Однажды в пути

О прибрежные скалы с рёвом и оглушительным грохотом обрушивалась раз за разом волны. Порой, они даже полностью покрывали их, отчего в душе появлялся большой страх, что проклятая стихия, поглотит и всё побережье, и жителей с их убогими домиками, и избавится от назойливых рыбаков, с каждым годом тащащих всё больше богатств из тёмных вод северного моря. Солнце будто бы не желая таращиться на всё это действие ушло за тучи, погрузив копошащихся людей в противно-золотистый, унылый полумрак, отчего на жителей многострадальной земли, находило беспросветное уныние и тоска. Тяжёлый труд изматывал людей, и словно желая увеличить страдания, шли постоянные, холодные, моросящие дожди, отчего урожаи загнивали, а жители болели и умирали от чахотки и гриппа, беспощадно и с упоением выкашивающего население.
По размытой, хлябкой, топкой, поросшей ракитом по обочинам, тащилась карета. Здоровые кони, уже познавшие здешний мерзкий климат, отощали и ползли на последнем издыхании, а кучер, этот худощавый, невысокий, неказистый и тонкий как спичка человек, безжалостно охаживал изнемогавших животных, пропитым и грубом голосом покрикивал: быстрее мерзавцы! Пошли! Живо! – и после каждой фразы, знатно размахнувшись хлестал двойку ещё сильнее, и со стороны, это смотрелось ужасно и любой порядочный человек, сам бы выхватил хлыст и прошёлся бы поэтому подлецу.
Внутри, сотрясаясь от неожиданных кочек и буераков сидел земский управитель, без интереса разглядывая чумазых, одетых в лохмотья людей, и порой улыбался, чувствуя их страдания, а особенно его радовала мысль о вкусном ужине, в своём поместье с курочкой, как он любил выражаться, и вином, не дорогим и тем ещё пойлом, говоря честно, однако, он, зажравшийся и лощёный мироед, уже не чувствовал этого, и знававшие его люди, избегали пробовать его еду, так как его неумеренный аппетит, зачастую приводил к банкротству, и кухарка, не любившая его, могла в назидание подать к столу гнилую еду и один раз, даже подала к столу помои, однако, он не заметил этого, и просто сказал, что ужин вышел не таким сытным как ранее, отчего эта воровка и пройдоха, вскоре, стала почти регулярно брать отвратно качества еду, смачно приправляя специями, и духами, а деньги забирала. Имение его, страдало и нищало от пышных банкетов, и надо сказать, что её жадность, всё же отступала и к столу подавались нормальные блюда.
Вокруг выглядывали лишь низенькие и серенькие бревенчатые избёнки, с покосившимися стенами, отчего проезжий могло только участливо ахнуть и ужаснуться, как вообще здесь возможна жизнь.
Карета, проседая от веса помещика всё-таки застряла. Кучер начал хлестать лошадей, а те, только ржали, и из последних сил тащили её из грязи, и почти вытащив издохли.
Спрыгнув в грязь, кучер сплюнул от злости, и открыв дверь закричал: лошади сдохли! – занятый пожиранием жирного куска бараньей ноги, он едва не подавился и начал кашлять, отчего казалось, что дорогой, суконный, заляпанный пиджак вот-вот разорвётся на его животе, обнажив потное тело. Убрав мясо в сторону, он, разразившись бранью, схватил трость, и не рассчитав силы, подался вперёд, и с криком, живописно плюхнулся в грязь. Кучер застыл в ужасе, сначала он даже не знал, что делать, однако увидев пузырьки воздуха, с трудом пробивавшиеся через грязь, он начал звать на помощь, и схватив за грудки начал тащить его. Крепкий ворот мгновенно впился в шею, и кашляя и пытаясь руками зацепиться, он хрипя закричал: помогите! Убивают средь бела дня! – худосочный, старый кучер, испугавшись отпустил его, и помещик с открытым ртом хватая воздух, вновь плюхнулся в грязь, отчего в стороны разлетелись крупные комья грязи.
Всё-таки сумев вытащить его, кучер подал трость, и перекрестившись отошёл, лишь раз, перекрестив и помещика. Лицо его было смешно и ужасно, слипшаяся и вязкая грязь мгновенно забилась под ворот и медленно густым потоком стекала под рубаху и по ворсистому пиджаку. Прочистив глаза, он озверев размахнулся и набалдашником огрел старика по лицу тростью, и шипя, из-за всё ещё стекающей грязи, только сплёвывал комки, и набираясь воздуха всё сильнее бил его, пока не успокоившись, не забрался обратно, и едва вновь не рухнул вниз, кучер успел подхватить его и затолкать внутрь. Выглянув, он скомандовал: чёрт старый, ну я задам тебе! Трогай! – однако, заметил, что коней не было, и разозлившись гаркнул: давай хрыч! Сам вместо них пойдёшь! И только рискни не пойти!
Охнув кучер поднял оглобли, и набрав воздуха, попробовал пройти хоть шаг, но поскользнувшись упал. Встав он взмолился, что сможет найти коней у крестьян. Помещик внимательно взглянул на него, и сказал, что времени ему несколько минут, хотя до поместья осталось чуть больше километра, и можно было пойти пешком.
-Паршивец. Старый хрен. Зачем я вообще взял. Ну ничего, этот подлец у меня ответит – внутри него всё ещё бушевал гнев.
Появился кучер с крестьянином.
Пристегнув исхудалых животных, он предупредил: не хлестай за зря. Издохнут – однако кучер лишь пригрозил: что шельма, командовать удумал?! – и приготовившись к удару, заметил краем глаза, что тот, пригрозил ему, если карета не поедет сейчас.
Сев на козлы, он хлестанул коней, и перебирая копытами, кони потянули карету вперёд.