаций , мои  неприятные  предчувствия  связаны  и  с  ним , меня  спрашивали: «ты  Мартынов?» , я  выключая  телевизор , говорил: «центральное  телевидение  не  уважает  чувства  тех , кто  пусть  чуть-чуть , но  проснулся» , три  кинжала  на  поясе – не  много  ли? наступить  на  ногу  привидению – не  дико  ли? с  нездоровым  постоянством  жуя , как  жвачку , какую-нибудь  мысль , Мартынов  минует  торгующих  фруктами  молдаван , проходит  по  аллее  полуночного  гоп-стопа , похлопывает  ладонью  по  бедру ; не  натыкаясь  на  дремлющую  лошадь  и  вполсилы  молясь  преподобному  Ефрему  Перекопскому , он  зрит  на  отдаленном  пеньке  знакомую  фигуру.
  Потушенную  для  суеты , тлеющую  для  Высшего , кровь  в  его  голове  та  же  самая , что  и  в  ляжках , дыхательные  упражнения , вероятно , не  помогают ; преодолев  себя , Павел  Ямцов  потащил  бы Мартынова  за  собой , но  до  этого  годы  и  годы , атаки  радиации  и  экзистенциальные   перегрузки , какие  бы  потенции  космоса  в  нем  не  наличествовали , Павлу  не  прорваться , не  вырваться  под  облака  на  хайвэи  птиц , пятачок  свиньи  похож  на  дуло  шестиствольного  пулемета , стреляющего  в  срывающихся   с  места  медиумов – их  задуваемые  ветром  бакенбарды  лезут  в  глаза. На  куче  хвороста  лежит  непочатая  бутылка  рома. Мартынову  тяжело  дышать.   
- Павел? – спросил  Мартынов.
- Я. – сухо  ответил  Ямцов. – Человек-передок. Тот , кем  я  стал , ни  во  что  не  ставит  того , кем  я  был. Но  ему  все  равно. И  это , и  остальное – его  уже  нет.
- Нет  и  не  надо. – Решив  потрясти  Ямцова  за  шею , Мартынов  поострегся  проводить  решение  в  жизнь. – Да , Паша , да , человек-передок , я  даже  с  расстояния  заметил , что  ты  не  в  порядке.
- Приняв  меня  за  сидящего  меня , а  не  за  танцующего  на  пеньке  голубя? Немыслимо…
- Люди  наблюдательней , чем  ты  думаешь.
- Она  может , когда  захочет. – Павел Ямцов  гадливо  просмеялся. – Когда  я  захочу.
- Ты  уходишь  не  туда , где  у  тебя…
- Ха-ха , эта  малышка   называла  меня  противным  парнем , ха , сладкая  девочка , лизать - не  перелизать. – Ямцов  непонимающе  посмотрел  по  сторонам. – Добрый  вечер , молодой  человек.
- О-ооо , - протянул  Мартынов , - тут  у  нас , оказывается , наметились  коренные  расхождения  с  базовыми  принципами  психического  здоровья. Поискал  своего , не  нашел , проведал  дерганого  мастера  чайной  церемонии  Георгия  Сорняка , задержался  над  его  отверстой  могилой , вспомнил , что  он  был  обидчив, как  слон - меня  не  вспомнил?
 Павел  Ямцов  промолчал. Прижав  ко  лбу  указательный  палец , пихнув  ботинком  пивную  банку , безответная  любовь? Она  в  огорчение. Ей  и  живем. Приносим  цветы  и  надеемся  на  крошки: каков  мозг , таково  и  количество  запрашиваемого  им  алкоголя. Или  чего-то  покрепче.
- Мартынов? – пробормотал  Павел  Ямцов. - Мой  друг  Мартынов? Он?!
- Не  хотелось  бы  тебя  разочаровывать…
- Это  ты?!   
- Я  и   говорю , что  не  хотелось  бы  тебя  разочаровывать. – Мартынов  добродушно  помахал  рукой. – Ты  поразительно  быстро  меня  раскрыл.
- Ладно , ладно , не  захваливай , не  переношу. Время! И  к  нему  тема! И  ее  смена! С  какой  скоростью  может  плыть  дельфин?
- Ну , километров  семьдесят.
- Охренел , что  ли. Семьдесят! - Ямцов  презрительно  фыркнул. – С  такой  скоростью  он  плыть  не  может.
- А  с  какой  может?
- Пятьдесят  пять.
- Да , - промолвил  Мартынов. - Да. Большая  разница.
- Разница , как  разница. Не  хуже  других. Разбежалось , сбежалось , перепуталось, о  чем  это  я…. А  на  какую  глубину  может  погрузиться  кит?
- Метров  двести?
- Да  ты  что! – взревел  Павел. – Три  километра!
 С  Ямцовым  трудно – труднее , чем  прежде. Мы  все  идет  к  концу , нам  всем  по  пути , но  да  не  станут  для  нас  соблазном  положительные  аспекты  наркотического  транса. Под  оглушительный  джэм  всевозможных  ангелов  и  шайтанов - его  не  слышу. О  Павле  не  говорю.
  Павел  слышит.
- Слышишь? – спросил  Мартынов.
- Незримое? – переспросил  Ямцов. – Оно  держит  в  ходящих  руках  куриное  яйцо , нагревает  скорлупу  своим  теплом – вылупилась  змея. И  все  это  для  меня. На  чьем  половом   коврике  вышит  Будда.
- Развязка  близка.
- Приходивший  к  тебе  ушел  со  мной , мной , о-ооо , мной , кое-чем  меня  угостил , я  принял  две. Синюю  и  желтую. – Согнув  спину , Павел  Ямцов  поник. – Что  случилось , то  случилось. Принимая  в  соображение  ожидаемую  перемену  чувств , я  не  задержусь  на  носу  спящего  аллигатора.
- Журавлем? Москитом?
- Насчет  журавля  ты  хватил… Хотя  я  и  вправду  повержен. Из  меня  вышел  недостойный  член  общества , но  пусть  только  кто-нибудь  попробует  принять  меня  за  беззащитного  пьяницу! Пропущу , подхвачу  и  накажу. Не  до  упора угнездившись  в  отрицательном  самомнении.
  Прими  скипидарную  ванну , Павел , оставь  в  покое  широкие  массы ; познав  себя , ты  и  себе  поспособствуешь  и  другим  жизнь  облегчишь , соотношение  периодов  приподнятого  и  подавленного  настроения  один  к  десяти? два  к  бесконечности? снимай  пиджак , одевай  рванину , изгоняй  продолжительной  медитацией  засевшего  в  тебе  барана , ты  так  и  поступаешь. Твои  собака  и  таракан  лежат  голова  к  голове. Засыпают  под  надрывное  блеяние , безуспешно  придававшее  тебе  задумчивый  вид – космос  за  нас. Молния  попадает  в  бензовоз. Река  обгоняет  «Скорую  помощь».
- Сидишь? Сижу. Мышцы  сердца  сжимаются. – Обойдя  Павла  Ямцова  по  часовой , Мартынов , закурив  табак , присел  перед  Павлом  на  корточки. – И  разжимаются.
- При  спокойствии  тела  наступает  спокойствие  и  в  нем… я  чувствую , я  верю. – Мельком  взглянув  на  обручальное  кольцо , Павел  Ямцов  изменился  в  лице. – Из-за  ревности  можно  убить  и  чужую  жену. Было  бы  желание. Сошлись  бы  звезды.
- Бедное  мышление – мышление  бедное.
- Я  вздыхаю. – Павел  вздохнул. – Ты  разрешишь  мне  утаить , о  чем. Несомненно  разрешишь....
- Молчи. Пожалуйста. Как  угодно. – Неспешно  докурив  сигарету , Мартынов  встал  и  присел , но  уже  для  того , чтобы  размять  затекшие  ноги. – Тебе  лучше  знать , от  кого  ты  унаследовал  столько  минусов.
- Минус  на  минус  дает…
- Давай  без  байды.
- Хочу  и  говорю! Понукать  мной - не  баобаб  трясти! Или  не  его… а  нечто  потоньше!
- Ну , говори , говори. – Мартынов  с  чистой совестью отмахнулся. – Я  потерплю… поприсутствую.
 Со  всей  поднаготной  я  не  ознакомлен , однако  вижу – частично  ты  сохранился , но  многое  пропало  безвозвратно. Разлилось  по  языческой  Руси , сбежало  в  прерии , не  беда , друг  Павел , мне  и  самому  случалось  быть  невыразимо  тупым.
 Что  случилось , то  случилось , кто  принял  химикалии , тот  примет  любовь , как  истину - повторю  за  тобой , добавив  свое. Скажу  и  от  Шеллинга. «Созерцание  Хаоса  лежит  в  созерцании  Абсолюта»: как  ты  понимаешь  ситуация  критическая , ты  неизлечимо  болен  собой, в  твоих  венам  бурлят  сталкивающиеся  потоки , играешь  ва-банк? losing  your  religion? тебе  нечего  терять.
- Не  приближайся , Мартынов!
- Я  и  в  мыслях  не  держал…
- Если  со  мной  произойдет  что-нибудь  злое , пусть  люди  будут  в  курсе , кто  это  сделал! Кто  не  был  ко  мне  благожелателен! Кого  устраивал  ненормальный  порядок  вещей! – Скрыв  за  ладонями  перекошенную  личину , Павел  Ямцов  развел  пальцы  и  страдальчески  икнул. – Вскачу , направлюсь  отливать , вокруг  члена  обмотается   нитка  от  штанов , собравшись  с  силами , я  вырву! оторву  его , как  гнилой  зуб. 
- Неприятное  занятие.
- Зачем  ты , дедушка , родился…
- А  это  к  чему? – недоуменно  спросил  Мартынов.
- Я  знаю… но  мне  так  не  кажется , - ответил  Ямцов. – Пей  мою  кровь , капрал  комар , угощайся , только  смотри  не  лопни. Знать  бы  тебе  не  меньше , чем  мне – неустроенный  старец  Чегундо  уже  в  Москве. В  карманах  сплюснутый  виноград , в  редких  волосах  хризантема , он  учит  за  деньги  улыбаться  и  расширять  понимание , под  Минском  он  по-отечески  опекал  ездящего  на  одноколесном  велосипеде  монашка , в  сосновом  лесу  у  Каменска-Уральска  Чегундо  облапал  белогрудую  медведицу , на  Мальдивских  островах  он  жил  на  широкую  ногу , обнажая  свое  содержание  перед  платежепособными  матронами  и  валяясь  на  смотавшейся  простыне  у  исписанного  формулами  окна - кетчупом  и  стеклорезом  Чегундо  наносил  составляющие  эликсира  свободы. Чистя  картошку  дамасским  клинком , надувая  невероятные  пузыри…
- «Ракете» бы  он  понравился.
- Кому , прости?
- Я  слышал , то  есть  читал , что  он  существует. Слышал  из  прочитанного , читая  вслух – местами. Не  все  подряд. – Подняв  глаза  к  небу , Мартынов  не  почувствовал  себя  хозяином  своей  судьбы. – Адам  и  Ева  с  их  грехопадением  в  сравнении  с  ним  просто  дети. 
 Все  еще  не  сорвавшись  с  каната , Мартынов  покачивается , болтается , неуклюже  пружинит  на  полусогнутых , сон  не  рассеивается , каторга  не  отпускает , взбесившиеся  праведники , вырываясь  из  осажденного  Элизия , садятся  в  маленькие  космические  корабли  и  носятся  друг  за  другом  в  миллионах  миль  от  родной  планеты – вечность  поможет  им  нас  дождаться. Мы  придем. Нам  скажут: «хмм… ну , здравствуйте».
 «Вы  не  рады?».
- Ну , - сказал  Ямцов , - ну…
- Кто-то  явился? – спросил  Мартынов. – Ему  никто  не  открыл? Без  объяснений  ушел , со  скандалом  вернулся – это  про  него. С  ним  невозможно  найти  общий  язык.
- Как  с  пчелой…
- Залетевшей  под  одеяло.
- Теперь  и  ей   придется  думать  о  жизни  и  смерти. – Подперев  голову  правой , а  затем  и  левой  рукой , Павел  попробовал  стать  чуть  загадочней. – Восхитительное  ощущение  полета  возникает  и  когда  ты  садишься  мимо  стула. И  женщины. Светоносные  женщины.
- Они?
- Продолжают  рожать  и  в  сумасшедшем  доме.
 Переворачивая  корзины  с  орехами , забывая  глаза  в  улетающем  мире , я  продавал  парижанам  написанную  от  руки «Женщину , оставшуюся  человеком» - страстную  сказку  о  сходящихся  и  расходящихся  стенах , высокопробном  хиппизме  и  ложбинке  на  подбородке  нежизнеспособной  подруги , сбросившей  пуленепробиваемый  купальник  и  вызвавшей  ретро-позывы , не  сливая  розыску  информацию  о  явках  господ  крутого  нрава  и  прерывистого  дыхания , импровизировавших  на  электроскрипках  на  темы  войны  и  справедливости , манипуляций  и  наблюдательности , на  черный  день  у  них  отложено  по  паре  совершенно  безумных  мыслей… отпугивающих  удачу , шевелящую  жабрами  в  растаскиваемом  на  поливку  голов  Подчинившихся  пруду  Несмирившихся ; я  ходил  на  могилу  обледеневшего  кузнеца  Лубоцкого , мы  разговаривали.
  Это  в  твоем  духе.
  Я  говорил  не  с  трупом – с  ветром.
  Еще  лучше.
- Пятьдесят , - промолвил  Ямцов , - сто  пядьдесят , двести , двести  десять…
- Двести  шестьдесят.
- Триста  шестьдесят.
- Прекрати , Мартынов. Не  пересчитывай  деньги  у  меня  на  виду , я  завидую  и  раздражаюсь. – Павел  Ямцов  удрученно  нахмурился. – Я  имею  их  побольше , но  не  сегодня , не  с  собой , ножевые  раны  саднят… во  сне  я  пил  водку , там  меня  и  пырнули , я  ощущал  ползком  великую  любовь , Татьяна  была  холодней  пронзившего  меня  лезвия – ступай , детка , заройся  в  угли. Я  принесу  на  шампуре  утерянный  тобой  носовой  платок. Поверну  тебя  к  себе  самой  чистой  стороной. Мартынов… Мартынов!
- Он  уехал.
- А  я  и  не  заметил…
- Мартынов  не  в  обиде.
 Когда  не  очень  и  важно , жить  здесь  вполне  даже  можно , и  все  здесь  не  так  уж  и  сложно. У  меня  пистолет… стреляйте! ракетница… бейте  ручкой! выстрелив , добивайте  ей  до  последнего , в  этом  будет  просматриваться  и  эротический  элемент , я  шел  из  Москвы  на  запахи  и  звуки , набираясь  от  указателей  отдаления  положительной  эфирной  энергии.
  Вас  не  отловить.
  Как  стрельбой , так  и  крошением  черепа  вы  будили  того , кто  должен  идти  с  вами.
  Завтра  он  будет  женщиной?
  Будет. Постарается.
- Пух-пух , - прошептал  Павел , - тихо-тихо , по  микрофону  проводят  крылом: бабочка , ни  в  коем  разе  не  орлан. В  одной  из  опер  Брамса…
- Брамс  не  писал  опер.
- Писал , - настаивал  Ямцов.
- Не  писал , - стоял  на  своем  Мартынов.
- Говорю  тебе , писал!
- Не  было.
- Писал  и  выбрасывал! Возбуждение  началось  в  голове , дошло  до  живота , дальше  не  продвинулось! Я  о  себе. – Павел  Ямцов  энергично  пожал  плечами. – О  себе , о  тебе , обождем  с  утверждениями , жизнь  ли  мимо  нас , мы  ли  мимо  жизни? На  той  неделе  захожу  на  кухню , а  там  беспорядок. Духота. Пожар.
- Ты  нагнетаешь.
- Я  парализован  обозримостью  смерти.
 Родился , умер , посередине  прочерк. Шаманские  пляски  на  спинах  облезлых  столов. Упорное  снование  в  полях  колосящейся  абстракции.
  Шпроты  открыть?
  Нет , Маша. Оставь  на  голодные  вечера. Ты  с  упоением  осваивала  меня  под  собой , не  определяя  силу  мелодии  по  тому , можно  ли  ее  напеть: Павлу Ямцову  не  следует  о  тебе  знать , мне  не  нужно  с  ним  задерживаться , а  ему  самому  доводить  себя  до  состояния  Эдгара  По , признававшегося  в  письмах: «мне  не  удалось  рассчитать  силы  опиума  и  рассудок  абсолютно  исчез» – желая  Павлу  всех  духовных  благ , я  постепенно  приступаю  к  прощанию.
- Заводи  сохнут , бегемоты  не  верят , - промолвил  Мартынов - От  меня  иногда  отскакивают  пули , но  это  не  станет  достоянием  всей  Москвы – я  удаляюсь  дочитывать  отнюдь  не  Нирвану-сутру. Определенно  иной  вид  пастырских  посланий.
- А  я  посижу  и  к  жене , - выдохнул  Ямцов. - Где  она… она…
- Дома.
- Где  моя  сонная  артерия , - подзабыв  о  Мартынове , пробормотал  Ямцов , - где  она , где , я  себе  ее  перережу…
 Память  забита  мелочью , текучая  высь  передергивает , отважимся  ли  мы сопротивляться? мы  можем  все. Но  не  всегда. И  мне  нет  никакого  дела  до  того , что  я  делаю: проплывая  бревном  под  ледяными  мостами , я  довольствуюсь  приходящей  в  голову  золотистой  пылью  и  мои  амбиции  не  уходят  за  облака , они  ступают  по  бетону  и  степям  робкой  поступью  Дхармы - прочитанные  листы  я  не  развею  пеплом , не  передам  укрывателям  потусторонней  сволочи ; сложив  их  в  стопку , я  подсуну  ее  под  диван. Затолкаю  поглубже.
  При  свете  луны  извлеку.


 «На  наконечнике  раскачивающейся  горы  тебе  зашивали  взрывчатку , клали  оземь  и  жгли  на  лбу   ночные  костры , саунд  разрывает , очарование  отступает , бес-внедорожник  скачет с  оглядкой  на  слухачей , лежащих  закладкой  в  книги  простых  и  не  очень  разменов - я  в  курсе , что  будет , когда  волей  генов  им  запретят , как  прежде , свершаться , желая  меняться  лишь  жизнью  и  смертью , одну  на  другую  и  без  посторонних.
  Все  просто.
  Оставшись  ни  с  чем , я  на  Биг-Бене. Превращенном в  обезьяний  загон.
  Клоун  Бом.
  Взял  себе  кличку  Бим – я  не  бежал  не  за  ним , я  всего  лишь  молчал. О  магните  дорог , о  выпадающей  шерсти , о  машинной  покорности  опустившегося  революционера.
  На  распахнутый  склад  завозили  елей , промывали  в  огне  план  возврата  назад , цедили  дерьмо – это  было  давно. Это  было  вчера. Пальцами  по  клавише , по  одной  и  той  же , музыка , ты  слышишь? Чем , сестра , ты  дышишь , выудив  из  стона  солнышко  вибраций  монстра-телефона , верного  на  случай , если  там  ответят. Боже  мой, как  светят  ночью  эти  кнопки.
  Тебя  слышит  музыка.
  Планировка  моих  дней  геометрией  слаба.
  Любовь  опоздала. Под  безмолвный  ход  часов  ты  ночами  ждешь  котов – ты  подлая , подлая  своей  глупостью. Ты  увидишь  наше  рождение  только  после  катастрофы. Запутавшись  крыльями  в  трауре. В  сводящем  с  ума  нетерпении. Догрызаемая  червем , на  провалившемся  ложе  любовной  радости – не  предвидя  поражения. Не  учитывая  закона  повального  промаха  для  расстроивших  мозги  в  надежде  на  твердую  почву.
  Можешь  тень  не  отбрасывать. Но  только  ее  ты  выбрасывать  попробуй  пока  не  спешить. Она  укажет  координаты  незримого  покоя , продумает  фактически  вслух  византийские  песни - стань  свободным  от  счета «раз-два». Так  говорится  в  судовых  журналах  погибших  не  по  делу  кораблей.
  Я  не  сдаюсь  малокровию.
  Выдолбив  под  лодку  серебряное  бревно.
  Твой  час  пробил.
  Тихо , тихо. Нас  заберет  любое  лихо  и  не  оставит  даже  на  трамвай – пишу  углем  новые  реки , таких  здесь  еще  не  бывало: я  знаю, где  списывать. Даю  имена  для  созвездий , рожденных  припадочной  ночью: я  знаю , где  списывать. Люблю  придуманных  женщин , просящих  меня  о  взаимности: я  знаю , где  списывать.
 Себя  превращая  в  себя.   
 Я  все  еще  помню , где  списывать.
 С  неба , с  луны. С  навозной  кучи.
 Упав  мимо  заданного  квадрата , тренировочная  бомба  не  изменила  своему  прямому  предназначению -  мне  не  хватает  отсутствия , и , как  всегда , твоего. Пошла  бы  ты , мышь , погуляла , а  лучше  сходила  в  кино. Там  на  сегодня  программа  придется  по  сердцу  тебе: сначала  немного  поплачут , слегка  повисят  на  кресте  , ну  а  затем  сценаристы  резко  усилят  сюжет – тот , кто  валялся  в  раздумьях , быстро  отыщет  ответ , смело  сколотит  бригаду  из  самых  надежных  качков  и  бросит  их  всех  на  защиту  поруганных  райских  садов.
  Ракета  за  чувства.
  Байконур  за  прогресс.
  Они  идут  на  новый  круг , сосредоченно  и  хмуро , она  орет: «Ты  космонавт!» , герой  рычит: «Сама  ты  дура!» , у  них  сезон  не  певчих  дней  который  век  уже  на  сцене – готовит  шею  для  лассо  по  сверху  вложенной  системе  и  отучает  их  смотреть  на  беспробудные  резервы , что  в  одиночестве  храпят , укнувшись  в  пол  пустой  таверны.
  На  Сатурне. Поближе… как  мне  приятно  кинуть  кости  и  наблюдать  количество  очков. И  есть  колода… все  тайны  выхода  и  входа, всю  соль  мудреных  комбинаций  я   понимаю  только  в  ней.
  Цвела  пемза , смердела  стоячая  вода , всклокоченные  ксендзы , обозвав  себя  козлами , разместились  на  заборах - над  землей , крутя  усами , пролетали  космические  пехотинцы. Заливая  тундру  сельвой, переходя  в  состояние  кувшинки , подбираясь  к  предводителю  ватаги  из  бушующего  леса – шедшего  похожим  курсом. Чуть  пониже  и  быстрее. Внешне  вроде  не  робея. Треща  нервными  клетками – они  лопались , погибали , тающий  снег  на  камне , тающий  камень  под  снегом.
  Колокол  звякнул  металлом. Лица  замазаны  салом , чтобы  удары  мороза  не  ободрали  снаружи. Мальчики-Девочки  Стужи  в  зимнее  утро  ныряют.
  Пассивный  противник  хода  желания  вспять  себе  позволяет  лежать  под  крышей  покатых  столов.
  Денно  и  нощно  пустым.
  Я  в  этом  мире  устал , он  меня  грубо  подмял , но  я  предъявляю  ему  право  глодать  свою  кость.
  Свистя  в  две  руки , напирая  на  разнообразие  молитв , излучая  задумчивость.
  Распихай  ты  солнце  по  карманам  и  бубни , бредя  вперед: «меня  взгляд  твой  не  убьет , я  рожден  не  для  тебя , мой  смотрящий  и  теперь  верит  в  зубы  корабля , пробивающего  лед – я  уверен , он  дойдет…  до  законной  полутьмы , где , не  знаю  почему , ударенье  в  слове «мы» однозначно  не  поставить» - если  хочешь  в  себе  править , ты  последуешь  совету.
  Спящие  красавицы  спят  не  знамо  с  кем , в  тени  лесов  булонских  и  китайских  стен , на  дозорных  мачтах , в  шахтах  и  на  снегу , к  чьей-то  короткой  радости  и  на  чью-то  беду. Спящие  красавицы  не  ждут , когда  ты  придешь , они  помнят , ты  сеял  пшеницу , но  не  собрал  даже  рожь. Их  трубы  будят  огонь , он  зверски  врывается  в  сны – пожарник  сиди , где  сидишь , твои  попытки  смешны. Ведь  спящим  красавицам  нужно…  не  больше , чем  всем – подрасти , подучись , подработай  и  сдай  себя , гордого , в  плен. Так  было  с  начала  игры  и , видимо , будет  всегда. На  этом  стоят  все  деревни. И  на  этом  висят  провода.
  Еще  бы  пару  этажей  у  вставшего  навстречу  дома , и  солнце  даже  в  полвосьмого  садилось  бы  мне  не  в  глаза.
  По  карманам   его… засунув , перекури. По  венам  лезут  голоса.
  Ты  заблудишься  строго  по  карте. Сорванной  в  жестком  азарте  с  высот  раздвижного  флагштока , пугавшего  птиц , разрастаясь.
  Я  в  деле.
  Ладья  на  А5.
  В  деле  Христовом. Милосердие , терпимость , доброта , мы , голося  и  шатаясь, шли  за  глотком  сострадания – не  сомневаясь  в  правоте  наших  сбоев.
  Психостимуляторы  приведут  тебя  в  твою  вотчину.
  Поклон  крушениям , морская  болезнь , аплодисменты , хлопайте  над  ухом , хлопайте , не  бойтесь , я  дружу  со  слухом  редко  и  несильно. 
  Пишешь  покаянные  скетчи.
  Ни  одной  правдивой  строчки – вот  мой  стиль.
  Видя  нищих , крикнешь: «гриль!». Штатский  билль , камышинский  текстиль. В  единый  бензобак  сливаются  и  луна , и  дикие  свиньи.
  Растлитель  своих  клеток  колесовал  свое  будущее , высекая  слова  из  монеток , столкнувших  дубовыми  лбами  вместо  решек  с  орлами  песенку  песен  с  молчанием. Но  кто  заберется  скорее , а  кто  завершит  заиканием  попытку  отказа  подвинуться , ему  важно  ровно  настолько , насколько  стремление  скинуться  на  право  проката  пони  имеет  значенье  для  пони , давно  притушившего  гонор  и  смотрящего  тихо  и  мирно , как  трижды  обманутый  донор , на  того, кто  все это  затеял.
  У  Олега  «Тарана»  на  мизинце  мотоциклетный  шлем , масса  народа  многолика , не  сказал  бы.
  Ракета , ковыляя , скрылся  прочь.
  Он  до  сих  пор  не  возвращался.
  Да  вот  же  он – возвращенный , чтобы  жить , под  обстрел  святых  заветов , жарит  солнце  на  себе , изменяя  лишь  судьбе , но  никак  не  настроенью. В  всплеске  рухнувших  мостов  он  находит  сожаленью  дойный  образ  побратима , не  смахнувшего  с  насеста  пыль  надежды  не  прогнуться. Об  вчерашний  день  споткнуться   ему  кажется  желанным.
  Забившись  между  когтей  свирепой  зимы  добермана , снег  постепенно  сереет , слушая  шелест  железа , дразнившего  жажду  согреться  кривыми  ухмылками  среза  неосторожного  стебля , далекого  целью  от  корня. Так  хитроумная  дворня  ворует  ключи  господина.
 На  этом  фоне  даже  ты  вполне  породистый  скакун , хотя  бы  пять  из  шести  струн  сумевший  поднастроить  под  себя. Когда  они  делили  год  на  дни , ты  вывел  свою  пешку  на  ферзя  и  полыхнул , чуть  покачнувшись , с  двух  стволов.
  Смотрите , а  похоже  ферзь  готов.
  Им  не  занять  мои  столы , заказанные  мной   на  одного.
  Ты  разрешишь  пощупать  твое  дно?
  Марево  ночи  над  городом , сутуло  просившего  подати  за  ожидание  выстрела , не  пожалевшего  копоти  вокруг  выходного  отверстия , которое  снилось  в  проекции  на  занавес  карих , моргающих - глушите  же  топот… инъекции  жизни… в  молчание  вечности. Гламурно  взывая  к  беспечности , сам  город  не  думает  нежиться. 
  Что  я  забыл  в  этом  городе? Только  то , как  меня  звать. Я  в  нем  родился , пропал  и  мне  пора  бы  устать – собрать  в  котомку  лучшие  сны  и  по  ступенькам  вперед , но  самый  главный  в  моей  голове  все  так  же  настойчиво  ждет. Сегодня , похоже , суббота , или  я  просто  проспал – зачем  же  причалил  этот  корабль , я  помню , как  он  протекал. Заперев  в  его  трюме  певичку  и  пешкой  убитых  ферзей , я  нынче  хожу  в  спецодежде , как  броский  апостол  Андрей. На  входе  в  потерю  сознанья  не  гаснет  зеленый  свет – я  должен сказать  им  спасибо, но  какой  уж  тут  этикет. Домушник  в  рваных  перчатках , батрак  с  перебитой  косой , встречайте  меня  ровно  в  десять , я  буду , наверно , живой… в  десять  вечера  я  выпью  с  ним  джин. В  пять  утра  меня  пронзит  гарпун  адской  молнии. Я  живу.
  Кем  я  столь  крепко  прирос  к  жизни , возившей  меня  по  длинной  орбите  утрат? женщиной. Кем  же  еще.
  Той  певичкой… она  предкушала  прикосновения.
  И  ты  схватил  ее  за  горло.
  Я  не  способен  давать  бои  молодняку. И  в  радуге  причин  слабость  не  хэдлайнер –  на  нераспаханном  лугу  мелькали  силуэты  спиц , в  карете  ехал отслуживший  честно  снайпер. Он  размышлял  о  беглых  чувствах , что  были , в  принципе , его , когда  бесплатное  тепло  ему  еще  платило  дань - за  постоянно  мелкий  выбор  и  одобренье  слова «встань». И  я  тем  более  скажу: я  не  стану  бросаться  под  ваши  тонкие  ноги , потанцуйте  со  мной  бандерлоги , я  тоже  некогда  умел… пить  в  миллиметре  от  земли.
  Все  началось  зимой.
  Потом  пришла  весна  и  обернула  это  талым  снегом. Желания  выбрали  скупость. А  годы  сбросили  за  борт  всю  эту  сладкую  глупость.
  В  непрожитый , ненадеванный  день  он  проснулся , поднялся , ушел. И  по  нему  протокол  составят  нездешним  пером.
  Учил  гармонии , в  них  и  захлебнулся.
  Туман. В  тумане  наркоман.
  Люди  из  Интерпола  видели , но  не  свистели. Разуверившийся  жених  все  же  пришел  оформлять  порвавшуюся  цепь.
  Невеста  подвозила  на  лифте  ежиков.
  Дай  ей  тувимца , затрахает  и  тувимца.
  Она  не  искала  оправданий  в  змеином  клубке  своих  маний. Не  звала , наподобие  безнадежного  астматика , свое  солнечное  детство. Не  признавала  профилактики  рисковых  порывов – она  проиграет , но  позже.
  Бирюзовое  счастье  насильно  залезет  в  кровать.
  Дождь. Отвесная  малость. Летняя  радость. Промокшие  штаны.
  Форсируя  голос  обид  на  хмарь  предстоящего  дня , я  строю  лицо  на  манер  добродушного  психа – эй , женщина , скажи  мне  в  словах, кто  там  шагает  с  тобой. Явно  породистый  всадник  или  заблудший  ковбой? Или , может  быть , тот , кому  ты  что-то  должна  за  глупо  упущенный  вечер  и  за  то , что  свернулась  слюна. Эй , женщина , как  тебя  мне  позвать? По  имени? Пальцем? Свистком – твои  глаза  поют  песню  с  не  очень  счастливым  концом , улыбка  твоих  кладовых  везит  не  больше  секунд , летящих  без  всякой  пощады  в  раскопанный  временем  грунт. Эй , женщина , веришь  в  себя? Твой  ноготь  совсем  затупел… от  ударов  в  вымя  дороги  и  об  того , кто  хотел. Мне  не  нужно  в  тебя  пролезать - если  сумеешь , иди. Если  сумеешь  надейся , что  все  еще  впереди.
  Такие  женщины  раздеваются  сами.
  Дремотная  гусеница  на  листе  подорожника.
  Отчаянное  соло  однорукого  флейтиста.
  Война  в  обоюдные  опыты , кто  чаще  неуязвим – вчера  я  бы  сдался , вчера  я  был  крайне  раним. Твое «я» махало  кувалдой , ты  могла  меня  съесть , и  твой  колокол  не  давал  мне  уснуть , даруя  вселенскую  честь. Я  ходил  вполовину  согнувшись , считал – ты  мой  костыль , но  ко  мне  вошел  некто  в  длинном  плаще  и  шепнул, улыбнувшись: «остынь».
 Во  взоре  его  семь  отличий , то  ли  выше , то  ли  трезвей , и  пожалуй , я  больше  не  буду  глотать  пух  твоих  тополей. Мы , наверное , будем  встречаться , возможно , мы  будем  семья , но  в  этом  дуэте  ты  останешься  ты , а  я , как  ни  странно , я.
  Ты  не  забыл.
  Плахи. Моменты. Когда  жизнь  отвыкала  от  молодости , отучаясь  мерить  по  росчеркам  прежде  обыденной  скорости  время , прилипшее  к  шепоту  с  признаком  сна  в  интонации. Теряя  канат  ориентации  на  раннем  этапе  вращения  я  постарался  избавиться  от  метода  самодавления , меня  замотавшего  стимулом  разбить  себя  без  промедления , чтобы  потом  не  опомниться. И  вот  разудалая  вольница  треснула  воплем  прощания. Я  провожал  ее  блюзом. Ты  жил  в  моем  будущем? Ну , и  как  там  оно? Медовый  корж  и  вино? Подарки  под  елкой  и  смех , хороводы  на  полных  столах , удачный  карточный  блеф , и  пение  птиц  по  ночам , и  сила  в  работе  всего , в  активе  намазано  маслом , в  пассиве  почти  ничего?
  Что  ж  ты , Ракета , примолк… до  крови  из  ссохшихся  губ. Ты  видел  совсем  не  такое? Я  и  сам  догадался , но  вдруг…   
  Волк  побледнел.
  Зашел  во  мглу  и  не  выходит. 
  Тягучая  музыка , бешено  крутящийся  диск.
  Я  раскрываю  карты. Все  равно  у  меня  нет  козырей. Только  валет  без  головы  и  парочка  мятых  червей. Отныне  кто  бы , как  бы ,  с  кем  бы… чем  бы  кто  ни  пошел , твою  натуру  встретит  хлеб-соль , а  мою  осиновый  кол. Союзник  с  багряного  неба  давненько  меня  не  крестил. Я  воплощаю  в  себе  всех  независимых , читаю  с  паузами  сложные  слова… я , вероятно , дышал  не  в  те  паруса  и  табор  ушел  без  меня.
  Тебя  разорвут. Сделают  все  по  рецептам  отцов.
  Были  и  мы  крутые. Стояло , господа , и  у  нас. Блестели  золотом  монет , начищенных  песками  ожиданий , восходы , заставлявшие  их  ждать. Улыбка  научилась  блефовать , толкая  себя  выйти  на  обзор , когда  ей  приходилось  проникать  в  законченность  достроенной  вершины  из  впадин  в  километры  темноты. Протиснувшись  за  грани  суеты , встречаешь  еще  большую  грозу.
  Я  в  обмороке.
  На  мой  взгляд – это  жест , не  стригущий  половин. Что  последует  за  ним , вы  обсудите  потом. Катаясь  и  прыгая  внутри  угрюмого  кита.
  Залезая  под  волну. Лупя  оттуда  ритм.
  В  барабан  больной  большой  большой  больной  души.
  Беспечно  перейдя  на  «ты»  с  вислоухой  теткой  Смертью.
  Перебирая  с  иллюзиями.
  Было  бы  славно , но  нет. Но  если  нет , значит  нет. Читай  заголовки  газет , чтобы  узнать , где  сейчас  ты  обнаружил  себя. Смотри  под  колеса  шагов , оставь  перепады  рубля – ты , вероятно , не  там , где  это  должно  волновать. Не  увлекайся  землей , попробуй  слегка  помогать: едва  беспородный  архонт  сбросит  свою  чешую , он  встанет  опять  на  твою – сторону , где  был  один… твой  нераскрывшийся  свет.
  Рад  за  меня  тот , кто  не  я , но  чуткий  к  моей  ворожбе. Сугроб  на  плечах. Немощь  в  зубах – он  проводник  ломких  стрел , жестко  взбивающих  плоть.
  На  узкой  стали  хохолок , выросший  гривой  в  полете.
  Опасность  в  великодушии , тыква  в  канаве.  Блудный  пес  погожим  днем  ставит  ногу  на  простор , чуть  безумно , как  сапер, прикрывая  правый  глаз. Он  идет  по  целине , предложив  обрывкам  фраз  снова  сделаться  одним  говорящим  маяком.
  Когда  дышится  с  трудом , ему  дышится  полегче.
  Сверхчеловечней. Без  гортанных  предыханий.
  При  входе  в  лес  получишь  стресс , на  выходе  умрешь – ищи  того, с  кем  будешь  ты  намеренно  похож. Не  только  взглядом  в  никуда , но  также  и  в  делах: Ракете  взять  тебя  с  собой - совсем  не  нужный  взмах. Бравируй  конный  звонарем , залапанным  в  тебе – руками , знавшими  когда , и  , что важнее , где , их  одиночество  пожмет , по  ним  взбираясь  ввысь – к  невозращенью… с  силой  тех , кому  не  скажешь  брысь.   
  Капелька  росы  в  клетка  янтаря. Кто-то  звал  меня , пока  время  шло.
  И  теперь  идет.
  Холодно. Темно. Ветер  подает  знаки , двери  в  новый  день  под  подушкой  сна  ставших  льдом  земель  заклинены , не  пропускают,
к  частоколу  плеч  приложи  свое – кажется , что  ночь  гложет  то  гнилье , и , надравшись , кость  мечет  на  алтарь , стонущий  под  свист , загонявший  псарь  плакать  и  молить  об  еще  одной.
  Пухленькой , простой. Вросшей  духом  в  гарем. Не  подслушавшей  истину.
  Она  не  дойдет  свою  жизнь , она  тупо  проспит  свою  ночь: она  не  сумела  понять , кто  ей  был  в  силах  помочь. Она  не  расскажет  своим… детям  и  детям  детей , зачем  приживала  пожар  в  поисках  мелких  морей. В  охоте  на  мощных  гусей  она  сбивала  курок – надеясь  попасть  мимо  крыльев , не  зная , что  выйдет  не  впрок  такое  желание  встрять  в  правила  топкой  глуши.
 Небольшое  счастье  вернуться  в  город , где  раньше  молился  и  только  чудом  не  спился  после  пудовых  нажимов  на  все  сиротливые  точки.
  Егор  Черенок  на  ветхих  качелях.
  Злобно  чистит  кастет.
  Ты  не  боишься  пропасть.
  Я  бы  сжег , запалил  свою  клеть , но  вместе  с  ней  и  спичка  агонией  блеснет. Пускай  она  живет. Такая  вся  в  себе , с  чернявой  головой.
  Младенцы  нападают. С  отчаянием  людей , дошедших  до  конца  и  мягко  подведенных  к  очередной  стартовой  линии.
  На  железнодорожном  полотне  прерывисто  спят  бомжующие  матроны – глухой  седоватый  турист  поедает  треску , пеняя  на  прикус  вокзальный , он  пропускает  поезд  на  Тверь , но  он  не  случайный , отнюдь  не  случайный. Еще  одна  точка… болевая… строевая , на  небе  бецветная  вата – он  помнит , что  буря  движет  вперед  и  ему  только  это  и  надо. На  сегодня  объявленный  день , может , банный , а , может , и  бальный – он  не  нашел  приглашение , нет , но  он  не  случайный , отнюдь  не  случайный. Его  сердце  теряет  контроль  и  в  печень  лупцует  с  размаху – он  замещал  отошедших  взлететь  и  пропил  с  Ракетой  рубаху.
  Избегая , не  сверкая  спиной , прописанной  в  анонсах  бойни.
  Неприглядными  путями  внутрь  глаза  забираясь , они  дышат  там , стегая  в  два  натруженных  хлыста  им  податливый  объект , исполняющий  с  листа  трафаретный  пляс  мишени. Их  уход  оставит  страх.   
  На  опасной  высоте. Широте  и  долготе.
  Настроив  западающий  кларнет  на  обогрев  развалин  горизонта  и  переправив  наконечник  зонда  из  нерва  в  жировую  ткань , ты  начал  пресекать  эксперименты  повсюду  ездить , не  касаясь  ручника – прими  тот  факт , что  многомерная  судьба  тебе  уже  выдаст  Юрьев  день.
  Мне… э-эээ…. и  торчку , и  астроному.
  Святость  далека  от  мудрости.
  Скрежет  изнасилованных  строк  Ивана  Барса , реестр  световых  воспоминаний  о  глянцевой  виктории  кампаний , сахарный  песок  заливается  ленивыми  слезами – на  время  короткого  взгляда. Но  результат  не  объявляется  годами. И  конченый  ездок  в  такие  дали  глядит  на  танец  пальца  у  виска.
  Он  поучаствовал  здесь  вволю.
  Доска  пружинит  прямо  в  лоб.
  С  запасом  режу  ночную  дорогу , лес  вот  он – рука  захочет , достанет , но  не  перестанет  моя  собака  со  мной  нести  у  себя  на  спине  тень  распустившихся  звезд. Пристально  строя  глаза , не  окуная  их  ниц , я  повторяю  москитам – моя  собака  со  мной , ночь  не  устанет  светить , вдох  свой  воздух  найдет. 
  Ночь , ты  заслужила  похвалы.
  Отгородившись  от  весны  никчемным  опытом  годов , ползущим  хохотом  костров , я  выдержу  наскоки  мишуры.    
  Демонически  вклиниваясь  в  мир  поэзии.
  Гарсия  Лорка , кокаиновая  горка , завалив  обиды , я  готовлю  кремы  по  рецептам  южных , волосатых  фурий. Аромат  глазури , три  ореха  в  меде – лишь  бы  не  спугнули  солнышко  с  трапеций. Добавляя  специй , тмина  и  корицы , я  желал  бы  сбросить  острый  нюх  полиций , ждущих  за  пригорком  с  рацией  на  on , чтобы  я  раскрылся , как  хамелеон , потерявший  хватку  в  результате  смерти. С  психоделическим  размахом… прилипая  к  ванне… музыку  заказывают  Гервасий  и  Протасий. Вечное  наступает  скорее , если  о  нем  не  задумываешься. Убрав  из  жизни  секс , хожу  и  хмурюсь , икаю  и  дурею. Словарь  лечебных  жестов  Дао – в  их  полном  списке  нет  того , что  создается  средним  пальцем , когда  терпеть  становится  смешно , когда  на  чавканье  коротких  ног  вконец  опавшего  бадминтониста , мечтавшего  о  титуле  гэбиста , смотреть  любого  пороха  не  хватит. Тогда  заговорит  мой  средний  палец. 
  Довольно  о  Койоте  Мутагене. Я  бы  о  тебе , любимый , я  бы  о  тебе…
  Моя  девочка. Ты  помысли…  твое  состраданье  мне  в  тягость , меня  не  жалей , не  надо , ты  знаешь , я  уже  вырос , я  помню  то , что  не  знаю , не  надо  такого  взгляда , я  все  же  не  раненый  карлик – не  надо  скучного  свиста. Думали  долго  той  ночью , губы  распухли  тем  утром , была  ты  капризным  подростком , потом  научилась  смеяться , потом  научилась  держаться , стала  сильнее  бури , стала  меня  сильнее – вместе  играли  в  радость , видели  зависть  змея , теперь  вижу  я  слезы , слабые  страшные  слезы , город  на  грани  сдачи – пусть  приспущены  флаги , такого  спасибо  не  надо.
  Вода  остается  замерзшей.
  Мне  нечего  ей  подсказать. Я  умею  сам  себя  гнать , помогая  январским  муссонам , бросающим  время  в  глаза – скоро  конец  этой  лестницы. Шаг , и  я , детка , внизу.
  Под  подобранным  из  урны  зонтом  сегодня  я  с  собой  не  спорю. Мы  плавно  пляшем  к  тому  морю , в  котором  волны  нас  лелеют , и  даже  стаи  рыб-мечей , как  ни  совались , не  посмеют  к  нам  применить  свою  учтивость. Мы  гладим  жестко  поперек  загривок  сиплых  бультерьеров , без  обязательных  примерок  мы  одеваем  белый  фрак  и  помним  злой  язык  собак – не  сложный , но  не  всякому  доступный. Мы  лезем , детка , на  рожон , на  самый  полный  страх-и-риск – он  издает  писклявый  стон.
  Дед  Сапсамеич.
  Вы  одолели  вашу  рознь.
  Я  не  о  нас - о  нем. Пиво  с  чесноком , танго  с  мудаком. Распространитель  диковинных  сур  дед  Сапсамеич  ибн  Будур  вышел  на  дорогу , посмотрел  на  волю , прикипел  к  разбою. Поджигая  свечи , заспешил  на  помощь – кто  он , избранный  гуру  или  старая  сволочь , не  знает  мудрый  архангел , не  ведают  все  книги  жизни. Он  занюхивал  газ , подставляясь  ветру  в  анфас , ветер  шел  с  юга , мало  похожий  на  друга , дед  Сапсамеич  молчит  пятый  год – кто  он , чуткий  отшельник  или  вялый  урод , не  знает… не  ведает…
  Душу  он  унесет  с  собой. Там  ее  и  натянут.
  Сначала  он  выпьет. Накачается  браги. Попугав  моржей  парилкой , потряся  пустой  бутылкой.
  Платить  завтрашним  днем  за  это  я  не  хочу. Я  лучше  сразу  заплачу  и  тут  же  найду  электричку , я  верю  в  нее , как  в  отмычку  к  воротам , что  разделяют  сегодняшний  вечер  и  завтра. Попрыгав  в  квадрате  ринга , я  притворился  подуставшим. Дома , в  Москве – Первопрестольная  Гать , что  тебе  нужно  еще? Мне  нечем  копаться  в  золе  за  право  тебе  угодить. Помнишь , пытались  мы  пить – вместе , но  с  разных  концов. Ты  обманула  меня  и  я  задолжал  тебе  снов.
 Пепел  сожженных  мостов.   
 Этим  не  сдвинуть  весов.
 Отбиваясь  от  реальности  до  последнего  хруста. Не  спрося  их  лояльности. Роллами  давишься , со  сволочью  знаешься , а  по  утрам  умываешься  потом  вчерашней сонливости , крепко  приправленной  вызовом  засунуть  рапиру  строптивости  в  спину  естественным  методам  подольше  тянуть  свою  лямку  и  положить  под  киянку  лишние  буквы  фамилии , впечатанной  красным  фломастером  поверх  оградительной  линии  на  липкую  ленту  истории.
  Взятие  седла  взаймы , угощение  медом  козы  из  Вальхаллы , мы  не молимся  иконам , срисованным  с  физиономии  космоса.
  Чтобы  смешные  олени  паслись  без  участия  зверя , необходима  ограда.
  Сколько  нас , столько  и  идиотов.
  Плюс  ко  всему  галлюцинации.
  Он  привыкает  ко  мне , я  привыкаю  к  нему , я  снова  сижу  на  коряге , он  вновь  выбирает  страну , в  которой  ему  стоит  жить , когда  мне  придется  уйти – мое  сердце  валяется  сбоку , его  еще  трется  в  груди. Я  близок  с  ним… как  часовой  близок  с  долгом  стоять , и  мы  пока  шляемся  вместе , не  спеша  друг  друга  менять.
  Холмы  вдоль  шоссе , бедный  клерк  бежит  с  портфелем , торопясь  вовсю  уважить  свою  нервную  карьеру. Футболист  пинает  сферу  сквозь  помеху  на  экране , ловко  пряча  от  арбитра  что-то  острое  в  кармане. По  другой  программе  свадьба , Гималаи  из  презентов , на  алтарь  экспериментов  под  смешок  от  Мендельсона  еще  двое  заступают. Птицы  крыльями  болтают , заходя  поглубже  в  небо , неохотно  забывая  благородный  запах  хлеба - день  привычный , как  реклама  путешествия  к  истокам.
  Кто  перековывал  глину , тот  помнит  полезность  того – процесса , забравшего  многое  и  вернувшего  только  одно , что  разглядеть  нелегко , даже  если  в  трубу: пока  слесарь  ворочался  снизу , это  было  уже  наверху. В  этом  тонули  слова , а  заснувшие  на  берегу  лаяли , падая  в  воду , собирая  слезы  во  рту. Когда  паруса  прожжет  снег , когда  зубы  сотрутся  до  дна , это  что-то  направит  тебя – вперед , но  совсем  не  туда.
  Ужас… по  недоумию , детка. Моему. Твоему – передай  привет  мне   твоим «Я  жду!» , я  тогда  сверну  шею  у  извилин. Мой  холодный  нижний  бой  будет  очень  взмылен , если  ты  надавишь  на  него  всем , всем… желанием - вылечить  купанием  в  прежних  измерениях  ты  меня  успеешь. 
  Дебиловатый  стук  зубов: «о , дайте , дайте  мне  иллюзий! Я  не  могу  без  светлых  снов , меня  не  хватит , чтобы  встать , когда  проснусь  один  на  рельсах – скажите , как  мне  избежать  недружелюбной  мерзлоты! Я  заплачу  за  ваш  совет  любой  из  отчеканенных  монет , вы  только  подскажите , что  мне  делать?! Ау! Вы  слышите  меня?».
  Наверху  некто  шевелится. Зевает , передергивает  затвор.
  Стучавший  зубами  падает. Покой  воцаряется.
  Шесть  негров  сидели  на  камне , слушали  реп , жевали  попкорн , к  ним  подошли  восемь  бритых: тычки , пантомима , дневная  норма  родовой  агрессии.   Welcome  to  Russia.  Иди , пока  идется , смотри , пока  возможно , и  с  самым  ярким  светом  попробуй  осторожно… общаться , если  надо. И  вот  свершилось. Никого  нет  рядом  на  скамейке , они  ушли - павлины-батарейки , достойно  отслужившие  свое. Уверенность, что  люди , как  они , в  столице  все  наперечет , согреет  им  дорогу  до  кровати.
  Укоротить  язык  пламени  нечем , помимо  праздников , долгих  короткими  взглядами  между  не  взятых  осадами  людьми , что  собрались  развеяться  после  тотального  выхлопа  на  тропинке  с  уклоном  на  рвение  измазать  слезами  волнение  и  поделиться  с  попутчиком  надкусанным  хлебом  отчаяния , солью  потерь  пропитавшимся.
  За  одиночеством  гнавшимся  вечер  поможет  опомниться.
  Кто  бы  ни  поднял  подлетающую  пыль , закрывай  оба  глаза.
  Зачинщик  жалких  передряг , сумев  в  себе  поднатореть , храбрится, видя  результат , а  прочим  предлагает  поговеть. Вы  будете  работать  тут  за  треть  от  четверти , начисленной  не  вам?
  Терпеть , Матросик , дотерпеть…
  Залезть , толкаясь , на  подъемный  кран  и  прыгнуть , проклиная  тех  и  тех? Ну , это  тоже  относительный  успех. Резонней  бродить  здесь  безработным  и  кушать  на  пособие  других.
  Когда  вернутся  герои , твой  страх  уйдет  босиком , ты  быстро  разучишься  плакать , твое  сердце  станет  клинком , подрубающим  словно  секирой  основания  прежних  потерь , зачем  же  ты  смотришь  угрюмо? лучше  немного  поверь , что ,  когда  вернутся  герои , на  их  встречу  припрешься  и  ты , они  вспашут  твои  огороды , ничего  не  забрав  за  труды , они  делают  осень  весной  лишь  для  тебя  одного , сейчас  тебе  не  до  шуток , сейчас  тебе  вряд  ли  тепло , но  когда  вернутся  герои , холод  исчезнет  навек , и  ты  сроднишься  с  росою , забыв  как  выглядит  снег: выше  тебя  не  найти , ты  император  всех  мест , ну  что  ты  опять  загрустил, медведь  тебя  больше  не  съест , ведь  скоро  вернутся  герои – Ракета , Негнущийся  Пупс , Матвей  Протянутые  Ноги , они  уже  страшно  спешат , с  ними  телеги  подарков , каждый  из  них  тебе  брат , они  будут  тебя  обнимать , как  никого  из  живых , я  вижу , ты  побледнел… теперь  ты  дождешься  их.
  Я  вытягиваю  шею. С  потрясающей  самоотверженностью – где  же  они , где  зеленоватые  котелки , где  взметнувшаяся  карета  скорой… и  в  ней  он.
  Он  имел  себя  день  за  днем. На  то  он  и  Змей-с-Горы. Ему  есть  чем  дать  по  газам  и  чем  пригладить  углы , но  он  ждет  любви  натощак , завернув  свои  головы  в  пыль , он  видит , что  это  не  сказка , но  не  видит , как  жить  эту  быль. Его  разноцветный  товар  слизан  пожарным  с  витрин , его  крылья  машут  назад , в  гнездо  Позолоченных  Мин , он  почти  увеличил  напор , выбелил  двери , и  вот - он  стал  себе  не  в  размер  и  вошел  не  в  тот  поворот. Но  он  все-таки  Змей-с-Горы , он может  то , что  нельзя , и  он  сыщет , на  ком  ему  въехать в тридцатые  дни  февраля.
  Чтобы  продолжить  себя  иметь  и  в  эти  дни.
  Не  опасаясь  пустоты. Не  занимая  государственых  должностей. 
  Зачисти  мои  нервные  клемы , протри  приборный  щиток , аккумуляторы  вроде  как  в  силах  сделать  мощный  гребок , подбрось  в  бензобак  пару  бревен , гнилые  тоже  пойдут , хотя  там , куда  смотрит  наш  штурман , едва  ли  кого-нибудь  ждут. Однако  поедем  без  спроса , без  всяких  задних  зеркал – если  хочешь , уточни  направление , у  того , кто  все  знаки  слизал.
  А  что  здесь… за  емкость – в  твоей  правой  руке? Я  только  возьму  ее  жидкость , стекло  ты  оставишь  себе.
  Ломая  волны  костылем , мы  продолжаем  наш  поход.
  Я  погребу  еще , я  не  устал.
  Все  утрясется – Ракета  и  Мрачный  Трефа  поактивней  разложившихся  трупов  корпоративных  рабов , Марина  Гала-Ондр  прекрасней  потливых  невест  низших  богов , жизнь  хороша.
  В  бардачке  анаша.
  Деревья  знают , о  чем  говорят , они  кожей  чувствуют  голос , не  добрый , не  злой  голос , который  кормит  их  корни. Когда  погибают  деревья , они  не  становятся  досками , они  становятся  птицами , живущими  над  водой. Но  так  не  всегда. Иногда  они  становятся  птицами  с  острыми  черными  перьями. И  тогда  рыдайте  охотники. Вам  даже  мумия  не  позавидует.
  Зайдя  во  мглу , они  не  выйдут. Расплачиваясь  деньгами , не  сбегут – в  болевых  точках  атома , одинокого  среди  соплеменников , идет  обкат  непредвзятого  механизма  вставного  накала , готового , если  придется , принять  еще  до  удара  пополнение  к  раненым  в  горло  ощущениям  буйных  раздолий – поношенной  временем  волей  работа  вершится  с  размахом  и  только  сородичи  стонут , топорщась  клановым  крахом  над  безразличным  пространством , загнавшим  его  в  мелководье.
  Лети , но  прошу  облетай  этой  город , мимо  у  нас  не  стреляют , в  лицо  тебя  псы  не  узнают , но  и  без  личной  обиды  пуле  вручили  заданье  иметь  на  тебя  свои  виды – инфантильные  предметы  мечтаний , землистые  панорамы  окраин , уснувших , храпящих , как  выигравший  Каин  под  колыбельную  свиста , длинных  дорог  и  обрыва.
  Марина  несомненно  красива.
  Ее  высочество  живет  на  холме , ее  высочество  поит  цветы  помесью  слез  и  вина , на  девять  десятых  жива , с  востока  на  запад  права , но  беспросветно  одна , считая , что  это  должна  себе  за  весну  на  лице. Но  как  бы  стрела  ни  быстра , учти , так  не  будет  всегда – весна  заберет  все  сполна , а  потом , громыхая мешком , уходя , сухо  скажет: «Пока».
  Придерживай. Сдуваемую  корону. Тревожная  защита  покрытого  пеплом  эпидермиса  не  стоит  перерыва  в  ходьбе  большого  тока – придавленный  страховкой  на  все , что  полиняет , бухгалтер  обрастает  проржавленной  мечтою  рвануть  и  не  вернуться  к  спесивому  покою , плешивому , как  темя  голодного  тувимца , увязшего  в  надеждах: «вот  с  тигром  бы  напиться  запретного  абсента  и  пятку  резидента  сглодать  до  самой  кости».
  Кафтан  зажиточного  хиппи  залит  кровью  злости , дыры  и  заплаты  на  нем  одно  и  то  же , бухгалтер  Полянский  доводит  Ракету  до  утомления.   
  Родник , мы  обнаружили  родник! Бегите  все  сюда! Здесь  льется  робкая  вода , что  первозданной  чистотой  промоет  нам  поникшие  глаза , скорее  жмите  на  педали – мы , запухавшись , прибежали.
  Таран , Ракета , Негнущийся  Пупс: и  где  родник?
  Да  вот  он , вот!
  Ах  это… Это  не  родник. А  сток  для  нечистот.
  По… по… по  стакану  мятного  ликера?
  Мы  по  водке. В  корне  наивный  голод  не  знает  куда  ему  всунуть  свои  энергичные  жалобы  на  тряску  осиновой  палубы , на  клейкость  его  несварения  с  давно  перехваленным  средством , пока  не  скрутили  судороги. В  корне  наивный  голод  скрипит  от  нехватки  внимания  особ  королевского  гонора , удавивших  подушкой  незнания  еще  одного  волонтера , охранявшего  жар  их  костела , пока  не  скрутили  судороги. В  корне  наивный  голод  мечтает  пустить  в  применение  достижения  сырой  ворожбы  и  желание  двигать  на  «вы»  под  звук  ошалевших  цимбал. В  корне  наивный  голод  отвык  от  пистонного  звона , но  он  хочет  немного  вернуть  и , может  быть , даже  украсть  слегка  полинявшую  снасть , которая  будет  сближать  с  ходоками  грунтовых  дорог. В  корне  наивный  голод  ждет  наступления  судорог.
  На  парашюте  пустоты  спускаясь  вниз  полетом  сном , я , эй , заметил – я , где  ты , а  ты   смотрела  на  меня. Необъяснимо  мрачный  день  бездарно  лаял  на  себя , вдруг  осознав  всю  суету  привычной  жизни , но  без  нас. Как  это  было  в  первый  раз , так  и  осталось  навсегда.
  Искренние  пули , искренние  яды , играют  для  всех  напоказ  роль  ненавидящих  мясо  мудрых  и  солнечных  глаз. Я  в  этом  деле  помощник , как  в  умножении  ноль , слишком  к  труду  равнодушный , слишком  закутанный  в  бронь. Перебивая  номер  сердца , костлявой  рюмку  наполняя , я  делал  вид , что  вряд  ли  помер , гвоздями  маски  прибивая. Метелил  снег… чертя  одышкой  узоры  стеклам , растворяясь  в  ушах  решившего  мальчишкой  не  обжигаться , прикасаясь  к  руке  попутчицы  взросления ,  весьма  горячей  от  нажима  того… еще  не  знавшего  сомнения –  не  сохраним… единость  гордых  направлений , избравших  собственную  малость , оставив  россыпь  ощущений , где  превалировала  жалость.
  Жизнь  кажет  гостеприимство. Тра-та-та – бей  барабан.
  Набросив  на  шею  аркан.
  Отпочковать , вырвать , отделить  от  созданного  сумраком  холста  бывшую  в  нем  белизну – зацвел  ржавый  крест. Кто-то  под  ним , наверно , попробовал  встать.
  Халопай! комары , гиены , вампиры , их  манят  запахи  женской  груди , заложи  в  ломбард  мои  зубы  и  купи  себе  талисман. К  примеру , граненый  стакан – из  него  заливался  елеем  хранитель  секрета  замка  вечно  открытых  дверей , пахнущий  хуже , чем  врач , вальяжно  проспавший  момент  образумить  мистический  плач  клоуна  Дэ , дракона  Чу , сидевшего  на  воде , высиживавшего  птенцов…   
  С  заячьей  губой.
  В  диспансере  справку  возьми.
  Счастье , оно  на  луну , доползет  и  в  цепях: дышать  не  забывай. Виси , рули , как  знаешь. Кому  успеешь , дай  на  чай , оценят  ли – плевать. Но  после  этих  процедур  ты  вспомни  свою  рать , поникшую  в  кустах  без  помощи  твоей.
  Я  не  помогаю  журавлям. Что? Я  не  помогаю  им  повеситься  – досуг  для  моих  нервов  смотреть  по  сторонам. Там  вроде  бы  рожают , а  там , похоже , храм , в  стакане  виден  крест , на  шее  два  рубца , не  надо  пояснять , зачем  сменил  отца , потом  сменил  себя  и  вышел  на  тропу  тот  слабый  человек  с  динамиком  во  лбу. Под  небом  маета , на  нем  самом  печаль , кто  выйдет , кто  войдет , и  мне  кого-то  жаль: собачник  ловит  мух , расист  гоняет  член , плешивый  нумизмат  вершит  с  огнем  обмен – бросает  в  него  медь  и  ждет  ответный  дар , но  получает  сиплый  крик: «спасайтесь  все , пожар!». Таран  размазал  грим , Ракета  начал  выть , спасибо , братцы , вам  за  то , что  помогли  мне  жить. 
  Плавучий  дом  уплыл , отброшенный  шоколад  растаял , кровавый  физик-ядерщик  отравился  маминым  салатом.
  Приоритеты  могут  спать , дикие  взводы  небритых  егерей  не  впишут  наши  перья  в  общий  клин , и  из  дилеммы  щит  иль  меч  мы  выберем  культуру  поострей. Уходя  в отрыв  на  тысячу  лет , беря  галактический  след – прихватив  за  хвост  образование.
 Тщательно  мыля  веревку.
  Перекручивая  стрелки  на  сосредоточенность – на  Гефеста , разбивающего  молотом  голову  захворавшего  Зевса.
  Если  в  этом  мире  есть  кровать , то  почему  бы  нам  с  Катрин  не  развалиться  на  жестких  выпирающих  пружинах.
  Отправляя  желания  на  перековку , невольно  подбираясь  ближе  к  цели , всю  ночь  качался  на  качелях , смотрелся  в  отраженье  на  стене , в  беззлобном  незапуганном  огне  мыл  руки , поднимая  волны  до  точки  постоянного  слиянья  заметно  обгоревшей  кожи  с  зеркалами – они  прозрачными  устами  слегка  ее  целуют  на  удачу , и , погоняя  недоделанные  сани , увозят  отработанное  время.
  После  высокого  чувства , когда  не  спасает  соломка , виднеется  только  воронка  на  внешнем  и  внутреннем  фронте.
  Главное  съели – в  качестве  аперитива  к  более  сытному  блюду.
  Под  тенью  взгляда  снег  искрится. Пока  весна  не  занесла , ему  придется  торопиться , чтобы  успеть  дожить  свой  век  как  можно  чаще  улыбаясь  бессонным  тиканьям  часов. Вне  отличимых  голосов , трамвайных  сцен  и  акробатов  он  улыбнется  и  дождю , опасной  гонкой  циферблатов  входящего  турецкой  саблей , сугроб  калеча  мокрой  сталью.
  Предсмертная  дорога  к  привокзалью  не  запылит  водою  его  ясность.
  Психи , псих , психе…
  Психе  в  переводе  с  греческого – душа.
  Пришла  телеграмма  от  Бога: «Поздравляю  тебя  с  черным  днем , мы  с  тобою  еще  попоем  наши  с  тобою  частушки  о  наших  безумных  вечерях  и  о  том , кого  держит  на  мушке  побывавший  счастливым  пилот. Смотри , не  проспи  поворот. А  остальное приложится».
 Пристроившись  за  телом  водоема , бессильно  напирая  на  серьезность , увидеть  глотку  узкого проема  ничуть  не  представляется  мне  сложным.
  Всевышний  мозгами  со  мной  не  поделился.
  Тонкой  полоской  от смеха  до  слез  мы  выясняем , кто  к  нам  примерз  и  вечно  мешает  быть  на  плаву – не  надо  кричать , я  все  равно  не  пойму. Мне  грустно  подумать , чем  кончится  ночь , если  рядом  не  будет  Его.
 Он  загоняет  меня  в  Свет. Каждый  плевок  имеет  цену. Плюсовую  или  просто – когда  бежишь , делай  серьезно , помогай  себе  руками, не  теряй  равномерность  расстояний  между  вдохами , ломай  свой  протектор , но  только  по-божески , оставляя  в  запасе  возможность  вернуть  назад  снисходительность – не  бросай  кулаки , где  попало , держи  их  поблизости. Это  не  лишнее  правило.
  Третья  стадия  алкоголизма.
  Размашистые  движения.
  Я  бывало  хотел  быть  понятым , но  чаще  бывал  понятым , ставил  чернила  внизу  чьих-то  побед – Господи  Свят , дай  мне  свои  позывные  или  честно  ответь , что  их  у  тебя  уже  нет…
   Участник  экспедиций  наверх  брал  продукты  в  прокат , он  не  стал  для  многих  своим , хотя  помнил  расклады  всех  карт. По  четным  дням  он  крестил , по  нечетным  Таран  забывал – он  ездил  быстрее , чем  жил… как  Емеля  на  токарном  станке , его  видели  в  разных  местах , но  никто  не  видел  в  петле. На  вершине  платных  стоянок , на  скользком  шоссе  в  белый  мрак  он  делал , что  делал  всегда , понимая , что  делал  не  так - как  надо , чтобы  успеть  сменить  по  погоде  глаза. Но  он  не  был  особенно  «против» , скорее  он  был  даже  «за».
  Сливая  в  канистры  бездонные  моря , Таран  силен , Ракета  вне  конкуренции , мошки  под  разбитым  фонарем  светятся  сами  по  себе. 
  Людмила  Орда-лиони  цедит  сквозь  зубы  жидкий  воздух – ей  на  восьмое  не  дарят  цветы , но  она  не  скулит  в  телефон. Наоборот , в  этот  день  она  пьет  и  кричит  во  все  легкие: «Вон! Мне  надоело  стоять  на  кону , как  лишенная  яда  змея , возможно , я  завтра  отчалю  совсем , но  вы  не  найдете  меня…  в  пробитой   насквозь  соплями  тюрьме , где  время  вершит  седину – когда  вы  начнете  карательный  пляс , я , друзья  мои , точно  уйду. К  яркой , беспечной , нездешней  заре , враждебной  к  потухшим  козлам , и , выпив  вина , я  буду  смотреть – на  страх , что  достанется  вам».
  Нам  страх , ей  огрызок  груши.
  А  мы  с  ней  гуляли… с  гармонью  по  военному  аэродрому: снова  по  капле  меня  растеряла , годы  пройдут , но  под  то  одеяло  я  не  залезу , пусть  и  робею  тянуть  в  одиночку  свою  эпопею , где  кроме  тебя  и  вспомнить-то... некого , некого , потомки  хитрой  обезьяны , что  вовремя  залезла  на  канат , окрепшим  пальцем  крутят  циферблат – в  надежде  возвратить  свои  хвосты. Но  им  не  отвечают , не  поют , один  лишь  терпкий  запах  суеты  приходит , чтобы  с  хрустом  затворить  калитку , перекрывшую  пути…
  К  побегу.
  Погоди… я  что-то  сконфужен , он  что-то  убит. Он  очень  резко  ползал – активней , чем  червяк , спешащий , торопящийся  проверить,  не  спер  ли  кто  его  припасы  на  зиму. Как  много  он  исползал… Всегда  такой  нарядный: лежишь , случалось , в  гамаке , а  рядом  проползает  он. Все  было  хорошо. Казалось  прямо  сказка. Но  вот  вчера  Аркадий  Пик  раздавлен  был  большим  объектом.
  Жалко. Точнее , почти  жалко.
  Попытавшись , он  освободил  место  другим.
  Не  превратился  после  смерти  в  звезду , намучился  от  жутких  снов  о  семейном  существовании – девушка… посмотри  в  мои  глаза. Ты  откуда  и  куда?
  Мы  уже  знакомы.
  Да? Как  занятно… И  когда?
  Ах , когда?! Когда?! Вчера.
  Ты , случайно , не  больна? Отвечаешь  за  слова? Я  не  помню  ни  рожна… Ну  и  как  твои  дела? Ты  мне  денег  не  должна?
  Я  теперь  твоя  жена. И  купила  желтый  бра. Тебе  вспомнить  не  пора?
  Ничего  себе  судьба. Что  за  гнусная  игра… Хотя , может , ты  права – время  резать  провода  и  смотреть  на  желтый  бра: ты  пока  не  понимаешь , я  тоже , что  ближе  к  зиме  ветер  станет  построже , листьями  старых  деревьев  рассыпется  порох  и  лопнут  рюмки  под  ударом  в  минус  сорок… в  силу  сезонов , которыми  славится  вечность. Децибелы  искренних  стонов  не  сделают  пропасть  равниной  и  не  снимут  с  лиц  повреждений – их  власть  гораздо  скромнее.
  К  примеру , вынудить  соседку  сбегать  с  утра  за  надеждой.
  Соседку , супругу , любовницу , ночь  темна , Елизавета  темна , жизнь  темна , понемногу  поднимаясь  в  бездну , избегая  аптечных  киосков , вызывая  на  бой  отморозков , Ракета  старался  раскрыть  парашют – не  главный: он  с  самого  старта  дырявый  презрительный  труп - ему  бы  хватило  иного , с  вида  совсем  запасного , но  все  же  свое  назначение  хранящего  не  по  часам.
  Бред. Рожденного  из  пробирки. Шутка. Отправившегося  за  яйцами  райских  птиц. Аа-аа , Ааахен , Аахенский  собор , где  частью  золотого  бюста  Карла  Великого  является  его  настоящий  череп – и  в  твоей  комнате  когда-нибудь  погасят  свет. Немножно  окончательно  понял , что  это  все-таки  случится , Ракета  созывает  новой  сплав  помочь ему  на  поле  битвы – побросить  горсточку  селитры  в  подбрюшье  раздвижных   холмов , чтобы  заставить  их  впустить  когорту  охреневших  рыбаков , поймавших  веселящий  газ  и  готовых  отдать  тебе  сеть , если  сорвешь  ты  погоны  иллюзии - найти  в  дыму  кают-компаний  оттенки  проросшего  Голоса.
  Топор  невинен , человек  с  ним  не  я , не  я , и  не  Ублюдок  Краб ,
капитулируй – что  ты  ждешь? Вздымай  ослабленные  руки , тебя  не  взял  десантный  нож , но  ты  гниешь  уже  от  скуки. Ты  видишь  рвение  орла  и  хочешь  рвать  свои  запалы , ты  думал , скука – суета, и  не  такое  держат  скалы , но  скалы  могут  быть  в  живых  лишь  только  в  связке  с  диким  ветром , но  если  жизнь  не  на  двоих,  они  теряют  метр  за  метром  и  превращаются  в  труху , стоят  и  плачут , как  ребенок , поставив  жирную  черту  под  славой  легендарных  гонок…
  Болтанка. В  контексте  размышлений  о  жизни  и  смерти. Подтянутая  шатенка… как  было  и  как  встало – и  все  из-за  нее. Она  проводит  меня  мимо  домов  дипломатов. Дети  лопочут  Францией  в далеком  мире  судеб , решивших - будь , что  будет , мы  слишком  долго  ждали. Детишки  строят  бабу. Кладу  ее  на  сани  и  возят , усмехаясь , внутри  посольской  ложи. Они  уже  похоже , но  им  не  стать  таким – простившими , но  вряд  ли , умнейшими-тупыми , Ракете  не  увидеть  себя  из  отражений: привычка  несварений  с  единым  цветом  пользы  не  каждому  доступна.
  Как… вы… месье… что  ты  там  чавкаешь , Европа? Твои  пластмассовые  слезы  не  стоят  даже  капли  пота  пропавших  в  азиатской  злобе , сломавших  кости  в  крестном  ходе , где  князь  московский  дышит  вместе  с  жестокой  чернью  и  гнус  садится  с  страшным  рыком , уча  ватаги  хриплых  конниц  непреходящему  терпенью. Что  ты  там  чавкаешь , Европа? Здесь  копьеносцы  знают  меньше , чем  их  рассерженные  копья , здесь  там  посмотрят  исподлобья , что  задымится  бледный  снег  и  льды  мгновенно  закрошатся , и  чтобы  смочь  в  живых  остаться  тут  не  достаточно  уметь  входить  и  выходить  из  дома. Что  ты  там  чавкаешь , Европа? Пошли  румяного  лакея – его  мой  каторжник  отловит  в  ему  назначенное  время: Ракету  не  страшись. Но  все-таки  прикрой  на  всякий  случай  свое  темя.
  Он  и  она… Ракета  и  иностранка. Они  обнимают  друг  друга , я  обнимаюсь  с  ветром , стонущим  под  приседанием  моей  дикобразной  любви. Сипишь  и  мечтаешь? сотри – вкупе  со  мной  резкий  шум , который  легко  заменить  на  скрежет  молочных  зубов. Неважное  зрение  сов  практичней  и  вовсе  смирить: прошлое  бывает  за  меня, но  стрямясь  схватить  его  с  поличным , я  лишь  воздух  уплетаю  в  две  щеки. Беспрестанное  растление  тоски , упоительно  шуршащей  под  седлом , мне  мешало  выхватить  из  снов  ощущение, что  верно  поделом  я  ложусь  под  очищающий  контроль, очищающий  минуты  от  секунд…
  Где-то , где-то  меня , наверно , ждут – падучей  носит  нас  по  свету, хватай  монету , жуй  конфету  и  не  прощай , когда  уймутся , морями  глаз  наполнив  блюдца  и  улыбаясь , как  контрольный , в  тебя  входящий , томно-знойный – с  педагогическим  уклоном  несущий  пулю  вечным  бромом , снимая  суетность  с  довольства  такой  вот  спешной  рубкой  двойства.
  Хлеб  намазан  водой , водой , она  продажна , бог  Протей  не  выскользнул  от  Менелая , даже  превратившись  в  воду…  я  слышу. Оргия  началась.
  Играя  в  четыре  руки  не  ясно  с  кем , не  ясно  что , я  занавешивал  окно  своей  спиной. Бетховен  Людвиг  говорил: «включи , я  буду  твой» , но  я  глухого  усмирил , накрыв  его  плащом. Потом  я  вспомнил  серый  дом , в  котором  жил  не  я , и  два  блудливых  старика  глядели  на  меня  во  все  три  глаза , что  у  них – один  был  одноглаз – но  я  им  палец  показал  и  их  фитиль  погас. Они  ушли , куда  идут  под  рев  степных  котов. На  жалость  снайпера  пробить  тут  мало  кто  готов. Я  подстрекаю  себя  ждать  кого-нибудь  извне , но , видно , эта  простота - задача  не  по  мне. Я  жив , я  слаб – синонимы  во  всем.
  Елизавета  на  пороге.
  Я  поручу  ее  заботам  чистку  ковра  из свернувшихся  гадюк – под  мостами , за  мостами , катер  шуму  нагоняет , ну  и  глуп  ты , катерок. Я  сам  тоже  не  профессор , заарканенный  агрессор , разрешенный  под  залог. Завяжи  мне  узелок. Или  дай  на  память  раз – что-то  гложет  невтерпеж.
  Тебя  хватит  на  двоих , или  даже  на  троих , а  меня  осталось  мало, скоро  в  лупу  не  найдешь – для  тебя  разок  забава , для  меня  последний  всплеск.
 Мы  бы  сели  на  коней , сосвистали  егерей , но  беспечным  ездоком  мне  дожить  не  довелось. Я  с  тобой  давно  знаком – ты  смышленней , чем  пять  я , если  надо  твои  зубы  расчленят  гранитный  столб, прогрызут  бетон  шутя , мы  уже  почти  семья , ладно , ладно… удаляюсь – не  поплачешь  на  плече?
  Давай  сделаем  мы  так – отведи  меня  в  леса , там  закроем  мы  глаза , разбредемся  кто  куда , только  где  я  буду  жить? Ведь  к  уюту  прирученным  нелегко  продать  привычку  размышлять  о  звездном  небе  над  тарелкой  сытных  щей. Потерпи  еще  немного. Может, завтра  я  умру. Ну , а  если  не  умру , мы  отметим  это  вместе , поутру  нескройной  песней  и  тогда  ты  засмеешься.
  Хы-хы , хы-хы… жарко… жарко , как  больно , в  ножнах  слова , снаружи  бушует  лето – любящим  чувствовать  это  нечем  лечить  свое  чувство , трезвое  только  зимою , а  ныне  бранящей  толпою  льющее  потом  по  венам. Ватные  взгляды  Ракету  ласково  давят  коленом , он  заторможенно  ждет , чем  размотаются  нити. Летите  вы  с  ним  или  спите , его , ошпаренного  спутавшимися  лучами  Ракету , не  тревожит.
  В  мешок  претензий  загружая  пополнение , не  так-то просто  скрыть  свое  волнение.
  Долг  продержаться  изо  всех , плевки  на  оголенные  провода , качка  несдавшихся  опор , тело  сшито  не  по  форме , отряды  высохших  мужчин  не  забывают  весенний  гон – в  топоте  естественных  причин  мне  будет  не  противно  себя  встретить  Реми  Мартином.
  В  расцвете  лет. Пропадая  по  дороге  в  космос.
  Ты  вовремя  сбежал. Она  уже  фактически  смогла  к  доске  побед  приклеить  твои  фото. И  написав «Добро  пожаловать»  у  входа , крест-накрест  перекрыла  черный  ход. Трое , четверо… многие , входя  в  ее  пределы , считали , что  им  нынче  повезет  и  нежно  целовали  ее  руку. По-полной  отдавая  жизни  стуку. Он  доносился  с  левой  стороны.
  Ты  вовремя  сбежал. А  то  бы  ты  согнулся… до  степени , когда  бы  ты  и  сам  не  смог  бы  опознать  себя  в  себе. Себя  того… уползшего  за  славою  трофея  и  тихо  заскулившего  во  сне.
  Ты  вовремя  сбежал – едва  твой  поезд  закупорил  двери , оно  вбежала  с  тигром  на  перрон  и  вслед  за  убегающим  окном , как  медленные  зомби  за  добавкой , порхали  смертоносные  шипы.
  Но  я  залег  под  нижней  лавкой  в  последнее  мгновенье  перед  бурей. Дрожащий  поезд  распустил  оперение , подождал  заполнявших  вагоны , заслонил  их  от  непогоды , получил  разрешенье  на  выезд. На  бортах  лечебные  грязи , на  колесах  наказы  индусов , на  посту  машиниста Устин  Саламандра , отгоняющий  палицей  трусов – его  два  смотрят  туда , куда  кадят  трубы , куда  шепчут  губы  слова  тяжелее  оков , протонов , нейронов  и  бетонных  основ. Кочегаром  при  нем  дважды  бывший  вожак  дважды  пропавших  племен , он  топит  состав  молоком , себя  наполняет  огнем – третий , что  с  ними , на  три  четверти  бомж , но  в  остальном  бог  из  богов: Бурчак  отвечает  за  сохранность  голов  тех , кто  слегка  поотстал – они  почитают  друг  друга  и  хотят , чтобы  ты  не  мешал  и  не  лез  в  их  конуру , четвертый  им  ни  к  чему.
  Ты…  ты  плохо  выглядишь.
  Я  выгляжу  самим  собой. Клевали  носом , выходя  из  дома , и  возвращались ровно через  год. Где  были  мы? Бурчак , Таран , Енот – мы  не  были  нигде. Но , возвратившись , мы  устали , как  отчаянный  будьдозер  в  сезон  сравненья  здания  с  землей. Мы  взяли  курс  решительно  иной  и  завтра  нам  опять  идти  беситься.
  Набросив  на  мачту  парус , щелкая  тяжелыми  челюстями , не  прикрываясь  от  дождя  вырванной  горой , на  острейшем  из  углов  треугольного  пространства  вили  гнезда  без  перил , находя  в  дожде  лекарство  от  навязчивых  раскатов  внутривенного: «Назад!». Выбивая  затхлый  чад  из  подушек  и  перин , берегли , как  песню , снег , понимая , что  за  ним  обязательно  придут - через  годы  тех  минут , что  пока  лежат  у  нас. Сквозь  кордоны  паутин  мы  просовывали  глаз , чтобы  раздобыть  еды  для  кормления  воды  и  прироста  наших  сил , и  в  подледной  толчее , зарывая  компас  в  ил , мы  всегда  искали  выход.
  С  монетой  за  щекой.
  Она  для  уплаты  перевозчику  на  тот  берег.
  Старине  Харону.
  Ракета  не  раз  приглашал  его  выйти  наружу  и  заночевать  на  гвоздях.
  Звезды  падали  в  туман  на  крылах  большой  мечты , в  тлен  загона  нищеты  заставляя  свой  народ  опускаться  на  цепях , склеенных  не  их  слюной - в  назиданье  беглым  дням  и  кустарной  ворожбе.  Звезды  раздавали  дань , что  копили  сто  веков. Из  богатых  закромов  выудив  щербатый  грош , бросили  его  к  ногам  виртуозам  бэк-вокала , отослав  тибетских  лам  за  закуской  для  бродяг. Звезды  обронили  меч , он  воткнулся  в  тишину , разнеся  угрюм-молву  до  источника  времен , объявивших  тихий  час  скотоводам  и  братве , закрывая  жестью  лаз  в  неушедшее  вчера.
  Хумпа , товарищ , Хумпа , мой  друг… кистенем  по  подбородку , вот  работа , вот  отрада , супостаты  маскарада  сменят  козырь , вот  те  крест! Но  ты , Хумпа , не  теряйся  и  к  рассаднику  невест  постарайся  подойти  незамеченным  с  балконов. Там  дружина  фараонов  затаилась  и  мигает – левым , правым , левым , правым – и  сосед  соседу  травит , задевая  ухо , байку  о  накаченном  медведе , укатившем  на  мопеде  от  козельской  опер-группы. Легче , Хумпа , тут  порог – молодая  цельность  ног  поважнее  их  веселья. И  еще: твое  рожденье  намечается  на  завтра. Дотяни. Уже  недолго.
  Хумпа… горящие  поля , беснующийся  скот , медитирующий  пастух.
  Плодовитый , но  не  там , где  таким  пристало  быть.
  Избыток  костей , сломавшийся  задний  ход , уносимая  на  летающей  тарелке  Рака  Трех  Королей.
   Тухнущий  стоп-сигнал. Он  подтверждает - я  не  слеп.
   В  поисках  своей  принадлежности , на  колизейском  пастбище  с  упругим  налетом  небрежности  рухнул  обглоданной  спичкой , растратив  запасы  прочности , бывшей  нужнее  порочности  предпоследнего  выпада. Ходил  к  далекому  берегу  без  сусального  чаянья , забывая  о  верности  карты , зная , что  только  молчание  поможет  добраться  до  полюса.
  Душный  воздух  подпиливал  жилы , матросик  шептал: «Пока  живы , давайте  рассудим  монетой  места  в  единственной  шлюпке».
  Он  проиграл  этот  жребий. Наверное , молодо  зелено. Или  в  русле  стратегий  ему  совершенно  неясных. На  него  наложилась  вода  и  он  остался  под  ней. Блюдя  упокойность поста , вспоминая  тот  сказочный  воздух – наблюдая  за  неаблюдателем , собирая  в  тетрадку  все  шорохи , можно  прослыть  здесь  писателем , но  заработать  на  пенсию  большую  кучки  протезов  у  Тарана  едва  ли  получится. Тут  дело  в  борьбе  интересов  за  ушедшую  вверх  Колокольню , и  сколько  ни  трогать  морковью  свои  потемневшие  очи , зрение  будет , как  было , и  все  мы  попремся  на  мыло , по  правилам  и  без  пощады.
  Набирая  обороты  после  смерти , объясняя  астрономам , в  чем  причина , я  держусь  за  корпус  карабина  и  учусь  рассматривать  построчно  животворную  разнузданность  природы. 
  Над  кладбищем  мифов  обычные  звезды  читают  друг  другу  стихи. Они  далеки  от  гордых  народов , от  нервного  свиста , от  выигрышных  лотов , от  сильных  и  слабых  сторон. Они  понимают – Ракета  на  кон , даже  отдав  свою  жизнь , поставит  только  себя. Чтобы  сломить  это  жало , этого  мало.
  На  деревянной  лошадке  он  проезжает  мимо  тех , кто  помнит. Он  не  любит  меня , он  не  ценит  меня , но  он  такая  же  свинья , как  я.
  От  утра  спасается , прячет  свой  след , он  ненавидит  спать , сгонять  в  домино  его  подзывают  друзья – смешные , как  я.
 Мелом  по  черному  он  рисует  апрель  слегка  ядовитым  копьем. В  конце  всех  витков  на  распродаже  огня  он  встретит  меня – когда  орет  ребенок , когда  мухлюет  время , мне  хочется  сознаться  в  ошибке  того  семя , что  было  в  Том  Отце  основой  отсутствия  единства  теперешних  порывов  с  круговоротом  свинства. Я  обуваю  ноги  стеклянными  лаптями  и  сыплю  на  дороги  решимость  без  касаний.
 Знак – пятьдесят  метров. Два , два  с  четвертью  шага  и  там. Внимая  воплям  Эририй , я  приближаюсь  к  холмам , четным  по  сути  своей , что  приблизительно «раз» в  счете  моих  перспектив , бурно  просящих  в  запас  их  проводить  до  ворот , где  все  засовы  поют: «кто  нас  попробует  вскрыть , будет   непрошенный  шут: мы  ему  сдвинем  часы  стрелками  прямо  в  глаза , он  их  позабудет  вернуть  в  званые  им  пояса» - я  уже  вроде  дошел , метры  смотав  в  узелок , но , наступив  на  черту , понял , как  я  одинок: я  возвратиться  хочу  к  прошлым  буддийским  делам. Лишняя  грязь  замела  моим  всепогодным  стопам  прямую  тропинку  ко  сну – в  моих  снах  ты , Людмила , не  спишь.
 И  я  смеюсь , как  молодежь , как  гиены.
 С  лицом  воина.
 Не  признавая  правоту  высыхающих  рек.
 Надули  щеки , сидим , губами  проложили  рельсы. Темно , как  в  бензопиле. Как  в  Че  Геваре. Катали  тачки  со  снегом , строили  форт  на  диване , друг  друга  смешили  эхом , к  звездам  слетели  шторы – да  и  ладно. Ведь  если  надо , глаза  мы  прикроем  ушами. В  зоопарке  купили  косточку , поливали  ее  молоком , будет  дерево. На  нем  уродится  империя. Без  края  без  времени.
   Наше  небо. Наша  земля. Наше  мы. Аминь.
   Я  пропал , я  не  смог , храни  мой  образ  внизу  живота , я  изысканно  не  смог  выбрать  по  ранжиру  вишню  или  сливу , под  которой  вспомнить  что-нибудь  сумею. Я  сижу  в  колодце  и , как  почка , зрею – на  задворках  наших  встреч , прибитый  чувством , среди  зажимающих  айсбергов.
   Во  имя  игры , что  давно  уже  over. 
   Кто  валяется  так  бестолково  на  безразличной  дороге , которую  бьют  чьи-то  ноги  и  обломки  космических  станций  падают  по  воскресеньям… Людмила  Белли-онэ ? Возьми  на  добрую  память  мой  скромный  паспорт , мой  честный  паспорт. А  если  игра  не  совсем  еще  over , если  осталось  немного  другого , что  было  как  взрыв  в  половине  второго  в  реакторе  атомохода , впиши  свои  имена  в  мой  щедрый  паспорт , в  мой  честный  паспорт.
  Неохватность  твоей  натуры… она  приведет  тебя  к  приступам  паранойи.
  Возобновив  погоню  за  опытом , нарушал  обещанье  быть  роботом, не  смотреть  в  опасную  сторону , и  опять  найдется  чем  ворону  прокормить  участие  в  гонке  под  странным  названием  жизнь. В  потоке  спешащих  на  зов  станка  для  завивки  адреналина  в  форму  ласкающих  слов , вполне  можно  суметь потерять  какой-нибудь  важный  предлог  надежно  припрятать  висок  от  прицельного  взмаха  ноги  чуть-чуть  неслучайных  людей. Огни  беспробудного  кризиса - я  снова  у  ваших  ворот. И  я  скажу  без  длиннот – откройте , это  я.    
  Солидный  и  недовольный , обливающий  зеленым  чаем  убийцу-дантиста  Дымченко , ворующий  себя  у  любви.
  Побежавшие  мурашки  вздули  рубашку: выстроив  в  ряд  поражения , я  им  вручаю  награды , шпиля  на  рваные  латы  орден «За  помощь  в  отходе» - дрянной  механизм  напрягался , но , подогретый  годами , он  на  детали  распался , в  каждой  добив  свое  здравие , не  вовлекая  в  гадание  арбатскую  девушку  Фуру. 
  У  усталых  богов  тоже  бывают  будни. Тогда  они  прячут  под  махеровый  свитер  колчан  придуманных  стрел  и  самой  едкой  жидкости  литр  имеет  значение  аперитива  перед  раздачей  второго  полмира  под  пресс  электрическим  лампам , работавших  на  солнцепеке  без  простите  и  здрасьте , обучая  породистой  йоге  проходя  проходящих  прохожих. А  эксперты  наскальной  росписи , опечатав  все , что  не  портится , собирают  с  поклоном  подписи  за  единожды  правое  дело  с  повышенным  качеством  трения  о  берлогу  пружины  томления , сместившей  свой  центр  тяжести  куда-то  в  сторону  выхода. По  кому  же  звонит  этот  колокол? по  первому  встречному? или  с  надежностью  снайпера , взявшего  в  глаз  твою  голову? Информация  сгинула  в  пропасть. Покончив  с  собою  по  своему.
  Оставив  вечер  для  выживших. Окружая  цветами  кладбище.
  Когда  я  начинал  бросок  за  светом  мандариновых  деревьев , земля  была  моложе. Прослойки  белой  кожи  еще  не  знали  тень  загара, вошедшую  парадным  строем - как  полная  водою  Ниагара , круша  заслон  податливых  камней , вершит  свою  природу. Я  начинал  один. Довольно  равнодушным  псом , за  толстым  незаплеванным  стеклом , что  охраняет  трезвые  шаги , построил  одноместное  гнездо , и  если  кто-то  щупал  дверь , хотелось  только  одного – скорей  бы  он  ушел. Но  он  не  уходил. Он  до  сих  пор  стучится. Откуда  он  набрался  сил?
 Ракета?
 Не  вижу. Или  он , или  потомок  видного  военачальника  Тимофея  Тимофеевича  Хрюкина.
 Из  его  пупка  лезет  лебедь. Не  вижу , слава  Создателю , не  вижу – мне  снился  мрамор , неровный  гул  голодных  обезьян , зеленый  свет  тому , кому  не  надо  и  не  с  руки  здесь  просыпаться. Мне  снился  покоритель  Чада  с  расколотым  пенсне  и  незастегнутой  ширинкой , ползущий  неотмеченной  тропинкой  с  задачей  намотать  большое  эго  на  оглавленье  надувных  побед  учебника  начальных  школ. Мне  снился  одичавший  вол , решивший  схоронить  предназначенье  надкусывать , не  разгибаясь , жилы , таская  на  заполненной  телеге  ему  ничуть  не  нужный  скарб. Мне  снился  пропотевший  космонавт , готовый  все  метать  и  рвать  за  то , что  он  забыл  дорогу  к  своей  единственной  жене , крича: «Здесь  дело  не  во  мне, а  в  чертовом  прокладчике  путей!». Мне  снились  визги: «Подожди! Еще  не  ясно , кто  был  сверху. Останься  и  начнем  определять , пока  сознание  не  вышло  погулять – оно  имеет  цель  не  возвращаться». Мне  снилась  моя  кровь , взошедшая  без  права  на  престол , не  защищавший  девственный  камзол  и  давший  волю  слабости. Мне  снилась  балаганная  трава , мечтавшая  саму  себя  скурить , но  так  и  нашедшая  предлога  трудиться  на  себя. Мне  снилась  вороная  чешуя , способная  держать  любой  удар – от  гарпуна , от  вечности , от  славы – и  волхвованье  суеверной  бабы  ей  причинит  лишь  пользу. Мне  снился  аденомный  ветеран  проигранных  войны  и  мира – к  его  несчастью  он  умеет  помнить , как  обломалась  его  лира , взяв  мало  подходящую  тональность. Мне  снилась  ярмарка , и  лица  разрумяненных  детей  плясали  только  им  известный  танец: их  не  страшили  взгляды  кораблей , исподтишка  поубиравших  трапы. Мне  снился   позолоченный  рассвет , зачем-то  испугавшийся  взрасти  и  разрешивший  тихо  перейти  в  подполье  с  наступленьем  ночи. Мне  снилась  женщина. Мне  снилось  ее «да».
  Под  чарующие  звуки  китайской  скрипки  хуцинь.
  Занимаясь физикой  Солнца. Сверля  глазами , замахиваясь  руками – у  тебя  имеются  проблемы  с  общением.
  Кто  отравился  жизнью , кто  никогда  не  знал , что  каждый  всплеск  грома  есть  стук  сердца  Бога , а  капли  дождя  его  слезы , тот  вспомнит  только  вопросы , к  ним  не  прибавив  ответы. И  он  сожжет  свой  розы  и  положит  пепел  на  землю , где  он  будет  крикливо  седеть  вместе  с  засвеченной  тенью.
  Поднявшись  по  карьерной  лестнице.
  Увлекаясь  порнографическими  альбомами. Из  коллекции  Максима  Горького – камень  с  крестом  памятник  всем , кто  бросил  считать  свои  дни.
  Чем  обернулись  они , лучше  и  не  говорить. 
  Аритмия  мысли , бурая  мокрота , осень , как  работа , предстоит  во  вторник. Сколько  нам  заплатит  посвященный  дворник , загребая  листья  вместе  с  нашей  песней? Чем  мы  интересней  вкрученных  в  закаты  взглядов , вдруг  узнавших  мерный  ход  лопаты? Наступление  времени  без  точек , лисий  лай , Афина  вгоняет  пику  Аресу…
  Ниже  пояса.
  Я  соглашаюсь  на  обряд  лоботомии.
  О , мой  дублер  для  жизни , протекающей  не  тут – влитое  в  глотку  сейчас  сыграет  еще  свою  роль. Когда  одержимая  боль  выведет  страх  на  позицию , это  поможет  создать  из  страшной  реальности  фикцию  и  вложит  дубину  в  ладонь. Ты  сразу  уймешь  эту  вонь.
  Она  моя.
  Твоя. Выйти  подальше  себя , будет  в  ту  ночь  не  трудней  попытки  крушить  свое «я»  в  пресном , безумном  сейчас.
  Противостоя  опасности  понимания. Существования - своего… бывших  до  меня… другого  мира.
  Я  не  с  ними – моя  раненая  больная  судьба  не  ходи  туда , я  там  уже  был. Под  безжалостным  гнетом  степного  огня  там  черствеет  земля , заметая  следы. Мне  хотелось  воды , а  там  был  храм , битый  храм , и  какой-то  хлам. Помоги  себе  сам. Лежать  я  бы  рад , но  я  должен  стоять  и  я  опять… очень  попробую  встать.
  Невозможный  вариант. Ты , как  и  я , фолиант , рассыплемся  только  подуй. И  нечего  мне  говорить: «Представится  случай , блефуй» - я  не  поправляю  волосы , разбросанные  ветром.
  Фотограф  вялых  душ  плюет  на  объектив.
  Не  нас – он  молодых  на  пленку  пропускает.
  Туча  снесла  дождь , командирский  волос  под  серпом , как  колос , спел  слова  войны. Завтра  встанет  солнце , подрастут  холмы , скроется  асфальтом  чей-то  дикий  сон. Он  или  не  он?
  Он. Негнущийся  Пупс. Кто  вперед… кто  отнюдь  не  желает  сгореть – карамельная  сеть , крестовая  масть , как  ни  был  бы  мел  по  строенью  похож  на  жемчужную  прядь , его , братец , не  трожь – он  не  зря  столько  лет , экономя  на  всем , собирал  в  себе  цвет , за  который  умрет.
  Если  взять  гололед , обтрясти , разболтать…
  Отпасуй  мне  свой  мяч – давай  просто  играть.
  Молитва  настенных  часов , видевших  стену  спиной. Им  ни  за  что  не  сдержать  ржавого  бремени  рост , но  разнося  собой  звук , они  продолжают  ходить – чтобы  волнение  сбить , метод  всего  лишь  один.
  Я… зеленая  трава , белый  снег.
  Я… желтеющая  трава , обмоченный  снег. За  бревнами  в  тиши  рисуя  внешний  холод  и  опуская  молот  на  пальцы  летних  дней , приятно  знать , что  свистом  вернешь  не  всех  коней , стремглав ушедших  прочь  при  окрике: «Вернись!».
  Ты  здесь  хоть  обмолись , но  ты  не  уверуешь… прожив  себя  с  запасом.
  Забив  все  входы  разом , гораздо  легче  выйти.
  Вклинившись  в  редкую  очередь  пришедших  во  всем  сознаваться, мой  голос  умеет  ломаться , ловко  скрывая  подмену.
  Он  жужжит , как  пропеллер – громко , но  крайне  невнятно.
  Им  речь  его  непонятна.
  На  высоковольтных  проводах  сидели  птицы: сидели  птицы , сидели  гордо. Под  ними  пылилась  недоеденная  булка  в  целлофановой  упаковке – сука  лайка  рвала  пленку , ела  булку , ела  пленку, луна  везде  луна , храни  ее  тепло , позволь  себе  не  спать. Луна  везде  луна , мешай  себе  зевать , когда  увидишь  свет – ночной , но  ярче  дня. Луна  везде  луна , добудь  себе  огня , который  тебе  с  ней  поможет  равным  быть – в  достижении  спокойствия , в  отличии  от  многого  другого , можно  дойти  до  конца.
  Оттягивая  выстрел  в  висок. Снося  туза  и  вымаливая  у  колоды  девятку.
  Не  чуя  под  собой  упавшего  кресла. 
  Вжатый  кнопкой  «пауза» в  основание  здешней  обители , я  полз  одноразовым  всадником  к  городу , где  победители  меряют  утро  туманами , ждут  пробуждения  имени , фокстротом  с  вонючими  ламами  развлекая  свое  несогласие. Может  случится  оказия. Вероятность  не  больше , не  меньше , чем  вычислить  корень  различия  между  хлебом  и  финкой.
  Хлебом  и  булкой. Будет  опасность , будет  и  сигнал  о  ней - Таран  внимателен. Он  ничего  не  упустит! он  настигнет  на  стуле  любой  развернувшийся  самолет.
  Мир  всем  нам. Кроме  тебя  и  него. Хотя  ладно , и  вам – я  понимаю  ваш  срам , я  понимаю  ваш  сбой. В  начале  похода  на  жизнь  он  был  легендарный  святой , тащил  вас , слепых , за  собой , а  потом  он  устал. Отойдя  на  укол  в  бальный  зал, он  начал  раскладывать  карты – я  часто  говорил  мимо  правды , но  это  не  было  ложью , это  было  легендой , а  в  черную  ночь  легенда  важнее  правды , она  просто  нужнее , а  я  просто  хочу  услышать , помнишь  ли  ты  хоть  немного , как  было  дело. Я  желаю  вам  света. Все  мы  не  только  тело.
  Все  мы  не  только  тело.
  Мир  всем  нам.
  Выход  из  сансары  не  за  горами.
  Первым  родился , первым  устанешь – набат  подтверждает  это. Одето  ли  тело , раздето… больше  не  воскрешают. Минуты , отметившись  в  списке , сами  себя  не  считают , они  отстояли  на  вахте  и  быстро  направились  к  дому , только  понявшим  родному - попытавшимся  петь  данный  псалом  по-другому  постелят  зажженное  сено  под  жиром  заплывшие  спины. Тревожно  участвуя  в  сказке , сгибая  зубами  подкову , Таран  приготовился  к  лову , себя  же  назначив  наживкой. Ветер  подбрасывал  волны , а  он  наслаждался  ошибкой , ласково  трогая  воздух – ноздрями , забитыми  дрянью.
  Он  белый. Бледный.
  У  нудистов  и  член  загорелый.
  Возможно , не  спорю , на  поляне  громких  музык , под  давленьем  отовсюду , я  играюче  прибуду  в  своих  собственных  объятьях  может  день , а  может  вечность , обретая  в  сестрах , братьях  бессловесную  подмогу.
  Отлежаться  в  одиночку , крепко  выпить  на  дорогу , предстоящую  для  смертных - мне  бы… разбрызганному  по  теснине , мне  бы , размышляющему , как  выглядит  ток , мне  бы… грязными  глазами  требуя  у  шага , чтобы  направленье  нацедило  блага , я  смеюсь  секундам , вышитым  на  счастье  поперек  дыханью , звавшему  безвластье  отобедать  корнем. Дверь  за  ручку  дернем , а  за  ней  хоть  пропасть.
  По  посевам  квадратных  ягод  гуляет  золото-конь.
  Вернулся… все-таки , все-таки…  в  тени  древних  башен  задыхались  народы , чур  меня , чур – это  всего  лишь  душно , счеты  включили  лето. Собака , заткнись. Превращайся  в  иероглиф , найди  свою  строчку. Иссохли  улыбки  наивных. С  маленьким  сердце  легко , когда  дождь , но  не  сейчас , когда  умирают  цветы  и  плавится  море.
  Засунув  сигарету  в  рот  тлеющей  частью , Олег  Таран  откусил  от  нее , как  минимум , половину. Затушил , покончил  с  условностями , вгляделся  из-под  ладони  в  беспредельность  пейзажа – в  сутулом  облике  ничьи  никак  нам  с  ней  не  разминуться. Ведь  все  равно  под  кожей  остаются  глубокие  ожоги  от  претензий.
  И  так , вдали  от  мыслей  о  сближенье , мы  тратим  свои  силы , как  койот , не  став  копить  на  пластырь  и  на  йод , теряет  жизнь  под  лапой  недостачи  краеугольного  раствора  для  ходьбы.
  Колониальным  хвастовством  посеребрило  наши  губы  и  легкий  плеск  тупой  простуды  нас  не  заставит  околеть  под  недокрашенным  забором.
  Нам  уже  мало  посмотреть. Мы  в  состоянии  потрогать.
  Огни  привольно  разлеглись  между  домами.
  Ангел  выбирает  города , над  которыми  висеть  ему  теплей  и  в  которых  воскрешенье  пней  происходит  чаще , чем  в  других , по  ночам  похожих  на  костер.   
  Когда  придет  время , мы  будем.
  Сейчас  же  увольте.
  Бились , суетились , как  же  спешно  с  креслом  слились  неготовые  к  пожару. Вы  заказывали  свару? Или  банду  одиночек?
  Сундуки  без  позолоты , а  на  крышке  спит  гюрза – положить  туда  овса  для  кормления  коней , что  могли  бы  обскакать  самых  быстрых  змей-потерь , очень  гибельно  живым , пусть  немного , но  живым.
  С  воздуха  приплыли  старцы  на  гондолах , заготовив  в  порах  своего  налета  отзвуки  растрела , что  затеял  кто-то , сдавленный  системой , ставшей  открывалкой  для  разбитых  темой  нового  порядка.
 И  с  пониманием , добрейшим  к  терзающим  мимо  в  оценке  того , что  красиво  лишь  после  разделки  на  атомы , я  соблюдаю  себя  средним  среди  полумерков – садовников , доноров , клерков , назвавших  клопа  доберманом , поверив  Гидрометцентру , здесь  не  Клондайк. Здесь  круче. Здесь  больнее. Молодость  кладит  колени , поднимая  полы  халата , скачет , как  предоплата , за  обязательный  постриг , срывающий  ленточку  финиша - куда  торопишься , друг? Потеют  в  предбаннике  твои  мотивы  остаться  на  обезжиренном  празднике , где  все  далеко  не  бесплатно  и  только  раны  задаром  ищут  себе  прибежище.
  Кто-то  своевольничал , однако  своя  воля - это  что-то  вроде  реквиема  по  динозаврам: по  смысловой  природе  и  степени  реальности. Когда  разум  продавят  крайности , ты  крикни  со  всего  усердия: «о , сестра  гильотина , подайте  мне  милосердия!». Или  не  кричи.
  Волнительная  ситуация.
  Ночной  образ  жизни. Чувствуется  влияние  Пораженных  в  Голову.
  Выстрадав  глоток  противоядия , тщетного  когда  оно  из  книг , мне  уже  не  страшно  на  тупик  посмотреть , смотав  свой  путь  узлом. Я  себе  на  память  сохраню  грамотно  вошедший  в  глотку  ком , думавший , что  если  я  живой , меня  можно  без  свидетелей  сгноить – милый  мой , тебе  не  объяснить , чем  я  заплатил  за  бегство  слез.
  Судьба  стучалась  в  дверь. Я  не  открыл.
  Она  ее  выломала. Я  отбивался.
  Но  ты  посмотри… на  Восток?   
  В  лежащем  напротив  окне , в  разрезе  земных  плоскостей  пытается  смирно  скакать  себе  проигравший  жокей. Он  закрепляет  седло  жгутом  за  колено  и  ждет , когда  нестерпимая  связь  подаст  долгожданный  развод  с  его  бестолковой  игрой, в  которую  он  посвящен  с   секунды , когда  он  вошел  в  едва  различимый  проем  между  вчера  и  сейчас , державшим  на  острие  все  время , что  он  задолжал  уже  наступившей  зиме.
  Образно. Не  размыто. Можно  и  размыть – латунный  шар  версальского  помола  к  границе  катит , подбочась. С  собой  везет  обломки  слова – в  нем  бабы  мыли  зеркала , чью  сущность  апатично  соткала  пантера  отсыхающей  рукой. Изыди , но  когда-нибудь  вернись… я  свешусь  к  тебе  спелой  тишиной. Сорви  ее. 
  Что-то  мне  не  по  себе…
  Тебе  пора  работать  на  державу.
  Призер  сибирских  мотокроссов , умеющий  рожать  подобных  не  себе , лишь  летом  не  выходит  из  пещеры. И  дело  не  в  опасности  холеры , а  в  том , что  он  не  любит  духоту. Он  узнает  ее  шаги  с  пол-оборота  и , чуя  этот  запах  за  версту, его  инстинкты  закрывают  ставни , чтобы  суметь  припрятаться  покруче , и  чтобы  в  предстоящей  буче  не  пострадать  до  степени  Лазо.
  Досуг  с  ЛСД?
  Оцепенелость , возвышенность , образцово  не  боясь , что  рожденье  почти  смерть , он  попробовал  терпеть , пока  дышится  ему. Вот  проходит  тридцать  лет , не  прибитых  ни  к  чему , но  его  дырявый  флаг  продолжает  колыхаться.
  Как  он  смог  не  растеряться?
  Я  не  знаю. Мне  легко.
  А  ему? А  Еноту?
  Когда  все  ушли  по  делам , был  за  главного  именно  он. Кто  вчера  вышел  под ветер , кто  сегодня  сыт  молоком , кто  завтра  останется  жить , что  бы  ему  не  плели  о  том , что  миру  конец  и  что  время  свернулось  в  нули. Он  на  вершинах  тайги – где  скучно , там  нет  его  дней , он  прибил  на  парадный  мундир  эполеты  из  мягких  камней: он  совсем  не  нужен  себе , и  на  вопрос «Почему?» , его  сердце  молчит , как  моряк , проигравший  в  карты  войну. В  плену  непрощенных  частиц  он  смотрит  на  караван , везущий  водку  и  сталь  на  погибель  ревущим  кострам.
  Их  зальют – водкой , сталью…
  Он  счастлив – здесь  мало  людей. Он  счастлив – он  не  один.
  Он  верит  в  силу  того , кому  по  пути  только  с  ним.
  Он , случайно , не  носитель  божественного  откровения?
  Ты  слушай , слушай – в трезвом  угаре , на  взлетевшем  ковре , с  набитыми  песнями  ртом , он  измерял  подружек  в  у.е. , гвозди  вгоняя  в  бетон. Енот  выпускал  свой  отряд , что  был  из  безумных  голов , каждый  из  них  быстро  думал  вперед  и  каждый  из  них  был  готов – проверить  на  прочность  весы  и  бросить  огонь  в  сетку  рек, они  служили  ему  чем  могли , а  он  контролировал  снег. И  когда  начинался  рассвет , Енот  прекращал  уставать , двигая  острым  железом , врезая  ноты  в  тетрадь: теперь  он  все  чаще  никто , теперь  он  все  больше  никак , но  даже  Владелец  Печати  с  Конем  рад , что  ему  он  не  враг.
  Ему , да. А  тебя  живьем? Сжирают  живьем?
  В  допотопным  тире  мне  в  лицо  обрезом  тычет  кон  за  коном  автор  того  слова , где  они  лишь  цифры. Щуплый  танатолог  Хоздирохум – не  снимая  лапти , он  бурчит  над  ухом: «Сменим  мы  на  вахте , и  тебя  мы  сменим , дал  бы  ты  пророкам  два  ключа  от  кассы , мы  твои  монеты  вмиг  продвинем  в  массы , купим  им  матрацы  полные  водичкой  с  капелькой  секрета – если  чиркнешь  спичкой , их  не  остановишь».
  Ты  торговался , выбивал  условия , хватался  за  сердце , грозился  вызвать  ОМОН , напирал  на  цепь  причинности.
  Бился  подбородком  об  берег.
  Не  уступив. Нахватав  за  всех  прозревших – когда  я  отсюда  отчалю , я  вряд  ли  буду  вспоминать  те  бесконечные  пространства, где  мне  пришлось  повоевать  в  составе  разных  армий , чьи  флаги  били  по  лицу.
  Дрессировали  на  плацу  мое  желание  остаться  на  нелегальной  высоте. Но  это  долго  не  продлится – мне  надоело  быть  нигде.
  Они  били , ты  бился…
  Подбородком. Пробивая  пробку  в  мозгу.
  Будто  над  падалью , птицы  летали , птицы  смотрели  и  падали. Эй, брат! Ветер - удача  твоя.  Ты  решил  без  меня? Ну , что  же  давай. Ты  знаешь  четче , чем  я , где  лед , а  где  твердь , я  надеюсь  ты  сможешь  успеть , и  когда  ты  научишься  пить , пей  за  мой  свет , зачем-то  сыгравший  в  кювет – пей  за  мой  храм , ушедший  без  всяких  прости  к  наверное  лучшим  мирам , а  если  согреешь  собой  тоннель  из  сырого  огня , поставь  свою  голову  в  угол  и  пей  за  себя.
  Я  выпью.
  Не  соображая , никому  не  мешая – в  собственном  лесу.
  В  баре , как  в Сахаре , если  денег  нету. Надо  понимать… и  ювелиру  будет  не  в  размер  такой зачищенный  веками , пробивший  дно  нездешних  сфер  валун  с  рифлением  герба, в  котором  зрение  орла  пересекается  с  лягушкой , что  наготове  для  него  на  случай , если  его  когти , не  став  трепать  бесполое  зеро , пойдут  на  штурм  причины  пораженья  в  бестактно  необъявленной  войне , где  чемпиона  жарят  на  костре , а  неудачнику  размызывают  слезы. Их  нежно  растирают  по  лицу  надежной  конструкцией  катка , в  чьем  имидже  замешана  рука , крошащая  на  публику  цемент , нас  принуждая  понемногу  верить…  в  потрепанный  клыками  хэппиэнд  и  новую  гирлянду  подношений.
  Будет , обязательно  будет  время , когда  ты  свой  паспорт  грозно  порвешь  пополам  и  весь  оставшийся  хлам  туда  же  и  без  слезы.
  Они  высохли. Растерты  катком.
  Потом , обернувшись  к  горе , ты  будешь  стрелять  у  грозы  искру , чтобы  курить – с  первой  затяжкой  оттуда , ты  сможешь  себя  подбодрить  так , что  потеря  трухи  в  тебе  не  оставит  следа. Ты , опустев  догола , готов  послужить  пустоте. А  она  адекватно  ответит.
  Кто  еще… не  я. Кто  засоряет  эфир?! Кто  не  синхронит  с  тенью?! Он… Енот.
  Галопом  по  заснеженной  волне , чей  край  соленой  кромкой  обжигает , несется  он  на  мертвом  скакуне , отдавшим  жизнь  за  право  не  дожить  до  жалобного  стона  изнутри. Звериным  рыком   вырвав  зубы  у  тоски , они  проносятся  сквозь  полые  года , стоявшие  навятяжку  гурьбой - чтобы  увидеть , как  улыбка  седока  приходит  послужить  его  коню. Удушливая  тяжесть  быть  в  строю  им  больше  не  доставит  холодов.
 Прощай , Енот. Слава  и  память  тебе , дорогой  товарищ. Я  возьму  на  себя  твою  женщину.
 Лично  я  за  Енота  напьюсь. Быть  трезвым – нелегкое  дело. Эта  задача  сложнее , чем  если  бы  Кассиопея  втянулась  в  созвездие  Рака  и  там  попылась  остаться.
  Кассиопея , Марина , Марина , Кассиопея – Енот. Ему  ничего. Тебе  множество  звезд , мне  одну  Марину , ветер  в  ее  голове  раздувает  ее  паруса , раздувает  огонь  ее  взгляда , защищает  ладони  от  яда , который   копает  траншеи  под  шаг  недостаточно  быстрых. У  нее  есть  причал. Краски , мысли , слова. Кот , бездорожье , мечта. И  как  это  ни  грустно , у  нее  есть  задумчивый  я.
  Неизбежно…
  Покрывалом  из  созвездий , остановленных  над  нами , я  накрою , как  стихами , нашу  сложную  свободу , разрешившую  быть  вместе – мир  попробует  бодаться , чтобы  петь  на  нашем  месте , но  мы  крепче  сожмем  руки , пробиваясь  сквозь  трясину. Ма… ма…
  Допился!
  Марина…
  Я  здесь.
  Подарив  тебе  мужчину , я  на  женщину  надеюсь.
  Я  исчезаю.
  Ты  тяжелей  своих  клеток , я  сильнее  своего  атома , но  мы  слабее  и  легче , что  востока , что  запада. Так  было  всегда? Да , так  было  всегда. И  если  вода  не  сменит  свой  цвет , так  будет  всегда.
  Исчезаю , я  исчезаю…
  Удастся  ли  встретить  мне  ночь , подавшую  голос  кострам , играя  надежду  волкам  клавиатурой  из  звезд? Удастся  ли  встретить  мне  ночь , манившую  солнце  назад , чтобы  смешной  маскарад  детям  раскрасил  бы  сны? Удастся  ли  встретить  мне  ночь , знавшую  где  сейчас  ты  и  на  ком  ты  сажаешь  цветы , шептавшие  имя  твое?
  Тебе  не  идет  эпический  жанр.
  Бог  внутри  меня. А  я  сам? Там  же? Там  же… но  реже.
  Тщедушные  запахи  йода , песня  разрыв-травы , по  дороге  плывет  безвестный  секач: Ракета  с  собой  не  на  ты. А  семь да на  восемь – будет  осень. Опостылевший  вечер  и  остатки  того , что  осталось. Мужичок  с  ноготком  не  в  курсе , чем  же  себя  наградить  за  пропуск  райской  баржи: его  опять  предал  нечестный  Господь  и  его  искусали  ужи. Но  он  на  меня – будет  родня , надежней  таблиц  элементов , выше  стен  Поднебесной. В  стольном  граде , как  видно , не  сильно  искали , чье  же  лицо  нанести  на  иконы , но  знали  чье  на  монеты. И  зачем  раввину  погоны. Сверло  на  юный  хрусталь – будет  жаль. Радиоточки  в  берлогах , бурятские  пляски  под  грузом. На  паперти  жаждут  обнять  пусть  конкурента , но  друга – я  в  самый  раз. Я  не  помню , кто  кого  пас. Пребудь же  вовеки  на  сгинь – будет  аминь. Животворящий  резец. И  большой  Let  it  be , переходящий  в  конец.
  Впился , сосет… не  комар. Карликовая  летучая  мышь.
  Эмигрировала  моя  голова , слова  мне  теперь  не  нужны , продай  их  и  купи  венок  из  другой  белены , или   лотерейный  билет , про  последний  тираж  трубило  немало  газет , в  реестре  призов  будут  и  те , что  помогут  в  хозяйстве  твоем , они  увеличат  объем  вздохов  в  легких  твоих , научат  дышать  за  двоих - а  лучше  купи  гексоген: я  знаю  места , где  его  сменяют  на  серебро  и  не  подсунут  взамен  какой-нибудь  мокрый  пистон. Обойдемся  без  жалоб  в  ООН. Ведь  продажа  тех  слов  не  стоит  и  слов: ты  можешь  не  верить , но  это  не  беспредел , есть  свидетель – я  сам  так  хотел , мой  свидетель  хитер , стук  загипсованных  крыльев , что  он  носит  с  собой , обманул  мой  покой – посмотри  на  меня , он  сломал  мой  штурвал , но  я  именно  этого  ждал , если  хочешь – поплачь , если  хочешь – поздравь , ты  не  знаешь , что  сон , а  что  явь , я  тоже  немного  узнал , но  мне  все  же  пора.
  Не  спеши…
  Не  отговаривай!
  Твоя  пивная  еще  закрыта.
  За  правду  я  отплачу  правдой – тебе  скоро  пятьдесят , скоро , скоро , не  упрямся , как  гепарды  пролетят  эти двадцать , тридцать  лет. Рядом  нет  твоих  детей. Потому  что  просто  нет. И  никто  тебе  не  скажет: «Дорогая , с  добрым  утром» – ты  сама  хотела  ждать , наслаждаясь  рыжим  фруктом , но  все  будет  хорошо: в  телевизоре  кино , а  на  стенке  мой  пейзаж , где  деревья  бьют  плохих… фотографии  друзей , жалко  только  не  твоих – тебе  скоро  пятьдесят , кожа  станет , как  наждак , ты  мечтаешь , что  бы  я  или  даже  лютый  враг  отстучал  бы  телеграмму, прокричал  о  Новом  Годе…
  Сейчас  из  тебя  брызнет  струя  черной  крови.
  Это  бы  запало  мне  в  душу.
  Тело  томит , дух  охреневает – у  меня , у  тебя…
  Наша  спесивность  порождает  искры. Как  перекрещенные  шпаги , сознательно  калечившие  уши  в  падучем  приступе  отваги  за  перспективу  первой  ночи  с  веселой  тенью  Джека-пота , молившей  надлежащего  ухода  и  минимального  вложенья  капиталов  в  его  уже  зависшую  улыбку. Нам , видимо , полезней  не встречаться  или  хотя  бы  взносы  за  ошибку , в  которой  ярко  светит  обоюдность , нам  надо  разложить  на  фифти-фифти  и  поровну  оплачивать  туман , внезапно  возжелавший  по  местам  расставить  все , что  шастало  повсюду , не  вспоминая  правила  игры. И  перед  тем , как  расчехлить  свою  потребность  прийти  ко  мне  на  мелкие  пруды , ты  поимей  в  виду  мои  слова.
  К  тебе? К  тебе  я  не  приду.
  Вспоминай  меня  иногда. И  пусть  я  тебя  позабыл…
  Ну , конечно.
  Ты  мне  обязана  тем , что  я  у  тебя  все  же  был.
  Огромная  радость.
  Как  крылья  бывают  у  птиц , как  песня  мычится  немым , так  же  и  ты  вспоминай: когда-то  я  ползала  с  ним , когда-то  я  видела  день , там  где  рычит  темнота , и  если  ты  вспомнишь  меня , ты  будешь  уже  не  одна. Хотя  я  не  помню  тебя , я  буду  с  тобой  до  конца.
  Чаша  минует , минует… да  и  накроет.
  Великий  долг  прощен. Нам  рассказали  всю  правду  о  нас – кто  и  за  сколько  будет  спасен , кто  через  десять  столетий , а  кто  прямо  сейчас. И  где  будешь  ты , когда  я  умру , и  кто  буду  я , когда  кончится  снег… смотри! молнии  рубят  с  плеча , а  мы  все  идем  вперед  и  назад , они  говорят , так  не  не  бывает , но  я – я  этому  рад. А  ты  рада  тому , что  на  карте  есть  лес , в  нем  куча  священных  зверей  и  смертных  богов , молчаливый  камыш  подскажет , куда… дойти  надо  нам , и  зачем  он  согласен… и  зачем  его  стены – вода. Твой  месяц  октябрь , мой  ответ «да» , в  голове  чернозем , под  ногами  река, но  мы  как  бы  вдвоем…
  Этого  хватит?
  Научи  меня  рисовать , как  вода  течет  изо  рта , а  пока  нарисуй  мне  кровать, на  кровати  пусть  будет  весна , а  под  кроватью  пыль , в  пыли  машина  с  крестом  из  семейства  сданных  утиль – выстави  счетчик  на  ноль , ключ  поверни  чуть  правей , на  первых  сидениях  мы , в  центре  конечно  же  ты , а  где-то  вдали  у  плеча  некто  зовущийся  мной , весьма  бесполезный , но  любящий  верить  в  возможность , что  мы  сможем  вместе - ужиться  на  тесном  насесте , раскулачить  свое  биополе , смотрящее  в  небо  из  пушек: помни , в космос  берут  по  двое , и  если  впасть  в  веру  Завету , иных  законов  здесь  нету.
  Тревожит  снег  наискосок  твою  простуженную  память , не  позволяя  ей  забыть , что  одиночество  разлить  по  двум  бокалам  невозможно. Она  все  помнит.
  И  меня.
  Да. На  первый  взгляд , довольно  сложно  нам  приходилось  дополнять  друг  друга  собственной  зимой , переносимой  лишь  вдвоем  и  предзакатной  сединой  покрывшей  окна  наших  дней. Снег  остается  у  людей  под  их  глазами  навсегда.
  Пора  спать…
  Вот  и  все. Замотай  глаза  одеялом. Отложи  в  уголочек  шитье , перестань  обдумывать  завтра. Завтра  почти  что  неправда , фактически  лишняя  нота , и , знаешь , глядеть  в  календарь – это  пустая  забота. Это , родная , лишь  цифры , прилипшие  к  телу  бумаги – они  не  дадут  нам  ответа , они  никудышние  маги.
  Руки  в  боки , ноги  в  лужи , нам  сегодня  не  до  стужи , настроению  приснилось, что  мы  выдержим  бомбежку , напугавшую  смешками  косоглазую  матрешку  из  отряда  желтых  стран.
  В  постановке  мрачных  драм  мы  статистами  не  будем.
  До  Семена  Ракеты  нам  далеко – он  родом  из  ветра.
  И  не  он  один. Кулак  на  удачу… сжав  и  вложив  верность  стали  в  придачу  к  уже  грозовым  предвкушениям  сшиба - давка  на  небе , сретенье  ига. Тянет  за  ус, вовсю  восклицая: «Здравствуй , Ракета , здравствуй , пока  я  еще  в  состоянье  сдержать  свою  свару , здравствуй , готовясь  составить  мне  пару , здравствуй, не  зная , кто  рассмеется - над  телом , которым  тебе  так  неймется  память  оставить  в  детской  кроватке , откуда  вы  все  приступаете  к  схватке , вам  предрекавшей  только  лишь  бойню , кормя  вашу  землю  вашей  же  кровью».         
 Ты  о  Боге? О  демоне? Не  об  ангеле?
 Ангелы  сдулись.
 Мой  ангел , наверно , был  негром. Плантации  грел  бородою. Сейчас  он  почувствовал  волю  и  несется  голым  по  полю , решив  подчиниться  запою – он  заслужил  эту  радость  играть  за  команду  без  флага , он  видел  все  эти  Чикаго , там  так  же  стареют  и  дохнут , там  так  же  уклончиво  любят , роняя  голову  в  прорубь. Куда  гонятся  эти  трамваи? Я  знаю , что  только  по  рельсам , но  зачем  они  вертят  бортами , как  будто  забыли  дорогу , как  будто  заметили  больше , чем  их  научили  проекты. Я  смотрю  в  свои  документы. В  них  буквы  и  чья-то  лицо… 
  Все  счастье  никак  ты  не  словишь , таких  силков  не  бывает. Как  тут  забудешь - в  час  мизерных  телодвижений  я  был  отбойным  молотком. До  наступления  Прихода. Просветления.
 Сколько  стульев  за  столом?
 Один.
 А  кого  разбудит  гром?
 Лишь  меня. Без  кого  мне  скучно  жить? Без  тебя.   
 Так  ты  хочешь  повторить?
 Ни  за  что – на  этом  свете  я , как  йог , слыл  многократным  рекордсменом , однако  все  мои  рекорды  едва  ли  пахли  свежим  сеном.
  Ты  в  угаре.
  Есть  немного. Я  болен , занят , этим  и  занят , окончательно  забывая , что  есть  такая  вещь , как  завтра , не  вставая  навытяжку  пред  тем , кого  не  знаю , разрушилась  ли  печень , сдавило  ли  грудную  клетку , к  нам  никто  не  сможет  встрять, здесь  остались  только  мы.
  Скользко , очень  скользко , но  мы  все-таки  идем.
  Страшно , очень  страшно , но  мы  все-таки  дойдем.
  Склеив  столярным  клеем  библейские  страницы.
  Родственник  собрата  эталонной  мощи  думает , как  проще  ему  выйти  в  люди , вопрошая  встречных: «почему  в  Иуде  было  столько  боли?».
  Рыбы  плавают  весь  день. А  он , кажется , выдохся….
  Твой  бубен.
  Я  слишком  часто  бил  в  него.
  Когда  рыба  тонет , она  не  плачет , лишней  воды  ей  не  надо. Чарующий  плеск  листопада , щупая  пальцем  поверхность , только  мешает  ей  молча  забыть  про  любую  словесность , падая  в  липкие  руки - дна , где  кончается  голод.
  Тихо  взмахнет  судьбой  молот. Никто  не  узнает  причину.          
  Надо  бы  не  спутать  очередность – сначала  я  должен  родиться , потом , если  можно , не  спится , ну  а  на  финише  лечь. Где-то… примерно…
  Верь  и  не  плюйся  в  окно.
  Лысая  женщина  крутит  педали , ей  буря  ласкает  лодыжки , она  покидает  равнину , бросив  под  стол  свои  фишки – бедра  качаются  в  такт  неровному  телу  дороги.
  Из  будки  рухнуло  двое  ментов , увидев  вблизи  ее  ноги.
  Капитан  Луконин  и  сидящий  на  грибах  лейтенант  Бачушин – в  том , что  ему  не  везло  нигде , никогда , и  ни  в  чем , он  расписался  давно  и  в  шашки  играет  с  сестрой.
  На  раздевание.
  Само  собой  разумеется.
  Набросок  со  значеньем , припрятанным  в  словах…  мое  никому  не  нужно.  А  его? Тем  более – он  дух , он  дым , он  Бог , в  конце  концов.
  А  может , полуостров  Крым. Он  подгонял  упрямых  гордецов  и , говорят , не  отдавался  злым. Он  пустота , он  блеф , он  западня , подземный  ход , ведущий  в  Каракумы – я  ждал  его , он  находил  меня, но  знойный  дождь  бомбил  лихие  шхуны.
  Он  перебор , он  радуга , он  свист , он  добрый  лес , прощающий  удары , он  иногда  топор , но  чаще  чистый  лист – как  истинный  фантом , он  далеко  от  свары.
  От  нас. Ну , да , естественно…  свинья  слушала  гром.
  Желудь  зажав  меж  зубов.
  Она  не  делилась  теплом , ей  не  хотелось  встревать , она  многодетная  мать , все  остальное  не  к  ней.
  Вдруг  рядом  с  ее  пятаком  свалился  косят  журавлей. Главный молил  о  воде – не  для  себя , для  других. Свинья  посмотрела  на  них  и  резко  оправилась  в  хлев  кормить  своих  поросят. Там  увидав , что  они  крепко , доверчиво  спят , она  воспевала  судьбу , не  вспоминая  чужих.
  Девочку – пьянчужку… грязную  подружку. Я  с  нею  чемпион: схвачу  такси  и  прочь. Вот  здесь  бери  правей , когда  видишь  змей, дави  их  пополам  и  тормозить  не  смей , я  все  тебе  отдам , ты  только  прибавляй  в  четыре  колеса… от  бабочки.
  Бабочки-оборотня.
  Оставляя  дни  ночи  на  прокорм , страдая  никчемными  мыслями – твой  бензобак  просит  огня , он  есть  у  меня , но  не  для  тебя , он  нужен  мне  самому , а  ты  попрыгай , как  кенгуру , с  парой  хозяйственных  сумок  и  поддельным  кольцом – я  не  скажу , что  не  буду  отцом , но  делиться  фамилией  я  буду  совсем  не  с  тобой. Дверь  за  мною  закрой , но  на  ключ – не  на  засов. Я  пять  лет  без  часов , я  не  знаю , когда  я  вернусь – схожу  к  психиатру , затем  отдохнуть , ты  помнишь , мой  путь  в  квадрате  непрост , он , как  Ален  Прост  или  даже  быстрей.
  Короче , прости – твое  имя  значит  победа , мое , как  ни  странно , скала , ты  смотришь  прямо  в  меня , твой  взгляд  раскален  добела - стучи , сердце , стучи. Много , мало , не  знаю. Спроси  рыбака , но  он  тоже  не  больно  желает  быть  с  краю.
  Дети  сопливят  в  подъездах , дождавшись  высокого  чувства , рисуют  слезами  чье-то  лицо  и  верят  в  такое  искусство.
  Стучи , сердце , стучи. Тихо , громко , не  знаю. Спроси  вожака , но  он  тоже  обо  всем  расспрашивал  стаю.
  В  ряду  прикупивших  надежду  порядком  и  тех , кто  не  званы – на  обеды  и  маскарады , что  будут  устроены  там , где  снег  прикрывает  пустыню  и  живет  апатичный  шаман. 
  Всё , он  ушел. А  строптивый  подросток  поблевывал  в  раковину , рисуя  ногой  эдельвейс. И  слонов. И  душистые  травы – пока  не  вернулись  хазары , голубь  в  себе  сочетает  призраки  почты  и  мира. Всё , он  ушел. На  обломках  старинной  церквушки  все-таки  пишется  правда.
  Не  за  нас  погибшим  комбатом. Задравшим  колеса  вагоном. Всё , он   ушел. Мечтания  тучных  министров , жнущих  повальные  стрельбы , свершились  с  таким  совершенством , что  красное  сшило  на  белом  лабиринт  леопардовых  пятен.
  Всё , он  ушел...  висками  прислонившись  к  лету , мне  легче  помнить  о  зиме. О  ветре , заигравшем  в  феврале  во  многом  просектанскую  модель  затасканного  Шлягера  Ремиссий  – я  слышу , как  система  дает  сбой. И  чем  бы  ни  бросалось  это  солнце , внушая  верить  в  цельность  мирозданья , я  не  растаю  на  плите  июня.
  Падение  продолжается.
  Нас  намотают  на  кресты - тут  лягу  я , там ляжешь  ты , но  я  хочу  тебе  сказать: ты  не  спеши. Ударь  по  мраку  кулаком , потребуй: «ну-ка  рассмеши! как  ты  всегда  меня  спешил , пока  мы  верили  в  всегда». Какая  ночь… Мы  до  утра  ее  обязаны  нести.
  Иногда  бы  хотелось  и  чего-нибудь  приятного.
  Свари  мне  суп  из  поросятины. Диеты  кончились. Отмененные  праздники  мы  вводим  заново – возьмем  закаленные  ластики , сотрем  все  предания , советы , заветы  и  прочее  важное , нагнувшее  шею  первобытными  гирями. Сморкаясь  в  знамена  траура , пройдем  по  болотам  бесправным  проходом , нескромно  подмигивая. Вон  в  ту  канаву  выброси  компасы. Заразные  компасы – их  наркозависимость  кланятся  полюсу  нам  не  поможет  в  выборе  имени. На  широтах  обрюзгшего  глобуса  все  разбрелись  по  заданиям. К  югу  направились  аисты. Мы  почти  что  поправились. Сделай  мне  что-либо  вкусное. Потом  я  поставлю  музыку. Вечного  Чарли  Паркера. И  начнется  гуляние  пр