В гостях у лешего

Кишки висели на дереве, как погасшие гирлянды на новогодней елке. Одна из больших веток была срублена, но не до конца, так, чтобы словно колышек торчал из старого дубового ствола и на этот колышек аккуратно насажена, небрежно срезанная с тела голова. Мокрые, испачканные в крови волосы, выколотые чем-то острым глаза, отрезанное левое ухо, открытый рот, наполовину опустевший от зубов и пробитая насквозь губа. В отверстие в губе, продета нить, а на нить продет православный, медный, потертый, старый крестик. Под деревом сидел и ужинал при свете костра, худощавый человек, с искривлённым позвоночником, по вине которого он уже перестал разгибаться. Голый и грязный, с какой-то тряпкой, опоясывающий бедра. Руками он жрал мясо, которое жарил тут же на костре. Вгрызался в куски своими острыми и кривыми зубами. на огне томилась вырезка, капая кровью на огонь, которая сражу же, шипя сворачивалась вскипала. тени от костра играли за его спиной различными фигурами. Человеческие, еще свежие кости, валялись немного в стороне. На них еще местами оставались небольшие наросты мяса и жил. Луна застенчиво прикрывала свою ногату редкими тучками и красуясь на фоне звезд, эротично проплывала над кронами завороженных деревьев. Совы изредка пускали средь веток одинокий клич, который растворялся в темноте, и вновь умолкали. Треск сырого дерева, сгорающего в огне, у ног дикаря, привлекал зверя и в то время отпугивал, оберегая от нападения. Капли запекшейся крови, на деревянном вертеле, рисовали узор утоленного голода у охотника и утихающего ужаса у недавно убиенной жертвы. Он подкидывал дров, помогая огню воспевать затихающую песнь пламени сжигающего улики. Мелодия волшебства, превращая преступление в кошмарный ужин. Уже не первый год, как в ночи этого леса вырастало пламя, строитель которого волочил по земле, замученные до смерти тела. Глухие, но не безжизненные леса, привлекали грибников в свои лабиринты, раскрывая коридоры из веток, точно проститутки задирая подол, завлекают пьяных кабелей. Бедолаги зачастую сбивались с пути, сходили с дороги, теряя с каждым шагом шанс на возвращение. А он уже их там ждал и встречал как лесник или как леший, последний человек. Лакомый кусок, бродящих беспомощно гостей, во владениях нового хозяина это их дети. Родители начинают суетится и бегать, как собака, не знающая куда посрать, когда из виду пропадает их маленький грибник. Они кричат, как раненная и напуганная газель, которой удалось скрыться от охотника, успевшего выпустить роковую пулю. Убежавшей от убийцы, но не ушедшей от смерти, а главное понимая этот факт, но так громко вопя, не принимая собственную погибель. В то время пока они как слепые ищейки с атрофированным обонянием тыкаются по лесу, царапаясь о торчащие колья недружелюбных деревьев. Сгорбившийся, мотивированный голодом урод тащит их чадо в глубь, как морской дьявол свою добычу в пучину черных вод. Набив рот жертве рваной тряпкой, от волочил брыкающееся тело предвкушая сытный ужин. Импровизированный кляп, самодельная бечёвка, сковывающая возможные попытки жертвы на сопротивление, ставили последнюю точку в самом начале этого маленького человека. Дотащив добычу до удобного места, он смотрел в детские глаза, за пеленой которых, текущих горьким дождем слез, метался ужас.  Грязной ладонью, покрытой загрубевшей кожей, он делал надрез в области сердца так что бы видно было как оно еще бьется. Привязанный к дереву малыш, дергался как червяк, только что насаженный на рыболовный крючок. Он не мог издавать звуков, кроме чуть слышных мычаний, он слышал свое сердце, как ритм неумелого барабанщика, за сумбуром которого раздавались крики, где-то сбившихся с ног в поисках родителей, зовущих его по имени, умоляя найтись и вернутся. Нарастающая боль должна была уже отключить сознание, но зашкаливающий уровень адреналина, как бесперебойный источник питания поддерживал задыхающееся сердце и не давал мальчику уснуть. Голыми руками разбивая, грудную клетку, как хлипкую щеколду, голодный, вырывал еще теплое и дышащее сердце. В его руках оно совершало свои последние полтора такта. Глаза, застывшие в ужасе, как озера в резко ударивший мороз, покрылись тонкой пленкой стекла, отражающие оранжевый блеск, уходящего в закат солнца. Последние лучи которого торопливо проползут по детскому ботинку, потерянному среди тоненьких стволов молодых берез. Обращая на эту деталь все внимание, ползущую на карачках от усталости, измазанную в лесной пыли, но не теряющую надежды, мать.