Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 14

      Часть II. В СЕРДЦЕ АЗИИ. ОТМЩЕНИЕ 1

      Глава 14 (для удобства нумерация глав идёт от начала произведения)

      Гефестион стоял на пригорке и смотрел, как армия Александра уходила в очередной поход. Сорок тысяч пехотинцев и семь тысяч всадников — примерно столько же, сколько три года назад пересекло Геллеспонт, только теперь в каждом крупном городе по окружности огромного кольца, охватывающего береговые линии Эгейского и востока Срединного моря, от Пеллы до строящейся Александрии, был размещён македонский гарнизон. На создание этого у Александра ушло три года, и он снова шёл вперёд, чтобы вставить в оправу этого кольца давно желанный бриллиант — Азию. Империя Ахеменидов должна была лечь к ногам сына Зевса-Амона.

      Гефестиона не покидало ощущение, что происходит что-то неправильное. Обоз, сопровождавший армию, был огромен: одних лишь повозок было три тысячи. Инженерия, архитекторы, скульпторы, летописцы, провиант, запасы пресной воды, казна, пленные из знати, разобранные шатры, одежда, утварь, наложницы, маркитанты, торговцы, рабы, проститутки — кого только не было, чего только не везли! И куда все направлялись? В дайсии*, когда лето на носу, когда днём уже изнываешь от жары!

------------------------------
      *Дайсий — месяц древнемакедонского календаря, соответствует маю.
------------------------------

      Ласковое прикосновение руки заставило Гефестиона обернуться.

      — О чём задумался, филе?

      Сын Аминтора любовным взором оглядел Александра.

      — Ты не встречал у авторов-историков вычислений, какое соотношение титульной нации, титульной религии и территории, которую она занимает, к размерам страны, подлежащей покорению, и количеству её населения будет достаточным для построения империи?

      Александр прищурился, перебирая в памяти прочитанное.

      — Нет, да и кому пришло бы в голову этим заниматься, какие примеры стояли бы у них перед глазами? Не было такого никогда — мы здесь, мы это творим, мы выведем это на практике.

      — Ты уверен, что мы первые? Когда-то здесь цвела Ассирия и вбирала в себя не один народ. Центр империи Ахеменидов — Персида. Финикийцы, египтяне, ионийцы к персам не относятся.

      — И все они пали или падут. А мы построим новую — свою!

      Губы Гефестиона изогнулись в лукавой улыбке:

      — Э, э, сын Зевса! Пока ты больше захватываешь то, что уже создано, а не строишь!

      — Нам нужна земля, нам нужны люди. А потом мы построим на завоёванном сотню новых Александрий, и каждая из них будет красивее и величественнее Вавилона. Мы возведём новые храмы, агоры, откроем театры, школы… — Взгляд Александра стал мечтательным.

      «Пришло ли для этого время? — подумал Гефестион. — Пришло ли время для империй, которые простоят столетия? Не станет ли твоя ещё одним погибшим замыслом, не разделит ли участь уже рухнувших?»

      Войску Александра предстояло пройти в обратном направлении прошлогодний путь: побережьем от Пелусия до Тира, далее — Финикию и только после удалиться вглубь Азии, в Дамаск. Уже после него можно было искать сражения с армией Дария в песках Междуречья.

      — Почему мы выходим, когда лето на носу? В это время реки пересыхают, и вся эта прорва людей будет пить мутную грязную воду.

      — Не волнуйся, Евфрат и Тигр не пересохнут.

      — До них ещё надо дойти. И выдвинуться осенью было бы удобнее. Скорость передвижения медленная, мы всё лето потратим, прежде чем доберёмся до Месопотамии.

      — Так что ты хочешь? — в голосе Александра обозначилось упрямство. — Потерять несколько месяцев, чтобы Дарий полностью опомнился от поражения при Иссе? Мы проходили здесь зимой — и тебе очень не по душе всё это было. Помнишь?

      — Помню, помню. Мне не нравится, что обоз так огромен, с ним мы становимся похожи на армию Дария.

      — Все везут трофеи — это естественно.

      — Твои полководцы разжирели. Сундуки с ворохом расшитых одеяний, ларцы, безделушки. Вон, на мулах мешки с египетским песком навьючены — для личных палестр. Не слишком ли шикарно?

      — А ты хотел, чтобы на этом песке мы лежали и загорали в Мемфисе?

      — Почему бы нет? Разве плохо мы проводили там время?

      — А! — раздосадованно воскликнул Александр и стал описывать на коне круги вокруг своего любимого. — Я так и знал! В Пелле ты говорил, как хорошо было в Миезе, перед Геллеспонтом — как хорошо в Пелле, в Киликии — как мягко в постели у Ады, здесь — как мягко, сытно и тепло в Мемфисе. Ты всё время смотришь назад!

      — Если ты всё время смотришь вперёд, то я должен охранять тебя в арьергарде. Ты же знаешь, что я неравнодушен к твоему тылу, — попробовал разрушить напряжение Гефестион, но лёгкость интонации ему не помогла.

      — Ты становишься таким же перестраховщиком, как Парменион! Десять раз осмотреться, остановиться на том, что мы уже имеем, потому что так безопаснее. Сам посуди, что мы уже сделали! Чего тебе не хватает? Ты сам выбирал власть в Араде, Библе и Сидоне, ты руководил флотом, ты моя правая рука! Дойдём до Вавилона — бери, владей!

      — Как ты не понимаешь, что мне это всё не нужно! Да, я с удовольствием сидел бы сейчас в Миезе или в Пелле под яблонями в цвету, дышал бы прохладой родной Македонии. Или жил бы с тобой на каком-нибудь крохотном богами забытом островке.

      — Мы построили бы там шалаш и ловили рыбу? — вскричал Александр. — И я должен был бы радоваться, если бы улова с избытком хватило на обед?! Это не для сына Зевса! — И, хлестнув лошадь, царь Македонии и Малой Азии ускакал от слишком мирно и сентиментально настроенного любимого: стратега-автократора звал Филота, ждали курьеры, Эвмен с кипой пергаментов. Надо было учесть продовольствие, запасы пресной воды, усилить охрану казны в походе и решить ещё сотню проблем.

      А на сердце Гефестиона скребли кошки. Он боялся охлаждения Александра, он уже сталкивался с этим в прошлом году, когда царь осаждал Тир и после — Газу. Ежедневно проводились совещания с инженерами, ежедневно Александр заседал с полководцами, часами пропадал, наблюдая за работами, — и, возвращаясь, валился от усталости с ног и засыпал как убитый. Даже если в предстоявшие недели никаких сражений не предвиделось, это не сильно меняло ситуацию: пусть канцеляристы и разгружали своего правителя от мешков корреспонденции — Александр лично должен был просматривать горы пергаментов, в его шатре постоянно толклись военные, штатские, просители, скульпторы, обслуга. Каждому что-то было нужно, Гефестион не мог оставаться со своим любимым наедине, а ночью Александру часто приходило в голову сесть на коня и объезжать посты, проверять, насколько бдительны часовые, спрашивать у рядовых, всем ли они довольны.

      В ответ на сетования о том, что Александр оставляет себе очень мало личного пространства и свободного времени, Гефестион услышал, что царь прежде всего должен думать о своём народе, а полководец — о своём войске. Это было справедливо — и сын Аминтора решил обзавестись личным шатром, но и туда затащить любимого на походе удавалось гораздо реже, чем на самом деле хотелось. После паломничества в Сиву Гефестион наконец насладился близостью с любимым, но эти дни миновали — и вот опять совещания, озабоченное лицо, бесконечные распоряжения, постоянные срывы с места на место. Александр должен был во всё войти, всё разузнать, быть в курсе всего — Гефестион боялся, что будет позабыт в этой лихорадке непрекращавшихся забот. Кроме того, возле шатра царя всё время крутились смазливые, как и у Филиппа, этеры. Щитоносцы, царская охрана — вдруг Александр снова не дойдёт до суженого и возьмёт то, к чему и руку протягивать не надо было: вот же это, рядом — бери и владей. А верному другу останется какой-то Вавилон, варварская обитель, которая ему не нужна, да до неё ещё дойти надо…

      Гефестион боялся забывчивости, стремительности, изменчивости Александра, и эти страхи росли, множились другими. Кто знает? — может быть, после подтверждения того, что он сын Зевса-Амона, Александр расширит сверх меры свои притязания, попытается прыгнуть сверх головы? Помимо того, что голову при этом можно было просто сломать, не отторгало ли это близкого к божьему сыну, но всё-таки смертного Гефестиона, не отчуждало ли дополнительно? Снова приходилось теряться в догадках и ждать — ждать того, что обещано: покорения Вавилона, остановки в нём и возобновления былых отношений. Любя Александра, Гефестион тоже стал заложником высшего произвола; других богатый развратный город манил золотом; царь искал в нём вознесения от монарха Македонии до владыки народов всей Азии и окончательной победы над Дарием; все без исключения мечтали об отдыхе и конце похода — и в этом сложении многих тысяч интересов тоже была заданность свыше… И как следствие, непринадлежность себе самому, управление своей жизнью извне, чужой могущественной рукой, чьё движение невозможно было предсказать так же, как и остановить.



      Армия, отягощённая огромным обозом, продвигалась медленно. Давно был оставлен позади Тир, в котором Александр, не выпуская из головы эллинизацию покорённых земель, устроил мусические и атлетические игры; войско отошло прочь от побережья и вступило на территорию Сирии. Люди страдали от дурной воды и ещё чаще — от её отсутствия, а когда до неё добирались, в памяти вставали предания о том, как полчища персов, придя на земли Эллады, выпивали целые реки, — только теперь это были другие реки, осушаемые другими народами. Старые, хорошо закалённые вояки, хотя и ворчали втихомолку: неугомонный сын Зевса снова ведёт их за тридевять земель по треклятой пустыне, в ведь трофеев набрано уже прилично, и вполне можно возвращаться на родину — но неплохо переносили выпадавшие на их долю лишения. Молодые, свежие пополнения, видя доблестный пример стоицизма старших, старались им подражать, они ещё мечтали и о большом количестве захваченного, и о громких победах, и о славе — на них Александр очень рассчитывал, но с прочим людом дела обстояли скверно: штатские отставали, стирали ноги, болели, умирали. Македоняне и греки хоронили своих, но оставленные по обочинам дороги трупы людей и павших животных никого не удивляли.

      Александр нервничал, высчитывая скорость передвижения: не было никакого сомнения в том, что Дарий не сидит, сложа руки, а собирает свою армию и на этот раз ошибок прошлого не совершит: наберёт воинов с востока и севера империи Ахеменидов, из Бактрии, Согдианы — выносливых, опытных, привычных сражаться с до сих пор непокорёнными скифами и саками, а не изнеженных персов, годных только на то, чтобы в ужасе бежать, давя своих же замешкавшихся и упавших в панике отступления; было так же ясно, что Кодоман точно не сгрудит свою армию в узкой долине, где она не сможет развернуться, как это было при Иссе, — и в этом случае каждый день похода, затраченный Александром на продвижение навстречу врагу, играл на руку царю Персии.

      Александр жил в нетерпении сердца, но размолвка с Гефестионом не могла не огорчать его. Царь Македонии знал, что сын Аминтора одинок: зависть к правой руке сына Зевса делала своё дело и порождала врагов, а не друзей — только немногие относились к Гефестиону доброжелательно. Вот и сейчас он печалится, а Александр совещается с картографами, определяя, где армию ждёт очередной источник, и с инженерами, на чьи плечи будет возложено наведение понтонных мостов, когда войско дойдёт до Евфрата и Тигра.

      И ближайшим вечером, перерешав сотню дел в режиме «малого вечернего приёма», Александр отправился в шатёр к своему любимому.

      — Я пришёл. Не сердишься? Ну прости…

      Гефестион, конечно, немного пококетничал: состроил сначала оскорблённую, а потом и пренебрежительную гримаску, отвернулся, поворчал, посетовал богам на дурное поведение сына их главного, но долго хранить напускное безразличие не мог, особенно тогда, когда его шеи коснулись тёплые губы, а в каштановых волнах исчезла золотистая макушка.

      — Ладно, вылезай, я простил. — И шея передоверила родные уста губам.

      До боли знакомый дурман, сменяя на себя одежду, окутал два тела и уложил их на ложе, под свод шатра, распаляя душу и плоть, полетели бессвязные словечки и вздохи, но и эта ночь не стала ночью сына Аминтора: ещё не вступив в увлекательное противоборство, только разогревшись и разыграв увертюру, Александр и Гефестион услышали у входа возню. Кто-то кого-то не пропускал и тихо шипел в ответ на дерзновение прибывшего; пытавшийся войти, наоборот, отвечал высоким юношеским голосом:

      — У меня срочное, у меня важное, у меня чрезвычайное.

      — К царю все с чрезвычайным.

      — Я уже опоздал, я его сначала в его шатре искал.

      — Опоздаешь ещё, ничего не случится.

      — Да нет же, государь должен об этом знать…

      Гефестион скрипнул зубами от досады, Александр тоже огорчённо вздохнул:

      — Похоже, они не заткнутся.

      — Аид их поглоти! Плюнь на них, Ксандре!

      Но пререкания не прекратились — настроение было испорчено, сказка улетучилась. Александр поднялся с ложа, накинул хитон и вышел в лунную ночь.

      — Проклятие! Да что тут у вас, почему мне мешают?

      — Государь, там… Статира рожает, и она очень плоха. — Молоденький этер сильно волновался, пытаясь сообразить, правильно ли было прерывать царские утехи и достаточно ли важным было его известие, чтобы отвлекать божьего сына от земных радостей.

      — Да плевать я на неё хотел! — разъярился Гефестион, вышедший за Александром. — Пусть её ёбарь беспокоится, мы, что ли, её обрюхатили?

      — Нет, подожди, она всё-таки пленная номер один в обозе. Родит — отправим гонца к Дарию с приятным известием, пусть соображает, от кого сынок или доченька на свет явилась, помрёт — известим о драме. И в том, и в другом случаях погрузим его в печаль — нам это на руку.

      Но руку Александра, лёгшую на плечо, Гефестион сбросил:

      — Ну и возлагай свою руку на пузо этой сучки, запишись в повитухи — более достойного занятия для сына Зевса, чем состоять при рожающей блудливой бабе, конечно, нет! Или в дополнение к сыну Зевса ты объявлен и его внуком, сыном Илифии*?

------------------------------
      *Илифия (Эйлития) — богиня деторождения, дочь Зевса и Геры. Спутница Артемиды, с которой Илифия часто отождествлялась. Изображалась молодой женщиной с закутанной в плащ головою, обнажёнными руками и факелом в руке — знаком начала жизни младенца. Возможно, их было несколько.
------------------------------

      — Ну успокойся, злючка! Я ненадолго, — оправдывался Александр.

      — Да хоть в Тартар отправляйся! — огрызнулся Гефестион.

      У молоденького симпатичного этера, прибывшего с известием и, видимо, только недавно зачисленного на службу, глаза на лоб вылезли: пусть даже Александр и не был божьим сыном, потому что многие в этом потихоньку, оставаясь в тесной надёжной компании, сомневались, но разве можно было представить, чтобы кто-то смел вот так разговаривать с царём, а он не только это сносил, но ещё и оправдывался!

      — Я скоро вернусь, и мы продолжим! — ещё раз извиняющимся тоном заверил Гефестиона Александр и в сопровождении всего двух щитоносцев отправился к обозу, бросая напоследок: — Дождись!

      — Да к Харону вас всех! — Негодование Гефестиона не улегалось, очень хотелось выместить на ком-нибудь обиду — и сын Аминтора схватил за собранные в толстый конский узел волосы юного этера — того самого, известившего Александра о родах. — Сейчас ты мне за всё ответишь!

      — Эй, Гефа, не увлекайся, мне что-нибудь оставь! — Александр не отошёл ещё достаточно далеко, чтобы не услышать. Он не верил, что Гефестион, если и умыкнёт мальчонку, его оприходует: наверняка затаскивает его в шатёр, чтобы Александру насолить и заставить любимого немного поревновать.

      — Обойдёшься! Можешь не возвращаться! — всё в том же тоне бросил Гефестион и потащил этера, пытаясь рассмотреть, сойдёт ли новичок за, пусть и не равноценную, но хотя бы приемлемую замену похищенного злыми обстоятельствами любимого. — Как тебя зовут?

      — Ар-рис-старх… — Юнец дрожал: может быть, и Гефестион — сын Зевса, если так разговаривает с Александром? И что он сейчас с ним сотворит? Лучше бы не бил, а просто трахнул…

      Продолжение выложено.