Месть

Мать прибегала с работы и, выхватив холодную вчерашнюю картошину из кастрюли, давясь куском чёрствого хлеба и запивая из кружки водой, снова бежала. Утром она с шести до полвосьмого убирала в офисе – это была самая лёгкая и денежная работа. Лёгкая, потому что офис был новый, чистый, люди в нём аккуратные, а  техники (два пылесоса), швабр, тряпок и моющих средств вдоволь, даже прихватывала понемногу с собой. Сразу, не побывав дома, бегом летела в школу, где работала на своём участке до двух часов. Вот тут и случался «обед» в четверть часа, после чего надо было спешить к трём часам в другой конец города в психиатрическую больницу, где в детском отделении она работала на полставки нянечкой.   Кроме того, по воскресеньям она убиралась у частников: в одно воскресенье у одинокого старого пенсионера, бывшего психиатра той, её, больницы, а в другое – у старушки артистки, которая ещё иногда выходила на сцену в ролях то глухой, то слепой бабки. Чем мама питалась целый день, Мишка толком не знал, хотя спрашивал постоянно. Но она легко смеялась, махала рукой и отвечала своей выдуманной поговоркой:
— А, много ли надо пташке? Глоток воды, да ложка кашки!..
Но Миша понимал, что мама часто голодная, потому что денег у них мало, а работа тяжёлая, много тратится сил. Готовила мама только поздно вечером: супа сварит или щей, картошку пожарит, стушит или сварит, приготовит кашу или макароны… Ему она покупала мясное: дешёвые сосиски или пельмени, котлетки рыбные или куриные, а сама… Очень много они платили за жильё, не хотела мама лишиться двухкомнатной, старой планировки, ещё дедушкиной квартиры.
— Мишенька, квартира – это наше с тобой богатство! Это твоё благополучие. Да и для меня это не просто жилплощадь, а мой дом, где я выросла, где всю свою жизнь прожила. Вот эта мебель помнит твоих дедушку и бабушку, пока беда не случилась…
Миша вновь и вновь выслушивал рассказы мамы о её детстве, о замечательной жизни в семье, о смерти в один год родителей, отправившихся в кино и не вернувшихся. В кинотеатре обрушился потолок, и погибло очень много людей. Потом, Миша знал, мама с пятнадцати лет жила одна, по вечерам работала уборщицей в хлебном магазине, держала квартиранток – двух студенток, которые её чуть не обокрали, спасибо, соседка заметила, когда они тащили вещи из квартиры, вызвала милицию. А потом была та история, та самая, где речь уже шла о Мише. Мама всегда останавливалась в этом месте своего рассказа, вздыхала и говорила одну и ту же фразу:
— Эх, тогда бы мой сегодняшний ум! Но я, Мишенька, так рада, что ты есть у меня! Слава Богу!
Миша знал, что мама, распростившись с квартирантками, стала бояться чужих в доме. Она затянула, как говорится, поясок потуже, перешла в вечернюю школу и начала искать работу. А что она умела? Только квартиру свою убирала всегда, с третьего класса – помогала маме. Вот и устраивалась по этой «специальности». Из-за непременного желания сохранить  дом своего детства, мама и слушать не хотела о предложениях поменять квартиру на меньшую, но с доплатой, что могло бы позволить ей меньше работать и приобрести образование, специальность, учась заочно.
— Да, сыночек, учёба – это главное. Упустила я свой шанс, думала, подкоплю денег и пойду учиться, но тут встретился твой отец. Прости, Мишенька, но подлым он оказался, злым человеком! Не могу я его простить, никогда не прощу и ничего не забуду! – Мама начинала дрожать, глаза её вспыхивали яростью, – обманщик, негодяй! Он мне говорил, что как только мне исполнится восемнадцать лет, мы распишемся, станем супругами, ты понимаешь? Семью создадим! Жил здесь, учился в университете, ещё, оказывается, торговал водкой по ночам. Потом здесь обыск был – стыд какой перед соседями! Но выкрутился, не попал в тюрьму, вроде, свидетелем был на суде… Я же так переживала! И всё ему верила…А когда он узнал, что ты должен родиться, сбежал в самый последний момент, бросил меня, когда надо было в роддом ехать! Ушёл за «скорой» и пропал! Спасибо, Анне Васильевне!  (Миша, конечно, знал – это соседская очень добрая бабушка). Как она мне помогла! А ведь я ещё долго и страшно переживала, что случилось с Юрой? Куда он пропал? Не попал ли под машину или ещё что!.. Потом на улице его встретила: вот так – я с колясочкой, люди добрые старенькую отдали, а вот так, лоб в лоб – он, идёт под ручку с красивой такой дамой, старше его лет на десять. Я к нему – рада, что жив-здоров, а он – через дорогу, чуть не бегом!.. Сколько я слёз пролила! Только Анна Васильевна меня и успокоила: «Хорошо, – говорит, что не прописался в квартире, а то могло быть и хуже, за жильё людей убивают и травят». Я, сыночек, всю правду тебе говорю, чтобы ты, вдруг он опомнится, начнёт к тебе приставать, так вот, чтобы ты не верил ни одному его слову, ничего от него не брал, не подпускал бы близко! На фото его запомнил? Увидишь – беги от него бегом! Вдруг что со мной… так лучше к чужим людям обратись, к учителям своим. А то он из-за квартиры может что угодно сделать. Он же потом приходил, говорил, мол, давай опять вместе жить, я, мол, к тебе перееду… Ага! Как же!  Второй раз не попадусь! Ведь как было… Сразу после роддома, я тебя заверну, положу в коляску и куда иду? Ага, «хлебный» свой убирать, спасибо не выгнали. Ничего! Девять лет с тобой прожили – не пропали. Вот подсобираю деньжат, к окончанию школы приодену тебя, учиться пойдёшь. Станешь специалистом, устроишься в жизни. И маму не забудешь, да?
Мама прижимала Мишу к себе, касалась губами его виска, и тёплая волна родства заполняла душу мальчика. Нежность, любовь к матери слезами сдавливала горло, а потом закипало всё внутри и злоба, обида переполняла чувства и мысли: «Я ему отомщу! Вот вырасту – убью!» Часто, стараясь заснуть, Миша рисовал в воображении картины мести: вот он красивый, взрослый едет на машине, как в кино, и сбивает старикашку с лицом его отца (лицо молодое, как на фото, старым его Миша не мог себе представить), потом наклоняется над ним, тот хрипит, умирая, а Миша ему говорит грозным голосом: «Ага! Так тебе и надо. Это ведь я, сын Марины Усовой, понял?» Или пистолет купит, выследит как-нибудь и стрельнёт, так, чтобы не сразу умер, чтобы обязательно сказать те мстительные слова. Но все эти видения замутнял сон, а днём Миша совсем ничего такого не думал.
Прошло четыре года. Миша, закончив семь классов, просил маму разрешить ему после восьмилетки поступить в физкультурный техникум, но пока мама была против, убеждала окончить школу, а потом пойти в институт. Миша имел первый юношеский  разряд по лёгкой атлетике, здорово брал короткие дистанции. Неоднократно ездил на соревнования в другие города, даже в газете о нём писали. Учился он хорошо и охотно, и мама не могла на него нарадоваться, потому что всё в сыне было так, как мечталось. Но судьба резко ударила, сшибла с ног: мама тяжело заболела. Её увезли в больницу, сделали срочную операцию, но врач говорил про какой-то перитонит, про внутреннее кровотечение… Миша понял, что надежды нет.
К концу недели мамы не стало. Анна Васильевна, еле двигая старыми больными ногами, заботилась о Мишиной еде, советовала, что купить, как приготовить, хотя Миша и сам многое умел. Но оставаться дома одному ему было тоскливо и горько, поэтому он просил Анну Васильевну заходить почаще.
Прошли весенние каникулы, теплело, весна была ранней, щедрой, и это казалось Мише кощунством, радость природы только сгущала мрак в его душе. Вечером он вышел во двор, присел на скамейку рядом с Анной Васильевной. Они тихо поздоровались, долго молчали.
— Анна Васильевна! Ну, это же несправедливо! Мама совсем не старая, а умерла!
— Конечно, совсем молодая, что это за возраст – тридцать два года! Это ж мне – внучка. А всё жизнь неудачная, всё трудности. Это Юрка её довёл – так обманул, бросил с дитём, а она и сама дитё. Охо-хо… Зло людское да глупость, а человека нет. Сам, небось, живёт, радуется! Говорят, богатый.
— Кто говорит? Его кто-то знает? Где он живёт?
— Во, засыпал меня своими вопросами!.. Да как не знать? Колька Зотов со второго подъезда его давешний дружок, вместе водочку рилизовывали… Только Никола отсидел два года. Да на что тебе это? Хочешь отцу назваться?  Не ходи ты к нему, бесполезно, ничем он тебе не поможет. И знать вас не хотел…
— Нужна мне его помощь! Я ему в рожу хочу плюнуть.
— Не связывайся! Он плохой человек, ещё беды наделаешь…
Но мысль засела в мозгу, как дробина: посмотреть в эту физиономию, просто увидеть его глаза. Ещё до смерти мамы Миша получил паспорт и теперь устроился на почту – разносил по вечерам телеграммы. После работы, поздно вечером он пришёл к Зотову и попросил адрес отца. Тот замялся было, но Миша, продумавший свой визит, достал маленькую бутылку, куда перелил остаток водки от маминых поминок, как научила его Анна Васильевна. Зотов сразу повеселел и выложил всё, что знал об отце Миши, о Юрце Головановом. «Вон как, Голованов я. У мамы даже не спросил…»
— С первой он сошёлся, когда вас с мамкой бросил. Богатая была тётка, старая для него. У неё свой сын большой уже был. Так малый невзлюбил отчима, скандалил с ним, потом матери наябедничал, что Юрец денежки таскает… Ну, выгнала она его, тем более что не расписанные были…  Он тогда снова к твоей мамке хотел прибиться, но и тут – облом. А потом, представь, такую невесту нашёл!.. Хитрый был, опытный. Молоденькую девочку, дочку директора рынка, в положение ввёл! Ну, куда деваться? Папаша и отдал. Квартиру им купил, обеспечил… Юрца взял на работу, в помощники себе. А кому сейчас инженеры нужны? Юрец за копейки пахал, а тут… В общем, Миха, богатый у тебя папка, на «ауди» ездит, крутой такой… Сестра у тебя имеется, годика на четыре младше, Светой зовут. А живут…
Зотов нарисовал схему, обозначил крестиком дом на углу. А место работы, не их маленький, а центральный рынок Миша и без него знал. Теперь и ночью и днём в голове Миши рисовались планы мести. Но все фантазии натыкались на препятствие – где взять оружие? Как реально убить «этого подлеца», иначе Миша об отце не думал. Самым доступным оружием был нож. Дома у них был большой кухонный, его можно, конечно, хорошо наточить, но он был не стальной, крепкий, а железный – ненадёжный. Стальные же два – оба короткие. Взяв крепко в руку железный нож, Миша с силой воткнул его в деревянный косяк кухонной двери, и ручка тотчас отлетела. Теперь он думал, что нож придётся купить, а это значит, его может запомнить продавщица, а может и не продать нож подростку, ещё расспрашивать начнёт…
Вскоре Миша как-то днём зашёл в магазин на их окраине. Магазинчик был старый, тесный, в полуподвальном помещении, но народу здесь было – битком. Оказалось, продукты здесь продавались по низким ценам. «Просроченные», говорила Анна Васильевна, но Мишу это не пугало, ему постоянно хотелось есть, а денег было совсем мало, он уже два месяца не платил за квартиру. Они с Анной Васильевной всё-таки решили, что надо двух студенток пустить, иначе Мише не пропитаться. Здесь, в магазинчике, работала старая толстая продавщица, с которой постоянно ругались покупатели из-за наглых недовесов. Ор стоял оглушительный, какой-то пар витал в полупрозрачном воздухе. Миша тихо стоял в очереди. Вдруг он увидел колбасный нож. Сердце у него застучало. Нож был не такой огромный, как в центральных магазинах а, видимо, не стандартный, свой – похожий на финский, виденный в кино. Стальной, с острым концом и набранной из цветных пластинок ручкой, в две ладони длиной, нож этот врезался в сознание паренька. Подходила его очередь. Он купил самой дешёвой колбасы, хлеба, расплатился и хотел уйти, но тут к прилавку, не давая Мише отойти, протиснулся толстый краснолицый дядька.
— Ты что мне дала, кошка драная? Посмотри, чего поналожила – одни обломки на три кило!
Покупатель орал благим матом, слюна попала Мише на лицо, он вскипел было, но вдруг заметил, что нож лежит прямо возле его правой руки, а продавщица и покупатели поглощены конфликтом. Рука сама словно приклеилась к ручке ножа, и он, как скользкая рыбка, юркнул Мише в карман. Миша почувствовал, что лезвие слёту продырявило подкладку и задержалось эфесом ручки в кармане. Миша без рывка, плавно выскользнул из-под навалившейся на него туши и быстро ушёл прочь.
Всё. Это был знак судьбы. Напряжение сделало Мишу собранным, находчивым. Во-первых, он решил увидеть и запомнить предмет своей мести, затем присмотреться к нему, понять график его каждодневных занятий, составить точный план своих действий. Миша не хотел в тюрьму, но понимал, что, скорее всего, попадёт туда. Он боялся, что после наказания ему некуда будет вернуться, потеряет квартиру, поэтому не торопился, решил сначала подзаработать, заплатить за квартиру и собрать хоть сколько, чтобы потом платила Васильевна. Ей Миша полностью доверял. Где-то он слышал, что «месть – это блюдо, которое надо подавать холодным», то есть делать всё продуманно и спокойно. Он начал слежку.
Первая встреча произошла, как и планировалось, у подъезда квартиры Голованова в полдевятого утра, когда тот шёл в гараж за машиной. Несмотря на то, что Миша ждал, трепеща от гневного возбуждения и готовясь к выплеску злобы из души, вышедший из двери подъезда мужчина не показался ему ни противным, ни даже очень заметным: так, обычный дядька, выглядящий на полный сороковник, чуть лысеющий, с округлившимся брюшком и усталым, заспанным лицом. Он сощурился на яркое солнце, зевнул и пошёл себе какой-то трусящейся походкой, на полусогнутых ногах, вроде, торопился. Миша последовал за ним. Он узнал отца, фото врезалось в память. Гараж был тут же, в другом конце двора, и номера тёмно-красной машины Миша как сфотографировал. Потом Миша поехал на троллейбусе к центральному рынку. «Ауди» припарковалась на площадке у служебного входа в крытый павильон. Миша стоял, глядя на небольшие окна на самом верху, понимая, что там находятся служебные помещения администрации рынка. Вдруг из двери поспешно вышел сам Голованов и прямо направился к нему.
— Э, малый! Хочешь подработать? Беги вон туда, к складу, привези товар в овощную секцию. Грузчик наш заболел, так его, расчердак! Поработаешь пару часов, заплатим…
— Сколько?
— Иди, работай, не обижу. Голованова спросишь – это я.
«Без тебя знаю, – думал Миша и мстительно улыбался, – чем скорее заработаю на квартплату, тем меньше тебе, гаду, жить!»
Он сегодня всё равно прогуливал уроки, так что мог работать. И работал почти до вечера, а заработок его приятно удивил.
— Приходи завтра. Тебя как зовут?
— Михаил Усов, – ничто не дрогнуло в лице Голованова, – но я не могу работать, я учусь.
— Вижу я, как ты учишься! Гуляешь, от уроков отлыниваешь? Батька тебя не отлупит?
— Нет. Он меня бросил, подлецом оказался. А мама умерла, – добавил Миша, но не жалобно, а зло и грубо, – так что приходится подрабатывать.
—  Ладно, Миша, – похожие на его глаза с сочувствием глянули прямо ему в  глаза, – не кисни, жизнь штука непростая. Приходи по воскресеньям, будет работа.
Эта работа была просто выходом из тупика. Уже оплачена квартира, появились кое-какие сбережения. И нож лежал на прикроватной тумбочке под белой, вышитой мамой, салфеткой. Лежал и ждал, улыбчиво поблёскивая стальным отполированным лезвием, протягивая ручку для пожатия.
Миша думал о мести, но теперь к чувству гнева и ненависти примешивалось новое – горечь. Так горько было смотреть на отца, на его суетливые хлопоты, на беготню вверх-вниз по лестнице павильона, горько слышать его охрипший к вечеру голос, его матерщинную ругань с грузчиками, продавцами, перекупщиками – поставщиками… Миша видел, что «богатство» не сыпалось с неба, но и понимал, что труд был не без ловкачества, не без обмана и лживой изворотливости. И с каждым днём его всё больше пугало, что, учась понимать отца, ситуации его жизни, сам он всё меньше кипел от желания мстить, словно сдувался, подобно резиновому, проколотому шарику. Медлить было невозможно. Он решил, что сделает это в ближайшее воскресенье, утром, прямо во дворе дома Голованова, за гаражом.
Он подошёл к гаражу пораньше и стоял за углом, изнывая от волнения. Казалось, в нём дрожала каждая жилочка, а глазное веко дёргалось ещё с самого раннего утра после почти бессонной ночи. Нож Миша держал за ручку в кармане своих истрёпанных дешёвых джинсов. Было тесно руке, материя давила на запястье, но вытащить лезвие он боялся: окна дома стоглазо глядели на него сверху.
Голованов вышел, как всегда вовремя, постоял около подъезда, позевал, почесал бока и пошёл к гаражу. Но вдруг  дверь подъезда, пропев коротенькую мелодию, отворилась, и оттуда выбежала девчушка лет девяти, худенькая и глазастая.
— Папуля! Ты же барсетку забыл! Все твои ключи тут!
— Ах ты, моя умница! Светулька-лапулька!
Девчонка повисла у отца на шее, расцеловала его в обе щеки, а он покружил её, тоже поцеловал, осторожно поставил на землю.
— Пока, пока! Беги, завтракай. Спасибо, доча.
Девочка нажала кнопку и крикнула в домофон:
— Я-я, мамуля!
Дверь захлопнулась, а отец всё ещё смотрел вслед с нежной любовью.
Миша почувствовал ком в горле. Напряжение, словно стягивающие путы, спало, в коленях появилась слабость. Но он заставил себя вспомнить маму. Словно фотовспышка блеснула в памяти, и вот проявилось грустное, дорогое лицо, бледное, измятое от пережитых мук. Миша зажмурился, изгоняя влагу из глаз, сжал зубы и снова напрягся. Голованов отпер гараж и вошёл внутрь. Миша вошёл за ним. Почувствовав чьё-то присутствие, Юрий повернулся. Его брови удивлённо вскинулись.
— Пацан? Ты чего тут? Что, не выйдешь на работу? Что-то случилось?
— Случилось.
— Плохо дело. Грузчиков не хватает… Помоги-ка мне, вчера заляпал машину, устал, не протёр. Дай-ка вон ту канистру, там вода. Спасибо. Нравится моя машина? Вот, дочка у меня, её техника не интересует: танцами занимается, а был бы парень… Так. Что случилось, когда?
— Давно случилось,  четырнадцать лет назад. Папаша мой нас с мамой бросил, другую семью завёл.
— Та-а-ак, – насторожился Голованов, – и что?
— А то, что когда мама умерла, я поклялся отомстить, – нож уже был выпростан из кармана, незаметный в полутемноте гаража. — Я мог вот этим ножом ударить тебя в спину, но мне надо было тебе сказать, за что… Теперь в спину не смогу, слабак я, видно, – Миша не замечал, что слёзы заливают лицо, он поднял нож, который сверкал в луче, падающем из двери.
— Э-э, Миша, опусти ножик. Успокойся. Так нельзя. В жизни много чего случается…
— Что-то случается, а что-то подлецы делают! – крикнул Миша так, словно разорвалось горло, – я всё равно отомщу, как могу! На! Подавись!
Он резко ударил ножом себе в грудь, не вскрикнув, закачался и медленно осел на пол. Юрий охнул, подбежал к пареньку. Нож торчал из левого бока, кровавое пятно расползалось по свитеру. Но видно было, что нож попал не туда, куда метил Миша. Голованов потрогал грудь Миши и нащупал крест, на который, видно, натолкнулось лезвие и соскользнуло вбок. 
— Фу-у, слава Богу! Ну и дурачок ты, Мишка! Э-э, давай-давай, приходи в себя, – стал трепать мальчишку по щекам, – ишь, пережил как… Ну, очнулся? Что ж ты удумал? Я виноват, знаю, но я ведь приходил к вам, когда одумался, а Марина меня не приняла. Она всё о квартире беспокоилась, чтоб я там не прописался… Конечно, о твоём будущем думала, не о себе.
Говоря всё это, Юрий достал из машины аптечку, поднял край Мишиного свитера и обработал рану йодом, наложил бинт и заклеил пластырем.
— Ерунда, царапина. Спас тебя твой ангел-хранитель. Тебя мама покрестила, крест и отвёл беду. Дать водички?
Он отвинтил крышку бутылки с минеральной водой, налил в стакан, и Миша жадно выпил ещё прохладную, недавно из холодильника, влагу. Юрий смотрел на него и вдруг заплакал по бабьи, всхлипывая, вздрагивая плечами, подшмыгивая носом.
— Прости меня, сыночек! Прости, Миша! Прости, ради Бога. Я виноват, знаю, кляну себя сам! Спасибо тебе, что сам пришёл, спасибо, что вырос таким… – он замялся, подыскивая слово, – правильным вырос, хорошим. Я тебе всем-всем помогу, только прости. Простишь ли?
Миша долго молчал. Не было мыслей в голове, только какая-то томительная, ноющая тоска переполняла его. Он вздохнул, ощутив боль в ране, почему-то подумал, что рана заживёт скоро, как всегда на его молодом растущем теле. Глаза отца, не отрываясь, смотрели в его глаза. Что-то дрогнуло в душе, и он тихо ответил:
—  Посмотрим…