…Нёсся по трассе асфальтированной джип красный уверенно да быстро, Теофилом мрачным правимый – Саша, как и в прошлый раз, села справа от козлоногого в кабине, только теперь Бафу на руки взяла да так и ехала, козлик же радостно высунулся вон и весело ловил ртом раскрытым порывы встречного ветра; Анжелика, Азариил, Вельзевул да Муха расположились в багажнике, то бишь, в кузове открытом, и теперь недовольно теснились там, схватившись за всё что только можно, дабы ненароком не выпасть. Азариил, не имеющий возможности ни за что держаться по причине связанных за спиною рук, ближе всех расположился к перегородке подле кабины открытой да на поворотах дорожных судорожно сжимался, едва удерживаясь на ногах. Муха же, вдобавок, труп ангельский прихватил с собой, оттого в кузове было ещё теснее, ко всеобщему раздражению. Путь их оказался недолог, затормозил Теофил вскоре в некоей неизвестной загородной местности, невдалеке от вертодрома местного, Азариил по причине резкого торможения да поворота чуть не вылетел из кузова, с воплем повиснув через борт, да Вельзевул рывком мощным вернул его назад, и высадились все пассажиры затем, огляделись: лесистое захолустье было полностью безлюдным да и вовсе необжитым в достаточной мере, однако же даже здесь скамья имелась возле дороги, деревянная да со спинкой. Её тут же заняли Вельзевул с пленным Азариилом, Муха вывалил из багажника труп ангельский приватизированный да потащил за собою к скамье, а Саша мрачная и Анжелика, кутающаяся в плащ Теофила, обернулись на козлоногого. Тот из джипа не вышел, взглянул на них серьёзно да возвестил:
- Здесь ждите.
Крутанул он руль, взревел джип снова да сорвался с места, подняв тучу пыли дорожной, унёсся в сторону вертодрома, однако и десяти минут не прошло, как узрели все с удивлением великим вертолёт одинокий в небе: вертолёт стремительно нёсся к ним да и летел при этом как-то странно, мотаясь из стороны в сторону да совершая кульбиты немыслимые, спустя миг был он уже рядом, занесло его знатно, изобразила машина летучая нечто наподобие петли да с грохотом опустилась на землю, не заглушая вертушки, и узрела Саша с изумлением, как высунулся из кабины вертолёта Теофил, несколькими минутами назад, да будто бы и вовсе только что, укативший прочь на джипе, а вернувшийся способом совсем иным.
- Сашок, полетать хошь? – усмехнулся он, окликнув девушку громко по причине шума вращающихся лопастей.
- Ты псих! – воскликнула Саша, с удивлением глядя на сие странное зрелище. – Куда?
- К Боженьке в гости, етить-колотить! – хохотнул Теофил коварно. – Ну? Али страшишься?
Саша хмыкнула с досадой.
- Нихрена я не страшусь, - и со словами этими направилась она прямиком к вертолёту, догнала её вдруг Анжелика нерешительно да и пошла с нею, вместе с бодрым Бафой.
- А ты куда, птица-ангелица? – осведомился с интересом Теофил, глядя на то, как девчонки и козлик забираются к нему в кабину.
- Любопытно, - улыбнулась Анжелика, разместившись позади на пару с Бафой, Саша же села рядом с козлоногим.
- Ну добро, - и дёрнул Теофил за рычаг некий, покрутил что-то, вряд ли и вовсе разумея, для чего оно нужно да зачем, почесал затылок растерянно, но затем разобрался малость, что делать надобно, и взмыл вертолёт в небо, двигаясь как-то сбивчиво да ненадёжно.
- Разобьёмся нахрен, - спокойно прокомментировала мрачная Саша способности Теофила к вождению вертолётов.
- Не проницай недоброе, вырулю, ежели что, - усмехнулся Теофил.
- И каков твой план?
- Поглядеть хочу, донесёт ли до Небес. А там – разберёмся…
…Вельзевул, Муха да Азариил, оставшиеся на земле, наблюдали молча, как удаляется от них оперативно вертолёт вихляющийся, никто из них никак не прокомментировал случившееся, быть может, попросту слов не нашлось, дабы высказать невысказываемое. Муха, бегая суетливо из стороны в сторону мимо скамьи да глядя в небо на вертолёт, бросился затем к трупу ангела да принялся вдруг отдирать ножом крыло правое от хладного ангельского тела.
- Матерь божья… - прокомментировал это Азариил, отвернулся. На несколько минут воцарилось напряжённое молчание, да нарушалась тишина лишь тихим бормотанием Мухи под шорох терзаемых перьев.
- Ну и каково оно? – спросил вдруг надменный да сдержанный Вельзевул, сидящий положив ногу на ногу да держа зонт перед собою чинно.
Азариил покосился на него с опаской, спросил настороженно:
- Что?
- Каково это – летать? – Вельзевул повернулся к херувиму да посмотрел на него спокойно.
- Так вы же… - Азариил растерялся отчего-то, да всё равно держаться старался строго и достойно ангельского полководца, несмотря на плен опасный. – Вы же некогда тоже ангелом были. Знать должны, каково.
Повелитель мух хмыкнул, посмотрел на то, как бросил Муха наземь крыло отпиленное да как за другое принялся тут же, затем проговорил сдержанно:
- Позабыл.
Будто хладом окатило спину Азариила при слове этом, но никак не оказал херувим озноба своего, лишь лик его малость скорбным сделался, будто расстроенным.
- Великое количество веков минуло уж, - добавил Вельзевул пренебрежительно. – Что я, упомню, что ли, каково там это, крыльями махать?
- Извините. Так…ответить вам?
- Не надо.
- А зачем вопрошали?
- Осточертело молчание.
Азариил опустил голову, подумал малость, затем взглянул на надменного Вельзевула вновь да и сказал:
- Сдаётся мне, встречались мы с вами ранее.
- Когда же это?
- В опере. В столетии этак семнадцатом.
Вельзевул ухмыльнулся:
- Да, славное было время. Рассвет итальянской оперы. Я наблюдал за первопроходцами, Пери и Каччини, славные ребята, даром что люди. Великое искусство началось именно с них, и я в этом поучаствовал, в становлении сего превосходного предмета созидательной мысли.
- Поучаствовали? Как?
- Монтеверди тайно за помощью ко мне обращался. О, не он единственный, скажу я тебе.
- Оу, в самом деле? – лик Азариила изобразил столь отчаянное разочарование, что Вельзевул усмехнулся с насмешкою, обнажив клыки острые в улыбке:
- Удивительно, не правда ли? Отчего-то большинство людей к нам с просьбами идут, а не к вашему любимому Господу. А знаешь, отчего так, ангел?
- Отчего же?..
- Причина проста, - Повелитель мух надменно взглянул на растерянного Азариила. - Мы им, в отличие от вас, отвечаем.
- Но Господь… - начал было херувим возмущённо, покачав головой, однако же демон перебил его неучтиво:
- Господь молчит в ответ на мольбы людские. Нечего тут его выгораживать да оправдывать. Ему безразлично, добьётся ли ничтожный неизвестный человек успеха в том или ином занятии.
- Да будто вам не безразлично!
- Хм. Нет, - просто ответил Вельзевул, пожав плечами. – Я люблю музыкальное искусство. И уж коли могу посодействовать его расцвету – почему бы мне этого не сделать?
- О, только не говорите мне, что был ещё кто-то, продавший вам душу, - буркнул Азариил недовольно, отвернувшись.
- А то. Вспомнить, хотя бы, Бетховена.
- Что?! – возмущённо воскликнул херувим, воззрившись на ухмыляющегося Вельзевула с негодованием. – Вот уж увольте!
- А ты думаешь, глухой человек способен писать столь великую музыку без помощи сил демонических?
- Ой, ещё как способен! Хотите сказать, то не дар божий в нём породил способность сию, а ваша воля да его богохульство? Столь прекрасные вещи, как искусство, не могли родиться при помощи таких богомерзких негодяев как вы!
- Оставь при себе свои оскорбления, ангел, меня они не задевают, лишь порочат пречистый облик твоих пернатых крыл. Искусство находит отклик на себя в каждом сердце, восприимчивом к прекрасному, так и за что коришь ты меня? За то, что сердце моё живо да зряче? По-моему, это всегда благая весть, а ты так на неё скалишься, будто сие есть преступление немыслимое.
Азариил с негодованием глядел на надменного Вельзевула, отказываясь и вовсе уверовать в то, что музыка, в которую и он был влюблён всей своей ангельской душою, опорочена касанием демонической нечистой силы, однако призадумался он после слов последних, нахмурился да и не уразумел, отчего и впрямь так на сие известие взъелся, если по итогу-то всё одно, прекрасно искусство да велико, так и какая, к чёртовой матери, разница, чьими руками оно соделано? Но позвольте, да неужто слуги божии, ангелы праведные, никак не способствовали развитию прекрасного в мире земном? Поджал губы Азариил с досадой, ибо вспомнил тут же, что исправно да верно исполнялся ангелами приказ божий не вмешиваться в житие людское, столь усердно придерживались приказа этого ангелы, что не только ничего дурного не соделали со времён запрета этого в наземном человеческом мире, но и, к сожалению, ничего хорошего. В глобальном смысле. А по мелочам…Да всякое бывало, в общем-то. И женщин человечьих в жёны брали, и самовольничали… Однако почему-то совершать некие своевольные грехопадения всегда было как-то проще, чем добрые деяния – о свершении греха не сомневались даже, раз уж возжелалось, а насчёт добродетели разом вспоминали о божием запрете на вмешательство в жизнь наземную, преданных да совестливых из себя корча.
- Насчёт Бетховена не верую я, – буркнул херувим в итоге. – Талант человеческий да усердие собственное чудеса порой вершат настоящие, такие, что мыслишь, будто и впрямь не обошлось здесь без вмешательства сил иных, божьих или дьявольских, ан нет, то человеческие силы чудо сотворили сами, ибо человек тоже на чудо способен, и умалять его способностей в занятии этом не стоит.
- Да как знать, что было на самом деле, а чего не было, если давно всё минуло да исчезло под натиском перемен? - ответил Вельзевул спокойно. – Чего только не было в мире наземном, право слово, а скажешь кому нынче – не поверят.
- Ваша правда, - согласился Азариил. – Горько понимать, что даже тот день минувший, что не нёс в себе ничего примечательного, всё равно более не повторится.
- Почто же горько, ежели не был он ничем примечателен?
- Да потому что один он был такой, иные будут далее, но другие.
- Ну и пусть.
- Да ну вас, - Азариил отвернулся недовольно. Какое-то время оба молча наблюдали, как носится перед ними безумный Муха с крыльями ангельскими окровавленными в руках да размахивать ими пытается, будто желая таким образом взлететь.
- И всё же, - первым нарушил молчание херувим. – Что ж за опера то была?
- «Эвридика», - без раздумий чинно ответил Вельзевул. – Поставленная во флорентийском дворце Питти в году этак тысяча шестисотом, шестого октября, в пятницу.
- Серьёзно? – изогнул бровь Азариил.
- У меня превосходная память.
- Память превосходная, а полётов не помнит.
Вельзевул нахмурился слегка, посмотрел на херувима столь красноречивым хладным взглядом, что тот смешался тут же и опустил голову напряжённо.
- И к слову говоря, - произнёс Вельзевул ровно, прожигая пленника взглядом сим недобрым. – Виделись мы не единожды. Вспомнить, хотя бы, древний Египет.
- Египет? Вы там бывали?
- Изучал местные манускрипты да постигал науки всевозможные. Видал и тебя там.
- Да, припоминаю… Я приходил поглядеть на созидание пирамид.
- А ведь человечество до сих пор не ведает, для чего конструкции эти необходимы были да как возведены.
- Вестимо…
- А мы им и не скажем. Пусть сами думают. Дарован коли инструмент им для процессов мыслительных – так пусть используют.
- А вот в этом я с вами, на удивление, согласен. Слушайте…а не знавали ли вы, случайно, Канта?
- Знавал, отчего же. Было любопытно поглядеть, как обыкновенный человек логично повествует о доказательстве существования Господа, ни разу его не видев и вовсе. Тут можно в споры долгие податься, можно принять на веру, однако нельзя отрицать одной простой вещи: ничто не берётся из ничего. Всему когда-то была причина. И столь слаженный, выверенный механизм, как бытие всеобщее, как жизнь наземная физическая, функционирование и взаимосвязь всех организмов планеты, где ничто не происходит впустую да беспричинно и где ничто не возникло без задумки да цели – столь продуманный механизм бытия всеобщего, скажет люд человечий, сам по себе возник? Случайно, то бишь, да? Взял вдруг, в одночасье – бум! – Вельзевул сдержанно взмахнул руками для пущей убедительности. – И возник. Сам. Ни с того ни с сего, просто потому что якобы что-то там в темноте космической взорвалось. А ежели б и взорвалось – с чего бы ему взрываться? Зачем, с каким резоном да и из-за чего? Право каждого в случае этом в скептицизм податься, да только нужно ли сие?
- Взаимосвязь…
- Ну гляди. Есть в мире наземном прекрасная ползучая тварина – змеёю люд человечий её именует. Ползает себе, давно людьми увиденная да изведанная, в полях да лесах местных. И вдруг, ни с того ни с сего, на другом краю земной тверди, за тридевять земель от вышеназванной тварины, исследователи обнаруживают куколку бабочки некоей, и всё бы ничего, ну живёт своею жизнью бабочка, никто окукливаться не запрещает – да однако же выглядит сия куколка точь-в-точь как голова вышеназванной змеи. А бабочка эта, попрошу заметить, не только никогда в жизни не видела того, кого куколкой изобразила в качестве защиты от превратностей природы, так и, мало того, ежели б и увидела, вряд ли бы и вовсе что-нибудь поняла да запомнила настолько, чтобы в коде собственном генетическом прописать полюбившийся ей лик. И случай это далеко не единичный, повсеместно взаимосвязи подобные обнаруживаются. Вот моё тебе доказательство персональное, на пару с покойным Иммануилом. Ни один вид не существует бесцельно да отдельно от картины всеобщей, каждый вид участвует в житие наземном да в неувядающей жизни земной природы. Во всём задумка сторонняя проглядывает, ежели вглядеться повнимательнее, глупая природа есть машина складная, в которой каждая функционирующая деталь не ведает о других деталях по причине собственной безмозглости, однако взаимосвязана с ними своею функциональностью да не по своей воле, а лишь по воле Творца, сию машину создавшего, дабы та складно ехала по дороге Вечности, не ломаясь притом. А человек… Человек есть часть природы, однако же, одномоментно, и отстоит от неё на ступень. Ибо что это за часть механизма такая, действующая по собственному разумению да по своей свободной воле? Что это за часть механизма, своей свободной волей сей механизм разрушающая? «Я есмь – конечно, есть и Ты!»**, говорит о Боге современник Канта. Коли есть человек, значит, есть и Бог. Ибо разумная живая душа разительно не вписывается во всеобщую слаженную систему наземного мира. Откуда ж взялась она такая? Сама возникла? Бум, как уже было сказано – и ни с того ни с сего началась? Вздор. Всему на свете есть резон да причина.
- Люд человечий в большинстве своём мыслит, будто от обезьян он начало своё взял.
- И сие тоже вздор. Дарвин сам себе возразил по итогу, и на то был резон.
- Согласен, - Азариил поглядел на рассудительного Вельзевула с некоей толикой уважения во взгляде, ибо любил он интеллектуально развитых товарищей, а Повелитель мух явно был личностью непосредственного ума – любил да и сам причислял себя к таким по собственному разумению, стремясь показать эрудицию свою окружающим, а посему заговорил и сам, дабы и в этот раз не ударить в грязь лицом:
- Интересно было бы услыхать от вас, что лично вы помышляете о первых пяти доказательствах существования Господа. Лично я пришёл к выводу, что…
Муха закончил носиться да размахивать крыльями ангельскими, умаялся по причине их внушительного веса, бросил наземь, сел сам подле, бормоча под нос нечто неразборчивое, а затем поглядел на Вельзевула, беседующего с пленным Азариилом. Глядел он на то, как Повелитель мух да херувим увлечённо разговаривают друг с другом, поначалу враждебные, теперь же искренне заинтересовавшиеся друг в друге да нашедшие общий язык, и внезапный укол ревности жгучей растревожил сердце Мухи, вперился насекомый демон взглядом безумным в надменный лик беседующего Вельзевула да и подумал о том, что никогда так увлечённо не беседовал с ним доктор ни о чём, да то лишь по причине собственной невежественности Мухи, неосведомлённости его в науках земных да в философиях разнообразных. А что Мухе до наук этих да философий? Жил он в мире наземном всего-то ничего, от силы век, да и был в этом мире подобно ребёнку, что ни о чём ещё не ведает – нет, Муха уже ведал кое-что о житие земном, разумел там что-то своими странными мозгами, которые то ли повредились во время эксперимента, то ли такими и были, воспринимающими мир со своей какой-то персональной позиции, с персонального своего разумения, а ведь восприятие реальности подчас не менее значимо, чем сама непосредственная реальность, и понять это конкретное восприятие бывает порою очень сложно, особенно ежели выглядит оно как самое настоящее безумие; ведал Муха кое-что о житие земном, однако круг того, в чём сведущ он, был очень мал, ибо малое и волновало насекомого демона, живущего в некоем своём, персональном мире, а уж в науки-то и подавно не лез он, не имея в этом потребности да надобности.
Глядел так Муха на Вельзевула какое-то время, а затем, возжелав по причине ревности некоей обратить внимание доктора на себя да отвлечь от херувима, не придумал ничего лучше, кроме как вскочить внезапно да на руки встать вверх ногами.
- Доктор, гляди как умею! – выдал Муха радостно, взмахнув свободной парой рук да покачивая ногами тощими в воздухе.
Вельзевул мельком глянул на него, кивнул, да снова оборотился к рассуждающему о чём-то Азариилу. Муха разочарованно надулся, упал, перекатился клубочком через голову да сел на корточки, касаясь всеми четырьмя руками земли пыльной. Взглянув недобро на херувима, забормотал он нечто себе под нос тихо да оперативно удалился куда-то, перебирая руками да ногами по земле, поползал так в окрестностях, да затем вернулся к скамье, остановился на корточках подле Вельзевула да подёргал его требовательно за подол пальто.
- Ну чего тебе? – повернулся к нему Повелитель мух.
- Симпатишная блестяшка! – и с этими словами безумный Муха протянул Вельзевулу гранитную гальку со вкраплениями кварца, найденную в кустах. – Глянь как сверкает!
- Да-да, молодец, - Вельзевул потрепал его по голове лохматой равнодушно да продолжил разговор с Азариилом. Тогда Муха отполз в сторону, сел невдалеке посередь камней дорожных, бормоча да шарясь руками по песку, а затем, поглядев на Азариила, увлечённого беседой, поднял руку да и запустил в пленного херувима найденной галькой. Камушек угодил пленнику по плечу, Азариил ойкнул, прервал разговор да поглядел на Муху с недоумением. Насекомый демон молча таращился на него, сидя на земле на корточках, да вид имел такой, будто и не при делах он вовсе. Херувим нахмурился, отвернулся, но стоило ему вновь заговорить с Вельзевулом, как очередной камушек звонко огрел его прямиком по лбу.
- Ай! – возмущённо воскликнул Азариил да воззрился с негодованием на Муху. – Вы что себе позволяете?!
- Того, кто крадёт доктора, наказывать следует как вора, ибо вор! – ответил Муха ехидно да сердито, замахнулся, и очередная галька угодила строгому херувиму по колену.
- Позвольте, это уже походит на оскорбление! – Азариил поджал ушибленную ногу, невольно сжался, ожидая следующего камня. – Никто никогда не смел оклеветать меня вором, ибо честен я да никогда не брал чужого!
- А доктора взял! – новый камушек задел херувима по щеке. – Доктор чужой, а ты взял! – и с этими словами Муха пополз куда-то к кустам стремительно, порылся там да и выудил оттуда внушительный да тяжёлый булыжник. Подняв камень сей всеми четырьмя руками, Муха приблизился угрожающе к опешившему Азариилу да хотел было уже замахнуться на него этим булыжником, как вдруг Вельзевул произнёс, доселе наблюдающий за насекомым демоном с непонятною ухмылкой:
- Коли собрался разбить ему голову, дабы не говорил он более – так, может, вместо него сам скажешь?
Муха замер, поглядел на доктора с недоумением, затем опустил булыжник наземь, присел сам да и спросил:
- Что скажу?
- Почему Шопенгауэр считал, что оптимизм есть самая настоящая издевка над человечеством?
Муха ровным счётом не понял ничего из того, что молвил сейчас Вельзевул, вытаращился на него безумно да несколько отчаянно даже, затем нахмурился и выдал недовольно:
- Потому что на голову дурной!
И засмеялся Повелитель мух после ответа сего внезапно, весело захохотал, прикрыв улыбку рукою да глаза закрыв, смеялся так какое-то время под удивлёнными взглядами Азариила и Мухи, а затем, отсмеявшись, кивнул с улыбкой:
- Мне нравится этот ответ. Ибо оптимизм, ежели не порождён он безмозглостью – есть величие духа, потому как лишь сильный не падёт духом во времена тягостей да силы в себе найдёт возвыситься над невзгодами, узрев поверх них то, что есть в этом свете хорошее. Оптимизм, друзья мои, есть ничто иное как банальная воля, как сила духа живого. А Уныние – грех, тем временем! Знаком я с ним, да стороной обходить стараюсь! Глупый Шопенгауэр, поганый грешник, ни черта не разумел, и в самом деле!
А Муха, видя улыбку доктора да весёлость в глазах его жёлтых, улыбнулся и сам, обнажив зубы острые жуткие да глядя на Вельзевула с искренним счастьем во взгляде, да и произнёс затем тихо:
- Доктор ещё симпатишнее, когда смеётся.
****
Тем временем вертолёт, приватизированный Теофилом с местного вертодрома, уверенно да быстро подымался всё выше да выше, казалось бы, невесть с какою и целью, однако Теофил уверенно правил сию летучую машину ввысь, разбираясь с управлением, что называется, исключительно «методом тыка» да на ходу, нисколь, будто бы, не страшась нажать ненароком куда-нибудь не туда.
- Куда вы добраться-то хотите? – спросила робко Анжелика, следя за действиями козлоногого с любопытством.
- Дак до Небес, вестимо! – ответил Теофил, не отрываясь от своего занятия.
- До Небес… А…до каких конкретно?
- Ну где там Бог шляется! Туда мне надо.
- Вы думаете долететь туда на этой штуке человечьей? – Анжелика ужаснулась али же растерялась и вовсе. – Да нешто сказать вы хотите, будто мыслите, что мы по облакам разгуливаем самым настоящим образом?
- Ну Небеса одни в мире этом, и коли уж купол небесный окрещён названием сим, знать, общее он с Небесами искомыми имеет! А ну как и в самом деле засел Бог на облаке каком?
- Как же это может быть, ежели нельзя на облаках сидеть?
- Как это нельзя?
- Они лишь пар невесомый, тверди не имеющий!
- Чего? – Теофил удивлённо обернулся на растерянную Анжелику. – Какой, к чёртовой матери, пар, ежели они, вон, аки вата пушистые?
- Так то лишь видимость! Вы разве не ведали об этом ранее?
- Вот те на, – Теофил отвернулся, растерянно воззрившись на облачную громаду где-то впереди сквозь стекло кабины.
- Мы это в классе первом проходим, - усмехнулась Саша, глядя на опешившего товарища. – Если не с самых пелёнок знаем.
- Я в школах не учившийся, - буркнул Теофил с досадой, крутанув ручку руля в сторону. – А посему тонкостям мироздания не обучен.
- О, вряд ли в школе тебе рассказали бы о тонкостях мироздания. Я нихрена не помню из того, чему там обучали – вот и подумай, как велика от них польза.
- Да полно, ежели кличут обитель божественную Небесами, знать, где-то сверху она! – Теофил пропустил слова Саши мимо ушей и махнул рукой на небосвод снаружи. – Вон, слыхал я, однажды, давно это было, люд человечий задумал до Небес этих добраться да башню строить начал, наименование запамятовал я, как бишь её, Вавилонская* что ль. Так, знать, ежели задумали они таковое – то видели, куда путь держать, куда башню эту свою городить! Её тогда и порушили прихвостни божьи пернатые, оттого порушили, вестимо, что конструкция эта явственно до цели добраться была способна! Ежели б не была способна – не порушили б, ибо страшиться визита столь самовольного не пришлось бы! А у меня вон чего, не башня – летучая машина! Уж всяко пошибче!
- Отец наш с тех времён изменил малость местоположение, - покачала головой Анжелика. – Ибо ушёл подалее от жития наземного человечьего.
- Не на Небесах он, что ль?
- На Небесах.
- Ну так коли на Небесах он да коли Небеса средь облаков расположены – так и доберусь до цели желанной.
- Я не думаю… - однако не договорила Анжелика, перебила её Саша мрачно, указав куда-то наружу:
- Летят, вон.
Да и впрямь узрели все тут же, что к вертолёту самовольному летят воины ангельские, целый отряд внушительный, покамест вдали они, да всё ближе становятся, крылами обширными воздух бередя да сверкая мечами вострыми.
- Да чтоб вас, гниды треклятые! – Теофил ругнулся с досадой. – Никто не видал, откуда они повылетали?
Саша да Анжелика отрицательно покачали головами.
- Ну коли так, знать, не зря боевую я машину прихватил! – и со словами этими нажал козлоногий куда-то, на кнопки некие на ручке рулевой, да и пришли в движение тут же оружия два, два пулемёта, встроенные в низ вертолёта да по бокам его, крутанулись барабаны смертоносные, Теофил накренил ручку вперёд - да и понёсся вертолёт по воле его прямиком на ангельских воинов, устремился безжалостно в самую их гущу, отшатнулись ангелы от железного монстра пернатой россыпью, и в тот же момент череда выстрелов стремительных грохотом пространство небесное огласила, открыл Теофил яростно огонь по врагу крылатому, пустив вертолёт в кульбиты немыслимые да дугу заставив его описать знатную, а Саша, вцепившись ненароком в сиденье руками обеими да во все глаза таращась на зрелище сие, покосилась на Теофила, уверенно да безжалостно расстреливающего ангелов, а затем ухмыльнулась вдруг и прошептала одобрительно да с огоньком торжества некоего в глазах:
- Мочи поганых мразей.
Теофил повернулся к ней с удивлением, девушка же ответила на растерянный взгляд его ухмылкой мрачной да жестокой в торжестве своём странном. Глядели они друг на друга пару мгновений, затем ухмыльнулся Теофил одобрительно да с не менее жестоким ликованием, отвернулся да и усмехнулся мрачно:
- Слово барышни – закон!
- Почто ты так жестока! – пискнула сзади перепуганная Анжелика, прячась за спинками сидений да глядя на Сашу да на Теофила с недоумением. – Почто оба вы такие? Живые души пред вами, житием своим живущие, нешто их вам ни капли не жаль?
- Разумеешь, птица-ангелица, - ответил Теофил, кружа вертолёт подле ангелов да не прекращая обстрел. – Души эти по души наши припёрлись нынче. Коли их не погубим – сами погибнем взамен.
- Саш! – Анжелика с мольбою обратилась к мрачной девушке. – Ладно он – демон, но ты – ты человечья! Как ты можешь так, человечьей будучи?
Саша хмыкнула скептично, глядя на то, как под градом пуль смертоносных мечутся в пространстве воздушном ангелы, затем ответила ровно:
- Я не человечья. Я своя собственная.
Теофил бросил мельком на неё заинтересованный взгляд, ухмыльнулся одобрительно, ничего не сказал.
- И уж если Бог их такой великодушный да справедливый, - добавила Саша мрачно. – Пусть тогда спасёт их. Чё он не спасает? Ему насрать? Где он вообще? Где он был… - девушка повернулась к расстроенной Анжелике, поглядела на неё сердито. - …всю мою жизнь? Я думала, что нет его, что он выдумка всего лишь, поэтому никогда не предъявляла ему никаких претензий и ни в чём не винила. А он…а он, оказывается, есть. И уж если он есть… - сердитость глаз выразительных женских в злобу настоящую обратилась. – Тогда с какого хрена он мир этот мерзкий пустил на самотёк? Ему, получается, насрать! Понимаешь ты или нет? Это он...он во всём виноват. И я его... - Саша зажмурилась на миг горько. - ...ненавижу!
Анжелика печально поджала губы, глядя с опаской на сашину злобу, затем произнесла робко:
- Но мои братья… Они же ни в чём не виноваты. А вы их…так…
- Они виноваты в том, что на пути у нас встали, – Саша отвернулась, поглядела на сражение кровавое мрачно да с неприязнью великой. – И раз есть возможность… - рука её тощая легла вдруг на грубую руку Теофила на рулевой рукоятке, сжала серьёзно. - …тогда всех мы убьём, кто помешать нам захочет.
Теофил перевёл взгляд на руку девичью лёгкую на своей руке, затем на Сашу посмотрел внимательно да задумчиво как-то. Саша взглянула на него понуро, после вновь поглядела на воинов ангельских, и вместе они, вдвоём, на кнопку роковую нажали, грохот выстрелов возобновившую тут же: и было в действии этом единение их общее, близость тесная была то да общность духа мятежного, миг, обративший замученное да израненное сердце жаждою возмездия за всю ту боль, которая это сердце и изранила когда-то; глядела Саша на воинов ангельских, препоною внушительной вставших нынче впереди, и хотелось ей препону эту изрешетить в клочья очередью пуль смертоносных, разбить да искалечить так, как нынче жаждало того искалеченное же девичье сердце, огрубевшее от мук прежних, отяжелевшее навсегда да навсегда затаившее в себе обиду на весь этот гадкий мир, в гадости которого не Бог, на самом-то деле, виновен, а лишь сами люди, ибо пусть и создал Господь человека способным на злодеяние да грязь, однако человечья то воля была, самостоятельный помысел то был – поощрить способность эту собственную да полностью ей отдаться. И полегли в итоге воины ангельские, пали трупами кровавыми вниз, с высоты этой страшной, и не было ясным до конца, умертвили ли их пули не серебряные да обыкновенные, или же восстанут ангелы чрез какое-то время живыми вновь, однако не задумались об этом присутствующие в вертолётной кабине, ибо некогда было думать о тонкостях таких, понёсся вертолёт далее, направленный теофиловой жаждою добраться до резиденции Господа. Однако по мере того, как поднималась всё выше машина сия летучая, облака сгущались понемногу отчего-то, мрачнели, серели, и вскоре оповестили о себе первою внезапной градиной, звонко да громко щёлкнувшей по лобовому стеклу вертолёта.
- Ай! Чего это? – Теофил вздрогнул невольно от звука внезапного да резкого, встревожился малость.
- А я не знаю, - нахмурилась Саша растерянно.
Вторая градина стукнула тут же куда-то в место иное, близ стекла да по железу, уже гораздо более крупная.
- Обстрел какой али что? – Теофил подался чуть вперёд, огляделся да окинул недоумевающим взглядом небесный свод.
- Град, - подала голос робкая Анжелика, укуталась в плащ козлоногого поплотнее.
- Эвона как! Дак вродь только что обыкновенная была погода!
- Странно, – Саша внимательно посмотрела на растерянного Теофила. – Или только у меня тут предчувствие поганое?
Тут же внушительный твёрдый кусок льда угодил в стекло да едва не пробил насквозь, мгновенно избороздили прозрачную поверхность стекла множественные угрожающие трещины.
- Ёж твою двадцать! – Теофил всполошился, дёрнул рулевую ручку на себя. – Это чего такое-то?!
- Высоту снизьте, прошу вас, - Анжелика прижалась к спинке сиденья Теофила и потрепала козлоногого за плечо с мольбою.
- Ведаешь, никак, нечто, нам неведомое, а? – обернулся к ней Теофил. Саша поглядела на ангелицу следом. Крылатая девушка поджала губы с досадой, состроив жалостливое выражение лица, затем опустила взгляд да ответила тихо:
- Кажется мне…Кажется!...Что сбить вас хотят.
Отвечать на это внезапное известие было уже некогда – градины, крупные да увесистые, посыпались с понурой вышины небосвода так, будто из ведра громадного их разом кто-то выбросил, Теофил старался выруливать из-под угрозы этой повсеместной так усердно, как только способен был, однако и Саша, и Анжелика, заметили, что вопреки условиям сим опасным снижать высоту он как будто и не собирался вовсе.
- Ты…Ты не хочешь…снизиться, что ли? – неуверенно да с тревогой спросила Саша, поглядев на Теофила. Тот, преодолев растерянность прежнюю, теперь вид имел предельно суровый да мрачный, глядел Теофил вперёд взглядом тяжёлым да, поджав губы от усердия, выруливал меж градинами роковыми, постепенно приобретающими размеры самых настоящих ледяных глыб, чего, признаться, никогда не наблюдалось ранее в городе этом, да и, впрочем, в близких сему городах – град столь невообразимых размеров во всём мире, пожалуй, случался то ли единожды, то ли дважды, и как это так выйти могло престранно, что третий такой раз пришёлся именно на тот момент, когда Теофилу взбрело долететь до Небес господних?
- Сдаться? – вопросил мрачно козлоногий, не отвлекаясь от занятия собственного.
- Ну…
- Ежели сдамся я, - Теофил не дождался ответа, помрачнел ещё более. – То там, в грудине, воспылает так страшно, что дотла меня сожжёт. Собственный пламень…дотла сожжёт, меня самого он испепелит, не поглядев на то, что я его обладатель.
- И что, по-твоему, лучше сдохнуть, но не сдаться? – удивилась Саша.
- Да, - последовал незамедлительный и уверенный ответ.
- Что?.. – мрачная девушка растерялась, глядя на товарища своего сурового, помыслила на миг, будто послышалось ей. – Ты сказал «да»?
- Да.
Саша отвернулась растерянно, опустила взгляд, задумалась.
- Какой в этом смысл? – пробормотала она себе под нос.
- Я не могу сдаться, - ответил Теофил горько, сжав рулевую ручку обеими руками. - Мне никак. Сдаться подобно смерти, такой смерти, пред которой обыкновенная смерть – так, невразумительный детский лепет. А посему из двух зол я наименьшее выбираю. Ежели сдамся – сгорю изнутри к чёртовой матери. И никогда не прощу себе малодушия. Я хочу, хочу желаемое выполнить, мне надо, не могу иначе!
- Мне говорили… - подала голос Саша. – Мне все всегда говорили, что лучше поберечь себя и сдаться, если видишь, что не сможешь победить и что упорством своим только навредишь себе. А ты…А ты тут вдруг говоришь иное. Кому мне верить?
- Мышце своей сердечной верь. Разве она хочет сдаться?
Помолчала Саша с минуту, будто и впрямь прислушиваясь к своему сердцу, да затем ответила:
- Нет. Не хочет. Но умирать не хочет тоже.
- Лучше смерть с честью, чем жизнь с позором.
- С каким ещё позором?
- С клеймом малодушия на душе собственной, что сам ты, собственноручно, поставишь, ежели до конца самого не выстоишь с честью.
- И ты думаешь, ты прав? – Саша с некоей горечью покачала головой.
- Да не ведаю я ни черта, - ответил Теофил сердито. – Прав – не прав, плевать мне. Я не сбегу. Не сдамся. Не прекращу. И пусть подохну от упрямости собственной – не могу иначе, принцесса. Не могу и не хочу. Звиняй, ежели дурным кажусь.
- Нет, - Саша поглядела на Теофила отчаянного с искренним восхищением да с самым настоящим уважением во взгляде. – Не дурное это. Это…охренительно.
Теофил посмотрел на неё в ответ мрачно да взором тяжёлым, горящим жаждою победы, и вновь глядели они так друг на друга какое-то время, не обращая внимания на то, как шатается вертолёт под ударами громадных градин.
- Это чудо какое-то, - добавила Саша, вглядываясь в выразительные глаза своего рогатого товарища. – Я такого…не встречала ещё в своей жизни.
- Чего не встречала?
- Все они…были так малодушны. Тряслись за жизни свои, от опасностей убегали, избегали рисков. А у тебя…у тебя не так. Ты прёшь под град, зная, что ничего хорошего из этого не выйдет, однако не останавливаешься ни на миг.
- Говорю ж, голова дурная.
- Нет… Тут не в голове дело, - Саша вдруг ткнула Теофила в грудь, туда, где сердце его пылающее билось тяжко. – А в огне сердечном. Ты правильно сказал про огонь, самого тебя сжигающий. У меня он тоже есть.
- Тоже? – Теофил нахмурился, растерянно глядя на мрачную девушку да слушая внимательно речь её под грохотом града.
- Да. Он разным бывает, и по поводам разным. И именно он противится всему, что навязывается, всему, что сердцу не нравится. Покоя не даёт, вечно ему мало, вечно рвётся куда-то… Я не могу назвать себя похожей на тебя – ты сильный, смелый, делаешь только то, что сам хочешь, все перед тобой стелются, уважают и боятся. Меня…меня никто не боится. И никто не уважает. Я слабая физически, боюсь всякого, у меня…проблемы свои собственные имеются. Вот только меня так же изнутри жжёт, и это даже не вечная боль, та хоть и жгучая, но больше как яд, а это, это…
- Твоя воля, - закончил за неё Теофил. Саша поглядела на него как-то жалобно даже, с мольбою некоей во взгляде, спросила:
- Да как это так?
- Побит твой огонь, притушен малость, гасили его, видать, исправно, - козлоногий положил руку тяжёлую на хрупкое сашино плечико, потрепал осторожно да ободрительно. – А ведь и мой пламень гасили.
- Твой? Гасили?
- Ага. Было единожды такое, что затух он. Да снова его я распалил. И ты, комарик, распали свой. Возможно это, выполнимо, то бишь. Просто…нужно малость постараться. Спички да огниво, вестимо, не всегда под рукою…но это не значит, что их не существует на свете.
Сжала Саша руку Теофила на плече своём, обеими руками схватила, глядя на козлоногого отчаянным, поражённым взглядом, и поверить не могла в услышанное, ибо никогда ещё никто не говорил ей ничего подобного, а этот чудила, это чудовище…он только что, точно, явно, несомненно, старался ей, Саше, помочь, не гасил огонь её, как те, кого она встречала доселе, а только что разжечь его пытался словами собственными, увидела это Саша, почувствовала - и напрочь обомлела. Однако момент сей внезапно был прерван испуганным визгом Анжелики да встревоженным блеяньем Бафы, обернулись Теофил и Саша на стекло лобовое резко, однако ничего разглядеть не успели, ибо толчок грубый перевернул вертолёт побитый вверх тормашками, закружило машину железную вокруг оси собственной, отлетела да отбилась ударом градины вертушка с лопастями, лопнуло стекло, завертелось да поплыло всё перед глазами товарищей, и толчком последующим вытряхнуло всех из кабины вертолёта, с диким воплем страха полетели прямиком вниз с высоты этой страшной Саша да Теофил.
- Сашок! – козлоногий, одолев страх свой жуткий, выбросил вдруг руки к девушке вопящей, и та, утихомирив крик да похрипев малость от страха, схватилась за его руки, и полетели они далее уже таким образом, спинами кверху да держась друг за друга. Где-то поблизости плавно пикировал вниз Бафа, не умеющий летать полноценно, однако поймавший крыльями поток ветра аки парашютом самым настоящим.
- Мы же разобьёмся нахрен! – воскликнула Саша со слезами на глазах.
- Ведаешь ли, рад я в ситуации данной кое-чему, - ухмыльнулся Теофил весело.
- Псих?! Чему?!
- Тому, что в крике твоём жажду жить наблюдаю.
Саша нахмурилась, с непониманием глядя на ухмыляющегося товарища, затем вдруг открыла рот от изумления, спросила:
- Ты откуда узнал, что пыталась я однажды с собою покончить?
- Как говорит друг мой сердешный да лучший, информация летает в воздухе, читай – не хочу! Не столь я зряч к этой штуковине, как он, однако что-то да тоже уловить умеюч! Так и что же, - Теофил коварно взглянул на удивлённую Сашу. – Боле и впрямь помирать не хочешь?
- Не хочу! – воскликнула Саша в сердцах. – Не хочу! Всю жизнь я мечтала о чуде, а когда оно, наконец, случилось, то не поняла даже, что оно это, что оно – чудо!
- Не бывает, принцесса, чудес на этом свете.
- Бывают! Бывают, к чёртовой матери! Просто случаются не со всеми! И сами мы не всегда их видим! Но они бывают!
- Бывают… - Теофил опустил голову и воззрился взглядом задумчивым на вывалившийся из-за рубашки да при падении кулончик в виде бутылочки махонькой: в бутылочке сей кусочек ваты белел комочком пушистым. – А ты права, принцесса, - сказал козлоногий, поглядев на этот кусочек ваты. – Всё в этом мире - чудо. Одно великое чудо, из маленьких чудес составленное. Погляди, – он поднял голову, Саша последовала его примеру. – Погляди, какое небо, - продолжил Теофил, взгляд печальный да спокойный устремив в вышину да на облака обширные. – И помереть не жалко, глядя на такое небо. Как у Создателя получилось такую невероятную красоту сварганить? Ведь с чистого листа начинал он, не было у него у кого подглядеть да откуда идею содрать.
- Мы сдохнем сейчас! – воскликнула Саша сердито. – А ты про небо!
- Дак говорю ж, - посмотрел на неё Теофил мирно. – И помереть не жалко, глядя на такое небо. Давай, Сашок, быть может, ещё свидимся.
И внезапным порывом ветра от крыльев громадных да белых вспорхнула откуда-то Анжелика, схватила Сашу да и увлекла с собой в высоты небесные, зависла там, крепко-накрепко её обняв да заставив деянием своим выпустить руки Теофила из крепкого захвата тощих девичьих пальцев.
- Ты чё?! – закричала Саша в панике. – А он?! А как же он?! – она забилась в объятиях ангелицы, будто желая не спасённой быть, а на пару с Теофилом оземь разбиться. – Пусти меня!! Его спаси!!
- Он демон богомерзкий, - прошептала Анжелика, прижимая переполошившуюся Сашу к себе с заботою нежной да с сожалением неким о своём поступке по отношению к Теофилу. – И всё, чему он научить тебя может – это только дурное.
- Дура!! – на глаза Саши слёзы навернулись горькие, потекли по щекам дрожащим. – Дура ты проклятая!! Он единственный такой!! Он единственный!! Другого нет! И больше не будет!! Спаси его!! Спаси его!!
- Прости, - Анжелика опустила взгляд, отвернулась да ничего более на крики плачущей Саши не сказала.
А Теофил же тем временем рухнул с высоты сей невообразимой прямиком на крышу ветхую деревянную местной заброшенной водонапорной башни; закрыв голову руками, пробил он спиной эту крышу, до самого низа долетел, так и не сумев ни за что зацепиться, дабы падение предотвратить – грохнулся Теофил спиною вниз на груду мусора разнообразного, сваленного там по причине заброшенности сего строения, да три штыря внезапных железных, из земли там угрозою острой торчащие, пробили ему тут же насквозь плечо и грудь, чудом не задев собою сердце.
- Сколь радушный приём, - прохрипел Теофил, взор туманный устремив ввысь, на дыру светлую в крыше ветхой, схватился он за штыри, морщась от боли лютой, однако не смог их из себя вырвать, ибо слишком уж крепко в земле они сидели, так и остался, сжав пальцами дрожащими витое окровавленное железо, однако будто и не сильно озаботило случившееся Теофила, рухнувшего со столь внушительной высоты да умудрившегося выжить при этом – глядел он взором мутным на небо, виднеющееся сквозь дыру в крыше, будто нынче да в момент сей лишь оно было одно важным первостепенно.
- Не те же самые это облака… - прошептал козлоногий бессильно. – Другие они уж давно, ежесекундно меняют свой облик, ветром по миру гонимые. Не это ли чудо…что каждодневно над нами разные облака?
Заслышал он треск сверху, отвлёкся от мыслей собственных да и узрел, как покосились растревоженные его паденьем балки крыши ветхой, затрещали, накренились доски – да и рухнула вдруг крыша вниз.
- Срань господня, - только и сказал Теофил, глядя на то, как стремительно приближаются к нему падающие тяжёлые обломки обширной крыши, закрылся руками ослабшими он, дабы по лицу не попало, и грохнулись обрушившиеся доски на него поверх, накрыли собою да под собой погребли надёжно, подняв в воздух тонны душной пыли.
****
Долго рыскал окрест Бафа встревоженный, принюхиваясь да прислушиваясь в поисках Теофила, а Саша, на землю спущенная заботливой Анжеликой, носилась за ним сломя голову да в панике лютой бранилась ежеминутно, взглядом диким шарясь по кустам да улицам глухим пригорода сего тихого. Ангелица следовала за этими двумя малость робко, однако же решительно, куталась она в плащ козлоногого да невесть отчего улетать не собиралась, а ведь могла, крыло раненое зажило уж давно, да и к чему ей, собственно, таскаться бесцельно с этой богомерзкой шайкой? Однако нет, таскалась зачем-то, с одной ей известной целью, глядела на паникующую Сашу сочувственно да печально.
- Брось ты это, Саш, - окликнула девушку Анжелика вскоре. – Зачем он тебе нужен?
Саша обернулась резко, заслышав слова эти, и не по себе стало ангелице тут же от взгляда её тяжёлого. Подошла мрачная девушка к тотчас остановившейся Анжелике да и сдёрнула с неё плащ Теофила, рявкнув:
- Дай мне это уже!
Предстала пред нею ангелица нагою да прелестной, отдала плащ безо всяких возражений, крыла сложила обширные да посмотрела на злобную Сашу взором кротким. Мрачная девушка покраснела малость отчего-то при взгляде на ангельскую прелесть, прижала плащ к груди, в рулон его смотав, буркнула затем, отведя взгляд:
- Тебе совсем не стыдно так?
- Отец наш молвит, - ответила Анжелика покорно. – Что красоты не стоит стесняться.
- Только не в нашем, людском, мире, - хмыкнула Саша мрачно.
- Отчего же?
- Тут красоту давят да уродуют обычно. Особенно такую откровенную.
- Я…не разумею.
- Лучше и дальше «не разумей». Только при этом никогда не допускай того, чтобы твою красоту изуродовали.
- Знаешь… – Анжелика поджала губы с досадой. – А ведь, кажется, уже. Верно господин Теофил тогда молвил… Урод влюблён в красоту. Оттого её уродует. Почему так?
- Потому что урод есть урод, - Саша отвернулась да пошла далее, следуя за зовом встревоженного Бафы. – И деяния его поэтому уродливы.
- А если вдруг и уродливы, и, когда-то, красивы затем?
- Видимо, просто каждый из нас красив и уродлив одновременно. Зачем ты идёшь за мной? Тебе заняться нечем?
- Оставь его, прошу.
- Опять за своё?
- Он демон! Он плохой!
- Да? – Саша обернулась на следующую за ней Анжелику скептично. – Ты сама тогда говорила, что вы, ангелы так называемые, одновременно и добро, и зло. Значит, и демоны все эти такие же точно.
- Он не доведёт тебя до добра! Он доиграется! Сам не ведает, что творит, до Бога добраться помыслил – неужто помышляете вы, что это идея благая? Он на погибель верную ведёт тебя!
- Пусть так, - буркнула Саша тихо себе под нос, уверенно да быстро шагая за Бафой да прижимая к груди коричневый плащ Теофила. – Пусть на погибель. Только правильно он всё сказал, в который раз, по ходу: лучше умереть с честью, чем жить с позором.
- С каким позором? – с мольбою в голосе спросила ангелица.
- С позором пешки покорной в руках жизни этой проклятой.
Заблеял Бафа вдруг громко да истошно, видно, на след искомый напал, бросился бегом куда-то к кустам за перекрёстком местным, где водонапорная заброшенная башня высилась коричневатой кирпичною кладкой, и Саша мгновенно кинулась за ним. Привёл её Бафа в итоге ко входу, к проёму черному безо всякой двери, сунулась туда Саша, обнаружила груду обломков деревянной крыши, поглядела с недоумением на крылатого козлика. Тот заблеял вновь, прыгнул к груде сей нетерпеливо да, взбрыкнув передними копытными ножками, потыкался носом меж сломанных досок. Догадалась девушка тут же, вдохнула с ужасом, вручила плащ Бафе в зубы да разгребать эту кучу обломков принялась в панике лютой. Одни за другими летели прочь к стенам обшарпанным кирпичным доски да щепки размеров внушительных, запыхалась Саша от действия своего неистового, однако в руках тощих силы внезапные объявились по причинам неизвестным, мощь некая мышцы слабые посетила, а посему груда обломков крыши деревянной разобрана оказалась скоро, и упала Саша на колени горестно да обречённо пред Теофилом бесчувственным, насквозь пронзённым тремя штырями окровавленными, окинула она взором, боли исполненным, товарища своего павшего, лужу крови под ним узрела, не смогла смотреть дале, опустила голову да зажмурилась горько, руками себя обхватив да сжавшись от нестерпимой сердечной муки.
- Нет… - выдавила она сквозь тихие рыдания, и слёзы горестные потекли по щекам её бледным. – Нет… Не может быть…Бред… Ты нужен мне…Придурок… Идиот… Да не может быть… - схватилась Саша руками дрожащими за голову, в волосы растрёпанные чёрные запустив тощие пальцы, и закричала от боли да от скорби страшно, надрывно да горько, и столько мучения было во крике этом, что не выдержала Анжелика, стоявшая невдалеке да поблизости, отвернулась, обхватив себя руками, и едва не заплакала сама, столь больно ей было смотреть на сашину страшную агонию.
Захрипела Саша, голос едва не сорвав, прекратила крик, согнулась к земле да зарыдала отчаянно, и казалось ей, будто мир целый рухнул, только вот, недавно, заново строиться начинавший, о, но что же может быть этого хуже, что может быть хуже, когда рушится мгновенно да безжалостно то, что обещало тебе спасение из твоего истлевшего да выгоревшего ада, некогда бывшего миром полноценным да светлым, а после смерти своей персональной утратившего всякую надежду на жизнь лучшую? Что это за пытка такая бесчеловечная да жестокая напрочь, даровать надежду на жизнь погибающему, а потом, спустя миг, отнять её грубым ударом под дых?
- За что… - прохрипела Саша, едва сознание не теряя от боли сердечной. - За что…
- Не вопи, принцесса, я уж думал, помираешь, - раздался вдруг голос знакомый, грубоватый чуть тембром собственным, ныне – слабый, однако как прежде по-доброму насмешливый. Подняла Саша голову резко да и встретилась взглядом заплаканным да диким с чуть мутным да уставшим взором Теофила, глядел козлоногий на девушку с улыбкою мирной, повернув к ней голову да по-прежнему лёжа на земле, и полились вдруг слёзы из глаз Саши ещё пуще, подалась к нему девушка, схватила за ворот рубашки да рявкнула голосом севшим:
- Сволочь!! Гад!! Дебил!! Я думала!! Что ты!! Всё!! А ты!! Ты!! Идиот проклятый!!
- Поносишь меня так, будто и впрямь любишь, - ухмыльнулся Теофил, глядя на Сашу ласково да с искренной теплотою во взгляде, поднял он руку, дёрнул вдруг рыдающую девушку на себя, аккуратно, дабы на штыри не напоролась, прижал к себе да и обнял крепко-крепко. Уткнулась Саша лицом ему в шею да рыдала так какое-то время, покуда не совладала с собой да не утихомирила истерику свою, прежде вызванную болью утраты, нынче же – счастьем самым настоящим; отстранилась она, села на коленях, отёрла лицо мокрое пыльными рукавами толстовки своей чёрной, посмотрела на помятого Теофила взглядом замученным.
- Это… - проговорила она хрипло, махнув рукой на штыри неуверенно. – У тебя…
- Да уж ведаю, - Теофил покосился на раны в груди своей. – А, чушь! Мне б только как-нибудь с дела сего сняться надобно, а то нанизан аки пельмешка на вилку.
Саша зажала рот рукой да прыснула со смеху невольно, услыхав это сравнение, впрочем, нервным был смех этот по причине потрясения недавнего, истерическим малость в весёлости неуместной.
- Может их сломать как-то? – спросила она понуро, успокоив смех.
- Да сломаешь тут столь крепкую пакость! Не боись, ща попробую кое-что, ты отвернись покамест, не из приятных зрелище.
Саша отвернулась послушно, глаза закрыв, не видела уже, как Теофил, от боли зажмурившись да губы стиснув дабы звука боли не издать ни одного, усилием неимоверным да в землю рукой упершись на бок поворачивается, штыри роковые тем самым из тела вынимая – болью страшной обжигало витое грубое железо раны кровоточащие, однако не столь болезненным было сие, сколь касание сребра чистого, посему безопасны были раны, хоть и неприятны; перекатился Теофил на бок, лёг так обессиленно да дыша тяжело от боли, затем, поморщившись, сел, перевёл дух да окликнул Сашу хрипло:
- Порядок, глядеть можно.
Саша повернулась к нему, с горечью окинула взглядом рубашку окровавленную, узрела, как ручьями быстрыми течёт кровь из трёх дыр, оставленных проклятыми штырями, да аж ноги свело у девушки скорбной, волною боль по ногам прокатилась при виде ужаса сего.
- Ты как выжил-то после такого падения?.. – спросила она тихо.
- А, знамо! Им-му-нитет у нас, вестимо, к падениям с небесных высот, - ухмыльнулся Теофил невесело. – Больно, однако не смертельно, ведаешь ли!
Из-за кустов да деревьев вблизи вышли нежданные Вельзевул, Азариил и Муха, подошли они ближе, встали рядом с Анжеликой да на Теофила с Сашей воззрились спокойно.
- О, здарова, - поприветствовал их Теофил бодро.
- И что ты опять натворил, чучело рыжее? – поинтересовался Вельзевул надменно, опираясь на зонт свой поломанный да глядя на козлоногого с презрением.
Теофил переглянулся с Сашей печальной весело, затем вновь поглядел на Повелителя мух, пожал плечами да с предельно независимым видом ответил:
- Ничего!
- Градом немыслимым нас чуть не зашибло, пока вас дожидались, - подал голос Азариил строго. – Не к добру сей знак, Антихрист треклятый, окститесь да не лезьте куда не следует!
- Опять двадцать пять! – Теофил покачал головой. – Сам ты Антихрист!
- Какой ещё Антихрист? – не поняла Саша, нахмурилась.
- Да чушь мелет, не слушай.
- Человек, против Господа пошедший да силами дьявольскими смущённый, Бога замысливший умертвить да вместо него править с престола его – вот Антихрист! А посему близится Конец всего сущего, помяните моё слово! – Азариил гневно встряхнул крыльями, сердито глядя на Теофила с Сашей, и видно было, сколь великое раздражение вызывает в его сердце насмешливый лик неверующего козлоногого мужчины, ибо почто же так несерьёзен он да беспечен, почто напрочь слушать не хочет слов херувима искренних? – Страшный час, страшный суд! Град недавний – то вам шутка? Начало конца! Не гневите Господа, инкуб, ибо грядёт за гневом возмездие, описанное в святых трактатах!
- Да захлопнись ты, гнида!! – рявкнул вдруг Теофил столь резко, что Саша аж вздрогнула от неожиданности. Козлоногий поднялся с земли тяжко, поднял Сашу за плечо следом, на ноги поставив, отряхнулся от пыли да сора, надел плащ, врученный ему Бафой, да взглянул на малость оробевшего, однако не шибко оказавшего робость сию Азариила.
- Вот вы у меня все уже где сидите! - Теофил провёл ребром ладони себе по горлу с раздражением явственным. – Сначала святоши, ныне – пернатые, лезете невесть откуда да конца-края вам нет, обрыдло! Осточертело! Мне, твою мать, Бог лишь нужон, с ним я дела порешать жажду, не с вами! О, как же задрало меня это всё!! – козлоногий запустил пальцы в волосы растрёпанные да голову запрокинул в отчаянии усталом. – Мечусь аки собака брехливая по миру наземному, точно так же лай громок да никому не впёрся! Ежели эта сволочь с Небес своих не спустится, тогда пусть горит пламенем адовым мир этот поганый, чтоб уж и спускаться было некуда!!
…После слов сих отчаянных устремился Теофил вглубь города, увлекая за собой и всех остальных товарищей, инкубы там встретили его по его же зову толпами громкими, получили они приказ тут же, приказ жечь всё, что только на пути попадётся, бросились исполнять повеление с факелами пылающими в руках, тотчас и воины ангельские нарисовались поблизости, кинулись они к Теофилу, в который раз желая сдержать напор его да разрушения, им порождаемые, а Теофил яростный, в отчаянии страшном до бешенства доведённый, явил всполохами пламенными огнемёта два тяжёлых, сжал рукоятки их до треска металла, держа огнемёты на весу да без труда всякого, и на площади некоей зарево огненное вспыхнуло тут же, клубы огня неистового вырвались безжалостно из дул огнемётов в руках козлоногого навстречу ангелам упорным, окутали собою да поглотили, пока Теофил обращался по кругу, за собою пламень ведя по ангельским воинам, да скалился от гнева лютого, от страшной злобы, окутавшей измученное сердце. Это всё походило на некое неистовое безумие, на безумие сердца, доведённого до предела, ранее себя хоть как-то сдерживавшего, а нынче сорвавшегося с цепи подобно бешеному псу – впрочем, то и было сейчас, то сейчас и происходило с Теофилом яростным, собственное бессилие в бесконечных попытках добраться до Бога на протяжении довольно длительного времени измотало нервы да в итоге и вовсе доконало его, ибо куда ни сунься, что ни испробуй – ничто не действовало, ничто Господа с Небес сойти не заставило, и выводило это Теофила из себя, бесило да злило страшно, и ныне, когда, казалось, до Небес рукой было подать, даже тогда не дали ему исполнить желаемое, пресекли, прервали, наземь спустили, под грудою обломков погребли, дескать, даже не мечтай, на земле твоё место, бескрылый богомерзкий демон, там и будь, а в небеса и соваться не смей, ибо рождённый по земле пресмыкаться под Небом на земле и останется, а Небо – то для тех, у кого за спиною крылья, для них лишь, не осквернённых грязью да пылью мира наземного, не для тебя!
- Будь проклят мир этот поганый!! – в гневе да безумии яростном кричал Теофил, пламенем неистовым улицы да дома городские поливая да вперёд куда-то шагая тяжко. – Пусть он горит также, как и я!! Как и я!! – и не было жаль нынче козлоногому людей перепуганных да вопящих от страха при виде внезапно да беспричинно воспламеняющегося города, бежали люди в страхе, автомобили пылающие друг с другом сталкивались, полыхали дома да деревья, но ничего из этого не было жаль обезумевшему Теофилу, ибо боль да злоба лютая всё перед глазами затмили, одни они лишь существовали теперь, одни лишь важны были да значимы.
- Стой! – Саша догнала Теофила, за нею и остальные товарищи подоспели, встали они позади молча, наблюдая за происходящим растерянно малость да как-то неловко. Теофил обернулся на взволнованную Сашу, повернулся, усмирив пламень огнемётов – огонь теперь вился из дул кверху да стократ сдержаннее – раскинул руки да рявкнул в гневе отчаянном:
- Погляди на нас, Сашок! На себя, на меня, на всех - погляди! Мы потеряны, растеряны, беспризорны, и всё, что у нас действительно есть, это мы сами. А впрочем, это уже великое богатство! – козлоногий засмеялся горько да громко, покачал головой отрицательно. – Да только надоедают богатства имеющиеся, приедаются, ведаешь ли! Свободный мир, великий мир - то тюрьма треклятая, и все мы тут по рукам да ногам скованы! Я не хочу над собою господ! Не хочу никаких законов! Вольный мир, казалось бы, а однако ж сидит над нами гнида небесная, для всех он Царь, ибо всех и создал! Но не любо мне, не любо!! Я жить хочу!! – Теофил потряс огнемётами в руках с отчаянием лютым во взгляде. – Жить хочу без господ и их заветов, моё житие - лишь моё, и не позволю я моим житием распоряжаться кому-то стороннему да левому! Свобода? Да полно! Чушь! – козлоногий обвёл руками город, огнём полыхающий. – Мы заперты в мире наземном, и чтоб со скуки не сдохнуть, какие только занятия для себя не выдумываем! А на нас глядят с Небесных высот как за зверухами подопытными! Глядят и ставки свершают, кто ж из нас тут первым копыта откинет от жития такого! Я хочу выбраться из этого дерьма!! – Теофил отвернулся, отбросил от себя огнемёты, тут же исчезнувшие в огненных всполохах, взглянул на бегущих прочь от пожара женщин, прижимающих к себе детей своих малых, прохрипел горько: - Мама…Почто убила ты меня… Почто ты так на меня глядела… Да ежели б повинен я был в том, в чём взор твой меня обвинял… За что, за что, мама?! – Теофил схватился руками за голову, согнулся весь, криком изойдясь хриплым да страшным, и отчего-то, по причине непонятной некоей, боль несносная разлилась в грудной клетке при воспоминании о взгляде родной матери, не о ласковом, полном любви да заботы взгляде, а лишь о взоре, исполненном досады лютой да неприязни, только этим взором и глядела на маленького Теофила его мать, не было у глаз её никогда взгляда иного, но почему нынче так больно это вспоминать? Почему нынче так больно глядеть на матерей иных Теофилу обезумевшему, рождённому в мир этот не любовью чистой да настоящей, а лишь похотью плотской в соитии мимолётном Дьявола с женщиной человеческой?
- Я всё потерял… - прохрипел Теофил, и слёзы горькие по щекам его вдруг покатились. – И ту, которую любил да и люблю до сих пор… Нет её… Есть только он… О, зачем, зачем он глядел на меня тем взглядом?.. Я не могу забыть этот взгляд… Не тот взгляд, в котором постоянно безумие горело, нет, тот взгляд, которым он смотрел на меня однажды, взгляд без сумасшествия, чистый да искренний... И этого взгляда я боюсь больше стократ, ибо ежели есть он, взгляд этот, значит, за взглядом этим сидит настоящая любовь… Любовь!! Что за мерзкая, страшная придумка небесной гниды?! О, как же я виноват пред другом моим сердешным! Мой взгляд!.. Я повинен во взгляде том!.. Иного подчас и взглядом обидеть возможно, и слов потом не хватит, дабы извиниться суметь и впрямь… Срастаются ли души опосля разломов… Смотря какой разлом, сволочь… Бывает, так сломается, что срастается криво-косо… И лучше б не срасталась..
- Тео… - Саша стояла перед страдающим товарищем своим, напрочь не представляя да не зная, как себя вести да что делать, чтобы пресечь это безумие да хоть как-то попытаться помочь. Теофил повернулся к ней снова, выпрямился, отёр слезы с глаз рукавом плаща небрежно, глядя на раздосадованную девушку взглядом отчаянным да дыша тяжело от лютой боли в груди, прошептал:
- Я не согласен… Я ни с чем не согласен… Но что мне делать?.. Что мне делать?..
- Я… - Саша горько опустила голову. – Я не знаю.
- Вот и я не ведаю… - Теофил покачал головой печально. – Я со всех сторон в опале, куда ни глянь, я не спал нормально уже с месяц-другой, каждая ночь моя – то пытка невыносимая, и мне всё хуже, а день каждый – другая пытка, ибо нет мне покоя, и никогда не будет, покуда недосягаемым остаётся Бог этот треклятый… Я спасти тебя хотел, Сашок…
- Спасти? – Саша взглянула на козлоногого поражённо.
- Ты гибнешь, комарик… По глазам вижу, гибнешь…
- Я то же самое в твоих глазах вижу! – воскликнула Саша в сердцах да с негодованием лютым. – Дурак! И впрямь дурак! Это я тебя спасу! И мы вместе набьём Богу морду!
Засмеялся Теофил горько, нездорово как-то, запрокинул голову да и рявкнул вдруг в небо яростно, сжав кулаки да руками взмахнув:
- Мыслишь, будто самый ты тут великий?! Всесильный да всемогущий?! А толку?! А толку, ежели все здесь тебя ненавидят?! Чё тебе надо?! Чего ты добился?! Никому ты здесь не нужен!! И никто тебя... не любит!!
Гром внезапный да оглушительный разбередил небосвод, помрачневший разом, и обрушился вдруг на Теофила яростного ливень самый настоящий, стремительный, прямой да неожиданный. Опустил Теофил голову удивлённо, дыша тяжело по причине крика да гнева недавнего, остыл пыл его малость от воды хладной, воззрился он растерянно на Сашу, и в миг промокли они оба, стоя напротив друг друга да глядя друг другу в глаза в растерянности. Залил ливень город, огнём неистовым полыхающий, загасил собою пламень весь, потушил да унял; Вельзевул чинно раскрыл над собою зонт свой поломанный, и тут же под зонт к нему сунулись Муха и Азариил, обеспокоившийся о том, что крыла его обширные, увы, под зонтиком никак не спрятать; Анжелика и не подумала лезть под зонт вместе с ними, осталась стоять нагая да мокрая, Бафа же крыльями перепончатыми прикрылся, спрятав под ними огонёк над своей головою.
- Это… - сказал Теофил рассеянно, по-прежнему дыша тяжело да сбивчиво. – Чего это…значит?..
- Мне кажется… - произнесла Саша, вся мокрая да вмиг озябшая. – По ходу… ты доорался.
Ливень кончился так же внезапно, как и начался, оборвался резко да сразу, небосвод прояснился малость, однако остался всё таким же серым.
- Всё… - прошептал вдруг Азариил обречённо, глядя куда-то за Теофила из-под зонта надменного Вельзевула. – Началось.
Теофил обернулся непонимающе, возжелав узреть то, на что так таращится сейчас херувим, повернулся он да и обмер тут же, обомлел напрочь: недалеко от них, но и пока что не близко, спускался с неба смерч размеров громадных, крутился он да вращался вокруг оси собственной, страшный, безжалостный да тёмный, коснулся смерч земли под визги да крики людей перепуганных, закрутил воздух, полегли деревья да задрожали автомобили, вот-вот грозясь взлететь да исчезнуть в адской небесной воронке.
- Это чего такое?.. – обречённо выдавил Теофил, во все глаза глядя на сие страшное зрелище.
- Это начало Конца, - ответил Азариил, таращась на смерч вместе со всеми. – Права дочерь Евы. Вы доорались. До Господа.
- Бежим! – воскликнула Саша, дёрнула козлоногого за рукав плаща. Теофил очнулся от оцепенения странного, нахмурился решительно, повернулся ко всем да и рявкнул:
- В машину, быстро!
А невдалеке уже и впрямь ждал их красный джип «Ренегад», бросились все тут же к нему, в кузов набились, Саша снова села справа от Теофила в кабине водительской, на руки подхватив обеспокоенно мекающего Бафу, провернул Теофил ключ зажигания, педаль вдавил в пол да руль крутанул затем, и взревел джип мощный, сорвался с места да и понёсся прочь от неистового страшного смерча, сметающего всё на своём пути.
Мощный ураганный ветер воцарился в городе погорелом, трепал деревья нещадно, вырывал в итоге с корнем, обрывал провода да дребезжал стёклами окон многоэтажек каменных, а красный джип уверенно петлял меж горожанами, в панике хаотично снующими по улицам, уворачивался от летающего в воздухе сора да древесных веток и нёсся куда-то вперёд – Теофил покамест и сам не знал, куда надобно путь держать нынче, соображал он старательно, нахмурившись да следя за дорогой сосредоточенно, да в зеркало заднего вида поглядывал ежеминутно на смерч лютый позади.
- Я молю, да развяжите ж руки мне, в конце концов! – воскликнул Азариил, в панике вжавшись в перегородку напротив спинок сидений. – Не претендую я боле на жизнь господина инкуба, поздно уж претендовать!
Вельзевул, сидящий рядом на борте кузова да держащийся за перегородку, сдёрнул с рук да с крыл херувима путы, выбросил вон, и Азариил тут же схватился за перегородку обеими руками, вцепился да прижался к ней с облегчением великим.
- Скормить бы тебя этой шумливой воронке, - Муха, притулившийся справа от херувима, поглядел на него с недобрым ехидством да провёл большим пальцем себе по горлу кровожадно. Покамест добирались они недавно до Теофила с Сашей, Вельзевул да Азариил беседовать о том да о сём не прекращали вовсе, и Муха, «третьим лишним» ощущая себя подле них двоих в беседе этой заумной, откровенно невзлюбил говорливого строгого херувима, за то невзлюбил, что всё внимание Повелителя мух на себя он обратил, а ведь дорого было Мухе внимание доктора, своим он это внимание считал, а тут вдруг, в одночасье, перестало это внимание быть его собственностью да к какому-то дурацкому ангелу вдруг перекочевало, и почему, почему? Оттого лишь, что знает этот ангел поболе Мухи? Оттого лишь, что беседу «светскую» вести умеет так, как любо надменному аристократичному Вельзевулу? О, да, верно, оттого…
- Придержите угрозы свои, любезный, - сердито буркнул Азариил в ответ. – Все мы нынче гневом Божьим съеденными способны оказаться.
Вельзевул же ухмыльнулся с ласковостью некоей, поглядев на недовольного Муху, ничего не сказал, обратил взор свой пронзительно-жёлтый вперёд на дорогу. Анжелика сжалась в самом конце кузова, держась за подол белого пальто Азариила, да сидела так молча, прижимая к себе крылья боязливо.
- Вы довольны, господин богомерзкий демон? – обратился Азариил к мрачному Теофилу, взглянув на него с укором из-под балки перегородки металлической. – Этого добивались вы своим непомерным богохульством?
- Я вот размышляю, - ответил Теофил на это задумчиво. – Ежели в воронку эту сигануть – вращением своим она до Небес донесёт?
- Твою мать, не надо! – Саша двинула ему кулаком в плечо сердито да малость испуганно. – Тебе себя совсем не жаль, что ли?
- А чего мне себя жалеть, - козлоногий пожал плечами спокойно. – Ежели что – невелика потеря.
- Врезать бы тебе по башке рогатой, чтоб мозги вправились уже! – Саша покачала головой с раздражением. – У тебя есть те, кому ты дорог. О нас хоть подумай.
- Нешто только что молвила ты, будто дорог я тебе?
- Ой, отвали! – девушка с раздражением отвернулась.
Теофил усмехнулся, взглянув на неё мельком, ничего на это не сказал боле, обратился к Азариилу сердитому:
- Слуш, Белоснежка, чего происходит-то? Ты, никак, сведущ.
- Белоснежка?! – херувим опешил, вытаращился на козлоногого, затем оскорбился. – Я бы попросил вас более уважительно обращаться к тому, кто обладает вторым по значимости ангельским чином!
- Ну, второй – не первый, - хмыкнул Теофил равнодушно. – Не впёрлась мне твоя вежливость, сердешный, мы подохнем сейчас, а ты мне тут про манеры талдычишь.
- Действом своим вы, Антихрист богопротивный, добились-таки своего! Апокалипсис начался!
- Ась?
- Конец Света!
- Эвона как! – удивился Теофил, крутанув руль да уводя джип в сторону от летящей прямиком на него обширной древесной ветки. – А не брешешь?
- А что, вам какие-то ещё доказательства нужны? – Азариил скептично кивнул на страшный смерч позади.
- Ну, положим, разнообразная пакость в мире земном приключается и безо всяких Концов Света. Откуда взял-то ты это? Почто мыслишь, будто и впрямь Конец Света за нами воронку крутит нынче?
- У нас тут не бывает смерчей, - подала голос Саша растерянно. – Вообще их тут быть не должно.
- Я обладаю достаточным уровнем разумения, чтобы зрить в суть вещей разнообразную, - ответил Азариил туманно да сердито. – Никто из наших не разумеет, что происходит нынче, а вот я всё сразу понял да всё узрел!
- А всадники как же?
- А что всадники?
- Ну первым делом они должны заявиться.
- Так они издревле уж по миру наземному ходят! Раздор, Глад да бедствия иные, за ними – Смерть, бродят себе со времён начала человеческого наземного жития да по сей день неустанно.
- А четвёртый? Четыре рожи я наблюдал в книжках.
- Всадник на белом коне – Благое начало, он, увы, давно уж канул в небытие.
- Ладно… Хошь сказать, что там, на Небесах, уже мутят то, что в книжке вашей святой сказано?
- О, так вы читали святое писание?
- Интерес шибкий пропёр, чего там понаписано.
- И что вы скажете?
- А тебе не всё ли равно? Я ж демон богомерзкий.
- Но всё же?
- Ежели скажу, чего потом со страницами прочитанными соделал – тебя удар хватит.
- О, дьяволово отродье, воздастся вам, помяните моё слово…
- Ни хрена не понять, что в этой вашей макулатуре понаписано. С какого перепугу Конец Света да что это за зрелища немыслимые, описанные этим писакой ополоумевшим… Да главное – я-то тут причём? Обо мне в писанине этой ни слова не сказано, а ты талдычишь мне нынче, дескать, якобы по моему волеизъявлению крутится эта воронка.
- А что тут думать! Вы же явственно устремились к гибели мира наземного, гневя Господа!
Теофил поджал губы да нахмурился, обдумывая услышанное, помолчал с минуту, а затем вдруг сказал:
- Я не хочу, чтобы настал всамделишный Конец Света.
- Не хотите?! – воскликнул Азариил да случайно головой о железную перегородку ударился от столь неожиданной новости, нагнулся он пониже, стиснув руками перегородку, ближе к Теофилу подался с удивлением. – А не его ль добивались вы всеми своими деяниями?!
- Не его, - буркнул козлоногий мрачно.
Помолчал херувим малость, затем сказал:
- Я тоже не хочу.
- Ты ж пернатый! Тебе предписано да положено хотеть, ибо на то воля божья, к чёртовой матери.
- Может, и положено, - Азариил опустил взгляд печально. – Однако… Не хочу я, чтоб мир этот погиб. Хоть и грязен он… Однако же так интересен да красив. Меня Сын Божий мороженым угощал.
- Я видал мороженое, которое выглядит как такая же плюха, что у тебя на башке.
- Это волосы, а не «плюха».
- Шибко престранный причесон, ну да коли любо!
- Чем же он престранный-то?
- Да говорю ж, тем, что от него кусок отожрать хочется, аки от зефирины.
Саша прыснула со смеху в кулак сдержанно, Вельзевул улыбнулся слегка, однако тут же серьёзным сделался, будто и не насмешил его сей разговор вовсе, продолжил смотреть на дорогу, а затем отвернулся да наблюдать принялся, как шарится Муха в перьях херувимовских крыл, увлечённо разглядывая их мягкую шелковистость.
- Что ж… Впрочем, не только ради одного лишь мороженого жить стоит на свете этом, - сменил тему раздосадованный Азариил. Саша встрепенулась, будто вспомнила нечто, потрясла Теофила за руку:
- Ты обещал, помнишь? Показать, ради чего стоит жить! Тогда, в квартире говорил ты.
- О, и впрямь! – козлоногий удивлённо поднял брови. – Запамятовал! Что ж, держитесь, надо бы ускориться малость, - и с этими словами дёрнул он за рычаг переключения передач, вдавил педаль газа в пол, да и понёсся джип красный с удвоенной, а то и утроенной скоростью, столь быстро, что размытыми цветовыми пятнами полетели мимо окружающие пейзажи. Спустя время некое оторвалась компания сия от смертоносного смерча, утих ветер ураганный, спустя несколько километров и солнце показалось из-за туч, а джип красный нёсся уже по загородной трассе, мимо полей да лесов. Зарулил Теофил вскоре в рощицу некую, припарковал там джип, скомандовал всем вылезти да следовать к деревьям вблизи. Направилась вся эта компания за Теофилом с несколько непонимающим видом, а козлоногий вывел их на берег некий, встал там, обернулся на них да рукой им махнул. Поравнялись товарищи с ним, остановились рядом вереницей, по брегу этому шеренгой этакой выстроились да узрели озерцо небольшое - обширное, однако же не шибко, а в меру, плескалось оно о берег песчаный внизу, возвышающийся постепенно холмом к месту, где нынче стояла компания.
- И что же ты сказать этим хочешь? – спросил надменный Вельзевул, опираясь о зонт поломанный. – Да будто никто из нас озёр до момента сего не видел?
- Чш, - шикнул на него Теофил да поднял назидательно указательный палец. – Стойте да вникайте.
Тихо-тихо было в месте этом лесном, сосновая рощица благоухала ароматом смолы да хвои, повсюду листва шуршала под ветерком тёплым да лёгким, щебетали птицы то тут, то там в древесных кронах, тишь да благодать царила над озерцом, окружённым насыщенно-зелёным лесным массивом, да в небе ясном, голубоватом да облаками белоснежными подёрнутом, солнце светило тёплое, и была сия обстановка, сия картина, столь чудесна, столь гармонична да совершенна, что у каждого из присутствующих, даже у Вельзевула надменного, защемило вдруг в груди с тоскою некоей, болезненно да ощутимо сжалась там мышца сердечная при виде этой великой природной красоты; Саша аж дыхание затаила, глядя на эту мирную да приятную сердцу картину, подумала вдруг, что никогда она в своей жизни не бывала и на природе-то вовсе вот так, по городам лишь таскалась, а что в городах? Суета, пыль, душно да тесно в городах этих, нечем там любоваться, не на что глядеть – а тут, тут!..
- Господа, - возвестил Теофил тихо, что было отнюдь не характерно для его обыкновенно громкого да резкого голоса. – Полюбуемся свободной красотой первозданной природы, покуда её не поубивали окончательно бетонными человечьими муравейниками. Не правда ли… - он покосился на Сашу, едва дышащую от потрясения. - …хочется при виде сей прелести помереть да воскреснуть одномоментно? Ангелы, демоны, люди… - Теофил вновь устремил взгляд на поблёскивающее в лучах тёплого солнца озерцо, покачал головой. – К чёртовой матери, да все мы по одному миру бродим, все под одним небом шляемся, нет в нас никакой разницы, и пустое это – распри межрасовые да межвидовые. Всем нам больно, когда причиняют нам боль, и все мы радость да печаль испытываем схоже. У всех ведь у нас тут нынче мышца сердечная от созерцания сей красоты ноет, не так ли?
Азариил, Вельзевул, Муха, Анжелика да Саша кивнули в ответ все как один, поглядели затем друг на друга растерянно. Теофил же поднял голову да посмотрел на ясное солнечное небо.
- Ради такого неба, пожалуй, и стоит жить, - произнёс он спокойно, засунув руки в карманы шорт. - Помереть-то ради него тоже не жалко, но всяко лучше ради него жить, жить ради возможности наслаждаться каждодневно красотою природных просторов, ибо все мы с нею едины, и уж коли щемит так сердце страшно при виде неё, так, знать, неспроста.
- Простите, что казнить вас хотел, – подал голос малость расчувствовавшийся от красоты сей Азариил, поглядев на Теофила. – Я не со зла. Хотелось мне лишь то, что творите вы, прекратить. Ибо не хочу я, чтоб и вот эта красота… - он обвёл рукою озерцо сверкучее голубоватое. - …погибла.
- Прощаю. А ты чего молчишь, сердешный? – козлоногий взглянул на надменного Вельзевула. Тот отвернулся от красот природы с досадой, ибо сердце, величием этим растревоженное, болело да горело нещадно, и не нравилось Повелителю мух это чувство, поглядел он на Муху вдруг, который встал от него сбоку да смотрел на него с любопытством в глазах округлых, и ёкнуло сердце в груди Вельзевула сдержанного как-то странно, когда в очах любопытного демона узрел доктор пронзительные блики дневного яркого солнца.
- Треклятая природа, - ответил Вельзевул, отведя взгляд от Мухи да посмотрев на Теофила внимательного. – Вот уж точно божье творение, убить меня хочет.
Теофил усмехнулся весело, поглядел на Повелителя мух да на Муху затем, покачал головой с ухмылкой да ничего не сказал. Анжелика же уже спускалась вниз по берегу, к озеру спокойному, сверкая нагими упругими бёдрами да раскинув на пару с крылами ручки изящные.
- Экая забава, - Теофил проследил за ней взглядом тёплым, и Саша, встав рядом с козлоногим, вместе с ним устремила взгляд смущённый на прелестную крылатую деву – Анжелика окунулась в прохладную воду, вынырнула, красиво да грациозно взметнув волосы белые ввысь да брызгами с крыл окропив водную гладь, встала так, изящная да гладкая, взглянула на Теофила с Сашей и задорно помахала им рукой. Теофил усмехнулся, кивнул ей, затем поглядел на Сашу. Мрачная девушка неловко приподняла руку ангелице в ответ, затем опустила взгляд стыдливо на секунду, а после снова наблюдать стала, как резвится в воде прелестная обнажённая женская красота.
- Великое зрелище, не так ли? – произнёс Теофил, внимательно глядя на Сашу. Та вздрогнула малость, посмотрела на него, козлоногий же кивнул в сторону купающейся Анжелики. – Экая краса посередь красы иной. Н-да, девчонки… Вы ж и сами-то не ведаете, сколь красивы вы да чудесны. Глянь, как сияют да блестят в лучах солнца капельки на теле её гладком, как шейки изгиб тонкий звенит будто струна натянутая, улыбается, егоза, а очи-то, очи! Что за очи! Вселенная будто!
Саша хмыкнула, слушая речь Теофила да наблюдая за грациозной Анжеликой, затем спросила:
- А тебе только женщины нравятся?
Козлоногий покраснел малость отчего-то, замялся, затем ответил:
- Мне…все по нраву.
- Круто. Значит, и с мужиками обнимался?
Теофил отвернулся, напрочь смущённый да раздосадованный, ответил сбивчиво:
- Да бывало всякое…
- Чего смущаешься?
- Да это… Да ты послухай, чего сказать-то хочу, - козлоногий справился со смущением, кивнул на Анжелику. - Красива ж?
- Красива.
- Ради такого, пожалуй, тоже жить стоит, не правда ли?
Саша посмотрела на Теофила малость непонимающе, а тот пояснил, положив руку на плечо её тоненькое:
- Ведаешь ли, принцесса, на свете горестей много, однако много и радостей. И одно без другого…так ведь не бывает. Житие земное да иное, как и душа живая разумная, добро да зло в себе несёт, ибо житие это такими душами и строится. Но ежели обращать внимание на небосвод тогда только, когда он пасмурен да сер – тогда не узнаешь ты, что он бывает светел да чист. Без горя не бывает радости, без услады не бывает мук. Да и к тому же… посредством мук сердечных сердце же зрячим становится наиболее. Так оно устроено в жизни – тот, кто не знал забот да боли, ничего, ровным счётом, не ведает, а то сердце, что боль да страдания чрез себя пропустило, зрит в глубины вселенские да видит то, что нетронутому сердцу узреть не дано и вовсе. Разумеешь, Сашок, всякое в мире этом для чего-то нужно, коли есть да коли случается. Даже самое страшное. Посему унывать от трудностей да неприятностей никогда не смей. Трудности преодолеваются и лишь закаляют твой дух, неприятности несут в себе урок да делают тебя сильнее. Не нужно сетовать, и плакаться смысла нет. Можно поплакать, ежели прям совсем невмоготу, но увлекаться этим всё равно не стоит. Ты сильна, ежели сама так о себе думаешь. Мысли… О, образом каким-то неведомым они жизнь нашу строят, из головы да наружу выбираясь, как ты будешь думать, так оно и будет, и уж ежели будешь думать ты, что жизнь это дерьмо несносное – таковою она и будет. Запомни это навсегда. А уж коли рожен ты в мир этот – знать, нужен таким, каким рожен, да, знать, и житие твоё неспроста, а посему кончать с собою – слабость малодушная да последнее паскудство со стороны духа, силы в себе не нашедшего противостоять невзгодам.
Саша, малость приоткрыв рот, слушала Теофила внимательно да серьёзно, а затем, обдумав услышанное, спросила:
- Значит, по-твоему, нужно всегда всё преодолеть?
- А как иначе? Об ином и разговора нет! Коли выпало на твою долю что-то, так будь добр выдюжить, ибо грош тебе цена, коли не выдюжил. Житие наземное – оно и ад, и рай одномоментно, близимся да отдаляемся мы от рая лишь собственными поступками, с адом такая же штука. Житие – то не конфортный…как это у вас говорится? Не конфортный курорт. Для жития тоже умение надобно. А покой – да в могиле он хладной только. Но и там черви жрут.
Саша помолчала с минуту задумчиво, покачала головой:
- И ты говоришь, что голова у тебя дурная?
Теофил поднял брови да раскинул руками растерянно:
- Да пёс меня знает! Говорю то, чего надумал за житие своё долгое, да и всё.
- А сколько тебе лет?
- Ну где-то около века. Не веду годам счёта.
Саша опустила взгляд, затем оба они с минуту молча любовались на то, как резвится в воде нагая Анжелика, а после Теофил тронул легонько девушку за плечо призывно, да вместе они направились неспеша в сторону рощицы сосновой позади, шли так молча какое-то время, похрустывая под ногами сухими веточками, кои повсюду разбросаны были вкруг стволов древесных, затем остановились неподалёку да посреди сосен частых внушительных; невообразимая тишина царила в месте этом светлом да зелёном, ни единого постороннего шума городской суетливой жизни, только лишь местные шорохи да шелесты, слыхать было даже, как поскрипывают стволы сосновые, будто житием живут собственным неизвестным, как шуршит листва в высотах непомерных, как птицы, далёкие да ближние, трели да посвисты выдают попеременно да вместе, слышны были и некие иные звуки природы живой, неуловимые, даже, пожалуй, и словам-то неподдающиеся по причине того, что и не узнать-то наверняка, что за звук да откуда, что его собою рождает; остановилась Саша подле Теофила, глядя вокруг на житие природы свободной, и защемило сердце в груди её нещадно, да и сама не знала девушка печальная, отчего оно защемило так пронзительно – оттого ли, что созерцает нынче истинную красоту, нетронутую человеческим помыслом и посему оставшуюся первозданной, неиспорченной да великой? Оттого ли, что тоска неизменно закрадывается в душу человеческую, когда зрит он на нечто неподдельно свободное, помня притом, что сам он чему только не подневолен на свете этом и потому несвободен? Оттого ли, что тайно не хочется и вовсе возвращаться в город после сего великолепия по той причине, что дух живой извечно стремится к такому же живому, к благотворному, дружественному да доброму, чем бы оно ни было, а природа – пример тому самый верный, ибо от Бога она, неподдельно красива да исполнена любви творца в каждой черте своей, ибо что это за творение такое было бы, ежели б без любви оно созидалось? Творение, без любви сотворённое, есть неказистое, дурное да больное создание, чем да кем бы оно ни было притом – без любви созданное, любви не ведает, несчастно само иль же несчастье сеет вкруг себя, мучает всех вокруг да и само мучается, ибо нежеланное оно, ибо не дорожат им, не ценят, не нуждаются в нём. Вот и стремится дух живой, льнёт к любви всяческой, любимым да уместным быть желая, ибо то потребность обыкновенная да нормальная – хотеть любимым быть, хоть для кого-то одного-единственного, хоть для себя самого и вовсе, а природа живая каждого принимает будто друга али сына, словно и вовсе не страшась за сохранность собственную, для всех открыта она и каждый к ней вернуться может, когда пожелает, не отринет природа да примет любого, кто жить бок о бок с нею захочет мирно да едино, потому и спокойно так посередь просторов природных душе живой, ибо душа живая каждая той же дланью соделана, что и природа земная, а значит, едина с природою каждая душа живая, одно они целое, ибо и та, и другая – мир единый, и та и другая от одного родителя, от одного помысла.
- Глянь вокруг, - подал голос Теофил, стоящий подле Саши засунув руки в карманы шорт да разглядывая рощицу с едва уловимою тоскою в глазах. Саша посмотрела на него мельком, нахмурилась малость, перевела взгляд на древесные стволы.
- Ради этого, скажешь, тоже жить недостаточно? – продолжил Теофил задумчиво. – А сколь и вовсе неизведанного в мире этом! Познавай - не хочу! И жизни одной не хватит, чтоб таинства бытия всеобщего уразуметь да познать. А человек, воно чего, заперся в житие городском, погряз в его заботах да тягостях - а что эти тягости? Тьфу! Чепуха, человеком выдуманная... Не тем человек озабочен, не об том его мысли. Я вон, до пор недавних и вовсе мыслил, будто облака - то нечто вате подобное, а они - пар! Чудеса! Вот и люд мыслит, будто всё, что зенками своими наблюдает он пред собою, очевидно да давно уж изучено. А оно, Сашок...не то, чем кажется. Подчас не видят глаза истины, пред иным истина себя оказывает - пред познанием упорным да пред усилиями мыслительными. А им, людям, оно и не надо... Они ж себе заботы выдумали, всё, то бишь, иных забот им более не требуется, и вместо того, чтоб над тем размышлять, отчего растёт тот или иной кустик да с каким помыслом притом, с каким резоном ветры дуют да что за невиданная сила сферы планетарные в небесах на весу держит, вместо того чтобы то выяснять, откуда душа живая берётся да куда ей и вовсе идти по жизни надобно, зачем она живая да зачем всё вокруг и вовсе есть - вместо познания самих себя да того, что вокруг, невесть о чём и вовсе люд человечий думает, озабоченный...как это зовётся? Карьерой? Да, карьерой, богатствами всяческими, кои сам же он нарёк да определил богатствами, тогда как что они и вовсе значат перед ликом бытия вселенского? Пустое это, чушью озабочен человек, неважною и вовсе... Единицы лишь идут по пути иному, а в общем да целом - как-то так... Н-да, мир испоганен… Племя людское постаралось изрядно. Сколь многочисленны были массивы природные, сколь были они велики некогда, а нынче что? Куда ни сунься – везде города людские. Давненько рожен я, наблюдал мир иным малость. И тот мир мне по нраву был более. Человеком быть не плохо… - козлоногий посмотрел на внимательно слушающую его речь Сашу, девушка глядела на товарища своего, нахмурив брови, явственно заинтересованная в разговоре. – Да только подневолен он, - продолжил Теофил, вздохнув. – Множество над ним господ насело, туда не пойди, то не скажи, куда ни глянь – ничего нельзя, да власти человечьи аки вампиры настоящие тянут жизнь из люда обыкновенного нещадно. Им что, да будто всерьёз дело есть до обыкновенного люда? Ежели твердят так – то ложь да кривда, знамо, о себе лишь чаяния их, о себе лишь помыслы. Оттого нет в житие человечьем мира, оттого каждый каждого чурается да страшится. Им бы разумения малость поднабраться, всему люду земному, а тут – будто звери. Да ну их…
Птичка некая да внезапная подлетела вдруг бесстрашно к рассуждающему Теофилу да и села на плечо ему, спорхнув откуда-то с ветвей сосновых, козлоногий осёкся, покосился на нежданное явление это, Саша удивлённо подняла брови да дыхание затаила малость, замерла, дабы не спугнуть смелую пернатую гостью.
- Эвона как, - тихо проговорил Теофил, косясь на птичку.
- Воробей…Чего это он?
- Да вестимо… Животина к животине льнёт, - козлоногий ухмыльнулся, переманил воробья на руку себе, взял затем в руки аккуратно, показал Саше. Птица преспокойно угнездилась в его ладонях, пригрелась так, подняла головку подвижную да воззрилась на девушку яркими любопытными глазками. – Чует душу родственную, - добавил Теофил, с ухмылкой наблюдая, как Саша с интересом разглядывает делового воробья в его руках. - Звериную, то бишь. Человека чураются.
- Человека даже человек чурается… - буркнула Саша, посмотрела на козлоногого мрачно, тот поджал губы будто виновато, затем усадил птицу обратно на плечо себе, и та, на удивление, там и осталась.
- Это да… Довелось мне однажды побывать в…этом…От память дырявая, как бишь там оно зовётся… - Теофил почесал затылок с досадой. – В столице располагается, штука такая подземная с поездами.
- В Москве? Ты имеешь в виду метро?
- Во, да! О, еле живым оттуда выбрался.
Саша хихикнула невольно, представив, как Теофил в панике носится по метро аки в лабиринте, выход отыскать не в силах.
- Мотался из конца да в конец, чёрт его разберёт и вовсе, куда соваться да где там что… А толпы-то, толпы! Страх да и только! И все с рожами хмурыми, все прут неглядя вперёд, того и смотри раздавят, только и успевай за ними! Вот где Ад-то всамделишный, ей-богу… Да и в целом, страшный город. Более туда никогда не сунусь. Гораздо приятнее вот так, в просторах лесных, духу спокойнее. А в городах толчея да суета, ну и заварило же племя человечье кашу… Как им самим-то не тошно?
- Да знаешь… - Саша вздохнула, огляделась с тоскою. – И самим тошно.
- Далече человек от природы, а чем ты далее от неё, тем духу твоему беспокойней, - Теофил неспеша направился куда-то прочь, Саша немедленно устремилась за ним. - Понакрутили технологий… Э-эх, не по тому пути люд тащится, не по тому… Занятны все эти приблуды учёные, да только не доведут до добра, помяни моё слово. Человеку бы разумение собственное развивать, а он машины развивает заместо. Мир бы познавать ему да постигать умения всяческие, кои науками магией зовутся, близиться к миру высшему да духовному, а он вместо того железки мастерит, житие облегчающие да развлекающие, и железки эти его к земле тянут, тяжёлые они, вот и держат весом своим внизу, к высотам дух не пускают. Вместо собственного разума люд разум сторонний, машинный, развивает. Дурное то, ну да пусть живут как знают…
Вышли они в низинку невеликую, пошли далее мимо, да и заприметила Саша внезапно нечто странное краем глаза, замерла на месте, повернула голову - а подле древа некоего, у основания ствола тёмного, крест деревянный невеликий из земли высился, тёмный, покосившийся слегка, да то от времени явственно, не от тяжести веночка небольшого, на него надетого.
- Чего там? – Теофил остановился следом, обернулся, узрел крест тут же.
Саша не ответила, стояла она так с минуту задумчиво да мрачно, глядя на покосившийся могильный крест, а затем произнесла:
- Ужасно.
- Ась? – козлоногий подошёл к ней, встал рядом.
- Тут… - Саша кивнула на могилку. – Тут даже имени нет.
- И впрямь нету…
- Кто-то умер тут когда-то… - девушка посмотрела на растерянного Теофила мрачно. – А помнят ли о нём и вовсе?
Теофил поднял брови да пожал плечами неловко, поглядел на крест рассеянно, а Саша продолжила:
- Ты знаешь, что всё, что на земле настроено, со временем в землю и уходит? Я видела деревянные дома, что поглотила почва… Фундаменты кирпичные, в землю ушедшие, тоже наблюдала. И кресты могильные… На кладбище была однажды. Там есть могилы, которые совсем на могилы и не похожи – ограды, кресты, всё, что было могилой, ушло куда-то вниз, пока что только частично, но пройдут года, и даже верхушек крестов не будет видно из почвы. И те, кто знал, чей это крест уходит неотвратимо в землю – умирают, просто, от старости, век их к концу подходит и они умирают, а вместе с ними умирает и память об именах, начертанных на ушедших в землю могильных плитах. Как же это страшно.
- Ты жив, покуда о тебе помнят, – хмыкнул Теофил задумчиво.
- Не хочу умирать… - прошептала Саша едва слышно, опустив голову, и в шёпоте её услыхал козлоногий отчаяние великое да страх пред неизвестным да неотвратимым исходом жизни человеческой. – Не хочу… - она посмотрела на Теофила снова. - Я тоже хочу жить так долго, как ты. Мне умереть хотелось порою, так жить было тошно, но… Но теперь… Не знаю. Я боюсь смерти.
- Ну, полно, - Теофил подошёл к Саше ближе, приобнял её за плечи ласково да потрепал по волосам растрёпанным с заботою нежной. – Смерть – то не конец ведь, ибо это начало нового, дальнейшего пути, неведомого людям, да и нам, чего уж греха таить, точно также неведомого… Ба! Так ты ж уже померла ведь! – козлоногий спохватился, всплеснул руками, вспомнив о факте этом внезапно, воробей же, до сих пор на плече его сидевший, вспорхнул немедленно, растревоженный тряской, исчез где-то в высоте древесных крон. Саша не поняла поначалу, о чём Теофил говорит и вовсе, однако открыла рот удивлённо спустя миг, ибо ну точно же, Бафа же не столь давно душою её, Сашу, из тела выбил лбом рогатым! Стояла так Саша растерянно, пред собою в точку некую глядя, затем и вовсе себя ощупала зачем-то, коснулась груди своей, где сердца образ бился встревоженно, и прошептала поражённо:
- Я умерла… Но я живая… Живая… - она закрыла глаза, запрокинула голову под внимательным взглядом Теофила, и почудилось ей в тот же миг, будто ветер лесной беспокойный сквозь тело её бесплотное проходит, али же и вовсе это другое нечто, некий дух природный лесной, да и легко-то как, так, будто и впрямь веса тело более не имеет, будто и впрямь отныне всякая твердь физическая преградою для Саши не является…
- Но как ты можешь меня касаться, если я без тела? – спросила девушка, открыв глаза да поглядев на козлоногого снова.
- Дак это… - Теофил растерялся, призадумался, нахмурился да скрестил руки на груди. – Ежели учесть, что и я не в зримом надпространстве стою, знать, это как-то да сказывается. Мир полон тайн да загадок, Сашок, я ж тоже не всесведущ! Вероятно…ты и не совсем душа-то. Ты же нынче всё равно ощущать способна так, будто во плоти располагаешься?
- Ну, вроде бы да…
- В иную форму существования мы с Бафой тебя выбили, токмо я нихрена в этом не смыслю, видимо, переместили в надпространство нужное образом этаким, прошлая же форма осталась в зримом мире.
- То есть, это тоже тело? – Саша нахмурилась и тронула себя за плечи.
- Ага.
- Но иное?
- Ага.
- Чё так сложно-то всё?
- А бытие и вовсе штука непростая!
- Так я умерла или нет?
- А теперича я не знаю! Я запутался!
- Приехали… - Саша с досадою закрыла глаза ладонью. – Ну если я касаться могу физических объектов – значит, я не душа?
- Ты мыслишь, будто души на таковое не способны?
- Они же бесплотны!
- Дак я ж не ведаю, как и вовсе душа-то выглядит даже! Ежели она – энергии средоточье, так и сгустком незримым летать может, лика человечьего али иного не имея, да притом ничего не слыша, не чувствуя да не видя, ибо ни ух, ни глаз, ни кожи у него нет… - озаботившись вопросом насущным, направились они вдвоём далее, обратно да в сторону брега, на ходу рассуждая да высказывая мысли, на которые хватало разумения, порешили в итоге, что уж ежели Саша нынче выглядит как прежде да и чувствует всё так, как чувствовала кожею живой в мире зримом, то, значится, не душою она ныне разгуливает, а по-иному как-то; Теофил в итоге с видом знатока выдвинул предположение, дескать, быть может, то, как есть Саша в момент данный, ни что иное как «астральное тело», о коем он слыхал некогда от лесных ведунов, затем добавил менее уверенно, что, быть может, он путает его с «эфирным», потом и вовсе сказал, что, возможно, это вообще тут ни при чём, Саша же оповестила о том, что физических процессов в своём теле она сейчас никаких и не наблюдает, то бишь, ни голода нет, ни по нужде сбегать не хочется, в желудке да в иных внутренностях будто ничего и не происходит, лишь лёгкость некая, а в остальном же все пять – или сколь бы их там ни было – органов чувств работают исправно; постепенно разговор перетёк в русло иное, заговорили о жизни человеческой да об экологии местной.
- Люди живут очень мало, особенно из-за нынешнего повсеместного загрязнения, - поведала Саша, наблюдая за тем, как хрустят да ломаются веточки сухие под тяжёлыми копытами козлоногого.
- Да, страшная штука… - протянул Теофил, внимательно глядя на печальную девушку. - Мы-то принюхались, а от лесной нечисти слыхал не раз, что дышать в городах напрочь невозможно.
- Меня так это бесит… Это так тупо…
- Что?
- Люди мучаются с последствиями того, что сами и делают. Они сами поганят свою жизнь и этого как будто и не видят даже, не видят, что во всём лишь они виною.
- Дурное племя, порушить бы все заводы да иные приблуды к чёртовой матери.
- Неплохая мысль, - усмехнулась Саша. – Можно заняться на досуге.
- Экая деловая, -Теофил с улыбкой щёлкнул девушку пальцем по носу, Саша же со смехом пихнула его кулаком в плечо, а затем они и вовсе затеяли потасовку шуточную, в итоге повалил козлоногий смеющуюся Сашу наземь да щекотать её принялся весело, и Саша, заливаясь смехом громким да искренним, подумала вдруг, что никогда ещё прежде она так не смеялась да не веселилась, никогда и ни с кем доселе.
- Хватит! – сквозь смех выдохнула девушка весело, отпихиваясь от Теофила. – Я ща сдохну, хватит! Пап, перестань!
Осеклась Саша вдруг, обмерла, Теофил остановился тоже, выпрямился, сидя на коленях, поглядел на девушку с удивлённым интересом, Сашу же в жар да хлад от стыда мгновенного бросило тут же, на пару с неловкостью страшной, вскочила она с земли, за голову схватившись да бормоча под нос ругательства, направилась поспешно куда-то прочь, а Теофил проследил за ней взглядом до тех самых пор, покуда она не скрылась за ближайшими деревьями. Вышла девушка раздосадованная из рощицы, спустилась к озерцу знакомому, села близ воды самой, руками себя обхватив да уткнувшись взором понурым в рыхлый каменистый песок. Поднялся Теофил с колен, отряхнул шерсть, да и направился затем прямиком к Саше, осторожно да неспеша. Приблизился он к ней аккуратно, постоял малость позади задумчиво, затем сел рядом, справа; девушка посторонилась чуть, не взглянула на него даже, отвернулась да продолжила сидеть этаким сжавшимся тёмным комочком. Помолчали они так оба какое-то время, а затем произнёс Теофил тихо да мирно:
- Знаешь, принцесса… Ты мне ведь тоже уже родная. Аки дочь.
Обернулась на него Саша резко, воззрилась взглядом диким, отчаянным, да однако же надеждою несносной исполненным.
- Сам не ведаю, как оно так и вышло, - продолжил Теофил тем временем. - Ты мне нравишься, Сашок. Ты…таинственная. Глазищи бездонные аки колодца два, чёрные-чёрные, таят в себе нечто неизвестное да интересное, и любо мне это. Защитить тебя ото всего на свете хочется…и воспитать как родную. По сердцу ты мне пришлась, но любовь эта - отеческая, не иная какая-то. Моя ты теперь, и не отпущу я тебя, попалась, как говорится, и от заботы моей не отделаешься впредь, - и со словами этими прижал козлоногий скорбную девушку к себе рукою, за плечо левое стиснул крепко, и вновь сидели они молча минуту-другую, покуда не спросила смущённая Саша:
- Почему мне это нравится?..
Теофил усмехнулся, глядя на то, как Анжелика в воде любуется добытой со дна ракушкой, сказал:
- Вестимо, потому, что не случайно мы с тобою встретились.
- Не случайно?
- Ага. Мыслю я, что все встречи в мире этом не случайно происходят. Ну чего, краса черноокая, - козлоногий опустил взгляд, поглядел на растерянную Сашу. – Моя ты теперь железно. Али не любо?
Помолчала Саша малость, глядя снизу вверх на тепло улыбающегося Теофила, а затем прошептала голосом, севшим от восторга некоего:
- Любо.
****
- Я всего лишь хотел предотвратить катаклизм грядущий, - разочарованно да с досадой раскинул руками Азариил, вместе с Вельзевулом стоял он подле джипа красного, наблюдая за тем, как носится на пару с Бафой по песку припавший к земле Муха, с любопытством рассматривающий разнообразные камушки да палочки. – Я не желал ничего дурного! Все у нас там твердят, мол, Божий замысел, Божий замысел – а что Божий замысел? Нешто можно так поступать с творением собственным? Мир земной так красив, так интересен! Каждая эпоха здесь индивидуальною была, в каждой я побывал, наблюдал собственнолично расцвет да угасание монархов, культур, традиций, о, всё это было так увлекательно!
- Соглашусь, пожалуй, - возвестил надменный Вельзевул, сдержанно любуясь тем, как Муха разбивает неким острым камнем приглянувшуюся ему сосновую шишку. – Я занят был примерно тем же. Некогда люд человечий верил в нас гораздо сильнее, о, помнится, как надоедали мне все эти алчущие, меня по свои нужды звавшие. По итогу достало меня это предельно, и уж попросту съедал я этих идиотов, дабы неповадно было.
- Ох, сколь радикальны ваши меры, - Азариил озадачился малость, поглядел на спокойного Вельзевула растерянно.
- Посмотрел бы я на тебя, ангел, если бы по ночам тебе спать мешали чьи-то бесконечные слезливые жалобы. Похоже, только что уразумел я Бога, игнорирующего мольбы верующих в него праведников.
- Ну вы уж сравнили!..
- А что, есть какое-то различие? – Вельзевул ухмыльнулся надменно да кивнул в сторону Мухи, увлечённого своим незамысловатым занятием. – Я тоже Создатель. Тоже созидать жизнь способен, и этот товарищ – тому доказательство непосредственное.
- В самом деле? – Азариил поднял брови удивлённо, посмотрев на Муху. – Но как?
- О, сотни веков в одиночестве дни коротая, и не до такого додумаешься. Магия? Отнюдь. Наука. Я учёный, науки разнообразные постигаю издревле да по сей день, ибо всегда есть чему учиться да куда стремиться.
- Так вы доктор.
- Верно. Доктор наук.
- Доктор Паук! – нарисовался вдруг перед ними радостный Муха, взмахнул он руками да поглядел на Азариила коварно, расплываясь в улыбке жуткой зубастой.
- Позвольте узнать, - чинно произнёс херувим, сложив руки за спиной. – Почему же «паук»?
- Потому что Повелитель мух! Паук – Повелитель мух! Ибо жрёт паук мух, в сети к нему угодивших, состоит он из мух сожранных, так и доктор, так и доктор, из душ съеденных состоит он, в мух обратившихся видом своим, из душ съеденных да погубленных! В сети свои заманил, завлёк, сети раскинул – ам! И нет душонки, едою стала, вечной рабою доктора стала!
Азариил сглотнул нервно да перевёл взгляд настороженный на Вельзевула. Тот посмотрел на него в ответ спокойно да надменно, расплылся в улыбке лукавой, свысока глядя на невысокого херувима, и некий трепет благоговейный испытал Азариил от улыбки сей да от взгляда глаз пронзительно-жёлтых, ибо силой некоей веяло ото всей наружности этого жестокого демона, сила неведанная была во сдержанности да хладности манер аристократических, в осанке прямой да во взгляде глаз высокомерных, спокойных, бесстрастных глаз того, кто, казалось, ни к кому в этом свете не испытал никогда жалости, ибо никто для него не был по-настоящему дорог да важен.
- Гляди, доктор! – Муха вдруг выбросил вверх нижнюю правую руку, и Азариил с ужасом увидал в ней труп птицы некоей размеров средних, сжимал насекомый демон трупик за шею неаккуратно да потрясал им в воздухе, демонстрируя Вельзевулу радостно. – Гляди! – Муха снова улыбнулся жутко да с искренней радостью в безумных глазах. – Летала раньше, сожрать меня стремясь, склевать стремясь, крыса летучая, а теперича не летает, теперича я её – хлоп! Сам склевал, сам опасностью для неё назначился, и коли жаждала летучая крыса отожрать мне башку прежде, пусть теперь сама головы лишится, ибо могу, могу! – и с этими словами откусил Муха голову трупу птичьему одним махом, пронзили зубы тонкие да острые плоть мёртвую, разорвали, растерзали, взглянул насекомый демон на Азариила опешившего, сжав в зубах голову птичью, и под взглядом херувимовским неприязненным разжевал голову сию, испачкав весь рот в крови.
Азариил перевёл взгляд дикий на Вельзевула, а тот улыбнулся нежно, глядя на безумного Муху, да и произнёс:
- Ну разве он не прекрасен?
Заслышав сие, Муха прекратил жевать, посмотрел на доктора поражённо, затем улыбнулся да протянул Повелителю мух трупик птицы:
- Доктор отведает добычу?
- Нет, оставь себе, - ухмыльнулся Вельзевул, и Муха, кивнув, припал к земле да ползком удалился прочь, сжав в зубах мёртвую обезглавленную птицу.
- Что с ним такое? – спросил с недоумением Азариил, глядя насекомому демону вслед.
- А что с ним? – изогнул бровь Вельзевул скептично.
- Он…странный.
- Он не странный. Он особенный.
- О, это точно…
- Так молвишь ты, - перевёл тему Повелитель мух внезапно. – Будто приказу Божьему противиться удумал?
- Я не противлюсь! – развёл руками Азариил с досадой. – Я… О, Бог мой, я всего лишь не хочу, чтобы мир сей оказался уничтоженным. Разве хотеть этого – деяние преступное?
- Лишь в этом ты решил поступить по своему разумению? – поинтересовался Вельзевул спокойно. – Или же ещё какие-либо случаи припомнишь?
Азариил опустил взгляд, затем смутился малость отчего-то, подался ближе к Вельзевулу да рукой его поманил, дабы тот нагнулся к нему. Когда снизошёл Повелитель мух до милости сей, херувим замялся нерешительно, да затем, привстав на носочки, шепнул демону на ухо заговорщицки:
- Я татуировку набил.
Вельзевул выпрямился чинно, поднял брови да хмыкнул с интересом.
- Рисунок под кожею? Забавно. Змия огненного? Зверя полосатого злобного?
- Не, - Азариил, довольный этим своим маленьким «преступлением», отрицательно мотнул головой. – Агнца***.
- Агнца? – Вельзевул поглядел на херувима с откровенным удивлением во взгляде, ибо не ожидал он вовсе услыхать столь безобидный ответ после такого серьёзного откровения.
- Агнца да во имя пророчества Иоанна Богослова, - кивнул Азариил, гордый своим выбором. – На пояснице прямиком.
- По-твоему, это протест? – ухмыльнулся Вельзевул, позабавил его искренне важный да довольный вид маленького херувима. – Пойти вопреки Господу, замыслив соделать на теле своём метку мира человечьего наземного, однако же всё равно меткою этой выбрать нечто, прямиком с Господом связанное?
Азариил глядел на Вельзевула с минуту молча да глаза вдохновенные раскрыв широко, а затем ответил непринуждённо:
- Но он же такой милый!
Вельзевул засмеялся сдержанно, приложив руку к губам своим, будто стесняясь улыбки искренной, покачал головой да протянул с усмешкою:
- Ангелы…
- Да и не иду я против Господа, вот не надо клеветы столь страшной, - нахмурился Азариил строго. – Как же можно, против Отца да против Творца? Да и с каким резоном?
- А как же Апокалипсис? Не погладит тебя Господь по голове за самоуправство самовольное. Впрочем, не факт, что и впрямь нынче Конец Света зачинается, ибо, мыслю я, даже среди ваших об этом ещё никто не ведает.
Херувим отвернулся с досадою, скрестил руки на груди да ничего на это не ответил. «А может, и впрямь никакого Апокалипсиса нет? - подумал он невольно, сдвинув брови напряжённо. – В самом деле, с чего мне вдруг удумалось, что инкуб да девка человечья и впрямь Антихрист обещанный? Где да что указует на сие? Но ведь с чего-то мне таковое подумалось… О, полно, а как же число зверево? Шестьсот шестьдесят шесть…Сколь долго я ломал над ним голову, да и не один лишь я, все мы, да и люд человечий тоже… Так и не догадались, что оно означает. А где да что об нём подсказка? Где оно и вовсе нынче?»
И внезапно гром прогремел в небесных высотах столь оглушительный да мощный, что заблеял Бафа встревоженно, заметался по берегу, а Муху и вовсе унесло прочь, спрятался он за Вельзевулом спокойным, под джипом красным да из-под машины выглядывая сердито, да в тот же миг молния пронзила небосвод вспышкою ослепительной, ударила в озерцо спокойное, Анжелика едва успела из воды выбраться, вспорхнула испуганною горлицей да бросилась бегом за Теофилом и Сашей, прочь от озера к джипу.
- Добрался до нас гнев природный, ураган надвигается, - оповестил Теофил Азариила с Вельзевулом, подбегая к автомобилю. – Сашок, дуй в кабину, рвём когти отсель! Вы все, в кузов, быстро!
«Да и впрямь, быть может, это просто непогодится» - задумчивый Азариил, готовый уже вот-вот всерьёз отказаться от своих притязаний в счёт Теофила с Сашей, развернулся, обошёл джип, дабы с задней стороны забраться в кузов следом за чинным Вельзевулом да Мухой, однако же, приблизившись да замыслив уже было вскарабкаться внутрь, замер да обмер, ибо взгляд его пал на знак номерной, на табличку с цифрами да буквами внизу. Открыл херувим рот поражённо, вытаращил глаза, ибо номер автомобильный, что узрел ангел нынче, гласил уже знакомо нам да верно: «в666ад».
- Да нешто…нешто… - пробормотал Азариил шокированно, таращась на номер. – Да вот же оно… Число зверево…
О, да это, верно, издёвка чья-то? Сотни умов на протяжении тысячелетий бились над разгадкою числа «666», и сколь же предположений было соделано, сколь же домыслов было допущено да сколь же мнений высказано, и арифметику пользовали, и философию приплетали, и иными науками расшифровать число сие стремились, добиться пытаясь ответа от немых сухих цифр, но да неужто сказать вы теперь хотите, что это самое треклятое число, напророченное некогда предзнаменованием да определением самого антихриста, число, над которым ломали голову множество веков со времён стародавних да по сейчас – в действительности оказалось угаданным сквозь тысячелетия номерным знаком автомобиля 21-го века?!
Опешившего Азариила рывком затащили в кузов, не став дожидаться, покуда сам он соизволит, наконец, забраться, джип зарычал, сорвался с места да и понёсся прочь от рощицы, устремившись обмануть ураган, обогнать, оставить далеко позади да и не ведать более его разрушительной мощи никогда.
________________________
* - башня, которой посвящено библейское предание, изложенное в 11-й главе книги Бытие. Согласно этому преданию, после Всемирного потопа человечество было представлено одним народом, говорившим на одном языке. С востока люди пришли на землю Сеннаар, где решили построить город, названный Вавилоном, и башню до небес, чтобы «сделать себе имя». Строительство башни было прервано Богом, который заставил людей заговорить на разных языках, из-за чего они перестали понимать друг друга, не могли продолжать строительство города и башни и рассеялись по всей земле. Таким образом, история о Вавилонской башне объясняет появление различных языков после Всемирного потопа.
** - Державин Г., Ода «Бог»
*** - агнец это устаревшее название ягнёнка. В Откровении Иоанна Богослова же Агнцом назывался Иисус Христос. У Азариила на пояснице тату в виде стилизованной мультяшной овцы.
Тлеющий Ад 4. Глава 7
© Copyright: Тот Самый Диктатор, 2019
Свидетельство о публикации №219090200802
Свидетельство о публикации №219090200802
Рецензии