Кривой трельяж

Влад  Лонгиер

Кривой трельяж
Рассказ


                «Ибо мы спасены в надежде»    (Римлянам-8:24)   

                Томас поднял бетонную перемычку и тут же бросил её.  Резкая, жгучая боль пронзила левое плечо и расползлась по всему предплечью.  На лбу выступил пот.  Судорога, медленно, холодной мерзкой тварью, ползла к кончикам пальцев, сжимая и выкручивая всю руку.  Томас попробовал сжать кулак, но онемевшие пальцы плохо слушались - кулака не получилось.  Кружилась голова.  Во рту появился противный металлический привкус, и от этого слегка подташнивало.
            
     В стылом кирпично-бетонном холоде строящегося здания пыльно клубилась суматошная работа и, как на всех стройках,  было шумно, грязно и матерно. Здесь работают, в основном, иммигранты, большинство из которых – нелегалы.  Они плохо знают английский, у них нет профессиональных навыков, и они вынуждены соглашаться на любую тяжелую, грязную и малооплачиваемую работу.

    Томас не такой  Он довольно хорошо говорит на английском, а университетский диплом учителя физики даёт ему основание считать себя интеллигентным человеком.
Его взяли помощником каменщика, и через полгода он надеялся работать уже самостоятельно и зарабатывать хорошие деньги.  Три года такой работы,  рассчитывал Томас,  и он сможет купить в Вильнюсе квартиру.
В Вильнюсе, Томас жил с родителями в двухкомнатной квартире, в одном из высотных домов нового района.  С детства у него была отдельная комната, но пришло время обзаводиться своим жильём.

   Распределившись по окончании университета в школу, и начав работать учителем физики, Томас вскоре обнаружил, что его зарплаты едва хватает только на самое необходимое.  Откладывать не получалось.  На помощь родителей надеяться тоже не приходилось - те и так еле сводили концы с концами, всеми силами стараясь хоть что-то отложить на старость, в которой  их ожидала маленькая пенсия, растущие цены и повышающиеся тарифы на коммунальные услуги.
Через год созрело решение поехать на заработки в Англию.  Многие друзья Томаса  давно уехали, обжились там и неплохо зарабатывали.
Родители были не против, и, получив от них прощальное напутствие, Томас оказался в Англии.
Он был молод, здоров, уверен в себе, и ему казалось, что он крепко держит в руках поводья судьбы, несущей его в благополучное будущее.

    Томас сидел согнувшись на поддоне с кирпичами, опустив голову и обхватив правой рукой левое плечо.  Рядом валялась каска и рабочие рукавицы.  Увидев что-то неладное, к нему подошёл бригадир.
- Что случилось?  С тобой всё в порядке?
Томас молчал.
- Ты упал?  Что-то с рукой?
 - Плечо, - с трудом выговорил Томас, разлепив пересохшие губы.

           В госпитале Томасу сделали обезболивающий укол, и молоденькая медсестра отвела его на рентген.  Потом он сидел у врача и молча наблюдал, как тот, всматриваясь в монитор компьютера, долго что-то набирал на клавиатуре.
Закончив, он повернулся к Томасу, -
- Защемление плечевого нерва, - спокойно и буднично сказал врач.
- Необходимо лечение, а потом пройти курс физиотерапии, - и он протянул Томасу выписанный рецепт.
На вопросительный взгляд , добавил веско и коротко:
- Никаких физических нагрузок.
Томас молча и безучастно кивал, соглашаясь со всем, что ему говорил врач. Он вертел в руках листок бумаги с непонятными названиями медикаментов и мучительно старался сосредоточиться.
- Вам всё понятно? – донёсся откуда-то издалека сухой голос врача.
Томас кивнул, встал и вышел.
Домой идти не хотелось, и безрадостно вздохнув, он бесцельно побрёл вдоль улицы.

    Улица, как обычно, спешила по своим делам.  Близился вечер, и машины на дороге всё теснее прижимались  друг к другу, создавая плотные очереди перед светофорами и пешеходными переходами. 
Даже автобусы, которые в час пик становились единственными законными обладателями своей полосы, неуклюже передвигались, объезжая многочисленные припаркованные автомобили.
Людей на улице заметно прибавилось, и мимо Томаса текла  полноводная река мульти-национального населения восточного Лондона, шум которой иногда пронзала сирена полицейской машины или резкий крик уличного торговца.  В этой уличной  какофонии слышалась густо унавоженная сленгом и акцентами всех оттенков, речь.
Бесконечный ряд магазинов, ресторанов и закусочных манил и соблазнял прохожих витринами и рекламой. Из ближайшей  кебабной бил в нос, вызывающий слюну, острый запах жареного мяса и лука. Здесь же, прямо на тротуаре, были свалены чёрные пластиковые мешки с отходами. 
Не далеко от них, прислонившись к стене, сидел замурзанный  вонючий бомж и, в состоянии наркотического ступора, упирался в толпу бессмысленным взглядом выцветших глаз. 
Всё многообразие уличной жизни  отражалось в окнах и витринах, которые стали зеркальными в лучах заходящего солнца.
Здесь одинаково уживалось благополучие и нищета.

      Увидев аптеку, Томас вспомнил о рецепте.  Он достал аккуратно сложенный листок и внимательно рассмотрел его.
- Что же делать? Что же делать? –  гулко отдавалось в голове.
Ещё раз взглянув на рецепт, словно пытаясь найти в нём ответ на свой вопрос, Томас открыл дверь и шагнул внутрь.  В аптеке было тихо и прохладно,  посетителей не было.  Из-за прилавка ему вежливо улыбалась миловидная девушка, и Томасу, почему-то, стало досадно, - мне бы её проблемы, сидит тут и горя не знает.  Наверное, и парень у неё такой же, смазливый  благополучный чистюля - клерк, наверное.
      Клерков Томас не любил.  Впервые он столкнулся с этой прослойкой деловых людей в агентстве по трудоустройству.  Аккуратно одетые, в костюмах и при галстуках, с печатью деловитости на гладко выбритых лицах, они с вежливой снисходительностью выслушивали посетителей и деловито задавали дежурные вопросы.  Их лица имели одинаковое выражение, и всякий раз, когда Томас говорил с одним из них, у него в голове, почему-то, всплывало слово reference.
Томас им завидовал.

- Чем могу помочь? – мягкий доброжелательный голос вернул Томаса в аптеку.
- Да, вот, пожалуйста, - он протянул девушке рецепт.
Уточнив его имя и адрес, девушка скрылась в соседнем помещении.
- Какая хорошенькая, – отметил про себя, Томас, - я бы устроился здесь на работу.  Хоть грузчиком, хоть…
Опять тупо заныло плечо, боль растекалась по всей левой стороне тела.
Почувствовав слабость, Томас присел на стул и перевёл дух.  Через минуту вернулась девушка и протянула ему бумажный пакет с большим зелёным крестом.  Беспомощно и как-то жалко улыбнувшись, Томас поблагодарил и вышел.

         
На автобусной остановке собралась большая толпа.  Томас  давно заметил странную особенность лондонских автобусов:  несмотря на то, что на каждой остановке висело обязательное расписание, они  ходили, как им заблагорассудится.  Можно было долго простоять  в ожидании, а потом увидеть сразу три автобуса одного маршрута, следующих друг за другом.  Первый, как правило, переполнен, второй полупустой, а следующий за ним уже насквозь просвечивался простором свободных мест.
Томас прошёл мимо.  Сама мысль, - оказаться с больным плечом в автобусной толчее, пугала его, да и дом, где Томас снимал комнату, был не так уж и далеко:  свернуть в переулок, пройти через сквер, а там в конце улицы виден его дом.
В дальнем углу сквера, вокруг обшарпанной лавочки, кучковалась, как обычно,  знакомая компашка безработных поляков.  Они пили пиво и громко о чём то спорили.  К этому часу они уже были пьяны и не обращали на прохожих никакого внимания.  Томас всё же пошёл быстрее, почти побежал - ему была отвратительна внезапно пришедшая мысль, что, оставшись без работы, он может оказаться среди этих опустившихся, травмированных алкоголем и вынужденным бездельем, людей. 
Из головы не выходили слова врача: - «Никаких физических нагрузок», -
а ноющее зубной болью плечо не оставляло шансов даже для сомнений.
         
     Быстро пройдя через сквер, Томас перешёл дорогу и направился к своему дому. Это был старый дом, один из сплошной линии однообразных двухэтажных строений , растянувшихся вдоль всей дороги.  Говорили, что эти дома были построены в начале прошлого века на месте снесённых лачуг и многочисленных опиумных притонов, сделавших  дурную славу восточному Лондону.
С давних времён здесь селились  иммигранты.  В этом районе всегда была самая низкая рента за комнату или койку. Здесь никогда не спрашивали документы и не задавали  вопросов о наличии постоянной работы.  Заплатив за две недели вперёд, надо было в конце каждой недели вносить очередную плату - того, кто не смог этого сделать выселяли.
Чужие проблемы здесь никогда никого не интересовали. 
Если в доме происходила кража, то в полицию никто не заявлял.  Бывали случаи, когда обворовывали весь дом, и владелец был вынужден вызвать полицию, но на этом, обычно, всё и заканчивалось.  Осмотрев дом, полиция уезжала, а потерпевшие оставались в тщетном ожидании результатов расследования.
У полиции, как видно, с давних времён сложилось своё отношение к этому району и его обитателям:  иммигранты изо всех сил старались не привлекать внимание полиции, а полиция, в свою очередь, старалась не обращать внимания на иммигрантов и их образ жизни.

          Войдя в дом, Томас прошёл на кухню, сделал себе сандвич и поднялся по узкой скрипучей  лестнице в свою комнату.  Комната была маленькой и довольно тесной.  Слева от входа стоял раздвижной диван, к нему притулился небольшой платяной шкаф, около окна матово поблёскивал лаком новый письменный стол, который Томас купил, как только вселился в этот дом.  Сбоку на стене висели книжные полки, а под ними в углу примостился на тумбочке маленький телевизор.
На подоконнике красовался яркий цветок в горшке, который по замыслу Томаса, должен был оживить невзрачную обстановку его жилища.
Название цветка он не помнил, называл его Светик, иногда даже  заводил
с ним разговор на житейские темы. Светик был внимательным слушателем и никогда не перебивал Томаса.

В дверь постучали, и в комнату просунулась взлохмаченная голова Витька
- Привет!  Одолжи десять фунтов, - немного помявшись, добавил:
- Ну, в последний раз…, во как надо, - Витёк провёл ладонью по горлу.
     Витёк был среднего роста мужичок лет под пятьдесят.  Несколько лет назад он приехал с Украины на заработки.  Говорил, что когда-то окончил медицинский институт и работал врачом-травматологом.  Из его туманных и сбивчивых рассказов можно было понять, что, когда его перевели в бригаду скорой помощи, он, не выдержав нагрузок, стал всё чаще снимать стресс спиртом, который всегда был под рукой.  После тяжёлых ночных смен, расслабившись стаканчиком спирта, Виктор Семёнович, как тогда его звали коллеги, уже не мог остановиться и появлялся на очередное дежурство, еле держась на ногах.  Вскоре его уволили, а потом, совсем запивший горькую, Виктор Семёнович потерял и семью.  Его жена, оформив развод, отвезла двенадцатилетнего сына  к своей матери и уехала на заработки в Германию.  Тогда и подвернулся  Виктору  Семёновичу  старый приятель, который  предложил за три тысячи евро сделать ему документы и отправить в Англию, снабдив адресами своих знакомых.  Решив начать новую жизнь, Виктор Семёнович продал, оставшуюся ему после развода, машину, кое-что из ценных вещей и с литовским паспортом в кармане въехал в Англию как помощник водителя большегрузной фуры.

Оказавшись в Англии, Виктор Семёнович стал Витьком.
Английский никак не давался, работа была случайной, и всё заработанное быстро уходило в дни безработицы.  Постигшее разочарование и крушение всех надежд окончательно добило Витька, и он опять запил.                Время от времени ему удавалось подработать, помогая своему соседу по комнате.  Сосед работал в бригаде украинцев, занятой на разборке и сортировке металлолома.
Это была тяжёлая  работа.  Грязь, копоть и пронзительно-оглушающий скрежет металла изнуряли до изнеможения.  Но другой работы не было.                По выходным дням, отдав часть недельного заработка за койко-место, Витёк шёл в магазин за водкой.
В этом районе было множество пакистанских магазинчиков, торгующих  поддельной водкой и контрабандными сигаретами.  Сигареты, Витёк не покупал, он уже давно перешел на дешевый табак и научился ловко  скручивать тонкие тугие сигаретки.  Иногда,  в конце базарного дня, он подбирал брошенные фрукты и ставил большую канистру браги.  Брага получалась кислой и слабенькой, и Витёк пил её только с похмелья или, когда кончались деньги и не на что было купить водку.  Сейчас Витёк был без работы и без денег.  В прошлое воскресенье он отдал хозяину последние  пятьдесят фунтов за жильё и ещё пятьдесят ему одолжил сосед, чтобы заплатить за неделю вперёд.  Брага кончилась, табак был на исходе, и удача уже давно не целовала серые небритые щёки Витька.

     - Ну, что встал на пороге?  Заходи, - кивнул ему Томас.
Витёк зашёл, присел на краешек дивана и, положив свои огрубевшие с въевшейся грязью руки на колени, тупо повторил: 
- Одолжи десять фунтов.  Потом... потом всё сразу отдам.
 Помолчав, просительно добавил:
- Ну, ты же меня знаешь…               
Эта фраза должна была означать, что Витёк честнейший человек и всегда отдаёт свои долги, и Томас, конечно же, об этом знает, поэтому нисколько не должен сомневаться в его, Витька, честности и порядочности.

Томас не любил Витька, особенно в те дни, когда он устраивал пьяные проводы очередной улетевшей мечты.  В такие дни, непросыхающе пьяный, угрюмый, отупевший от водки и одиночества, Витёк каждый вечер сидел в большой коммунальной кухне и жаловался на жизнь. 
Он жаждал общения.
Со слезящимися глазами побитой собаки, дрожащим голосом он рассказывал всем, кто заходил на кухню,  свою горестную сагу.  Иногда к нему присоединялся его сосед по комнате, мужик неопределённого возраста и образования, олицетворявший собой ходячую комбинацию самоуверенности, тупой упёртости и безграмотности.  Сосед имел постоянную работу,  это социально возвышало его над Витьком, и позволяло ему говорить с ним со снисходительностью посвящённого в истину. Иногда сосед покупал у пакистанцев палёную водку и угощал Витька.  Пили они до тех пор, пока их не сваливал свинцовый похмельный сон.  Витёк и его сосед были очень разными, но обстоятельства и условия жизни делали их всё больше похожими:  оба выглядели  как два старых стоптанных непарных башмака.

Обитатели дома, утомлённые от коммунально-бытовой неустроенности , давно смирились с неизбежной реальностью и старались не обращать внимания на Витька и его соседа.  Все они уходили на работу рано, приходили поздно, наспех ужинали и спешили укладываться спать, чтобы утром опять вскочить в беличье колесо повседневной жизни.                В доме в основном  жили украинцы.  Себя они называли – «заробитчане».
Весь смысл их жизни сводился к простой житейской формуле: заработать как можно больше и, как можно быстрее вернуться домой на Украину.  Кому-то это удавалось, и, скопив нужную сумму, они возвращались на родину к своим семьям. Менее удачливые  уезжали не солоно хлебавши, не имея больше сил и терпения жить вдали от родных и близких.  Те же, кто оставался, всё глубже увязали в трясине проблем нелегального иммигранта.  В основном, это были те, кого на родине никто не ждал.
К таким относился и Витёк.  Его никто нигде не ждал.
         
     Томас почувствовал, как где-то в глубине  души шевельнулась жалость.  Впервые, ему по-настоящему стало жаль Витька.  Ощутив себя раздавленным и беспомощным под обломками внезапно рухнувших надежд, Томас уже по-другому смотрел на Витька.  Ему вдруг показалось, что он стал лучше понимать этого, живущего в обнимку с похмельной хандрой, человека.
- Я потерял работу, - тихо сказал Томас, прямо глядя в глаза Витьку и, как-бы, давая понять, что денег на этот раз он дать не может. 
Витёк глухо и непечатно ахнул.
- Я не смогу больше работать, - продолжал Томас.
- Я травмировал плечо, и врач сказал, что это надолго.                - А может быть и…, - тут Томас замолчал и опустил голову.

Ошалевший  Витёк силился что-то сказать, но, утомлённый затянувшимся похмельем, мозг был не в силах что-либо сформулировать.
И тут Томасу захотелось выпить.  Выпить и поговорить.  Пусть  даже с этим алкашом Витьком, но обязательно выпить и выговориться.
- За водкой сходишь? – спросил Томас, поднимая на Витька глаза.
- Сколько? – мгновенно встрепенулся тот.
- Возьми пару пузырей.  Хватит?
- Пока хватит, - уже радостно пропел Витёк, вставая с дивана.
Томас протянул ему двадцать фунтов, подумал, достал ещё десятку.
- Пива тоже возьми, и пожрать что-нибудь.
Повеселевший  Витёк, тут же выскочил, гулко ссыпался по лестнице и хлопнул входной дверью.

В доме наступила тишина, лишь было слышно, как соседка по телефону  буднично вязала словесное макраме, искусно вплетая в него расхожие матерные словечки.
Томаса охватило отчаяние, густо приправленное страхом.  Он тупо смотрел в окно и, в наступающем вечере, ему виделись лишь серые сумерки безысходности.  Казалось, тревога заполнила всю комнату и нависла над Томасом мрачным облаком.  Он сидел, опёршись на подоконник, и в его сутулости сквозила безнадёга и бессилие перед обстоятельствами.  Раньше Томас жил, не видя вокруг себя людей и не замечая их проблем.  Все возникающие чувства и впечатления притуплялись и глушились привычкой к спокойной, размеренной, заранее распланированной жизни.
Он твёрдо знал, что он хочет, и никакие вибрации человеческих отношений не могли поколебать его планы.  И вот теперь его мечты медленно растворялись в едком растворе внезапно свалившейся беды.

     Внизу стукнула входная дверь, и кто-то стал грузно подниматься по лестнице.  В комнату ввалился довольный Витёк с двумя большими пакетами, молча и деловито стал выкладывать их содержимое на стол.  Первым делом  извлёк и поставил две большие бутылки водки.  Потом разложил сыр, хлеб, быстро нарезал колбасу и открыл банку маринованных огурцов.  Оглянулся, ища бокалы.  Не найдя, вышел, и тут-же вернулся с двумя замусоленными стаканами.
- Иди помой, - коротко бросил ему Томас и придвинулся к столу.
Вернувшись, Витёк ловко  открыл бутылку  и разлил водку в только что вымытые стаканы.  Молча выпили.  Витёк  налил себе вторую, выпил и, смачно крякнув, потянулся за табаком.
- Пойду покурю.
Томас понимающе кивнул, отрешённо глядя в окно.

Вернулся Витёк уже спокойным, умиротворённым и даже, как показалось Томасу, ставшим немного солидным.  Он не спеша и основательно сел за стол, степенно наполнил наполовину стаканы, выдохнул, одним махом выпил и не спеша захрустел маринованным огурцом. 
- А знаешь, Томас,  я ведь  дипломированный врач-травматолог, - наконец произнёс Витёк, глядя на Томаса благодарными глазами, в глубине которых засветились огоньки собственного достоинства.  И в порыве алкогольной отзывчивости и добродушия только что опохмелившегося человека, Витёк стал неспешно прокручивать всем давно известную и надоевшую ленту его жизненного сериала.  Томас продолжал думать о своём, не обращая внимания на журчание исповедального ручейка,  собутыльника. 
Но вдруг, при слове - физиотерапия,- которое Томас услышал сегодня от доктора, он встрепенулся и с интересом посмотрел на Витька.
- Что ты сказал?  Физиотерапия?!
- Физиотерапия, - как попугай повторил Витёк, и, с обидой на невнимательность собеседника, произнёс:
- Я ж тебе говорю, спас я тому парню руку.
- У него ведь уже почти отсыхать рука стала.  Все мышцы атрофировались.
- Ат-ро-фи-ро-ва-лись, -  значительно повторил Витёк.
- Понимаешь?!  Ты чё, не слушаешь меня?  Я ведь врач-травматолог!
Томас взял стакан, выпил, и, повернувшись  к Витьку, сказал:
- Ну-ка, давай сначала: что случилось с рукой у того парня и, что ты делал, чтобы её вылечить.

    Витёк выпрямился, положил руки на стол и, глядя Томасу в лицо, начал неторопливо, с лёгкими менторскими интонациями, говорить.  Его вялый, отравленный алкоголем, мозг стал подавать признаки жизни.
Томас внимательно слушал.  Он узнал, что такое мануальная терапия и каковы её принципы.  Он узнал о существовании всех видов физиотерапии, включая иглорефлексотерапию и …, - тут Витёк, сделав  усилие, по слогам произнёс: - Гирудорефлексотерапия.
С облегчением вздохнув, пояснил: - Ну, это, когда пиявки ставят. Понял?
Томас кивнул.
Ободрённый вниманием слушателя, Витёк, изо всех сил напрягая разогретую алкогольными парами память, стал рассказывать о методах известных  физиотерапевтов и неврологов.  Он горячо и убедительно доказывал, что даже простой массаж и регулярные  физические упражнения могут  излечить плечо.  В порыве вдохновения он даже пообещал Томасу разработать для него специальный комплекс упражнений, который поможет ему быстро вернуть работоспособность.

И тут из тёмных мутных глубин,  давно не мытой, Витиной головы, всплыло на свет нечто, видимо, заученное им ещё во время  учёбы в мединституте.
- В результате этих методов, - начал Витёк тоном лектора, - вызывается общая реакция организма, которая приводит к восстановлению баланса в нервной и иммунной системах.  Начинают вырабатываться биологически активные вещества, которые блокируют нервные импульсы и приводят к обезболиванию и нормализации двигательных реакций в организме.
Высказав это длинное мудрёное предложение, Витёк изумился, налил себе водки, выпил и, опустив голову, замолчал, как-бы вникая в то, что он только что произнёс.

Трезвый от случившихся за день потрясений, Томас с интересом смотрел на Витька, и в его глазах светилось любопытство готовое уступить место надежде.  Он разлил по стаканам остатки водки, они выпили, и замолчали, - больше их ничего не связывало.  Сонно поморгав пьяненькими глазами, Витёк тихо встал и вышел.

         Томас посмотрел на часы.  Стрелки подползали к вершине циферблата, чтобы через несколько минут слиться в положении полночь.  В доме давно уже все спали.
Томас, не раздеваясь, лёг на диван и накрылся пледом. Несмотря на выпитое, спать не хотелось.  Алкоголь был не в состоянии растворить густой ком проблем, так неожиданно и грузно навалившийся на Томаса.
В наступившей тишине громко тикали, ранее не слышные, настенные часы.  Томас накрылся с головой и попытался поудобней устроить голову на подушке.  Тиканье наполняло всю комнату  и отдавалось в голове.  Томас отбросил плед и сел.
Свет уличного фонаря освещал полночной грустью улицу, проникал  через окно и заполнял комнату бледным болезненным светом.  Вкрадчиво поползли воспоминания и стали разливать по всему телу слезливую жалость с привкусом потери, безнадёжности и вечных сомнений.  Хотелось плакать.

            Прошёл месяц.  Томас ходил на процедуры физиотерапии и массаж.  Каждый вечер, по совету Витька, втирал в плечо согревающую мазь на основе пчелиного яда.
Регулярно, почти каждый день, ходил в спортзал, где, превозмогая боль, и постоянно глотая обезболивающие таблетки, выполнял рекомендованный комплекс упражнений.  От Томаса исходил такой сильный запах лекарств, что люди, приходившие в спортзал, недоумённо оглядывались и сторонились его.  Но Томаса  тревожило совсем не это.
Внимательно разглядывая в зеркале своё тело, он всё явственнее видел наметившуюся диспропорцию.  Левое плечо стало меньше и немного опустилось, а рука в предплечье заметно похудела и становилась всё слабее.  Томас чувствовал,  как надежда на улучшение покидает его. 
Взяв направление в госпиталь, он пришёл на приём к врачу-неврологу.  Врач ощупал плечо, руку, задал несколько вопросов, полистал какой-то справочник, и потом, глядя в монитор компьютера, буднично сказал, что лечение почти закончено, так как сильных болей уже нет.  А то, что наблюдается небольшая диспропорция, то это совсем не страшно, - бывает и хуже, - а Томасу  надо найти работу не связанную с физическими нагрузками.  Обычное дело.  Ordinary case.

      В спортзал, Томас уже не пошёл.  В ушах звучал расстрельный приговор врача.
До этого времени  он, собрав в кулак всю свою волю, упорно боролся с недугом.  Физическую боль он уже почти не замечал.  Забитая медикаментами, она притихла и затаилась, лишь иногда  по ночам, напоминая о себе, когда Томас поворачивался  во сне на больное плечо. 
К этому он вскоре привык, но невозможно было привыкнуть к мысли, что он  фактически стал инвалидом.  Это угнетало и вгоняло в депрессию.  Спустя неделю, Томас решил вернуться в Литву, а ещё через несколько дней он уже открывал своим ключом дверь  родительской квартиры.

          Бросив сумку в прихожей, Томас прошёл в свою комнату.  Здесь ничего не изменилось, всё оставалось так, как было год назад, когда он уезжал в Англию.  Тот же письменный стол, за которым он делал уроки, а потом писал  рефераты и монографии, учась в университете.  Тот же старенький раскладной диван.  Книжный шкаф с любимыми книгами.  Угол комнаты заполнял большой старый трельяж, который Томас помнил с раннего детства.  Когда-то он был маминой гордостью и занимал почётное место в её комнате,  большой коммунальной квартиры в центре Вильнюса.               

Когда родился Томас, родителям дали двухкомнатную квартиру в новом доме.  По этому случаю купили новую мебель, выбросив старую, но трельяж оставили и устроили его в углу комнаты, которую назвали детской.  Так Томас и вырос рядом с этим предметом мебельного творчества мастеров социалистической Германии.  Трельяж поблёк, в нескольких местах облупился.  Зеркала  по краям  стали темнеть.
- Сделаю в комнате ремонт и выкину эту рухлядь, - решил для себя Томас, оглядывая комнату. 
Послышался звук открываемой входной двери и раздался взволнованный голос матери: - Томас, это ты?! – и, входя в комнату, хлопотливо зачастила:
- Как доехал?  Хорошо?  Есть хочешь?
- Давай, иди мойся и будем обедать.  Я приготовила твои любимые цеппелины.
И обняв Томаса, уже тихо проговорила: - Слава богу, приехал.

Вечером пришёл с работы отец, и они втроём сидели на кухне, ужинали и неспешно вели разговор о будущем Томаса.  Было решено, что завтра же он пойдёт в школу и поговорит с директором, чтобы восстановиться на работу.  Потом надо будет зарегистрироваться на бирже труда, на случай, если не будет вакансии.
После ужина уставший за день отец пошёл отдыхать, а Томас всё ещё сидел на кухне, тихо беседуя с матерью.
- Линда вчера звонила, -  как бы между прочим,  сказала она.
- Интересовалась, не приехал ли ты.
- Она откуда знает?
- Да уж знает, - уклончиво ответила мать и, помедлив, добавила, - Хорошая она девушка.  Ты бы помирился с ней, сынок.
- Да кому я нужен! – чуть не вскрикнул Томас.
- Ты что, не понимаешь, что я почти инвалид?!
- Не смей! – громко, во весь голос воскликнула мать.
- Не смей так говорить, - уже тише, но твёрдо продолжала она.
- Плечо, подумаешь!  Вылечим!  И плечо и руку.  Сам же говорил, что знаешь метод.
- Да ерунда всё это, мама.  Не получилось у меня.  Да и врач сказал… .

В кухню вошёл заспанный отец.
- Вы что тут расшумелись?  Разборки устроили на ночь глядя?
Отец сел за стол и, выслушав сбивчивый рассказ Томаса о его бесплодных усилиях разработать плечо и руку, спокойно и буднично сказал, обращаясь к Томасу:
- Я принёс из гаража твои гантели, те самые, разборные, по десять килограммов.  Они у тебя в комнате, под диваном.  И, положив руку Томасу на плечо, поднялся и вышел.
Мать молча обняла сына и, погладив его по голове, прошептала:
- Всё будет хорошо, сынок.  Ибо мы спасены в надежде.

На следующий день, Томас отправился в школу, в которой  работал  после окончания университета.  Тогда, одновременно с ним, в школу пришла новая учительница музыки и пения.  Девушку звали Линда,  она только что окончила музыкальное училище.  При знакомстве, молодые люди, казалось, не произвели друг на друга впечатления, но вскоре, сохраняя дистанцию в школе, они стали иногда встречаться по вечерам.  Началось это с тех пор, как  Линда предложила Томасу сходить на концерт в филармонию.  У её подруги заболел  ребёнок, и Линда  предложила Томасу составить ей компанию.               
Томас не очень любил симфоническую музыку и не понимал её, но ему не хотелось выглядеть неинтеллигентным человеком и он, с притворным удовольствием, согласился.  Он  потом долго вспоминал этот романтический вечер, наполненный волшебной музыкой Гершвина и тонким ароматом  незнакомых  духов.
После концерта они долго гуляли по освещённым загадочными огнями аллеям всё ещё зелёного парка.  Оживлённо говорили, полной грудью вдыхая свежий прозрачный воздух осеннего вечера. 
Маленькая прохладная ладошка Линды уютно, как в норке, устроилась в кармане плаща Томаса и он, пожимая и согревая её, ощущал, как что-то незримое, но такое приятное и волнующее, пронизывает их переплетённые пальцы.  А потом был их первый, нежный, едва уловимый поцелуй у её подъезда.  Возвращаясь домой, Томас понял, что влюблён.

Именно тогда, встречаясь с Линдой, он в полной мере ощутил всю неловкость своего довольно скромного финансового положения.  У него не было машины, квартиры, и он не мог предложить своей подруге даже недельную поездку на море.  У Томаса едва хватало на билеты в театр и скромный ужин в ресторане, и всякий раз, боясь, что у него не хватит денег, он ощущал в животе противный сквознячок, который  выдувал теплоту  встреч. 
Мутная волна  комплекса неполноценности  поднималась,  давила на самолюбие и вгоняла в уныние.  Когда Томас сказал Линде о своём решении  ехать в Англию, она оказалась единственным человеком, кто стал его отговаривать.
Линда испугалась, что потеряет Томаса, а вместе с ним и захватившее её,  чувство зарождающейся любви.  Она  надеялась, что Томас изменит своё решение, но, когда он уволился из школы и сообщил ей о купленном билете в Лондон, Линда решила, что Томас к ней равнодушен.
Все её мечты о любви  вдребезги  разбились о холодную стену, выложенную из кирпичиков жизненных планов Томаса.
В аэропорт Линда не приехала.  Сев в самолёт, Томас продолжал набирать её номер, и в очередной раз прослушивал равнодушную отповедь автоответчика.
- Ну, вот и всё, - он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

           С волнением Томас открыл парадную дверь школы, которую он захлопнул за собой год назад, в полной уверенности, что уже никогда сюда не вернётся.  От матери он знал, что Линда по-прежнему работает в этой школе и чувствовал, как к волнению примешивается тревога неизбежной встречи.  С тех пор как Томас уехал, они не общались. 
Линда не звонила, а Томас был целиком поглощён новыми впечатлениями и новыми жизненными планами.

Томас постучал и вошёл в кабинет директора.  Это была большая,  не очень светлая комната, где у дальней стены, на фоне большого книжного  шкафа, сидел за письменным столом средних лет упитанный мужчина с тщательно зализанной редкими прядями лысиной.
Казалось, что рядом с томами, наполненными вековой  историей человечества, матово поблёскивает сама мудрость.
Томас не знал этого человека, – полгода назад в школе сменился директор.
Долгой и обстоятельной беседы, на которую рассчитывал Томас, не получилось.  Выслушав посетителя, директор коротко сказал ему, что вакансий в школе, на данный момент, нет, но, если он хочет работать именно здесь, то может указать это на бирже труда.  И как только откроется вакансия учителя физики, его возьмут на работу в эту школу.

На этом директор многозначительно замолчал, давая понять, что разговор закончен, и, что у него ещё много очень важных и неотложных дел.
Закрыв за собой дверь кабинета, Томас  вскинул от неожиданности понурую голову,  вынырнув из глубин своих нерадостных дум.
Напротив,  у окна, опёршись на подоконник, стояла Линда.

О том, что в школу пришёл Томас и поднялся к директору, Линде сказал  пожилой охранник, который узнал Томаса и даже успел с ним поговорить.
У Линды на этот день не оставалось уроков, и она собиралась уходить домой, но, услышав от охранника взволновавшее её известие,  она, не раздумывая, поднялась на второй этаж и, встав напротив двери кабинета директора, стала ждать.
И вот они встретились. 
Прошёл всего год, но нельзя было не заметить произошедшие в Линде изменения.
Худенькая, милая, застенчивая девушка, какой её помнил Томас, налилась той женственностью, красотой и сексуальностью, которая делает любую женщину в глазах мужчин  неотразимо привлекательной. 
Лёгкий румянец играл на её щеках, и чуть заметная улыбка изгибала  девичьи пухлые губы.  Большие серые глаза, опушённые ресницами, спокойно смотрели прямо ему в лицо.
У Томаса перехватило дыхание, и он стоял, не в силах сдвинуться с места.
Из замешательства его вывела подошедшая Линда, она со смехом протянула ему руки  и лёгким касанием притронулась к его щеке губами.

Они долго гуляли.  Не спеша бродили по знакомым улочкам, тенистым аллеям парка и прохладной набережной реки Нерис.  Говорили, вспоминали, и оба чувствовали, что хорошо понимают друг друга.  От этого им было тепло и уютно, и не хотелось, чтобы этот чудесный день заканчивался.  Им не хотелось расставаться.

Когда Томас, проводив Линду, сел в ночной автобус, он почувствовал себя настолько одиноким, что ему хотелось заплакать.  Линда вновь появилась в жизни Томаса как яркий, расцветший цветок в зарослях будничных терний.  Но волнующую радость возрождённой любви,  накрывало тёмное, плотное покрывало, сотканное из страхов за будущее.  Что будет потом?  Думать об этом было страшно.
Сейчас куртка скрывала, слегка опустившееся, плечо и руку, ставшую тонкой и слабой.  Но, не будет же он и в жаркие летние дни ходить в куртке или пиджаке.  А если они пойдут на пляж, или поедут на море?  Ведь Линда говорила, что хотела бы съездить, хоть на пару дней, в Палангу.  Что будет, когда она увидит его кривое – так думал Томас – тело.  Нет!  Это невозможно!
Накатившая тоска лишала сил и надежд на счастливое будущее. 
Слабость растеклась по всему телу, и Томас, сходя с автобуса, едва передвигал, ставшие ватными, ноги.

Когда Томас осторожно открыл дверь в квартиру, родители уже спали. 
Он тихо прошёл в свою комнату, сбросил куртку и, стянув через голову футболку, подошёл к зеркалу.
Внимательно и цепко стал вглядываться в отражение.
И вдруг ему показалось, что его больное левое плечо стало полнее и уже почти на одном уровне с правым.  А левая рука уже не выглядела лишённой мускулов плетью.
У Томаса захватило дух.
- Неужели сработало?! – пронеслось в голове.
Томас расправил плечи и слегка расставил руки, но так, чтобы они были видны по краям зеркала.  Он пристально вглядывался в отражение и ясно видел, что диспропорция почти исчезла.
- Сработало!  Точно, - это сработало!
Значит, Витёк был прав: -  « Железо выправит  любой  недуг и диспропорцию в теле, если есть воля и терпение ».
Главное,  не сдаваться, надо продолжать и идти до конца.
И я сделаю это! – воскликнул Томас.

В комнату заглянула  мать.
- Что случилось?  Ты можешь говорить тише?
- Мама, - зашептал взволнованно Томас, - где мои гантели?  Отец говорил, что принёс их из гаража.
Мать, ничего не понимая, также шепотом,  ответила:
- Он же сказал тебе, - под диваном.
Томас заглянул под диван, выкатил гантели, стёр с них пыль и поставил у трельяжа.  Мать удивлённо, с тревогой, посмотрела на Томаса, покачала головой и всё ещё не понимая, что происходит с её сыном, пошла спать, пожелав ему спокойной ночи.
На следующее утро, Томас, оставшись один в квартире,  принялся с энтузиазмом  выполнять всё тот же комплекс упражнений с гантелями, который он, отчаявшись, бросил делать всего две недели назад.  Чувствовалось, что рука и плечо за это время отдохнули, и уже не было той сильной боли, которая изматывала Томаса до изнеможения. 
Томас тренировался каждый день, но он хорошо помнил настоятельный совет, что нагрузки должны быть умеренными и строго дозированными.
 Об этом ему постоянно твердил, его спившийся лондонский сосед Витёк, - бывший врач-травматолог Виктор Семёнович.

               Прошёл месяц. Почти каждый вечер Томас встречал Линду у школы, и они подолгу гуляли.  В школе их уже называли парой, и коллеги, улыбаясь, делали Линде недвусмысленные намёки, от которых она слегка розовела.  А потом Томасу позвонил директор и предложил ему вести несколько уроков физики и факультатив для поступающих в университет.  Казалось, этому больше радовалась Линда, чем Томас, который, наконец, получил долгожданную работу.

В этот день они гуляли по весеннему Вильнюсу и любовь всюду сопровождала их.
На клумбах высадили яркие цветы, а в их любимом парке зацвела пахучая сирень.  Казалось, что в этот благоухающий солнечный день даже ворковавшие голуби постанывали от счастья и любви.
Потом они поехали к Томасу домой.
Довольная, не скрывающая радости, мать захлопотала на кухне и стала накрывать в гостиной большой стол для чаепития.  Поставила  бутылку шампанского.  Отец, олицетворявший спокойствие, расположение и благодушие, подмигнув молодым людям, принёс ещё бутылку вина и стал расставлять на столе бокалы и чашки.
Томас и Линда пошли в его комнату. 
Войдя, Линда сразу же направилась к трельяжу  и, стоя перед зеркалом, стала оправлять  на себе блузку.  Неожиданно она рассмеялась.
- Томас, откуда этот трельяж?  Из комнаты смеха или из царства кривых зеркал?
- Смотри, я сразу потолстела на всю левую сторону, - заливалась смехом Линда.
Томас подошёл к Линде, посмотрел в зеркало и всё понял.

Этот старый трельяж, своим кривым зеркалом вернул ему надежду в момент полного отчаяния, дав силы продолжать тренировки, когда он полностью разочаровался в их эффективности и полезности.  Этот, окривевший от времени, трельяж, как верный друг, пришёл Томасу на помощь и вселил в него надежду.  Пронзённый этой догадкой, Томас обнял любимую обеими руками и зарылся лицом в её душистые шелковистые волосы.  Плечи его вздрагивали.
Влюблённые, обнявшись, сидели на диване,  и Томас рассказывал притихшей, ставшей сразу серьёзной Линде, свою непростую историю, пока мать не позвала их к столу.
      Хлопнула пробкой бутылка, и шампанское игриво и радостно заискрилось в полных бокалах, в которых отражались светившиеся от счастья лица.

      Утро нежилось в тиши наступающего воскресного дня.  Томас осторожно, боясь разбудить Линду, встал и подошёл к окну.  Выглянуло солнце и в окнах близлежащих домов, под ударами первых солнечных лучей, запрыгали и заиграли солнечные зайчики.  И вдруг, среди, набирающего яркую силу, солнечного утра, разразился полный радости  весенний проливной дождь.  Томас открыл окно и полной грудью вдыхал свежесть нового дня, весны и новой жизни.  Предчувствие чего-то большого, радостного и необыкновенного переполняло его.
Он оглянулся на спящую Линду и тихо засмеялся счастливым смехом. 
Линда открыла глаза, улыбнулась и, потянувшись всем телом, протянула к нему руки.

           Потом они долго лежали, ощущая друг друга каждой клеточкой своих тел, и чувствовали себя единым целым.  Они мечтали.
- Вначале мы сделаем здесь ремонт и купим новую мебель, - говорила Линда, обводя глазами комнату.
- Всё старое надо выбросить, - деловито продолжала она, - И, в первую очередь, этот страшный скрипучий диван,  который может развалиться под нами в любую минуту.
- Купим новый шкаф, стол, компьютер, и надо купить новое трюмо.  Этот старый трельяж уже совсем облупился и, к тому же, окривел на всю левую сторону. Томас, безмятежно улыбаясь, согласно кивал головой.
Потом тихо, но твёрдо сказал:
- Нет, милая, этот кривой трельяж мы выкидывать не будем.
Они посмотрели друг на друга и громко, весело брызнули молодым звонким смехом, как могут смеяться только очень счастливые люди.