Поэт и Покровитель. Часть 2. Глава 9

Появление Джеймса Уриха



Я пишу это письмо, потому что хочу оставить не только в своей памяти тот день, важный не только для меня, но и для Ордена, но и в памяти многих будущих последователей нашей миссии.

Все началось в 543 году, когда Патрик пришел в Убежише, и он был ужасно хмурым. Я спросил у него, не отрывая глаз от Библии:

— Что с тобой?

От ответил:

— Ничего.

Но было в его голосе нечто темное и грозовое. Я отложил книгу, посмотрел на друга и спросил еще раз:

— И все же? Что-то случилось?

— Не знаю пока что.

Я молчал и смотрел на него, а в комнате звенела тишина, которой я ни раньше не слышал, ни после. Такая тишина бывает только перед моментами особой правды или громадных событий, неожиданных новостей или пронзительных чувств. Такая тишина всегда настораживает.

Мы молчали. Я держал закрытую книгу, а Патрик смотрел в пустоту, а потом он вздохнул и задумчиво, как будто сам только что осознал, сказал:

— У меня будет сын.

Книга упала у меня из рук, я вскочил на ноги и подошел к другу, я схватил его за плечи и с радостью целого гарнизона, только что победившего в войне, обнял его, я трес его, я тормошил его от счастья, а он был похож на тряпичную куклу, которой ничего в этом мире уже не надо.

— Патрик, это же здорово, а? — крикнул я со всей радостью моей души.

Тут я только заметил, какие стеклянные у него глаза, какие они пустые, как много в них горечи и задумчивости.

— Патрик? В чем дело? Это же хорошая новость!

— Не знаю, брат, не знаю, — сказал он.

— Что не так?

— Что я с ним делать буду? Это хорошо, что у меня сейчас есть какое-никакое прикрытие, что мы тут пока сидим тихо, но куда мне девать сына? Я даже не смогу с ним видеться, сам ведь знаешь. У меня будет сын, которого я никогда не узнаю.

— Погоди, а кто его мать? Кларисса?

Мне тогда не очень нравилась эта девушка, я никогда не верил ей до конца, но вот Патрик почему-то доверился именно ей. Они знали друг друга на тот момент уже год, Патрик даже намекал ей о нашем Ордене, но ничего прямо не говорил. Можно сказать, что он лишь прощупывал почву для будущего разговора, но вдруг он стал отцом, точнее должен был стать им.

— Да, Кларисса, а что?

— Слушай, ты ведь всегда говорил мне, что веришь ей, так? Ты всегда говорил, что она даже может стать частью Ордена, так почему бы не использовать это?

— О чем ты?

Я видел, как в глазах у Патрика загорелась крохотная, едва заметная надежда. Совсем слабый огонек, отблеск маргающей фары, что едет где-то за деревьями, скрытыми в тумане.

— Не буду тебе врать, я сам не очень ей верю, но зато я верю тебе и твоему выбору. Раз уж так вышло, что Кларисса будет его матерью, а ты всегда хотел ей рассказать об Ордене, то, может, пора рискнуть и сделать это? Может, можно как-то уговорить Клариссу воспитать из Патрика нечто большее, чем просто рацианина?

— Чтобы она вложила ему не Истины Покровителя, а... — просиял Патрик.

Ему так понравилась эта идея, что он немедленно схватил меня за плечи и начал трясти с таким счастьем в глазах, что и целая батарея солдат, победивших в войне, не смогла бы превзойти его радость. Меня едва не вырвало от такой карусели веселья. Он обнимал меня и тормошил подобно тряпичной кукле, целовал и даже подкинул в воздух, кричал мое имя и желал мне долгих лет жизни и счастья.

Я помню тот момент, я его помню.

Через несколько часов Патрик ринулся прочь из Убежища, взяв с собой деревянную коробку, набитую книгами, фотографиями и картинами. Он твердо решил рассказать обо всем Клариссе и сделать ее частью Ордена Ирис. Я все еще не верил ей, но верил другу, так что лишь молча наблюдал за тем, как он уходит в темноту, на встречу чему-то кромешному. И все же что-то внутри меня шептало: скоро будет рассвет.

Я сидел в Убежище и читал Библию, то и дело поглядывая на механические часы, которых уже не найти во всем Рациуме, всюду сейчас только плазменные и квантовые, а старых добрых кварцевых днем с огнем не сыщешь. Они громко отстукивали секунды, приближая утро. Я смотрел на них все чаще и чаще, думая, куда же подевался Патрик. По моим подсчетам он должен был вернуться. Я смотрел на шкаф, где висели наши костюмы: одного не было на месте. И меня это смущало, он уже примерно час как должен был повесить его на гвоздь, упасть в кресло и рассказать, как прошло с Клариссой, согласилась ли она выполнить нашу небольшую просьбу. Но его не было.

Я закрыл Библию, подошел к роялю, поднял крышку, нажал на Ля, закрыл крышку, подошел к приемнику, прокрутил пару раз частоты, а потом замер, когда услышал:

— Требуется подкрепление! Всем свободным Легионерам явиться к Театру! Обнаружен террорист особой опасности. Одет в белый костюм с маской! Требуется подкрепление!

Я немедленно схватил свой костюм, напялил его и ринулся прочь из Убежища. Через час бега я был около театра, но увидел лишь только то, как машина, джип, поворачивает за угол, а из его окна на меня печально смотрит избитый в кровь Патрик.

Это был последний раз, когда я видел своего друга. Его увезли в Мортиум.

Я никогда не забуду ту ночь, когда моего друга, с которым я рос, с которым я учился всему на свете, посадили в джип и увезли в пустыню, в Мортиум, в место, где нет живых. Я поклялся, что отомщу всем, кто к этому причастен, что найду их всех и убью. И плевать мне было тогда на Кодекс. Мне было плевать на заповеди, на запрет мстить. Я хотел возмездия, я готов был пролить кровь. Я жаждал этого. И, если отбросить все эти формальности, кодексы и заповеди и оставить лишь правду, я хочу всего этого и сейчас. Будь у меня шанс, встреть я на узкой тропинке Грегори Килла, я бы не думая ни секунды убил его за друга.

Моя злость кипела, но Патрика это не помогло вернуть, а жить нужно было дальше. Через три дня я вспомнил, что у него остался сын. Я вспомнил, что его теперь воспитывает Кларисса.

Тогда я вдруг испугался, встретился ли Патрик с ней, рассказал ли ей все, знает ли она теперь об Ордене, согласилась ли помочь? На меня нахлынуло цунами страха. Я вообразил себе, как Кларисса, услышав об Ордене, немедленно выбежала на улицу, как она позвала первых попавшихся бойцов, как они прибежали к ней домой, схватили Патрика, как они избили его толпою, как затолкали в джип, а потом похвалили Клариссу за ее Верность Покровителю, сели сами в машину и укатили прочь, в Мортиум, а я в это время лишь смотрел на безжизненное лицо Патрика, что виднелось в окно машины.

Кларисса предала его, так оно и есть, решил я тогда. И такая злоба охватила меня, что я надел костюм и потемками пошел прямо к ней. Нужно было узнать, что она делает с ребенком, вдалбливает ли она ему Истины Покровителя теперь. Нужно было срочно забрать Джеймса у нее, чтобы он не стал одним из миллионов. Не этого достоин сын Патрика Уриха, моего брата.

По дороге я то и дело прокручивал в голове картину, которую должен был увидеть. Я вламываюсь в дом, прохожу на второй этаж, в спальню, открываю дверь так, чтобы меня не услышала Кларисса, чтобы не прервать сеанс программирования, я смотрю за тем, как она мило шепчет Истины, как Джеймс, еще совсем маленький, впитывает каждое ее слово, как он медленно становится рацианином в полном смысле этого слова: мертвым, бездумным роботом, которому ничего не нужно кроме наслаждений и похвалы от Него.

Эта картина мелькала у меня в голове весь час, пока я пробирался через Вадапию к дому Клариссы. С каждой минутой я добавлял все больше деталей, я уже точно знал, какие именно слова услышу от нее, когда буду подслушивать: «Убивай врагов Покровителя, Джеймс, будь Верен ему во всем...»

Мои кулаки разболелись от напряжения, я сжимал их так сильно, что перчатки на них скрипели, грозясь треснуть.

И вот и пришел к ее дому, ничего не видя перед собой от ненависти. Я хотел уже выбить входную дверь, но каким-то чудом сдержал свой порыв, тихонько взломал замок и прокрался на второй этаж. Я приоткрыл дверь и увидел, как Кларисса сидела на краю кровати, рядом с ней стояла люлька, а в ней лежал Джеймс. Она покачивала его и шептала:

— Милосердие, Джеймс, единственное твое спасение. Принеси его всем людям, которых встретишь, когда придет час...

Она говорила ему о свободе, о милосердии, о добре, о том, что нельзя осуждать других, что запрещено красть, лгать, клеветать, судить... она учила его быть человеком. Она на моих глазах растила не рацианина, не робота, не машину наслаждений, не тварь без души, а настоящего человека.

Я закрыл дверь и спустился вниз, оставив их наедине. Я сел на диван перед экраном и так и сидел в темноте, пока через час или два, или три (сложно понять), на лестнице не раздались шаги Клариссы. Я обернулся и в темноте увидел ее силуэт. Она смотрела на меня.

— Ты Лютэр? — спросила она.

Патрик все рассказал ей, и она согласилась помочь, она согласилась, что Покровителя нужно уничтожить, что Режим нужно свергнуть, что Джеймса надо спасти. Кларисса стала частью Ордена.

Я спросил у нее:

— А что случилось после разговора?

Она рассказал, что Патрик наткнулся на три Четверки, что он вступил с ними в бой, но потом подоспело подкрепление, что там был человек в респираторе, у него на поясе висело мачете. Она рассказала, что видела, как я прибежал, как я смотрел на джип. Она рассказал, как плакала три дня, как твердо решила сделать все, чтобы жертва патрика не оказалась напрасной.

Я попросил у нее бумагу, она принесла ее. И тогда я написал письмо от имени Патрика его сыну Джеймсу. Я сказал Клариссе:

— Вот, отдай это Джеймсу, когда придет время. Он должен будет узнать все, он должен будет стать главой Ордена. На него вся надежда теперь. А до тех пор прячь его, учи его, сделай из Джеймса Человека, хорошо?

Она кивнула, взяла письмо и ушла на второй этаж, а я вернулся в Убежище.

Прошло семь лет.

Все это время Кларисса усердно обучала Джеймса речи, она рассказывала ему все, что могла узнать из книг о забытом мире, которые ей оставил Патрик, а потом приносил и я. Джеймс рос и впитывал все знания, которые давала ему Кларисса. Он с каждым годом становился Человеком.

Я лишь издалека наблюдал за этим, стараясь не показываться ему. И вот однажды Джеймс нашел сундук, он прочитал письмо от отца, он узнал обо всем.

И он спросил тогда свою маму, что бережно растила его все эти годы, он спросил ее:

— Кем был мой отец? Где он сейчас? Что с ним?

И Кларисса рассказал ему, как Патрик встретил ее, как он пришел однажды ночью и рассказал ей об Ордене, как потом его схватили и утащили в Мортиум, как потом пришел я, как она решила пойти против Покровителя и вырастить своего сына согласно законам милосердия и свободы, а не Его Истин.

Она поведала Джеймсу, как ей было страшно все это время, как она думала ночами, не вернется ли однажды Патрик, не сбежит ли он как-нибудь из Мортиума, но потом она увидела ту проклятую трансляцию, где его публично казнили, обвинив в измене Покровителю. И тогда у нее внутри будто все оборвалось, будто бы она потухла. Она желала покончить с собой, но была у нее одна незаконченная миссия, одна причина оставаться живой. Имя этой причины Джеймс.

— Он умер там?

— Да, ответила она.

И тогда Джеймс, недолго думая, задал вопрос, изменивший всю его жизнь, всю жизнь Клариссы, всю мою жизнь и всю жизнь, возможно Рациума.

Он спросил:

— А кто этот Лютэр? Ты знаешь его?

Она долго не хотела говорить, но потом, вспомнив, что должна была сделать это, когда придет время, решила, что время уже пришло (намного раньше, чем она бы этого желала), и сказала:

— Это друг твоего отца, сынок. Он ждет тебя.

Джеймс был готов ко встрече со мной, а я был готов ко встрече с ним. Он пришел в Убежище сам, его никто не увидел, ни один патрульный, ни один солдат. Никто. В семь лет он пробрался через Вадапию совершенно незамеченным. Уже одно это сказало мне: «Он поведет нас к финалу».

Когда я увидел его растрепанные волосы, его жгучие глаза, больные огня, его сжатые кулаки, его лоб, на котором поселилась лишь одна мысль, одна идея, я все понял. Открыв ему люк (он долго в него стучал), мы спустились вниз, стали напротив друг друга и долго смотрели один на одного. Пока он не спросил:

— Вы друг моего папы?

— Верно, — ответил я.

Мы прошли через картинный коридор, познакомились со всеми изображениями, потом уселись в кресла и начали наш долгий разговор. Я рассказывал ему о Патрике, а он спрашивал о нем все больше и больше. И в какой-то миг я словил себя на мысли, что просто не могу ему столько отвечать, что я и сам столько не знаю.

Благо, после того, как он истерзал мои воспоминания о Патрике, мы приступили к более легкой части: Ордену. Его, кажется, интересовало все о нашей идее, он жаждал сломить всю систему, которую построил Покровитель, он горел местью за отца. Я не стал ему тогда говорить, что по законам Кодекса мстить нельзя, что кровь — это грех, что любое насилие у нас карается душевным наказанием. Тогда я этого ему не сказал, ибо это был хороший мотив для него, это двигало его вперед. Без этого Джеймс не стал бы тем, кем он стал в итоге.

Вскоре мы приступили к обучению, изучали литературу, Библию, живопись, он даже научился играть на рояле (при том очень трогательно), он научился драться. Посмею заметить, что даже Роберт Блэк, мой отец, не умел так биться, как умел Джеймс в четырнадцать лет. А про двадцать лет и я вовсе не осмелюсь говорить.

Когда Джеймсу исполнилось двадцать лет, он уже был полностью готов. Он стал лучше всех нас: Роберта, меня, Джудды, Фредерика и Патрика. Ему не было равных.

Джеймс был готов, я научил его всему, что знал сам, но у нас не хватает одного человека. За столько лет мы так и не нашли нового Белого, такого, кто смог бы заменить Патрика, если это вообще возможно. Правда, Джеймс сказал мне вчера, что у него есть на примете один человек.

— Кто это? Я знаю его? — спросил я.

— Конечно, знаешь. Он всегда был у тебя под носом, его сложно не узнать.

— Да? И кто же это?

— Поэт Рациума, голос Покровителя, самый любящий стихотворец поколения! — он говорил это парадно и ехидно, а я вдруг понял, о ком он говорит.

— Маркос Рибальта! Ты серьезно? С чего ты взял, что он нам подходит?

— Я знаю это на сто процентов, просто доверься мне, и через пару дней в нашем Ордене прибавится последний участник!

— Костюм твоего отца все еще у них, надо как-то достать его.

— Оставь это тоже мне. Ты пока ничего такого не делай, лучше поработай над своим прикрытием, ладно?

— Ты точно уверен насчет Маркоса?

— Абсолютно. Не переживай.

Я не переживаю, Джеймсу я верю, как самому себе. Он показал себя настоящим участником Ордена, я ничего плохого вспомнить о нем не могу. Интересно, в нем живет желание мести, как оно живет во мне? Когда я смотрю на него, мне кажется, что в нем нет ничего дурного, но по ночам я слышу, как он бормочет во сне. И это меня пугает. Он кого-то избивает или мучает, он проклинает кого-то, но самое страшное то, что он улыбается в эти моменты. Днем я не вижу ничего, что могло бы бросить на него тень, но ночью он становится совсем другим человеком, он забывает про наш Кодекс... впрочем, разве я могу судить? Я даже днем не всегда могу избавиться от тьмы внутри себя. Нет, Джеймс не такой, как я, он может одолеть свою злобу, и он делает это каждый день. Он приведет Орден к победе, в этом я не сомневаюсь, и поэтому я верю ему, верю в то, что он выбрал правильного человека. Маркос Рибальта. Поэт, голос Покровителя. Чем же он так заинтересовал Джеймса? Что он такого узнал о нем? Надеюсь, скоро я все пойму.