Трое холодной осенью

                Трое холодной осенью.   

              "Даже самой звёздной ночью, если не светит луна, в лесу темно."


- "Мы оказались в сумрачном лесу", и лес этот состоял из недомолвок, ошибок, заблуждений и конфликтов, из непонимания и недоверия.
 Однако, оглядевшись, я понял, что мы просто сидим на холодной скамейке в сквере у Балтийского вокзала, спиной к набережной Обводного канала...
 Рядом сидел Опр, как всегда вальяжный, ироничный и настроенный критически.
- И как тебе это? - поинтересовался он, поведя рукой в направлении вокзала.
 Громадное здание, будто колышущееся в пластах надвигающихся сумерек, тонуло в сумраке и безмолвии. Не видно было ни одного человека, ни лучика, ни отблеска света. Тяжёлые деревянные двери, закрывающие вход в вестибюль метро, не шевелились.
- Не знаю. Наверное, нам это предуготовано, и тогда обсуждать здесь нечего, надо принять, больше ничего. А ты доволен?
- Чувство удовлетворения обманчиво, временно, и анализу не поддаётся, слишком много факторов, формирующих его. Но я доволен тем, что могло быть гораздо хуже. А этот вариант подаёт какие-то надежды на перспективы. Может быть, даже заманчивые... Хотя, это пустые измышления, больше ничего.
- Ты всегда выискивал перспетивы. Ты всегда старался быть на гребне волны. Но встаёт вопрос - это дало тебе что-нибудь?
- Материально? Ты знаешь, что я не коплю, я всё трачу.
- Это я знаю. Удовлетворение твоих потребностей стоит слишком дорого, а увеличить капитал тебе не позволяет недостаток образования и отсутствие серьёзных связей.
- Но я жил полной жизнью, без страха смотрел в завтрашний день.
- Значит, ты вполне удовлетворён своей жизнью. - Это не был вопрос.

 ***

 Мы шли по набережной Обводного канала, несмотря на пронзительный холодный ветер, дующий от залива, вода канала была неподвижной, свинцово-ледяной, и я поднял воротник. Опр насмешливо глянул на меня, спрятал саркастичную улыбку.
- Что?
- Экзистенциализм всегда был твоей слабой стороной.
- ?
- Ты поднял воротник. Зачем? Ты следуешь жизненному опыту и не хочешь признавать, что он уже бесполезен. Но ты подчиняешься ему, потому что об этом говорит и опыт всего человечества.
- Не вижу ничего смешного. Мы, это наши привычки.
- И опять ты цитируешь, но это цитата давно не существующего человека. К тому-же перевранная. Положиться на действительные ощущения слишком субъективно...
 Он затравленно оглянулся на геометрические плоскости домов, образующие стороны каньона, по дну которого протекал канал.
- Мы - одни?
- Ты спрашиваешь про... Нима? Разве твои чувства ничего не говорят тебе?
- Я так упорно гнал эти чувства... понимаешь, единство, оно заставляет подчиняться, лишает оригинальной индивидуальности, подавляет. Боюсь, никаких чувств уже давно не осталось.
- Конечно, они мешали тебе делать твою жизнь. Для тебя ведь это единственная ценность. А о его чувствах ты когда-нибудь думал?
- Перестань. Он давно загнал себя в щель условностей, сам построил свою систему ценностей. Они меня никак не касались, не интересовали.
- Как и ценности общества.
- Просто условности, - отмахнулся Опр. - Его путь упирался в никуда, не имея реально определённой цели. Что его ждало в результате? Общее почитание? Деньги? Ты прекрасно понимаешь, что этого достигали только избранные, его-же ждал только серый труд, далёкий от творческого. В конце концов он пришёл-бы к осознанию бессмысленности всего, бесполезности и ненужности того, что по молодости он идеализировал, чему поклонялся. Это был-бы страшный крах его идеалов и всего смысла жизни.
- И ты убил его.
 Опр долго молчал, глядя под ноги, на брусчатку тротуара. Я не надеялся, что открыл ему страшную истину, но может быть какие-то эмоции, чувства?
- Интересно, - вдруг задумчиво сказал он. - Надолго нам хватит обуви? Вряд-ли здесь действуют обувные магазины...
- В самом деле, - пробормотал я, поражённый неожиданным выбором нового предмета, занявшего его разум. - Но кто тебе помешает войти в любой магазин и взять всё, что тебе нужно? Вот только сомневаюсь, что тебе что-либо понадобится.
- Ты прав, - заметил он, остановившись, похоже, что мои слова обратили его внимание на аспект, о котором он не задумывался, и на который только что сам открыл мне глаза. После этого я заметил, что он несколько раз останавливал взгляд на тёмных витринах, мимо которых мы проходили, и что-то пытался понять.
- Но кто и зачем создал всё это великолепие, совершенно не функциональное? Чья извращённая фантазия поместила здесь всё это изобилие?
- Может быть, столь уважаемый тобой экзистенциолизм?
- Думаешь, мы и есть авторы всего этого?
- А ты сомневаешься? Я считаю, что это есть представление нашего подсознания о необходимости привычного бытия, хотя-бы его видимости.
- Видимость, - с сомнением проговорил он. - Что толку в видимости? Если только тяга к комфорту. Но погода стоит мерзкая, можно было вообразить что-то более привлекательное...
- Пляжей Акапулько нам, видимо, ожидать не приходится, - с ехидным сочувствием констатировал я. И он заметил мой сарказм.
- Конечно, природа иногда не хочет подстраиваться под наши представления! Недоработка Бога.

 ***

- Это не совсем то, что я себе представлял. Конечно, я не ожидал райских кущей, но - ничего?
- Каждый имеет то, что он заслужил своей жизнью. Ним тоже думал об этом в другом ракурсе.
- При чём здесь этот идеалист! - раздражённо отозвался Опр. - Уж он-то вряд-ли вообще смотрел на это рационалистически, вероятно, представлял ряды формул, описывающих квантовые флюктуации. Но в реальности это оказалось... слишком иррационально. Он никогда не был реалистом! Вот парадокс нашей жизни, недосягаемое возводится в ранг истины и становится основой мировоззрения... Научного мировоззрения! А сами истины вызывают скрытый страх, и старательно обходятся стороной, стыдливо не замечаемые. Мне всегда было странно это лицемерие. Только потому, что истины не могут быть описаны нашей наукой, их сделали религией и исключили из катехизиса природы! Как странно было наблюдать потуги Нима втиснуть мир в колбы физики и математики...
- И поэтому он заслужил смерти?
- К чему теперь рассуждать об этом? Ведь его нет? - он странно посмотрел в мою сторону. - Иногда мне кажется, что ты что-то скрываешь, какое-то знание, о котором я могу только догадываться.
- Но ты хотя-бы можешь понять и принять, что ты и есть причина смерти Нима, и причина моего отказа от жизни? От твоей жизни, которая и сделала меня тем, чем я стал, и чем стал ты.
- К чему теперь эти разговоры? Меня всегда бесил этот кастрат. Кстати, а где ты сам был и что делал в те времена? Почему ты отстранился и не поддержал его в трудные времена, если тебе так дороги его принципы? - Опр перешёл в наступление, он стоял, расставив ноги, и в упор смотрел на меня. - Ты помнишь его крах в личной жизни? Эта простушка Бека просто в ужасе бежала, узнав о его отказе от борьбы за королевскую стипендию. Что ты тогда думал?
- Я думал, почему ты всё это устроил. Ведь ты виноват в этом, признайся. Это ты устроил эскападу в деканате и оскорбил всю профессуру?... А "простушка Бека", если ты помнишь, окончила жизнь в воде залива.
- А что? - развязно спросил Орп. - Было-бы забавно, если-бы мы встретили её... В действительности я просто пытался показать Ниму некоторые привлекательные стороны другой жизни, о которой он не хотел знать...
- И устроил ночной загул по пляжам...
- Это был восхитительно! Сам Ним вспоминал потом об этом со смаком!
- Когда становился тобой? Незадолго до смерти... он вспоминал Беку, и следы веревки на её шее во время опознания в морге, ведь родных у неё не было.

 ***

- А ведь так было не всегда. И ты порой исчезал неизвестно куда, и Ним вдруг оживал, осознав это, ты просто не имел значения и не имел влияния. Тогда было весело, исчезали проблемы, обозначался круг настоящих друзей, появлялись темы и надежды, вырисовывались перспективы и надежды. Жизнь крутилась и имела смысл. Настоящий смысл! А потом снова появлялся ты, - мы стояли на Измайловском мосту, не решаясь выбрать направление, они все были равноценны, и все не имели цели.
- И что было в результате, - настойчиво напомнил Опр. - Что было в результате? Усталость от тупой работы, понимание бесперспективности, крушение надежд, ненужность тем и самой работы. И так было всегда. Уходили друзья, они обрастали семьями. Тускнела любовь... Ты сам знаешь всё это. Девушка вдруг оказывалась тупой и меркантильной, начальники становились бюрократическими ослами, не способными принять ничего нового, потому что это могло разрушить карьеру и требовало риска проявить инициативу. Проза жизни и безденежье. Вот жизнь, не стоящая того, чтобы её прожить. Конечно, Ним всегда был бессеребренником и презирал меркантильность, но нормальной жизни не может быть без денег... Да и душа требовала отдыха, перезагрузки...
- И наступало твоё время, ты снова праздновал победу...
- Такова правда жизни. А я просто хотел жить, я не абсурдист.

 ***

- Здесь на углу, перед сквером кофейня. Посидим? Утомляет низкое небо и пустой ветер. Неприкаянность.
- Как-же, помню! Уютно, но патриархально. Буколлистические пейзажи по стенам, столешницы под мрамор, металлические плетёные стулья. Что-ж...
 Застеклённая дверь с металлическими фонарями по сторонам оказалась незапертой, и мы вошли. Звякнул колокольчик, но не вызвал никаких действий. Было пусто и тихо, как и должно было быть. Впрочем, здесь всегда было пусто, посетителей никогда много не было, этот район не считался туристическим, а местные жители предпочитали пить кофе дома. Только в рабочие дни по утрам, перед началом и в конце рабочего дня помещение оживлялось, да в обеденные часы наблюдался наплыв из офиса районной администрации, в их столовой цены для простых служащих были куда выше, а качество блюд ниже, по прейскуранту.
 Мы уселись за столик у окна, ближе к двери, без всяких причин, мы никого не ждали, и знали, что по тротуару мимо окна никто не пройдёт.
- Предсказуемость, вот главная беда общества. Всё было за долгую историю, менялись только декорации. Но и в рутинности бытия появлялись безумцы, пытавшиеся что-то потрясти и сдвинуть. Здесь этого ждать не приходится, вечность незыблема, - Опр потёр руки и оглянулся на стойку, будто ожидая обслуживания.
- Это хорошая почва для переосмысления.
- Я предпочёл-бы одиночную камеру.
- Вот где точно нет основ для новостей.
- Зато там есть надежда. На революцию, на землетрясение, на метеорит...
- Смена декораций.
- Но и здесь мы существуем в декорациях, только они стали нашим миром. Кстати, о декорациях, мы постоянно создаём их, и уже они делают нас. Это не "бытие определяет сознание", ибо здесь происходит взаимовлияние. Ничего не вспоминается?
- Я как раз хотел спросить об этом. Уничтожение Нима, оно случилось спонтанно, или это было осмысленное действо?
- Это была жизнь. Мы просто живём, соответственно своему образу, и жизнь строим по своему подобию. Только иногда мы строим себя по чужому подобию. Я делал себя сам, ты это знаешь, и тебе это не нравилось. Ним об этом вообще не думал, он плыл по течению своей реки. Но реки меняются и заставляют нас приспосабливаться к своему характеру. Его река была вся в порогах, то постоянно менялась, то текла по равнине, и тогда наступало успокоение, стабильность. Но потом течение срывалось в пропасть. Может быть ему это надоело? Тебе никогда не нравилась моя сущность, я тебя не осуждаю, каждому своё. Но я жил стабильно, иногда делая остановки, иногда ускоряясь, но никогда не менял течения, только скорость. Может быть Ним в конце концов понял, что ему нужно, и сделал выбор. В сущности, он мне мешал, пытаясь подчинить, но этим он мешал и себе, да и тебе тоже. И он вошёл в другую реку. Был-ли это акт отчаяния? Он устал? Разуверился? Я об этом не думал, мне был важен только результат. Вообще, это не мой стиль - задумываться и сомневаться.
- Да, я это понял. Ты победил. Но заодно ты уничтожил и Нима и меня.
- Ты главный администратор, и это было твоё решение, твой выбор.
- Да, выбор... Но я стоял перед необходимостью. Я не мог жить тобой, твоей жизнью, не отказавшись от себя.
- Необходимость не есть неизбежность. Ты сделал выбор, но мог выбрать альтернативу.
- То, что ты называешь альтернативой, это простое предательство.
- Кого ты предал-бы? Память Нима? Но его нет, и ему всё-равно. Себя? А ты знаешь себя? И разве я не неотъемлемая часть тебя? И, отказавшись от меня, остался-бы ты собой? Ты отлично понимал это, и незаживающие разрезы на запястье тому свидетельство. Оставаться собой - это стоит дорого.

 ***

 Мы долго шли, не уставая. В общем-то я никогда не уставал бродить по городу, белой ночью напролёт, по островам, по Адмиралтейскому, Васильевскому. Город не надоедал и не утомлял. Как и сейчас. Время у нас было, очень много. Не замечая его, мы дошли до Средней Рогатки и остановились у начала широкого асфальтового русла Пулковского шоссе. Странно, но и здесь было то же свинцовое низкое небо и ледяной поток воздуха, и мы инстинктивно отворачивались от него.
- Интересно, будь у нас желание, могли-бы мы покинуть Город? Взять, и просто пойти по Пулковскому туда, где небо становится землёй?
- Думаю, это не получится. Выйти за Город - это приключение. А приключение, это неопределённость. Здесь-же всё определено. И границы всех возможностей тоже. Отправившись на юг, в конце концов, думаю, мы попадём куда-нибудь в Девяткино, на северные границы. На круги своя.

 ***

- Ладно, давай пока передохнём, - холодно улыбнувшись, сказал Опр. - У нас впереди вечность, чтобы испортить её.
 И где-то в глубине души шевельнулся и горько вздохнул Ним, он перестал существовать уже давно и кое-что знал об этом.
 Но скоро и Опр оставил меня, отправившись туда-же, где пребывал Ним, в небытие. Потому что всё, что было, перестало иметь значение. Я остался наедине с собой.

         "Когда в душе хохочет зверь,
          Уходишь ты, захлопнув дверь."