Тлеющий Ад 3. Сгорающий Бог. Глава 2

Проснулся Теофил, открыл глаза да от неожиданности тут же вздрогнул: на него, совсем близко, смотрела сверху чернота рогатого капюшона Черносмольного – Хозяин болот нагнулся над спящим козлоногим да с любопытством вглядывался в лицо его невесть с какою и целью.

- Сдурел ты, что ль? – возмущённо буркнул Теофил, ощутив укол досады некоей по причине испытанного секундой назад испуга.

- Неправильно, - покачал головой Черносмольный. – Нужно говорить «доброе утро»!

Теофил недовольно закрыл глаза рукой.

- Уже утро?

- Рассвело, вестимо! – Черносмольный разогнулся, выпрямился, поставив руки на пояс. Теофил отнял руку от лица, вздохнул устало, взглянул на небольшое светлое окно, сквозь которое действительно пробивался белый дневной свет.

- Век бы спал, - проговорил козлоногий задумчиво. – Порою так не хочется просыпаться.

- Отчего же? – осведомился Черносмольный бодро.

- Да… Да пёс его знает. Не важно! Отчего бодрый такой? – Теофил усмехнулся, поглядев на друга – тот явственно был полон энергии, по-крайней мере, на месте ему точно стоять не хотелось, он покачивался, крутил торсом вправо-влево, и выжидательный взгляд его, полный энтузиазма, чувствовался даже сквозь непроглядную черноту его капюшона. – Какая блоха тебя укусила, что аж светишься?

- Блохи меня не кусали, - поведал Хозяин болот. – А радостно мне оттого лишь, что новый день настал, а день новый – это всегда счастье!

- Экий ты оптимист нынче, - хмыкнул Теофил, садясь да спуская с кровати козлиные ноги свои, стукнув копытами раздвоенными о пыльный облупившийся пол. – Ну и верно, в общем-то, к чему нам тужить о дне наставшем новом, коль, напротив, радоваться ему стократ приятнее? Э-эх! - он потянулся, зевнул, затем вновь поглядел на Черносмольного. – Сатана не возвращался ещё?

- Нет, - помотал головой Хозяин болот. – Дела у него некие, верно.

- Ну это понятно, - Теофил задумчиво постучал левым копытом об пол, нахмурился, какое-то время сидел так, о чём-то основательно задумавшись, а потом, очнувшись от дум своих, растерянно посмотрел на Черносмольного, который всё так же стоял возле да глядел на него, невесть чего ожидая.

- Что? – спросил Теофил напряжённо.

- Кажешь мне город? – выпалил Хозяин болот умоляюще да резво, всплеснув руками.

- Казать тебе город? – переспросил козлоногий, не уразумев до конца, что имеет в виду товарищ.

- Ну да! – Черносмольный взмахнул руками, указывая на светлое небольшое окно напротив. – Поводи меня в просторах местных, ознакомь с неведанным мне образом жизни, уж больно любопытно мне, каков уклад жизненный да порядок рода человечьего, не бывал я прежде в столь удивительных местах, незнакомы они мне, неясны, да оттого интерес шибкий вызывают!

- Вон оно что, - кивнул Теофил. – Да на что смотреть тут тебе, сердешный, ну носится люд человеческий туда-сюда, шибко обширен он, люд этот, в городах, оттого так чутко кажется порою, будто в городах этих тесно да душно, велик ли интерес тесноту да духоту наблюдать?

- Да почто ты смурной такой сегодня, сновиденье тебе дурное пригрезилось али что?

Теофил хмыкнул, встряхнул головой, будто и впрямь отгоняя от себя некие последствия ночного кошмара, затем ещё раз зевнул да поднялся с кровати, вновь потягиваясь.

- Да не выспался да и всё, - ответил он на вопросительный взгляд Хозяина болот.

- Так вот к кому все блохи-то перебрались! Знать, не выспался оттого ты, что кусали они тебя ночь напролёт!

- Да иди ты! – усмехнулся козлоногий, пихнув беззлобно друга в плечо, и вместе они направились к выходу из этой маленькой захламленной комнатки.

****

- Вот это называется «проспект», - объяснял Черносмольному Теофил, когда шли они по одной из многочисленных да, на удивление, одинаковых улиц города, названия коего никто из них вновь не знал, ну «город» и «город», а каково имя его – тут и не важно уже, коль всё равно вскоре покинет его их весёлая компания, покинет, отправляясь в другие области, преследуя цель нагнать экзорцистскую братию да стереть с лица земли напрочь да навсегда. В городе этом остановились они на ночлег да затем лишь, чтобы переждать временное отсутствие Сатаны, который отлучился куда-то по неизвестным делам, по каким – не сказал, не счёл нужным сообщить друзьям своим, ну да Теофил, а теперь и Черносмольный, знали прекрасно, что этакие отсутствия необходимы, и на товарища не серчали.

- Это дома людские, вишь как составлено? В одной бетонной коробке такой – десятки отдельных помещений, то бишь, квартир, - Теофил со скучающим видом выудил из кармана шорт самокрутку да закурил, пуская ввысь дымовые колечки. Ему не хотелось разъяснять всё это да показывать, но он решил уважить просьбу друга, незнакомого с городским укладом людской жизни.

- Поразительно! – восхищался Черносмольный, попутно записывая новые познания свои в чёрную записную книжечку на ходу. – Вот оно – царство племени человечьего! Жил я в лесах да чащобах непроходимых доселе, слыхать-то слыхивал, что род людской за деяния на земле вершит, да сам никогда не наблюдал этих деяний – а оно вон как, «города», понимаешь ли! Что за диво! Раньше-то человек в лесах селился, в домах да избах древесных, к природе ближе, а ныне – «города»! А что же с природою-то в местах этих сотворил человек?

- Ну как «что», не наблюдаешь, что ли? – изогнул бровь Теофил, покосившись на беспорядочно пляшущее над листами записной книжечки длинное перо в тонких пальцах Хозяина болот. – Я поначалу-то тоже внимания не обратил, мыслил, по дурости собственной – каюсь – что облюбовывал человек лишь некие пустынные местности, природою не поросшие, ан нет же, нет, повырубил человек природу под корень под житие своё, безжалостно да бескомпромиссно.

- Подумать только! – поразился Черносмольный, взглянув на друга. – Так и повырубил?

- Так и повырубил, как ещё-то?

- Да разве же можно вот так, подчистую да напрочь?

- Как видишь, можно, коли равнодушия да эгоизма у тебя на это хватит.

- Ну дела…

Таким образом неспешно  прогуливались они по шумным городским улицам, любопытный Черносмольный с интересом глядел на всё, что попадало в его пытливое поле зрения, Теофил же, вдоволь насытившийся уже жизнью да пребыванием в человеческих пыльных городах, мечтал нынче лишь о внушительной щедрой кружке пенного, которое можно было приобресть в ближайших барах да пивных, коих было повсюду количество немалое – скучно ему было отчего-то в момент данный, а мысли все заняты были, помимо бодрящего прохладного алкогольного напитка, всепоглощающей, тяжёлою думой об экзорцистах: спустя какое-то время от начала их целенаправленного путешествия по всевозможным городам с целью настигнуть В.А.Т.И.К.А.Н., Сатане удалось выведать, что экзорцистов, входящих в состав этой жестокой организации, количество непостижимо несметное, то бишь, рассредоточены они по миру группами, вершат своё гадкое правосудие повсюду, и как знать, быть может, и в этом городе находятся сейчас эти проклятые святоши?

- Ты слышишь меня? Козлиная борода! Слышишь али оглох?

Очнулся Теофил от своих нелёгких раздумий, поглядел на выжидательно уставившегося на него Черносмольного.

- Ась?

- Говорю, чего дале-то делать будем? Куда наведаемся?

Теофил устало да с досадою потёр щёку, затем хмыкнул задумчиво и ответил:

- Наведаемся… Да в бар.

…В баре было шумно да людно, галдели поддатые мужики, бранились да изредка начинали махаться меж собою, когда награждали друг друга нелестными наименованиями сгоряча, отовсюду разило чем-то неприятным, чем-то, пожалуй, даже диким, животным, впрочем, так уж сложилось, что атмосфера эта привычна и обязательна для абсолютно каждого подобного заведения, что, несомненно, говорило предельно о многом. Теофил залез на свободный табурет перед барной стойкой, огляделся в поисках бесхозной кружки, наполненной пенным – таковая оказалась поблизости, рядом с неким рассеянным завсегдатаем, сидящим подле Теофила и что-то оживлённо обсуждающим со своими собутыльниками. Козлоногий быстренько приватизировал себе кружку под шумок, приложился, отпил да затем обернулся на Черносмольного – тот со сферою подмышкой с интересом бродил по бару да разглядывал галдящие компании, что-то записывая в свою книжечку. Теофил хмыкнул, затем отвернулся. Ни его, ни Хозяина болот местные мужики не видели, впрочем, как и всегда да везде происходило это, всегда да везде люд человечий оставался глух да слеп, и к сожалению, глух да слеп человек оставался не только к подобным явлениям, но и в целом, в общем, к живому и не живому, к видимому и невидимому, к иным да себе подобным был глух он и слеп, да разве поделаешь тут чего? Разве скажешь глухому о неправоте его? Разве укажешь слепому на его неправоту-то? Не услышит глухой да не узрит слепой, так и пёс с ними, пусть живут, как им знается.

«Кабы найти способ какой, - подумал Теофил, облокачиваясь о барную стойку да попивая пиво из стеклянной кружки. – Святош поганых отслеживать беспрепятственно… Сижу я здесь сей момент, а как знать, не стоят ли сейчас за дверьми, снаружи, эти треклятые праведники? Не упускаю ли я их сей момент, об их местонахождении неосведомлённый?»

- Чего вкушаешь ты, друг мой рыжий? – подошёл к нему Черносмольный, закончивший, по всей видимости, свою неизвестную опись да слегка заскучавший посему.

- Да пиво это, - продемонстрировал Теофил другу кружку. – Напиток хмельной этакий.
 
- Шибко добро?

- Пойдёт.

- А отчего не видят нас они? – спросил Черносмольный, кивая на посетителей. – Глядят мимо, будто сквозь, что за диво?

- Так, вестимо, берегут их от нас, а нас от них, - подумав, ответил Теофил.

- Берегут?

- Ну… Разными мы дорогами ходим, не по пути нам с ними. Свой путь у человека, персональный, нам неведомый, и на пути этом нет места лишнего для таких, как мы.

- Вот оно что… Чем же займёмся мы теперича, козлиная борода? На бар я нагляделся, желание шибкое дальше на неизвестное любоваться!

- Да угомонись ты покамест, невидимая рожа, - отмахнулся от него Теофил. – Угомонись да дай помереть спокойно.

- Почто ж помереть-то? Жить надобно, жить! – Хозяин болот недовольно потянул козлоногого за рукав рубашки. – Пошли, пошли, уважь друга-то!

- Вот же настырный! Не хочу я никуда идти, находился уже, всего насмотрелся, не любует собою ничто боле, лишь глаза мозолит! – Теофил выдернул рукав из тощих пальцев Черносмольного да сердито посмотрел на друга.

- Ах, так? Тогда один пойду я, так и не серчай потом, ежели заплутаю да пропаду куда! – Хозяин болот надулся и обиженно побрёл к выходу из бара.

- Не сидится ему на заду ровно, - буркнул Теофил, покачав головой. – Окстись, горемычный! – крикнул он вслед обиженному Черносмольному да хохотнул. – Не ровен час, на распятье тебя, дурня нечестивого да рогатого, накрутят, так безрассудно поодиночного!

Но Хозяин болот лишь отмахнулся от его, казалось бы, насмешливого оклика, в котором, в самом деле, таилась некая еле различимая стороннему глазу тревожность за судьбу товарища, да вышел из бара, хлопнув дверью сгоряча.

- Экий прынц, слушай, - Теофил усмехнулся, покачав головой да вновь облокотившись о деревянную стойку. И вскочить бы ему сейчас, нагнать друга, так опрометчиво отправившегося в дальние дали городских просторов навстречу неизведанному и посему вполне имеющему резон оказаться враждебным да опасным будущему – но не вскочил, не нагнал, ведь все мысли, вьющиеся в голове аки мошкара подле светильника, заняты были целиком и полностью лишь думами о пресловутых святошах – не за другом отчаянным хотелось бежать сейчас задумчивому нахмурившемуся Теофилу, а лишь за жестокими экзорцистскими головами, лишь за богомольскими шеями хотелось спешить ему да срываться с места, вот только куда, куда спешить, куда срываться, коли неизвестно направление, не ясно месторасположение треклятых святош?

Подпер Теофил голову рукой, побарабанил пальцами по стойке, окинув отсутствующим, равнодушным взглядом бармена да пивные бочонки у стены позади. Не нравилось ему чувство это, изматывающее разум, не нравилось мучительно отдающееся колкостью в мышце сердечной состояние неопределённости – не любил Теофил ждать, не любил неясностей, а в особенности не выносил он, когда желание его шибкое насчёт чего-либо тормозилось некими обстоятельствами внешними, которые нельзя было ни преодолеть, ни подстроить под угоду собственную. Сейчас даже внушительная кружка пенного, стоящая перед ним на стойке, не радовала его так, как радовала доселе и каждый раз, привычная и уже давно полюбившаяся даже атмосфера пивбара, суматошная да неуютная иным, в момент сей настоящий козлоногого совсем не радовала да не веселила, ему не хотелось скакать под звучащую здесь глухую музыку, не хотелось смеяться да шуметь, ввязываться в драки с местными завсегдатаями, ничего ему из этого сейчас не хотелось, несмотря на то что извечно и всегда был он рад куражу да гуляниям из тех соображений, что шибко исправно каждый раз отвлекает его процесс этакого куража от тяжких да мучительных дум.

- Эй, кто это спёр моё пиво?!

Послышалась возня справа, некие пьяные разборки, начатые алкашом, заметившим, наконец, пропажу своей кружки - но не обратил Теофил на это никоего внимания, вздох тоскливый да тяжкий издал он, на стойку барную лёг лицом, и вовремя, впрочем, ибо над головой его в момент следующий пролетел куда-то стремительный деревянный табурет.

****

Черносмольный тем временем беззаботно шагал по одной из многочисленных городских улиц, держа свою драгоценную сферу подмышкой да время от времени помечая нечто в записной книжечке.

- Друг, называется, - бурчал он мимоходом себе под нос. – Просят же по-человечески, кажи да кажи, ну полно, сложно это так али чего? Глупый рыжий бес…  - а дулся на товарища Хозяин болот (с любопытством помечающий сейчас в книжечке насчёт проезжающего мимо автомобиля: «Так… Как, говаривал он недавно, называется это? Ага, телега, то бишь…») не столько лишь по причине шибкого хотения рассмотреть да изучить человеческий город, сколько из-за того, что хотелось ему провести долгое да интересное время со своим новым другом, походить подольше, пообсудить то да сё, щедро одаривая друг друга мнениями собственными да обсуждениями их и спорами дружескими – но отказали ему в этом, отказал Черносмольному во внимании друг его теперешний развесёлый, отказал в весёлости собственной да в беседе дружеской, оттого и злился теперь Хозяин болот, невольно помышляющий о том, что, быть может, и вовсе солгал рыжий бес о дружбе своей, быть может, не хочет он водиться с ним, с лесным чудовищем, чьего лика не ведает даже сам его обладатель?

- Немудрено,  - буркнул он обиженно. – Я ж его сожрать хотел… - Черносмольный остановился, задумался. А и вправду, может ли быть такое, что затаил на него обиду рыжий бес? А коли другая какая причина тут имеет резон присутствовать? «Он сегодня на меня очень странно посмотрел» - решил Хозяин болот невесть отчего. – «Он меня ненавидит, презирает! Точно! О Дьявол, как я сразу не уразумел!»

От собственных невесёлых мыслей Черносмольный как-то поник даже, погрустнел, присел на поребрик подле тротуара, обнимая сферу свою, и всерьёз пригорюнился. Вмиг город человечий да шумный утратил для него прежнюю прелесть, потускнел, похолодал, стал настолько хладным да мрачным, каким, пожалуй, бывает только то самое ощущение неподдельного, настоящего да искреннего одиночества.

****

- Почто заскучал, касатик? – раздалось над ухом Теофила, лежащего лицом на барной стойке, а плечи его напряжённые вдруг обвились чьими-то изящными пытливыми руками. Оторвался Теофил от стойки немедленно, выпрямился, обернулся с интересом в глазах да и узрел улыбающийся коварною красивою улыбкой лик некоей ведьмы али даже химеры; рогатая черноволосая краса изогнулась томно, прильнула к козлоногому, шепча ему на ухо, отчего по затылку вмиг оживившегося мужчины пробежали приятные мурашки:

- Почто кручинишься, рогатик? Повесил нос, аки обречённый, доколе ж таким лежать будешь в момент куража всеобщего?

- Нешто у тебя имеется предлог покрасивше, нежели моё занятие? – улыбнулся Теофил, обхватив рукою стройную талию женщины да прижав химеру к себе. Ведьма хихикнула, острые ноготки её окунулись в растрёпанные рыжие волосы козлоногого, обласкали, разбередили.

- Превосходный эль у меня с собою, крепкий, ядрёный, не чета местному выдохшемуся пойлу, - голос её, будто шипение сотен извивающихся змей, шуршанием бередил слух Теофила. Ведьма обворожила, обаяла, околдовала своею прелестью уставшее сердце мужчины – впрочем, обворожила, обаяла и околдовала она точно так же, как это делали сотни других женщин прежде; общее, исконно женское очарование бередит мужскую душу испокон веков превосходно да исправно, да и как устоять тут, коли глядят на тебя этакие пронзительные, нежные, очаровательные очи, манят взмахом чёрных ресниц да прищуром лукавым с тобою заигрывают? Нет, нет, как повелось с самого изначалу, так и идёт до сих пор – повелевает женская красота мужским сердцем, владеет, могущественная жестокая госпожа, да распоряжается так, как ей угодно, и ничего-то против неё не поделаешь, нет на неё управы верной да надёжной – бурею, изящною обольстительной мощью ворвётся в сердце, разбередит там всё, разворотит, перевернёт, и после урагана этого пропал ты, конец тебе, раб ты очей томных да лукавых, слуга ты гладкого изгиба шеи нежной, околдован, побеждён, сражён насмерть!

- Где же эль твой бесподобный, краса черноокая? – Теофил улыбнулся, любуясь полуобнажённой извивающейся химерой. Ведьма в ответ поставила на барную стойку внушительную бутыль обещанного алкогольного пойла, подмигнула задорно, прошипела:

- Сказывают, самый первый ты, куда ни взгляни, любитель куража да девок красивых - адов пламень, верно, жарко пляшет под тревожащие душу музыкальные ритмы?

- Как адов пламень пляшет – не ведаю, - усмехнулся Теофил, деловито рассматривая бутыль. - А вот мой пламень уж поплясать-то горазд!

…И спустя совсем не продолжительное время скакали они уже, употребившие неслабую дозу эля, в гуще бранящихся да пытающихся танцевать завсегдатаев пивбара – громыхала невообразимая дикая музыка, вокруг захмелевшего Теофила вились пять химерообразных ведьм, хихикая да обольстительно изгибаясь; Теофил, размахивая бутылкой эля да разливая случайно некоторое его количество вокруг себя, улыбался и, ухлёстывая за ведьмами, поминутно лапал их за всевозможные открытые и менее открытые части гладких тел. То тут, то там возникали меж бранящимся мужичьём чьи-то неизвестные рога да хвосты, в тенях танцевали маленькие чёртики, а химеры всё вились и вились вокруг загулявшего распалившегося Теофила, который, в пьяном угаре любуясь порочною красотою ведьминских тел, позабыл до поры до времени о печалях своих, о тягости душевной да о необходимости настигнуть святош во что бы то ни стало – ведьмы целовали его, ласкали тонкими пальчиками его бороду да плечи, лукаво да игриво увиливали из-под руки его, когда мужчина шутливо пытался поймать их в свои объятия, и напускная недоступность их да коварные взмахи ресниц чёрных  распаляли его сердечный пламень всё больше, позволяя в который раз забыться, отвлечься от дум тяжёлых да отдаться коварной воле томных, невыносимо прекрасных женских очей.

****

Черносмольный сидел на поребрике, подперев голову руками, и думал. Сфера его лежала рядом на земле, касаясь круглым боком своим правой ноги Хозяина болот – Черносмольный побоялся положить свой драгоценный магический шар дальше от себя даже на сантиметр, опасаясь малейшей внезапности, которая может случиться вдруг, произойти нежданно да разлучить его со сферой, а повторной разлуки этакой он попросту не вынесет. В довольно смешанных чувствах находился Хозяин болот в момент данный – с одной стороны, хотелось вернуться ему тотчас в бар тот, из которого вышел он, покинув Теофила да в сердцах хлопнув деревянною дверью; с другой же стороны, гордость некая да самодостоинство шибкое не позволяли Черносмольному вот так просто отступиться от своей жгучей обиды на рыжего беса, ибо обид он, этакий гордец, прощать не привык, по обыкновению своему предпочитая прощению сожрать душу неудачливого знакомца своего да и дело с концом. Собственно, быть может, именно по этой самой причине и не было у Черносмольного друзей доселе.

- Сами виноваты, - буркнул Хозяин болот, попинывая носком сапога близлежащие камушки. – Быть в ответе нужно за слова свои осторожные да менее осторожные…

Прижал Черносмольный руку к груди задумчиво, сжал ткань своей чёрной мантии, потрёпанной временем да внешними разнообразными обстоятельствами, опустил голову. Именно в такие моменты, в мгновения обиды жгучей, тоскливой печали да тягостной, мучительной грусти просыпался его не менее жгучий, не менее тоскливый да мучительный голод, будто связан был он, этот голод, как-то с переживающей тяжкие муки душою Хозяина болот, будто некая прямая, непосредственная связь пролегала меж душевной тягостью да потребностью насытиться душой чьей-либо, отнять эту несчастную пойманную душу, поглотить, вобрать в своё нутро, дабы заполнить ею, душою этой, собственные пустоты где-то там, внутри, в области за рёбрами грудной клетки, наполнить пустоты эти чужою жизнью, чужою жизненной энергией да пылкостью духа, чтобы не ощущать, не испытывать больше звенящую жгучесть пустоты собственной, не изнывать боле от глада лютого, выворачивающего, казалось, всё это болезненное, стенающее нутро наизнанку.

- Опять, - вздохнул Черносмольный. – Опять гибнешь ты, моё нутро, по сладостному вкусу духа стороннего изголодавшееся. Почто ж спокойно тебе внутри не сидится, почто ж раздираешь ты меня когтями своими незримыми изнутри, как неродного? – он огляделся, взял в руки сферу, затем со вздохом поднялся да и побрёл куда глаза глядят. Мимо него, невидимого обыкновенному человеческому глазу, проходило множество людей, все они спешили по делам своим неким, вечно занятые, вечно городские, с вечно туманным, нечётким взглядом – глядел Черносмольный то на одного прохожего, то на другого, то на всех разом, а то и вовсе ни на кого не глядел, ибо отчего-то ему не хотелось съедать ни одну из идущих мимо душ, пусть и одолевал да разрывал его изнутри жгучий страшный голод, души эти отчего-то не привлекали его вовсе, не устраивали его взор, не распаляли жажду. Впрочем, даже по закону негласному, принятому у нечисти издревле, не мог Хозяин болот вот так вот запросто подойти прилюдно да и сожрать человека того да иного, так уж повелось, пути силы нечистой да люда человечьего не должны пересекаться друг с другом шибко часто да вот так в открытую, ибо нарушится порядок царящий, в хаос обратится. Остановился Черносмольный посередь невеликой площади, осмотрелся: высоким, чёрным рогатым силуэтом высился он над людскими толпами, чужеродным, чуждым, не вписывающимся во всеобщую посредственную картину тяжёлым для глаза пятном, будто поглощающим собою дневной белый свет. Стоял так Черносмольный, глядя на не замечающих его людей, идущих мимо, и чувствовал себя одиноким несносно, не нужным никому на этом свете – даже, пожалуй, самому себе, самому себе не был он нужен с этим поганым страшучим гладом внутри, гладом, от коего становился не мил весь белый свет, не мил да огромен слишком, слишком равнодушен да оттого неуютен предельно. Рассматривал Хозяин болот прохожих незрячих, рассматривал пристально, внимательно да жутко – так смотрит затаившийся безжалостный монстр, выбирающий себе жертву, так к добыче своей потенциальной присматривается страшный безмолвный спрут в глубинах чёрных вод, извивая щупальца, готовые схватить, задушить, убить. Но ни одна проходящая мимо душа отчего-то его не устраивала, не привлекала, не хотелось ему ни одной из этих душ утолить свой адский невыносимый голод, подловив её в безлюдном тёмном переулке. И тут вдруг увидел Черносмольный посреди этой суетливой пёстрой толпы двоих священников-экзорцистов, увидел да удивился, встряхнул головой, на секунду помыслив, что, быть может, пригрезилось ему это да померещилось, но нет – экзорцисты, не замечая Хозяина болот, шли невдалеке, занятые некоей беседою друг с другом, и души их манили голод Черносмольного собою с удвоенной силой.

- Ой! – всплеснул руками Хозяин болот радостно, когда узрел он, что завернули они в проулок некий тихий. – А вот и еда! – и направился он бодрой довольной походкою прямо к священникам, стиснув подмышкой свою драгоценную сферу. Таким образом догнав экзорцистов вскоре, откашлялся он да и окликнул их, постучав при этом тощим пальцем по плечу одного из священников:

- Друзья!

Экзорцисты обернулись мгновенно, остановились, оторопели да растерялись от неожиданности, а Черносмольный склонил голову, развёл рукою и добродушно протянул:

- Позвольте же вас сожрать!

****

Веселье в пивбаре было в самом разгаре, громыхающая музыка никак не желала затихать, вокруг скакали черти, химерообразные ведьмы улыбались и, маняще заигрывая, крутили своими округлостями да не забывали невесть откуда доставать всё новые бутылки ядрёного эля. И походил бедлам этот весь на безумие бесконтрольное да дикое, а, быть может, и вовсе таковым и являлся, ибо что же там творилось! Завалил Теофил в момент данный одну из ведьм на стойку барную – химера, хохоча с ним на пару, извивалась да размахивала бутылём эля, разливая его подле себя, но прочие непотребства некие не поддаются нынче, увы, описанию пристойному, да и значения шибкого не имеют, а посему опустим их да перейдём к моменту, когда смеющийся пьяный Теофил подхватил хихикающую химеру под стройные гладкие ножки да взгромоздил себе на плечи, а ведьма завизжала от восторга, вцепляясь острыми ноготками во что попало, разлила окрест снова изрядную дозу эля, покуда козлоногий в беспорядочной пляске с прочими ведьмами закружил её, хохоча, и вся компания безумствующая эта в зыбком хмельном угаре вывалилась на улицу, снеся собою деревянную дверь, продолжила снаружи свою гулянку бесноватую да шумную, позабыв обо всём на этом свете да ничему боле на этом свете не придавая значения да весу.

Но внезапно всё это веселье хмельное было прервано влетевшем на бешеной скорости в хохочущую да скачущую толпу нечисти Черносмольным – Хозяин болот, от кого-то дико да панически удирающий, налетел на не подозревавшего никакой беды Теофила, сшиб его с ног вместе с завизжавшей химерой на его плечах, распластался на них обоих, сфера из его рук при этом выпала, полетела на землю, покатилась, на удивление прочная да не расколовшаяся после удара мощного о тротуар твёрдый. Забарахтался Теофил под Черносмольным, не уразумев поначалу, отчего вокруг померк вдруг свет белый, и лишь спустя минуту различил он  знакомую чёрную потрёпанную мантию, различил да и завопил нетвёрдым от хмеля голосом:

- Чего творишь? Чего такое?!

- Ой, беда-беда-беда!.. – забормотал Черносмольный, придавив негодующего Теофила пару-тройку раз в спешке, стремясь подняться да кинуться за своей драгоценной сферой, покатившейся прочь, вскочил, наконец, припадая к земле да хватая магический шар; Теофил кое-как поднялся с земли, отряхнулся, бормоча что-то недовольное себе под нос, да тут же обомлел, застыв на месте да посмотрев вперёд, туда, откуда принесло Хозяина болот: неслась на них издалека целая да вопящая во гневе толпа священников-экзорцистов, распугивая своею неистовостью да вскинутым оружием прохожих да сотрясая топотом землю. И было их столь много, что при взгляде на них сразу же становилось понятно, из-за чего Черносмольный предпочёл спасаться бегством.

Теофил, глядя на стремительно приближающуюся ватагу святош мутным нетрезвым взглядом, растерянно икнул да слегка пошатнулся на месте, отряхивая рубашку от дорожной пыли. Химерообразные ведьмы, зашипев, пропали, бросились прочь да наутёк маленькие чёртики.

- Вот те на! – произнёс козлоногий тем временем, почесав растрёпанный затылок – но не успел он опомниться, как вдруг рука Черносмольного костлявая да цепкая схватила его за шиворот да и рванула, потащила прочь. – Куда! Стой! – вознегодовал Теофил, а Хозяин болот уже несся с ним в иную строну от гневной толпы экзорцистов, периодически задевая козлоногим шершавый асфальт тротура.

- Ай! Ай блин!! Да стой! Сто-ой!!

- Чего «стой», ополоумел?! – бросил на ходу встревоженный Хозяин болот, несясь вперёд по улице. – В плен экзорцистский лютый захотелось?

- Стой, говорю те!! – вопил нетрезво козлоногий в полёте. – Биться! Биться буду!!

- Окстись, юродивый! Зашибут – не заметят!

- Почто обзываешься?! А ну пусти!

Но Черносмольный ни в какую останавливаться да отпускать теофилов шиворот не собирался, а посему козлоногий, пару раз икнув, явил вдруг на свет из огненного всполоха взмахом руки пистолет «Нагган», тот самый пистолет, который бросил он на крыше одной из многоэтажек покинутого им ныне города в тот знаменательный день – хоть и бросил, да вернулся потом за ним, подобрал, поразмыслив, что, быть может, пригодится он ему ещё, послужит службу верную в битве со святошами.

- Коли встретил, так упускать не собираюсь боле! – Теофил щёлкнул курком «Наггана», вытянул руку – рука его ходила ходуном, никак не желая остановиться на месте да хорошенько прицелиться, но козлоногого не остановило это и вовсе, он, сплюнув, взял пистолет и второю рукой, для крепости, да и начал палить беспорядочно да бездумно по несущейся за ними двоими толпе экзорцистов. Священники не отступили, не взволновались, отчасти потому, что былая меткость в момент сей по причинам известным подводила Теофила пьяного, да потому ещё, что не оказалось среди преследователей убоявшихся возможности быть застреленным, ибо настигнуть каждую нечисть безоговорочно да во что бы то ни стало было приказано руководством В.А.Т.И.К.А.Н.а каждому из патрулирующих город; отрядов, а ослушиваться приказов никому, что естественно, не хотелось, ибо кара за это полагалась соответствующая. 

- Шакалы!! Ик! С-собаки!! – плевался Теофил ругательствами попутно, пока Черносмольный в панике тащил его за своим стремительным бегом по разнообразным городским улицам. – Да чтоб вам кадилом по лбам досталось, да чтоб у вас языки от молитв мерзких отнялись!! Богомолы чёртовы!! Баранье с-стадо!!

- Почто ж ты так орёшь, родимый, они нас образом таким из виду не потеряют ныноче! – взмолился на ходу Хозяин болот, крепко прижимая к себе свою драгоценную сферу.

- Пусть не теряют!! Ну я им задам!! Ну они у меня!!.. Вот чёрт, - Теофил ругнулся, взглянув на защёлкавший вместо выстрелов пистолет. – Патроны кончились! Да чтоб его! А ну, дай мне новых, сейчас же!!

- Да некогда нам рассусоливать тут, полоумный! – рассердился Хозяин болот, обернувшись на негодующего друга. – Ща как повяжут нас с тобой, а то и вовсе умертвят, не разумеешь ты это али что?!

Горячо перебраниваясь меж собой, проносились они мимо многочисленных да ничего не подозревающих прохожих, мимо парков, всевозможных магазинов, домов, перекрестков, пронеслись мимо неизвестного, слегка потрёпанного да слегка же небритого молодого человека в странно надвинутой на глаза коричневой шапке – миловидный мужчина, одетый предельно просто(чёрная растянутая футболка, тёмно-серые джинсы да кроссовки), сидел на поребрике у дороги, держа в руках акустическую гитару, и тренькал себе на ней нечто невразумительное с дружелюбной мечтательной улыбкой на лице. Завидев бегущего мимо Черносмольного, волочащего за собою за шиворот рубашки бранящегося да размахивающего пистолетом Теофила, а за ними следом – обезумевшую от злости да гнева толпу экзорцистов, мужчина остановил игру свою тихую, с любопытством проследил за ними взглядом, затем улыбнулся да проговорил себе под нос, поправляя пальцем коричневую шапку на голове:

- Ничего себе… Вот это погоня! Да надо бы подмочь удирающим…

- Да сам пойду! Пусти! Пусти, кому говорят!! – вопил меж тем Теофил, которому уже надоело то по воздуху лететь, потеряв всякую опору под ногами, то пропахивать спиной да ещё неким задним местом твёрдый да не шибко приятный на этакую ощупь асфальт; былой хмель постепенно отпускал козлоногого, выветривался, знать, попутным ветром, гудящим сейчас в ушах, однако же жажда битвы да расправы над треклятыми святошами не выветривалась вместе с ним, а, напротив, становилась всё сильнее да крепче.

- Да замучил ты меня воплями своими, сил нет уже слушать! – воскликнул Черносмольный беспомощно да сердито.

- Пусти, так и вопить не буду!

- Чтоб растерзали тебя святоши? Вот уж хрена с два!

- Экий ты заботливый, слушай! Так позаботься о заднице моей лучше, всю её я отбил себе уже об асфальт этот треклятый!

- Об асфальт уж лучше наверняка, чем о ненависть экзорцистсткую шибкую!

Теофил хотел было возразить нечто на это утверждение, да задумался, нахмурился, скрестив руки на груди, затем открыл было рот, чтобы окатить друга вновь некоей нелестной тирадой, как вдруг кто-то окликнул их из подворотни слева:

- Эй!

Черносмольный затормозил резко, остановился, Теофил при этом знатно наглотался дорожной пыли, матерясь да злобно кашляя. Из подворотни выглядывал дружелюбный мужчина в коричневой шапке - выглядывал, улыбался да махал им рукой, дескать, чтобы к нему бежали. Хозяин болот, не мудрствуя лукаво, кинулся к незнакомцу внезапному, вновь отправляя замучившегося Теофила за собою в полёт, стремительно достиг подворотни, остановился там, выпустил, наконец, ворот рубашки козлоногого из тощих, но на удивление цепких пальцев своих, бросил друга подле себя да согнулся, силясь отдышаться. Теофил распластался на земле, так нелестно покинутый товарищем, приподнялся, кряхтя да бранясь, откашлялся да отплевался от набившейся в рот дорожной пыли да взглянул на незнакомца внимательным пристальным взглядом. Мужчина в шапке улыбнулся им дружелюбно, помахал рукой в знак приветствия.

- Не тревожьтесь насчёт ваших преследователей, - сообщил он спокойно, и лик его миловидный да добродушный вселил спокойствие некое в тяжко да часто колотящиеся сердца беглецов, будто потеплело даже как-то вокруг, в полумраке подворотни тусклой, обогрело лучом солнечным, отогнало беду да напасть светом улыбки этой доброжелательной да мирной.

- Не тревожьтесь боле, - повторил дружелюбный незнакомец. – Мой друг сейчас прогонит их, отправит до дому прочь, нет вам нужды боле бежать в страхе.

Теофил, шмыгнув носом, в котором неприятным покалыванием всё ещё присутствовали некие остатки дорожной пыли, упёрся руками в землю, поднялся тяжко на ноги, стукнув копытами о мелкую гальку, отряхнулся.

- Никто и не страшился, - ответил он сурово, приглаживая измятый рукою Черносмольного ворот рубашки.

- Ну это зд;рово, - улыбнулся ему мужчина в шапке. Теофил хмыкнул, пристально, со скептическим прищуром, оглядел неизвестного спасителя, заметил в его руке гитару акустическую, затем заприметил в левом ухе чёрную серьгу круглую, вспомнив при этом о своей собственной, в виде колечка, которую не так давно нацепил себе на левое же ухо красоты ради.

- А ты… а ты кто таков-то будешь, мил человек? – поинтересовался Черносмольный, отдышавшись, наконец, да выпрямившись. – Кто таков будешь да что за помысел в голове твоей спасти нас удосужился?

- Да свой я, свой, - уверил мужчина да затем с улыбкою стянул с себя коричневую шапку свою, растрепав при этом не шибко длинные, но и не короткие тёмно-коричневые волосы, и без того, похоже, всегда да, как говорится, по жизни, растрёпанные да не желающие становится послушными да аккуратными. Изо лба мужчины торчали, ранее скрытые шапкой, небольшие тёмные рожки.

- Меня Ешу; зовут, - улыбнулся мужчина. – Я странник извечный, брожу по миру, живу, то бишь, свет белый наблюдаю. А ещё я рок-звезда, - он продемонстрировал новым знакомым свою гитару. – Только никто об этом пока что не знает. Не видит меня никто по причине некоей, а как тут быть, как медийной личностью называться, коли не наблюдают тебя да песен твоих не слышат?

   Теофил усмехнулся, переглянулся с Черносмольным - уж больно странным казался им обоим этот внезапный Ешу со своею гитарой да дружелюбной, спокойной манерою обращения, столь ощутимо да шибко идущей врозь с природою рогов во лбу.

- Хотите, сыграю вам что-то? – поинтересовался тем временем новый знакомый, проведя рукою по струнам, а затем вдруг позабыл о своём вопросе, улыбнулся, указал рукою за спины Теофила и Хозяина болот: – Ах, а вот и мой друг вернулся! Познакомьтесь!

   Черносмольный обернулся - и выдал вдруг неожиданный вопль ужаса, узрев этого самого обещанного друга прямиком перед собою, Теофил же поднял брови заинтересованно да удивлённо малость, да хмыкнул лишь, ничего не сказав: нечто жуткое стояло пред ними нынче, невообразимое, рогатое да костлявое; человекообразный скелет в чёрном фрачном костюме, белой рубашке, красивых лакированных ботинках да с чёрным галстуком обладал головою-черепом столь ужасающим да пугающим на вид, что не всякий выносил этот самый вид, опускал глаза, отводил, либо же и вовсе бежал прочь в страхе – череп улыбался безумным оскалом обнажённых зубов, глядел на присутствующих полноценными круглыми глазами в чёрных глазницах, на сильно выдающейся вперёд, подобно и носовым костям, нижней челюсти присутствовала небольшая козлиная бородка, подстать козлиным же рогам, засевшим во лбу. Скелет был высоким, однако не столь же рослым, как вопивший секундой назад Черносмольный. Он вежливо да сдержанно откашлялся, поправил костлявой рукою галстук – на указательном пальце сидел стальной перстень с пронзительным голубым драгоценным камнем, а на правом лацкане пиджака поблёскивала стальная же брошка в виде головы козла.

- Здравствуйте, - лязгнул скелет зубами. Из-за ноги его показался тонкий хвост со стрелочкой на конце, шибко тощий да с выпирающими позвонками.

- Здаров-здаров, милейший, - хохотнул Теофил, разглядывая престранного персонажа. – Ба, ну и диво, - он покачал головой, ухмыляясь. – Тайнами полнятся края наши раздольные, однако! Ты кто таков-то, костлявый? Мертвяк, из могилы сырой восставший, али чудо заморское неизвестное?

- Я чёрт, - ответил скелет, и не было понятным до конца, что за эмоция отразилась на лице его жутком, ибо лицо это извечно носило лишь одно выражение – адский, ужасающий оскал обнажённых да иссохшихся до кости челюстей. – Служу господину нашему единому да великому.

- Сатане, что ль? – усмехнулся козлоногий, подходя к скелету да по-дружески хлопнув его по тощему плечу. – Другу-то моему сердешному да лучшему? Добро!

- Ну и ну! – недовольно пробурчал Черносмольный, устыдившийся своего недавнего вопля. – А чего ж ты со святошами-то теми сотворил?

Поглядел скелет на Хозяина болот, затем – на дружелюбного Ешу, который смотрел на эту компанию с весёлой улыбкою да потренькивал при этом на гитаре, повращал глазами да и ответил:

- Устранил.

Теофил вновь усмехнулся:

- Сурово! А звать тебя как?

- Бура;, - посмотрел на него чёрт. – А вас мы поимённо уже знаем.

- Откуда это? - напрягся подозрительный Черносмольный.

- Шибко шумливые вы, – подал голос Ешу, улыбаясь. – О вас уже очень многие  наслышаны, слухи ходят-бродят, самые разнообразные вести, и о той знаменательной битве со священниками знает уже весь наш брат.

- Так уж и весь? – ухмыльнулся Теофил.

Ешу с улыбкой пожал плечами.

- Опросов для подсчёту не проводил, да слыхивал много где речи, эту битву лестным словом упоминающие.

- Осторожней вам сейчас по городским просторам надлежит гулять, - лязгнул зубами Бура. – Экзорцистов тьма развелась нынче. Почто ж не убереглись да не поостереглись так опрометчиво гла;за праведного?

- А  это вот к товарищу данному вопрос! - хмыкнул Теофил, указав на Черносмольного.

Хозяин болот надулся, отвернулся, пожав плечами:

- А чего я? Я кушать хотел!

- Накушался? Пыли дорожной, - покачал головой козлоногий. – Хотя, вестимо, это я вместо тебя пыль глотал, - он сплюнул пару раз недовольно, вытерся тыльной стороной ладони, шмыгнул носом, проверяя, вся ли пыль вышла, затем поинтересовался: - Лютуют святоши-то, значится? Озверели ещё боле?

- По городским просторам только так шастают, - кивнул Ешу, подтягивая одну из гитарных струн, дабы плотнее сидела. – Ежечасно теперь в поисках нечисти рыскают, опаснее стало житие наше с вами.

- Пущай, пущай рыскают, мы опасности не страшимся, - задумчиво протянул Теофил, потирая подбородок. – Коли повсеместно они да ежечасно, так и нам их отыскать теперь сподручнее да ловчее станет.

- Не страшимся… Говори  за себя, - буркнул Черносмольный, поправив сферу подмышкой. – Как понеслась на меня толпа их лютая да стремительная, так и коньки чуть не отбросил от нежданности да негаданности этакой, а всего-то и хотелось мне одну-единственную захудалую душонку попробовать, с голодухи чтоб не помереть, нешто преступность да злодеяние это в их глазах – испытывать хотение не погибнуть от глада лютого? Повинен я разве в хотении этом? То нутро моё алчет, гладом исходясь, не моя в том воля, как существо каждое живое подвержен я потребностям телесным, и ничего тут не попишешь, ни-ни! – он помотал головой, воздев палец к небу. – Ни-ни!

- Вот тебе и «ни-ни»! – передразнил интонацию друга Теофил. – Ныкаемся теперь в подворотне аки крысы трусливые, доколе ж нам торчать тут прикажешь?

- Не чую боле я духа поганого покамест, - подал голос Бура, повращав глазами. – Нет ни одного праведника  в момент сей подле нас.

- Экая у тебя чуйка интересная! – восхитился Теофил, взглянув на тощего чёрта. – И что же, исправна да верна всегда? Не вероломничает подлюкою?

- Не вероломничает, - ответил Бура. – Чуйка моя суть я сам, а себе я доверяю.

- Ну ты кадр! Добро!

- Значит, мыслите вы истребить племя экзорцистское под корень? – поинтересовался с улыбкой Ешу. – Такова задача ваша решительная?

- Верно, блаженный, - Теофил  усмехнулся, подойдя к дружелюбному мужчине да по-дружески хлопнув его по спине . – Порешил я так раз и навсегда, ничто боле с пути избранного не собьёт меня да не отвратит.

- Нас! – встрял  дерзко Черносмольный, ткнув пальцем товарища в плечо.

- Да нас, нас, - отмахнулся от него козлоногий и продолжил: - Однако же не слышу я в голосе твоём ни упрёка, ежели одобрения своего ты сему решению не даёшь, ни поддержки, ежели, напротив, согласен да солидарен!  Колись, гусляр, о чём помышляешь ты, на нас с рогатым капюшоном глядя?

Ешу с задумчивой улыбкой почесал затылок, приобнял гитару свою да взглянул на козлоногого столь невинным да милым взглядом, что сердце теофилово, в сей момент подозрительное, невольно оттаяло от своей подозрительности да смягчилось. 
 
- Вечный странник я да гражданин мира огромного непознанного, - ответил Ешу, приобняв Теофила за плечи с удивительной теплотою сего помысла. – Не серчай, друг мой милый, коли смутил тебя да насторожил вид наш али речи – искренно добрые думы в головах наших насчёт вас, да и как мыслить плохое о братьях наших, по земле  гуляющих, по той же, что и мы гуляем?

Теофил усмехнулся:

- С нами пойдёшь али в подворотне этой останешься на деревяхе своей бренчать?

- С вами пойду, - кивнул Ешу с улыбкой. – Если можно.

- Почто ж нельзя-то? Не находится причина! Э-эх, горемычный, - козлоногий прижал улыбающегося мужчину к себе, потряс слегка, потрепал за плечо. – Тощий, что кожа да кости! Рок-звездою, значится, заделаться не забыл, а кушать плотнее запамятовал? Впрочем, то человеку надобно, а нам еда не нужная, но всё же!..

   Черносмольный недовольно упёр руки в бока, но ничего не сказал, лишь голод лютый кольнул его нутро где-то за рёбрами вновь при пристальном взгляде Хозяина болот на милую беседу рыжего беса с новым знакомым.

- Чего размиловались, аки любовнички? – не выдержал Черносмольный всё же. – Али всё-таки крысы мы, что в подворотне до сих пор присутствуем ныкающимися?

- Не гунди, - усмехнулся Теофил. – Айда в бар какой-нибудь, а? – окинул он весёлым взглядом компанию. – Обмоем знакомство состоявшееся!

- Опять? – буркнул Хозяин болот. – Только ведь оттуда.