Завет воеводы

Аудиоверсия: https://youtu.be/w1Qei1mRfio

Удары в тяжёлую металическую дверь выбивали из тела уставшего воина последние силы. Хранитель Добра понимал – долго сдержать осаждавших не удасться. Поляки с остервенением рвались в крепостную башню – последний оплот непокорных защитников Смоленска. Горстка стрельцов отчаянно отстреливалась от нескончаемых волн войска Сигизмунда, подавлявших последние очаги сопротивления в крепости. Поляков было слишком много – падение города было вопросом времени.
– Пищаль сюда! – воскликнул дьяк, схватив из окровавленных рук защитника ружьё, и прильнул к бойнице. Знаменосец в прицеле – выстрел! Крылатый гусар схватился за пробитый доспех и, покачнувшись, рухнул на землю. Красно-белое знамя утонуло в зелёной траве.
– Добромир! – голос воеводы заставил Хранителя Добра отпрянуть от бойницы и обернуться назад. Шеин был похож на ходячего мертвеца: впалые щёки, мешки под глазами, дрожащие руки, залитые кровью доспехи – от облика храброго военачальника бросало в дрожь. – Приведи Петра Ивановича!
– Его отрезали при отступлении, – ответил наш герой, высунувшись в бойницу и поразив метким выстрелом польского копейщика. Тут же шальная пуля прошлась по правой щеке. Жгучая боль заструилась по нервам. – А! Вот же зараза… Не получится привести его. Мы сами не в лучшем положении…
Михаил Борисович смолк. Тяжело вздохнув, он отвел Добромира в сторону и сказал:
– Добрыня, выслушай меня. Ты нам город два года удержать помог, от ляхов проклятых Москву защитить. Увязли они здесь надолго, да прорвались-таки, черти окаянные! Одна просьба у меня к тебе осталась.
– Михаил Борисович, рано ещё до последних просьб… – улыбнулся Хранитель Добра. – Нам ещё жить и жить!
– Не до шуток мне сейчас, Добрыня, – Шеин был предельно серьёзен. – Если они сюда прорвутся, моих родных не пощадят. Город долго не выстоит – проиграли мы эту битву. И не выстоит Русь, покуда народ на ратный бой не подымется. Беги в Москву, Добрыня, беги со всех ног и народ по пути собирай. Не дай нам пропасть зря! Останови Смуту!

                ***
Снова этот кошмар… Дракон открыл глаза. В покинутом сарае выл сухой осенний ветер. Вокруг не было ни одной живой души – лишь шорох крылышек снегирей нарушал осеннюю безмятежность. До Новгорода оставалось всего несколько километров, но почему-то именно они и были самыми тяжёлыми для Хранителя Добра. Нет, не из-за непроходимых дебрей и разбойников, в последнее время заполонивших дороги. Страх неудачи – вот что так отталкивало дракона от нетронутого северного города.
Тяжело вздохнув, он встал с соломенной подстилки, размял шею и посмотрел в сторону лежавших на полу избушки доспехов. Много сражений и бесчисленных попыток остановить хаос повидали они: на крепкой стальной кирасе не осталось живого места; на кольчуге виделась запёкшаяся кровь ещё с осады Смоленска. Какой теперь был в них смысл? Поражения, поражения, поражения – бесконечные череды неудач терзали душу дракона, словно чёрные когти ненасытного сокола.
– Подвёл я Вас, Михаил Борисович… – прошептал дракон, выйдя из покосившегося дома.
– И что же ты теперь будешь делать, добрый молодец? – донёсся откуда-то ехидный голос. – Ну конечно, конечно, снова пытаться спасти этот чёртов мир…
– Не до тебя сейчас… – дракон закрыл глаза. Тут же из тени дома проявилась его точная копия. Сверкнув тёмной чешуёй и окинув Хранителя Добра светом ярко-жёлтых глаз, сущность продолжила:
– Конечно не до меня. У тебя же такое важное дело! А знаешь, вполне себе достойное занятие. Самоедство в этой ситуации – лучший выход!
Дракон промолчал.
– А мне это, знаешь ли, на руку, – продолжила сущность. – Глядишь так и добьюсь своего: будешь зверем по лесам летать, на живность охотиться, а всё остальное – это так, мелочи. Ну подумаешь Тейнорус будет на костях пировать: на западе такая заварушка намечается, что Великое Переселение просто сказкой покажется. Как же ты  избавишь от Смуты сердца людей, если в твоём до сих пор горит её пламя…
Дракон вздрогнул. Вспомнил он тот страшный момент, что его душу терзал долгие годы. Рим… Сколько веков прошло с тех пор, не счесть, а лицо той девушки до сих пор терзало рассудок… Ведь тогда ярость затмила разум, нарушил он обещание, тысячи лет назад данное. Хотел было Хранитель Добра возразить, да не нашлось слов. Сущность загадочно улыбнулась, откланялась и скрылась в темноте развалин. Дракон вновь остался один. Он покосился на доспехи.
– Сначала ты затуманил разум Ивана Васильевича и заставил убить своего собственного сына, – дракон принял человеческий облик, подошёл к доспехам и надел тяжёлую металлическую кольчугу, – потом Дмитрия загубил. Какая глупость – малокровие… – он затянул кожаный ремень и повесил на него ножны с мечом, сразившим османа в битве за Константинополь. – Стравил между собой бояр, морил голодом людей… – тяжёлый шлем медленно опустился на голову. – Умертвил Годунова, привёл Отрепьева, пролил кровь Шуйских, Бельских, Глинских, Романовых… А теперь хочешь окончательно стереть то, что строилось веками? Вновь утопить ни в чём не повинных людей в крови? – ярко-красный плащ упал на плечи. Дракон подошёл к разрушенной стене дома и посмотрел сквозь просвет в сторону Новгорода. – Я выполню завет, воевода. В этом моё предназначение!
С этими словами защитник слабых и отчаявшихся принял свой истинный облик и, взметнувшись в небо, устремился навстречу древнему городу, где решалась судьба русских земель.

                ***
– Да что ж это такое делается, а, Порфирий? – воскликнул купец, остановившись возле стола и тяжело вздохнув. – Трубецкой с Заруцким, конечно, молодцы, казаков понабрали храбрых да только просчитались они малость. Ну что это было, в самом-то деле? Пересобачились между собой, как дворняги подзаборные… Вот сидят теперь, кукуют возле стен!
– Да как же мы, да против ляхов с такой горсткой… – засомневался тысяцкий. – Поймите, Кузьма Минич, у них там не мальчишки в гарнизоне сидят. Там ляхов гусары крылатые да наёмники шведские. Куда мы против них?
– Эх, прав ты, Порфирий, прав как никогда – без опытного воеводы нам разве что перед детинцем танцевать Сигизмунду на потеху… – Минин потупили взгляд в стол. – Что ж делать-то, а?
– Чу, Кузьма Минич, чего это народ на улице оживился? – внезапно встрепенулся тысяцкий, подойди к окну избушки. – Чай не приехал ли кто?
Все тут же смолкли и прислушались к гвалту на улице. Из домов на площадь начал стягиваться народ, следуя зову соседей и знакомых. Минин не мешкая подбежал к окну и выглянул на улицу: ворота были настежь открыты, а возле ворот стоял какой-то муж в кольчуге и старом, доселе невиданном шлеме. Незнакомец что-то твердил и пытался протиснуться сквозь ряды зевак. 
– Вот разгильдяи-то, а! Черти драные! – огрызнулся Кузьма Минич. Он нахмурился, в глазах вспыхнул гнев. – Ну держитесь… Сейчас как полетят клочки по закоулочкам!
Земский староста прокашлялся, надел кафтан и стремглав вылетел из дома. С крыльца открывался вид на вечевую площадь, где столпился оживлённый народ. Все от мала до велика наблюдали за вошедшим в город воином в кольчуге и ярко-красном плаще. Из-за крепкого шлема глаз и лица воина видно не было, поэтому определить личность незнакомца купец не смог. Подозрительно покосившись на него, Минин поднял руку вверх. Народ на площади тут же стих.
– Приветствую тебя, странник! – громогласно начал Минин, слегка растерянно оглядываясь по сторонам. – Кто ты и откуда будешь?
– Чего это они, интересно, так все всполошились? – прошептал тысяцкий. – Похоже что-то важное твердить начал.
– Не вели казнить, староста, да вели слово молвить, – с почтением поприветствовал Минина незнакомец. – Я держу путь из Смоленска, от воеводы Шеина.
Толпа ахнула. Люди оживились, перешёптывания переросли в гвалт. Кузьма Минич, слегка опешив от такой вести, совладал с собой и с лёгкой дрожью в голосе воскликнул:
– Врёшь, собака! Быть такого не может!
– Вот тебе раз… – прошептал тысяцкий, почесав затылок. – А чем докажешь?
– Нет у меня ни грамот, ни указов с собой, Кузьма Минич, – ответил Хранитель Добра. Минин оторопел от удивления: «Откуда он моё имя прознал?», – но скажу, что был я с воеводой до конца, пока он не сказал мне скорее народ собирать, дабы землю русскую от ворога чёрного спасти! Слишком долго враг нашу землю терзает и… я наказ воеводы исполнить поклялся, чтобы подвиг его не был напрасным.
Толпа засуетилась. Минин нахмурился, надоверчиво посмотрел на Хранителя Добра и, прислушавшись к советам тысяцкого и сотского, сказал:
– И что за наказ у тебя, воин? – поинтересовался Минин. – И как величать тебя, скажи на милость? 
– Добромир, – ответил дракон. – Позволь, Кузьма Минич, слово перед народом держать!
– Добро, – кивнул Минин, отойдя в сторону и принявшись наблюдать за непрошеным гостем. Добромир поклонился и направился в сторону крыльца, звеня кольчугой. Он чувствовал на себе взгляд десятков потрясенных глаз ошеломленных горожан, смотревших на гостя, как на живое воплощение святого, как воскресшего из мёртвых Христа, как апостола, нёсшего просветление. Облокотившись на деревянные перила, дракон окинул взглядом собравшуюся на площади толпу. Все замерли в ожидании его слов. Как давно он не видел столько полных надежды глаз перед собой… В памяти замелькали события трёхсотлетней давности: вспомнил наш герой, как стоял он так перед народом в Москве, как стекались на его зов дружины со всех городов русских, стяги святых на ветру развевая. Как собрался народ воедино, чтобы супостату дать отпор. В тот день он сполна исполнил свой долг. Теперь пришла пора исполнить его ещё раз.
– Братцы! Доблестный люд новгородский! Я пришёл к вам из далёкого Смоленска, что первым встретил орды ляхов на пути к Москве. Воевода Шеин приказал нам стоять насмерть, до последнего вздоха терзать орды супостатов, покуда силы будут в наших сердцах! Мы бились дни и ночи, не знали сна, я видел, как горстка молодцев, уставших, вымотанных, выбившихся из сил богатырей, отбивает одну за одной громадные волны ляхов, как разбиваются о стены крепости всё новые и новые приступы. В последний день, когда Смоленск наводнили шляхтичи, когда, казалось, город пал, мы с Михаилом Борисовичем схоронились в башне. Мы упорно били проклятых ворогов, но силы были слишком неравны. На закате дня, Шеин сказал мне: «Собирай народ, Добромир! Останови Смуту!» Прошёл вот уже год, как пал тот славный город, но дух его защитников сегодня здесь, среди нас, в каждом из вас! Воля воеводы не должна пропасть даром! Сегодня я смотрю на вас и вижу сильных духом, свободных, полных отваги людей, не в силах терпеть того, что творят на земле вашей ляхи! Так встаньте же, народ честной, под общие стяги, как встали когда-то предки ваши, чтобы землю от татар защитить! Я прошу вас пойти за собой, пробудить в душе смелость, доблесть и мужество, как когда-то пробудили ваши предки на поле Куликовом. Чтобы вы в эти дни доказали врагу, что Отечество ваше – священно, что земля эта – ваша, что Русь не падёт под напором невзгод, потому что её защищает столь славный народ! Вы пойдёте за нами, люд новгородский?
– Пойдём, Добромир! – огласил площадь дружный хор. – Защитим землю-матушку! Смерть проклятым ляхам!
И ощутил в тот момент дракон давно забытую радость, будто душа его в миг запорхала. Вспомнил он тот день, когда в Коломне войско со всех земель собиралось, чтобы монголам проклятым отпор дружный дать. Как его речь зажгла огонь в сердцах народа. Наблюдая за ликующим народом, Хранитель Добра не заметил, как подле него встал протопоп городской – Савва, сразу же принявшийся раздувать пожар народной войны, призывая ликующий народ встать за веру. Минин, стоявший неподалёку, улыбнулся и сказал:
– Ну и даёшь же ты, Добромир! Язык у тебя хорошо подвешен – ничего не скажешь. Одарил тебя господь даром красноречия!
– Да полно Вам, Кузьма Минич, – усмехнулся Хранитель Добра. – Это так – пустяки. Нужна конкретика. Теперь Ваш черёд.
Минин кивнул. Подняв руки вверх, староста заставил толпу, уже рвавшуюся собираться в поход, смолкнуть.
– Люди! Захотим помочь московскому государству, так не жалеть нам имения своего, не жалеть ничего, – голос Минина пронёсся по опустевшим теремам Новогорода, – дворы продавать, жён и детей закладывать, бить челом тому, кто бы вступился за истинную православную веру и был у нас начальником.
И послушал тогда Кузьму Минича люд честной, стал быстро всё своё имущество на благо народное жертвовать: кто животин своих отдавал, кто оружием помогал, кто дома закладывать начал, кто доспехи свои ратные надевать побежал. Превратился в тот день город в кипящий муравейник. Проснулась в тот день отвага народная, единство всеобщее озарила бел свет. Добромир и Минин гордо наблюдали за тем, как вооружаются посадские люди, как в единый кулак собирается неслыханная сила, способная изгнать супостатов с русской земли.
– Это, конечно, хорошо, Добромир, – засомневался Минин. – Да кто ж поведёт-то всех? Я делом ратным не владею да и воевода из меня, как из дуралея писарь.
– Знаю я одного воеводу, – загадочно промолвил наш герой. – Твёрд он духом, решителен, смел. С Ляпнуовым ещё сражался. Отдыхает он сейчас, как народ поговаривает, в Юрино.
– И что – толковый? – заинтересовался Минин.
– Толковый, – улыбнулся Хранитель Добра. – К нему мы и наведаемся.
Он посмотрел на колокольню. Звонарь отчаянно звонил в колокол, и звон колокола того пробирался в каждый дом, в каждый терем, в каждый храм, что в Новгороде стоял. И понял в тот момент дракон, что в чёрной пелене неудач начал проблёскиваться тонкий лучик надежды. Но пировать ещё было рано – главное сражение было ещё впереди.

***
Мостовая… Повсюду осколки зданий и силуэты безжизненных тел в туниках, окропленные тёмной кровью. Она заполняет широкие щели, уходя куда-то вдаль по изуродованным улицам пылающего города. Блёклый свет солнца пробивается сквозь смрад и дым пожаров, закрывая собор Святой Софии. Турки-сельджуки безжалостно уничтожают всё сопротивление на своём пути, не щадя ни женщин, ни детей. Ромеи бьются до последнего: звенят мечи, щиты сотрясают удары палиц и шамширов, ощетинившиеся ряды копий сдерживают стремительный вихрь атак янычар, – но силы слишком не равны. Всё редеют шеренги византийцев, тают на глазах силы отважных, напирают турки, но вгрызаются в землю отважные воины, тщетно пытаясь сохранить крошечный осколок великой империи.
Пронзив холодным клинком тело башибузука, Хранитель Добра заметил в сражающейся толпе фигуру всадника. С трудом опознал он в нём императора Константина – не было на нём ни драгоценностей, ни короны имперской. Лишь залитый кровью шлем с крестом выделял его на фоне остальных защитников. Вот сразил он одного османа, за ним – другого. Нет уж сил биться у Константина – надо помочь. Выстрелив из выхваченного у турка пистолета в пехотинца, наш герой ринулся прорубать дорогу к императору. На теле ноют раны. Уже троих сразил в ожесточенной битве дракон. Видит он, как окружают Константина, как ополчились на него янычары. Несколько шагов остаётся до спасительного вмешательства. Один рывок – и император спасён. Но не успел наш герой нанести удар клинком, как резкая, жгучая боль пронзила бедро. Дракон закричал. Ладонь ощутила хлынувшие потоки крови. Секунда промедления, и неудача вновь постигнет его. Найдя в себе силы, он медленно встал на ноги и посмотрел вперёд. Сердце на мгновение замерло, стук эхом раздался в голове. Голову пронзил холод отчаяния. На глаза опустился туман. Император стоял, схватившись в предсмертной агонии за окровавленный шамшир. На долю секунды дракон уловил обречённый взгляд Константина. С его губ успело соскочить лишь имя: «Добромир…»
– Добромир! – голос Пожарского вывел дракона из омута воспоминаний. Хранитель Добра встрепенулся и посмотрел на князя. Тот лишь улыбнулся и продолжил разговор: – Что-то ты хмур сегодня больно. Уже сколько привалов было, так ты всем такие истории рассказывал, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Отчего ж пригорюнился ты?
– Да устал я, Дмитрий Иванович, – вздохнул дракон, осадив коня, поравнявшись с воеводой. – Устал я от всех этих бед, что на своём веку пережил. И преследуют меня только кошмары о моих неудачах и злоключениях. Столько людей на моих руках умирало, а я не успевал им помочь…
– Наслышан я о твоих похождениях, Добромир, – закивал Пожарский. – Как ты с Трубецким и Заруцким народ собирал, как Ляпунова казаков на бой ратный звал. Рассказал мне всё Минин.
– Когда он успел? – удивился Хранитель Добра.
– Да когда в Ярославле стояли. Чтоб ночи бессонные скрасить да душу излить, стали были да небыли друг другу рассказывать. Вот Кузьма Минич и проговорился. И откуда ты только такой взялся? Не зря тебя Шеин при себе держал, ой не зря.
В ответ дракон усмехнулся и отвёл взгляд в сторону. 
– Так ты, говоришь, знаешь, куда царевич исчез? – сменил тему разговора князь, наблюдая за проходящим отрядом стрельцов. – Что ж ты раньше-то никому не сказал? Может хоть сейчас поведаешь?
– История эта довольно мрачная, Дмитрий Иванович, – ответил дракон. – Я тогда в Угличе был, Василисе пообещал за её сыном присмотреть. Мы тешились вовсю, играли, я ему свистульки делал из дерева. Малец во мне души не чаял. Да и я его очень любил. Так вот… Предложил он мне в ножички поиграть, ребят дворовых позвал. Играли мы до поры до времени, пока вдруг перед очередным броском я заметил, что Дима как-то странно колеблется. Будто сам не в себе: глаза стеклянные, весь дрожит, а рука с ножичком застыла прямо за головой. Сначала подумал, целится. Эта оплошность обошлась мне очень дорого… – наш герой тяжело вздохнул. – Когда Василиса тщетно пыталась помочь мальчику, я увидел его… Он был в тёмном балахоне с красным плащом. Стоял за избёнкой. Он шептал что-то себе под нос. Понял я, что он это – знаком я с колдовством этого чародея. Я уж было хотел кинуться за ним, но тут выбежала Мария Фёдоровна и накинулась на Василису. Еле успокоил… А дальше… Крики, слёзы, следствие, допросы. А опосля такая свистопляска началась, что и говорить страшно…
– Так выходит Битяговский не при чём был… – задумался Пожарский. – Что ж ты не рассказал ничего?
– Я пытался. Мне не поверили, хоть и доверяли мне сильно, – потупил взгляд дракон. – Искали мы того чародея долго, но безрезультатно – как сквозь землю провалился. Так и порешили, что умер «играя в тычки».
– И где ж тот чародей сейчас? – с опаской спросил князь.
– Я не знаю, Дмитрий Иванович, – пожал плечами дракон. – Но чувствую, что он где-то рядом. И попытается помешать нам любой ценой.
– Москва! Москва! – раздался голос из головы колонны. Ополченцы приободрились. Заслышав приближающийся топот копыт лошади, Пожарский и Добромир встрепенулись и посмотрели в сторону шума. К ним мчался Кузьма Минич, чтобы лично доложить хорошую новость. Достигнув князя и Добромира, Минин радостно воскликнул:
– Дмитрий Иванович, Москва! Скоро подойдём уже.
– Где Иван Андреевич? – спросил Пожарский, озираясь по сторонам. – Послать за ним!
– Уже здесь, – ответил прискакавший князь Хованский, осадив резвого гнедого скакуна. – Что прикажешь делать, воевода?
– Иван Андреевич, опыта у тебя с Добромиром на нас всех хватит, – строго рассудил Дмитрий Иванович. – Вам и воинов строить. Бери под начало Большой полк. Добромир.
– Да, Дмитрий Иванович? – Хранитель Добра внимательно посмотрел на Пожарского.
– Ты после того, как Иваном Андреевичем воинов построишь ко мне загляни. Нам вместе с Кузьмой Миничем кое-что обсудить надо.
– Будет сделано, воевода, – кивнул дракон.
– Эх, братцы! – воскликнул Минин, развернув коня навстречу колонне стрельцов. – Чай уже Москва скоро! Веселей! Погоним скоро ляхов восвояси метлой поганой! Ай да вперёд!
– С нами Бог! – ответила толпа ополченцев и прибавила шаг. Хранитель Добра улыбнулся. Он чувствовал в каждом из проходивших мимо воинов кипящую в жилах отвагу и решительность, уверенность в победе над любым врагом. Развернув коня, дракон помчался во главу колонны, чтобы разведать обстановку. Снег под лошадью метался в крошечных вихрях, опаляя кафтаны стрельцов и ополченцев морозным холодом. Промчав колонны, наш герой пришпорил коня и вскочил на холм. С него ему открылся вид на величественную столицу: белокаменные башни возвышались над холодной зеленовласой равниной, над могучими стенами виднелись золотые маковки церквей, оконченные блестящими на свете солнца крестами. Именно такой запомнил Москву Хранитель Добра в день отъезда. Но что-то не так было в этом облике: польские знамёна развевались над мощными зубцами стен и башен, дразня дракона, напоминая о прошлых неудачах.
Но помнил Хранитель Добра завет воеводы. Помнил он слова Шеина в последний день обороны Смоленска. Ещё раз бросив взгляд на польские знамёна, защитник слабых и отчаявшихся пришпорил коня и ринулся в авангард войска, уже заходившего на позиции. До главного сражения оставались считанные часы.

                ***
На позициях осаждавших царила гнетущая тишина. Остатки казаков и стрельцы в ярко-красных мундирах мирно беседовали о насущных делах, стараясь скрасить нервное ожидание предстоящего кровавого боя. Хранитель Добра прошёл мимо ополченцев, поднялся на небольшой редут с окопавшейся пушкой и посмотрел на Арбатские ворота, что были по правую руку. На башнях вовсю суетились польские стрелки. Рассвет уже проливал свои мягкие красочные лучи на колышущиеся травы Девичьего поля. Тысячам воинов предстояло пролить кровь здесь во имя будущего Отчизны. Белый город был отличной оборонительной позицией, и Хранитель Добра это понимал. Однако блокированный гарнизон поляков мало что мог противопоставить огромному войску ополченцев, своими силами справится с огромным войском крошечной группировке справится было практически невозможно. Один решающий штурм мог решить исход этой битвы.
Дракон знал, что Тейнорус будет стараться во что бы то ни стало помешать ему, поэтому ждал его появления в любой момент. Он мог быть кем угодно, начиная от простого пехотинца, заканчивая пушкарём или крылатым гусаром. Эта мысль не давала ему покоя: желание расквитаться с ненавистным врагом переполняла израненную душу.
– Ну что, Добромир, как видишь, недолго ляхам потчевать осталось! – знакомый голос вынудил Хранителя Добра обернуться. Позади, держа в руке длинную саблю в ножнах, стоял князь Пожарский. – Долго они не продержатся.
– Так-то оно так, князь, гарнизон небольшой, – кивнул Хранитель Добра, – да вот только не вся это рать несметная…
– Что правда, то правда… – вздохнул князь. – Если б только други от нас не отвернулись…
– Заруцкий сам избрал свою судьбу, Дмитрий Иванович,  – успокоил Пожарского Добромир. – Бог ему судья будет. Сейчас не это главное. Скоро Белый город брать будем, а там уж не до этих забот будет. Главное – выстоять.
– Что верно, то верно, – согласился воевода, не отрывая глаз от вожделенной цели. – Светает… – задумчиво сказал Хранитель Добра и обратил взор на горизонт. – Вы уверены, что Ходкевич пойдёт по Смоленской дороге? Там ли ждать его?
– А где же ещё, Добромир? – усмехнулся Пожарский. – Ему от Новодевичьего монастыря до нас – рукой подать. Только выйдет – мы вперед не пойдём. Ждать будем. У гетмана кавалерия ого-го какая, затопчут и не заметят, коль в наступление пойдём. Гусары-то у него знатные, с крылышками, как у ангелов.
– Только нравы у них совсем не ангельские, – усмехнулся дракон. Князь подхватил реакцию приближенного.
– Ох, Добрыня, по тебе и не скажешь, что ты тот ещё скоморох, – Пожарский положил руку витязю на плечо. – Это хорошо, что настрой не теряешь. В такое-то время.
– Ведь было чуть не потерял, Дмитрий Иванович, – признался Добромир. – Я дал слабину. И чуть было не проиграл главный бой в своей жизни.
– Мы каждый день бьёмся, Добромир, – поведал князь. – Я, Минин, каждый, кто стоит здесь, вместе с нами. Да, мы ошибаемся. Один Бог никогда не ошибается. На то мы и рабы его. Но каждая ошибка – это опыт, знания, которые делают нас сильнее.
Разговор прервал крик дозорного: «Идут!» Все тут же всполошились и начали готовиться к битве. Пушкари схватили пальники, насыпали порох и затолкали ядра в орудия. Стрельцы быстро заняли позиции и взяли наизготовку мушкеты. Наступило напряжённое молчание. Лишь ветер нарушал тишину, колыша луговые травы. Напряжение было на пределе. Добромир был спокоен. Это была не первая битва, в которой ему довелось сражаться. Он знал, что в тот день прольётся много крови. Не ведал он, выживет ли сам, какую судьбу уготовили ему высшие силы. Но дракон твёрдо решил биться до конца, до последнего вздоха. Как бился много раз в сотнях, тысячах сражений.
Вскоре вдалеке показались цепи гетмана. Ходкевич не поскупился на войско: на позиции защитников двигались тумены белокрылых гусаров в сияющих доспехах; за ними чеканили шаг стройные колонны пикинёров; мушкетёры с ружьями наперевес шли позади вместе с грохочущими лафетами орудиями. Осаждавшие услышали, как гарнизон Китай-города радостно поприветствовал долгожданное подкрепление. По рядам поползли испуганные перешёптывания.
– Красиво идут, черти… – огрызнулся князь. – Гетман хотел было, как царь, в город въехать. Сейчас мы ему-то зубы пообломаем… – Пожарский встал во весь рост, поднял саблю и громко прокричал: – Ну, братцы! Семи смертям не бывать, а одной не миновать! Зададим жару клятым ляхам, чтоб духу их здесь больше не было!
Все, как один, поддержали князя громогласным кличем. Забурлила в их жилах отвага великая, пробудилась в их сердцах кровь героев отважных, что святую землю от врага защищали, собралась в то мгновение сила, что никому сломить не дано было. Добромир вспомнил, как сам произносил такие речи, как вселял отвагу и мужество в сердца людей, как вставали они на защиту всего, что было им дорого. Сам Хранитель Добра воспрянул от таких речей. Он повернулся в сторону вражеского войска и собрался с духом – впереди был тяжёлый бой. Нужно было во что бы то ни стало не пустить поляков в Арбатские ворота. Иначе всё – пиши пропало. Добромир вытащил из ножен меч и обратил взор на цепи польского войска. Враги медлить не стали – перед порядками выехал гусар на вороном коне. Белоснежные крылья за спиной повиновались лёгкому мановению ветра, серебристые доспехи блестели на ярком свете солнца. Напряжённое ожидание сводило с ума… Артиллеристы Ходкевича уже зарядили пушки. Мушкетёры приготовились смести залпом порядки защитников. Секунды кажутся вечностью… Текут они, как масло… ;– Огня! – разорвала дневную благодать команда. Засверкали вспышки на холме. Рявкнули пушки. Дым заволок позиции. Хранитель Добра тут же бросился к валу. Он повалил стрельца и закрыл его телом. Смертельный град обрушился на головы ополченцев. Ядра рвались, словно маленькие Везувии. В небо полетели ошмётки земли. Кровь полилась по земляному валу. Ядра кромсали в щепки стены деревянного града. Вопли раненых огласили укрепления. Заржали кони от испуга. Всё в миг превратилось в сущий ад. Окровавленные трупы устлали сырую землю, струйки крови засочились меж травинок. Когда обстрел прекратился, Добромир стряхнул с себя комья земли и осмотрелся по сторонам. Жуткая картина открылась его взору: повсюду была кровь, стрельцы хватались за разорванные животы и истошно вопили от нестерпимой боли; то тут, то там на земле валялись оторванные руки, ноги и головы; на искорёженных лафетах лежали обезображенные тела пушкарей. Кровавое месиво… Оно могло напугать любого. Хранитель Добра видел такое тысячи раз, и всё никак не мог привыкнуть к ужасам, что встречались ему на пути. Но не время было поддаваться панике – люди нуждались в помощи. Дракон бросился помогать раненым. Первым на глаза попался стрелец. Он держался за живот. Он корчился от нестерпимой боли, кровь алыми потоками струилась по земле. Хранитель Добра тут же подбежал к нему и приложил ладонь к рваной ране. Каково же было удивление пушкаря, когда из неё полился яркий белый свет, в миг залечивший смертельную рану. Он хотел было отблагодарить спасителя, как вдруг позицию накрыл ещё один обстрел. Добромир прижал бедолагу к земле и закрыл голову руками. Комья земли падали на спину. Оглушительный грохот терзал слух. Не вставать! Не поднимать головы! Вскоре обстрел прекратился. Дракон тут же вскочил и бросил взгляд на пушкаря.
– Жив? – выпалил он.
– Добро, – радостно закивал отрок. Хранитель Добра осмотрелся. Повсюду лежали убитые, воины оттаскивали обезображенные трупы. Закружился вихрь воспоминаний… Константинополь… Всего два века назад. Кошмар вновь повторяется…
– Добромир! – донёсся до дракона знакомый голос. Дракон обернулся. Перед ним стоял князь Хованский. Его было не узнать. Лицо воеводы было скрыто кровью и копотью. Он сжимал в руке саблю. Князь быстро подбежал к герою и помог ему встать: – Как ты, Добрыня? Не ранен?
– Я в порядке, Иван Андреевич, – успокоил князя Хранитель Добра. – Что с пушками?
– Побили пушки, Добромир, – с досадой ответил князь. – Да не все. Палить ещё можем, но не сразу.
Разговор прервал рёв горна. Хованский и Добромир тут же бросились к краю вала. На позиции уже вовсю мчались крылатые гусары с пиками наперевес. Ситуация становилась всё отчаяннее. Пушкари были бессильны против такой лавины. Стрельцы уже поставили мушкеты на бердыши и приготовились стрелять.  Единственный выход – встретить их ответным натиском.
– Иван Андреевич, – попросил князя Добромир, – останьтесь со стрельцами. Дадите залп, как только я скомандую.
– Что ты задумал? – спросил Хованский.
– Надо не дать ляхам подойти к пушкам, – объяснил Хранитель Добра. – Останемся без артиллерии – туго будет. Мы встретим их в поле. Подпустим их поближе, мы в стороны, тут-то вы по ним и вдарите. Они думают, что числом нас одолеют. Вот тут-то мы им зубы-то пообломаем!
– На том и порешили, – кивнул князь. – А ну, братцы, седлай коней! Встретим погань в чистом поле!
Всадники в мгновение приняли приказ и ринулись к коням. Они в спешке запрыгнули на лошадей и взяли поводья.
– Вас поведёт Добромир, – наказал князь. – Я доверяю ему, как брату. Он славный воин. Бейтесь все, как он.
– Мы пойдём за тобой, Добромир! – поднял вверх саблю грузный бородатый ополченец. – Смерть ляхам треклятым!
Все остальные поддержали его. Добромир улыбнулся и запрыгнул на коня. Он взял поводья в левую руку, заткнул два пистоля за пояс и спрятал саблю в ножны. Успокоив вороного жеребца, Хранитель Добра выехал вперёд и посмотрел на своих ратников. В каждом из них бился ключ отваги и доблести, решимости святой от ворогов проклятых родной дом защитить.
– Послушайте же меня, люди русские! – начал Добромир. – Предстоит нам сеча страшная, и не ведомо мне, кого пощадит, а кто живота своего лишится. Всем нам страшно, братцы. И мне страшно. Но помните, что не за свою шкуру вы сражаетесь сегодня! Вороги треклятые стоят пред Москвой, престол хотят взять, земли наши, жён наших и детей поработить удумали. Воевода дал мне завет, что я выполнить должен. Слишком долго Смута терзала Русь-матушку. Татар били, половцев били, хазар били, так что ж ляхам-то каким-то жару не зададим? Погоним их, чтоб пятки сверкали! – Добромир поднял саблю. Всадники ответили тем же и издали громогласный клич. И полон был клич тот отваги и смелости. И громким он был, словно труба иерихонская. Заглушил он топот копыт и грохот мушкетов. Хранитель Добра воскликнул: – За мной, братцы! В бой!
Он схватил поводья и припустил коня. Вороной жеребец стремглав понёсся вперёд. Быстрее ветра, быстрее света нёсся он вперёд, навстречу жару битвы. И понеслись за ним остальные всадники, ратники воинства святого, что от ворогов землю родную желали спасти, и сам свет, казалось, ласкал их знамёна, что на благодати солнца блестели. Топот копыт заглушал всё вокруг. Всё ближе и ближе к друг другу две лавины. Вот-вот сойдутся они, схлестнутся в неравном бою. Вдруг чуткий слух Добромира заглушил страшный грохот. Чёрные столпы вспенились со всех сторон – со стен ударили пушки поляков. Заржали кони, попадали ратники с лошадей, кровью своей траву орошая. Но тщетны были попытки повернуть всадников Хованского. Не дрогнули ополченцы. Тридцать шагов… Двадцать шагов… Десять шагов… Вот-вот сблизятся два воинства! Видит Добромир – несётся на него гусар с саблей наперевес. Из глотки его донёсся воинственный крик!
И вот – столкнулись две рати! Схлестнулись ляхи да русичи в сече страшной, в сече лютой! Налетела сталь на сталь. Кровь хлынула на землю выжженную. Заржали кони. Острые пики вонзились в плоть. Крики, стоны, хрипы огласили пространство вокруг. Добромир увидел впереди всадника. Лях замахнулся палашом и приготовился нанести удар. Его лицо искривилось от гнева. Шляхтич замахнулся. Добромир подставил саблю. Лязг! Искры полетели на землю. Схлестнулись в битве два воина. Танцуют сабли в их руках. Удар снизу! Блок! Удар сверху! Блок! Лязг! Лязг! Звон стали сводит с ума! Горит ярость в глазах гусара! Но не отступает Добромир – и не думает он отступать! Вокруг шум, лязг, налетает, звеня, сталь на сталь, залпы пистолей вспыхивают то тут, то там. Гусар рассвирепел и что есть мочи обрушил страшный удар на Добромира. Тот лишь успел подставить саблю и чуть не свалился. Времени нет! Сейчас! Добромир размахнулся и рассёк гусару лицо. От удара шлем слетел с головы. Лях завопил и схватился за рваную рану. Не долго думая, дракон срубил ему голову. Кровь брызнула на лицо. Бездыханное тело упало на землю. Не успел дракон отдышаться, как шляхтич напал сзади. Удар сабли  прошёл по касательной. Жгучая боль охватила спину. Дракон закричал и тут же ударил наотмашь. Лях заблокировал удар. Вновь завязалась сеча! Превозмогает боль Добромир, бьётся, как медведь. Пот застилает глаза… Боль сковывает тело… Удар! Лязг! Удар! Лязг! Открылся лях! Сабля вонзилась в плоть! Тот выронил саблю и тут же поник. Добромир кинулся было на другого ляха, как вдруг его потащили вниз. Спина почувствовала удар. Он увернулся от удара копья, быстро вскочил и мощным ударом отсёк руку шляхтичу. Тот завопил и упал ниц, обливаясь кровью. Ярость обуяла дракона. Удар за ударом, удар за ударом наносит он, превращает в кровавое месиво каждого, кто посмел встать у него на пути. Жар битвы сводит с ума. Выстрелы… Лязги… Крики… Хрипы… Кровь сочится алыми струйками. От трупов уже некуда ступить. Глаза застилает дым. Бьются поляки, бьются ополченцы. Кипит бой, бурлит сражение! Дракон проткнул саблей очередного гусара и вдруг услышал крик сзади. Он со скоростью ястреба выхватил пистоль. Разворот! Цель! Выстрел! Сквозь дым Добромир увидел, как гусар схватился за грудь и упал, обливаясь кровью. Лошадь помчалась дальше. И вновь продолжается страшная сеча. Залпы пушек со стен крушили порядки ополченцев. Из гарнизона Ходкевичу поспешили на помощь: Чертольские ворота отворились, и оттуда на всех порах понеслись крылатые гусары. За ними стройными рядами вышли пикинёры. Но попытка отбросить войско Пожарского провалилась: им наперерез тут же кинулись пешие ратники. И вновь вспыхнула яростью сеча страшная! И вновь полились реки крови по полям златовласым! Стоны и крики, лязги и залпы разорвали пространство. Прошло всего несколько часов, а кажется дракону, что бой идёт вечность. Добромир проткнул саблей очередного шляхтича, повалил его на землю, как вдруг увидел всадника, который мчался прочь от жара битвы. «За подкреплением припустил!» – подумал дракон. – «Ну уж нет! От меня не уйдёшь!»
Нельзя было терять ни минуты. Хранитель Добра сбросил убитого всадника, и вскочил на коня.
– Добромир, ты куда? – окликнул героя Минин. Хранитель Добра остановился и обернулся. Кузьма Минич сидел на коне, держа в руках окровавленную саблю. Его всадники мчались за поляками, отступавшими к стану гетмана Ходкевича.
– За гонцом, Кузьма Минич! – объяснил Добромир. – Надо остановить его, пока на помощь не позвал!
– Вот ироды! – разозлился Минин. – Скачи, Добрыня! А я до стана гетмана прогуляюсь. Мы как появились, как начали бить, они как припустили! Только пятки сверкали!
– Добро, Кузьма Минич! Берегите себя! – воскликнул отважный герой. С боем пробившись сквозь толпу, дракон пришпорил жеребца и помчался на всех порах за беглецом. Не жалеет скакуна Добромир. Всё мчится и мчится вперёд, нагоняя гонца. От этого зависит весь исход битвы! Вдруг там на выручку идёт ещё один отряд? Уже далеко поле битвы, еле слышны уже крики и выстрелы, а Добромир всё не думает останавливаться. Топот копыт… Воин уже пересёк опушку. Догнать! Догнать! Успеть перехватить, пока не стало слишком поздно!
Всадник вскоре скрылся в лесу. Дракон незамедлительно последовал за ним. Дорога была ухабистой. Конь устал – Добромир чувствовал это. Но надо было во что бы то ни стало поймать негодяя! Ведь тогда всё коту под хвост! Скачет и скачет Добромир вперёд, всё сгущается тьма в непроглядной чаще, вот уже почти поймал. Он повернул влево за всадником и тут же остолбенел: на дороге стояла лошадь, всадника и след простыл. Дракон почувствовал что-то неладное. Вокруг царила мёртвая тишина. Даже грохот битвы, казалось, растворился в небытии. Дракон вытащил меч. «Засада…» – подумал он. Но не успел Добромир приготовиться к схватке, как вдруг неведомая сила выбила его из седла.
Спина ощутила сильный удар. Дыхание перехватило. Хранитель Добра быстро оклемался, вскочил на ноги и огляделся по сторонам. Где он? Что это за место? Впрочем, это было не важно. Нужно было скорее догнать гонца. Дракон было помчался по следу, как вдруг у широкого дуба заметил до смерти перепуганного юнца. Кольчуга ему была великовата, шапка свисала набекрень. Добромир узнал его – это был тот самый гонец. Мальчишка дрожал, как осиновый лист. Он сжимал в руках саблю и полными ужаса глазами таращился на преследователя. Но Добромир понимал – не от него у гонца дрожали коленки. Он чувствовал присутствие своего давнего врага.
– Выходи, Тейнорус! – воскликнул дракон. – Я знаю, что ты здесь!
– А-а-а, рыбак рыбака видит издалека! – раздался чей-то смех. – Признаю, признаю, раскусил ты меня. Хотя чему удивляться-то – твои чувства развиты гораздо лучше, чем мои.
Из-за дерева вышел бородатый отшельник в ярко-красном балахоне с посохом в руке. Дракон тут же узнал его. Старик почесал длинную тёмную бороду, усмехнулся, снял шляпу и поклонился:
– Здравы буде, Ваше Благодетельство! Чего ж Вы так бедного мальчика напугали? Негоже, однако, бессмертному над смертным потешаться…
– Кто бы говорил… – проворчал дракон.
– Как всё серьёзно, – расхохотался Тейнорус. – Яблочко от яблони, как говорится, недалеко падает.
Дракон впал в ступор.
– Я вижу, ты в замешательстве, – продолжил маг и подошёл поближе. – Неудивительно…
– К чему ты клонишь? – спросил Хранитель Добра.
– Да так, ни к чему, – пожал плечами маг. Он что-то прошептал на ухо мальчишке. Дракон заметил, как с его лица исчезли крупицы страха. Поляк выхватил пистолет и выстрелил в дракона. Дракон почувствовал жгучую боль и схватился за живот. Капельки крови оросили влажную землю. Хранитель Добра почувствовал, как по руке струится тёплая кровь. В душе зажглась первобытная ярость. Поляк в ужасе смотрел, как из спины воина появились широкие синие крылья, как вместо ног показались широкие когтистые лапы, как вместо кожи заблестела ультрамариновая чешуя, как огромный хвост вспенил снег и мощным ударом снёс трухлявый ствол дерева. Как только на него уставились наполненные яростью ультрамариновые змеиные глаза, а пасть чудовища оскалилась острыми клыками, поляк остолбенел от ужаса. Он только и успел выхватить саблю из ножен, как дракон в миг сократил расстояние и впечатал гонца в дерево. Дракон схватил его за горло и посмотрел прямо в глаза. Чувство превосходства обуяло его с ног до головы. Теперь он решал судьбу этого наглого юнца, что попытался поднять на него руку.
– Ого! Вот это мне нравится! – засмеялся маг и зааплодировал. – Какие неподдельные эмоции! Ну а теперь время для финала! Ты уже столько людей поубивал за свою жизнь, что какой-то мальчишка из польской глубинки, мечтавший о подвигах и славе, о том, как он будет защищать Отечество, вряд ли что-то изменит. Ты уже победил. Заканчивай с ним побыстрее! Это же так просто. Раз – и всё.
Дракон поднёс коготь к горлу гонца. Тот бормотал что-то несвязное и пытался вырваться из мёртвой хватки. Дракон уже поднёс коготь к сонной артерии. оставалось лишь сделать одно движение. Одно движение отделяло его от победы. Но вдруг в сердце что-то ёкнуло. Он вдруг вспомнил что-то… Вспомнил давний комшар, который терзал его все эти годы и не отпускал ни на мгновение. Один из самых страшных и жутких, который выжигал его рассудок по крупицам. 410 год… Вокруг пламя… Горит Колизей, объят пламенем вечный город… На улицах трупы, реки крови заливают мостовые. Он дерётся один. Готы окружают одинокого легионера. На золотистой чешуйчатой лорике уже нет живого места, копоть и кровь застилают её блеск. Варвары смеются, тешатся, раззадоривают одинокого воина. Он стоит один, один между ней и насильниками. Сломано копьё, раздроблен щит, поножи раздроблены в клочья. Лицо залито кровью. Лишь гнев даёт силы. Чувствует дракон, как ярость закипает в венах. Как сила бурлит, словно Везувия магма. Он защитит, он выстоит, он не даст её на поругание. Первый гот взревел и кинулся в бой. Блок! Удар! Толчок! Лезвие пробило доспех и обагрилось кровью. Варвар схватился за рану и упал, корчась в предсмертной агонии. В бой ринулись другие! Девушка испугалась и спряталась за спину. Хранитель Добра отбил один удар, затем второй, третий. Меч танцевал у него в руке. Блок! Удар! Гот захрипел, схватился за горло и упал на мостовую. Ещё один попытался пробить щит топором, но быстрая реакция свела попытку на нет. Удар наотмашь быстро успокоил варвара! Вот уже все ринулись на непокорного римлянина! Бьётся дракон, как зверь. Лязг! Лязг! Лязг! Чувствует он, как закипает внутри ярость, как разум отдаётся в руки Марса. Безумный клич раздался среди горящих развалин и криков ужаса. Режет он врагов, как умалишённый. Всё падают и падают тела ниц, сражённые его праведным гневом. Враги справа, враги слева, враги окружают его со всех сторон. Но бьётся дракон, как лев. Чувствует он – враг крадётся сзади. Дракон развернулся и с безумным воплем ударил наотмашь. Но слишком поздно он понял, что натворил… По перепачканной тунике разливалось красное пятно. Девушка задрожала и испуганно захватала воздух. Её руки обмякли. Этот взгляд… Это полный отчаяния и замешательства взгляд Хранителю Добра было не забыть никогда. Её ноги подкосились, дракон ринулся к ней, чтобы поймать. Промедление было подобно смерти! Но ему на руки купало лишь бездыханное тело. Он ничего не смог сделать. Пустой взгляд глубоких карих глаз навсегда отпечатался в его памяти. Слёзы полились по щекам легионера. Он прижал к груди мёртвое тело и взвыл от нестерпимой боли. Казалось, душу на части разрывали тысячи голодных волков. Хранитель Добра издал отчаянный вопль. Крик скорби и отчаяния пронёсся по объятому пламенем Риму. Дракон остался один. Наедине со своим внутренним демоном.
Добромир вновь оказался в лесу. Перед ним стоял до смерти перепуганный юнец. Он закрыл глаза и приготовился к смерти. Гонец шептал про себя какую-то молитву. Дракон задумался. Слёзы полились из ярких ультрамариновых глаз. Нет! Сегодня демон не вырвется наружу! Он убрал лапу от горла гонца и посмотрел ему прямо в глаза. Тот в ужасе прижался к дереву и боялся пошевелиться. Дракон всё понял. Юнец даже не знал, что было в письме.
– Ну, чего же ты ждёшь? – усмехнулся Тейнорус. – Давай уже.
Дракон потянулся лапой к поляку. Тот зажмурился от страха и приготовился расставаться с жизнью. Видит он – когти уже почти коснулись его лица. Смерть дышит в спину… Но к его удивлению никакой расправы не последовало. Дракон молча взял свиток и задумчиво повертел его в лапах. Он усмехнулся и разорвал его на мелкие ошмётки. В этом сражении он победил. Тейнорус постарался скрыть своё восхищение, но у него это плохо получилось. «Всё-таки он другой…» – подумал маг и еле заметно улыбнулся.
– Что ж, эта победа за Вами, Ваше Благодетельство, – уважительно сказал маг. – Как бы я ни ненавидел Вас, должен признать – Вы достойный противник. До скорой встречи.
С этими словами маг исчез. Дракон задумался. Он понял, что совершенно не знает своего врага. Ему ещё предстояло разобраться в этой жестокой и загадочной душе. Не успел он как следует поразмыслить над произошедшим, как вдруг до его ушей донёсся громогласный, полный радости клич. Дракон встрепенулся и принял облик Добромира. Скорее – нужно было спешить! Добромир бросил взгляд на гусара. Тот в недоумении таращился на него и пытался понять, что произошло. Поляк не нашёл ничего лучше, чем перекреститься. Дракон улыбнулся. Сколько раз он уже видел такую реакцию. Хранитель Добра пожал плечами и повёл пленника в сторону поля.

                ***
Сеча закончилась только к ночи. Войска поляков понесли тяжёлые потери. Гетман Ходкевич дал приказ отступить и решил дождаться подкреплений, чтобы на следующий день смести войска непокорных ополченцев. Но удача отвернулась от него. Гонец так и не доехал до места, помощь гетману не пришла. Пожарский и Минин не замедлили воспользоваться шансом, перегруппировали войска и к вечеру повели ополченцев в бой.
Хранитель Добра и пленный гусар долго шли по глубокому снегу и вышли из леса только на следующий день. Услышав звуки выстрелов, Добромир прибавил шагу. Они вышли из леса на как раз в тот момент, когда пехота Пожарского стремительным натиском бросилась на штурм лагеря Ходкевича. Завязалась нешуточная сеча. Поляки пытались отбросить ополченцев ружейным и пушечным огнём, но дух ратников князя было не сломить. Они, не щадя живота своего, с наскоку бросались на штурм укреплении поляков и безжалостно рубились в схватке не на жизнь, а насмерть. Долго бились ляхи и русичи, много крови пролили они, столько, что дерево стало красным от крови, от дыма было нечем дышать, запах пороха пропитал воздух. Грохот мушкетов и пушек сотрясал небеса. Лязг сабель был слышен даже в городе. Долго бились войска. Земля стала красной от крови. Трупы устлали многострадальную землю. Добромир с замиранием сердца наблюдал за тем, как поляки с каждым разом напирают всё сильнее и сильнее, буквально выдавливая войска гетмана с позиций. Напряжение росло. Казалось, битва будет продолжаться вечно. Но всё решил натиск кавалерии. Поляк и Хранитель Добра наблюдали, как во фланг армии Ходкевича на всех порах мчатся цепи казаков с пиками и саблями наперевес. С воинственным криком они, словно могучая лавина, врубились в порядки поляков. Дрогнули воины Ходкевича, не в силах они были выстоять против такой силы. Всадники затрубили отход. Крылатые гусары и пехотинцы в спешке отступили. И вот, когда над острогом лагеря забрезжило золотистое знамя с ликом Христа, Добромир улыбнулся. Со стороны войска Пожарского раздался бурный клич восторга.
Дракон посмотрел на поляка. Тот разозлился, обречённо сорвал со спины белоснежные крылья и принялся отчаянно втаптывать их в грязь. Хранитель Добра не стал его останавливать. Он лишь смотрел на восторженных ополченцев и улыбался. Генеральное сражение победоносно завершилось. Но битва ещё не закончилась – гарнизон Китай-Города всё ещё не собирался сдаваться.
Добромира радостно встретили в лагере. Минин и Пожарский приняли его, как родного брата. Никто не знал, что произошло в том лесу, но это было и не важно. Поляки оказались в окружении, их поражение было лишь вопросом времени. После того, как остатки войска Ходкевича покинули Москву, шансов на победу у гарнизона не осталось. Через несколько дней Пожарский повёл людей на штурм, и после ожесточённого сражения над Китай-Городом забрезжило знамя. Положение осаждённых стало катастрофическим. Спасения было ждать неоткуда.
Утро пятого ноября было необычайно тихим. Добромир мирно дремал возле костра. Его душу грела мысль о том, что он смог выполнить завет воеводы и вселить отвагу в сердца тех, кто в нём нуждался больше всего. Вдруг что-то коснулось его плеча. Хранитель Добра встрепенулся и вскочил, как ошпаренный.
– Спокойно, Добромир, – возле него стоял Кузьма Минич. Дракон успокоился и быстро пришёл в себя. – Тебя Дмитрий Иванович звал. Говорят, поляки сдаются.
– Сдаются? – не поверил своим ушам Хранитель Добра. На его лице засияла  светлая, искренняя улыбка.
– Верно, – закивал Минин. – Они уже люд простой выпроваживают. Еды нет, с голоду пухнут ляхи. Говорят, даже людей уже едят, ироды!
Добромир сначала опешил, но потом вздохнул с облегчением и обнял Минина. Тот засмеялся и принял защитника слабых и отчаявшихся в свои объятия.
– Ну, полно нам тут обниматься, – сказал Кузьма Минич. – Князь уже заждался.
Хранитель Добра кивнул и заторопился за Мининым к Троицким воротам. по пути они встречали жителей города, которые без устали благодарили своих спасителей. Когда они добрались до Каменного моста, было не протолкнуться – возле ворот скопились ополченцы. Кто был на конях, кто спешился. Все ждали, пока начнёт говорить князь. Впереди стоял Дмитрий Иванович Пожарский. Чуть позади – князь Трубецкой.
– Дмитрий Иванович, – дракон протиснулся сквозь ряды ополченцев и встал подле князя. Пожарский улыбнулся и сердечно поприветствовал соратника:
– Здрав будь, Добромир! Помог ты нам знатно, спору нет. Туго бы нам пришлось, если б этот лях до своих добрался.
– Помог, чем смог, княже, – улыбнулся Хранитель Добра. – Вы уж не серчайте, что убёг с поля брани.
– Обиды не держу, – Дмитрий Иванович похлопал Добромира по плечу. – Да и чего ж обижаться-то? Главное, что погнали ляхов восвояси поганой метлой. Скатертью им дорога! Вот только эти упираются, черти! Ну хоть люд простой вывели – и то хорошо. Вот ждём, пока Будила выйдет.
Долго ждать не пришлось. Вскоре на стене показался полковник Будила в ярко-красном кафтане. Выглядел он неважно: бледное исхудалое лицо почти сливалось с белокаменными стенами.
– Будила! – олкикнул полковника Пожарский. – Ты хорошо подумал? Либо вы тут все с голоду подохнете, либо живы останетесь. Помощи вам ждать неоткуда: гетман ваш недалече, чем вчера, отсюда такого стрекоча дал, что аж пятки сверкали. Ответь мне, Будила, стоит ли это всё твоей шкуры? Выходи, Будила, обещаю – не трону! Больше предлагать не стану!
Наступило молчание. Минин и Добромир с недоумением посмотрели на Пожарского, пожали плечами и стали вслушиваться. Напряженное ожидание повисло над войском, словно Дамоклов меч. Больше всех нервничал Добромир. А если не сдадутся? А если не захотят выходить? Неужели опять сечи не миновать? Долго не отвечал Будила. Хранитель Добра хотел было поговорить с князем, как вдруг тяжёлые железные ворота дрогнули. Ополченцы тут же обнажили мечи. Стрельцы взяли наизготовку пищали. Пожарский выхватил клинок и приготовился к битве. Но как только впереди замаячил белый флаг, князь тут же успокоился и убрал кликано в ножны. Будила и Струсь понуро плелись вперёд, ловя на себе косые взгляды ополченцев. За ними ковыляли ободранные, исхудалые и уставшие защитники. Войско Пожарского разразилось восторженными криками.
– Ну, Дмитрий Иванович, – начал Минин, – вот и всё. Только вот что с ляхами-то делать?
– Ясное дело что, Кузьма Минич, – ответил князь. – Будилу давай к нам, а Струся – к Трубецкому.
– К казакам? – Минин с недоверием покосился на князя. – Ты что их смерти хочешь?
– Бог им судья, – рассудил Пожарский. – Нам сейчас надо бы думать, как мы с ляхами биться дальше будем. Они ведь ещё вернуться могут. Со Смоленском что-то делать надо… Шеина выручать.
– Да, и то правда, – закивал Кузьма Минич. Оба разговаривали и украдкой смотрели на Добромира. Тот лишь стоял и смотрел на чистое небо. Солнечный свет ласкал его кожу. Какая-то странная благодать разливалась по телу. Толпа гудела, радовалась и выпроваживала поляков из Китай-Города, крича вслед всевозможные ругательства.
На следующий день, шестого ноября, после молебны у Троице-Сергиевого монастыря, Пожарский и Трубецкой со своими войсками торжественно въехали в Москву. Народ был счастлив и встречал освободителей, как героев. Их приветствовали отовсюду: на улицах, из окон, с площадей – везде слава о славных подвигах героев народных трубила. Благодарные горожане несли хлеб да соль, угощали ополченцев гостинцами. Знамёна гордо развевались на ветру, казалось, будто сам Бог те хоругви вздымал, благодать и торжество повсюду разнося. Вскоре молва разнеслась по соседним землям. Народ потянулся в Москву, чтобы встретить победителей. Хранитель Добра ехал вместе с войском. Он принимал подарки, хлеб и соль от благодарных горожан и не мог нарадоваться. Дракон вновь вкусил, казалось, давно забытое чувство покоя. В памяти сразу замелькали торжества победы на Кельтерийских равнинах. В это самое мгновением этот самый час душа хотела петь. Но помнил Добромир завет воеводы. Помнил ещё своё обещание. Впереди была ещё было много работы. А пока он просто улыбался и смотрел, как вместе я ярким солнечным диском восходит новая эпоха спокойствия и умиротворения.

                ***
Добромир стоял на берегу Поляновки и наблюдал, как к мосту медленно приближаются польские послы. Добромир не очень любил летнюю пору: он не переносил жару, поэтому в таких случаях старался переждать где-нибудь в тени. На мосту стояли стрельцы с ружьями наперевес. Любопытный народ вышел из изб и столпился возле переправы. Послы ехали под охраной нескольких гусар, которые охраняли еле плетущихся пленников. Хранитель Добра всё думал о том, что скажет Михаилу Борисовичу. Совесть грызла его изнутри. Как только впереди показались телеги с пленными, Добромир заволновался. Он пытался разглядеть знакомые лица, но ничего не получилось: слишком много было народу, в толпе было трудно кого-то различить. Люди всё шли и шли. На одном берегу встречали русских, на другом – поляков. Вдруг Добромиру попалась на глаза телега, запряжённая молодым жеребцом. Извозчик не спеша вёл лошадь вперёд. В телеге сидел старец. В его глазах читалась радость от долгожданного возвращения на родину. Добромир решил не медлить и поспешил к телеге.
– Фёдор Никитич! – окликнул он старца. Заслышав знакомый голос, тот тут же принялся высматривать знакомого в толпе. Добромир подбежал к повозке. Филарет тут же узнал старого друга и попросил осадить коней. Извозчик остановил телегу. Филарет наклонился с повозки и сердечно обнял Хранителя Добра.
– Добромир… Ты жив! Слава Богу! – радостно воскликнул Филарет. – Как ты, Добромир?
– Всё хорошо, Фёдор Никитич, здрав буду, – ответил Добромир. – Я… Я пытался помочь, но…
– Всё хорошо, Добрыня, не переживай, – успокоил друга Романов. – Всё уже позади. Ты лучше скажи – что с сыном моим?
– Жив-здоров он, Фёдор Никитич! – ответил Хранитель Добра. Филарет тут же переменился в лице. – Он Вам царский привет шлёт и ждёт Вас в Москве!
Слёзы навернулись на глаза счастливого отца. После стольких бед лучше вестей на всём свете белом было не придумать. Филарет почувствовал, будто бы заново родился. В порыве радости он расцеловал Добромира. Тот немного засмущался, но не стал перечить. Оба вновь посмотрели друг на друга.
– Поезжайте, Фёдор Никитич, – сказал Добромир. Филарет вытер слёзы, шмыгнул носом и молча кивнул. Извозчик крикнул: «Но! Пошла, родимая!» – и телега медленно поплелась дальше.
Хранитель Добра приободрился. Встреча была настолько тёплой и сердечной, что ему хотелось петь от восторга. Но не до конца ещё наполнилась чаша счастья. Ведь не знал Добромир о судьбе друга своего, от которого вот уже восемь лет не было вестей. Толпы всё шли и шли, но сколько бы лиц не видел Хранитель Добра, не было среди них воеводы. Добромир уже потерял всякую надежду, как вдруг он пересёкся взглядом с незнакомцем. Поначалу дракон не узнал его, но тут до его ушей донёсся знакомый грубый голос:
– Добрыня!
Хранитель Добра тут же всё понял. С души упали последние оковы печали и сомнения.
– Михаил Борисыч! – радостно воскликнул Добромир и бросился навстречу воеводе. Шеин пробирался сквозь толпу, словно тогда, в Смоленске, окружённый поляками. Всё сближались и сближались они, огибая прохожих. И вот, наконец, встретились они. Воин и воевода. Поняли друг друга без слов. Радость встречи переполняла души. Долго не решались заговорить они. Слова, казалось, застряли в горле.
– С возвращением, – улыбнулся Хранитель Добра. К ярким ультрамариновым глазам подступили слёзы. Шеин тоже не смог сдержаться. Вместо слов он крепко обнял старого друга. Так и стояли они на мосту. Мимо проходил народ, словно бурный поток огибал он друзей. Дракон шмыгнул носом и посмотрел наверх. По лазурному небу плыли стайки пушистых облаков. И хотя впереди его ждали тысячи сражений, горечь потерь и утрат, ничто не могло затмить его счастье в это самое мгновение. Ведь он выполнил завет воеводы.