Тлеющий Ад 4. Глава 6

Саша, Бафа, Вельзевул да Муха прибыли вскоре к зданию некоему заброшенному, отыскали его где-то на одной из многочисленных городских улиц, каменное неприметное строение встретило их чернотою оконных дыр да сором комнат пустых и тесных, некогда жилое, теперь же тёмное, грязное да неопрятное, погоревшее однажды в пожаре лютом да так и оставшееся обгорелым да неказистым на века; Вельзевул наотрез отказался заходить внутрь, чинно удалившись прогуливаться в окрестностях в гордом одиночестве, Муха тоже куда-то пропал незаметно, а Саша, с опаскою подумав о возможных бездомных товарищах где-нибудь в недрах сего строения, присела на лавку подле стены неприкаянно, прислонилась спиной к стене пыльной, наблюдая за тем, как весело носится по пустынной улице радостный Бафа, затем выудила из кармана джинсов мобильный телефон, внезапно вспомнив о его наличии. Странным показалось девушке, что телефон этот остался у неё в кармане, ибо разве не должен ли он покоиться в кармане ином, в джинсах, нынче принадлежащих сашиному бездыханному телу? Задумалась об этом Саша, не ведающая о законах пространств иных, да, дабы время хоть как-то скоротать в томительном бездействии, включила в телефоне игру некую да увлеклась покамест этим бессмысленным занятием.

-У-у! – издал заинтересованный возглас Муха, объявившийся из-за угла внезапно да подсевший к Саше на скамью, подался он ближе, сунулся лицом в телефонный экранчик к сдержанному недовольству девушки, вперился взглядом любопытным в разноцветные подвижные пиксели. – Симпатишно! Цветные блестяшки внутри маленькой коробочки!

- Это игра, - буркнула Саша, недовольная тем, что нынче находится без Теофила, то бишь, в одиночестве подле тех, с кем особливо и разговаривать-то не хочет. – Да кыш! – она пихнула локтем Муху прочь, когда он принялся тыкать пальцами в экранчик да по кнопкам.

- Игра? Детская игра? – Муха не обратил внимания на грубость, поглядел он на мрачную Сашу с интересом в глазах своих безумных.

- Ну, и для детей тоже, да, а что? – девушка посмотрела на него недовольно, чуть отодвинувшись при этом подалее.

- Как целый мир может быть детской игрой? – спросил растерянно насекомый демон.

- Какой ещё целый мир?

Муха опустил голову, затем отвернулся, будто о чём-то думая старательно, затем коснулся неуверенно правого кармана плаща своего.

- Ты чё? – осведомилась Саша сдержанно.

- Разноцветный мир, - ответил Муха рассеянно, затем запустил руку в карман, и узрела Саша с удивлением, как достал демон из кармана этого самый обыкновенный, потрёпанный малость да побитый калейдоскоп, игрушку детскую из пластмассы сжал он в руках бережно да показал Саше затем.

- Цветной мир, разноцветный мир, - сказал Муха, вновь вытаращившись на Сашу да держа калейдоскоп перед собою так, будто это не обыкновенная игрушка, а некая святыня. – Увидал да чуть не помер, чуть не помер! Раз-раз, то одна картинка в глазу, раз-раз, то другая, крутится мир цветной в глазу, жизнь крутится, разноцветная, яркая, красивая! Только трещина страшная там теперь, в глазу трещина, цветной мир разбился, страшным стал мир цветной, кривым стал!

- Господи, я не понимаю, о чём ты говоришь! – с раздражением ответила Саша на это, растерянно глядя на калейдоскоп в руках демона. – Какой мир? Какая трещина?

- Мой! Мой мир, цветной мир! Звон стекла страшный, так мир вдребезги бьётся, жизнь бьётся оземь да разбивается на осколки! Не разумеешь? Не разумеешь. Гляди! – и Муха протянул мрачной Саше калейдоскоп. – Да только береги, мир хрупкий хрупким наиболее не соделай, аккуратно гляди, аккуратно бери!

Саша с опаской некоей взяла протянутую ей игрушку, взглянула на безумного Муху недоверчиво, затем приложила калейдоскоп к правому глазу, зажмурив левый, да и узрела тут же, что посередь картины из осколков разноцветных да сверкучих трещина роковая пролегает, тянется чёрным расколом, породив от себя трещины помельче – отняла Саша калейдоскоп от глаза, взглянула на передний диск цилиндра сего да и увидала, что разбит он, диск этот, и трещины засели в нём прочно.

- Разбитый мир, - подал голос Муха вновь, наблюдая за девушкой. – В глазу моём трещина, видишь её, видишь? Разбили мир цветной оземь, не собрать, не склеить, не починить! Доктор чинил, починил, да возвращается трещина! Мир цветной так красив, - насекомый демон отвернулся и с тоскою во взгляде посмотрел на безлюдную пустынную улочку, окинул её взором потерянным. – Одна за другой картинки, одна за другой, ка-лей-до-скоп, все красивы, всё красиво! – он отёрся руками судорожно, дёрнулся малость, затем продолжил. – А теперь, а теперь… Разбитый мир, куда ни посмотри, в глазу трещина, всё исказилось, всё страшное, всё кривое…

- Я не понимаю, - произнесла Саша понуро, хотя нечто всё же уловила осмысленное в речах странного демона. – Это всего лишь игрушка.

- Разве мир может быть игрушкой? – Муха повернулся к ней будто встревоженно. – Разве мир это игрушка? Мир это не игрушка, им нельзя играть, он может разбиться! – он ткнул себя пальцем в грудь, затем тот же жест проделал и с Сашей. – Твой мир, мой мир, разве игрушка? Если играть чужим миром, он может разбиться! И тогда, и тогда, в глазу разбитого мира будет трещина! И всё кривое! Всё!

- Что случилось? – спросила Саша, внимательно глядя на безумного Муху. – Как…как вышло, что твой мир разбился?

Муха отвернулся, помолчал малость, глядя в никуда, забормотал потом нечто неразборчивое себе под нос, отёрся руками судорожно вновь, потирая руки друг об друга, и выглядело сие довольно жутковато – а затем заговорил:

- Доктор запрещал мне выходить. Он тревожился почему-то. А мне было любопытно – и я выходил. Наружу выходил, Наружа красива и интересна. Доктор говорил, что я особенный. Он говорил, что это хорошо, но когда он говорил о Наруже, то затем утверждал, что это плохо. Но я выходил. Всё интересно. И однажды, однажды, как вы это зовёте? Мусорный бак! Я любовался там цветными блестяшками, их там много, они там разные, иногда больно колются, иногда совсем не кусаются, и там, в глубине, я нашёл цветной мир, ка-лей-до-скоп, он лежал там, и я его нашёл. Я не ведал, чего это такое, я начал смотреть на него со всех сторон, и когда я посмотрел в него, то я чуть не помер, чуть не помер. Я больше не чувствовал ног, я упал и ощутил спиной твёрдый кирпич стены, всё закружилось будто ка-лей-до-скоп, он был у меня в руках, я держал его при себе, но всё кружилось. Я увидел мир, я увидел красоту, я смотрел миром на мир и видел красоту, и тогда я уразумел – они захотят отнять у меня красоту, они тоже захотят её видеть и отнимут её у меня. Я старался его сохранить. Но я не знал, что мир бывает некрасивым. Пока в глазу не появятся трещины, маленькие, большие – ты не увидишь, что мир бывает некрасивым. Пока на твоём мире не появятся маленькие или большие трещины, ты не увидишь некрасивость Наружи. Тогда я уразумел, что Наружа не любит особенных, уразумел, когда они начали смеяться. Они окружили и стали смеяться, но ничего смешного не было, я не понимаю, ничего смешного не было. Они сказали, что я урод. Я не разумел, что такое урод, потому что я раньше говорил только с доктором, а доктор меня так не звал. Они сказали, что я ошибка природы, ибо вряд ли такое она стала бы созидать сознательно. Они говорили это и били меня. И вырвали из рук мой цветной мир. Вырвали и разбили оземь. Разбили и смеялись. Теперь не смеются.

Саша с опаской глядела на повествующего Муху, а тот смотрел в никуда взглядом недвижимым да в точку некую пред собою, и видно было угрозу опасную, отразившуюся на его бесстрастном лике, жестокую злобу в глазах вытаращенных было заметно взгляду настороженной Саши.

- Почему…теперь не смеются? – спросила девушка осторожно да тихо.

- Больше не могут, им никак. Мой мир разбился, сломался, его исказила трещина. И через эту трещину я увидел, что они некрасивы. Они были некрасивы. Они разбили мой мир. Я растерзал их в клочья, я растерзал эти лица в клочья, потому что они были некрасивы, изрезал улыбки, больше не улыбаются. И теперь меня боятся. Где бы я ни был, меня обходят стороной и боятся. Ты тоже меня боишься? – Муха повернулся к Саше и посмотрел на неё печально.

- Я… - девушка смешалась, а затем нахмурилась, опустила взгляд да и ответила: - Нет.

- Но твои глаза смотрят так, как будто боятся.

- Нет…Слушай… - Саша поглядела на калейдоскоп в руке задумчиво. – Думаю, мой мир тоже разбит.

- Тоже? – Муха удивлённо поднял брови, таращась на девушку.

- Ага. По крайней мере, я чувствую, как дребезжат его осколки.

- Это страшное чувство.

- Предельно страшное.

- И у тебя он не чинится тоже?

- Не чинится.

- Доктор говорит, что всё можно починить, нужно только подобрать верный инструмент.

- У меня этого пока не получилось, - Саша мрачно отдала Мухе калейдоскоп, демон спрятал его обратно в карман, а затем вдруг осторожно протянул руку, столь опасливо, будто к зверю дикому её подносит, и положил руку на запястье Саши затем. Девушка посмотрела на Муху с опаской, но от руки его не отодвинулась, поглядела прямо в глаза его странные, и демон вдруг улыбнулся ей как-то неловко, будто жалобно даже да улыбкою зубастой жуткой.

- Бывает, ты боишься чего-то, - произнёс он мирно. – А это «что-то» боится тебя. И так сидите вы друг напротив друга да от страха оба трясётесь, не разумея, что боитесь друг друга одинаково. У тебя в глазах целый мир, такой, какого ни у кого в глазах больше нет, и у меня тоже так, и у доктора, и у смешного сатира, у всех-всех на свете. И на каждом из этих миров свои персональные трещины. Все наши миры по-своему поломаны, так бывает, когда не понимают, что с чужим миром нельзя играть как с игрушкой. Игрушки бросают да кидают, крутят да вертят…и в итоге они ломаются. Все как будто детьми остались. Выросли, но остались детьми, не умеющими бережно относиться к вещам. И порою, порою даже если ты это разумеешь – всё равно поступаешь так же, как те, кто не разумеет. Просто…когда зацикливаешься на трещинах своего мира, перестаёшь видеть трещины миров других. А они ведь есть, никуда не деваются. И сетуем, дескать, нас не разумеют, мир наш разбитый не разумеют. Нам бы самим чужие разбитые миры уразуметь, для начала. А то ведь об нас они точно так же мыслят.

Саша глядела на рассуждающего Муху удивлённо да даже рот чуть приоткрыв от изумления некоего, ибо всю жизнь свою считала она как будто и впрямь, что она, Саша, единственная на свете жизнью покалеченная, что будто и нет в жизнях иных людей никаких тягостей да никаких проблем, и ведь знала же, что есть, но будто факт этот напрочь игнорировала и забывала, глядя лишь на себя саму.

- Смешной сатир, например, и вовсе так весел, будто цел его мир да невредим, - продолжил тем временем Муха, таращась на девушку мирно. – Так смеётся громко, так улыбается искренно. Так себя ведёт, будто тягости в мышце сердечной его не сидит. Да только… - насекомый демон указал на глаза сашины. - …в глазах-то что? Страшное в глазах! Всё там видно, скрывай – не скрывай!

Внезапный Бафа прервал разговор сей встревоженным блеяньем, подскочил он к Саше, размахивая крыльями да беспорядочно мотая головой, будто требовал что-то али же о чём-то тревожился.

- Что такое? – рассеянно оборотилась к козлику Саша, нахмурившись.

- Маленький Бафомет зовёт куда-то, - уразумел Муха. – За ним следовать надобно.

****

Инкубы во главе с Теофилом ворвались в храм, то ли заброшенный, то ли попросту пустующий нынче по причине времени вечернего, впрочем, убранство сего храма на мысли о заброшенности не наталкивало – раскрыли инкубы двери пред Теофилом с гоготом да с выкриками весёлыми да бранными, и козлоногий, неучтиво таща за собой плачущую Анжелику, взошёл на паперть да вошёл внутрь храма, миновал притвор с видом грозным да суровым, остановился посередь просторного помещения, пред солеей да иконостасом. Инкубы заполонили храм следом за ним, рассредоточились они по всему периметру да вокруг предводителя своего, шумя да одобряюще смеясь, все как один взгляды коварные да недобрые устремили на пленную крылатую девушку.

- Храм Божий, - презрительно усмехнулся Теофил, разглядывая помещение. – Божий да без Бога! Одни рожи человечьи в нём снуют, а Бога нема! Треклятые святоши, - он воззрился взглядом тяжёлым да мрачным на златой иконостас. – Таращатся зенками слепыми, вроде ж повыткнул их тогда, в церковке лесной – нет, снова они целы да снова глядят! Ну глядите, глядите, пока глядится! Только на это и способны, ни на что более! Молчите извечно да лишь смо;трите, ни до чего вам нет дела, ничто вас не заботит!  - он повысил тон, и голос его звучал отныне грубым да громким страшно, бередил таинство храма священного самоволием своим несдержанным безо всякого стеснения. – Ежели Богу и в самом деле плевать на храм наземный в честь его – тогда плевать ему и на то, что я с храмом соделаю! А уж ежели не плевать на самом деле, так пусть узрит, сколь страшен способ, которым до него докричаться придётся! А ну! – Теофил взмахнул рукой повелительно. – Открыть врата Царские! Чрез них, молвят, сын божий в дарах Святых выходил, - Теофил ухмыльнулся мрачно, глядя на то, как бросились инкубы царапать да тягать двери Царских врат. – А теперича, вишь ли, дьяволов сын войдёт, да не с пустыми руками тоже!

   Раскрылись пред ним врата Царские усилиями инкубов богомерзких, и шагнул Теофил к алтарю, потащив за собою перепуганную Анжелику, вошёл в алтарь, в просторное да отчего-то чуть мрачное помещение, бросил грубо ангелицу на престол, на стол каменный, белый да прямоугольный, и сжалась там девушка, распростёрла крыла белоснежные да легла на престоле скорбно, ликом прелестным уткнувшись в поверхность камня хладного. Теофил же прошествовал далее, гулко стуча копытами козлиными по полу, следом и инкубы всё помещение собою заполонили – подошёл Теофил к Горнему месту, что расположилось у стены да напротив престола, собою представляя трон красный в обрамлении злата да места поскромнее по обеим сторонам; поглядел Теофил на изображение сына божьего на стене да за троном, ухмыльнулся, сказал:

- Здарова, блаженный… Давно ведь не виделись, поди, бродишь где-нибудь окрест да всё песни свои наигрываешь. Н-да, вишь чего, поначалу присобачили тебя к кресту, а теперича, вон, портреты твои малюют в знак почтения да уважения. Чудной народ! Чудные нравы! Учителем был ты для них, нынче – гусляр, выбор верный, ибо ничему их не научить, пустое это, жаль, поздно ты это уразумел, друг мой, - опустился Теофил тяжко на трон места Горнего, расселся там полулёжа, взявшись за златые подлокотники, окинул взглядом мрачным да с ухмылкою недоброй алтарь весь, а инкубы некоторые подобострастно припали к сиденьям подле, изгибаясь да шипя, скаля клыки в улыбках звериных да щетиня когти, обступили они трон, облапали тронную спинку, толпясь да извиваясь аки змеи, воззрились на престол да на лежащую на нём крылатую девушку, по всему периметру алтаря толпа сия престол роковой обступила.

- Каждый должен заниматься тем, что у него получается складно, - произнёс Теофил в шуме этом всеобщем сурово. - Вряд ли бы я, к примеру, учителем быть смог - меня самого уму разуму научить надобно. Зато умею я точно жечь всё на пути своём, судьбы сторонние руша. Слышь, Бог? – он усмехнулся невесело, запрокинув голову да воззрившись в потолок невысокий. – Я прям как ты! Судьбы вершить сторонние да управляться ими на усмотрение своё – твоя забота, а, вишь ли, чего-то я нынче занимаюсь этим! Что ж, коли так, давай-ка порешим мы таковое, - Теофил помрачнел ещё более, тяжел был взгляд его горящий, злобою страшной исполнен да некоей мукою тайной. -  Нынче я; Бог, а ты – а ты смотри, молча да безропотно, как сгорает жизнь невинная под гнётом божьей воли*.

   Поднялся Теофил с трона тяжко под шум да гогот всеобщий, подошёл к престолу мрачно, остановился напротив, и всколыхнулась толпа инкубовская будто по некоему приказу неслышному, зарыдала Анжелика пуще прежнего, воспротивилась, сжалась вся, однако схватили её за крыла обширные, развернули грубо да своевольно, на спину завалили, держа за крылья дрожащие, разорвали платьице лёгонькое да ножками стройными к Теофилу повернули.

- Молвит люд человечий, - произнёс Теофил мрачно, засунув руки в карманы шорт да бесстыдно разглядывая нагую плачущую Анжелику. – Будто бесполы ангелы божии, ибо страстей не ведающи они да во грехе не искушены. Но коли б было это так и в самом деле, разве наблюдал бы нынче я пред собою ангела полу женского да во плоти полноценной? А ну, девка, отвечай, почто, помыслам людским вопреки, полом вы всё-таки обладаете?

- М-мы… - выдавила Анжелика сквозь слёзы, от испуга даже не воспротивившись сему требованию. – Мы же не бесплодны… И жизнь новую рождать способны из себя как люди... И признак половой…То затем ещё, чтобы могли мы вкусить сладость да счастие соития любовного… Потому что… - ангелица посмотрела на Теофила, ныне страшного какого-то во своей угрожающей мрачности, поглядела жалобно да прикрыв наготу ручками изящными, да не по причине стыда наготы своей, что у ангелов отсутствовал, а по причине боязни за то, что с этой наготою могут соделать. – Потому что не бесстрастны мы, ибо души мы живые как и люди, тоже любить умеем, и дарована нам Господом возможность наслаждаться друг другом да приятно друг другу делать и телесно, дабы полностью быть едиными в любви своей, духом да телом…

- Воно как, - усмехнулся Теофил невесело. – А молвят, будто секс – от лукавого! Секс… - он поднял голову, прикрыв глаза будто скорбно. – Какое гадкое слово… Любовь нынче у человека словом этим зовётся, наоборот бывает тоже… За что обозвали они так соитие любовное, значения первостепенного его лишив? Всё поганят люди, до чего только коснутся, всё в греховное обращают, а ведь сама говоришь, дар это божий - возможность соития сладострастного… Так пусть же сегодня дар божий против Бога же и обратится! – Теофил раскинул руки, запрокинул голову под шум толпы инкубовской, воззрился взглядом горящим в потолок, и была во взоре этом ненависть лютая, тяжкая, пламенная злоба. – Жертвой сей согнать тебя с Небес хочу я, и коли не плевать тебе на то, ежели дар твой щедрый мукою страшной станет, сойдёшь ты нынче да не допустишь над святынею глумленья! Соитие любовное… - козлоногий посмотрел на плачущую Анжелику вновь, опустил руки медленно. – О, что за страшный дар ты нам дал на распоряженье! Усладою стать немыслимой умеет оно да в одночасье мукой тяжкой обратиться способно! Да усладой и мукой одномоментно быть может! Виновна ли красота в том, что зверя в душе сторонней пробуждает? Виновен ли урод в том, что влюблён в красоту? Повинен ли уродливый зверь в том, что хочет растерзать красоту, в которую безответно влюблён? Ежели имеются клыки да когти…значит, удел их – терзать. И более сказать тут нечего, – и со словами этими коснулся Теофил нагих гладких бёдер испуганной Анжелики под взглядами инкубов, жаждою зрелища исполненных, под гул голосов одобрительный схватил девушку грубо да к себе её придвинул движением своевольным.

- Не надо! – зарыдала ангелица, противясь рукам его грубым, отпихиваясь от козлоногого мужчины да суча обнажёнными ножками. – Отец накажет вас, помяните слово моё!

- Пусть накажет, - ответил Теофил, склонившись над девушкой да лаская тело её упругое с наслаждением жарким. – Пусть спустится с Небес своих да хоть что соделает со мной, только пусть спустится! Вишь ли, краса пернатая, - он подтянул сопротивляющуюся Анжелику ещё ближе к себе, меж ножек её стройных стоя да схватив несчастную ангелицу за горло. – Ты – дитя чистоты да Света, непорочная да святая, я же, - он усмехнулся невесело, глядя на перепуганную девушку с косою мрачной ухмылкой. – Тьмы да грязи порождение, так, может, коли замараю собою побольше чистоты божией, знать, задену этим Господа вашего любимого наконец! О, милая, не гляди ты на меня так, ты бесподобна, прекрасна, чудесна, а вот я… - изменился Теофил в лице внезапно, под шум да гогот толпы инкубовской выглядел он, доселе страшный, теперь скорбно да печально. – О, неужели… неужели я…такой же, как он…

- Как к-кто?.. – всхлипнула Анжелика, узревшая печаль эту несносную да странную в глазах его мрачных.   

А перед глазами Теофила вдруг возникло, словно бы из недр памяти, лицо своё вместо ангельского девичьего личика, скорбное на вид да замученное, и рука козлоногого собственная вдруг рукою иною чьей-то стала, знакомою грубой рукой с кольцом на указательном пальце, с перстнем в виде креста в овале, узнал Теофил тут же руку эту, принадлежащую его собственному мучителю, и слёзы вдруг полились из глаз его к удивлению девушки крылатой, стремительными дорожками потекли слёзы самые искренние по щекам Теофила, и ответил он хрипло под смех да выкрики всеобщие, глядя на ангелицу со скорбью великой:

- Как человек…

Расстегнул он ремень на шортах да ширинку затем, подхватил рыдающую девушку под бёдра гладкие да и подался вперёд безжалостно, и стон горестный да отчаянный вырвался из уст ангельских тотчас, в крик мучительный перерос тут же, выгнулась Анжелика скорбно в руках Теофила, ручки изящные печально за голову закинула, глаза зажмурив от боли, и закапали редкие кровавые капельки на пол близ престола, а Теофил в совокупности этой горькой под восторженность да одобрение толпы инкубовской поднял ангелицу на руки, под бёдра покатые держа её на весу, и раскинулись крыла обширные, скорбно расправили белоснежные перья, и было сие зрелище великим и печальным одномоментно, ибо то была святость опороченная, чистота осквернённая бесповоротно да грубо была то ныне. Схватилась Анжелика ручками ослабшими за плечи мужские, прижал её к себе Теофил, и оба, закрыв глаза да познав друг друга, лили слёзы горькие по утраченной невинности в соитии этом порочном под взглядами инкубов богомерзких – Анжелика, всхлипывая да издавая стоны скорбные при каждом движении Теофила, подняла взгляд, изогнув шейку чувственную, да встретилась взглядом с чуть туманным, печальным взором козлоногого мужчины, глядели они так в глаза друг другу, единые нынче да близкие, и произнёс Теофил хрипло, со слезами на глазах любуясь скорбным изгибом шеи девичьей да стонами ангельскими, сознание дурманящими:

- О, что за страшный звериный оскал в мышце сердечной рвётся столь яростно растерзать красоту невинную?.. Добро во зле, зло в добре… И оба рыдают… Ибо соитие их общее для них же самих – страшная мука…Каков же шутник этот Господь… Почто я совершаю сие против воли женской?.. Почто нынче познаю тебя без твоего на то согласия?..

   Анжелика прижалась вдруг к нему на удивление нежно, чувственно, обласкала шею его напряжённую да поцеловала в щёку мягко, взглянула затем в глаза его вновь и прошептала сквозь стоны:

- Потому что ты нынче Бог. И воля твоя – закон.

Вонзились слова эти роковые в сердце Теофила клинками безжалостными да острыми - будто и не было во словах сих ничего особого, однако отчего-то боль страшная исполосовала всё в грудной клетке, лютая, нестерпимая боль, запустил Теофил в волосы женские пальцы свои дрожащие, одною рукою теперь держа девушку на весу, прижался щекою к голове её взлохмаченной да зарыдал отчаянно, и страшным, невыносимо тягостным было чувство это сложное – смесь вожделения жаркого да яд жгучей, нестерпимой совести.

…Вышел Теофил из храма, ныне пламенем лютым объятого, с ликом скорбным да отчаянным по ступеням святыни сгорающей спустился он тяжко, шатаясь да чуть не падая, и подогнулись в итоге колена ослабшие да и грохнулся Теофил на колени, рыдая, прямиком перед Сашею, сжался весь, хрипя от скорби да боли сердечной – а Саша, которую минутою назад привёл сюда встревоженный да паникующий Бафа, воззрилась на храм, огнём объятый да полыхающий пламенным заревом, уразумела всё мгновенно каким-то неведомым образом, будто в голову нечто ударило кувалдою грубой, опешила, взглянула на Теофила рыдающего, и во взгляде её ужас да холод лютый отсветами пламени вьющегося плясали.

- Что ты наделал?.. – проговорила девушка мрачно да обречённо, с неприязнью глядя на страдающего Теофила. – Мразь ты поганая, что ты наделал?..

Не ответил Теофил, сжался ещё пуще, зажмурился, да плечи его от рыданий горьких сотрясались под тяжёлым взглядом Саши, будто грузом десятитонным лёгшим поверх.

- Все вы одинаковы… - Саша злобно покачала головой. – Да тебя самого… Тебя самого надо в яме лесной сжечь…

И после слов этих бросилась она ко входу храма отчаянно, невзирая на опасность огненную, закрылась рукавом толстовки от дыма да исчезла в проёме дверном тёмном.

- Самого меня…сжечь… - прохрипел Теофил, пригибаясь к дороге да пальцами дрожащими вцепившись в пыльную землю. – Да я уже…горю… Я горю… Помогите… Кто-нибудь…Помогите мне!!.. – козлоногий оскалился от боли лютой, от муки несносной, раздирающей сердце, но то не была скорбь по себе самому, а лишь по невинности разрушенной была эта скорбь, боль эта лютая по содеянному сердце побитое мучила. – Я хочу…греть… - Теофил скорчился на земле, рыдая да уткнувшись лбом рогатым в дорожную пыль, охрип да сел голос его от боли да муки, дрожал с руками на пару. – Я хочу греть… - козлоногий обхватил себя руками, стиснул ткань плаща судорожно, мотая головой в отчаянии да давясь слезами. – Не сжигать…а греть… Боже мой, помогите мне… Что же я наделал… Я сжёг…Красоту…Сжёг…Я хочу греть…Не сжигать…Боже, что же я наделал…Я чудовище…Помогите мне… Что же я наделал… Почему ты молчишь?! – рявкнул Теофил вдруг, к небесному свободу подняв лик заплаканный да яростный. – Почему ты молчишь, сволочь?! Почто не остановил меня, почто?! Обрушься на меня сводом небесным, низвергни, изничтожь, сойди наконец, покажись, что угодно соделай, но покажись мне!! Да почему ты молчишь?! Нешто плевать тебе на детей своих, нешто на всё тебе плевать?! Почему ты молчишь?!!

Заблеял где-то поблизости Бафа, прерывая агонию сию, поднял Теофил голову, доселе вновь уткнувшийся рогами в землю, да поглядел на козлика замученным отчаянным взглядом, полным слёз жалобных, а Бафа мекнул требовательно да с тревогой, чуть подпрыгнув на месте да стукнув копытцами раздвоенными оземь. И уразумел Теофил тут же, обернулся он тревожно на храм, на проём дверной воззрился взором диким.

- Сашок… - прошептал он испуганно, ибо понял, что ежели и выберется Саша из пожара сего удушливого, то только чудом, а чудес, как известно, в мире этом не бывает вовсе.

****

Открыла глаза Саша с трудом да и узрела внезапно для себя, что лежит она в помещении пыльном да грязном на соре некоем, в здании заброшенном, в том, которое для ночлега она не так давно избрала – осмотрелась Саша слегка, затем приподняться попыталась, кое-как села, прислонившись к стене, да и узрела вдруг в окне справа надменного да сдержанного Вельзевула; Повелитель мух, так и не изменивший решения своего не входить в сие неблагопристойное да грязное здание, стоял сейчас снаружи, облокотившись о искрошившийся каменный подоконник, предварительно постелив на него белоснежный платочек, дабы не замараться о пыльный кирпич, да глядел на Сашу спокойно своими пронзительно-жёлтыми глазами.

- Чё пялишься? – выдавила Саша и поморщилась от неприятной боли в голове, звоном отдавшейся в ушах.

- Любопытно было поглядеть, как скоро организм человечий оклемается от воздействия газа угарного, - с высокомерной ухмылкой ответил Вельзевул на эту неучтивость, свысока глядя на малость помятую девушку.

- Газа?.. – Саша нахмурилась растерянно. – Не поняла… что случилось?

- Сколь глуп человек, уму не постижимо. Неужели ты и впрямь помыслила, будто сможешь, столь тщедушная да слабая, выйти из огня адова невредимою да ещё и божью прислужку вытащить?

- Да, помыслила, - огрызнулась Саша и спохватилась тут же: - Анжелика! Где…

Вельзевул чинно кашлянул да указал жестом небрежным куда-то в сторону. Саша поглядела влево да и узрела девушку крылатую, лежала та, нагая да скорбная, без сознания близ стены, и крыла обширные белоснежные прикрывали наготу её частично своим пушистым оперением.

- Она…

- Да жива твоя девка, надышалась дыма с тобою на пару, но коли уж ты пришла в себя, она-то и подавно оживёт.

Саша поглядела на надменного Вельзевула растерянно, помолчала малость, затем спросила:

- Это…Это он нас вытащил?

- Инкуб-то? Он, кто ж ещё из нас сподобился бы на такую дурость? Спасать от гибели человека да ангела, ещё и обоих разом.

   Саша выудила из кармана джинсов телефон свой мобильный, взглянула на время. Цифры на экранчике возвестили утро.

- Где он сейчас? – девушка посмотрела на Повелителя мух снова, мрачно да задумчиво.

- Да где его только не носит, - хмыкнул Вельзевул презрительно. – Притащил вас сюда, промучился всю ночь от приступов боли по причине ритуальных зовов, под утро напился в стельку, носился по улицам да вопил нечто невообразимое, и его такого и скрутили. На отряд ангельский нарвался.

- Скрутили?.. – Саша нахмурилась, опустила взгляд. Не могла она простить Теофилу содеянного им ужаса, однако в сердце всё равно кольнуло что-то болезненно при известии этом безрадостном. Заслышала девушка вдруг шорох крыл ангельских, обернулась на Анжелику – та очнулась только что, пошевелилась, поглядела испуганно на Сашу да на Вельзевула. Саша, поморщившись от боли в голове, осторожно подобралась к ней да села поблизости, глядя на ангелицу слегка обеспокоенным взглядом.

- Как ты? – спросила она тихо.

Анжелика посмотрела на неё горестно, затем села с трудом, поджав под себя ножки стройные да прикрывая наготу крыльями, опустила голову.

- Они его убьют, - сказала она робко, взглянула на Сашу с опаской.
 
- Ангелы?

- Да.

- Как это?.. – Саша растерялась. - Ангелы же добрые, разве нет? Разве может добро убивать?

- Мы не добро, - Анжелика покачала головой. – И не зло. Мы Свет Пречистый.

- Не поняла…

- Свет да Тьма…Это не добро да зло. Добро да зло одномоментное – это душа живая да разумная, не бывает иначе, а ведь все мы таковые души. Они его убьют. Если ты хочешь спасти его, тебе нужно поспешить.

- Это какие-то неправильные ангелы… - пробормотала Саша встревоженно.

- Это у племени человеческого в головах ангелы неправильные, - Анжелика чуть улыбнулась, но вышло сие у неё вымученно да слабо.

- Да не пойду я спасать его, - Саша прислонилась спиною к стене устало, отвернулась. – После того, что он сделал…

- Не суди его да не кори.

- Чего? – Саша поглядела на ангелицу с недоумением да возмутилась страшно. – У тебя совсем гордости нет?

Анжелика поджала губы с досадой, опустила взгляд.

- Не в гордости дело. Уразумей его.

- В смысле?

- Он сжёг меня…потому что сам горел. В глазах его я это увидала. Он плакал. Ежели убийца твой плачет, совершая деяние своё роковое – значит, сам он умирает при этом в сердце своём.

«В глазах-то что? Страшное в глазах! Всё там видно, скрывай – не скрывай!» - всплыли из памяти в голове слова безумного Мухи.

- Разбитые миры одних… - пробормотала Саша задумчиво. - …порою разбивают миры других… Не со зла, а по причине дребезжания своего разбитого стекла. Так, что ли?.. А всё равно…  Какая разница, почему ты сделал что-либо, если ты всё равно это сделал?

   Анжелика покачала головой отрицательно.

- Резон всегда важен, нельзя о нём забывать. Всякое деяние понять надобно, тогда только узнаешь, как к этому деянию тебе относиться.

Помолчала Саша какое-то время, упершись затылком в пыльную стену да глядя перед собою задумчиво, затем буркнула мрачно, будто сама себя образом таким пытаясь убедить в чём-то:

- Да не пойду я его спасать.

****

 Очнулся нетрезвый Теофил, прежде щедро огретый чем-то тяжёлым по затылку, в ангаре некоем просторном на окраине города, мрачном, захламлённом отчасти да не шибко светлом. Поморщившись от боли в голове, зажмурился он малость, приходя в себя, затем открыл глаза окончательно да и осознал тут же, что висит в паре десятков сантиметров над полом, подвешенный за руки на тугой цепи под потолком, обёрнутой крепко вокруг запястий.

- Вот те на! – выдал Теофил удивлённо, взглянув на путы, да повертел головой, оглядевшись. – Как это я тут оказался? – он опустил голову, попытался дотянуться до пола ногами зачем-то, да не вышло у него это, только движениями интенсивными поехал он вокруг оси собственной, болтаясь на цепи отчаянно.

- Ой-ёй-ёй, - Теофил прекратил дёргаться, повис спокойно, обращаясь по кругу, принялся соображать лихорадочно, что делать в ситуации создавшейся да как из плена нежданного освободиться, однако ничего не успел придумать он, ибо раскрылись двери ангара и в проёме дверном показались четверо ангелов, вошли они неспеша да чинно, не в доспехи облачённые, а в одежду обыкновенную, то бишь, двое ангелов были в костюмах, один выглядел более просто, неся в руке да на плече биту железную, а четвёртый же ангел был Теофилу уже знаком, ибо то был Азариил собственной персоной.

- Ба, кого я вижу! – хохотнул Теофил, медленно вращаясь на цепи над полом. – Кто это у нас почтил меня такой важной честью как собственное присутствие? Чего смурной такой? Чё те надо?

  Ангелы остановились вблизи, Азариил махнул рукой недовольно, и один из ангелов, мужчина в сером костюме да с бесстрастным выражением лица, придержал Теофила за рукав, дабы прекратил козлоногий уже кружиться вокруг оси собственной.

- Благодарствую, - усмехнулся Теофил, поглядев на ангелов. – Страсть как не люблю на каруселях вращаться, блевать тянет да башка плывёт!

- Именем Господа Вседержителя, вы, Теофил Хакасский, задержаны отныне, - проговорил строгий Азариил, глядя снизу вверх на ехидного пленника. – И обладаю я полномочиями распорядиться вами так, как повелено мне распоряжением Божьим.

- Вот те на те, хрен в томате! – выдал Теофил весело. – Экая важная птица! А ежели скажу я тебе пойти в задницу, что делать будешь? Божьи подстилки, возомнились! Хрена с два ты мне что соделаешь, крыса пернатая, давай, поди сюда, собака, крыла-то пообдеру да в зад те затолкаю, голосок-то, поди, не будет боле столь надменным, сявка подзаборная!

Азариил да трое ангелов в костюмах сморщились брезгливо да с неприязнью, речь бранную слушая, ангел с битой и вовсе уши заткнул недовольно.

- Гадки речи из уст грязных отродья дьявольского, - хмыкнул строгий Азариил, нахмурившись да сложив чинно кончики пальцев друг к другу. – Простим же ему невежество грешное…

Не договорил херувим по причине плевка меткого, который угодил ему прямиком на лацкан пальто белоснежного, замолчал Азариил, покосился на пятно на лацкане, затем взглянул строго на насмешливого грубого Теофила, побагровел от злости да и сказал:

- Передумал. Не простим, - и щёлкнул пальцами звонко.

И подскочил к козлоногому ангел с битою в тот же миг, замахнулся стремительно да и наградил пленника ударом мощным куда-то под дых, выдохнул Теофил резко, вытаращившись от боли лютой, опустил голову, покачиваясь от удара на цепи, захрипел, ибо перебилось ударом сим дыхание мгновенно, однако не остановился на этом ангел, вновь замахнулся да и бил так Теофила безжалостно, покуда Азариил не щёлкнул пальцами вновь, жестом сим приказав ему остановиться.

Теофил, кашляя отчаянно, сплюнул кровь, скопившуюся во рту, да поморщился от боли страшной, потряс головой, силясь прогнать оттуда звон странный, образовавшийся после того как ангел пару раз зарядил козлоногому битой по лицу, чудом не задев очки, зато разбив скулу и подбородок. Знатно отделал его безжалостный пернатый товарищ, не жалея сил бил, а ангельская сила пуще человечьей будет, посему опаснее стократ да болезненнее, ежели к тебе её применить вздумают – помутилось от боли всё перед глазами Теофила, однако удержал он себя в сознании да усмехнулся невесело, покачиваясь на цепи:

- Экие вы слабенькие, прихвостни божьи… Что поколотил, что погладил – всё одно…

Азариил подошёл ближе к козлоногому, взглянул на него спокойно да строго, взгляд ответный выдержав безропотно.

- Ваш лик об ином говорит нынче, - сказал он ровно.

- Не стой так близко, сердешный, - ухмыльнулся Теофил, глядя в голубые выразительные глаза херувима взором тёмным да мрачным. – Копытом да по шарам получать больно, мыслю я.

   Азариил поспешно отшатнулся от пленника, возмущённо прикрыв рукою место локализации «шаров» своих вышеназванных, нахмурился, проговорил строго:

- Недолго сквернословить вам осталось, презренный демон. Моя бы воля… Впрочем, распоряженье свыше до;лжно быть исполнено ныне. И уж коли выдюжите... – херувим смерил окровавленного мрачного Теофила тяжёлым, недобрым взглядом. - ...опосля и обсудим мои к вам притязания.

Грохот со стороны дверей ангарных раздался тут же гулко да будто громом посередь неба ясного, поднял Теофил взор свой замученный да тяжкий и узрел тотчас поражённо, что заходит в помещение сие просторное да мрачное люд многочисленный, пернатый да крылатый люд - да то и не воины были даже, ибо не сиял на них металлом сверкучим доспех характерный, заместо доспеха узрел Теофил одёжи разномастные, холщовые, льняные, видом своим тоги да рубахи разнообразные напоминающие, и не понять-то и было разуму невнятному, простой ли люд это али же чином высший, да и вовсе не ведал козлоногий, какова там у этих пернатых иерархия местная; не было средь ангелов сих никого ликом старше тех, кому житие морщиною намекает уж на мысли о покое заслуженном, зато были дети и вовсе - ребятишки крылатые стояли в толпе всеобщей да за родителей прятались, и все как один с любопытством поглядывали исподтишка на рогатого пленника. Разнообразны были лики ангельские, однако одинаковы своим уделом не знающих мук старения, кои являются неотъемлемою частью жития наземного человеческого, и одинаковый странный интерес горел в глазах созданий небесных нынче, в глазах, направивших взгляд любопытный, недоверчивый, враждебный али же иной на пленного настороженного Теофила. Покуда рассредотачивалась толпа эта неизвестная да обширная вдоль стен да вокруг пленника, щёлкнул Азариил пальцами требовательно, отошёл куда-то, а трое подчинённых его спустили Теофила наземь усилием совместным, дабы на ноги встал покамест, за цепь потянули, освободили руки ему, однако же скрутили за спиною, стиснули крепко. Азариил тем временем вышел чинно на середину помещения ангарного да в центр местности, что толпа ангельских зевак обступила мгновением ранее, мановением руки явил из тверди пола серого да грязного два столба невеликих, друг от друга отстоящих на расстоянии, приблизительно равном маховой сажени – на верхушках столбов сих покачнулись оковы тяжкие, звякнули цепью краткой да застыли в ожидании эксплуатации. Некто из толпы подал Азариилу свиток пергамента почтительно, остановился херувим со свитком сим в руках, сжал шершавую бумагу пальцами строго да взглянул на Теофила измученного затем.

- Что за сборище, сердешный? – спросил Теофил, кашлянув пару раз да окинув толпу тяжким, недобрым взглядом. – Так глядят, будто зверуху диковинную увидали.

- Верно, - сухо ответил Азариил. – Для них вы диковина и в самом деле, ибо, ведаете ли, нечасто к нам рогатые на Небеса забредают, а мы народ занятой, по мирам наземным разгуливать нам некогда. Так коли выдалась возможность и впрямь спуститься да поглядеть на диво богомерзкое – возможность сию упускать никто не возжелал из тех, кому таковое занимательным кажется.

- Занимательным… О чём ты, кудрявый? – Теофил внимательно да исподлобья смотрел на лики ангельские вокруг, попытки слабые освободиться предпринимая, и взгляды эти множественные не понравились ему и вовсе, ибо что-то было во взорах этих нехорошее, такое, такое…человеческое, о, верно, человеческое! Взгляды таковые нередко наблюдал козлоногий у глаз людских в мире земном, однако…что это за сходство? Отчего оно да и что означает? Всё ли в порядке у глаз ангельских, взирающих человечьим взглядом? Перевёл Теофил взор мрачный на херувима строгого, почуяв неладное, а тот развернул свиток горизонтально, воззрился на указ спокойно да беспристрастно, и произнёс под шушуканье да ропот толпы отчётливо, громко да ясно:

-  Глас Божий есть закон единый, да и гласит он ныне в сторону преступника богомерзкого: гляди на Господа, ибо Он глядит на тебя. Теофил Хакасский, свершивший деяния богохульные да грешные, загубивший жизни воинов Божиих волею своей дьявольской отступной, распоряженьем свыше, Судом Божиим, приговорён ныне к воздаянию по свершениям собственным, то бишь, кара грядёт по деяние дурное да самовольное, и вопрошает Глас Божий: Теофил Хакасский, сын Адова пламени, сожалеете ли вы о содеянном?

   Взоры толпы ангельской, оборотившиеся до этого на чтеца, вновь устремились на пленного Теофила. Тот, сбитый с толку фарсом сим да не разумея до конца, что и вовсе тут творится, глядел на Азариила взглядом диким поверх очков, да выветривался понемногу хмель былой да утренний, однако же всё ещё владел головою рогатой, и выдал Теофил хрипло, таращась на херувима строгого:

- Чего?

- Воины Божии пали от рук ваших, богомерзкий демон, - ответил сдержанно Азариил. – Скольких загубили вы уже? Счёта, вестимо, не ведя. Противу Небес открыто да дерзко пошли вы зря, ибо каждый сподобившийся на сие непростительное действо будет предоставлен суду Божию так, как вы предоставлены нынче. Отвечайте на вопрос.

- Суд Божий… - Теофил злобно сплюнул, совершая очередную безуспешную попытку вырваться из захвата сильных ангелов. – Не суд это ни черта, произвол власть имущих. Бывал в судах я, в человечьих, а посему ведаю, как там и чего заведено. А тут, хрена с два, ни защитника, ни свидетелей, лишь толпа зевак да незримый судия, гласящий сквозь твою праведную рожу. Нешто сказать мне хошь, что и впрямь отпустишь, ежели скажу, что раскаиваюсь?

Толпа зашушукалась, воззрилась на сдержанного Азариила. Тот кашлянул чинно, ответил:

- Да, Господь отпустит вас, ежели во грехе вы раскаетесь искренно.

   И засмеялся вдруг Теофил угрожающе, с радостью безумною да тяжёлой в глазах диких, захохотал, обнажая клыки острые да взором, страшным весёлостью этой, прожигая нахмурившегося херувима, рявкнул громко да напористо, взволновав напором сим сдерживающих его ангелов:

- Пернатые божьи шавки подохли за дело, так неужто ты сподвигаешь меня жалостью проникнуться к тем, кто мне мешать удумал?! Ежели надо мне, всем тут я нынче крыла повыдеру, и ни ты, ни все вы, ни Боженька разлюбезный не смеет мыслить, будто убоюсь я воли Божьей да отрекусь от того… - Теофил оскалился в улыбке страшной, глядя взором огненным на строгий лик Азариила, явственно напрягшегося под взором этим да под смехом сим жутким, прошипел будто змием ядовитым с насмешкою жгучей во всём своём облике: - …что соделал с удовольствием?

Ахнула толпа ангельская, замерла в ужасе, опешил Азариил следом за нею, однако взял себя в руки да и воскликнул тут же:

- О, что за вопиющее богохульство! Что ж! Предельно ясен ответ ваш, дьяволово отродье! А посему приговор, приговор!! – стиснул херувим свиток в дрожащих от яростного возмущения пальцах, скомкал неучтиво, хлопнув в ладоши при этом, и бросились к злобному Теофилу еще трое ангелов, на помощь к товарищам поспешили, да вшестером кое-как подвели они неистово сопротивляющегося пленника к столбам с оковами, принялись избивать нещадно битами, образовавшимися в руках из ниоткуда, полудохлого затем раздели неучтиво, в шортах лишь оставив, на колена мохнатые поставили с гоготом насмешливым да прикрутили руки его к оковам столбов, левую руку к левому столбу, правую к правому. Осел так Теофил бессильно, давясь кровью собственной да повиснув на оковах сих, опустил голову, да услышал тут же будто сквозь толщу воды некоей одобрительный, заинтересованный гул толпы ангельской вокруг. «Да ангельские ли это голоса?..» - промелькнуло в голове мутной. – «Слыхать их да будто и не ново…» Приблизился к Теофилу измученному Азариил строго, встал напротив, воззрился на тяжко дышащего пленника взглядом бесстрастным, однако всё же в мере не полной, ибо за бесстрастностью сей явственно промелькнуло вдруг нечто, столь схожее с уколом банальной жалости. Встал так херувим, сложил руки за спиною да произнёс, спокойно слушая сдавленный кашель козлоногого мужчины:

- Каждое деяние влечёт за собою последствия, инкуб. Каждое преступление влечёт за собою наказание.

- Не каждое… - слабо выдавил Теофил, не сумевший смолчать, стоило лишь заслышать ему то, с чем он не согласен.

- Прошу прощения? – изогнул бровь Азариил.

- Не каждому преступнику по деяниям воздаётся, пернатый… - прохрипел козлоногий, отчаянным усилием подымая голову да устремив измученный тяжёлый взгляд на беспристрастный лик врага. – Запамятовал ты али чего?... Жизнь это, не кино да не книга сказочная, где всегда побеждает добро да царит справедливость треклятая…

- Ошибаетесь, - сказал Азариил ровно, выдержав взгляд этот с достоинством. – Каждый преступник - наказан, только вот не всегда даже сам может это уразуметь да узреть. Кара являет себя не только рукою закона властей. Порой законом сим жизнь выступает в проявлениях собственных разнообразных.

- Жизнь… - Теофил закашлялся, опустив голову бессильно да звякнув цепями оков, сплюнул кровь к белоснежным туфлям херувима. – Так молвишь, будто живая она да разумная, жизнь эта… Отставь свои наивные помыслы да уши мне не грей утвержденьями ложными… То, о чём ты бредишь, справедливостью именуется… А нет её, то лишь мечтанье отчаянной обиды человечьей на превратности жития наземного…

Азариил хмыкнул равнодушно, поглядев на кровавый плевок подле ботинка своего, отодвинул малость носок прочь, дабы не замараться, да ответил:

- Тем не менее, сегодня она свершится.

Заслышал шум да возню некую Теофил позади себя, обернулся тут же с тревогою да и узрел, как легли в руки троих уже знакомых нам ангелов, вставших подле пленника, розги крепкие осиновые, тонкие да упругие – отвернулся козлоногий от враждебных ликов, воззрился на Азариила вновь поражённо да с некоей долей ужаса во взгляде этом, ибо нешто сечь его, Теофила, будут сейчас образом самым настоящим на глазах у всей этой толпы?

- Приговор вам прост да ясен, - произнёс Азариил, посмотрев на него в ответ. – Сечь, покуда чувств не лишитесь.

- Это ж…как надо сечь…чтобы чувств лишить?.. – выдавил Теофил растерянно.

- Долго да безжалостно, - последовал равнодушный ответ.

Опустил козлоногий голову, дыша тяжело, уткнулся взглядом в пол, кровью запачканный, а в груди отчего-то оробело всё да сжалось болезненно, то ли от страха какого, то ли от горечи унижения – стиснул Теофил кулаки злобно, вдохнув глубоко да сердце напуганное утихомирить вдохом этим постаравшись, поднял голову да взглянул на Азариила зло, решительно да страшно.

- А ежели не выйдет отрубиться у меня, - процедил он сквозь зубы. – Века тут со мной провозишься?

- Выйдет, - невозмутимо да уверенно ответил херувим. – Не переоценивайте свои возможности, ибо стоите вы пред ликом Господа незримым, а пред ним всякий слаб. Страх в глазах ваших наблюдаю я, неужто и впрямь боитесь?

- Секи, сука, - прошипел Теофил угрожающе, сжав пальцами дрожащими цепи оков своих да прожигая ангела тяжёлым горящим взглядом. – То, чего боюсь я, тебе не ведомо, а прутики ваши не страшат меня нисколь, хоть обосрись ты тут, ими размахивая, только гляди, костюмчик не замарай, мразь поганая! Молись, чтоб сдержали меня эти цепи, ибо ежели вырвусь, порку похлеще тебе устрою, подстилка божья! Секи, тварь – что огладишь, твою мать!

Азариил поморщился, выслушав брань сию, сказал:

- О, невежда… В самом деле, преступник наказан априори своего преступления, - и щёлкнул пальцами звонко.

Свист розги осиновой упругой разрезал воздух тут же, секундной вспышкой мелькнуло орудие пытки унизительной – и тотчас боль жгучая да нестерпимая обожгла спину Теофила, кровавою болезненной отметиной оставшись гореть на месте удара хлёсткого да поперёк;  вдохнул Теофил резко, оглушённый болью страшной, вытаращился, опустил голову, стиснув крепко цепи оков своих, и почудилось ему, будто надвое рассекла его розга роковая, ибо боль сия ни с чем не была сравнима, окромя, пожалуй, той боли, что обожгла бы непременно, ежели святой воды по неосторожности коснуться.

- И впрямь, что огладил, - заслышал козлоногий ровный голос Азариила. – Таковое никуда не годится.

Последующие удары розг роковых в руках безжалостных ухмыляющихся ангелов оказались стократ жёстче, резче да больнее, ибо вняли палачи словам херувима с удовольствием да тут же; едва выносил Теофил жестокость сию, пытаясь сдержать стоны да крики боли собственные, да однако же слабо это у него получалось, ибо ну как и вовсе можно молча снести эту страшную да нестерпимую муку, перемешанную ещё и со жгучим горьким чувством унижения? Хрипел да давился кровью Теофил истязаемый, дрожа да изгибаясь под хлёсткими ударами розг, и кровью его алою окрасился вскоре пол серый да грязный окрест, кровь брызгами одаривала вошедших в раж ангельских палачей – костюмы их стильные запятнаны были отныне россыпью кровавых капель, брызги попали на галстуки строгие, на воротники рубашек белых, на лица, однако нисколь не озаботило это ангелов, напротив, лишь шире стали их кровожадные улыбки да лишь ярче заблестели глаза их жестокие. Запрокинул Теофил голову бессильно при ударе очередном, зажмурившись горько от боли лютой, взглянул затем на толпу зрителей пернатых невольно, и в хлад бросило тут же при виде ухмылок да взоров многочисленных, в коих горела нынче такая знакомая жажда сторонней муки… Не поверил Теофил глазам своим, когда вдруг лики ангельские обратились все разом в лица демонов самых настоящих, превратились слуг божиих лики в инкубьи рожи, взиравшие не столь давно на муку крылатой девы в объятиях Теофила, переменились напрочь, и лишь взгляды, лишь глаза остались такими же, какими были у ангелов, ничто в них не изменилось, ничто не оказалось в них иным – та же самая роковая жажда узреть мучение чужое сидела во взглядах этих страшных, тот же самый больной, любопытный огонёк горел в глазах этих бесчисленных, устремивших взоры на истязаемого окровавленного Теофила, и козлоногий, давясь кровью да сгибаясь от удара вновь, подумал невнятно, что ежели не различить и вовсе, где взгляд ангельский, где – демонический, а где – человечий, тогда какой и вовсе смысл в извечных спорах о том, кто лучше, ежели все тут, на самом-то деле, одинаковы? Поплыло всё пред глазами Теофила от боли лютой да бесконечной, в одночасье сделалось ему нестерпимо тошно, горько, одиноко отчего-то даже, злостно да обидно, захлестнули мышцу сердечную страдания разнообразные тягостные, всё собою затмили на пару с болью, свет белый помутили да исказили сознание невнятное, а Азариил, глядя бесстрастно на страдания пленника рогатого, поднял вдруг пред собою икону некую да произнёс строго:

- Обратите взор свой на Господа, презренный демон, ибо гласит Он нынче: глядите на Господа, ибо Он глядит на вас.

Поднял Теофил голову устало, взглядом измученным воззрился на икону в руках херувима мрачно, узрел образ Всевидящего Ока Божия на ней без особого эмоционального отклика на сие, глядел какое-то время затравленно да под ударами хлёстких розг в муках корчась, опустил затем голову обессиленно да выдавил хрипло:

- Ну глядит и глядит… Что за мерзкая рожа… Оторвать бы руки рисовальщику за такое чудовище…

- Только одно чудовище нынче здесь наблюдаю я, - поморщился презрительно Азариил. – Подымите очи свои на Бога да смотрите.

- На кой?…

- Ибо Он глядит на вас.

Повиновался Теофил, поднял взгляд снова, да вдруг обомлел напрочь, замер, голову подняв да таращась на икону в руках херувима с ужасом страшным в глазах своих, а икона боле не иконою была для взора его, прямоугольным зеркалом без рамы обратилась образом неведомым она, да и узрел Теофил в отражении не себя самого, не свой собственный лик, а знакомое ненавистное лицо мучителя своего, глядел священник седой на Теофила из-за стёкол очков круглых да взглядом козлоногого, каждое движение за ним исполнял он точь-в-точь, будто не он это нынче, а Теофил, да будто нет меж ними и вовсе никакой разницы – захрипел Теофил от ужаса страшного, таращась на отражение в зеркале, отшатнулся, звякнув оковами, замотал головой, шепча голосом севшим «Нет!..Нет!..Нет!..» да не спуская взгляда дикого с преподобного в зеркале - да затем оскалился от нестерпимой боли в грудной клетке, запрокинул голову да закричал отчаянно, хрипло да обречённо, звеня цепями кандалов на запястьях своих да зажмурившись горько:

- Не-е-ет!! Уйди!! Уйди!! Не смотри на меня!! – заметался Теофил в оковах, стоя на коленях пред держащим зеркало Азариилом беспристрастным, и лицезреть ненавистный лик вместо собственного лица в отражении было для козлоногого воистину стократ более страшной пыткой, нежели хлёсткие удары безжалостных розг, раздирающих плоть подобно когтям зверей диких – да что плоть? Не жаль её и вовсе! Заживёт, переживёт, пусть хоть до костей иссекут – но душа заживёт ли? Переживёт ли душа измученная взгляд этот невыносимый, разящий собою не в плоть, а в самую душевную сердцевину? Переживёт ли душа взгляд собственный, глядящий на неё из зеркала да из глаз чужих, из враждебных ненавистных глаз?

- Я не ты!! – прохрипел Теофил горько, пытаясь вырваться из оков с желанием разбить треклятое зеркало, с желанием убраться из места этого рокового прочь, куда глаза глядят, лишь бы не быть здесь, лишь бы не видеть то, что предоставлено глазам нынче. – Я! Не ты!! Убирайся из моего лица!! Из глаз моих убирайся вон!!

- Что ж вы так орёте-то? – Азариил развернул к себе зеркало, что для него, как и для всех прочих присутствующих, окромя Теофила страдающего, выглядело по-прежнему иконою Ока Божьего. – Да о чём твердите? Господа лик не мил?

«Господа лик не мил… Господа лик не мил… Господа лик не мил…»

Захрипел Теофил горько, давясь слезами, предательски устремившимися по щекам да каплями на пол кровавый, опустил голову бессильно, задрожали плечи его, тщетно сокрыть пытаясь рыдания, из груди наружу рвущиеся, а перед глазами из памяти милый девичий лик возник вдруг, выплыл из глубин воспоминаний, заплаканный да невинный лик крылатой беловласой девы, взглянул на козлоногого безо всякой злобы да без укоризны, смиренно да спокойно поглядели на него очи девичьи, чуть сочувственно даже, и добил взор этот чистый сердце теофилово измученное, не было сердцу этому жаль убитых руками его обладателя ангельских воинов, никого из них не было жаль Теофилу рыдающему, лишь девушку пернатую жаль ему было, лишь о ней скорбь сердце разбередила будто клинком серебряным, сжался Теофил, окровавленный страшно да поверженный нынче, рыдая да хрипя нечленораздельное нечто, а Азариил поправил на руке правой перчатку белоснежную, шагнул к нему ближе да затем схватил за волосы, сжал до боли, запрокинул Теофилу голову, стон хриплый вызвав деянием сим из уст пленника, замахнулся затем иконою в руке левой с помыслом приложить ею хорошенько по лицу Теофила, однако замерла рука, не смогла устремиться до цели, ибо уж ежели нет в сердце ярости необходимой, не выйдет посему удара никакого, не получится удар сильным да крепким, ежели руководит рукою сердце, в котором нет необходимой злобы. Открыл Теофил глаза, полные слёз, поглядел на херувима сквозь рыдания сдавленные, и узрел Азариил в глазах этих великую скорбь по содеянному, вину великую увидел херувим в глазах пленника рогатого, и опустилась рука с иконою сама собой, не смогла даже в воздухе поднятою остаться.

- Раскаиваетесь во грехе своём, инкуб? – спросил Азариил ровно.

Теофил кашлянул пару раз, сплюнул кровью на пол, поморщился от боли, ибо крепко его за волосы держал строгий ангел, да ответил затем хрипло:

- Ежели в чём-то я и раскаиваюсь, то не пред ликом вашего разлюбезного Господа…

- Отчего же?

- Не судья он мне… Никто мне не судья… кроме меня самого… И палачи твои…то лепет детский, в сравнении с тем палачом, что во мне самом сидит…

Уразумел Азариил слова эти, хмыкнул, спросил затем:

- Знать, коли в душе своей всё же вы каетесь искренно, наказание посему прекратить повелю.

- Нет, - ответил вдруг Теофил на это.

- Простите?

- Секи, - козлоногий прикрыл глаза на мгновение горько, затем посмотрел на херувима горящим, мрачным взглядом, дыша тяжело да устало, и звучали в голосе его отчаяние страшное, мольба скрытая да великая тяжкая печаль. – Ежели смотрит он из глаз моих – выбей его оттуда, святоша… Выбей из меня мою мерзость… Пусть кровью на пол хлещет…Авось вся и вытечет…

Помолчал Азариил с минуту растерянно, да затем кивнул кратко, выпустил волосы Теофила из пальцев руки в перчатке белой, отошёл на шаг, затем вздохнул, окинув взглядом растерянным каким-то пленника полуживого, ангелов троих, с нетерпением ожидающих разрешения продолжать истязание, толпу ангельскую оглядел затем задумчиво, в итоге взглянул на палачей вновь, кивнул им, чтоб продолжили пытку безжалостную, да и отвернулся после, поморщившись скорбно, когда засвистели розги снова, рождая жесткостью своею отчаянные, хриплые теофиловы крики.

…Очнулся Теофил, до полусмерти иссечённый розгами осиновыми, когда толпы ангельской не наблюдалось уже вокруг, ибо закончилась пытка, когда сознание потерял козлоногий от боли невыносимой - закончилось, то бишь, зрелище любопытное да занятное, потому и разошёлся народ пернатый, удалился восвояси, и нынче в ангаре вместе с Теофилом остались лишь Азариил и всё те же трое ангелов.

- Коли исполнена воля свыше, - подал голос херувим строгий, завидев, что очнулся козлоногий наконец-то, подошёл он ближе да остановился напротив, серьёзно глядя на Теофила. – На моё теперь вы усмотрение оставлены.

- И чё те надо? – прохрипел слабо Теофил, взглянув на ангела мутно да устало.

- Где вторая половина Антихриста вашего, демон?

- Чего? – козлоногий откровенно не уразумел, потряс головой с помыслом, что, быть может, слух его подводит нынче. – Никакого Антихриста мы не половинили.

- Где девчонка человечья, спрашиваю я!

- Нахрена она тебе?

- Союз ваш есть Антихрист, - Азариил заложил руки за спину чинно, глядя на измученного окровавленного пленника. – Все мы страшились дня сего, и вот он настал.

- Ты попутал чего-то, сердешный… - Теофил сплюнул кровь изо рта, отдышался малость, опустив голову, затем вновь посмотрел на херувима. – Какой, на хрен, Антихрист?

- Союз начала человеческого да силы адовой, черновласая девчонка против Господа вами уже настроена, против Отца собственного идёт она с вами подле, так приходит Антихрист!

- Ты на голову хворый али чего?

Азариил вздохнул с раздражением, поправил очки круглые на носу.

- Ничего втолковывать да доказывать я вам не намерен, демон, - сказал он сурово. – Мне до этого дела нет. И покуда могу я, то должен воспрепятствовать… этому ужасному Замыслу, - и всполохом световым лёг вдруг в руку его меч сверкучий да вострый, поднял херувим меч этот и поглядел на Теофила строго, однако во взгляде его твёрдом на долю секунды жалость едва различимая проскользнула видимой тенью.

- Э, - Теофил насторожился, затем и вовсе всполошился малость, вытаращился на решительного Азариила, медленно приближающегося к нему. – Э-э! Бесчестно с оружьем да против безоружного, окстись, рожа праведная, дай хоть возможность воспротивиться!

Не ответил Азариил, обошёл он встревоженного Теофила, встал позади, схватил затем козлоногого за волосы, голову ему запрокинул бесцеремонно да клинок сверкучий лезвием вострым к горлу приставил тут же. Вытаращился Теофил от ужаса, захрипел, ощутив едва различимое касание сребра под кадыком судорожным, дёрнулся, безуспешно отшатнуться от рокового возмездия устремившись, однако крепко держал его херувим строгий, сдержал он панику пленника перепуганного рукою твёрдой, произнёс хладно да аки молитву, глядя на дрожь плеч, кровью испачканных:

- Не вопреки слову Божию, да лишь во благо всея бытия наземного али иного, жертву сию преподношу я нынче Небесам великим, пусть кровью живою богомерзкой окропится земная твердь, Господом соделанная, кровью Антихриста, нашедшего пристанище норову своему ныне, да и пусть демон сей падёт во благо всеобщее, да коли голова рогатая, от плеч отдельная в руке моей, деяние светлое да доброе соделает этой жертвою, не осуди меня строго, Господи, да познай помысел мой искренно.

Сжал Азариил покрепче рукоять меча в руке своей, медленно сдвинулось с места лезвие, замершее прежде, и Теофил бедный ощутил тут же в ужасе, как обжигает натянутую кожу касание сребра роковое – о, да нешто и впрямь вот так нынче помрёт он, Теофил, здесь да в руках этого поганого божьего прихвостня, помрёт способом столь жалким, посрамлённый, на колени поставленный да беспомощный?

- Нет! – прохрипел козлоногий, противясь лезвию отчаянно да злобно. – Гнида пернатая, да в глаза мне смотри, коли умертвляешь взаправду, из-за спины погибелью не тычь да с колен меня подыми, подыми!!

- Зачем же?

- Ежели помирать… - Теофил закрыл глаза обречённо да скорбно. – То стоя лишь, не на коленях… Уважь хотение последнее, коли и впрямь благороден так, как твердит об племени вашем молва людская!..

- Вы демон богомерзкий, - последовал на это ответ хладный. – И удел вашего рогатого племени – на коленях пред Господом ползать, жить да умирать вам, извечно стоя пред справедливостью на коленях… А посему ответ мой – нет.

И завёл Азариил руку правую, меч вострый сжимающую, влево резко, дабы после полоснуть безжалостно по горлу Теофила, да и устремилось лезвие роковое назначение своё исполнить, вытаращился козлоногий поражённо, ответ внезапный отрицательный заслышав, ни о чём не успел подумать более, удивлённый да обескураженный, кроме как об ответе, из уст херувимовых прозвучавшем без сомнений, да и не было, пожалуй, в сердце растревоженном страха пред погибелью собственной, не было там робости пред болью да мукой, лишь удивление там было искреннее, удивление лику смерти, устремившемуся рассечь жизнь неказистую сребром сверкучего ангельского клинка. Однако оклик внезапный остановил безжалостный меч Азариила, замерло лезвие, едва коснувшееся плоти, застыло, чуть разбередившее собою кожу напряжённую до стремительного ручейка крови, заструившегося по шее да вниз:

- Стоять!!

Поднял Азариил взгляд, обернулись ангелы на оклик, да и узрели все вдруг в дверях Сашу на пару с Бафой, который привёл её по следу сюда оперативно да быстро, ибо не смогла девушка всё-таки оставить в беде товарища своего рогатого, не смогла и всё тут, несмотря на содеянный им роковой поступок – Саша выбросила вперёд руку с пистолетом чёрным, мрачно глядя на ангелов, и страх змеем колким разворачивал понемногу кольца свои в груди её, ибо опасность перед ней стояла нынче, противник, что непременно убить её попытается, а значит, бояться его нужно, резонно его бояться, оправданно…

«К чёртовой матери» - ругнулась Саша мысленно. – «Страх… Ничем он мне не поможет, всё этот чудила правильно сказал тогда, не хочу…не хочу больше ничего бояться, что я, не справлюсь, что ли?»

- А вот и ты, - Азариил опустил меч вострый, обошёл замученного да какого-то обескураженного Теофила, встал впереди, поглядев на девушку строго да сурово. – Сколь, видимо, великая храбрость сидит в сердце твоём, что пришла ты сюда нынче!

«Ага, как же» - невольно мелькнуло в голове Саши. – «Знал бы ты, как сильно я сейчас боюсь»

- Но неужто мыслишь ты, дочерь Евы, - продолжил тем временем Азариил. – Что сумеешь выстоять против нас четверых?

- Знаешь, - ответила Саша с косою мрачной усмешкой, взявшись за пистолет обеими руками. – Это было бы реально глупо с моей стороны. Геройство выглядит очень по-идиотски, если оно заведомо да явно обречено на провал.

И после слов этих вышли из-за стены да встали рядом с Сашей Муха коварный да Вельзевул надменный - Муха захихикал бодро да безумно, всполохом дымовым явив во всех четырёх руках своих ножи боевые с чёрными рукоятками, сжал он их лезвиями вниз да улыбнулся своею жуткой зубастой улыбкой; Вельзевул же недовольно возвёл глаза к потолку, опершись о зонт чёрный да заложив свободную руку за спину чинно, сказал:

- Поразмыслив, я пришёл к выводу, что Господин бы очень расстроился, ежели б это рыжее чучело подохло от рук ангельских.

- О, как великодушно с твоей стороны, мистер аистокрад! – хохотнул Теофил, искренне обрадовавшись сему нежданному явлению.

- Аристократ, - процедил Повелитель мух сквозь зубы сдержанно.

- Отпустите его, - сказала Саша мрачно, глядя на ангелов.

Азариил посерьёзнел ещё более, увидев Вельзевула, о коем прежде уже был наслышан, однако отступать от целей своих счёл позорным, а потому, молча глядя на Сашу, щёлкнул пальцами, и трое ангелов, обнажив оружие, бросились на гостей нежданных с явственно недобрым умыслом, однако битвы как таковой, в общем-то, даже и не состоялось, ибо Вельзевул, покосившись на Сашу с Мухой скептически, вышел вперёд спокойно да беззаботно, чинно постукивая острием зонта по полу, и распался вдруг на дым мушиный чёрный, взвилась сия внушительная стая, волною единой накрыла троих ангелов, пронзила каждою мошкой тела их, и пали тут же замертво несчастные ангелы, окровавленные да будто пулями мелкими изрешеченные.

Муха издал разочарованный протяжный вопль, опустив руки с ножами да воззрившись на павших ангелов.

- Я хотел биться! – недовольно выдал он, глядя на бездыханные ангельские тела.

Мушиная стая скучковалась разом в массу единую, да вновь предстал перед всеми Вельзевул, статный, спокойный да надменный, поглядел он на поверженных ангелов, затем повернулся к Азариилу. Тот сглотнул нервно, ошарашенный произошедшим, поднял меч вострый да сверкучий, а Вельзевул приблизился к херувиму чинно, остановился напротив, возвышаясь над ним угрозою хладной, и произнёс высокомерно:

- Даже херувиму, увы, со мною в силах не сравниться, ибо второй я по значимости в легионах Ада после Господина нашего. Я могу убить тебя, ангел, но и пощадить могу тоже. Выбор за тобой, - и Повелитель мух с чуть насмешливым видом великодушно поклонился раздосадованному Азариилу, изобразив некий реверанс.

Муха усмехнулся весело:

- Доктор ещё симпатишнее, когда издевается!

Азариил поправил очки круглые на носу, вздохнул тяжко да и склонил смиренно голову затем.

- Ну вот и добро! – подал голос окровавленный Теофил, понемногу всё более приходя в себя да морщась от боли в иссечённой напрочь спине. – Сымайте меня немедля, осточертело на коленях стоять!

   Азариил, ни слова не говоря, взмахнул мечом резко да и рассёк разом оба тяжких браслета оков, не коснувшись их лезвием меча и вовсе, освободил руки Теофила, и тот, потирая запястья, до боли оковами пережатые, усмехнулся с облегчением да устало:

- Фу ты ну ты, помыслил ненароком, что башку мне снесёшь сейчас! А ведь и мог бы! Что помешало, кудрявый?

Азариил поглядел на то, как поднимается Теофил с пола кое-как, отряхивая колена дрожащие да принимая из рук Мухи одежду свою, затем ответил, переведя взгляд настороженный да строгий на Вельзевула:

- Я уже побеждён. Ежели б содеял сие, то выглядело бы это недостойным.

- Недостойным чего? – осведомился Теофил, встав тяжко с пола, одевшись да подойдя к херувиму.

- Нужно уметь проигрывать, - ответил тот кратко.

- Хе-хе, но лучше этого и вовсе никогда не делать! – усмехнулся козлоногий, хлопнув Азариила по плечу, да и встретился вдруг взглядом с Сашей, стоящей поблизости, и спала весёлость тут же с лица Теофила, помрачнел он да погрустнел как-то при виде взгляда хладного, на него направленного. Обогнул он Вельзевула, чуть прихрамывая да морщась от боли, подошёл к Саше, остановился напротив неловко, вид имея предельно виноватый, а девушка посмотрела на него мрачно, взглянула мельком на порез кровавый на шее его, оставленный мечом херувимовским, да и сказала:

- Иди и проси прощения. Хотя бы.

- Куда идти? – спросил Теофил понуро.

Саша кивнула в сторону выхода, и вместе они, хоть и не подле друг друга, а на приличном друг от друга расстоянии, направились к выходу из ангара. В дверях Саша остановилась, прислонилась к стене, скрестив руки на груди, да пропустила Теофила вперёд, вышел козлоногий наружу, огляделся и узрел тут же скамью невдалеке, на площади ангарной да близ травы полевой, сидела Анжелика нагая на скамье этой, спиною к ангару, крыла белоснежные распластав по земле позади себя да опустив голову печально. Теофил вздохнул, потоптался нерешительно на месте, затем подошёл к ней, глухо стуча копытами по земле, остановился слева от ангелицы да и опустился вдруг на колени. Анжелика приподняла голову да посмотрела на него робко, ничего не сказала.

- Прости меня… - произнёс Теофил мрачно да печально, опустив взгляд. – Прости, ежели сможешь. Ежели не сможешь – не прощай. Лучше не прощай. Пусть вина всю бесконечность вечностей мышцу мою сердечную терзает. Деянием своим я этого заслужил.

- В сердце вашем и так уж слишком много тягостей, - ответила Анжелика тихо.

- Откуда ты ведаешь?

- Ежели б это было не так, взгляд ваш был бы другим. А он столь же тяжёл, сколь тягость, сердце ваше терзающая. Я прощу вас. В моём сердце нет на вас обиды.

- Да как это и вовсе может быть?..

-  Ежели б другим был ваш взгляд… - Анжелика протянула ручку изящную да коснулась мягко плеча козлоногого мужчины. – Что тогда, что сейчас…То не простила бы. Но я слишком остро чувствую то, как вас ваша тягость сердечная мучает. Быть может, это и безрассудно… или даже неправильно. Как знать вообще, что правильно, что нет… Господь наш, Отец наш Великий, молвит, что ежели искренно во грехе душа раскается, значит, она достойна прощения. Я вижу искренность вашего раскаяния, Теофил. Поэтому я вас прощаю.

Теофил поглядел на девушку взглядом отчаянным, ничего не сказал и с колен не поднялся, продолжал стоять так, встать себе позволить не в силах, и Анжелика, видя это, поджала губы задумчиво, а затем сказала:

- Только вот одно «но» тут имеется нынче.

- Какое?

- Как приличный мужчина, честь дамы укравший… - ангелица нагнулась ближе к Теофилу и вкрадчиво договорила: - …вы теперь обязаны на мне жениться.

Теофил поднял голову резко да вытаращился на девушку со столь великим недоумением, что та не выдержала, засмеялась нежно, прикрыв ручками улыбку, и козлоногий, уразумев, что то была всего лишь шутка, выдохнул с облегчением, покачал головой, усмехнувшись, да сказал:

- Экая ты забава! Шуткует, вишь ли… - он поднялся тяжко с земли да присел рядом с ангелицей на скамью осторожно.

- Конечно же это просто шутка, - улыбнулась Анжелика. – Таковые браки и вовсе незаконны, ибо то союз порочный.

- Жаль, что это так, - Теофил задумчиво почесал затылок да поглядел на девушку рассеянно. – Ежели б не порицались такие союзы, как знать, быть может, меж Небесами да Адом понимания было бы в разы больше.

Анжелика кивнула, затем поёжилась от дуновения ветерка прохладного, и Теофил, заметив это, стянул с себя плащ и накинул аккуратно да заботливо на плечи ангелицы.

- Ой, ну что вы… - засмущалась девушка, но Теофил укутал её в плащ поплотнее:

- Да прозябла уж до костей, поди! Сиди так, потом тебе иную одёжу добудем.

Анжелика улыбнулась да приняла заботу смиренно, закуталась в плащ, затем обернулась к ангару и окликнула Сашу:

- Саш! Подойди, пожалуйста!

Мрачная девушка, стоявшая у стены всё это время да наблюдавшая за разговором их, откликнулась на просьбу сию, приблизилась к скамье, встала рядом.

- Мы помирились, - оповестила её Анжелика с улыбкой. Саша хмыкнула скептично, посмотрела затем на Теофила.

- Сашок… - козлоногий взглянул на неё в ответ, хотел было сказать нечто, да не смог, но взгляда не отвёл. Смотрели они так друг другу в глаза какое-то время, а затем Саша произнесла вдруг мрачно:

- Ты гибнешь.

Теофил нахмурился с недоумением, не нашёлся, что ответить, опустил взгляд.

- В этом Бог виноват? – спросила девушка ровно.

Козлоногий замялся, покачал головой неопределённо да пожал плечами.

- Если да, - Саша серьёзно смотрела на Теофила, стоя рядом да внимательно изучая его взглядом. – Тогда он та ещё мразь. Это что делать-то нужно, чтобы довести до такого состояния.

- Ведаешь ли, Сашок… - ответил Теофил на это. – Не довёл бы другого. А меня довёл. Во мне тут дело, не в нём.

Вышли из ангара Вельзевул надменный, Азариил со связанными за спиной руками и крылами да Муха, что тащил за собою один из ангельских трупов с одной лишь ему известной целью; Бафа поскакал рядом бодро, мекая да потрясая крыльями перепончатыми, и компания сия поравнялась со скамьёю в итоге, остановившись поблизости. Теофил обернулся на них, поглядел на понурого сдержанного Азариила, затем поднялся тяжко со скамьи, подошёл к нему. Херувим отстранился малость, отвернувшись да не глядя на козлоногого вовсе.

- Рожу не вороти, пернатый, - сказал Теофил хмуро, засунув руки в карманы шорт. – Колись давай, донесёшь меня на себе до Небес?

- Вас? – Азариил взглянул дико на козлоногого, окинул габариты его взором шокированным, помотал головой поспешно: - Окститесь, безумец, демонам на Небеса путь закрыт, недосягаемы для вас просторы владений Господних.

- Так ежели на пернатом взлететь, так и станут просторы эти досягаемыми.

- Вы не разумеете! Мало крыльями обладать! Вам не пройти во Врата Небесные.

- Да прям. Не такой уж я и толстый.

- Да не об том я! Врата Небесные есть для богомерзких преграда. Не пройти вам чрез них, то смерть для вас верная.

Теофил ругнулся, сплюнул на землю с досадой, отвернулся от понурого Азариила да оглядел местность окружающую.

- Ежели не пройти… - проговорил он задумчиво под взорами девчонок да товарищей. – Может, хоть подлететь да помаячить пред глазами божескими удастся…а то и сами Врата снести.

- Я вас на себе не повезу, - буркнул Азариил недовольно.

- Да уразумел я уж это, не гунди.

Взмахнул Теофил вдруг рукою да пальцами щёлкнул, и во всполохе огненном возник на дороге джип его красный, «Ренегадом» окрещенный, с грохотом упал он колёсами на асфальт, пошатнувшись малость, да так там и встал в ожидании эксплуатации.   

- Куда мы? – ровно спросила Саша.

Теофил помолчал, задумчиво да мрачно глядя перед собой, да затем ответил:

- Да есть у меня одна идейка…


______________________________

* - "Противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом, или святынею, так что в храме Божиим сядет он как Бог, выдавая себя за Бога" (2 Фесс. 2, 4, об Антихристе).