Бивень мамонта

 Мы стоим посреди залитой июльским солнцем площади и долго смотрим вслед высокой стройной женщине в красном платье.
    Полдень, жара, где- то хлопают молотком по железу. Мерзкий звук-наваждение, кажется, уйди - унесёшь его с собой и так и будет отскакивать грохот от стенок черепа.
    Уже полгода мы боремся с этим, каждый по-своему отталкивает от себя умершую, пока что так явно, так живо стоящую перед глазами, что кажется, протяни руку и дотронешься. Обоим хочется, чтобы случившееся стало прошлым и перестала саднить эта полурана-полушрам, но стоит увидеть похожую на неё женщину, как сразу...
- Похожая, да?
    Собственный голос кажется чужим и хриплым от жажды. Мы пол суток без воды.Были надежды на вокзальные буфет и магазин, но и тут не вышло - закрыли из-за кишечной палочки. Закрыли, как и все продуктовые в соседних кварталах. Бывают на свете люди, которым фатально не везёт.
-Ну, не очень. Мама пониже была. 
    А вот голосок сына всё так же звонок и по виду не скажешь, что дорога хоть сколько утомила его, правда в двенадцать лет всё переносится легче.
-Да, пониже.
    В дороге мы вторую неделю . Через Липну, Лакинск, Владимир, Боголюбово, Вязники, Гороховец и ещё другие города, городишки, сёла… всех не упомнить.Ночуем когда где: в хостелах, залах ожидания (если пускают), но чаще в нашей синей "Ниве". Едим что придётся. Словом мужской холостяцкий отдых.
-Пойдём обедать, или погуляем сначала?
-А музей тут есть?
-Есть конечно.
-Давай туда сначала сходим.
-А что тебе там? Скукотища.
-Нет, ну пойдё-ом!
         Эта одна из случившихся перемен: теперь он не аргументирут а просто просит, иногда капризничает как маленький.

         
    Молча переходим от стеллажа к стеллажу, придавленные пыльной вечностью. Желтые, блеклые, тёмные фотографии, - ноябрьские, майские, демонстрации, шагают по грунтовой улице, той, что через пару лет назовут проспектом Ленина, и замостят каменными плитами. Узкоглазые, скуластые лица, довоенные угловатые пиджаки…  Ряд маленьких жестяных моделей паровозов, еще царских времен, замер парадным строем у стены, и тут же фанерный макет низенького здания железнодорожной станции. В стеклянных ящичках - буденовка, железнодорожной свисток, зелёная каска с блеклой звездочкой. Отдельно от всех на столе темнеет глыбой железнодорожный башмак виновник многих  и многих увечий. Знамена, значки, непонятные мне паровозные шестерёнки А это что?
      Длинной загогулиной выгнулась под стеклом тусклая серо-жёлтая  кость с обломанным  и расщепленным концом. Наклоняюсь, защуриваюсь, ещё раз жалея о забытых в машине очках, читаю бледную, мелкую надпись на приклеенной к стеклу бумаге.. Бивень мамонта, умершего многие тысячи лет назад, труп которого случайно раскопал местный паренёк-тракторист.
                ***               

     Долго стоим на переходном мосту. Приятно обдувает горячим потные спины . Снизу от рельс, стальными, тёмно-блестящими струнами протянувшихся до сиреневого горизонта доносит терпкой сладкой угольной горечью. Под мостом железнодорожной вокзал цвета розовый-сквозь-грязь, мощеный желтой плиткой перрон, по которому люди, такие маленькие из-за высоты, катят за собой игрушечные сумки на колёсах.. По десятому пути ползёт, лязгая железом товарняк, в  открытых вагонах сереет гравий.
-Куда пойдем?
- А, походим просто, посмотрим. Уехать всегда успеем.
- Это церковь там?
-Да
    Зыбкое, дрожащее марево над золотом куполов, со всех сторон охваченное зеленью поселковых садов.
-Хочешь сходить?
    Он задумывается на секунду.
-Да нет.
    Ну и ладно .

          Спускаемся с моста и идем по желтой пыльной левой обочине ухабистого шоссе вдоль забора из серых железных планок, отгородившего железнодорожные пути. Справа старые, тёмные двухоконные избенки, утонувшие в первобытно разросшейся зелени палисадников. Повороты направо, налево, новый квартал трехэтажных домов из кирпичей навозного цвета - при мне его не было.
     В маленькой дорогой аптеке покупаю бутылку минералки, заворачиваем за угол, пьем по очереди жадными, крупными глотками, далеко запрокидывая головы.
    На другой стороне улицы светло-серое двухэтажное здание под блестящей крышей. Говорю, Игорь, посмотри, что там?
    Читает медленно, щурясь от злого солнца .
-Федеральная служба безопасности.
-Ясно, пошли..
-А вон оттуда стрелять можно.
.-Не показывай.
-Из ВСС.
-И что такое ВСС?
-Винтовка Снайперская Специальная.
-Откуда это такие познания?
-Из “Контракт Варс”.
-Ты же, вроде, больше не играешь?
-Но помнить-то помню!
    И лицо его вдруг сереет от ненависти.
    Раньше не было и этих беспричинных вспышек,   во время которых он молчит, как глухонемой и упрямо смотрит в сторону, стараясь избегать меня взглядом.
    Мне кажется, со временем я просто стану ходячей энциклопедией под названием “раньше этого не было”, всезнающей, но бессильной и бесполезной.
    В этот раз оно быстро проходит - после первого светофора он берёт меня за руку, я сбавляю скорость, примеряя свои широкие шаги к его детским.
                ***               

    Урезанный до маленького пятачка сквер афганцев затопила волна молодых и не очень мужчин в знакомых зеленых формах. Для десантников ещё рано, кто же это такие ?
    Пара таких зеленых ребят перебегают дорогу, один встает на пути, другой сбоку.
-Папаша, закурить найдётся?
-Не курящий.
-Жадный что ли?
-Да сказал же, что не курю!
    Узкие загорелые лица, тонкие будто иссосанные губы, пустые, плоские глаза. Типичные молодые убийцы, вышедшие из хроник “Криминальной России”. И в молодости я не отличался храбростью, а уж теперь, да ещё с ребёнком .
-Могу деньгами предложить .
-Ты нас за нищих держишь?
-Нет. А вы откуда  явились, ребята? Форму вашу вроде узнаю...
-Являются черти, папаша,- перебивает меня тот, что загородил дорогу,- военнослужащие прибывают. Гуляй отсюда, будь здоров, не кашляй.
               
***
     В ожидании заказа, выбираем столик в полупустом и тёмном зале кафе , чтобы можно было смотреть из окна на разбитый въезд во двор мелкооптовой базы.  У входа молча, с волчьей жадностью хватают яичницу два дальнобойщика, справа, в дальнем углу, компания пенсионеров, видно, что уже на веселе, громко и часто смеются, пробуют запеть дрожащими голосами. Должно быть отмечают чей-нибудь день рождения.
    Их веселье так заразительно, столько в нем светлой надежды, даже не надежды, уверенности, что хочется встать, и к ним, научите, товарищи, как жить, чтобы не плакать, как терпеть, но не стонать?
      Неощутимый сквозняк раскачивает висящие под потолком желтые липкие ленты, густо усыпанные черными трупиками мух.
-Что-то мы с тобой всё ездим, ездим, а ни с кем не подружимся. Не компанейский, наверное.
-А зачем они нам?
    Что я ему скажу? Что надо как-то выживать, и чем дальше, тем тяжелее? Где проходит эта граница, за которую взрослый не пускает ребёнка, воображая, что так он щадит шаткую детскую психику? Вот он уже отвернулся к окну, будто сосредоточенно разглядывает неуклюжую тушу фургона, которому юркие легковушки не дают заехать в базовский двор, а сам глотает слёзы.
-Я знаю, о чём ты так. Этого не будет, я обещал.
    Не одна женщина не перешагнёт порог нашей квартиры. И вообще никто, если он не захочет.
    Обещал тогда же, сразу после похорон, в казавшейся до странности пустой комнате, затопленной волной сиреневых апрельских сумерек, понимая, что теперь, с её смертью, перехожу в уж совсем полное родительское рабство.
-Я тебе надоел ?
-Ну какой ты глупенький.

        На выходе из столовой сталкиваемся с теми стариками. Заговариваем, спрашиваю, что отмечали .
-Витьку Деменкова схоронили. Работали, значит, вместе. Помянуть зашли.
        Вот тебе и на.
                ***.               

-На вокзал, или ещё походим?. Я бы походил, хоть на завод взглянуть.
        Снова короткая дорога к заводу, хотя так хотелось пройти кругом, увидеть побольше. Сырые, заплесневелые дворы, ребятня, собаки, ржавые детские горки, паруса простыней на провисших верёвках….
       Хорошо хоть улицы пустые и никто не остановит с распросами  - ты или не ты, и как дела, зачем приехал? Да по-правде сказать кто может узнать в рано стареющем мужчине с брюшком и залысинами того худенького юношу со смешными усиками на верхней губе, (для солидности), что бегал по этим улицам пятнадцать лет назад.

    Завод стоял -в прямом и переносном смысле.. Здание ещё не снесли, но уже исчезли большие железные ворота, бетонные дорожки заросли грязью, выбитые стёкла закрыты разноцветными листами фанеры.
-Вот тут отец мой работал…
     Дальше я шагаю уж не знаю зачем, пока не доходим до пустыря, на котором так и не построили туберкулёзный диспансер. Вбитые в землю сваи белеет столбами Стоунхенджа сквозь зелень молодой рощицы.
   Понимая, что пора поворачивать назад и уезжать, я безвольно бреду дальше по тропе, через пустырь.  Зачем было ехать, чего я тут искал. Молодость? Так её не вернешь, ну а родные места… поживи в любом маленьком городке недели две и вот уже отыщется милая тихая улочка,скверик с тополями,из двух -трех  магазинов станешь чаще ходить в “свой” и жаль будет уезжать из обжитого номера.
     Я и не заметил, где  пристала пристала к нам эта собака - помесный урод тигрового окраса,  высокий, широкоплечий, с покатым, как у гиены задом.
-Идёт и идёт за нами. Противный.
-Ну, подбери палку, если боишься.
-Где я её найду?
-Да вон лежит.
    Игорь подбирает с земли здоровый березовый дрын с мотающимися лохмотьями почерневшей отставшей коры, поворачивается к кобелю и выдаёт::" Подходи, сука драная, я тебя, ****ь!"
    Как в воду, ныряет пес в высокую траву и лишь колебания светлых метелок-колосков выдают её скорый бег по дуге, в обход нас.
-Ты что сейчас сказал ?
-Ничего
-Тебя кто этому научил ?
-Никто не учил
-Сам ты не мог
-Я много чего могу
-Что ?
Молчание в ответ
    Ах, это гадкое, но такое острое чувство досады на то, что я не один, связан, и не ладится всё, не выходит, по моемУ ...Хотелось ходить вдумчиво, тихо, припоминая, сравнивая, где и постоять в тени, погрустить. Как можно спешить в такой день, ведь не знаешь, не в последний ли раз шагаешь по этим улицам пока ещё жив сам и не изменились до неузнаваемости каменный узор кварталов и переулков, и главное, рассказывать тому единственному, кто по закону родства должен тебя хоть раз выслушать и понять. А он скучал, тянул меня за рукав, стоит только остановиться.
    Видно он раньше меня это почувствовал, ещё в столовой - я тебе надоел?
   Молча идем к проспекту. Палка в руках сына скребет асфальт, подскакивая на проступивших из серого битума камешках.
-Брось палку.
-Нет .
Шагов через десять я повторяю.
Без ответа..
-Ты думаешь, я тебя буду ругать или воспитывать? Да очень надо -, какой вырос, такой вырос.. И не надо воображать, что я такой слабоумный, любящий папаша, и не вижу, что как от стенки горох.
   Описав в воздухе красивый полукруг, палка с сухим щелчком ударяется о стену дома
-Молодец! В тюрьме пригодится .
    Когда мы переходим улицу к желтому кубику остановки, он не берёт меня за руку, упрямо шагает позади, и чуть не попадает под новенькую .”Тойоту”
  ***
   Вечер развернул на городом развернутое полотнище заката цвета жидкой марганцовки, на востоке поднялась низкая, желтая луна, а справа непривычно близкой и большой, кровяной каплей угадывался сквозь знойную дымку Марс.
    Ужинаем голубцами в  открывшемся привокзальном кафе. Кроме нас тут никого - то ли всё ещё бояться кишечной палочки, то ли из-за сумасшедших цен. Вслушиваясь в  перепалку двух официанток, старой и молодой, легко перекрикитвающих тихое лопотание Гузеевой из телевизора, подвешенного под потолком, я вдруг начинаю засыпать и прихожу в себя, лишь уткнувшись подбородком в ободок чашки.
   Зачем-то хочется запомнить этот вечер, закат в окне, , тусклое плавающее отражение светильников на гладкой коричневой столешнице, но некогда, Надо подниматься, расплачиваться, топать на вокзал, чтобы забрать нашу “Ниву”. Уж не просыпается ли во мне умерший в двадцать три года писатель. Только этого ещё не хватало.
    Остаток вечера колесим по дворам в поисках места, где бы припарковаться. В каждом что-то не нравится. И тогда я решаюсь, сворачиваю с проспекта на узкую тенистую улочку, долго еду вдоль белого каменного забора, за которым шумит тёмная зелень больничного сада.
    Кажется, что на одной этой улице перемен больше, чем во всём городе.  Стоявшее слева от дороги ветхое здание родильного дома сменил модерновый корпус детского стационара, а по правую руку вместо старых общежитий с деревянными скрипучими лестницами, встали шеренгой незнакомые  пятиэтажки.
  Только во дворах без перемен. В один из них я заглядываю из любопытства - знакомая детская площадка возле мусорных баков, стоящих вдоль проезжей части,  дальше, за всем этим рыжеют ржавые гаражи, а за ними знакомая красная стена бани.
  Стоит ли ещё мой дом, о котором я старался не вспоминать все эти годы? Отсюда не разобрать за зеленью берёз и черёмушника. Да я и не хочу знать.
    Разворачиваюсь и выезжаю на улицу, ставлю машину на опустевшей больничной парковке .
    Последнее получасье  перед сном проходит в полном молчании. Мира между нами всё ещё нет.. Раздевшись и лежа на откинутых спинках передних сидений каждый читает что-то на смартфоне и думает о своём.
    Ночью в машине жарко и душно. Сквозь запотевшие окна проглядывает низкая луна в кровавом кольце. Горячий пот течёт по груди, по лицу, сердце колотится под горлом. -  ещё не опомнившись от кошмара, нашариваю в темноте снятую на ночь одежду, напяливаю что и как попало, распахиваю дверь и вываливаюсь из машины с кроссовками в руках.
    Ночная роса обжигает ноги холодом. Жаль, что не посмотрел, сколько там времени. Должно быть часа два. Скоро рассвет. Ветер, пахнущий полынью , шорох листьев в темноте над головой, далекий лай собак. Странное чувство идти к своему дому, который давно не свой. Хотел бы я знать, кто сейчас живёт в той квартире? Нет. Да и им про меня незачем. Из прежних жильцов едва ли осталась половина,  мы вымираем, как те мамонты. Двор перестроили, поляну перед домом убили машинами, только стены помнят меня, да молчат они.
    Прямо, налево , потом направо, мимо подъездных дверей и темных зеркал окон, по которым разлилось отражение луны.
    Долго сижу на лавочке у подъезда, сгорбившись и свесив руки между колен, как старая больная обезьяна. В голове ни проблеска мысли, ни воспоминания, только усталость каменной плитой давит к земле.
    Взрыв криков, похоже что на дороге. среди ломающихся юношеских голосов, старающихся говорить громкий басом, вдруг остро и резко. как поросячий визг прорывается фальцет Игоря. Дальше я не помню как бегу по двору, заворачиваю за угол и выскакиваю на дорогу.
    Мальчик шагает по шоссе, шлёпая босыми ступнями по мокрому асфальту. Лицо его, если бы не дрожащие губы, кажется сосредоточенным и спокойным, как у лунатика.
    Однажды, кажется в пятом классе, меня вызвали к директору школы.. Я украл из кабинета биологии глиняную статуэтку мамонта с обломанными деревяшками бивней. Ругали долго, жестоко, грозились исключить. Выходя из директорской приёмной,  я взглянул в большое зеркало на стене - вот такое же лицо было у меня тогда.


-Господи, живой… ты целый, а? Не били тебя?
    Обнимаемся . Долго не отнимаю носа от сладко пахнущей макушки сына. Конечно, все они, пока маленькие совершенны но свои остаются такими дольше. Должно быть до той первой обиды, которую не сможешь простить
-Папа они машину украли!
-Кто угнал?
-Ну эти, зеленые. Которые закурить просили. Ну, возле танка, утром
Возле танка...закурить... меня вдруг осеняет-, те молодые дембеля в сквере. Да ведь сегодня день пограничника! То есть уже вчера
-Прямо те самые?
-Похожие.
-Ты чего босой?
-Тапочки в машине остались.
    Расстёгиваю липучки сандалий, протягиваю ему - надевай.
    Снова обжигает ступни холодом ночная роса.
-Пошли к торцу, там лавочка стоит, видишь? Там всё и обдумываем.  Ты вот что - шагай впереди, увидишь осколок, или гвоздь, мне скажи.
-Мы милицию вызовем?
-Вызвали бы, а телефон?
-Мой у меня.
-Как это?
-В кармане вечером оставил
-Ну здорово.
-А ты мне говорил - никогда телефон с собой в постель не бери.
-Говорил, говорил…
Путь до скамейки долог и холоден, как экспедиция на полюс и каждый камешек, осколок иногда чуть не до стона режет ноги.
 
-Давай смартфон.
    Голос дежурного, хриплый и сонный, так тихо журчит в динамике телефона, что я не могу понять, мужчина это, или женщина. Стараюсь как можно короче и быстрее рассказать, что с нами случилось.
-Приезжайте к нам, оформите заявление. Адрес знаете?
-На чём же я приеду, я без машины, без денег.
-Некрасова дом двадцать семь, строение два..
-Да поймите, вы, я не могу, у меня даже обуви нет!
-Это ваши проблемы. -и короткие гудки отбоя в ответ.
Вот такое вот "оно".
    Открываю браузер  нахожу номер городского такси. В последний момент колеблюсь - не сказать ли оператору, что мы без денег, но решаю, будь, что будет.
-Ночные поездки по удвоенному тарифу, вы в курсе?
-Да.
-Хорошо, тогда ожидайте. Серая ,Лада Калина, номер…
Кладу смартфон в сон, чтобы не разряжался зря, неизвестно ведь сколько раз придётся звонить, упрашивать, скандалить, защёлкиваю старый футляр на магнитах.
-Ну, Игорюня, будем ожидать.
-Будем.
   К рассвету небо темнеет, будто отступая ввысь, а на земле холодает.  От мокрых ног познабливает мелкой нехорошей дрожью. Неужели уж из-затакого пустяка разболеюсь? Я получше укутываю сына  своей курткой и мы сидим так целую вечность , прижавшись друг другу, а где-то в садах, за домом звенят серебром колокольцев соловьи.
-Видишь, позади дом стоит?
-Да.
-Я в нём жил раньше.
-А ты же говорил - снесли.
-Значит, не снесли. Я от знакомого слышал, наверно, ошибся он.
Уж и тут надо врать. Зачем? Не было никакого знакомого, не было.
-Хорошо было?
-Что?
-В детстве.
-Да как сказать.
    Как рассказать об азарте игр до сиреневых сумерек, о цвете мокрой июньской зелени после дождя, о площадке за домом, где играли в войну, о щенках и котятах, вечных спутниках детворы?
-Наверно. Лучше мне никогда не было.
-Даже с нами? со мной?
-Нет, нет. это не сравнить это счастье, -настоящее счастье с моих губ чуть не сывается слово было.
-А мне не нравится
-Что не нравится
-Детство
-Ишь ты как. каждому своё. Кто-то только о в старости до счастья доберётся. -говорю я , но не спрашиваю, что именно ему не нравится.
         Такси, серая лада калина, появляется неожиданно, со стороны двора.
-Мужики, вы заказывали? извиняйте что долго, на элеваторе чуть в Яме не застрял
-А что, теперь с шоссе через двор проезд есть?
-Ну так-то нет, но я проехал. А вы чего голые, босые?
-Раздели. Как раз по этому делу нам. До полиции подвезёшь?
-А вы совсем без денег?
-Сорок семь рублей.
     Он недолго думает, потирая лоб над сросшимися у переносья чёрными бровями
-Ладно, садитесь, подвезу. мелочь себе оставь.
         После холодно мокрого асфальта ногам там приятно на ребристом тёплом коврике,что когда такси останавливается перед серым зданием ГОРОВД., совсем не хочется выходить.
                ***               

    Нашу машину со спящими в ней пограничниками находят к десяти утра. Опознание, проверка, потом толстый, расплывшийся капитан зазывает меня в свой тесный кабинет и уговаривает не заводить дело. Не знаю, кем уж ему или его начальству приходятся пограничники, или у них просто кончился лимит открытия дел, но я соглашаюсь. Жаловаться в сущности не на что, кроме испуга и промёрзших ног - наша Нива цела, заначки( в бардачке и под ковриком)  на месте.
    Завтракаем в дорогом и пустом ресторане, где всё кажется хуже, чем во вчерашнем кафе. Оба дружно решаем сразу же уехать.


   Город кончается неожиданно быстро - промелькнуло, уставясь на дорогу чёрными провалами выбитых окон старое общежитие, потом замусоренные кусты, в которых затерялся где-то слева съезд к элеватору, та самая “Яма” и вдруг поворот,и потянулись по бокам от дороги пожелтевшие поля

    Нас все особенно умиляет -- и сонные, смешные морды коров на обочинах, жалкие дачные домики размером с коробку от холодильника,  глупый рыжий щенок, увязавшийся за машиной -  длинные уши его взлетают, как крылья, нескладные худые ноги заплетаются на бегу, раз -  и вот валится в канаву.
     Поля кажутся зеленее, небо выше и светлее обычного, даже в перистом белом следе реактивного самолёта мы видим уверенный восклицательный знак. Мы даём много восторженных обещаний, которым не суждено сбыться, строим планы, только вечером эта лихорадка жизни проходит, уступив место болезни настоящей -в маленьком номере хостела сын лежит на постели с ангиной, я пью кипяток из термоса, чтобы хоть как-то унять простудное  царапанье в горле, стараясь не думать о долгой ночи, что меня ждёт.