Тлеющий Ад 4. Глава 5

Удалился Сатана раздосадованный да мрачный из квартирки маленькой, возжелав в одиночестве переживать по поводу беса рыжего, а Вельзевул надменный да Муха остались там, невесть с какой и целью, впрочем, по всей видимости, спешить им было совершенно некуда да уходить по делам было не нужно. Вельзевул сидел в кресле, положив ногу на ногу да листая газету спокойно, не обращая внимания на шорох то тут, то там, производимый бормочущим что-то себе под нос Мухой, так сидел какое-то время, читая сводки новостей, а затем оторвался от чтения задумчиво, убрал газету да основательно так призадумался о чём-то, подперев кулаком подбородок да покручивая ненароком перстень с изображением паука на своей левой руке.

Главная неприязнь Вельзевула к Теофилу, пожалуй, из того исходила, что не мог Повелитель мух смириться с тем, что некий бес, невесть откуда и вовсе взявшийся, внезапно в столь шибкую милость попал к самому князю Тьмы, ибо сам Вельзевул ранее серафимом был на Небесах да при Господе, пал со множеством других ангелов да с Люцифером, обладал титулом правой руки его да был наизначимым демоном средь легионов адовых – и не мог он принять то, что в ряды демонов верховных попал образом неизвестным этот несдержанный деревенщина, человеческою женщиною роженый и вовсе, о, насмотрелся Вельзевул на манеры его уж сполна на ужинах званых, коробило Повелителя мух знатно от этой вящей простоты, с которою обращался ко всем новоиспечённый Верховный Инкуб, и считал демон надменный желтоглазый, что присутствием своим в кругах демонической элиты этот невежда оскверняет не только лишь свой собственный статус, но и статус всех в округе. Да быть может, и не было б столь явственной неприязни, ежели б не был Теофил наполовину человеком – презирал Вельзевул люд человечий, свысока смотрел на житие людское, и как тут допустить, чтобы в кругах высших демонических присутствовал мерзкий недостойный грязнокровка? Где это видано? Неслыханное известие! Как Дьявол и вовсе позволил подобному случиться? Что-то тут явственно неспроста! Не знал Вельзевул, что сыном Теофил является Сатане, не ведал он также о битве той в Ватикане, ибо другими делами был занят в это время, а спросить ни у кого не удосужился, ибо считал недостойным со своей стороны вопрошать о чём-либо подобно невежде, несведущий вид имея(впрочем, совершенно не замечая за собой, что порою забывается он да и вопрошает, ибо любопытство оказывалось чаще всего сильней этого дурацкого принципа), а посему думал самые разнообразные версии произошедшего, но ни в какой из них не был уверен до конца.

Активный шорох да чихание, донёсшиеся из-за дивана напротив, вынудили Вельзевула отвлечься от раздумий собственных, поднял он взгляд хладный да узрел, как из-за диванной спинки вылезает чихающий Муха – весь в пыли был насекомый демон, неопрятный, перепачканный сором, скопившимся за диваном, свалился он со спинки на сиденье спиною вниз, отфыркиваясь да отплёвываясь от пушинок пыли, лезущих в рот, да принялся усиленно отираться руками своими множественными, а Вельзевул вздохнул с досадою великой да покачал головой.

- Опять ты влез, куда не надо, насекомое, - хмыкнул он презрительно да строго. – Я что велел? Не жрать пыль! Там микробы!

- Почто так страшишься микробов, доктор? – Муха сел, взглянул на желтоглазого демона весело да чуть коварно, продолжая отираться да потирать руками друг об друга. – То человекам мука, а нам беды от них нет!

- Они в грязи живут, а грязь – то мерзость, - ответил Вельзевул надменно, брезгливо поморщившись. – Не выношу грязь человечьего наземного мира, и ты это знаешь. Антисанитария, - он вновь взял газету в руки, развернул, встряхнув чуть мятые страницы, да снова опустил взгляд на колонку новостей. – Пыль, сор, что на земле, что в воздухе, мир человеческий пакостью едкой пропитан, не продохнуть. Иди умойся, смотреть на тебя тошно.

Муха повиновался, удалившись в ванную, там ополоснул лицо да руки, отряхнулся будто животина некая, даже не помыслив о том, что можно для сего полотенцем воспользоваться, затем вернулся, забрался на диван да прилёг на бок, свернувшись калачиком и воззрившись дружелюбно на сдержанного Вельзевула, занятого чтением новостных сводок. На несколько минут в комнате воцарилась тишина, тревожимая лишь шорохом перелистываемых страниц газеты. Однако не выдержал Муха тишины долго, подал он голос, таращась на желтоглазого демона с любопытством да не спуская глаз:

- Солнце похоже на одуванчик.

Вельзевул взглянул на него поверх газеты, чуть приподняв надменную бровь, не ответил, опустил взгляд да продолжил чтение.

- Такое же пушистое и жёлтое, – продолжил Муха, чуть улыбнувшись. – Яркостью своею схожая с глазами доктора, так, ежели глаза доктора - два солнышка тёплых, значится, глаза доктора – два цветочка!

- Нет, - спокойно сказал Вельзевул, не отрываясь от чтения газеты.

- Солнце растёт на небесной клумбе так долго… А ежели завянет солнечный бутончик, чего же тогда станется?

- Погибнет жизнь в мире наземном.

- Человеки погибнут, и мы вместе с человеками тоже?

- Ты мешаешь.

- Доктор глядит на пёструю бумажку… Я наблюдал сотни таких же в железных коробках, мусором они наименованы деянием человеков.

- В этом они правы. Сплошная гадость понаписана. Впрочем, кто-то же это да читает, не удивлён, что человечьему племени такое по нраву.

- Мне тоже по нраву, тоже, пёстрые бумажки забавно шуршат, ежели ими укрыться вместо вот этой тряпицы, - Муха похлопал рукой по одеялу под собою.

- Я велел тебе не ночевать на улице, - Вельзевул сложил газету, отложил в сторону да со спокойною строгостью посмотрел на насекомого демона.

- О, но в кровати неудобно, она слишком мягкая! – Муха состроил жалостливую физиономию, по-прежнему лёжа на боку.

- Ты не должен вести себя как плебей, как нечисть мелкая, крова не имеющая помимо улиц да подворотен поганых. Ты мой эксперимент и моё творение, так будь добр вести себя достойно моему статусу.

   Муха нахмурился да затем коварно показал строгому Вельзевулу язык.

- Ах ты дрянь, - да сказано это было, однако, не слишком уж и грубо, даже в шутку больше, Повелитель мух свернул газету в рулон да погрозил насекомому демону с напускною суровостью да сдвинув чёрные брови свои надменные. – Прихлопну за дерзость сию своевольную!

- Доктор ещё симпатишнее, когда опасен, - Муха расплылся в зубастой улыбке, ехидно глядя на Вельзевула, вскочил он на диване, сполз затем на пол, перебирая руками своими множественными вразнобой, так подобрался к Повелителю мух, продолжая улыбаться, и тот вдруг ухмыльнулся сдержанно в ответ, прикрыл глаза со смешком да шмякнул газетою слегка по рогатой взлохмаченной голове его.

- Ура-а! – Муха возрадовался шлепку этому, подскочил, вскинув вверх руки да поплясав на месте активно, затем подался он к доктору ехидно, присев да опершись о подлокотник кресла, взглянул прямо в глаза его пронзительно-жёлтые да возвестил:

- А знаешь, чему ещё я радуюсь нынче?

- Чему же? – с ухмылкой поглядел на него сдержанный Вельзевул.

- Тому, - Муха улыбнулся, обнажая тонкие острые зубы свои, да в глазах его безумных огонёк ликования озорной загорелся. – Что теперь меня газетою уже так просто не прихлопнуть! И сам в ответ прихлопну я, ежели захочу! Сам прихлопну! Шмяк-шмяк – и нет человека, и помер человек, а казалось, так могуч был, пятном безликим житию мушиному мешая! Чего сделало житие мушиное человеку? Помешало как? Грязно житие мушиное – а человеческое не грязно ли? Боится заразы от нас человек, да сам он зараза на теле мира наземного, сам!

- Твоя правда, - кивнул Вельзевул, с улыбкою на устах надменных наблюдая за активною речью Мухи. – К тому же, - он повернулся к окну, поглядел на пасмурный холодный небосвод презрительно. – Больший объём заразы мира наземного создан руками людей. Погляди на этот смрад, - он чинно махнул рукою в сторону окна, и Муха воззрился на небосвод тут же, Вельзевул же поднялся гордо да подошёл к окну, встал там, заложив руки за спину да глядя на оживлённую городскую улицу. – Он навис над каждым градом человечьим, и сколь же беспечно допустил это человек, сколь же беззаботно начало он положил всякой новой заразе, всякому новому вреду! Уму непостижимое создание, этот человек. Самостоятельно причиняет себе вред, сетуя на что угодно да выдумывая какие угодно причины вреду сему, кроме себя самого, и вместо того, чтобы изменить образ жития своего, создаёт средства, борющиеся с вредом, создаёт неимоверными усилиями да посредством множества бессонных ночей, сам себе усложняя жизнь. Человек поганит мир наземный, выданный ему в качестве обители, так, будто в любой момент переиграть всё он сможет, будто возьмёт да и в другой какой-то мир переберётся, когда этот загажен будет так, что невозможным в нём будет житие людское. Только нет никакого другого мира, такого, где б его ждали с распростёртыми объятиями. Да и сам он никуда отсюда деться покамест не может, лишь в планах у него полёты на планеты инаковые, и бьётся, бьётся над задумкою этой человек аки мошка в паутине, да только, что-то мне навязчиво подсказывает, не сумеет эта мошка выбраться из собственной погибели к сроку.

- Как страшно говорит доктор, - выдал Муха, поёжившись. – Но почто так неосмотрительны человеки? Почто самим себе вредят?

- Да идиоты они, только и всего, - ответил Вельзевул, мрачно разглядывая прохожих под окнами. – Глядя на них, становится ясно предельно, отчего их отринул Создатель. Кто же захочет копаться в этом дерьме добровольно?

Обернулся он, подошёл к креслу, взял зонт свой да махнул рукою Мухе:

- Пошли отсюда. Сколь душна сия бетонная обитель… Некогда посередь природы дикой дома свои сооружали люди, а нынче они, похоже, заблудились.

Выйдя на улицу, Вельзевул, размеренно постукивая острием зонта о дорожный асфальт, направился чинно невесть куда, и Муха поспешил за ним следом хищною походкой своей, петляя да периодически отирая руки и лицо. Повелитель Мух едва заметно морщился недовольно при каждом шаге своём, ибо слышал он, как под подошвами его туфлей скрипит грязь наземного мира, пыльная, гадкая, повсюду она возлежит неотъемлемым условием жития наземного, на твердыне повсеместной расположенная да образом неким набившаяся даже в души людские, в воздухе, в воде, на земле – везде возлежит грязь сия, о, но как же больно смотреть на небосвод, подёрнутый серой пеленою смога, а люд ведь этим дышит, житие его посередь смога сего расположено, к мерзости этой привыкшее, ибо житие людское – такая же грязь, такая же мерзость, как эта душная тяжёлая пелена ядовитого дыма, ставшая, пожалуй, первостепенным небом для городского люда, заменившая собою небосвод изначальный, оттеснив его собой да закрыв.

- Во что нынче веруют люди? – произнёс Вельзевул мрачно, шагая по людной городской улице да глядя вперёд тяжёлым, надменным взглядом. – Какому Богу молятся да какого Дьявола клянут? Я ходил по миру наземному и во времена повсеместной религии, ходил и во времена повсеместных проклятий в её адрес, хожу и нынче, а что нынче? Чёрт-те что. Всё в кучу смешалось. Люд человечий в головах-то царём не обладает, не то что Богом на Небе. Да и пошёл бы к чёрту этот Бог, только испокон веков наблюдаю я тяжкое: люд больший знанию предпочитает невежество. Оттого мир наземный так немыслимо грязен – от человечьей невежественности. А Отче нам: «Преклонитесь пред человеком да охраните», - Вельзевул хмыкнул надменно, скользя взглядом презрительным по многочисленным прохожим. -  Лев никогда не склонит голову пред блохой. Да… И блоха эта опосля его изводит. 

Таким образом дошли Вельзевул и Муха до ближайшего канализационного люка. Повелитель мух, откашлявшись сдержанно, явил всполохом мушиного дыма перчатки белоснежные, надел, затем мановением руки сдвинул тяжёлую чугунную крышку в сторону, являя на свет божий тёмные мрачные недра городской канализации; вздохнув тяжко да с раздражением, Вельзевул, брезгливо морщась, спустился прямиком в люк этот, с неприязнью великой касаясь грязных неприятных перекладин железной лесенки, ведущей вниз, вскоре добрался до самого дна, сошёл с лестницы, сдёрнул с рук перчатки, доселе белоснежные, выбросил прочь да тут же нацепил новые. Дождавшись Мухи, который радостно съехал по лесенке вслед за ним, желтоглазый демон, постукивая зонтом о неопрятную бетонную поверхность местного пола, зашагал куда-то вглубь коридора сего, и видно было превосходно, как гадко ему находиться в подобном месте, ибо уж тут-то микробов, о которых упоминал он ранее, обитало предостаточно, впрочем, именно поэтому Вельзевул шёл с гримасою искренного отвращения на лице да прикрывая нос со ртом рукою. Мухе же обстановка сия неприглядная импонировала более чем, он, как и всегда, с любопытством разглядывал всевозможный мусор вокруг, периодически заинтересовываясь очередной «блестяшкой» да затем невозмутимо засовывая её в карман плаща своего, напрочь игнорируя недовольные замечания Вельзевула по сему поводу. Путь их длился не столь долго, сколь чудилось Повелителю мух по причине тягостного отвращения ко всему вокруг да подряд, и  вышли они в итоге к пространству более широкому, чем прежде, а то бишь, оказались в самых недрах вынужденной обители Вельзевула. Предстало пред ними обширное помещение, наглухо заваленное хламом да мусором гадким, по углам темнота кромешная простиралась, невесть что в себе тая да какую только пакость собою не скрывая, а в центре, в месте, чуть более освещённом по причине некоего тусклого света, ниспадающего откуда-то сверху из канализационных труб, на возвышении из мусора трон стоял неожиданный, страшный, огромный, на ногах паучьих длинных, особой вычурностью не обладал, прост был, мрачен в цветах своих серых, из железа, кое-где проржавевшего, соделанный, а на спинке высокой, увенчанной рогами чёрными жуткими, на рогах, размером гораздо менее вышеназванных да располагающихся по всему периметру спинки, а также где-то позади, насажены были кровавые, страшные, множественные отрубленные головы свиней со впавшими глазницами да вываливающимися из обвисших пастей языками. Вокруг голов сих, смердящих страшно, клубилась туча чёрных мух, мухи летали, ползали, копошились в глазницах да в недрах ушей свиных, и жужжание их навязчивым, непрекращающимся шорохом стояло в этом странном помещении если уж не испокон веков, то, тем не менее, предельно давно. Некие остатки глаз во впавших да почерневших глазницах, казалось, тут же воззрились на Вельзевула да и будто следили за ним молчаливо, покуда он, нарочно не глядя на трон этот жуткий, не скрылся в помещении ином, следуя за бодрым Мухой.
 
- Ну что ты мне показать хочешь? – недовольно спросил Повелитель мух, заходя за насекомым демоном в комнатку его персональную. Мала была сия комнатка, неопрятна да грязна, впрочем, как и всё иное здесь, кровать железная стояла у стены, убранная подушкой одинокой, некогда белой, да давно уж пожелтевшей и отсыревшей, также одеяло тут имелось подушке подстать и рваная простынь такого же вида. Возле кровати да у стены близ изголовья стол покосившийся покоился, стул, не более привлекательный, дальнейшие вещи же представляли из себя множественный неразборчивый мусор, вестимо, приобретённый Мухой да после сваленный в кучи здесь.

- Доктор хотел, чтоб постигал я мир наземный пуще, - Муха ухмыльнулся коварно да принялся рыться активно в залежах мусора у стены, припав на колени да нагнувшись над кучею сей. – В тонкости его вникал чтоб да не бездельничал… И тогда захотелось мне обрадовать доктора, чтобы по нраву было доктору, и увидал я, что так делают человеки, и захотел сочинить такое же, такое же, но лучше, лучше!

- Да что у тебя там?

- Гляди! – и Муха выудил, наконец, холст размеров средних из мусорной кучи, развернулся к Вельзевулу, по прежнему сидя на коленях, и со взглядом безумным продемонстрировал Повелителю мух картину авторства собственного; изогнул бровь чёрную Вельзевул, узрев сие творение, с минуту молчал, затем спросил сдержанно:

- Ты где краски взял?

- Это не краски! – помотал головой Муха, улыбаясь жутковато. – Не краски! Вот это, - он ткнул пальцем в оранжевый цвет на холсте. – Морковка! Это, - указал на зелёный. – Травою намазал! Это, - показал на жёлтый цвет. – Дурного не думай! Одуванчик!

- А красный?

- А красный… - Муха улыбнулся ещё пуще, взглядом жутким воззрившись на доктора. - …Кровь.

А на холсте тем временем красовались беспорядочные да множественные цветные пятна, угловатые, рваные, накладывались они одно на другое да этакой разноцветной кучей пестрели на белой поверхности холста, и было в этом тревожное нечто, пусть и теплы были цвета, выбранные Мухой, да нечто было в этом надрывное, весёлостью больной искрящее, нездоровой, таящей в себе великое безумие да дребезжащую, дрожащую боль. И завершала сию композицию процарапанная чем-то угловатая линия, не прямая да не ровная, такая же беспорядочная, тянулась она через весь холст, разрезая собою картину пополам, будто трещина некая, и ёкнуло в груди Вельзевула нечто непонятно да болезненно при виде этого напряжённого зрелища.

- Тебе нравится, доктор? Это абсракция!

- Прям-таки «абсракция»?

- Углядел у человеков! Говаривают, это…как его…Из Куства! А что такое Куство?

- Искусство. Это называется Искусство, - Вельзевул подумал малость, молча глядя на сие произведение, затем поинтересовался сдержанно: - И что ты…Что ты нарисовал-то?

- Нарисовал разбитый мир, мой разбитый мир, красивый, красивый?

Повелитель мух перевёл взгляд на насекомого демона после слов этих и увидел тут же, с каким великим отчаянием во взгляде своём смотрит на него Муха – невыносимый, жалостливый взгляд, исполненный боли мучительной да мольбы о том, чтобы доктор подтвердил, что разбитый мир этот как прежде красив, как прежде замечателен да что радует глаз он как встарь, на то несмотря, что трещина на нём страшная, неотвратимая да непреодолимая; помолчал Вельзевул с минуту, глядя в ответ на взгляд этот печальный да скорбный, а затем, недовольно хмыкнув, отвернулся малость да и ответил с досадою:

- Красивый. 

Возрадовался Муха тут же, улыбнулся, сел, положив пред собою на колени холст, да принялся, разглядывая цветные беспорядочные пятна, водить пальцем по изображённой поверх трещине, и, казалось, позабыл о стоящем рядом Вельзевуле напрочь, провалившись куда-то в мысли собственные. Вельзевул, постояв задумчиво с минуту, развернулся затем да пошёл неспеша прочь из комнатки сей, погружённый в думы нелёгкие – вышел надменный демон во свет пространства обширного, зала прежнего, остановился, поднял взгляд да и посмотрел со сдержанною неприязнью на страшный мерзкий трон посередь зала. Стоило только Повелителю мух поглядеть на него, как тут же взгляды, направленные на доктора, отворотились, вновь невесть куда таращились свиные головы из гнилых глазниц, да только ежели отвернётся Вельзевул вновь, ежели вновь он отведёт взгляд от трона жуткого – тогда снова устремятся на него эти неуловимые немые взоры, следить за каждым шагом его будут, покуда не видит он сего, покуда не смотрит.

- Почто ты таращишься на меня извечно, поганое кресло? – подал голос Вельзевул ровно, со скрытою злобой в голосе своём да свысока глядя на трон. – Да почто преследуешь меня попятам, ежели не сяду я к тебе хоть единожды в сутки?  - он, переступая всевозможный мусор да стараясь не навернуться на нём ненароком, направился вдоль стены мрачно, отвернулся от трона, да и тотчас взгляды голов свиных устремились на него одномоментно да едино. – Мерзкая тягость. Не смотри на меня, взглядами не следи, никуда я от тебя не денусь.

Заглянул Вельзевул в соседнее небольшое помещение, оказавшееся лабораторией его небольшой, да только не та это была лаборатория, о какой мечтал Повелитель мух, познавший мир наземный человечий – в мечтах его было работать над экспериментами да опытами собственными в стерильном, белом, безопасном помещении, в мечтах сих и инструменты все были чисты да блестящи, и халат собственный был опрятен да бел, и столы, и препараты, и прочее столь необходимое – всё в грёзах доктора было таким, каким и должно быть, каким быть ему заведено, то бишь, стерильным и светлым. Однако настоящая, действительная лаборатория его в который уж раз предстала пред ним своею неизменчивой грязью, поганым цветом стен обшарпанных канализационных, ржавыми столами да инструментами подстать; вышел Вельзевул наружу обратно, явил мушиным дымом халат белоснежный да чистый, накинул на плечи да и зашёл затем в лабораторию окончательно, однако же стоило только войти ему в помещение сие, как тут же утратил белизну да чистоту свою халат, пожелтел, истрепался, грязью исполненный отныне, и Вельзевул, подойдя чинно к столу ржавому, окинул взглядом мрачным подтёки из труб на стенах, грязь, налипшую повсеместно, сор в углах разнообразный да залитый потемневшей кровью пол, и в который раз горько стало Повелителю мух от созерцания сего ужаса, надел он перчатки, белые доселе, и опёрся о столешницу руками устало, склонившись над раскрытой записной тетрадью своей с листами разлинованными да слушая сдержанно гвалт да шум, поднявшийся в многочисленных тёмных клетках вдоль дальней стены – клетки, железные да с толстыми массивными прутьями, размерами обладали разнообразными да покоились друг на друге в темноте у стены, и что было в них – по причине мрака непроглядного разглядеть было не под силу, да только закопошилось там что-то повсеместно, захрипело, затрещало, царапая массивные прутья, воззрились глаза существ неизвестных на создателя своего, и, хоть и не видно было глаз сих из мрака, да только ясен был страх лютый во взглядах невидимых этих, страх и ужас пред своим жестоким, не знающим жалости создателем.

   Поправив инструменты страшные свои, разложенные на столе, да сложив их в порядке едином(ибо по разумению Вельзевула, во всём да извечно порядок быть должен, система слаженная да логичная), выпрямился Повелитель мух да взял в руки тетрадь свою, полистал малость, читая записи собственные некие, затем развернулся да к выходу пошёл, забрав тетрадь с собой. Выйдя из лаборатории, скинул он халат с себя, снял перчатки да выбросил вон, а затем вновь посмотрел на трон роковой, безмолвно стоящий на куче мусора да под тучею мушиного жужжания. Стоял так Вельзевул, опираясь на зонт да держа в другой руке тетрадь, глядел на молчаливую страшную картину сию мрачно, неприязненно, и гадкой, тягостной болью в грудной клетке отдавались незрячие взгляды многочисленных свиных голов, о, да век бы их не видеть, уйти бы подальше от трона сего рокового, куда угодно, лишь бы как можно далее, да только найдёт он, найдёт, где бы ты ни был, предстанет пред тобою да на виду будет как бы невзначай, да ненавязчивостью этой, напротив, навязчивый, заметный, настойчивый, и никуда-то от него не деться, будет сниться, будет наяву, везде тебя достанет, ибо то тягость сердечная, с тобой она навеки да без тебя не бывает, с тобою вместе живёт неотступно да вечно, каждодневно тебя собою терзая да напоминая о том, что её, тягость эту, в сердце твоём поселило. 

И шагнул Вельзевул к трону своему страшному, медленно пошёл по сору да мерзости на полу всевозможным, глядя с ненавистью на лики свиные, рылами торчащие в разные стороны, и казалось, целую вечность длился путь этот, хоть и занял всего минуту-другую – подошёл Повелитель мух к трону совсем близко, остановился, взошёл затем на груду мусора, едва касаясь сора сего носами туфлей своих да будто и вовсе восходя по воздуху, затем развернулся медленно, закрыл глаза скорбно да в муке тягостной и опустился на сиденье твёрдое, убрав зонт да тетрадь в мушиный дымовой всполох и взявшись за жёсткие подлокотники. Прислонился он спиною брезгливо к спинке тронной высокой, затем голову запрокинул медленно да открыл глаза. 

«Дворец всегда подстать своему императору» - вспомнились ему внезапно слова собственные, сказанные Теофилу не так давно, прозвучали в голове из памяти да уколом болезненным отдались в сердце. Окинул напряжённый Вельзевул взглядом мрачным владения свои, то бишь, сор да хлам грязный, черноту подле стен, сокрывшую в себе тварей адских да нечисть мелкую, оглядел стены неопрятные да с подтёками множественными, о, но этого ли хотел он, об этом ли думал, когда пошёл против Господа на пару с Люцифером?

- Неужто каждый… - проговорил Вельзевул тягостно. - …в итоге расплачивается за свою свободную волю страшной язвою в сердце? Или же есть возможность избежать тягостей, следующих непременно за свободным волеизъявлением души живущей? Боже, почто же отринул ты нас, ежели создал такими сам? Король грязи да сора… - доктор хмыкнул с горечью, глядя на неприглядность сего помещения. – Мусорный король, повелитель мух да тлена… Ведаю я, почто низверг ты меня в сие да властителем над грязью соделал… - Вельзевул закрыл глаза вновь, вздохнул глубоко да тяжко, затем воззрился спокойно да печально в потолок тёмный. – Потому что грязь… - прошептал он тоскливо. - …это я сам.

   И сидел он так какое-то время, вновь закрыв глаза да слушая, как шуршит едва слышно вокруг что-то, как капает гулко с потолка, о многом думал, многое вспоминал.

- «Жентльмен из помойки»… - он ухмыльнулся горько. – Да все мы, инкуб, в единую грязную свалку низвергнуты. Ты, я, Дьявол… Все мы по миру наземному бродим беспризорниками да бездомными бродягами, крова не имея, а ежели и стремимся выбраться из этой грязи, обратно нас в неё лицом макает. Мыслит человек, будто Ад под землёю да будто души там человечьи в котлах терзаются. Сдались нам их души… Свои бы уберечь. По земле Ад наш бродит испокон веков…на пару с Адом человеческим.

Узрел Вельзевул, как вышел из комнатки своей Муха, помельтешил он там, затем закопошился в груде мусора вблизи.

- А ну, подойди, - окликнул его Повелитель мух, выпуская из пальцев напряжённых подлокотники да являя в руке записную тетрадь свою. Муха обернулся, припал к полу да, перебирая конечностями своими множественными, подобрался к трону и сел там у основания груды мусора, скрестив ноги да воззрившись на Вельзевула любопытно. Повелитель мух раскрыл тетрадь, в правой руке его перо чёрное возникло тут же.

- Скажи мне, - произнёс доктор, пробежавшись взглядом по записям. – Хорошо ли чувствуешь себя?

- Превосходно!

- Ничего не болит? Быть может, дискомфорт некий присутствует?

- Да только вот ежели одно, порою спорят родной глаз с человечьим, не понять, каким глядеть, оттого, бывает, вписываюсь в стены да в иные преграды! Больно!

- Ну это мелочь. Чудесно… - Вельзевул совершил пометку некую в тетради пером чёрным чинно.

- А это… Почто не любит доктор сатира смешного за человечность половинную, ежели и я наполовину человечий?

- Не человечий. Хоть и создал я тебя, опираясь на информацию человеческих генов, ты иной, ты… особенный.

- А они так не считали.

Вельзевул поднял взгляд задумчивый с записей да поглядел на Муху – насекомый демон глядел на него беззаботно да, как всегда, чуть коварно, но вопросил он это явственно потому, что на душе его не точно так же беззаботно да легко было нынче.

- Они сказали, что я урод, - продолжил Муха, не спуская взгляда странного со сдержанного доктора. – Что такого урода они ещё не видели. Они почему-то смеялись. Я не говорил ничего смешного, не делал ничего смешного, ничего смешного вокруг не было – но они смеялись. Теперь не смеются. Теперь больше не посмеются. Им никак.

  Вельзевул вздохнул, ничего на это не ответил, только в груди что-то едва заметно защемило, не совсем и разборчиво, но как-то болезненно явно.

- Не слушай их, - сказал он наконец. – Дурные просто, да и всё.

- Я не слушаю. Они ведь больше ничего не говорят. Не смеются – и не говорят. Только… - Муха тронул невольно карман плаща своего, в котором явственно хранилось нечто, что было для демона важным предельно, значительным да ценным. – Доктор правда не может починить мой разбитый мир?

- Муха, - Вельзевул поглядел на него со сдержанной строгостью. – Я чиню его так, как умею.

- Но он не чинится… - Муха убрал руку от кармана да приложил её к груди своей тощей. – Нет, - покачал он головой, подняв брови. – Не чинится. Там всё та же трещина, она такая страшная, я боюсь смотреть через неё, она всё сделала странным и кривым, страшный мир, страшные лица, которые смеялись. Теперь не смеются, - и вскинул он голову вдруг, прислушиваясь, покрутил головой, затем спросил: - Доктор тоже слышит?

Вельзевул нахмурился, прислушавшись.

- Да, - ответил он. – Слышу. Неужто рыжее чучело опять мракобесит.

****   

А площадь некая городская, окружённая высаженными по периметру её деревьями да обладающая посередь себя памятником одному из известных революционеров, и впрямь занята была отрядом ангельских воинов, не соврал Чертовский, отряд сей настроен был явственно серьёзно, его составляло не слишком уж и много воинов, около пятнадцати, но по причине крыл своих огромных заняли они большую часть площади; и собрал их на площади этой Начало* града сего, тетракрылый херувим по имени Азариил, в данный момент расхаживающий перед воинами с видом предельно серьёзным да заложив руки за спину. Херувим этот ростом был довольно невысок, однако крайне велик в своих собственных глазах, и подчинённые его с этим, впрочем, никогда не спорили, ибо Азариил был товарищем предельно строгим, непростой характер его выдавали тонкие сердитые брови да серьёзный взгляд крупных голубых глаз, осанку он держал прямою, будто натуральный полководец, к тому же, весь белый был он, то бишь, не было на нём цветов окромя белого: волосы, пальто не шибко длинное, брюки зауженные, перчатки, ботинки классические, рубашка да платок шейный, оправа очков круглых на носу прямом да чуть курносом, крылья, даже брови, даже ресницы вполовину - всё было белоснежным, будто бы стерильным, нестерпимо да пронзительно чистым, аки облако в вышине небесной, аки свежевыпавший снег. Причёска данного персонажа заслуживала особого внимания, очень уж она была пышной, не шибко, но довольно-таки основательно – кудрявые белые волосы образовали собою этакую шапочку, что визуально делало невысокого херувима малость повыше, да ещё и благодаря причёске этой напоминал он всерьёз самое настоящее облачко, о чём не раз шутили в ангельских рядах. За спиною его да из прорезей в кафтане крылья торчали громадные да белые, аж четыре штуки - впрочем, громадными были они у всех ангелов, и столь внушительный размер крыл обусловлен был тем, что крылья меньшего размера не смогли бы попросту выполнять своей непосредственной функции. Азариил в момент данный выдавал некие наставления воинам, либо о чём-то ином активно распинался со строгим выражением лица, однако внезапно речь его прервал неожиданный насмешливый грубый голос:

- Не по мою ли душу принесло вас нынче, сердшеные?

Обернулись тут же ангелы все на голос этот, да и узрели Теофила в сопровождении Чертовского, Саши и Бафы, стояли они напротив да невдалеке, и Теофил, засунув руки в карманы шорт, ухмылялся мрачно, глядя на сие крылатое столпотворение.

- О, да неужто самостоятельно явились вы правосудию в руки? - хмыкнул строго Азариил. – Какая дерзость! Почто по воле вашей горят нынче храмы господни, презренный демон?

- Ишь ты, кудрявое правосудие! Выкурить Господа вашего пламенем этим с Небес охота, - усмехнулся Теофил с мрачной весёлостью. – А ну, кто меня к нему проведёт? Любезному подарю шоколадку!

- Какую ещё шоколадку? – Азариил возмутился сдержанно, подняв брови. – На земле место ваше, а никак не на Небесах! За варварство да богохульство в отношении господних храмов вы, Теофил Хакасский, к взятию в плен приговорены в ожидании суда дальнейшего!

- К взятию в плен, говоришь? Ну так подойти и возьми, - улыбнулся Теофил коварно.

Азариил вздёрнул голову гордо да и взмахнул рукою затем, щёлкнув пальцами, и бросились к козлоногому воины ангельские с мечами сверкучими наперевес, однако же усмехнулся Теофил, обнажая весело клыки острые да блеснув огнём ярким во взгляде, не испугался да не отступил – и узрела вдруг поражённо Саша, как в руках его возник массивный, внушительный огнемёт, да не обычный, а некий иной, устройство имеющий нестандартное, однако с оригиналом сходное – взялся Теофил за ручки огнемёта, держа его сбоку да на уровне пояса, объял внезапный пламень под ладонью его правой ручку огнемёта, рванулось пламя далее да залпом ярким, страшным да неистовым, ударило прямиком в гущу ангельскую, и Саша, глядя на зрелище сие во все глаза, остолбенела на миг, наблюдая, как безжалостно да со смехом грубым поливает Теофил огнём отряды ангельских воинов не сходя с места, глядела, как кричат ангелы, беспорядочно махая крыльями горящими да паникуя в жа;ре неистовом, и выдала вдруг под одобрительное блеяние Бафы полушёпотом да на выдохе поражённом:

- Вау!..

Покосился на неё Теофил мельком, заслышав это, ухмыльнулся, ничего не сказал да продолжил действо своё пламенное, да под крики ангелов полыхающих крышка люка канализационного, расположенного чуть в стороне от происходящего, отъехала в сторону, и показались на свет божий Вельзевул с Мухой, высунулись из люка они да воззрились на огненное зрелище.

- Ура-а-а! – выдал Муха радостно, вскинув руки.

- Чего орёшь? – спросил Вельзевул недовольно, глядя на безжалостного Теофила, истребляющего огнём ангелов.

- Сипатишно! – коварно да весело улыбнулся насекомый демон. - Будто солнышко жаром пышет! Крылатики знатно плавятся!

- В этом я с тобою согласен.

 Спустя пару минут Теофил унял пламень, прекратил сжигать ангелов да поглядел на укрывшегося в стороне Азариила с насмешкою. Тот в ужасе таращился на павших в бою ангелов, выглядывая из-за памятника, затем, постепенно обретя дар речи вновь, скомандовал оставшимся в живых отступать покамест да и оборотился к козлоногому настороженно.

- Чего ж не подошёл-то, сердешный? – усмехнулся Теофил. – Вродь хотел!

- Попридержите ликование, - ответил Азариил мрачно, расправляя крылья. – Я ещё вернусь! – и единым взмахом крыл четырёх громадных взмыл он в воздух да и исчез в сиянии света ослепительного.

- Эвона как! – хохотнул Теофил, убрав огнемёт да подойдя к поверженным ангельским воинами. – Он улетел, но обещал вернуться! – козлоногий раскинул руками, пройдясь меж телами мёртвыми. - От незадача, все погорели, - указал он на крылья мёртвых ангелов подошедшим ближе Чертовскому с Сашей.

- Да вряд ли б они тебя подняли, - усмехнулся дружелюбно Чертовский, наблюдая за Бафой, который принялся весело скакать через бездыханные тела.

- В смысле? – Саша не поняла, о чём идёт речь.

- Дак до Бога-то достать мне как-то надобно! – объяснил ей Теофил. – Быть может, вот нацепить бы крыла да и долететь до Небес желанных!

- Сомневаюсь, что это сработало бы, - покачала головой Саша с недоумением.

Теофил призадумался, скрестив руки на груди, затем сказал:

- Тогда оседлать надо кого-то из пернатых, авось и донесёт.

- Ну может быть…

- О, вряд ли им это по силам, - подал голос надменный да внезапный Вельзевул, подходя к троице сей да становясь рядом, опершись о зонт свой поломанный.

- Здарова! – выскочил вперёд Муха радостно, вскинув все четыре руки вверх.

- Экое явление, да неужто вы из той дыры вылезли? – усмехнулся Теофил, указав на люк невдалеке.

Вельзевул замялся с досадой, затем нахмурился, махнув рукою, да поинтересовался чинно:

- Что вы за разборку тут  устроили? Мыслишь, будто они оставят тебя после сего в покое, инкуб?

- Отнюдь, - мотнул головой Теофил. – Покоя мне не требуется, я за иным пришёл.

- И за чем же?

Теофил помолчал малость, проследив взглядом за Мухой, который скользнул к ангельским трупам да с любопытством принялся шариться в белоснежных перьях их крыл с невесть какою целью – помолчал козлоногий задумчиво да ответил затем:

- Да, ведаешь ли, быть может, поспособствую тому, чтоб грохнулся уж Небосвод наземь да на головы наши. Ежели рухнет – стало быть, и Бога за собою увлечёт падением. Засиделся он там да зазнался, не откликается, вишь ли.

- Ангелы, к чёртовой матери… - Саша поглядела на павших ангельских воинов, задумчиво поджав губы да стоя подле Теофила.

- Ну да, ангелы, а чего такое? – повернулся к ней козлоногий под строгим взглядом Вельзевула, нахмурившегося после слов его как-то озадаченно.

- Да они же…выдумка, - Саша посмотрела на него чуть растерянно. – Их же люди выдумали, как это может быть вообще?..

- Да как тут и вовсе-то знать наверняка, что – выдумка, а что – нет? Человечье племя на выдумки-то гораздо, однако не все странности, о которых твердят они, то ложь. В мире, Сашок, хренова туча всяких странностей обитает, даже таких, о которых люд и не ведает вовсе, а ежели вдруг встречает их на пути своём, то обыкновенно за причуду зрения собственного принимает, ибо не верует человек в то, чего так просто глазами не увидеть, не верует…а оно есть. Оно есть да своею жизнью живёт, странностью себя отнюдь не считая, вот и весь сказ. О, несутся, - Теофил ухмыльнулся вдруг да кивнул куда-то в сторону. Саша обернулась и тут же узрела толпу ангельских воинов вдалеке, с видом предельно воинственным да серьёзным устремились они с мечами вострыми в руках да со щитами размеров внушительных, и девушка невольно отступила на шаг назад при виде угрозы сей, попятилась куда-то за Теофила, однако тот вдруг остановил её, придержав за руку, вздрогнула Саша от этого касания и снова поглядела на товарища своего рогатого растерянно, а Теофил посмотрел на неё спокойно да по-доброму как-то и сказал:

- Боязно? Ты это брось. Ничего они тебе не сделают, ежели сама не допустишь. А чтоб не допустить – пошли свой страх куда подальше, он только мешается, помыкать ему собой не дозволяй.

- Я… - Саша замялась малость под взглядом этим тёплым, ибо никто ещё так на неё не смотрел доселе. – Я зарок себе дала…

- Какой?

- Ничего не бояться.

- Что же это за зарок такой, ежели нарушать его, верно? – Теофил подмигнул девушке весело, и та невольно улыбнулась в ответ.

- Верно.

- Давай, краса черноокая, соберись да могучесть в себе найди, дабы страх этот поганый из сердца за шкирку вышвырнуть. Силы для этого требуются немалые, ибо упираться он будет страшно, дак ты же сильная, справишься да совладаешь с мерзавцем.

- Сильная? – Саша поглядела на Теофила печальным, тоскливым взглядом, полным некоей отчаянной надежды. – Я сильная?

- А то ж! – Теофил устремил взгляд серьёзный на приближающихся ангелов, хлопнув хрупкую девушку по плечу ободряюще. – А что, сомнения имеются?

- Мне…мне никто никогда подобного не говорил.

- Иное говорили?

- Говорили.

- Болтать-то горазды, на голову хворые, мелют языками несдержанными всякую дурь, мозгов-то нема! – Теофил вновь посмотрел на растерянную Сашу. – Из головы-то слова их выбрось. Они сами слабы, так ещё и стороннюю жизнь травят. Ты всемогуща, ежели искренно в это уверуешь. Они веруют, что они слабы – и слабы становятся. Ты в иное веруй на свой счёт. Мысля;, принцесса, то сила великая, и какую мыслю; ты до себя допустишь, такая житием твоим и распорядится. Ну? Чего притихла?

А Саша никак не могла поверить в услышанное, стояла да таращилась на Теофила во все глаза, ибо всю жизнь твердили ей совсем иное, убеждали, настаивали да повторяли каждодневно с ехидством колючим, что слаба она, что ничего не может да ни на что не годится, с самого детства в сашину голову сие вбивалось словом да кулаком отцовским – а когда друзей так называемых обрела девушка наконец, разве говорили они что-либо, на отцовские утверждения не похожее? Разве хоть раз сказал кто-то из них, что она, Саша, столь хрупкая, слабая да беспомощная, на самом деле всемогуща? О, да лишь одна пакость словесная лилась из уст их скверных, и ежели что и говорилось будто бы в шутку али же нейтрально, всё одно, несли слова в себе лишь унижение её значимости да сторон сильных, и нет, не гнобили Сашу «друзья» эти, девушка за словом-то в карман не лезла да отвечала, даже колотила сквернословов, никто задеть её всерьёз будто и не стремился, да только не было в речах дружеских ни слова поддержки, ни слова доброты да искреннего сопереживания, все их слова были какими-то плоскими, несерьёзными да неприятными. Но постойте, быть может, это рогатое чудовище глумиться удумало? Как это Саша, и впрямь такая слабая, вдруг может быть всемогущей?

- Ты надо мной смеёшься? – настороженно спросила Саша.

- Ась? – не понял Теофил.

- Я похожа на всемогущую? – девушка раскинула руки, будто демонстрируя козлоногому себя, такую хрупкую да неказистую. – По-твоему, так выглядит всемогущество?

- Да я ж не на наружность гляжу, - покачал головой Теофил, чуть подался к Саше да аккуратно ткнул её пальцем в середину грудной клетки. – А на дух, сокрытый за наружностью! Ведаешь ли, плоть ограниченна да потому слаба, сколь бы сильной она ни была, но дух – дух бесплотен и потому велик настолько, насколь ты ему позволишь быть великим. Э-эх, краса черноокая, да нешто не веришь? Экая забава! На носу себе заруби, - Теофил стиснул девушку за плечи да доверительно поглядел прямо ей в глаза. – Ты сильна да всемогуща. Никому не верь, ежели иное твердить будут. Ты – то, что ты о себе думаешь. Так думай же в направлении верном.

- Кончайте болтать, - прервал сей разговор Вельзевул надменный. – Нашли время! Когда повяжут вас – даже тогда не замолкните?

- А и не замолкнем, чего уж, - усмехнулся Теофил, поглядев на Повелителя мух коварно. – Коли сказать чего хочется – пусть только попробуют заткнуть! Не сумеют! Однако теперича и впрямь пора…удирать! – и козлоногий, схватив растерянную Сашу за руку, бросился внезапно прочь от воинов ангельских, Вельзевул поднял брови удивлённо, однако медлить не стал, рванул на себя за шиворот Муху, увлечённого крылами павших в бою ангелов, да поспешил присоединиться к удирающим вместе с радостным Бафой. Чертовский обогнал их на Харлее да унёсся куда-то в иную сторону затем, крикнув Теофилу, что присоединится к ним позже. 

- Почему мы убегаем? – удивлённо спросила Саша, едва поспевая за Теофилом.

- Тактическое отступление, - усмехнулся тот. – Вишь ли, принцесса… Биться образом таким можно бесконечно, а я иного добиваюсь, не ангельского гнева, а Божьего. Спускают ко мне куриц этих – а сам Бог с Небес носа не кажет. Нужен иной способ… Э-эх, не мастер я планов складных…

Оторвались они вскоре от погони ангельской, затерялись впятером где-то меж домами в проулках, остановились там, переводя дух; Теофил опустился прямиком на землю, сел там у стены дома, положил руки на колени да прислонился затылком к стене устало; Саша, помедлив сперва, села рядом, Вельзевул чинно остановился у стены напротив, Муха тут же заинтересованно направился к стоящим вблизи мусорным бакам, а Бафа, гулко цокая копытцами да потряхивая перепончатыми крыльями, весело скакал вокруг, раззадорившийся недавнею погоней.

- Ты-то чего с нами понёсся, сердешный? – поинтересовался Теофил, взглянув на Вельзевула. – Не дай Бог ещё пальтишко своё в пыли запачкаешь!

- Господин наказал следить за твоей наглой мордой, - ответил Вельзевул надменно, чуть нахмурившись. – Да пресекать твои дурные идеи.

- Опять ты за своё! Лучше б за подопечным своим наблюдал, вон, товарищ из мусорки нечто лютое тащит.

Вельзевул чертыхнулся да поспешил к Мухе тут же, на ходу строго да недовольно приказав бросить найденную гадость немедленно.

- На меня люди смотрят, - подала голос Саша, тяжело дыша после столь неистового бега.

- Где? – не понял Теофил.

- Да просто, ну везде. Вас же не видно, а меня видят.

- А, точно… Совсем об этом забываю. Хм… Соделать с этим чего-то надобно, нам взглядов посторонних не надо.

- Меня можно сделать невидимой?

- Невидимой… Чтоб невидимой тебе оказаться, нужно в надпространство иное перейти, к нам, то бишь. Тут…тут ежели только душою из тела выйти, как, вон, Машка тогда.

- Кто?

- Да ты об ней не ведаешь. Хм, но как же этого добиться? Опасное это занятие, принцесса… Да и тело куда девать? Да и потом ведь как-то возвращаться в него придётся, способом неким…

- Раз уж так, то не хочу возвращаться.

Теофил замолчал, поглядел на задумчивую Сашу растерянно.

- Не хочешь?

Саша, опустив голову да глядя мрачно на пыльную дорогу переулка, помолчала малость, а затем ответила:

- Не хочу. Мне нет места в человеческом мире. Я везде чужая, и…я не вижу причин, чтобы там оставаться. Я узнала о вашем мире и теперь уж точно не смогу жить как прежде в мире человеческом. Я человек…но я совершенно не представляю, что такое быть человеком. Вот ты знаешь, что такое «быть человеком»? – девушка спокойно поглядела на чуть удивлённого козлоногого.

- Я? – поднял брови Теофил, затем покачал головой: - Да откуда ж? Не ведаю.

- Вот и я «не ведаю», - Саша отвернулась да откинула устало голову к стене. – Быть человеком… Достаточно ли для этого просто им родиться? Или им нужно стать? Но что такое «человек»? Вот ты…ты как думаешь, что такое «человек»?

- Знаешь, принцесса… - Теофил задумчиво потёр шею будто с досадою некоей. – Так и тянет сказать, что человек – это средоточие добра да зла. И так ведь и есть…Только вот и мы, демоны, да и ангелы все эти – ровно то же самое. Только зовёмся по-иному да иными путями шествуем. Такова душа живая да разумная, добра да зла она одномоментно. Человек… Позднее детище Господа, ставшее неугодным лишь потому, что ослушалось его воли. Ангелы под его дудку пляшут покорно, мы вопреки ему идём, а человек… А человек… - козлоногий нахмурился, глядя перед собою в одну точку некую, и видно было, сколь отчаянно он стремится сообразить да догадаться до ответа необходимого. – Чем занимаетесь вы вообще? – оборотился он к Саше.

- В смысле?

- Ну по жизни.

Саша задумалась, сдвинув брови напряжённо, да затем ответила:

- Да хренью всякой.

- Хе-хе! – весело выдал Теофил, взглянув на девушку. -  А поподробнее?

- Ну… - Саша окинула тоскливым взглядом улицу сию тихую, окна домов кирпичных, столбы да провода, поглядела на людей невдалеке, что шли мимо проулка этого по своим неизвестным да вечным делам. – У всех у нас цели разные. Кто-то стремится к богатству и достатку, кто-то к стабильности, кто-то ищет себя, а кто-то никак найти не может. Одни любви хотят, другие – покоя, третьи до денег жадные, четвёртым славу да известность подавай… Я думаю, каждый тут изо всех стремится к одному и тому же явлению, только способами разными.

- К какому же?

- К счастью.  И для каждого оно разное. Ищем себя, ищем свой путь, осознанно или же нет, но все мы куда-то идём и что-то делаем, потому что хотим быть счастливыми. Только сами же создали для себя мир, состоящий из того, что нас от счастья отдаляет. А кому-то, знаешь ли, в таком мире живётся зашибись. Но не мне. Мне говорили, что это ребячество и юношеский максимализм…

- Ась?

- Ну это когда ты претенциозен и требователен ко всем, в крайности впадаешь… Я и сама не знаю толком, что это за фигня, и кажется мне, вообще-то, что не так уж это и плохо, как об этом твердят. Я имею в виду… Что плохого в том, что ты не хочешь мириться с тем, что вокруг? Что незрелого и глупого в том, что ты видишь несовершенство человеческого мира и не хочешь это принимать? Да, я не хочу принимать это. Не хочу терпеть. Не хочу привыкать к повсеместной несправедливости, жестокости, лжи, не хочу мириться с грязью человеческих мыслей и поступков, с грязью, что сидит в их душах. Мне говорят: «прими, и жить станет проще». К чёртовой матери… Я не хочу терпеть. Я не хочу «проще». Я не боюсь сложностей. Все их так боятся…

- Да, принцесса. Ведаешь ли… чем сложнее путь, тем он правильней, по итогу.

- Почему?

- Да потому что чем больше сложностей ты победишь, тем большего добьёшься. Слабый дух лёгкий путь избирает да по нему тащится, сильный же дух прёт по тягостям, и…это как путь в гору. Тяжко подыматься ввысь, однако в итоге достигаешь вершины. Достигаешь вершины – и сам становишься выше. Вот что такое сложный путь, вот почему он всегда верен. У людей же у самих говорится, как бишь там… «Без труда не выловишь и рыбку из пруда». Мудрые люди сказали, не соврали.

Саша поглядела на задумчивого Теофила чуть печально да взглядом отчаянным каким-то, затем спросила:

- Почему ты меня понимаешь?

Теофил повернулся к ней, поглядел на девушку растерянно, подняв брови да поджав губы задумчиво, Саша же добавила:

- Почему они не понимали меня, а ты понимаешь?

- Да я вообще многое разумею, красавица. Голова дурная, а, вишь, что-то да смыслит.

Саша опустила взгляд, нахмурилась, и сказала затем тихо:

- Нет. Не дурная.

Теофил улыбнулся чуть смущённо отчего-то, отвернулся да ничего на это не ответил. Молчали они какое-то время, слушая, как спорят о чём-то возле мусорных баков Муха и Вельзевул, затем Саша спросила:

- Так что там с невидимостью?

- Ах, да. Так чего ж решила ты, принцесса? Из мира человечьего да к нам железно?

Саша отвернулась, поглядела на оживлённую улицу невдалеке, подумала малость и затем ответила:

- А как ещё? Не хочу я там быть. Мне там тошно, мне там не рады.

- Ну добро, - кивнул Теофил. – Мы тебе рады зато, милости просим, как говорится.

- Рады? – Саша поглядела на козлоногого недоверчиво.

- Ну… За всех ответствовать не резон, однако я точно тебе рад.

Девушка отвела взгляд, смутилась и буркнула мрачно:

- Да хватит.

- Смущаю?

- Может быть.

- Экая забава. Не куксись, принцесса, все свои. Хм, теперича надо поразмыслить, как тебя из тела вытаскивать надобно…

После слов этих Бафа вдруг закончил носиться по переулку, подошёл он бодро к мрачной Саше, мекнул, обратив тем самым на себя внимание – Саша подняла голову да посмотрела на него растерянно.

- Что?

Бафа же в ответ упёрся ножками передними в плечи девушки да вдруг со всего размаху двинул лбом рогатым да с пентаграммою посередь по сашиному лбу, столь сильно ударил, что помутилось всё у Саши перед глазами, мошки некие пронзительно-белые заплясали повсюду, будто вот-вот сознание пропадёт и вовсе, однако спустя миг прояснилось перед глазами, улетучились мошки, темнота отступила, и Саша, схватившись за лоб, рявкнула сердито:

- Ты что творишь?! Ты убить меня хотел, что ли?!

- И у него это получилось, впрочем, - заметил Теофил весело.

Саша растерялась, открыла было рот, чтобы сказать нечто, но слова пропали куда-то все разом, стоило только девушке бросить взгляд вперёд – узрела она тут же саму себя, согнувшуюся пополам да павшую лицом на дорогу, замерла, опешив напрочь, окинула затем себя взглядом диким да увидела, что в самой себе сидит, то бишь, очертания ног совпадают с упавшим на землю телом.

- Дай помогу, - Теофил заботливо взял тело за ворот толстовки да одним махом оттащил в сторону, положив рядом.

- Что за приколы… - пробормотала Саша поражённо, глядя на собственный труп. – Я…умерла?

- Ну вроде того.

- Что значит «вроде того»?

- Да не смыслю я сам в этом ни черта, но из тела мы тебя выбили, так, знать, и добро! Ты готова будь, что отныне для тебя мир несколько по-иному выглядит.

- Как?

- Ну вон, - Теофил кивнул на оживлённую улицу, и узрела Саша тут же, что вместо людей образы страшные по улице шествуют, твари адские лезут из человеческих тел, поливая грязью да жижей мерзкой тротуар, перехватило дыхание тотчас при виде зрелища этого гадкого, но совладала Саша с испугом своим, нахмурилась, продолжая смотреть на метаморфозы эти, да буркнула:

- Да и наплевать. Знаешь, смотрю я на эти чудовищные рожи – и, в принципе-то, никакой разницы, что они, что человеческие лица. Слушай…А почему из вас такого не лезет?

- Да и из нас лезет, принцесса, - невозмутимо ответил Теофил, выудив из кармана шорт самокрутку да закурив. – Только у нас оно малость иначе выглядит али и вовсе из других надпространств виднеется. Держи, - и он протянул Саше чёрный пистолет, из которого девушка некоторое время назад училась стрелять по древесным веткам. – Теперь выстрелов не услышат.

Саша приняла пистолет, покрутила его в руке задумчиво, и затем произнесла тихо:

- Неужели это свобода…

Теофил поглядел на неё с любопытством, девушка же подняла взгляд да посмотрела на него как-то странно.

- Как в одной книге читала я. «Невидима и свободна». Только там у героини щётка была…а у меня пистолет.

- Ну пистолет-то пошибче будет явно.

- Смотря в чём. Из щётки не постреляешь, однако на пистолете полетать не удастся взамен.
 
- Твоя правда, прелестница. Каждой вещи своё предназначение дадено.

Саша спрятала пистолет в карман толстовки, затем кивнула на собственное тело:

- А это-то куда денем?

Вместо ответа Теофил щёлкнул пальцами, и тело, мгновенно вспыхнувшее пламенем ярким, тут же исчезло.

- Вот и весь сказ. Ежели понадобится, знай, у меня схоронено.

Внезапно взволновался Бафа, заблеял да заметался по улице, глядя куда-то вверх, будто почуял что-то али же увидел.

- За мной, быстро! – рявкнул Теофил, вскочив да ринувшись в раскрытую дверь подвала поблизости. Саша тут же кинулась за ним вместе с Бафой, следом и Вельзевул с Мухой подоспели, ввалились они все в подвал тёмный, в темноте этой спрятались, глядя наружу да на светлую пыльную дорогу – и узрела Саша тут же тени крылатые множественные, мелькали они одна за другою да одна подле другой, вперёд неслись в вышине куда-то без остановки, впрочем, догадаться о том, кому принадлежат эти тени, не представляло особой сложности.

- Пасут, гниды пернатые, - ругнулся Теофил мрачно. – Теперича точно не оставят в покое. Многовато их, одному мне не сдюжить, да, вишь какое тут дело, капюшон рогатый в гордом одиночестве удалился души жрать в лесах непроходимых, дабы войско своё болотное к бодрствованию воротить, чудо заморское тоже по делам отправился, не устроило его, экая цаца, что нежить кладбищенская в тот раз столь неучтиво его послала, посему подмоги искать негде… А где ж мои-то подопечные бродят? Вот-те на, я об них запамятовал, хе-хе! Созвать надобно!

- Меньше болтай, инкуб, – подал голос надменный да недовольный Вельзевул. – Услышат.
 
- Не, с такого расстояния нас не услыхать.

Спустя пару минут закончились тени, прекратили мелькать по дорожной светлой поверхности, однако товарищи выходить из подвала покамест не спешили, ибо как знать, вдруг затерялась там пара-другая воинов ангельских, отстала, то бишь, да объявится вот-вот? Но никаких теней более не появлялось, хоть и сидела компания эта в подвале довольно продолжительное время, и в итоге Теофил порешил:

- Ну теперича и выходить можно.

И только вышли они из укрытия собственного наружу, как вдруг тень крылатая, будто специально их появления поджидавшая, нависла над улочкой - обернулись товарищи резко да настороженно и увидели тут же, как ангелица, девушка с белоснежными волосами да красоты небывалой, вписалась внезапно в провода телефонные, натянутые невдалеке меж столбами, забила крыльями отчаянно, закрутила себя пуще прежнего в провода паникой этой, билась так, покуда не оборвались шнуры тугие, обдали они разрядом электрическим бедную крылатую деву, вырвалась она из силков этих роковых да наземь пала с высоты внушительной с криком боли на устах.

- Экое диво! – удивился Теофил, подняв брови. – А я всё уразуметь не мог, чего это за странные конструкции у люда человечьего понастроены – а это, стало быть, силки! Да нешто для пернатых?

- Нет, - надменно фыркнул Вельзевул. – Вестимо, для мозгов твоих, которые от тебя убежали в страхе.

- О, как некультурно, мистер аистокрад! – усмехнулся Теофил, поглядев на Повелителя мух да погрозив ему пальцем. – Уместны ли подобные высказывания в кругах ваших илитных?   

- Аристократ, - буркнул Вельзевул недовольно. – Не «аистокрад», а «аристократ», неужели даже столь лёгкое слово непостижимо для сознания невежды?

- Да полноте, жентльмен из помойки, не куксись, нам горлица долгожданная в сеть попалась, а ты к словесам цепляешься! – и Теофил бодро направился в сторону упавшего наземь ангела.

- «Не куксись»? – Вельзевул поднял брови возмущённо, последовав за ним. – Я куксюсь? - и добавил тихо, дабы не слышал никто: - Что это вообще значит?

Впятером подошли они к пострадавшей девушке, Теофил остановился прямиком перед нею, засунул руки в карманы шорт да сверху вниз поглядел на сие печальное зрелище. Девушка же приоткрыла глаза с трудом, пошевелилась слабо, затем, узрев перед собою копыта козлиные чёрные, ахнула испуганно, взглянула наверх и встретилась взглядом жалобным с тяжёлым горящим взором Теофила.

- В-вы.. Это вы… - выдавила она еле слышно, запаниковала, попыталась встать да пошевелить крылами белоснежными, однако вскрикнула тут же от боли резкой в правом крыле, явственно повреждённом при падении, припала к земле пыльной снова да зарыдала вдруг, сжавшись отчаянно.

- Экая голубка угодила к нам нынче, - ухмыльнулся Теофил, всем своим видом стремясь не оказать жалости, кольнувшей мышцу сердечную при виде мук женских горьких. – Доселе не видал ангелов женского полу, откуда ты взялась такая, птица-ангелица?

- Я н-ничего вам не скажу… - прорыдала девушка. – Я знаю, кто вы…Вас…Огнём Негасимым кличут... Это вы… Боже мой, это точно вы…

- Чего страшишься-то так, краса пернатая?

- Вы и меня…сожжёте…

- Да покамест вроде не планировал, - Теофил нагнулся, схватил ангелицу за ворот платьица лёгкого белого, с ночнушкою схожего, за ткань на груди взял да неучтиво подтянул к себе, привстала девушка скорбно, морщась от боли в крыле, вцепилась пальчиками тонкими в грубую руку Теофила да взглянула на него жалобно, со слезами на глазах. Прелестен донельзя был лик женский, бледный, стройный да гладкий, всё в нём было мило глазу, и носик курносый аккуратный, и очи светлые изящные, и губки пухлые да приоткрытые чуть, глядел Теофил на девушку спокойно да взгляда не мог отвести от красоты сей, от чувственного изгиба тоненькой шеи да от ручек бессильных, обвивших его запястье, глядел какое-то время, любуясь прелестью девичьей, а Саша, наблюдающая за этой картиною, подошла осторожно да встала рядом, глаз отвести не в силах от столь прекрасного создания.

- Чего вы так на меня таращитесь? – прорыдала ангелица, поочерёдно глядя то на Теофила, то на Сашу. Козлоногий повернулся, посмотрел на Сашу растерянно, та взглянула на него мельком да вновь устремила взгляд на пленницу.

- Как тебя звать? – обратился Теофил к ангелице, окончательно поставив её на ноги да не выпуская ткани платьица из крепкого захвата.

- Анжелика…

- Земное имечко-то.

- Мне любо!

- Ты очень красивая, - сказала вдруг Саша тихо.   

- Спасибо, – всхлипнула Анжелика, оглядела быстро Сашу да спросила печально: - Ты человек? Что ты делаешь среди рогатых?

- Здесь вопросы задаю я, – не дал Саше ответить Теофил, встряхнул он ангелицу малость, дабы на него поглядела да ему вняла, поинтересовался: - Не удалось мне выкурить вашего Бога с Небес чадом от церквей пламенеющих, значится?

- Он говорил, - Анжелика жалобно поглядела на козлоногого, чуть подрагивая да распластав по земле раненое крыло. – Пусть горят храмы наземные, ибо богохульны они да пусты, однако наказать вас Азариилу назначил, дабы смуту не наводили вы в граде мирном.
 
- Эвона как, - поднял брови удивлённо Теофил. – Значится, впустую то было, экая оказия…

- А Господин ведь тебе говорил, - встрял высокомерно Вельзевул, стоя чуть поодаль да опираясь на зонт. – Сам не ведаешь, что творишь, инкуб.

Теофил лишь отмахнулся от него, ничего не ответил, вновь обратился к Анжелике:

- А способен ли ангел демона на Небеса вознести самостоятельно?

- Да вы что… - всхлипнула девушка. – У нас на сие нет прав, Небеса рухнут, не выдержат демонической сути.

- «Демонической сути»! – передразнил её Теофил с неожиданною язвительной злобой, встряхнул вновь грубо. – Брешешь, девка! Спецом брешешь, чтоб даже не пытался я!

Зарыдала Анжелика пуще прежнего да, попытавшись вырваться из захвата его, закричала вдруг:

- Помогите!! Боже, помогите, молю!!

И потемнел вдруг небосвод, доселе светлый, хоть и пасмурный притом – это воины ангельские загородили его собою, возникли они внезапно да неожиданно, крылами воздух бередя да ветер над городом подняв сильный, нависли над улочкой, все как один обнажив мечи вострые да глядя на Теофила сурово. А козлоногий усмехнулся вдруг, приложил пальцы к губам да свистнул – и узрела Саша, обернувшаяся на ангелов да попятившись ближе к Теофилу, как повсеместно всполохами чёрными образовались вдруг инкубы самые настоящие, народ Теофила предстал во всём своём многообразии пред ангельскими воинами, воинственный, хищный да разномастный - рогатые, копытные, иные, разнообразной красоты да наружности, сжимали они в руках палки, кинжалы, вилы, взгляды свои устремили на врага, скалясь кто в улыбке мрачной, кто во гневе злобном, и восхищение некое разбередило мышцу сердечную в груди Саши, когда взглянула она на Теофила, главенствующего над народом сим, стоял козлоногий посередь этого множества спокойно да в плаще своём, самоуверенно и гордо, столь колоритно смотрелся в картине общей, столь гармонично в неё вписывался Инкубом Верховным, что ухмылка торжествующая невольно озарила лицо Саши, ибо напрасно, напрасно Вельзевул надменный гнобил козлоногого за пост его теперешний – где ещё, как не главою посередь демонов этих, быть Теофилу и вовсе?

- Фас, родные! – скомандовал Теофил, насмешливо глядя на ангелов, зависших над улицей. – Пернатые крысы зарвались больно, так пусть же забелеет земная твердь перьями кровавыми, вырванными из ангельских крыл!

Заголосили инкубы оглушительно, бодро да воинственно, вскинули оружие да и встретили волною единой натиск ангельского воинства, бесстрашно да азартно ринувшись в бой.

- Ура-а! – воскликнул Муха, хотел было устремиться вслед за всеми с коварною хищной улыбкой, да Вельзевул спокойно остановил его за ворот плаща.

- Без тебя разберутся.

Длилось сражение сие довольно продолжительное время, инкубы бились остервенело да беспощадно, не подпуская ангелов к Теофилу да бросаясь на врага свирепым диким зверем, да вскоре земля и впрямь окрасилась цветом перьев белоснежных, истерзанных да иссечённых в клочья да вперемешку с кровью алою. Когда последний ангел пал, сражённый укусом чьих-то зверских клыков, остановились инкубы, огляделись, да затем возликовали, вскинув вверх оружие да руки, завопили хором громогласно нечто неразборчивое, Саша едва-едва различила слова «Славься, Сатана! Славься, Теофил! Славься, свободная воля, славься!»

- Моя порода, - ухмыльнулся Теофил, по-прежнему сжимая ткань платьица Анжелики да держа ангелицу подле себя, повернулся он к ней да процедил сквозь зубы угрожающе: - На помощь, значит, голосить вздумала? Вот те помощь, полегла вся, сама себе не в силах помочь, не то что кому-то!  Боженьку возлюбленного позови ещё, давай, давай, поглядим, как он поспешит тебя упасти да охранить! – запрокинул голову Теофил да засмеялся вдруг яростно, злобно да торжествующе, и мурашки по спине Саши пробежали невольно при виде зрелища сего, ибо звучал этот смех нездорово как-то, как тогда, на кухне в присутствии Дьявола, однако теперь был ещё страшнее, опасным был теперь смех этот странный.

- Антихрист… - прозвучал внезапно чей-то хриплый бессильный шёпот. Теофил прекратил смеяться, огляделся на пару с Сашей, и узрели они, как ангел некий, поверженный в битве да лежащий нынче на земле, глядит на них обречённо да указывает пальцем руки дрожащей в их сторону. Теофил обернулся – ну мало ли, вдруг не на него с Сашей жест этот направлен, а на кого-либо позади – окинул взглядом озадаченным пустынную улочку, никого не заприметил, развернулся затем к ангелу вновь, подошёл ближе под бесчисленными взглядами инкубов да потянув за собой плачущую Анжелику. Саша осторожно последовала за ним, встала подле.

- Позволь спросить, уважаемый, - насмешливо протянул Теофил, чуть нагнувшись к умирающему ангелу. – В кого пальцем тычем?

- Антихрист… - прохрипел ангел, указывая поочерёдно то на него, то на Сашу.

- Кто из нас? Определись уже! – нахмурился Теофил недовольно.

- Вы…есть Антихрист… Союз ваш…есть Антихрист… - упала рука ангела наземь бессильно, закрылись глаза, и замолчал побеждённый, испустил дух под взглядами множественными да более не проронил ни слова. Теофил выпрямился, почесал затылок озадаченно.

- Что это значит? – спросила Саша растерянно.

Теофил развёл руками обескураженно, затем, будто спохватившись, встряхнул Анжелику да обратился к ней грубо:

- Что это значит?

- Я не знаю! – прорыдала та, зажмурившись от испуга, дабы не глядеть на страшный лик пленителя своего.

- Говори, девка!

- Да не знаю я!!..

- Не надо, - Саша мрачно остановила Теофила, трясущего бедную девушку, поглядела на него с укором да взглядом тяжёлым.

- Да, - Теофил прекратил действо сие, выдохнул тяжко, пожал затем плечами: - Ну, обознался товарищ пернатый, вестимо! С кем ни бывает, верно? – взглянул он на вечереющее небо мрачно, закрыл глаза на миг, дыша тяжело, затем поглядел на инкубов. – Имеется ли поблизости церковь пустующая али же храм какой? – спросил он сурово у них.
 
- Имеется! – послышались выкрики из толпы. – Имеется! Тут, на одной из улочек, храм целый!

- Добро, - Теофил кивнул, затем поглядел на Сашу. – Я должен отлучиться, прелестница. Побудь пока с Бафой да с этими двоими.

- Куда ты? – удивилась Саша, всполошилась отчего-то даже. – Что происходит?

- Не паникуй, радость моя. Подыщите место для ночлега покамест, позже я вас найду, - и с этими словами пошёл козлоногий прочь, ведя подле себя перепуганную Анжелику да увлекая за собою толпу инкубов затем.



___________________________

* - Ареопагит выделяет в своем сочинении девять чинов ангельских – по три в каждой триаде. Все девять имеют своё назначение в мироустройстве. Первая, самая высшая триада, это Серафимы, Херувимы и Престолы, вторая – Господства, Силы и Власти, третья – Начала, Архангелы и Ангелы.
Начало – чин ангелов, который, согласно Преданию, соотносится с миром видимым, и зовётся так потому, что поставлен «начальствовать» и наблюдать над стихиями, животными, городами или народами. Азариил же совместил в себе аж два звания - херувим и Начало: херувим как сущность, Начало как должность.