Дело Анны Киенко

КАК АННА КИЕНКО ЕКАТЕРИНОСЛАВСКОМУ ГУБЕРНАТОРУ КОЛОБОВУ НА ПРИЧИНЕННОЕ ЕЙ БЕСЧЕСТЬЕ ЖАЛОВАЛАСЬ, КАК О ЗАЩИТЕ ПРОСИЛА, И КАК ПОМОЩНИК АЛЕКСАНДРОВСКОГО УЕЗДНОГО ИСПРАВНИКА БОГОСЛОВОВ В СУТИ СОДЕРЖАНИЯ ПРОШЕНИЯ РАЗБИРАЛСЯ

Александровск. 1913 года, июня 23 дня.
Нумера в заведении Малки Чудновер.
     На громкие женские стоны, визги, а то и крики посреди ночи в заведении Малки Чудновер особого внимания не обращали. А чего беспокоиться? Привычная и обыденная деталь. Подобно изрядно потертым плюшевым занавесям на окнах и давно расстроенному фортепьяно в общей зале с бронзовыми канделябрами по обе стороны от пюпитра, на котором тапер по желанию господ гостей наигрывает модные и скабрезные шансонетки.
     Коли слышен стон или визг – дело понятное – девица в меру своего разумения полученное удовольствие от гостя изображает, а вот если крик – стало быть, гость особый: удовлетворение находит, измываясь над девицей. Но и в этом случае тоже особой печали нет, ибо крик он крику рознь. Да и случайных малознакомых гостей здесь принимают с большой неохотой. Девицы, зная такой интерес привычного гостя, все больше притворяются, для его же удовольствия, ужас и страх играют. А ежели вдруг какой посетитель всерьез в раж войдет, то для этой цели в заведении сторож имеется, городовой первой части Федор Ерофеев Матвиенко, человек опытный, даром что старик: при нужде церемониться особо не будет, вмиг порядок наведет, а нашкодившего гостя в одних портках, а то и без оных, на смех за дверь заведения выставит.
     Только в эту ночь крик был особый и встревоженные не на шутку девицы, не дожидаясь развязки события, поторопились обратиться за помощью к сторожу: в комнатке нынешней горничной заведения Анны Киенко отчетливо слышались звуки драки, резко пахло керосином и пронзительно, на высокой ноте, кричал мужчина…

Александровск. 1913 года, июня 24 дня.
Базарная площадь
     Городовой 1-й части Пимен Еремеев Савченко вид имел важный, задумчивый. Вышагивал по тротуару, чуть впереди плетущегося за ним арестанта, чинно, ногу на булыжник ставил аккуратно, бережно перенося немалый вес с пятки на носок, так, чтобы ненароком не запылить зеркального блеска сапоги, что давеча, изрядно, от души оглаживал бархоткой уличный обувной чистильщик, мальчишка-айсор.
     Однако для сей, во многом напускной, важности была и иная причина. Мелкого воришку, коего поручили сопроводить из части под арест в Полицейское Управление, городовой взял поутру в торговых рядах на сущей безделице. За такое самое большее пожурят да выпустят. Не иначе. Тем паче, что бедолага хлипкий попался. Совсем ещё несмышленыш и в деле воровском – сущий кутенок. Но, с другой стороны, быть и он может полезен. Если правильно к делу подойти. Тут главное – на него сразу страху нагнать, чтобы едва в штаны не наделал. А потом в самой малости милость проявить. И лепи после из субчика что хошь. Хоть соглядатая, хоть тайного осведомителя. Уж неизвестно, сподобятся ли на это в Управлении, а он, Пимен Савченко, своего не упустит. Тем паче – до Управления ещё шагать и шагать. Такого сморчка грех в оборот не взять. Многого ждать, понятное дело, от такого информатора не приходится, но чем черт не шутит! Там, глядишь, малец сей, случаем, словцо какое иным фартовым оброненное услышит, там ненароком взгляд на что-либо любопытное в их деле бросит, запомнит все хорошенько, а потом за вознаграждение и известное снисхождение шепнет ему, городовому, на ушко при встрече в обусловленном месте. Вот и получится ладненько.
     А без этого в его службе никак. Небось, ведь, не в канцелярском кабинете с фикусом в кадке и шторами на окнах за пыльными бумагами обшлага да штаны протирать. Среди живых людишек, как говорится – на земле, порой сто пар глаз да сто пар рук для контроля требуются. И того, гляди, мало будет! Никак тут не обойтись без помощников.
     Однако замыслам бравого городового в этот раз сбыться было не суждено. Во время пути, здесь же, на Базарной площади, у лавки Нисона Сандлера, он встретил давно известную ему девицу Анну Киенкову. Девица эта состояла на службе в заведении Малки Чудновер и иной раз делилась с городовым информацией о гостях. Девица была в виде непотребном, сильно нетрезвая, а потому, невзирая на то, что Пимен Еремеевич находится при исполнении, бросилась навстречу, оттолкнув оторопевшего арестанта, и, заливая мундир городового слезами, поведала о жестоком избиении, имевшем быть накануне прямо в доме терпимости. Даже назвала имя обидчика и мучителя…

     Александровск. 1913 года, июня 24 дня.
Смотровая комната в кабинете Городового врача М. Гара
     Дело Городового врача неусыпно блюсти вопрос о пребывании вверенных его вниманию горожан в добром и завидном здравии. И интерес каждого отдельного пациента, по сей причине, для него столь же важен, как и общегородская статистическая цифирь в сфере сохранения здоровья. Ибо из этого удовлетворенного частного интереса и дОлжно складываться столбцам цифр в отчетности. Исключительно из него. А не из общих умозрительных фантазий, никоим образом к реальности не относящихся и являющихся зачастую лишь плодом вымысла или заведомого подлога, результатом вопиющей некомпетентности или явного очковтирательства – качеств, коими порой доселе грешат лица, должностью наделенные и ей же обязанные.
     И не суть важно, какой пациент обратился за помощью. Даже коли это не вполне трезвая девица. И девица (тут надобно для точности свериться с поименными списками проходивших обязательный регулярный медицинский осмотр) – вроде бы даже из гулящих, а стало быть, с достаточно сомнительной репутацией. Да и ежели явилась таковая для освидетельствования неких, якобы нанесенных ей накануне увечий, в сопровождении городового, возможно, прямо из участка.
     Врачу до этого дела никакого быть не может. Его работа – компетентно освидетельствование провести. Документ об этом объективно составить. Печать казенную к документу приложить. И, известное дело, посильную помощь оказать в обстоятельствах, когда пациент в таковой неотложно нуждается.
     Потому-то Городовой врач добросовестно произвел необходимый осмотр, собственноручно смазал девице йодом имеющуюся ссадину, порекомендовал для скорейшего схождения имеющихся на теле кровоподтеков использовать традиционные в таком случае примочки из увлажненного порошка губки-бодяги, а также йодные же сетки по новомодной методике доктора Колбасенко, наносимые при помощи ватного тампона на кожу. И, конечно, составил выспрашиваемый девицей документ.
«Свидетельство
     Дано это по личной просьбе крестьянки села Персинчного Харьковской губернии и уезда Анне Матфеевой Киенко на предмет определения свойства и характера нанесенных ей повреждений, при чем оказалось, что свидетельствуемая на вид имеет 28 лет, роста среднего, телосложения посредственного и питания плохого; со стороны органов дыхания, кровообращения и пищеварения никаких болезненных изменений не замечается.
     На коже передней поверхности средней трети левого плеча имеется тёмно-синее припухшее пятно (кровоподтек) величиною в пять медных копеек, подобное же пятно имеется на плечевом суставе этой же руки.
     Точно такими же пятнами, величиною только меньше, усеяна вся левая половина спины, а на коже верхней трети передней поверхности левого предплечья имеется ссадина в виде узкой полосы длиной семь сантиметров.
     На основании данных медицинского освидетельствования Анны Киенко, я полагаю, что ей один-два дня тому назад каким-то твердым тупым орудием (кулак, палка и прочее) были нанесены вышеописанные повреждения, каковые по своим последствиям для ее здоровья должны быть отнесены к разряду «легких побоев».
     В чем освидетельствование удостоверяю своей подписью и приложением казенной печати.
1913 года, июня 24 дня, №242. Подписал Александровский Городовой врач М. Гар».

Екатеринослав. 1913 года, июля 25 дня.
Кабинет Губернатора
     Статский советник Владимир Арсеньевич Колобов, всего три месяца как пребывающий на посту Екатеринославского губернатора, вёл себя осмотрительно, едва лишь обживался в должности. Уж больно весОм был авторитет предшественника, гофмейстера Владимира Васильевича Якунина, некогда грозного губернатора Самары и её же почетного гражданина, кавалера орденов святого Владимира, Анны и Станислава разных степеней, лица значимого, особо отмеченного вниманием государя императора.
     Впрочем, сам Владимир Арсеньевич по сему поводу не больно переживал. Ибо давно уж выбрал для себя единственно верную, как ему казалось, позицию, достойную любого государственного служащего высокого ранга: делай, пребывая в полномочиях, лишь то, что нужно для процветания державы и отдавай себя порученному делу в полной мере. А коли удастся максимально соблюсти данные кондиции, так и благодарность рано или поздно не заставит себя ждать. Все ещё у него будет: и долгожданное получение чина четвертого класса, и ордена, и достойное признание заслуг.
     Однако, документ, что поступил в сей момент на его рассмотрение, к государственным делам имел отношение весьма и весьма отдаленное. Скорее всего, его можно было отнести к разряду казусов.
     Прошение было составлено от имени некой крестьянки Анны Матвеевны Киенко. Девица сия, согласно бумаге, проживает в городе Александровске на площади Тараса Шевченко, по Круговой улице, обитая временно в располагающейся в доме Сандлера квартире супругов Левит. Обращаясь же с прошением к Его Превосходительству Господину Екатеринославскому Губернатору, вышеупомянутая Киенко имеет, по её словам, честь осмелиться изложить свои текущие злоключения, жалобы на ужасно дурное к ней отношение со стороны упомянутых в прошении лиц и слезно умолять о защите.
     Дескать, утверждала Киенко, с шестого марта сего 1913 года она определилась в Александровске на службу к содержательнице дома терпимости Марии Львовне Чудновской (Малке Чудновер). Исключительно в качестве горничной. По прошествии непродолжительного времени Чудновская стала настаивать, чтобы новая горничная, помимо своих прямых обязанностей, наряду с иными девицами, стала принимать гостей для оказания услуг интимного характера. Для этой цели она познакомила её со своим подручным, Мотей Штифманом, который также начал убеждать вчерашнюю крестьянку выполнять постыдные требования хозяйки. Когда же горничная наотрез отказалась исполнять эти требования, отношение к ней хозяйки резко переменилось: вместо былой доброжелательности и заслуженной благодарности за добросовестность в работе последовали постоянные обидные придирки и отборная ругань.
     Не желая при таких условиях продолжать службу, горничная попросила расчет, но такового не получила и, по ее словам, «таковым образом будучи в большой нужде», вынуждена была продолжать работу у Чудновской. Затем, когда Киенко, вследствие нового предложения со стороны хозяйки, опять отказалась принимать гостя и уже окончательно настояла на расчете, Чудновская вместе с Штифманом жестоко избили ее до потери сознания.
     Когда же им показалось, что горничная мертва, Чудновская и Штифман под покровом ночи без жалости перебросили тело беспомощной жертвы через высокий забор в соседний двор. Лишь только благодаря тому, что подле забора была солома, указывает Киенко, она и осталась жива.
     На почти бездыханное тело в охапке соломы подле забора наткнулась проходящая мимо крестьянка Ефросинья Калюжная. Именно она дала об этом знать живущим во дворе супругам Янкелю-Гершу и Эльке Левитам. Те, в свою очередь, пригласили городового. Таким образом, избитая, но уже пришедшая к этому моменту в чувство несчастная горничная была отправлена в участок, а потом и в земскую больницу, где ей была оказана первая медицинская помощь.
     Однако, указывает Киенко, потом городовой опять отправил ее в дом терпимости к Чудновской, где та, убедительнейше уговаривая потерпевшую ее, Чудновскую, в это дело не вмешивать, а обвинять только одного Штифмана, тем не менее, положенного горничной за пять месяцев жалования так и не заплатила…
     Владимир Арсеньевич позвонил в колокольчик, спросил у вошедшего секретаря стакан чаю с сушками, откинулся в кресле и закрыл глаза. Посидел так пару минут, поморщил лоб, помассировал для профилактики мигрени подушечками пальцев виски и продолжил чтение прошения.
     Просительница, девица Анна Киенко из уездного Александровска, жаловалась на якобы имевшую место быть с месяц назад вопиющую несправедливость и чинимый по отношению к ней произвол. Вот уж, подумалось, одна из никчемных в своей сомнительности безделиц, на кои и время-то жалко тратить. Что-то наподобие французских слезливых женских романов, коими, как известно, прославилась госпожа Аврора Дюпен-Дюдеван, публикуя их под мужским псевдонимом.
     «Я долго боролась с мыслями жаловаться ли мне на Чудновскую и Штифмана или нет, – отмечала в прошении Киенко. – Но мысли о том, что в доме терпимости кроме меня остаются еще многие другие страдалицы, взяли верх, и я решила жаловаться Вашему Превосходительству только для того, чтобы спасти многие человеческие души от гибели и страданий. В виду изложенного, докладывая об этом вашему превосходительству, имею честь осмелиться почтительнейше и слезно просить сделать распоряжение о понуждении Чудновской учинить со мною расчет и уплатить мне жалование и вместе с тем обратить внимание на эту содержательницу дома терпимости, дабы избавить многих от страданий.
     При сем имею честь представить медицинское свидетельство, из которого можно видеть, как я была избита. Свидетельство это мною было предоставлено в суде, но в виду того, что долгое время не было разбора дела, я вынуждена была таковое забрать.
     Кроме того, имею честь почтительнейше просить Ваше Превосходительство распоряжение об уплате мне жалования сделать возможно скоро, ибо мне положительно не с чем жить. О последующем по сему имею честь покорнейше просить удостоить меня ответом.
Июля 24 дня 1913 года. Анна Киенко, а за неё неграмотную, по ее личной просьбе, расписался…»
     Читая подобное, подумал губернатор, несомненно, возможно было бы всерьез обеспокоиться положением вещей во вверенной ему губернии и задуматься о происходящем. Как по части творящегося в уездном Александровске беззакония, постыдной глубины падения общественной морали в целом, так и в частности – о горечи судьбы конкретной незадачливой девицы, попавшей в оборот к бесчестным и жестоким людям.
     Владимир Арсеньевич вздохнул и вновь внимательно пролистал документы. Можно было конечно обеспокоиться, если бы не заботливо и предусмотрительно приложенные к Прошению расторопным письмоводителем и заверенные печатями копии медицинского освидетельствования Градским врачом потерпевшей, отнюдь не подтверждающего её ужасных откровений. А помимо того, и оправдательного приговора в отношении Мордуха Шлёмова Штифмана, вынесенного городским судьёй 1-го участка города Александровск по существу дела о якобы имевшем место быть избиении.
     При наличии таких-то бумаг дело сие принимало совсем иной оборот.
     Впрочем, не стоит делать скоропалительные выводы. В том же уже упомянутом судебном вердикте, датированном 17 июля, говорилось о том, что приговор не окончателен и может быть обжалован в двухнедельный срок в Александровском уездном суде.
     Стало быть, решил губернатор, для полного прояснения картины происшедшего и устранения даже малейших сомнений, необходимо, отодвинув в сторону первое и скорее всего правильное видение картины события и всю абсурдность ситуации, сделать необходимые в таком случае распоряжения. А именно: направить предложение Прокурору Екатеринославского окружного суда о направлении поручения Александровскому Уездному Исправнику для проведения на месте со всей возможной объективностью дополнительного расследования по содержанию данного прошения.

Александровск. 1913 года, августа 17 дня. Дом Якубовича. Квартира Малки Чудновер
     Помощник Александровского Уездного Исправника Богословов, даром что положение имел завидное, сам в служебном кабинете засиживаться не любил и людей, по возможности, к себе не зазывал. Коли была нужда при важном расследовании опрос возможных по делу свидетелей провести, предпочитал сам к оным в гости наведаться.
     Беседу ведь завсегда легче вести в привычной для собеседника обстановке. Без напрягу да мандража, завсегда казенными стенами вызываемого. У себя дома, за столом да в степенном неторопливом разговоре по душам, иной человек, сам того не ведая, многое скажет внимательному и участливому собеседнику, чего в Присутствии, образно говоря, ни страхом, ни пыткой от него не добиться.
     Вот и сейчас, вследствие поручения от непосредственного начальника, Господина Александровского Уездного Исправника от 1-го числа текущего августа месяца за нумером 5674, основанного, в свою очередь, на предложении Господина Прокурора Екатеринославского Окружного Суда от 29 июля текущего года за нумером 1845, возникла такая потребность. При производстве расследование по содержанию прошения крестьянки Пересечанской волости Харьковской губернии и уезда, Анны Матвеевой Киенковой относительно нанесения ей побоев содержательницей дома терпимости Чудновер с неким евреев Штифманом, во время службы ее, Киенковой, у Чудновер в качестве горничной в июне месяце текущего 1913 года.
     Прежде всего, довелось отправиться на площадь Тараса Шевченко в дом Якубовича, где, как известно, квартирует, совместно с супругом Ушером Чудновером, вышеупомянутая содержательница Александровского дома терпимости мещанка местечка Шепетовка, Заславского уезда, Волынской губернии Малка Лейбовна Чудновер.
     В результате обстоятельной беседы под протокол и подпись, поставленную за неграмотную супругу Ушером Чудновером, Малка Лейбовна объяснила следующее:
     «Анна Матвеевна Киенкова действительно служила у меня при доме терпимости три раза. Первые два раза в качестве проститутки, а последний раз с 5 марта по 24 июня текущего года служила в качестве горничной, получала по 7 рублей в месяц, причём все заслуженное жалование получила от меня сполна, о чем имеются у меня её расписки. Уволена Киенкова мною за пьянство и постоянные драки со своим сожителем Штифманом, с которым она, накануне ухода от меня, так сильно подралась, что их разнимал старик, бывший при доме на дежурстве, – городовой Фёдор Матвиенко.
Как Киенкова дралась со Штифманом – я своими глазами не видела, так как в это время спала, а когда проснулась, то слышала от самого Штифмана и очевидцев драки, что Киенкова, бывши в пьяном виде, порвала на нем, Штифмане, одежду, разбила у него очки, кидала в него графином и лампой. После драки Киенкова со Штифманом как бы помирились и переночевали вместе, но на утро они, очевидно, вновь поссорились и она, Киенкова, пошла жаловаться на Штифмана в Полицию, а после принесения жалобы, пришла, получила от меня полный расчет и ушла в другой дом терпимости, содержимый еврейкой Левит, и оттуда подала Господину Городскому Судье жалобу на Штифмана, поставив меня и моих служащих свидетелями. Когда же мы на Суде все показали правду и Господин Судья оправдал Штифмана, то Киенкова озлобилась на всех нас, а в особенности почему-то на меня. И стала по научению моей конкурентки, содержательницы теперь уже закрытого второго александровского дома терпимости Левит, подавать в разные места прошения, обвиняя меня совершенно напрасно в разных преступлениях, которых даже и не было и которые выдуманы только по злобе Киенковой и научавшей ее Левит.
Бить я Киенкову никогда не била, а также и через забор не перекидывала. Да и сделать этого физически не могла, так как забор на соседний двор – очень высокий.
Принимать гостей в качестве проститутки я ее также никогда не принуждала, потому что к этому не было никакой нужды: девушек у меня в заведении всегда много очень приличных, а Киенкова почти каждый день была пьяна и в качестве горничной-то держалась лишь в силу необходимости.
На чем основана клевета Киенковой – я не знаю и объяснить того определенно не могу. Думаю, что сделано это ею, Киенковой, обязательно по научению Левит, которая сердилась на меня за то, что будто бы, благодаря конкуренции моего дома терпимости и ее дома, она, Левит, впала в большие долги и вынуждена была закрыть своё заведение».

Александровск. 1913 года, августа 17 дня. Площадь Тараса Шевченко. Дом терпимости Малки Чудновер
     Отправившись после визита в квартиру Малки Чудновер в её же дом терпимости, непосредственно на место, так сказать, происшествия, Помощник Исправника долго и доверительно общался там поочередно с экономкой, девицами заведения, кучером хозяйки и стариком-сторожем.
     Разговоры строил, следуя неким, неизвестным посторонним, но понятным лишь ему правилам, не перебивая и не одергивая собеседников, цепко подмечая и спокойную их уверенность, и согласованность или наоборот нестыковки в показаниях, и бегающие в суетливом смятении глаза, и нервические беспорядочные движения рук. Сам тоже говорил много, порой сочувственно и даже немножечко манерно, поддакивая невпопад, подхихикивая, заглядывая в глаза и хватая говорившего за руку, порой совсем по-мужицки, грубовато-простецки, буквально оглоушив собеседника неожиданным вопросом и обязуя его к необходимости ответа. Промеж дела, не отрываясь от разговоров, спросил у горничной самовар. Прихлебывал с удовольствием, тараща глаза, пыхтя и макая в горячее усы, чай из блюдца вприкуску с сахаром, дробил в пригоршне щипчиками голубоватый кусочек рафинаду и слизывал сладкую пыльцу с ладони, пространно рассуждал о переменчивой погоде и несусветной дороговизне в мясных лавках на Базарной площади.
     Тем временем картина исследуемого события постепенно обрастала необходимыми деталями, оперируя коими в рассуждении от частного к общему, как известно, и отыскивается, в конце концов, ключ к разгадке любой, даже неразрешимой на первый взгляд, загадки.
     Во-первых, мещанка города Могилева Нама Хая Моисеева Кленперт, служащая экономкой в доме терпимости Чудновер, подтвердив в общих чертах слова хозяйки, добавила, что кроме ссоры со Штифманом всё описанное в прошении Киенковой неправда и написано ею бессознательно по научению Левит с целью только очернить Чудновер, которую вышеупомянутая Левит считает виновницей того, что у неё не пошло дело и впоследствие недостатка средств ей пришлось закрыть заведение и выехать из Александровска.
     Далее крестьянка села Кроповки Ивайской волости, Новгородсиверского уезда, Черниговской губернии Мария Яковлева Лизунова, 22 лет отроду, и крестьянка села Осипово, Бабрицкой волости, Балтского уезда, Каменец-Подольской губернии Наталья Пантелеймоновна Буницкая, 23 лет – обе проститутки дома терпимости Чудновер, добавили к сказанному, что вся жалоба Киенковой есть сплошная ложь. И что когда Киенкова дралась со Штифманом, Чудновер даже и не было. И что деньги в окончательный расчет за свою службу она получала прилюдно, в присутствии всех девиц.
     Кроме того, слова девиц заведения подтвердил мещанин города Рыльска Курской губернии Иван Дмитриевич Поздняков, 40 лет, служащий кучером у Чудновер. Он добавил, что ни вечером, ни утром во время драк Киенковой со Штифманом Чудновер поблизости не было; что никто ее через забор не перекидывал, и что деньги Киенкова получила сполна, чему он, Поздняков, и был свидетелем по той причине, что по просьбе неграмотной Киенковой писал от её имени расписки.
     Множество деталей к описанию существа произошедшего добавила мещанка городка Каменец-Подольска Христина Кивчирюк. Эта разбитная девица 24 лет от роду, ещё одна проститутка в доме терпимости Чудновер, показала, что знает Анну Киенкову очень хорошо, так как «она мне, Кивчирюк, большая подруга по службе в доме терпимости». Но в последний раз, сообщила Кивчирюк, Киенкова служила у Чудновер в качестве горничной месяца четыре и была уволена со службы 24 июня текущего 1913 года за пьянство и драку со своим сожителем Штифманом. Что послужило причиной последней драки неизвестно, но ссоры между ними происходили часто. Случались эти ссоры из-за того, что Киенкова ревновала сожителя ко всем девицам и почти постоянно устраивала ему скандалы. Вечером 23 июня Киенкова была изрядно выпимши. Когда к ней явился Штифман, то она набросилась на него и стала ругать площадными словами. Когда же Штифман стал отталкивать ее, то начала его бить. Порвала на нем всю одежду, разбила очки и кинула в него лампой.
     «Мы уговаривали Штифмана, – показала Кивчирюк, – во избежание скандала как-нибудь успокоить Киенкову, что он и сделал. Они как будто помирились, но утром между ними опять что-то произошло, и когда Штифман ушёл, то Киенкова бросилась жаловаться на него в Полицию. После она подала жалобу Господину Городскому Судье, поставив свидетелями меня, хозяйку, нашу экономку и других девиц. Когда мы все объяснили в суде, как было дело, то судья оправдал Штифмана, почему Киенкова и перенесла свой гнев на нас, и по совету содержательницы 2-го дома терпимости Левит подала прошения во все места и клеветно на нашу хозяйку Чудновер. Никто Киенкову в заведении Чудновер не бил, кроме Штифмана, которого она изводила своими скандалами. Через забор ни ночью, ни утром не перекидывал, и на чем основано в этом отношении заявление – мне не известно. Никаких принуждений Киенковой принимать гостей не было, да этого и не могло быть, потому что Киенкова уже служила у Чудновер в качестве проститутки и за пьянство была удалена, и она всегда добивалась этой службы. Но ее не брали, а держали для уборки комнат и мытья полов. Жалование же она получила всё сполна под расписку в книге, и заявление о неполучении совершенно бессознательно».
     Сторож заведения Федор Матвиенко, человек свой, служилый, городовой первой части, показал, что то, как дрались Киенкова с Штифманом, своими глазами не видел, но видел, что Киенкова была в тот вечер сильно пьяна и наскакивала с кулаками на Штифмана. Что до избиения Киенковой и бросания оной через забор, то жалоб от якобы пострадавшей ни на Штифмана, ни на Чудновер ему не поступало.

Александровск. 1913 года, августа 17 дня. Площадь Тараса Шевченко. Квартиры Мордуха Штифмана и Нисона Сандлера
     После визита в дом терпимости Помощник Исправника, тяжко вздыхая на ходу и непрерывно утирая платком текущие по лицу ручейки пота, вызванные чрезмерным обилием выпитого в заведении Чудновер чаю, отправлся далее в соответствии со своим планом. На квартиру Мордуха Шлёмова Штифмана, мещанина местечка Поддобрянск, Гомельского уезда Могилёвской губернии, 24-х лет, что проживал тут же, неподалеку, на площади Тараса Шевченко. Допросив же со всей возможной обстоятельностью и напускной строгостью этого субтильного жидка, который, к слову сказать, и не поймешь в коем качестве пребывал в данном деле, будучи то ли обидчиком потерпевшей, то ли ее жертвой, Помощник Исправника со слов Штифмана и при его же личной подписи записал для протокола следующее:
     «Я, Мордух Штифман, действительно находился некоторое время в любовной связи с крестьянкой Анной Киенковой. И когда я стал вследствие её постоянного пьянства и буйства от неё по возможности отдаляться, то она начала делать мне всякого рода скандалы. Причем, 23 июня текущего года она порвала на мне одежду, разбила очки и кидала в меня лампой с керосином, почему я и объявил, что прекращаю с ней знакомство. Она, услышав это, пошла на меня жаловаться в Полицию, а после подала на меня жалобу Городскому Судье на побои. А когда я был оправдан, то она стала подавать жалобы везде о нанесении ей побой мною, но чтобы жалобы вызывали интерес, она приплела к этому делу ни в чем не виновную содержательницу дома терпимости Чудновер. Заявляю откровенно: никто Киенкову не бил, и избилась она в пьяном виде сама. И в отношении неполучения денег она написала неправильно, так как своё жалование она забрала у хозяйки ещё ранее срока»
     Завершив допрос Штифмана, Помощник Исправника посчитал за крайне необходимое вернуться к дому терпимости Чудновер и снять дополнительно показания с весьма важного свидетеля произошедшего, хозяина соседствующего с местом происшествия домовладения, мещанина города Екатеринослава Нисона Ицкова Сандлера.
     Попервах Сандлер лишь повторял уже известное, с чужих слов, заявляя, что как дралась крестьянка Анна Киенкова со своим сожителем Штифманом он своими глазами не видел. Что лишь слышал от очевидцев, как Киенкова, бывши в нетрезвом виде, бросалась на Штифмана, рвала на нём одежду и била его, а утром, когда Штифман заявил ей, что вследствие её постоянного пьянства и буйства он желает прекратить с ней всякое знакомство, она, Киенкова, стала на него жаловаться.
     Однако, его дальнейшие личные показания были весьма значимы для установления истины:
     «Никто ее через забор ко мне во двор не кидал, и побой на её теле не было, так как она в утро, следующее за ссорой, была у меня в лавке и ничего про побои не говорила и была, по-видимому, совершенно здорова. На чем основана жалоба Киенковой я не знаю, но думаю, что сделала она это безо всяких оснований, по совету содержащей в моем доме второй дом терпимости Левит, с целью сделать неприятность Малке Чудновер, с которой Левит была в ссоре».

Александровск. 1913 года, вечер августа 17 дня. Первая полицейская часть
     С последним на текущий момент из списка свидетелей лицом, способным, соответственно составленному загодя мысленному представлению Помощника Исправника, сообщить ему что-либо существенное по данному делу, городовым Пименом Савченко, встретиться удалось лишь к вечеру в родных полицейских стенах.
     Пимен Еремеевич для протокола показал следующее:
     «Так что день не помню точно и какое именно время, но приблизительно во второй половине июня текущего года я вел из части под арест в Полицейское Управление одного человека, задержанного за кражу. И во время пути на Базарной площади встретил известную мне за проститутку Анну Киенкову в сильно нетрезвом виде, которая со слезами рассказала мне, что её сильно побил еврей Штифман. Я предложил ей отправиться в больницу, что она и сделала, но в больнице у неё никаких побоев не было обнаружено и вследствие её просьбы только помазали йодом одно место на боку, после чего она вышла из больницы и попросила меня подъехать с ней в дом терпимости и установить личность ее обидевшего. Я не знал, что при доме терпимости был на дежурстве городовой Матвиенко, отправился с нею, где и узнал с очевидностью, что ее, Киенкову, никто не бил, а она сама била своего любовника еврея Штифмана. Я сейчас же ушел в часть и что там дальше было, не знаю. Но слышал, что она после подавала на Штифмана жалобу господину Городскому Судье. На Чудновер она мне никаких жалоб не заявляла».
     Сняв эти показания и присовокупив их к предыдущим, собранным за день, Помощник Исправника тут же не медля приступил к составлению Протокола для предоставления оного начальству. Тщательно и максимально подробно (известно ведь – чем объемнее папка собранных документов по делу да солиднее выглядит любая бумага, поданная на рассмотрение начальству, тем доброжелательнее начальство оценивает труды исполнителя!) изложив на пяти полных листах писчей бумаги показания всех опрошенных, он посчитал работу законченной. Тщательно перечитал написанное, удовлетворенно хмыкнул. Потом задумчиво почесал большим пальцем правой руки, на которую во время написания опирал голову, правый же висок, и добавил ко всему вышеизложенному ещё несколько строчек. Лишь один абзац:
     «Не обнаружив более лиц, могущих дать какие-либо существенные показания по содержанию прошения Киенковой и за полным выяснением обстоятельств дела, помощник Исправника постановил: на изложенном закончить настоящий протокол и таковой предоставить по принадлежности».
     Ещё раз одобрительно хмыкнул и размашисто подписался в самом низу листа. Красиво подписался, с вычурной завитушкой на завершающей фамилию «ер»:
     «Помощник Александровского Уездного Исправника И. БогослововЪ»