Оставшуюся половину дня носило компанию сию разношёрстную по области городской, поначалу – от урагана лютого, гнущего к земле деревья да осадком ливневым на мир ниспадающего, затем же, оставив позади и сие бедствие, по иным городским местностям джип красный колесить принялся, да то в подворотни некие заезжали они, то в места злачные всяческие, везде что-то надобно было Теофилу, то к одним личностям совался он, то к другим, неизвестно, с каким и резоном, впрочем, Саша даже и не пыталась вникнуть в нынешние его цели, ибо как окутало дух её смятением да робостью с того самого момента в лесу да на бреге, так с тех пор сердце смятённое покоя себе не находило да мысли множественные спутанные в голове гудящей всё вились и вились, с каждым витком, казалось, не проясняясь, а лишь наиболее себя запутывая. Не смотрела мрачная девушка на друга своего рогатого, на иных тоже глядеть желания не было, лишь в собственное сердце устремлён был взгляд её нынче, ибо там находилось что-то, что разглядеть она всё никак не могла, оттого и смотрела, смотрела, невидящим взглядом пред собою уставившись, покуда ехали они куда-то на джипе шумном, стояла потерянная да задумчивая в подъезде да под клеткою лестничной в некоем здании захламлённом да будто заброшенном, тьмою да сором по углам да щелям набитом, покуда Теофил с шумом да бранью лютовал где-то сверху на лестнице, сцепившись в жаркой драке с нечистью местной; рухнула вскоре вся эта братия вниз по ступеням, кувырком на пол черти да бесы полетели всклокоченные с Теофилом вместе, вопя голосами хмельными да продолжая махать кулаками, однако не было до этого дела Саше понурой, стояла она у стены как прежде, в думы тяжкие погрузившись, не заметила и вовсе, как поредели ряды пьяниц да негодяев рогатых, поползли да заспешили нечистые товарищи прочь, а некие, лицом к лицу столкнувшись в проёме дверном да подле двери покосившейся с Мухой, который только что там объявился, с любопытством уставившийся на происходящее, отшатнулись в панике лютой, завидев насекомого демона, им, по всей видимости, известного да знакомого, глаза вытаращили в ужасе да сломя голову унеслись куда-то прочь, повыпрыгивав из разбитых окон наружу. Не обращала Саша внимание и на нескончаемое брюзжание строгого Азариила о том, что к погибели ведёт их всех нынче Антихрист поганый да что вот он, зверь истинный, не может ошибки быть и вовсе теперь, ибо не ошибается он, Азариил, никогда, трезвым рассудком разумеющий житие текущее; Вельзевул участия в бесчинствах Теофила не принимал, в стороне оставался наблюдателем бесстрастным, с надменною ухмылкой взирая на всех с высоты роста своего внушительного да беседуя с Азариилом, когда прекращал херувим своё ворчание, отвлекаясь на интересные ему разговоры; прогуливался Вельзевул чинно меж дерущихся да бранящихся, постукивая острием зонта поломанного об пол, затем и вовсе сел на табурет неподалёку да наблюдать за картиною сей принялся спокойно, и казалось, будто вся жизнь для него и вовсе аки фильмом али же театром была занятным извечно, в котором участия можно и не принимать-то даже, ежели вот они, места для зрителей, удобные да спокойные, так уж и ежели есть они, знать, пользовать их допустимо - тут уж, как говорится, выбор каждого, каковому решению следовать да какую жизнь принимать; посему и понравилось Повелителю мух в кинотеатре местном, когда заявилась компания их туда гурьбою нежданной – покуда махался Теофил в очередной раз с кем-то, пред проектором где-то на этаже верхнем маяча с неизвестными личностями во брани да выясняя сведенья некие, одному лишь козлоногому нужные, остальные товарищи сидели на заднем ряду да в креслицах красных и преспокойно наблюдали фильм, в момент данный транслируемый мерцающим проектором на экран; Азариил еле-еле разместился в креслице с крылами своими внушительными, сел недовольно справа от Вельзевула, скрестив руки на груди, Муха же, слева от демона желтоглазого на сиденье взгромоздившийся, во всю уже уплетал поп-корн из стаканчика в руке да таращился любопытно на кино, Вельзевул тем временем невозмутимо да исподтишка заимствовал у него кушанье сие рукою властной, увлечённый фильмом да обсуждая его с Азариилом попутно; Анжелика села позади Саши, подалась к ней затем обеспокоенно, ибо лишь ей одной из присутствующих дело было до сашиных терзаний душевных отчего-то, потрепала она девушку по плечу, окликнула тихо, но никак не отреагировала на это Саша, да и до фильма дурацкого не было ей интереса, по прежнему она задумчиво да мрачно пред собою в одну точку глядела, держа на руках малость прикорнувшего Бафу, и думала, думала, думала… О чём же так усердно думала она нынче? О, великий стыд испытала Саша, по случайности да невольно отцом назвав друга своего рогатого в рощице сосновой, и до сих пор толком даже и уразуметь-то не могла она, отчего да почему так сказала, ибо «отец» - то слово роковое было для неё с детства самого, и как порешила она с детства не произносить этого страшного слова, так и следовала своему решению исправно, потому как ничто не несло в себе это слово иного, кроме боли, страха и ненависти. Страшным было для Саши слово «отец», неприятным и ненавистным, а тут вдруг – «пап!», да никогда доселе мрачная девушка сказать себе таковое не могла позволить, никогда доселе не срывалось с уст её печальных слово сие так самовольно да внезапно, будто оно, слово это, вмиг утратило своё прошлое роковое значение, исполнившись дружелюбия, ласковости да принятия… А быть может, там, внутри, в самой глубине сашиного измученного сердца, да и таилась надежда подлая издавна, на то надежда, что слово это роковое однажды сможет Саша произнести без неприязни да страха? Быть может таилось там желание печальное суметь произнести слово это по итогу без ненависти, без боязни, с любовью лишь да с улыбкою на устах? Но пред кем, пред кем таковое желалось произнести? Пред кем да кому? Не ему ведь, не ему, кровному, однако же столь неродному, столь жестокому да бесчеловечному, соделавшему…страшное, страшное соделавшему… О, нет, недостоин он, чтоб сказали о нём ласково да с любовью, однако же кто тогда достоин оказался? Ведь произнесено было слово это с любовью устами сашиными, но о ком, о ком было слово сие, да нешто…да причём тут и вовсе этот рогатый чудила? Причём он тут и вовсе? Как снег на голову свалился ночью той, откуда ни возьмись принесло его, сколь и времени-то прошло со знакомства их, с ночи той сумбурной да странной, совсем ведь немного, и тут вдруг – «пап!». Отчего? Почему? Однако же как ласково да тепло глядит на неё это рыжее чудовище извечно, на неё, на Сашу, на постороннего, обыкновенного человека, который для него, по сути да по правде, ничего весомого и значить не может, из разных миров они оба, никогда б и не встретились вовсе, когда б не прежнее сашино общество – а нынче твердит он, что отныне не бросит её, Сашу, да озаботится о ней как о родной… Да почто, почто как о родной-то? Чего и сделала-то Саша такого, что этот мракобес столь ею проникся да столь к ней привязался? Ворчливая неприятная девчонка, да и всего-то, таскается за этим монстром она лишь по причине той, что наедине с собою ей тошно, а с людьми тошно стократ сильней, да по причине той, что житие человеческое невыносимо для неё и бессмысленно, а иного жития доселе она не ведала, таскается за ним Саша мрачная, несмотря на то, что мужлан он грубый по сути своей, хоть и ласков с ней да приветлив, о, никогда, никогда ещё не бывало такого, чтобы могла она себе позволить пасть столь низко, чтобы бегать за мужиком, да ведь все они мерзки, грубы да опасны, все они так или иначе виною выступают всем бедам жизни женской, от них лишь всё горе, лишь от их деяний все страдания… Однако же забота, забота, забота, пусть и грубоватая в проявлении своём, пусть и неловкая несколько, в каждом взгляде его да в каждом действии по отношению к ней, к Саше, но почему, почему? Ни словом её не ранил, ни делом её не обидел, будто и впрямь бережёт, будто и впрямь заботится… Не могла Саша уразуметь никак, что за неизвестные да странные чувства поселились нынче в сердце её смятённом, ибо тянуло её к этому рогатому мужлану в самом деле да искренно, только вот с каким помыслом тянуло да о чём было чаяние в душе женской? Неизвестно, непонятно… Всевозможные терзания поселились в сердце сашином нынче – страх, неприязнь, любопытство, привязанность, чего там только не было, смешалось всё в кучу, не разобрать да не разделить, и мучилась Саша от этого страшно, ибо не знала и сама, чего она хочет от друга её рогатого, как вести себя с ним теперь да и вовсе как смотреть на него отныне, да и что она сейчас к нему чувствует? Что она сейчас к нему чувствует-то?
Очнулась Саша от мыслей собственных тягостных только в лифте некоем, невесть даже в каком и здании-то – заморгала девушка удивлённо, осознав местоположение своё нынешнее, да и услышала тут же Теофила речь бодрую, издалека как-то поначалу, да затем уже отчётливо наиболее – повернула она голову, посмотрела на козлоногого мужчину, узрела, что стоит Теофил, к стене лифта движущегося спиною прислонившись да руки в карманы шорт засунув, и болтает с нею, с Сашей, о чём-то беззаботно, одетый почему-то не в плащ свой длинный, но в пиджак клетчатый.
- И лезут, лезут, значится, аки тараканы, ей-богу, - продолжал Теофил повествование своё, не обратив внимание на удивление девушки. – Я и говорю им, дескать, чё рожи воротите? А они мне – лучше б свою отворотил, столь человечью, а я им – отворотить не отворочу, а ваши мерзкие хари разворочу, а они мне – ну и что, что демон, нет у тебя над нами власти да и посему ничем мы те не обязаны, ну я и вдарил им разок-другой, чтоб не повадно было, а их откуда-то столь много вдруг повалило, и мне как по башне моей – н-на! Гитарою! Откуда и взялась-то она там, да и разве можно вот так с инструментом музыкальным? Ему если и боль рождать, так только в душе положено, а отнюдь, к чёртовой матери, не в теле, а впрочем, и насрать-то, что там да кому положено да предписано, а посему я не растерялся да и пианиной их приложил хорошенько, уж энто-то да повесомее будет довод!
- А? – опешившая Саша, напрочь не разумеющая, о чём это таком рассказывает ей Теофил, столь диким взглядом воззрилась на козлоногого, что тот хохотнул весело, узрев взгляд этот, покачал головой:
- Ты где витаешь, принцесса? Мы уж полдня тут мотаемся!
- Зачем?
- Да кое-какие дела я улаживал.
- Пианином?
- Да порой только так дела и решаются – прихлопнул сверху да и позабыл тотчас, вот и весь сказ. Глянь, чего приобрёл, - Теофил задрал весело рукав на правой руке да продемонстрировал Саше деревянные наручные часы. – Ведать не ведаю, на кой они мне, за времени ходом обыкновенно наблюдать я не привык, по солнцу в небесах ориентируясь, однако красивые, зараза!
- Приобрёл? – Саша смерила козлоногого скептичным взглядом. – Где же?
- Да холуй один обронил, - Теофил усмехнулся, опустил рукав, отвёл глаза затем да добавил потише: – С рукою вместе.
Саша подняла брови, ничего на это не сказала, отвернулась растерянно, и с минуту они ехали молча, Теофил выудил из заднего кармана шорт самокрутку свою, закурил задумчиво, да как-то шибко долог был путь лифта сего потёртого да неопрятного какого-то, будто в небоскрёба вышину поднимался он нынче, впрочем, Саша совершенно не представляла, откуда взялся этот внезапный да долгий лифт, откуда он едет да и куда. И вдруг заскрипело да заскрежетало нечто вокруг, дёрнулся лифт странно, обеспокоив сим Теофила да Сашу, в испуге вжавшихся в стену да чтоб не упасть, пошатало так кабину лифтовую ещё миг краткий под скрип некоего механизма, мигнул свет в потолке пару раз, воцарился вновь спокойным, замер и лифт, ни вниз не двигался, ни наверх далее, на месте встал да и не возобновлял пути своего более.
- Это чего стряслось? – Теофил удивлённо оглядел стены, двери закрытые да кнопки подле дверей, посмотрел на Сашу затем.
- Чё-чё, застряли, - буркнула Саша недовольно да растерянно.
- Нешто и впрямь?
- Не видишь, что ли.
- Та-ак… А чего ж теперича делать?
Саша не ответила, подошла к кнопкам возле двери да в стене, вдавила кнопку вызова диспетчера, однако на вызов сей никто не ответил там, снаружи, а ежели б и ответили даже, вряд ли бы услыхали Сашу из надпространства незримого да ухом человечьим.
- Обождать надобно, - Теофил взглянул на мрачную Сашу задумчиво. – Аистокрад желтоглазый да прочие объявятся скоро, подмогут.
- И что, нам просто стоять и ждать? – обернулась на него Саша мрачно.
- А почему б и нет? – козлоногий пожал плечами, погрустнел как-то малость, запрокинул голову, затылком к стене хладной прислонившись, воззрился спокойно в потолок низкий. – Спешить нам некуда, да и молнией тут не зашибёт, не унесёт ураганом. Хоть минуту покою мне позволь, принцесса, осточертело всё, не могу.
Саша нахмурилась растерянно, глядя на отчего-то опечалившегося Теофила, стояла так всё, наблюдая, как летят к потолку размеренно невесомые дымовые колечки, разбиваясь о поверхность его да исчезая затем и вовсе. Тишина воцарилась в лифте невеликом, гробовая тягостная тишь, слышно лишь было едва уловимое шуршание ткани пиджака плотной, когда подносил Теофил самокрутку к губам, затягиваясь смолистым дымом. Стояла так Саша какое-то время возле дверей лифта, глядя на Теофила взглядом неясным, и будто борьба некая происходила в момент сей в сердце её беспокойном, да мысли всё клубились в голове туманной, из собственного множества никак не желая вычленить одну-единственную верную – а затем медленно приблизилась к козлоногому мужчине девушка, нерешительно малость, да в тот же момент и с уверенностью тихой; подошла Саша вплотную, Теофил же прекратил глядеть в потолок, опустил голову, посмотрев на девушку растерянно, посторонился невольно, почувствовав неладное, когда та вдруг прижалась к нему сухо, вжался в стену, с недоумением взирая на чёрную сашину шевелюру сверху вниз; тонкие женские пальцы взялись за ремень на шортах его вдруг, расстегнули, звякнув бляшкой.
- Сашок… - севшим от напряжения голосом выдавил Теофил, опешив напрочь.
- Заткнись, - проговорила Саша тихо да мрачно, покачав головой.
Козлоногий повиновался, ничего не сказал более, оробев малость, отвёл взгляд, Саша же запустила руку за пояс шорт его, нащупала тут же искомое, прижалась затем ухом к груди козлоногого, и так и стояли они, замерев неловко, лишь рука сашина в шортах Теофила двигалась настойчиво да медленно. Глядя в точку некую пред собою взглядом печальным, слушала Саша участившееся сердцебиение в груди козлоногого мужчины, чувствовала, как отяжелело дыхание его в тяжко вздымающейся грудной клетке, да не смотрела на него вовсе, не могла смотреть, продолжала действо своё да будто спокойно, и лишь брови её напряжённые выдавали терзания сердечные тайные; спустя непродолжительное время усилий этих да желаемого эффекта добившись, вынула она руку из-за пояса шорт, отстранилась, по-прежнему не глядя на Теофила, произнесла понуро:
- Снимай и садись.
Помедлил Теофил малость, отчего-то точно так же на девушку не глядя, да затем спустил шорты неловко, съехал по стене спиною до пола да и сел там, не вымолвив ни слова. Стянула Саша с себя джинсы и трусы руками чуть подрагивающими, опустилась затем, села сверху, Теофил хотел было повернуть голову, да не позволили ему свершить сие и вовсе, пихнула его в щёку девушка грубо, отвернула обратно, дескать, дабы не смел на неё смотреть, и более попыток козлоногий предпринимать не решился. Отвернулся он совсем, запрокинул голову, к стене затылком прислонившись да сжимая в пальцах напряжённых самокрутку дымящуюся, чувствовал рассеянно, как елозит бёдрами обнажёнными на нём Саша, союз порочный установить стремясь – упёрлась девушка мрачная руками в колени его мохнатые позади себя, приподнялась посильнее да и осела затем до упора плавно, запрокинула голову тут же, зажмурившись скорбно да губы поджав, дабы не издать постыдного да слабовольного звука, да затем продолжила действо своё далее. Странною, ежели и вовсе не нелепою, была сцена сия немая, скорбными да неловкими выглядели оба, молчали, друг на друга не глядя; Теофил, взор свой остановив на самокрутке тлеющей да дымящейся в руке собственной, попытался было коснуться Саши рукою левой, до бедра гладкого, однако же была ладонь его отшвырнута прочь яростной отмашкой, дабы трогать не смел и вовсе, прижал Теофил руку к груди своей в смятении, не зная, куда и деть её, да так и замер покамест. Двигалась на козлоногом мужчине Саша время некое, да ежели б притом было ей приятно хоть малость, тогда б, пожалуй, не столь бы тягостным был момент данный, подымалась да опускалась вновь девушка скорбная тщетно, ибо лишь боль причиняла себе своим действом, однако прекращать не собиралась, будто убедить себя пытаясь в чём-то неизвестном али же и вовсе дострадать до того возможного момента, когда, наконец, станет хотя бы малость не так погано.
- Сашок, - подал, наконец, голос Теофил понуро, по-прежнему не глядя на девушку. – Окстись. Не мучь ни меня, ни себя.
Замерла девушка после слов этих, да в груди нечто ёкнуло тут же, сжалось болезненно, загудело. Осела она в последний раз, осталась так, выпустила из рук мохнатые колени Теофила, опустила голову, и покатились по щекам её бледным слёзы стремительные тотчас. А затем и лифт тронулся вдруг, возобновил движение своё, поехал вверх, и тишь сцены немой да скорбной этой теперь нарушалась его скрежетом да приглушённым громыханием. Затряслись плечики сашины тощие, спрятала девушка лицо в ладонях да и зарыдала горько-горько, а затем вскочила на ноги, джинсы с трусами разом напялила молниеносно да и выскочила в двери раскрывшиеся, стоило только лифту затормозить на этаже неизвестном. Теофил поспешно поднялся да и бросился за нею встревоженно, на ходу натягивая кое-как шорты спущенные – вывалился он из лифта, всполошил собою девиц неких рогатых вблизи дверей, девицы захихикали тут же лукаво да игриво, да только отмахнулся от них козлоногий, ибо не заботило его ничто нынче кроме рыдающей несчастной Саши, выругался он грубо, на бегу заправляя рубашку за пояс, какое-то время рыскал в поисках подруги окрест, по этажам да помещениям здания сего официозного, не жилого, но административного али же делового по-иному, звал её по имени растерянно да неловко, да в итоге, запыхавшийся и взволнованный изрядно, догадался на крышу взойти по лестнице верхней. Там и нашёл он Сашу, кинулся к ней тут же, ибо на краю самом крыши сей стояла девушка рыдающая, спрыгнуть намереваясь неподдельно да искренне – схватил Теофил за руку её, рванул на себя яростно, наземь повалил да накрыл собою в панике лютой, рявкнул:
- Дура!! Мозгов совсем нема?!
- Пусти!! – вскричала Саша, зажмурившись да пытаясь отпихнуть его от себя руками слабыми. – Пусти!! Я всё испортила!! Всё испортила!!
- Уймись!! – Теофил схватил её за плечи, встряхнул грубо, головою едва об крышу не приложив. – Кончать с собою удумала?!
- Ты в меня кончать не хочешь, так с жизнью кончать мне не мешай!!
- Чего ты мелешь?! Погано говоришь!! Уймись!! Уймись, дура!!
- Сам ты дурак!! От вас лишь проблемы все, от вас, от вас!! – Саша зарыдала отчаянно, забилась в руках его, однако ничего более не сказал Теофил, встревоженный дико, обнял он девушку крепко, придавил собою к бетону крыши хладной, запустил затем пальцы в волосы её растрепанные да прижал голову её к груди своей, и услыхала Саша, в истерике бьющаяся, различила явственно тут же, сколь отчаянный да частый стук сердечный раздаётся там в момент данный, да будто и отрезвило её это постепенно, побилась она малость ещё, освободиться пытаясь от объятий душных, затем утихла, ослабла, попытки тщетные прекратив, и так и лежали они вдвоём какое-то время, Теофил, закрыв глаза напряжённо да печально, поглаживал девушку рыдающую по голове, и Саша, едва только осознав поглаживание это, столь несносный да страшный укол совести ощутила тотчас в сердце своём, что только пуще прежнего слёзы полились из глаз её отчаянных, утихать не желая и вовсе.
- Я всё испортила… - прошептала она обречённо, стиснув в пальцах ткань пиджака на плечах козлоногого мужчины. – Что же я наделала…
- Ни черта ты не наделала, - ответил Теофил хрипло, не выпуская её из объятий в страхе, что вновь она может удумать дурное да с крыши края ринуться. – О чём твердишь ты, дурёха?
- Я тебе противна?.. Скажи, противна ведь?..
- Да отчего же?
- Тупая истеричка, вот отчего, как дура на тебя полезла…
- Да полно, это я виноват, что не остановил.
- А зачем останавливать? Уродина я потому что?
- Отнюдь.
- Тогда поцелуй, если и впрямь отнюдь!
- Нет.
- Вот видишь! Видишь!! – Саша дёрнулась было, да не удалось ей из захвата прочного вырваться, сжалась она тогда вся скорбно да горько, лицом в грудь Теофилу уткнулась. – Не хочешь, не можешь! Потому что красавиц целуют только, а не уродин, уродин целовать противно потому что!
- Да нет ведь уродства и вовсе на свете этом. Не мели ерунды, принцесса, откуда только понабралась-то…
- Да не ерунда это, не ерунда! Не хотел ведь, и так это ясно!!
- Дак и ты не хотела.
Затихла Саша после ответа сего, ибо сжалось тут же в груди её нечто болезненно уколом острым, затаила она дыхание отчего-то поражённо малость, а Теофил добавил спокойно:
- На кой и вовсе тебе это понадобилось, родная? Я ж этот, не слепой, вижу, то бишь, сколь диким волком ты на всех смотришь, только уразуметь не могу, отчего так да по какой причине. Мучит тебя нечто страшно, и уж изволь поведать мне об этом, ибо с тобою я мучимый вместе. Доказать ты чего-то хотела деянием своим али же проверить? Не жажда услады любовной тобою руководила, иное там было, в очах твоих горестных, почто же терзала себя ты, ежели соитие сие было для тебя мукою?
- Со мною…ты мучимый вместе? – сбивчиво да тихо переспросила Саша.
- Вестимо.
- Что это значит?
- И впрямь не разумеешь? С тобою вместе кручинюсь, кручину в очах твоих наблюдая, причину тягости твоей схватить да рожею об твердь дорожную разбить мне хочется, ежели рожа у неё имеется и вовсе.
Отстранилась Саша малость, аккуратно отодвинулась, посмотрела на Теофила печального растерянно да с недоумением явственным, проговорила:
- Тебе…тебе что, больно за меня?
- Она ещё вопрошает! – Теофил усмехнулся невесело, покачал головой, ослабил объятия, наконец, поднялся с Саши, сел на коленях, усадив за собою следом и девушку, огладил Сашу по плечикам тощим да стиснул затем ручки её дрожащие в ладонях тёплых крепко да ласково, улыбнулся слегка, глядя на растерянную заплаканную девушку с укором добрым во взгляде. – Да нешто не видно?
- Но…почему? – Саша отчего-то всё никак не могла поверить в услышанное, смотрела она в ответ на козлоногого мужчину удивлённо, и уразуметь всё у неё не выходило, отчего и вовсе кто-то да за кого-то переживать способен искренно на свете этом, что это такое руководит сердцем, способным на неподдельное сострадание да сочувствие, ведь сочувствие да сострадание – то со-чувствие, со-страдание, то бишь, сторонний некто с тобою вместе твои терзания душевные чувствует, с тобою вместе муки твои сердечные страдает, тогда как не его это терзания, не его муки, отчего же он тогда и вовсе страдает, ежели муки-то – не его? Отчего боль чужую на себя перенимает будто свою собственную, для чего, с каким резоном?
- Экая смешная! – удивился Теофил, подняв брови. – Не равнодушно мне к твоим терзаниям, ибо вижу, сколь тяжкие они да мучительные, и больно глядеть мне на них, на тебя глядеть больно, пытку каждодневно персональную проживаешь ты, а лишь извергам всяческим на пытки глядеть любо да спокойно, изуверам поганым – садистам, то бишь, как оно нынче значится.
- Да кто ты такой?.. – процедила Саша сквозь зубы горько, покачав головой в отчаянии лютом. – Откуда только такой взялся?..
- Какой?
- Сочувствующий…
- Да нешто плохо?
- Не должен ты быть таким…
- Почто же?
- Ты мужчина…
- Эвона как, - Теофил нахмурился малость, внимательно глядя на страдающую Сашу, сказал на это затем: - Всё одно твердишь… Дак, ведаешь ли, и в вас, и в нас душа живая да разумная сидит, живёт да чувствует, тягости да радости персональные проживает, и в этом нет меж нами никаких различий. Ты вот чего, не судила б, дороги осуждённого тобою персональной не ведая, минувших троп, им преодолённых, поступи его да разумения – не все мы негодяи и порою тоже жизнью изрядно мучимы, просто разные у всех тягости, от разного исходят.
- Прости, если обидела… - Саша опустила взгляд, поджала губы с досадой. – Только считать не могу иначе.
- Отчего же?
- Однажды произошло кое-что, что глаза мне на мир этот открыло, и на вас в том числе, а может, это просто так мозги мне этим перекосило, что только одну вашу мерзость вижу я извечно, и теперь не вправить мозги мне обратно, пыталась я, не получается, а может, просто средства не те использую…
- Так вот ты чего хотела деянием своим недавним, - уразумел вдруг Теофил после слов этих.
- Чего?
- Вправить свои мозги обратно.
- Да нет, я… - и смешалась Саша, замолкла, ибо и сама она не знала, зачем соделала этот нелепый ужас в лифте недавнем, да только ведь отчего-то да соделала, ибо всему на свете причина есть, всему резон начало полагает, а без резону не бывает ничего в жизни этой и вовсе, мысль искренняя каждому деянию началом значится, с мысли, с помысла в голове да сердце, зачинается поступок каждый – так, знать, и сашиному деянию причина в виде помысла предшествовала, только вот что это была за причина, что за помысел? Быть может, и прав Теофил в выводе своём, быть может, иное тут что-то, так и не разобрать сходу, так и не уразуметь вывод верный, да помолчала Саша с минуту, в себе разобраться пытаясь под внимательным взглядом козлоногого, а затем и произнесла наконец:
- Мне хотелось убедить себя в том, что мне это нравится.
- Что?
- Это… - Саша подняла взгляд неловко, взглянула на задумчивого Теофила робко. – Ну…с мужчинами.
Теофил вздохнул, поджал губы растерянно, поглядел молча на ручки тощие сашины в руках своих, и внезапно горько ему стало да скорбно при виде этих ручек, беззащитных будто, печальных каких-то, о, но как руки могут быть беззащитными, как они могут быть печальными, ежели это всего лишь руки, от всей остальной личности неотдельные? Однако же лежали они в ладонях Теофила послушно да покорно, не имея возможности из захвата его сильного вырваться, столь иными они были на фоне его грубых да истинно мужских рук, бледные, изящные, махонькие, столь хрупкими казались они, что чудилось: ежели сжать их ещё малость покрепче, так и сломается тут же под мужским натиском красота женская, невообразимо утончённая, но да разве можно это допустить? Разве можно так с красотою, бледною да хрупкою, будто крыло настоящей бабочки, от ветерка любого столь ненадёжно трепещущее? И сложил кисти сашины Теофил друг с другом мягко, скрыв в ладонях своих бережных, закрыл глаза печально да к губам ручки её поднёс нежно, поцелуем благоговейным прижавшись к тонким женским пальчикам, а Саша покраснела тут же, отвернулась, и почудилось ей, будто даже там, в лифте, обнажаясь пред Теофилом, не было ей так неловко да трепетно, как нынче было лицезреть эту нежность да чувствовать на руках столь заботливый да сокровенный поцелуй.
- Ежели для тебя это мука, - произнёс Теофил, не открывая глаз да одарив дыханием жарким чуть дрожащие пальцы девушки. – Тогда не мучь себя, красавица, не терзай красоту свою тем, что тебе столь шибко не любо.
- Я… - Саша зажмурилась скорбно, вздохнула. – Я хотела узнать… Может ли и вовсе это быть приятным. Все вокруг на занятии этом помешаны, так если бы не было оно для них наслаждением невообразимым, тогда бы и помешаны на нём они не были… А для меня… Только боль. Боль и страх, ничего другого.
Теофил открыл глаза, медленно опустил руки сашины, спросил печально:
- Да отчего же так у тебя?
Саша покачала головой отрицательно:
- Да не могу сказать я такое… Но разве это и правда не ужасно – допустить в себя кого-то постороннего, чтобы тобою он мог распорядиться на своё усмотрение да по собственной воле? Разве это, скажи мне, инкуб ты проклятый, не ужасно – позволить кому-то такую неимоверную власть?
Теофил помолчал малость, задумавшись о чём-то неизвестном да размышляя о словах, девушкою мрачной сказанных, затем ответил:
- Ведаешь ли, Сашок… Ежели до;бро да любовно происходит таковое - люба тогда власть эта, дурною не действует да не причиняет боли, ибо несёт собою усладу великую. Опошлили соитие любовное люди, осквернили своими дурными помыслами, низменным теперь оно считается, порочным, грязным... А оно велико. Велико оно, Богом всем нам дадено, и покуда опошляют соитие люди, окрестив его своими мерзкими наименованиями, я его возвеличиваю, ибо как никто другой я, инкуб Верховный, влюблён в красоту душ да тел, все красивы, всё красиво, навеки в плену я жажды красоты сторонней, жажды любить красоту эту, быть с нею единым в сладострастии блаженном. Соитие любовное - то услада немыслимая, ибо это близость, общность наслаждения да единство сокровенное во красоте, красотою в единстве. Ежели и есть где-то Рай всамделишный - то в этом единении душ да тел, в этом любовании, в этой неге.
- Не понять мне этого... – поглядела на него девушка взглядом затравленным. - Это боль. Боль в самом чистом виде, телесно и духовно – пытка.
- Разумеешь, какая тут штука... Даже самое прекрасное возможно испоганить до неузнаваемости и превратить в дурное. И даже услада в руках жестоких способна обратиться в страшную пытку.
- У тебя... у тебя они не жестоки.
- Каковы же?
- Когда ты меня касаешься... – Саша опустила взгляд на руки свои дрожащие, сжатые в тёплых ладонях козлоногого, взглянула на мужчину вновь. - ...в твоих руках – уважение. Уважение и забота. Вот бы у всех были такие руки. Только, и правда, не у всех они таковы. Чаще всего они совсем иные.
- Не хвали мои руки столь шибко, родная, ибо глотки сторонние давили они порою да по локоть в крови бывали подчас.
- Пусть так. Только не меняет это того, что я сказала.
Смотрела Саша на Теофила мрачного печальным да напрочь пропитанным горечью муки взором, терзали сердце её измученное совести уколы лютые, совести да стыда за деяние прошлое, о, да будь они прокляты, чувства да отклики эмоциональные, извечно непонятны они да запутанны, никогда не понять их, не уразуметь никогда, к чему они да отчего… Горит нещадно в груди нечто, разнообразные чувствования собою рождая при взгляде на это рогатое чудовище, но что это за чувствования? Не прошли проверку там, в лифте, рассыпались на осколки, погребённые под стыдом да горем, а нынче опять воедино собрались, в руках козлоногого мужчины поцелуем скрепившиеся, а тут ещё и назойливо всплыло из памяти подлое «пап!», сорвавшееся с уст сашиных в рощице сосновой…
- Прости меня, - произнесла девушка наконец. – Я ненормальная.
- Ну, полно, - Теофил снисходительно улыбнулся. – У всех тут своё, персональное, безумие имеется. Вон, да будто я нормален? Тот ещё мракобес…
Саша улыбнулась слегка, услышав наименование это, затем опустила взгляд смущённо, сказала:
- Если бы с крыши прыгнула – то всё равно не разбилась бы, ты знал об этом?
- Не разбилась бы? – Теофил не уразумел поначалу, да затем дошло до него тут же. – А, дак и впрямь же! Иные законы у обитателей да гостей надпространств незримых…
- Не знал, значит…
- А ты, никак, знала?
Помолчала Саша малость, губы поджала с досадою да и ответила тихо:
- Мне просто хотелось увидеть… как ты меня спасёшь.
И внезапно небо потемнело как-то странно над головами их, ветер поднялся беспокойный да беспорядочный, огляделись Теофил да Саша встревоженно да и узрели, что вкруг крыши воины ангельские невесть откуда крылами машут, оцепили собою они высоту здания многоэтажного, кружа повсеместно, и были их сотни, множество великое прибыло нынче по души врага лютого, в руке у каждого меч вострый сверкал сребром в лучах тускловатого вечернего солнца, явственно помыслом своего обладателя нацеленный на готовность сию же секунду устремиться до цели выбранной, летели и летели ангелы всё из-под низу откуда-то, появляясь из-за края крыши да ввысь устремляясь по кругу.
- От паскуды! – Теофил выругался, вскочил тут же, за собою увлекая Сашу растерянную. – Позабыл я с тобою тут об опасности небесной, с высоты такой видать нас аки блох чёрных на белой шавке!
- Прости… - Саша встала поближе к козлоногому, мрачно взирая на нависшую сверху угрозу. – Это я виновата.
- Не казнись понапрасну, дуй за мной немедля, ежели жизнь дорога! – и Теофил, схватив Сашу растерянную за руку, кинулся прочь, рванув к себе девушку бесцеремонно, вдвоём неслись они к краю крыши самому, и подумала Саша, опешив вмиг, да неужто собрался прыгать вниз этот чудила треклятый всерьёз, не столь давно отвратив от этого её, Сашу, из страха искреннего за сохранность жизни её неказистой?
- Сдурел?! – воскликнула девушка на бегу. – Куда?!
- Не дрейфь, принцесса, - ухмыльнулся Теофил решительно, не оборачиваясь. – Полетаем малость. Хватайся за меня, быстро!!
Саше не пришлось повторять дважды, тут же бросилась она на спину козлоногому, обвила плечи его руками, повисла так, прижавшись судорожно да мысленно с жизнью своей уж прощаясь невольно, а Теофил оттолкнулся от крыши края с силою, копытами о бетон твёрдый стукнув звонко, прыгнул вперёд, от тверди надёжной отрываясь, и узрела Саша с ужасом высоту внизу неимоверную, твердь земную где-то внизу совсем да ангелов, вокруг здания многоэтажного порхающих. Засвистел ветер в ушах да повсюду, тотчас уразумела девушка, зажмурившаяся от страха лютого, что падают вниз они вдвоём явственно, однако спустя миг толчок произошёл внезапный, будто налетели они на что-то, и раскрыла Саша глаза тут же, взглянула за плечо Теофила да и увидела, что стиснул козлоногий ангела некоего крепко, на коего налететь он сверху со спины умудрился – закрутило их да замотало в стороны разные, выронил меч воин ангельский от испуга, воспротивился столь наглому вторжению, запаниковал, забил крылами огромными да белыми, а Теофил схватил его за волосы, голову его к себе запрокинув, вдавил дуло пистолета «Нагган» в скулу ангелу угрожающе да прошипел грубо:
- Не дёргайся, курица, а то дыра в тебе сквозная вмиг появится! Да куда башку твою накреню – туда и лети!
Утих ангел малость, заслышав угрозу сию да хлад дула пистолетного на щеке ощутив явственно, повиновался, перепуганный люто, да и понеслись они втроём прочь, уворачиваясь от взмахов мечей ангельских да избегая множества их бесчисленного кульбитами да виражами немыслимыми.
- Сашок! – окликнул Теофил девушку, напрочь шокированную происходящим.
- А?! – Саша воззрилась на него взглядом диким вытаращенных от испуга глаз.
- Не отстанут, ежели отпора не оказать! В кармане пиджака моего ствол имеется, хватай да в пернатых пали!
- Я сорвусь нахрен! – рявкнула девушка в ужасе. – Мне чё, жопой держаться, что ли?!
- Дак сообрази, прелестница, как закрепиться, али по боку тебе, что мы в самой гуще крыс божьих нынче?
Поджала Саша губы с досадой, затем потрясла головой, будто страх из неё вытрясти возжелав с мыслями дурными на пару, обхватила рукою левой шею козлоногого крепко-накрепко, правой же по карманам пиджака его пошарила, выудила пистолет в итоге да и вдруг, узрев чёрный ствол его, вспомнила о собственном, что покоился до сих пор в кармане её толстовки – и внезапная, неожиданная да напрочь дикая мысль вдруг ударила ей в голову ни с того ни с сего, будто и не боялась Саша секундою назад сорваться вниз, не удержавшись по причине слабости собственных рук.
- Кажется, я с ума сошла, - поведала девушка растерянно.
- А ну, просвети!
Не ответила Саша, вскарабкалась она вдруг на плечи Теофила оперативно, позабыв о том, что мотает их троих как попало в воздухе в момент данный, обвила ногами неучтиво шею козлоногого, а затем опрокинулась назад, на спину, и повисла так вниз головою, выудив из кармана толстовки своей точно такой же чёрный пистолет, как тот, что добыла из кармана своего рогатого товарища.
- Экая деловая! – выдавил Теофил, кашлянув невольно, ибо горло ему сдавило неслабо. – Ну, добро! – дёрнул он голову ангела бедного в сторону, увлекая полёт его меж вражеских нападок сверху, Саша же, в руках сжимая пистолеты, висела так за спиною козлоногого какое-то время бездейственно, раскинула она руки, ощущая всем телом порывы ветра нещадного, да и стало ей внезапно так свободно, так легко да беззаботно, будто и не было нынче никакой опасности, будто угрозы падения с высоты непомерной не существовало и вовсе, а уж ежели б с такой внушительной высоты рухнула Саша, вряд ли б выжила даже в нынешнем своём состоянии, пострадала б точно да верно – крутилось всё вокруг Саши пёстрым калейдоскопом, воины ангельские, мечи сверкучие да вострые, облака да здания внизу, всё мелькало мимо в беспорядочной карусели, однако более это не пугало удивлённую девушку, напротив, закрыла Саша глаза на пару мгновений, будто наслаждаясь нынче всем на свете, открыла затем да и засмеялась весело, открыто, счастливо, так, как не смеялась и вовсе никогда в жизни своей, вскинула она руки с пистолетами, в воинов ангельских целясь, и воскликнула, оглушив пространство воздушное множественными выстрелами:
- Как же круто!.. Что мы с тобою!.. Ненормальные!!
Невообразимую свободу ощущала девушка нынче, повиснув вниз головой да паля нещадно по ангелам быстрым, ибо не было под ногами тверди, небесный свод не давил сверху более, ни внизу, ни вверху не было больше преград сих, да и низ с верхом невесть где и располагались отныне, не было их вовсе, перестали они существовать, и в полёте этом неистовом была лишь свобода, свобода от всего на свете, вольность духа, освобождённого от тягостей наземного жития, от проблем да невзгод, оставшихся где-то на земной тверди, которой и не существовало более, а раз не существует её, значит, проблем да невзгод отныне тоже нет с ней вместе; не могла Саша сдержать смех странный, рвущийся наружу из груди, в которой разбухло что-то будто, в размерах своих возросло да и распирало собою теперь грудную клетку, да в тот же миг и слёзы непрошенные навернулись на глаза, однако не от скорби очередной, не от печали, а только лишь от невообразимого счастья, что не сумело удержаться в груди женской да наружу изнутри смехом да слезами вырвалось по итогу.
- Помру сейчас, - прошептала Саша, отстреляв все обоймы да закрыв глаза блаженно. – Всерьёз помру.
- Обожди малость, - усмехнулся Теофил, невесть как услыхав шёпот этот тихий сквозь гудение ветра. – До Небес живыми добраться надобно.
- Точно, - Саша улыбнулась спокойно да умиротворённо. - И там набьём Богу морду?
- Вестимо, набьём.
- До полусмерти бить будем?
- Да хоть бы и до полусмерти.
- До смерти вернее.
- Можно и до смерти.
- А потом?
- Ну, так далече не загадывал я.
- Какой же ты чудила да мракобес, - усмехнулась Саша по-доброму.
- Не любо?
Помолчала девушка с минуту, ощущая телом всем стремительные потоки гудящего в ушах прохладного ветра, затем улыбнулась снова да и ответила:
- Любо.
Идиллия сия прервалась столь же внезапно да резко, сколь и началась недавно – ветер ураганный отнёс ангела измучившегося куда-то прочь, закрутил да завертел, поредели ряды воинов ангельских, увидавших угрозу для крыл собственных, стряхнуло Сашу с Теофила порывом ветра безжалостным, затем и козлоногий не удержался на ангеле, сорвался за девушкой вниз тотчас, и рухнули они с высоты сей внушительной да прямиком в сердцевину озера обширного, что расположилось громадою своей водной за городом невдалеке, в местах глухих лесных. Упали они в воду, плеск собою подняв дикий, провалились больно в глубокую водную толщу, Саша забарахталась там, перепуганная страшно, всплыть не смогла, лишь глубже ко дну опускаясь, запаниковала, воды глотнула ненароком в панике сей, однако же рывком вытащил её Теофил за собою на воздух да на поверхность, закашлялась Саша, ослабла, вся вымокшая да вмиг озябшая, козлоногий же водрузил её себе на спину вновь, обвила девушка руками шею его да плечи, и поплыл Теофил прочь без раздумий долгих, быстро да уверенно поплыл, руками воду загребая с силою да с помыслом поскорее достичь брега, далёкого покамест.
- Так далеко… - выдавила Саша понуро, отплёвываясь от воды да покашливая.
- Не боись, принцесса, чай, не утопнем, - ответил Теофил, несколько запыхавшийся по причине движения быстрого. – Мальцом был – до средины озера добрался однажды от брега, дак нынче-то уж покрепче буду, без труда выдюжу нынче.
И тут вдруг взволновалась спокойная водная гладь озера сего обширного, вздыбилась вода волнами, увлекло на волну Теофила с Сашей, обернулись они с недоумением да и узрели поражённо, как подымается над водою голова ящера гигантского древнего, коего, в общем-то, нынче да в озере современном быть и не должно вовсе – с плеском оглушительным, с шумом да с рёвом разверзлась водная гладь, рождая на свет монстра Левиафана, того самого прямиком, Богословом некогда обещанного в пророчестве, зарычал глухо зверь ящероподобный, змеёю выгнулся, лапами загрёб, нырнув обратно под воду, да тут же и понесло Теофила в панике прочь как можно скорее, вытаращился козлоногий, отвернувшись от чудища да загребая руками воду лихорадочно, возопил севшим от потрясения голосом:
- Это чего?! Это чего такое-то?!
- Динозавр! Динозавр!! – Саша, не менее шокированная, аж в помощь ему ногами забарахтала в воде, дабы быстрее они вдвоём уплывали прочь от адского чудовища.
- Ась?! Кто?!
- Динозавр! Водный, мать его, динозавр из моей детской энциклопедии!!
- Энци-кло-что?!
- Откуда он?! Чё происходит?! Он нас сожрёт!!
- Греби, греби шибче!!
- Мы щас подохнем!!
Голося наперебой в ужасе словеса бранные да фразы несвязные, в кратчайшие сроки до брега они добрались на волнах, Левиафаном порождённых, да на панике собственной попутно, вписались в заросли камыша, снесли собой камыш этот, на ноги вскочив уж да по илу зыбкому сквозь него продираясь с периодическими падениями по причине спешки да сопротивления водного – на берегу уже рухнули Теофил да Саша на траву ближайшую устало, дыша сбивчиво да хрипло, вымокшие до нитки да из сил выбившиеся, а затем, уразумев, что никто за ними и не гнался, вздохнули с облегчением неимоверным да и рассмеялись неловко, друг на друга глядя.
****
С берега озёрного возвращались они в город промокшие да уставшие, шли где-то час под жуткими порывами ураганного ветра, что ещё более пробирал хладом до костей озябшую Сашу, закутанную в коричневый плащ Теофила. Козлоногий же, напротив, стянул с себя пиджак, на плечо закинул да так и шёл, нисколь не ощущая холода, изредка перебрасывались они меж собою фразами различными, однако разговаривать нынче не тянуло особо, ибо погода дурная всё расположение к разговору портила, хладом да влагой в лицо била, волосы на голове трепала неприятно, то тормозила ход шквалом ветра ураганного, то, напротив, в спину ветром била, подгоняя словно; дошли, наконец, Теофил с Сашею до здания некоего заброшенного, небольшое заводское помещение видом своим напоминающее, там их и встретили Вельзевул надменный, Муха, обрадованный появлением их на горизонте да заскакавший вкруг Вельзевула весело, Бафа, заблеявший приветливо при виде знакомых силуэтов, Анжелика робкая, облачённая нынче в платьице лёгкое белое, да Азариил строгий, прохаживающийся подле входа в здание с напряжённым да недовольным видом. Стемнело уже явственно, ибо получаса не хватало до полночи, и фигуры херувима белоснежного да девы крылатой, белой не менее, двумя заметными пятнами виднелись издали, что было, впрочем, весьма неосторожным явлением во тьме грядущей, ибо привлечь на себя способно оно было нежеланных ночных гостей, у коих издревле зуб на созданий небесных дневных имелся и по сей день. Повелитель мух, высказавшись надменно по поводу прежнего да долгого отсутствия Теофила с Сашею, первым в здание заброшенное удалился чинно, за ним и остальные последовали, оказались они все в просторном да захламлённом помещении - под высоким потолком всяческие конструкции неизвестные тянулись, то ли мосты некие, то ли попросту перегородки да балки, четыре стены обшарпанных да грязных отстояли друг от друга на расстоянии внушительном, по полу да по углам сор разнообразный набросан оказался, всяческие металлические пруты да палки, некогда бывшие частями чего-то единого да целого, канистры да банки пустые измятые, всевозможный иной хлам. В дальнем углу дверь тёмная виднелась, невесть куда ведущая, окна же были под потолком самым лишь, квадратные, зарешеченные, протянулись они по всему периметру помещения да и вовсе особо не пропускали сквозь себя света фонарей уличных, а потому напряглась Саша тут же, к Теофилу поближе встала, да заметил это тотчас мужчина наблюдательный, прошёл он беззаботно к средине комнаты сей ближе, там набрал палок да щепок деревянных, раскиданных по полу кое-где, соорудил из этого кострище небольшое на полу, совсем невеликое, затем выпрямился, отряхнул руки, закинул пиджак на плечо вновь да и плюнул на деревяшки эти небрежно. И воспылал тут же костерок маленький в темноте сего неуютного помещения, собою озаряя пол да стены едва, ещё более кромешная тьма сгрудилась по углам да вокруг, будто отпрянув от неожиданного яркого пламени да сбившись меж собою плотно подле стен, вдали от источника тепла да света. Саша взглянула на Теофила мельком да взглядом благодарным, затем опустилась на пол возле костерка, легла и вовсе, закутавшись в плащ козлоногого, и ощутила тут же тепло приятное, исходящее от пламени невеликого, успокоилась поболее, согрелась, разомлела вскоре да и уснула затем, свернувшись калачиком на полу. Теофил убрал пиджак свой во всполох огненный, закатал рукава рубашки, поглядел на девушку с улыбкою ласковой, затем погрустнел малость отчего-то, кивнул Бафе многозначительно, взглядом на Сашу спящую указав, и козлик, тихо мекнув, тут же угнездился рядом с девушкой, лёг, сложив ножки копытные, уткнулся носиком в землю да так и остался спокойно посапывать подле. Теофил же, не говоря никому из присутствующих ни слова, выудил из заднего кармана шорт самокрутку, которая и вовсе не была влажною отчего-то, вместе со владельцем своим не столь давно в озере искупавшаяся также, однако быстро обсох Теофил, быстро и самокрутка извечная высохла, нисколь не пострадав от недавнего плавания; задымил козлоногий понуро, постоял какое-то время, любуясь размеренною огненной пляской разведённого мирного костерка да пуская к потолку высокому невесомые дымовые колечки, затем взглянул на часы свои новые ненароком, на циферблат их поглядел, то бишь, да и ушёл прочь, тяжко постукивая по полу копытами козлиных ног своих, наружу обратно вышел, невесть куда и устремившись вовсе. Муха тем временем отыскал оперативно табурет некий, подле костерка поставил, отправившись затем с интересом любопытным рыться в грудах мусора у стены, периодически отираясь руками судорожно да бормоча под нос нечто неразборчивое, Вельзевул же, оценив мысленно заботу сию да ухмыльнувшись слегка при этом, выудил из кармана пальто платок белый да чистый, постелил на сиденье табурета, дабы никоим образом не испачкаться, да сел затем чинно, зонт свой пред собою поставил, острием в пол его устремив, сложил ладони на рукоятке да и задремал затем вскоре невольно, чуть опустив голову да закрыв глаза. Анжелика вспорхнула куда-то к потолку, устроилась там на перегородке железной, сложила крылья обширные да и приготовилась к ночлегу мирно. Азариил же походил какое-то время поблизости, задумчиво глядя перед собою да заложив руки за спину, а затем, увидав, что уснули все, окромя Мухи, занятого своим излюбленным делом, попереминался малость с ноги на ногу нерешительно, бросая взгляд настороженный на Вельзевула спящего, а затем устремился на носочках к выходу да и исчез в дверном проёме тотчас. Направился он прямиком к ближайшему таксофону, что расположился в застеклённой телефонной будке за углом сего здания, близ столба фонарного да подле тротуара. Кое-как втиснулся Азариил в будку эту, намучившись с крыльями собственными великими, что никак не хотели умещаться в довольно тесном да узком пространстве, побранился на них малость недовольно, однако же справился вскоре с ними, закрыл за собою дверь, оборотился к аппарату телефонному, снял трубку да и узрел тут же, что для свершения звонка монету железную в щель на корпусе опрокинуть требуется, нахмурился, затем огляделся, а после, набрав номер неизвестный, саданул аппарат из-под низа кулаком, охнул, потряс ушибленной рукою, однако же, приложив трубку к уху, спохватился тут же, схватил её руками обеими да и вопросил тихо, беспрестанно озираясь вокруг:
- Алло! Алло, слышно меня? Канцелярия? Да? Ох, Метатрон*, да нешто ты? Не узнал и вовсе! Ну Слава Господу Великому! Я-то? Да я тут…Дела у меня тут некоторые, да, оттого задержаться пришлось в мире наземном… - херувим кашлянул с досадою, отвёл взгляд, затем продолжил: - Да вот, звоню узнать, всё ли там в порядке у вас… Да, да, разумею я, что на мне свет клином не сошёлся да что и без меня вы со всем превосходно управляетесь… Да-да, я в перчатках, угадал! А чего это ты смеёшься? Забыл, с кем разговариваешь? Да полно тебе, не о том речь завести хочу я! Это… - Азариил поджал губы неловко, помялся малость, размышляя, как бы так и вопросить-то желаемое, потёр шею с досадой да глаза к потолку воздел беспомощно. – Ну… Как там дела у вас нынче? Я имею в виду… Как там с Апокалипсисом дела обстоят? Что? Что значит «с каким Апокалипсисом»? Антихриста нашёл я, вот и не возвращаюсь зато обратно, ибо на след его напал да давно уже поганца выслеживаю, да-да, не иначе! Что значит ты не в курсе? А другие? Другие в курсе? Так, известное дело, вон что с погодою земною творится-то! Ну! Зачинаются бедствия всемирные, вон какой ветер страшучий! Так, наверное, не сказал вам об этом Господь, потому как неисповедимы пути его да ни пред кем он отчитаться был не обязан! Да я, к твоему сведению, второй по значимости чин ангельский, и уж ежели говорю о чём-либо, так уверен в том да прав! – после слов сих да снова отвёл Азариил взгляд в сторону уклончиво да с досадою некоей, нахмурился тут же, мотнул головой. – Ну разбирайтесь! Совет созовёшь? Вот и славно. Нет, не вернусь я покамест. Я Антихриста, вообще-то, выслеживаю. Ага, доброй ночи.
Повесил Азариил трубку на рычаг обратно, опустил взгляд задумчивый, скрестил руки на груди затем да взором напряжённым в пол уткнулся в итоге. Стоял он так, размышляя о разговоре телефонном прошедшем, да и не заметил, в думы погружённый тяжкие, как подкрался к будке телефонной некто да и двинул внезапно по ней с силой, пошатнул её резко – всполошился Азариил, едва не упал, еле-еле на ногах устояв, обернулся налево да и узрел тут же Муху растрёпанного да ехидного, прижался к стеклу насекомый демон лбом рогатым, таращась на херувима удивлённого в упор да взглядом недобрым, затем отстранился он малость, ухмыльнувшись, да и вновь толкнул с силою будку телефонную, заскакал вокруг затем, шатая её со всех сторон, да и не удержался на ногах херувим бедный, опрокинуло его, приложило щекою об стенку стеклянную хорошенько, потом в иную сторону мотнуло, налево, направо, закрылся руками он, лицо да голову закрыл от ударов возможных, болезненно врезаясь в стенки телефонной будки то спиною, то плечами – опрокинулась будка вскоре и вовсе, рухнула наземь с оглушительным грохотом, разбились стекла, одарили упавшего херувима россыпью осколков острых, да вскочил Азариил возмущённый поспешно, о края будки упёршись, воскликнул, в гневе взглянув на злобно хихикающего Муху:
- Вы что себе позволяете?!
Однако не ответил Муха, подскочил он к херувиму молниеносно, размахнулся да и ударил его в прыжке по лицу со всей силы. Не устоял херувим, отшатнувшись да зацепившись за борт будки телефонной позади, грохнулся он наземь, охнув от боли, очки его круглые слетели от удара грубого, упали подле. Муха остановился, выпрямившись в полный рост, что было для него нехарактерным и вовсе, поглядел на херувима, на земле распростёртого, взглядом мрачным да недобрым, улыбнувшись своею страшной зубастой улыбкою, затем отшвырнул будку прочь пинком одним, будто и не весила она для насекомого демона и вовсе своих законных двухсот килограммов, нагнулся, схватил ангела за штанину белоснежную да и потянул за собою бесцеремонно, пошёл так прочь куда-то, волоча его по земле за собой. Схватил Азариил очки свои, напялил обратно на нос, поднял голову, взглянув на демона в панике лютой, забарахтался отчаянно, дабы суметь извернуться таким образом, чтоб крылами смочь взмахнуть да и унестись прочь от греха подальше, задёргал крыльями в попытках тщетных – заметил Муха это мгновенно, развернулся к херувиму, отпустил штанину белоснежную, подпрыгнул вдруг да и приземлился ногами аккурат на два крыла херувимовских, возвысился сверху, таращась на ангела безумно, нагнулся затем, схватил несчастного Азариила за волосы кудрявые до боли рукою правой, рванул от земли, а после жестоко да грубо приложил затылком его по асфальту твёрдому. Издал Азариил стон горестный, вытаращившись от боли лютой скорбно, попытался отпихнуть демона от себя, но тот нижнею парой рук перехватил его запястья, не дал освободиться, лишь улыбнулся шире да наиболее жутко, чем прежде, да и повторил действие своё, а затем ещё и ещё, рывками за волосы на себя дёргая Азариила бедного да с силою об земную твердь его голову разбивая, засмеялся кровожадно, прожигая взглядом горящим да безумным скорбный лик Азариила, бил так всё да бил, и вскоре кровью ангельскою окрасился асфальт шершавый да твёрдый неотвратимо.
- Прошу… - выдавил Азариил слабо, едва не теряя сознание. – Прошу… Сжальтесь… У меня же мозги там… Нужны они мне искренно…Остановитесь…
- Не остановилась пернатая крыса, когда просил я доктора в покое оставить, не остановилась, не сжалилась, - прошипел Муха угрожающе, прекратив действо своё покамест да нагнувшись ещё ближе к окровавленному херувиму. – Так и я не сжалюсь нынче, не остановлюсь ровно так же, знай, грязь, знай, падаль, что грешно брать чужое, а ежели хоть какие притязания к нему ты возымеешь снова – глотку тебе перегрызу я тотчас, посмотрим, поглядим, как с перебитой глоткою сумеешь ты и далее разговоры свои с доктором вести поганые!
И хотел было в последний раз приложить голову Азариила по асфальтовой тверди Муха жестокий, рванул за волосы, вознамерившись окончательно раскроить об асфальт херувимовский череп, да только окликнул его внезапно строгий да спокойный голос:
- Довольно.
Замер Муха тут же, обернулся, да и узрел стоящего подле него Вельзевула.
- Доктор! – насекомый демон воззрился на Повелителя мух растерянно, выпустил из пальцев кудряшки ангельские белоснежные, выпрямился медленно, Вельзевул же отогнал его взмахом зонта небрежным, подошёл к херувиму полудохлому, нагнулся над ним слегка да и протянул ему вдруг спокойно да твёрдо рукоять зонта, дабы взялся тот за неё да на ноги поднялся с земли. Поглядел Азариил взглядом мутным на зонт, сжал рукоять пальцами слабыми, кое-как встал, пошатываясь, к голове разбитой приложил ладони да зажмурился тут же, ибо ударило в голову нечто тотчас, загудело в ушах, оглушило, помутилось перед глазами, повело херувима раненого в сторону, да придержал его за локоть Вельзевул надменный, не дал упасть. Когда прояснилось всё более-менее, перестало когда быть вокруг всё мутно да темно, открыл глаза Азариил осторожно да и встретился тут же взглядом с тяжёлым, горящим взором Мухи, что остановился в стороне немою угрозою да в упор глядел на херувима, молча да страшно.
- Что у вас тут стряслось, покуда меня рядом не было? – спросил ровно Вельзевул, посмотрев на Азариила спокойно да с привычным высокомерием во взгляде.
- Он…хотел…меня…убить… - проговорил Азариил с трудом да голосом ослабшим, закрывая глаза снова. – Благодарю…что выручили.
- Не убить, - подал голос Муха злобно. – Думалку твою разбить всего лишь, дабы не думала она более, разговоры чтоб заумные вести не могла.
- О, ада исчадье лютое…
- Зачем доктор спас поганую пернатую крысу? – Муха поглядел на Вельзевула с явственной обидой в глазах. Повелитель мух повернулся к насекомому демону, взглянув на него со сдержанной снисходительность, хмыкнул да и ответил:
- Мы с ним ещё не договорили о принципе неопределённости Гейзенберга.
- Да с чем там не определился этот ваш Гейзенберг?! – воскликнул Муха недовольно, сжав кулаки. – Со мною поговори, доктор, вместе ему определиться поможем!
Усмехнулся Вельзевул, покачал головою, ничего не ответил на это, повернулся он к замученному Азариилу да повёл его прочь неспеша, миновали они Муху растерянного, взгляда с доктора не спускающего с надеждою печальной – потрепал его Вельзевул по голове рукою тяжёлой на ходу, волосы растрёпанные взъерошил ему касанием этим, так ничего и не сказал, уводя Азариила обратно к заводскому заброшенному зданию, и остался Муха одиноким стоять посередь тротуара ночного, опустил он голову понуро, сел затем на асфальт пыльный, скрестив ноги да обхватив себя четырьмя руками, да и сжался весь как-то, съёжился да согнулся, в ещё большей печали склонив свою рогатую голову к земле, так и остался сидеть в тишине ночной улицы, отринутый, брошенный всеми да одинокий.
****
- Спишь, человечина? – раздался вдруг глас шипящий да страшный невесть откуда, над самым ухом Саши прозвучал, шорохом да шелестом распался тут же. Открыла глаза тотчас девушка, проснулась, села рывком да в панике, огляделась лихорадочно да заметила с ужасом, что погас давно костерок невеликий, затух отчего-то, вновь предоставив власть кромешной да страшной тьме; да и почувствовала Саша тут же присутствие чьё-то, не дружественное, враждебное присутствие, шевелилось нечто в темноте у стен да в углах, клубилось угрозою тихой, то слева зашуршит нечто, то справа будто когтем острым кто-то о банку алюминиевую на полу заденет, мотала головою Саша в панике, то туда глядя, то сюда, закутавшись пуще прежнего в плащ Теофила, да ведь и позабыла она совсем, увлечённая событиями дней последних, позабыла о том, кого каждую ночь страшилась да ожидала в ужасе с самого детства, и вот теперь он о себе напомнил снова, нежданный да забытый, забыть о себе не позволил и вовсе. Вскочила Саша на ноги, к стене отшатнулась в панике лютой, вжалась спиною в обшарпанную грязную поверхность, однако тут же из стены этой множество ног лошадиных повылезало, забились они да замолотили по воздуху страшно, завопила девушка перепуганная, бросилась от стены прочь, едва живая от страха, ломанулась куда глаза глядят в темноту, да только остановилась тут же в ужасе, ибо узрела она, как светятся из темноты этой два глаза круглых да белых, аки блюдца огромные, смотрят и смотрят они на девушку бедную взглядом невидящим да пристальным, безмолвно смотрят, недвижимо – отшатнулась Саша от глаз этих, в сторону кинулась, до стены иной, дабы к двери тамошней добраться да наружу, на улицу выскочить, однако захрипела она от страха, не добежав до двери желанной, ибо из стены этой повалились на пол многочисленные окровавленные лошадиные головы, с глазами вытаращенными чрезмерно да улыбающиеся так, как и вовсе не умеет улыбаться нормальная лошадь – покатились головы эти к ногам девушки аки живые, устремились к ней, и бросилась Саша от них прочь, крича истошно да не зная и вовсе, куда ей бежать да где прятаться от ужаса этого невыносимого, теснили её головы эти жуткие к стене противоположной, из которой бесчисленные конские ноги воздух молотили собою наперебой, металась Саша обезумевшая во тьме, не видя ни малейшего шанса на спасение из этого ада, а глаза круглые да ослепительно белые всё смотрели и смотрели молча из темноты, бесстрастные да равнодушные, безмолвные, холодные, жестокие…
И заблеял внезапно Бафа где-то рядом оглушительно, да в тот же миг за плечи схватил кто-то неизвестный девушку спящую, затряс в панике, и услыхала Саша сквозь сон голос знакомый:
- Очнись! Сашок!! Да очнись же ты наконец!!
Открыла глаза Саша тут же, и уразумела вдруг, что вопит она люто да на полу в плаще теофиловом мечется, а козлоногий навис над ней встревоженно, Бафою призванный снаружи, и за плечи её трясёт в темноте кромешной – стоило только завидеть козлику первые признаки кошмара ночного на сашином спящем лике, стоило только услыхать ему рыдания сдавленные из уст женских, как тут же бросился Бафа на улицу, за Теофилом, что так предусмотрительно оставил его подле Саши нынче, привёл козлик его за собою, как только отыскал, да успел чудом, ибо как знать, что было бы и вовсе с Сашею, ежели б достигли её эти страшные улыбающиеся лошадиные головы?
Захрипела Саша, дыша часто-часто в панике, вцепилась в Теофила так, как вцепляется в круг спасательный тот человек, что в водах океана тонет неотвратимо, прижалась к козлоногому мужчине в страхе, да затем обернулась резко, ибо уразумела, что по-прежнему темнота вокруг непроглядная, а значит, не важно, сон нынче или же явь - коли темнота повсюду кромешная, так и придёт он, придёт непременно, в покое Сашу не оставит точно!
- Там!! – завопила Саша, глядя куда-то в темноту, Теофил взглянул туда же тотчас, однако не разглядел там ничего ровным счётом, а уж в темноте-то он видел аки при свете дня, да только не было там ничего в момент данный, в этом он готов был поклясться; однако Саша явственно что-то там видела нынче, обернулась она в сторону иную, вжалась в Теофила пуще прежнего да и завопила, глаза зажмурив отчаянно:
- Свет!! Свет зажги!! Быстрее!!
Однако первым на это отреагировал Бафа, подскочил он к кострищу, дунул пламенем на деревяшки обугленные да и раздул затем воспылавший костерок поболее взмахами крыл перепончатых, вспыхнул пламень ярко, взвился да заплясал неистово, и пропал тут же в темноте углов страх сашин, провалился во тьму эту, подальше от ненавистного яркого света устремившись, да и утих сразу.
Саша, тяжело дыша, запрокинула голову с облегчением, по-прежнему сжимая в пальцах дрожащих ткань рубашки на плечах Теофила, взглянула на козлоногого разбито, а тот, поглядев на неё как-то замученно, спросил:
- Всё?
- Всё, - ответила девушка тихо.
- Ну и добро… - и со словами этими отстранился Теофил от неё, на колени сел, голову опустив устало, затем отвернулся, упёрся руками в пол, дыша хрипло, а после и вовсе рухнул на пол, от боли лютой скорчившись, и вспомнила Саша тут же, что ведь ночью каждой страдает козлоногий от своего персонального кошмара, в муках адских ночь проводя до утра самого – да нешто терпел он сейчас боль эту страшную ради неё, Саши, терпел, чтобы спасти её, спасти от ужаса этого, ужас собственный сдерживая отчаянным усилием воли?
Закашлялся Теофил хрипло, согнувшись в три погибели на боку, тут же брызги крови множественные пол грязный собою окропили, уткнулся козлоногий в пол лицом горестно да в муке этой корчась, и хотела было Саша слова подобрать некие, дабы выразить ему свою благодарность за спасение от кошмара ночного, однако, глядя на страдание это, не нашлась, что и вымолвить, не решилась попросту, лишь взор потупила, глядеть более на страдающего товарища не в силах, отвернулась да в плащ его закуталась печально. Появились в проёме дверном Вельзевул с Азариилом, Повелитель мух вёл херувима подле себя, придерживая его за локоть, а Азариил, держась за разбитую голову, от боли ноющую страшно, причитал попутно о чём-то, во что Саша и вовсе не сочла нужным вслушиваться, глядела девушка перед собою взглядом мрачным, сидя на полу возле костерка, слушала сдавленные хрипы и брань Теофила, и от каждого этого звука сжималось сердце женское, в миг ощутила себя Саша эгоистичной непомерно, хотя, в общем-то, спасать себя она не просила и вовсе, его это инициатива была сугубо, однако вина отчего-то всё равно сердце стиснула, и хотелось девушке мрачной хоть чем-то облегчить страдание друга её рогатого, да только вот чем, чем помочь ему, что сделать надобно, чтобы это уже, наконец, прекратилось, ежели ничего-то она не знает, ничего-то не умеет, ни на что тут не способна и вовсе?
- Жалкое зрелище, - прокомментировал Вельзевул презрительно муку Теофила, усадил он Азариила на табурет поблизости, сам же всполохом дымовым явил на свет тетрадь свою да перо чёрное острое, приблизился к кашляющему козлоногому, встал подле да и принялся невозмутимо вносить записи некие в тетрадные строки, чуть поскрипывая кончиком пера по бумаге.
- Ты чё там строчишь?... – выдавил Теофил хрипло, приподнимаясь тяжко, упёрся он руками в пол, на коленях стоя да дыша с трудом, поглядел взглядом мутным на множественные капли крови пред собою, закрыл глаза устало да отвернулся от них затем, будто с помыслом, что ежели видеть их не будет – значит, нет их и на самом деле.
- Не твоего ума дело, - ответил спокойно Вельзевул, затем прекратил записывать, захлопнул тетрадь да чуть склонился к Теофилу с надменною ухмылкой. – Впрочем, то помечаю я, со сколь завидным упорством ты продолжаешь подыхать. Диво да и только!
- Я…не подыхаю… - однако тут же закашлялся Теофил снова, схватился он судорожно за ворот рубашки, согнулся, захрипел, и кровь потоком лютым изо рта его хлынула, потекла страшно да неотвратимо по подбородку, срываясь каплями алыми да вязкими вниз, забулькала в горле, ибо продохнуть не давала массою своею, помутилось всё перед глазами Теофила, упёрся он в пол рогами, едва в сознании оставаясь усилием неимоверным, а Вельзевул изогнул бровь высокомерно, выпрямившись, убрал тетрадь да и усмехнулся, глядя с интересом на страдающего козлоногого:
- В самом деле?
- Оставь его в покое, урод, - подала голос Саша, взглянув на Повелители мух с лютою ненавистью во взгляде, перебралась она ближе к Теофилу, кутаясь в плащ его обширный, села подле него на коленях, помедлила затем, мрачно глядя на то, как хрипит да давится кровью козлоногий, вцепившись судорожно в пол пальцами дрожащими, протянула девушка вдруг руку неловко да и коснулась робко правой руки Теофила, взяла его кисть в свою да и сжала крепко. Ничего не ответил Теофил, не взглянул на девушку даже, отвернувшись и вовсе, ибо не хотелось ему напрочь, чтобы видели его беспомощным да жалким, оттого-то и ушёл он прежде, ушёл прочь из помещения сего, дабы в одиночку страдать, без глаз посторонних – однако же стиснул он в ответ тонкую девичью ручку, с благодарностью ощутил касание это, ибо была в нём, в касании этом робком, забота искренная да сопереживание неподдельное, рождённое воистину добрым, пусть и израненным порядочно, сердцем.
- Что происходит? – вопросил растерянно Азариил, глядя на эту печальную картину с недоумением неподдельным. – Отчего умирает господин инкуб?
- От дурости собственной, - хмыкнул Вельзевул небрежно.
- Да полно вам… А крик, что мы слышали? Дочерь Евы кричала, будто убивали её, аж с улицы было слышно.
- Сашок… - прохрипел Теофил слабо, и Саша подалась к нему ближе, подвинулась, сидя на коленях да руку его сжимая всё так же, посмотрела на козлоногого внимательно да печально. – Чего это было-то?..
Саша поджала губы с досадой, опустила голову.
- Столь страшно вопила ты, что аж перепугался я… Когда бы все так от сновидений поганых голосили… То не просто грёза дурная была… А ну, колись, комарик…
Саша обернулась, взглянула мрачно да с неприязнью на стоящего совсем рядом Вельзевула, тот усмехнулся надменно да и отошёл подалее. Посмотрела девушка на замученного Теофила вновь, вздохнула, подумала с минуту, затем и ответила:
- Это был Молох.
- Молох?.. – Теофил, упершись рукою левой об пол, приподнялся кое-как, затем сел на колени, дыша тяжело да кровь со рта вытирая, посмотрел на Сашу взглядом мутным. – Дак он же, вродь как, это… - он закрыл глаза устало, вдохнул глубоко, кашлянул пару раз. - …малость поутих со времён стародавних...
- Ты знаешь о нём? – Саша приоткрыла рот удивлённо, посмотрев на козлоногого с некоей немою надеждой в глазах своих.
- Не видал, но слыхивал, товарищ-то известный… То кошмаров демон, главным у пакостей сих значится...Ему деток в жертву приносили некогда, во времена дремучие да лютые, дабы не быть ему подвластными...страху, то бишь... Дабы не приходил во снах дурными образами, услаждаясь чужим испугом...
- А я думала… - девушка растерянно опустила взгляд. - …что это Он его выдумал.
- Он?..
- Он.
- Об ком ты?..
Саша вздохнула, нахмурившись, дёрнула плечом недовольно, замялась, однако всё же ответила, и ответ этот дался ей с великим трудом, с великим усилием вымолвила она слово ненавистное:
- Ну… Ну… Да блин. Ну… Отец.
Теофил помолчал малость, получше приходя в себя да обдумывая сказанное, затем произнёс:
- Ты вот чего, радость моя… Давай-ка поподробнее обо всём, покуда меня опять не скрючило.
Саша взглянула на козлоногого с сожалением, затем вздохнула снова, сжала покрепче руку Теофила, кивнула согласно да и заговорила:
- Не знаю, с чего и начать-то… У меня семья дерьмовая была. Семьёй её сложно назвать, потому что…потому что семья – это когда все друг за друга, когда все друг другу дороги и любимы. Прости, я не могу его называть тем словом, я буду просто звать его «Он».
- Как угодно тебе, золотце.
- Так вот… Урод Он редкостный. Маму бил, меня бил, бухал только вечно, занимался хернёй всякой, разводил лошадей да и всё. Мы за городом жили, в доме персональном, там хозяйство небольшое было. Каждый день там был для меня адом. Он ужасный человек, и всё, что Он делал, было ужасным, я не буду рассказывать подробнее, да и времени на это нет. В общем… Мода у Него была взята, пугать меня на ночь всякими страшилками, видимо, Ему нравилось, что я боюсь и плачу. И самой ужасной из Его страшилок был…был Молох. Не знаю уж, откуда Он о нём узнал, но Ему Молох так понравился, что затем прочно закрепился главою всех его рассказов для меня. Он ржал и говорил, что Молох придёт за мною и сожрёт меня, утащит в подвал, откусит мне голову, руки и ноги, что оскал его подобен частоколу острых спиц, что взгляд его будто луны две на ночном небосводе, загребает Молох руками множественными, из темноты ко мне подбираясь, и смотрит, смотрит, смотрит, чёрный как сама ночь, из ночи пришедший, не видно лика за светом глаз круглых белых, будто тьма крадётся за светом глаз его страшных, и во тьму эту детей забирает он с собою, никого не щадя, никого не жалея. А после очередной страшилки Он непременно наклонялся надо мной, ржал опять и спрашивал: «Спишь, человечина?», да, Ему казалось это смешным, казалось смешным называть меня так, как будто я какой-то кусок мяса, подобный тому мясу, которое Он получает с забитых им лошадей, Ему казалось смешным спрашивать это, видя, как я лежу под одеялом, плачу и трясусь от страха, ему вообще много чего казалось смешным… С-сука…
Теофил взглянул на Сашу тут же да и узрел, что сжалась девушка горько, а по щекам её слёзы текут, сдерживаемые безуспешно – подался козлоногий к ней тогда, обнял, прижал к себе нежно да крепко, и Саша уткнулась лицом ему в шею, зажмурилась, стремясь прогнать усилием воли горечь подлую, к горлу подступившую столь недостойно, да затем продолжила глухо:
- Не хочу всего рассказывать. Нет… Не могу. И когда я свалила, наконец, из дома этого проклятого, когда в город подалась, в тёткину квартиру – тогда и пришёл настоящий Молох. Начал приходить каждую ночь, стоило мне только забыть, что свет в коридоре непременно нужно оставить включённым – тётка ругалась вечно на меня из-за этого, типа, она не настолько богатая, чтобы переплачивать за свет… А мне что, сдохнуть? Нет, спасибо… Посмотрела бы она на то, что вижу я… Откинулась бы сразу… Он приходит в кромешной тьме, не выносит света. Я не знаю, что ему нужно. Он просто смотрит. Просто смотрит из темноты своими огромными круглыми глазами, молча. Иногда произносит что-то, но не видно, как произносит. У него что, других дел нет? Пристал ко мне с самого детства, будто я особенная какая-то – да не может быть такого, чтобы в мире, где живут миллионы людей, которых тоже можно собою так мучить, он остановился исключительно на мне… Я думала, что схожу с ума. До встречи с тобою я правда так думала. А теперь вот как всё на самом деле оказалось…
- Стало быть, от родителей ты отдельная?
- Уже давно. Мама потом тоже от Него свалила, а Он…вроде в том доме так и живёт. Пытался меня искать, к тётке приходил, несколько раз это было точно – да спасибо ей, звонила и сообщала мне, что Он вот-вот припрётся, тогда я попросту убегала и бродила в окрестностях до тех пор, пока Он не уйдёт. Страшно представить, что было бы, если бы Он меня нашёл… Потом Он забил на поиски, отстал. Не отстал только Молох.
Теофил нахмурился, обдумывая услышанное да поглаживая Сашу по голове ласково, произнёс задумчиво:
- Ежели только чтобы стращать… Эх, не ведаю я мыслей чудища этого, не разумею, отчего он пристал к тебе, извиняй, принцесса… Но ежели пристал – знать, бороться с ним надобно.
- Ха, - выдал Вельзевул надменно, вскинув голову да покачав ею презрительно, стоял он невдалеке, на зонт свой поломанный опираясь да руку левую за спину заложив чинно, слушал разговор этот доселе молча да с едва уловимой насмешливой ухмылкой на устах.
- Чего ещё за «ха»? – обернулся на него Теофил мрачно.
- Бороться со страхом? Насоветуешь ты девке человечьей сейчас, только хуже сделаешь.
- В смысле? – Саша посмотрела на Вельзевула с недоумением, хотела было добавить нечто ещё, да вдруг почувствовала, как напрягся Теофил снова, задрожали плечи его судорожно, зажмурился он горько, стиснув девушку в объятиях своих, сжался весь, сдержать стараясь приступ новой боли, и повалился на Сашу бессильно, на коленях не устояв, грохнулись они на пол вместе, запаниковала девушка малость, придавленная козлоногим сверху так шибко, что аж дыхание сбило, схватилась за ткань рубашки на плечах его, выбраться из-под него устремившись, да спустя миг пришла в себя, узрев, как трясёт Теофила от боли лютой над нею, как хрипит он да кровью кашляет где-то справа, вроде и подняться с девушки пытаясь, однако же так этого и не сумев – и прекратила тогда Саша панику свою, испуг смирила да и обняла козлоногого за плечи, прижала к себе, на то невзирая, что тотчас тяжко дышать ей стало от веса его внушительного; стиснула Саша Теофила страдающего сильно да крепко, прижалась к нему сама, уткнулась лицом в плечо его да так и лежала, закрыв глаза да чуть нахмурив брови – да и прижался затем козлоногий щекою к голове её скорбно, зажмурившись от боли лютой да хрипя сквозь сжатые зубы, и поняла Саша тут же, что жестом сим благодарит её так мужчина нынче, за то благодарит, что с ним она в момент этот не груба да не враждебна, а лишь сочувственна да понимающа, за то благодарит, что не одинок он нынче в муке этой страшной, а с нею, с поддержкой её да с состраданием искренним, и в миг уколом совести болезненным сердце сашино в груди сжалось, ибо вновь ощутила девушка себя виноватой, но теперь – по той причине, что поначалу, собственным эмоциям поддавшись, на них лишь и поглядела, когда устремилась отпихнуть от себя Теофила прочь, потому как в недопустимой близости к ней оказался он, мужчина самый что ни на есть – да к чёртовой матери, какая и вовсе тут разница, какой и вовсе смысл тут в принадлежности половой, ежели страдание не имеет пола, одинаково страшным оно для всех бывает, и в первую-то очередь, самым-то главным образом, как душа живая мучается сейчас козлоногий, ни к чему тут и вовсе, в таком разе, помнить о вещах посторонних, никоим образом нынче не важных да значения не имеющих.
Когда отстрадал Теофил минуты, приступом этим положенные да определённые, прекратилась дрожь в плечах его, выровнялось дыхание малость да напряжённость сошла с тела его, и спросила Саша тихо, по-прежнему обнимая его за плечи да чувствуя, как стремится отдышаться он печально, рогами в пол уткнувшись:
- Что это происходит-то с тобой?... Ритуал… Кто тебя зовёт так упорно?
Помолчал Теофил малость, вдыхая глубоко да часто с глазами закрытыми, а затем усмехнулся невесело да и ответил:
- Да, ведаешь ли… То мой персональный Молох…
Нахмурилась Саша, услыхав ответ этот странный
- Персональный?..
- А что… Глазищи точно такие же круглые да белые, ежели свет на стекло очков падёт ненароком… Смотрит и смотрит тоже…наслаждаясь моею мукой…
- Очков… - и ёкнуло в груди женской нечто, растеклось там болезненным покалыванием, растревожилось да заныло.
- Не бери в голову, принцесса… То мои заботы, не твои… - Теофил приподнялся кое-как, ощутил, как разжались ручки сашины тонкие, огладив шею его да плечи, когда поднимался он – сел козлоногий на колени снова, дух переводя да сплёвывая прочь сгустки крови неприятные, обернулся на Вельзевула да и спросил с раздражением явственным:
- Чего болтал ты там, жентльмен помоишный? Советую я лишь по разумению собственному, а коли у тебя иное разумение имеется – так будь добр поделиться!
Помрачнел Вельзевул, заслышав оскорбление нелестное в адрес свой, приблизился он к Теофилу окровавленному угрозою немою, нагнулся, схватил его за ворот рубашки руками обеими да и рывком в воздух поднял, оторвал от земли грубо – вцепился Теофил в запястья его пальцами дрожащими, оскалился малость от боли, в теле оставшейся после мучения недавнего, поглядел на Повелителя мух сердито да взором тяжким, прошипел угрожающе:
- Пусти, зараза, не то копытом двину.
- Оскорблений от черни не потерплю я, - произнёс в ответ Вельзевул высокомерно, буравя взглядом глаз пронзительно-жёлтых противный ему лик козлоногого. – Зарвался больно, гляжу я, знай, плебей, своё место!
Да и впрямь дёрнулся Теофил, устремившись пнуть Вельзевула хорошенько, да и не важно, куда именно, главное – побольней да пошибче, однако бросил его наземь демон желтоглазый прежде, неучтиво от себя откинул, воззрившись надменно на то, как растянулся Теофил пред ним на полу да лицом вниз бессильно – козлоногий, закашлявшись, попытался было подняться, упёрся руками в пол, однако тотчас боль острая обожгла кисть его правую, взглянул он в ужасе на руку свою да и узрел, что пронзило её острие зонта поломанного чёрного, насквозь вошло оно лезвием тонким да к полу прочно пригвоздило. Захрипел Теофил, глаза вытаращив, сжался весь, за зонт схватился под вскрик сашин, ужасом исполненный – попытался козлоногий выдернуть острие из руки своей, да однако же тщетно, ухмыльнулся Вельзевул, провернул зонт вкруг оси собственной, пуще прежнего рану разбередив этим действием да с любопытством глядя на скорчившегося от боли Теофила, произнёс ровно:
- Никогда ещё доселе Господин не совершал столь непонятных да необдуманных поступков… За какие заслуги он грязнокровку пустил в ряды высшие - уму непостижимо!
- Опять ты за своё… - процедил Теофил сквозь зубы, уткнувшись лицом в пол сердито да глядя на то, как струится кровь из-под лезвия да из раны, стекая струйкою алою подле. – Коли чего непонятно тебе – так спроси у него, умник… Язык на что тебе даден… Поди к рогатому да и вопроси, об чём не разумеешь.
- Я. Никогда. Не спрашиваю. – Вельзевул нагнулся к нему угрожающе, острие зонта разбередив будто бы ненароком. – Вопрошают меня да и отвечаю я, ежели снизойду невежество развеять, и вопрошающим не стану сам, ибо ведаю.
- Ну так не всё ведаешь, коли чего-то всё равно не разумеешь… И сам не замечаешь, как вопросами сыплешь только так...Чудной какой-то… Ну, коли так, то давай я вопрошу, так уж будь добр, снизойди до ответа невежеству, индюк ты напыщенный – почто борьбу со страхом презрел?
Вельзевул хмыкнул, поглядел на встревоженную Сашу, сидящую на полу поблизости, затем ответил:
- С кем же дело имею я нынче, о, да за какие мне это грехи? Что ж, доступным слогом объясню, а коли не уразумеете – то уже не моя забота. Слыхали ли вы про Собаку Эгрегора**?
- Ась? – Теофил повернулся, посмотрел на Повелителя мух с недоумением.
- Ясно. Чёрный образ собаки, подобной волку. А принцип прост. Она стоит и смотрит на вас. Её нет. Но она стоит и смотрит. И ежели вы поверите в неё и испугаетесь – тогда она вас укусит. Да и укус сей будет болеть и кровоточить лишь в глазах ваших, а при взгляде стороннем существовать он не будет и вовсе.
- Что за бредни?
- О, сколь скуден разум плебея… Допустим, сего я не слышал. Внимайте, иначе останетесь без ответа. Итак, мысль проста: ежели мы сами уверуем в беду – она случится. Ежели убоимся мы – страх породит опасность. Однако сия опасность подчас – всего лишь плод нашей веры. Он не извне, - Вельзевул обратился к Саше надменно. – Кошмар твой – не извне. И то ясно как день.
- А где же он тогда? – нахмурившись, спросила Саша.
- В твоей, девка, голове.
- Да щас, - Саша хмыкнула с насмешкой мрачно. – Он приходил не только во снах. Бывало, что и не спала я, наяву это бывало.
- И не противоречит сие словам моим абсолютно.
- Так а чем те борьба не мила? – подал голос Теофил на полу.
- Порою нельзя бороться, ибо лишь худшее борьба за собою повлечёт. Иногда нужно просто принять. Приняв, мы подтверждаем сим, что проблема есть - и с нею нам отныне справляться легче. Возьмём всё тот же страх. Покуда отрицаем мы его, покуда давим в себе силою – он никуда не исчезает и мучает нас тем фактом, что враждебен он нам да непобедим. Но вот ежели с ним согласиться, - Вельзевул назидательно воздел палец к потолку да склонил голову. – Ежели принять тот факт, что он, страх, есть – мы сможем с ним ужиться, а ужившись мирно – сможем себе его подчинить. Это тоже своего рода борьба, но иная. Множество людей поступают образом первым, то бишь, отрицают и давят в себе проблему, думая, что ежели убедят они себя в том, что её нет, значит, она и пропадёт к тому же. Однако психика личности живой – то механизм сложный да тонкий, и правильный подход к нему нужен ровно так же, как и к любому иному механизму. Покуда отрицаем мы проблему собственную, какой бы она ни была, мысля, будто так задавить её сможем да унять – покуда так поступаем мы, то никогда собственную душу не излечим. К примеру, - Вельзевул вновь обратился к Саше. – Вот тебе, девка, бывало же так обидно порою, так больно да гадко, что ты всеми силами задавить стремилась это чувство, убеждая себя в том, что ничего не случилось, не так ли?
- Ну… - Саша задумалась на миг, да и впрямь вспомнила, что извечно только так и поступала. – Да, верно…
- О, только способ сей нисколь не помогал, уверен я, – ухмыльнулся Повелитель мух самодовольно. – И на душе, как и прежде, оставалось тошно и гадко, а может даже и хуже, потому как те эмоции, что мы давим да в себе намертво запечатываем, нас изнутри гложут. А их попросту нужно принять. Принять, понять, а затем подчинить себе, ибо понятые они да принятые, а значит, покорные нам отныне. Их нужно…попросту прожить и пережить. Не отрицать. Не загонять в самое нутро души своей, а пережить и позабыть о них. И вместо «страха нет, я не боюсь», покуда коленки от ужаса трясутся – сказать себе иное: «Да, я боюсь. И я принимаю это», и вот тогда у вас в руках окажется власть, и быть может, то выйдет не сразу, однако смятённый разум успокоится, узрев, что более никоего противоречия нет меж тем, что пред нами, да тем, что мы об этом мыслим, успокоится и узрит верный путь.
- Складно стелешь, - выдавил Теофил, по-прежнему пригвождённый к полу лезвием острия зонта Вельзевула, посему попросту растянувшийся на полу устало да прислонившийся щекою к его шершавой хладной тверди. – Да токмо не уловил я, чего с чудищем ночным делать надобно, в таком разе?
- А я и не сомневался, - нагнулся к нему Повелитель мух с язвительной усмешкою. – И в этом вам я не помощник, сами разбирайтесь.
- Разъясни, коли умный.
- Нет.
- Да.
- Нет.
- Говна пакет!! – взорвался Теофил внезапно, рявкнув брань сию яростно да так резко, что Саша от неожиданности аж вздрогнула; схватился козлоногий за зонт вновь, рванул сильно, выдернул острие его из руки своей, вскочил, и сцепились они с Вельзевулом в драке самой настоящей, и хоть и считал Повелитель мух недостойным аристократа, коим мнил себя он сам, кулаками махать в драке подобно черни безмозглой – в момент нападения Теофила он, казалось, позабыл о том, что считал, и бился похлеще всяческого завсегдатая разнообразных баров, а контингент данный он, известное дело, не раз упрекал в узости мышления да в глупой грубости манер. Закончилось всё, увы, плачевно для Теофила, ибо очередной приступ так некстати свалил его с ног, упал козлоногий на колени, захрипев люто да пол кровью пред собою заливая, а Вельзевул, растрёпанный малость да разгорячённый дракою, захохотал торжествующе, сдул небрежно пряди волос со лба, выбившиеся из общей массы, бантом чёрным позади обвязанной, подошёл к Теофилу замученному да и пнул его грубо носком туфли лакированной в бок, повалил этим наземь, хотел было огреть и вовсе по лицу безжалостно, да только кинулась к нему Саша тут же, не дала совершить задуманное, бросилась она прямо в лицо Вельзевулу, ибо ничего иного придумать не сумела, схватилась за рога его чёрные высокие, закрыла обзор, заставила попятиться да заголосила:
- Отвали, ур-род!! Чё он тебе сделал?! Чё те надо?!
Ругнулся Вельзевул раздражённо, схватил отважную Сашу за волосы, рывком с себя снял да и бросил на пол, подле Теофила упала девушка, ударилась спиною больно, однако ничего более не успел соделать Вельзевул, ибо нацелил на него козлоногий дуло пистолета «Нагган», подняв руку дрожащую да упираясь локтем руки левой в твердь пола грязного, кровью залитого.
- Довольно, - прохрипел Теофил, поглядев на разозлённого Повелителя мух мутным от боли взглядом. – И впрямь, чё те надо, сердешный? Злющий аки собака драная… Поведал бы лучше, чего это так люто мышцу твою сердечную гложет – авось и полегчало б…
- Ничего её не гложет, - ответил Вельзевул с неприязнью, оправляя встопорщившееся жабо. – Не строй из себя сведущего в устройстве душ живых, чернь, велик риск ошибки у того, кто голову дурную на плечах имеет.
- Да уж куда мне до мозгоправов всяческих… Однако молвил ты, что отрицать тягость собственную нельзя ни в коем разе, ибо терзать она тебя изнутри нещадно будет – а сам-то?
Холодок невольный пробежал по спине Вельзевула отчего-то да после слов этих, замер Повелитель мух, глядя на едва живого от боли Теофила, однако столь твёрдым взглядом в момент сей глядел на него козлоногий, столь уверенным да искренним, что не по себе стало доктору тут же, ибо меткими оказались словеса теофиловы, правдивыми, то бишь.
- Ошибаешься, - хмыкнул Вельзевул надменно, заправив волосы обратно под бант, подняв зонт с пола да устремившись куда-то прочь раздосадованно, отринул попытку Теофила помочь и вовсе, не принял, делиться собственными тягостями не возжелал, хотя и готовы были выслушать его искренно, искренно понять да помочь хоть чем-то готовы были глаза эти выразительные, взглянувшие на Повелителя мух из-за стёкол очков квадратных так серьёзно.
- Да полно тебе, сердешный, - спокойно сказал козлоногий, опуская руку с пистолетом да глядя вслед удаляющемуся демону. – Все мы тут искалеченные знатно, и здравого строить из себя не надо, здравых на свете единицы, лишь чудом никак не пострадавшие от чужих волеизъявлений да свобод. Впрочем, как знаешь.
…Всё последующее время до рассвета провела Саша на пару с Бафой подле Теофила, сострадая ему в муке его, что длилась до утра самого, Вельзевул же вышел вон, сел подле входа на скамью некую, предварительно постелив на неё платок белоснежный, так и остался там созерцать хмуро да задумчиво понемногу светлеющее небо; Азариил давно уже спал, уснул неожиданно для себя да и невесть в какой именно момент, то ли во время разговора Повелителя мух с Теофилом, то ли нескольким позже, уснул сидя, повесив голову да чудом не падая с табурета, да и проспал так до самого утра; Анжелика и вовсе давно уже спала, и ничто её не смогло пробудить ото сна под потолком самым, ни крик сашин во время кошмара ночного, ни последующая ругань; Муха же всю ночь бродил окрест, бормоча нечто себе под нос да размышляя о чём-то своём, под утро вернулся к зданию, заметил Вельзевула на лавке, ничего ему не сказал, лишь взглянул понуро, да затем подошёл, лёг подле скамьи прямиком на землю грязную, свернулся калачиком да и заснул на часок-другой, не возжелав ни уходить куда-то прочь в обиде на друга своего желтоглазого, ни быть более близким к Вельзевулу, чем был насекомый демон нынче у дальнего конца скамьи.
______________________
* - Метатрон является секретарем, приближенным помощником и глашатаем Бога. Ангелами управляют Бог и Метатрон, как глава всех небесных сил.
** - Собака Эгрегора - образ, пришедший мне однажды. Он подразумевает собою смысл, рассказанный Вельзевулом.
Тлеющий Ад 4. Глава 8
© Copyright: Тот Самый Диктатор, 2019
Свидетельство о публикации №219090200806
Свидетельство о публикации №219090200806
Рецензии