Глава I. Раздробленные останки

В кресле перед телевизором сидел худощавый, лысеющий мужчина лет тридцати, разминая затёкшие члены. Ниже среднего роста (около ста семидесяти сантиметров), он был в толстых очках и последний раз брился где-то неделю назад, потому что ленился.

Свечерело, и по ящику шла одна ерунда. Доев чипсы, Наум (так его звали), нервно выключил телевизор, по которому шёл очередной блок утомительной, раздражающей рекламы и пошёл в туалет, взяв с собой мобильный телефон. Обычный, кнопочный, простой, поскольку на смартфон не заработал.

Поначалу Наум достал из широких штанин (трусы не носил) свой член, но тот что-то капризничал.

«Чего это ты не ссышься?». Наум уселся на унитаз, и принялся онанировать, представляя, что трахается по-настоящему. Посрав, помыл руки дегтярным мылом и почистил зубы, но как-то не слишком тщательно.

Подойдя к своей кровати, мужчина снял очки, положил их на стол, лёг и уже в дырочных очках начал читать на телефоне Википедию. Это ему быстро наскучило, да и глаза всё равно устали. Внезапно Наум почувствовал зуд в ногах и передумал отходить ко сну. Он принялся за своё любимое занятие — сдирать с пяток кожу. Это приносило облегчение и даже некоторое удовольствие. Иногда бывало до крови, но Наум терпел. Потом, наибольшие по площади фрагменты снятой кожицы мужчина клал в большую и толстую книгу, чтобы кожа, засохнув, не скрючилась, но была как тонкая прямая пластинка. Книга же была подписана Наумом как «Гербарий».

«Завтра понедельник; тяжёлый день». Мужчина, зевая, заснул.

Однако ночью замучили приступы. Нет, это не была астма — у Наума было врождённое искривление носовой перегородки, поэтому он никогда не дышал одновременно двумя ноздрями, а всегда какой-то одной. Сейчас прицепился насморк, и когда забита та ноздря, которая дышит, это засада совсем...

Матерясь, Наум поплёлся в туалет, чтобы высморкаться как следует, и за одним решил поссать, но обнаружил, что не смыл за собой в предыдущий раз, когда ходил по-крупному. Он бы понял это по соответствующему запаху, но, повторимся, мужчина изнемогал от насморка и обоняние его не чуяло говна.

Прежде, чем смыть своё дерьмо, Наум сфоткал его на свою цифровуху, чтобы потом выложить во «Вконтакте». Он всегда так делал, и это было ещё одной из его странностей.

«О, сегодня в форме Южной Америки», заметил Наум, оценивающим взором фотографа делая смачные снимки. «Это самый сраный кусок дерьма, который я когда-либо видел!».

Хорошенько высморкавшись (да так, что вонючие зелёные сопли разлетелись по углам), мужчина вздохнул с облегчением и пошёл на боковую, однако проклятые соседи опять что-то праздновали, и громкая музыка в третьем часу ночи была ох как некстати. Да и гоняли соседи ненавистный Науму рэп, который он считал музыкой уличных хулиганов.

«Два притопа, три прихлопа; ни ума, ни фантазии — стишки под минусовку, шапка в любое время года и штаны на пять размеров больше», недовольно бормоча, ворочался Наум.

Он воевал с соседями как мог: в ответ ранним утром в выходные врубал тюремный шансон, не здоровался и ругал их так, чтобы они слышали через стенку его слова. Те не отставали и ближе к полудню начинали что-то дрелить — да так громко, что уши в трубочку. Позже подключались и братья меньшие — у соседей были груднички, которые орали как бешеные сутками напролёт, и некому было заткнуть этот оркестр.
«Ебучие соседи», сетовал всегда Наум. И заявление участковому писал, всё без толку, ибо у буржуев, коими являлись соседи, всё куплено.

Но в этот раз Наум решился: с него хватит. Ему вставать ни свет ни заря, пахать как вол целый день за копейки, а эти суки нигде не работают и всё имеют, потому что богатый папик всё в клюве принесёт.

Он всё верно просчитал: обычно к четырём утра музыка стихала, и гости от соседей гурьбой спускались по лестницам до самой улицы. Те их провожали, курили и возвращались, чтобы дрыхнуть до обеда.

Стояла зима, и собачья холодрыга. Все уличные фонари в своё время были разбиты всякими ночными отморозками, посему было темно, как в жопе у негра.

Наум, порывшись у себя на кухне и надев перчатки, открыл свою дверь так, чтобы не услышал никто. Бесшумно выполз из квартиры.

Подкараулив заводилу компании (который стоял и молча курил один на морозе; видимо разосрался со всеми), Наум нанёс тому сзади несколько ударов кухонным ножом в шею, но так, чтобы кровь не брызнула, как фонтан. Жертва не пискнула и скончалась на месте.

«Осталось найти остальных», воодушевлённо шептал убийца.

И он их нашёл. Сидели на лавочке, пили пиво и что-то громко обсуждали.

Это был не город и не пригород, а село, сорок лет без урожая; хоть и городского типа посёлок. Много мусора на земле и всякой всячины. Тяжёлая арматура подвернулась как нельзя кстати, и мститель, которому было не привыкать поднимать тяжести, схватил железяку и, осторожно зайдя сзади, со всей силы уебал одному раздолбаю, а опосля ёбнул и другому. Собутыльники как сидели, так и сдохли на месте, не поняв, что произошло. Но третий вскочил и увидел лицо нападающего, и даже попытался оказать сопротивление, но тщетно, и обмяк с проломленным черепом, заливая кровью снег.

«Отныне не будете тунеядствовать, рас****яи и пидарасы», торжествующе размышлял маньяк. «Я, значит, вкалываю, как папа Карло, а они хернёй всякой занимаются, спать мешают! Осталось добить оставшуюся семейку».

Как сладок предутренний сон! Как хорошо спится в тёмную и холодную погоду, когда дома уютно и тепло, и вставать совсем не хочется, верно? Никто ничего не увидел и не услышал; ухом не повёл, не зачесалось нигде. Вся деревня беспробудно дрыхла...

Что и на руку было Науму. Прокравшись домой так же аккуратно, как и выходил, он каким-то образом проник в соседскую квартиру, и нанёс несколько смертельных ударов молодой женщине и троим маленьким детям, затем включил газ.

После этого, юркнув к себе, он позвонил в соответствующие службы, пожаловавшись на запах газа.

Пока эти самые службы ехали, Наум, прежде не отличавшийся особой расторопностью, достаточно шустро помылся, а всю верхнюю одежду, напшикав какой-то косметической вонючкой, отнёс в подвал и поджог. Но в подвале было сыро, и вещи истлели, не вызвав пожара.

В деле он прошёл как свидетель, и не за что было зацепиться полиции, потому что и следы исчезли из-за неожиданного резкого потепления, в результате которого снежный покров значительно подтаял; и собаки ничего не учуяли, поскольку нечего было унюхать; и из соседей никто ничего не слышал и не видел...

Ах-ха-ха-ха-ха-а-а...