Слово и дело

- Дело новое, хорошее. Если и не радует глаз, то уж точно цепляет - Платон Федосеевич прищурился и, склоня голову в тронутых благородной сединой кудрях набок, вперил в полотно такой статично застывший, твердый и пристальный взор, что, казалось, женщина на картине непременно смутится и произнесет что-то вроде: "Вот смотрит... Вы на мне дыру протрёте...".
- Но, заметьте, при всем обилии вложенных смыслов, она этот самый глаз не режет. И близко не режет, - отозвался Иван.
- Чем мне всегда импонируют женщины Саломовича, так это натуральностью натуры, простите за каламбур! Глаз, действительно, на них отдыхает. Сейчас ведь такие времена настали, не бюст силиконовый, так губы ботоксные, а чаще – и то и другое в паре. Понаделали…
 - Кстати, кажется я смутно припоминаю прототип!
- И что - действительно японка? - Платон Федосеевич наконец оторвал глаза от масляных прелестей холста и устремил взгляд на табличку с названием, - Мерелин Ямагути, - растягивая слоги, нараспев произнес он.
Губы Александрова уже скривила усмешка, а с кончика языка чуть не слетело лаконично-презрительное: "Бурятка!". Но Иван вовремя остановился. В столь изысканной компании интеллигентных и уважаемых людей, к тому же людей  успешных, сделавших себе имя, подобное поведение могли расценить как моветон.
Он учился всего двумя курсами позже Саломовича и не мог не узнать Сэндэму. Сэндэма Митуповна, как, не без иронии, называли её студенты Строгановки, подрабатывала моделью, охотно посещала студенческие вечеринки, много пила, при этом быстро напиваясь. Будущие живописцы и ваятели ценили в ней доступность и отзывчивость к страстным порывам юнцов на излете пубертатного периода. Иван вспомнил ее белозубую чувственную улыбку, широкое скуластое лицо, которое, под действием обильных возлияний и приближения к бальзаковскому возрасту, уже начинало терять былую свежесть, японским оно, конечно, не было. Зато тело... это все еще было крепкое и упругое тело степной кобылки, идеальное тело, которое совершенно не портила, свойственная большинству азиаток, недостаточная длина задних конечностей. Он вспомнил готическую вязь татуировки на затылке Сэндэмы: "Was mich nicht umbringt, macht mich starker". "Что не убивает нас, делает нас сильнее". А вот значения огромных иероглифов, дублирующих позвонки на её спине, не знал никто. Натюрморт из смятых простыней и тела натурщицы, склонившегося в коленно-локтевой позе перед алтарём из анфилады пустых бутылок... "Кушать подано!" - с низким поклоном приглашала предательница-память. Иван ощутил, как кровь прилила к коже лица. Он встретил взгляд Евстафии Авраамовны, она не произнесла ни слова, но маленькие, темные, всепонимающие глазки задержались на физиономии Александрова значительно дольше, нежели того позволяли приличия, отчего он покраснел еще больше. "Мышь белая!" - неожиданно зло подумал Иван вслед уходящим к соседней стене пергидролькам. Неожиданно и совершенно безосновательно, так как злился он, естественно, исключительно на самого себя.
- Знаешь, Филиппыч, на рекламу мотоциклов похоже. Или на постер очередного блокбастера, - низкорослый субъект в видавшем виды тёмно-, а, местами, и светло-сером, изрядно полинявшем пиджаке поверх угольно-чёрной водолазки скосил глаза вверх и направо, видимо ожидая реакции высокого господина весьма респектабельного вида. Тот скривил губы и сделал двусмысленный жест рукой, но вербальным ответом своего соседа не удостоил. "ДиЛетанты" - подумал Александров и вновь посмотрел на картину. На тротуаре, рядом с припаркованным спортивным байком "Suzuki", на фоне витрины под неоновой вывеской "Hiroshima Bank", прямо над металлической решеткой стояла Сэндэма. Платье её вздымалось потоком воздуха, открывая крепкие бедра и пикантное бельё, а лицо было искажено гримаской удовольствия, притворного стеснения и черт еще знает какого винегрета эмоциональных переживаний, придававших героине загадочность и заставлявших любого смотрящего невольно её вожделеть.
- Надеюсь, что-то тебе, Аркадий, здесь все-таки понравилось?
- Угум! «Мальтузианская вечеря», - низкорослый указал перстом через весь зал, куда-то в дальний угол, - ничё так, по-богатому, в ассортименте.
"Разбираются как свиньи в апельсинах, но объективные мнения непременно из себя родят!", - Иван повернулся и поспешил к Евстафии Авраамовне и Платону Федосеевичу.

***

- Изумительный триптих! - Евстафия Авраамовна сложила бледные пальцы в замок и поднесла к губам. - Всегда знала, что у Саломовича - большой потенциал. Мы еще застанем время, когда его признают величайшей русской кистью нашей современности!
- Полагаете? - задал очевидно риторический, для поддержания беседы, вопрос Платон Федосеевич.
- Безусловно! Посмотрите, как Максим Аполлинариевич развивает кубизм, придавая ему совершенно новое направление и свежий импульс!
- При всём моём уважении, я не вполне уверен в уместности здесь самого термина "кубизм"! Платон Федосеевич подпер подбородок рукой, уподобляясь роденовскому мыслителю, - Импрессионизм - несомненно, но откуда же здесь кубизм?..
- Взгляните без шаблонного, дедуктивного, подхода. Примените индуктивный метод. Даже, пожалуй, трансфинитно-индуктивный, - почувствовав сопротивление, Евстафия Авраамовна всегда поступала по одной и той же же схеме - давила противника авторитетом вплоть до его полного поражения. Как говаривал Александр Македонский, лучшая защита - нападение! Всякий, сколь-нибудь хорошо знавший Евстафию Авраамовну, как правило, не связывался со вздорной бабой, предпочитая досрочную капитуляцию. Порою скрипя зубами и припоминая цитату, кажется из Сунь Цзы, что-то на тему проплывающего трупа твоего врага, в процессе твоего же сидения на берегу. И, все же, обреченно позволяя снимать с себя ментальную контрибуцию.
- Ну что же, - благодушно изрек Платон Федосеевич. - Всегда полезно, да и просто приятно, в конце концов, послушать умную женщину. Внимаю предвкушая удовольствие, излагайте!
- Внимательно всмотритесь в этот квадрат! - Евстафия Авраамовна очертила пальцем контур вокруг черного круга на первой картине, - видите, насколько реалистичная манера? Более того, вульгарно-натуралистическая!
На первой картине был изображен открытый люк со сдвинутой крышкой. В его чугунное жерло спускался человек в каске. Лицо человека скрывала странная маска с двумя красными светящимися зрачками прибора ночного видения, придававшая ему сходство не то с астронавтом, не то с техническим дайвером. Рука на ржавом борту корпуса была изображена отчетливо и контрастно, фигура же самого сантехника, по мере своего погружения в бездну вакуума под люком, имела все более смутные очертания, как бы растворяясь во тьме. Текстура шероховатых стен туннеля закручивалась в спираль и была испещрена неровными, заполненными цементом стыками. Картина называлась "Per aspera ad astra".
- Да, пожалуй...
- Теперь, будьте так добры, взгляните на квадрат второй картины, "Свет в конце тоннеля", - видите - все лишние, несущественные для восприятия, детали убраны!
Вторая картина изображала черный круг с бледно-красным пятном в центре. Внимательный зритель, однако, все еще мог рассмотреть на стенах тоннеля едва уловимые отблески света. Впрочем, нельзя исключать вероятность того, что этот эффект был всего лишь оптической иллюзией, игрой запертого в конструкте из двух графических примитивов воображения.
- И, наконец, третья... Предельная лаконичность. Сестра таланта. Таланта с фамилией Малевич.
На третьей картине градиентный, от светло-серого к темно-серому, фон резко переходил в большое черное пятно. Надпись под картиной гласила: "Екклесиаст".
- Вы полагаете, что Саломович считает Малевича своим учителем и триптих, соответственно, является посвящением Казимиру Севериновичу?
- Безусловно! Не будем, однако же, отвлекаться! Видите, Саломович отходит от традиционной для кубизма схемы размазывания примитивов на плоскость. Он использует триптих для воссоздания трех граней куба. А с учетом эффекта симметрии и подобия - и всех шести! При этом перспективы в восприятии граней куба так же, как и в традиционном кубизме, нет, проекции ортогональны. Эффект перспективы перенесен из графической формы в область философского восприятия. Окиньте беглым взглядом все три полотна, - женщина изящно повела тонкой ручкой слева направо, - чтобы синтезировать общую картину. Мы как будто смотрим в обратный конец телескопа. Видите ретроспективу?.. Сюжет растворяется во времени и пространстве. Вечность! - голос Евстафии Авраамовны экстатически задрожал, очевидно оратор достиг кульминации повествования, - именно по этой причине триптих и называется "Точка бифуркации"!
- Извините, что вмешиваюсь в вашу исключительно профессиональную беседу, - высокий господин в безукоризненном черном костюме виновато улыбнулся и прижал руку к груди. Вся троица оценивающе уставилась на него - ведь встречают, как известно, по одежке. Был он по-аристократически элегантен, под накрахмаленным воротником белоснежной рубашки располагалась классическая черная бабочка. Однако же, было в этой торжественной элегантности нечто траурное. Черно-белый дуализм цветовой гаммы, даже на светских мероприятиях, в наше время использовали достаточно редко.
- Разрешите представиться, Евгений Хайт, доктор медицины. Позвольте  лишь поинтересоваться, почему Вы упоминаете квадрат, между тем как на картине не изображено ничего квадратного, но исключительно круги? - незнакомец смотрел на Евстафию Авраамовну поверх тонкой серебристой оправы узких очков. Ивану он не понравился, но на даму, очевидно, произвел благоприятное впечатление, поскольку Евстафия Авраамовна, мило улыбнувшись в ответ, вступила с импозантным незнакомцем в диалог.
- Все течет, все изменяется. Эволюционируя во времени, аутентичный "Черный квадрат" Малевича превращается в круг, а с учетом объемности триптиха - в сферу, в шар Саломовича. Шар - это просто частный случай куба. Куб, но со стертыми гранями. Саломович, правда, в своем предвидении идет значительно дальше, ведь большое видится на расстоянии... Поэтому общее название триптиха - "Точка". Пиксель. Понимаете?
- С трудом, - незнакомец вновь улыбнулся и, вновь, виновато, - видите ли, раньше для того, чтобы оценить картины, не требовалось такого количества слов, на них просто смотрели. Главной задачей художника было максимально достоверно отобразить реальность. Пока не изобрели технику фотографии. Вот тут-то и начался... процесс творческого поиска. Или, говоря откровенно, кризис жанра. Регресс.
- Слишком многа букав? База словарного запаса тесновата?  - Александров, забыв недавние обиды, поспешил на помощь Евстафии Авраамовне.
- Эх, тесновата! Вы абсолютно правы! – как бы и впрямь почувствовав некоторое стеснение в чреслах, Хайт расстегнул пуговицы пиджака.
- Подождите, Иван, - Евстафия Авраамовна была неприятно удивлена поворотом разговора, но сдаваться, как мы помним, было совершенно не в ее правилах, - только что, любезнейший, Вы изволили признаться в своем полном непрофессионализме, но, при этом, позволяете себе делать совершенно безапелляционные суждения, космического масштаба и, извините, космической же глупости!
- Филиппыч, да что ты с ними ваще разговариваешь? - низкий субъект выскочил словно черт из табакерки, расталкивая Ивана и Платона Федосеевича локтями, попутно обдав обоих запахами несвежего белья и перегара, - Три раза "ку"! Понятно же, что это все... - он широким жестом обвел галерею, - вот это все, полный северный лисиц! Филиппыч, ты ж понимаешь? Один культурный человек завсегда же поймет другого культурного человека!
- Постой, Аркаша, не встревай!
- Филиппыч, ну чистейшей воды же, - продолжал упорствовать Аркаша, - 3,14 3D ЁжЪ, WЪЪ!!!


Мухосранск, 2019