22

                Москва. Урологическое отделение. 2019.

Он снова здесь. Длинный коридор больницы, длиной в недели, мелькает в отражении его глаз своей клетчатой отделкой потолка. Сам потолок с определенной периодичностью разбавлен вкраплениями квадратных светильников и пожарных датчиков. Цвет потолка серый. Когда его везли по коридору на каталке, смотреть он мог в основном только на него, ну и ещё на нижнюю часть лица санитара, толкающего каталку со стороны головы. Подбородок и нос санитара казались ему весьма безразличными с этого ракурса. Спереди каталку тянул другой человек. Мужчина это или женщина ему было не понятно, но там точно была синяя одежда. Или зелёная? Не важно.

                ***

Он перевел взгляд влево - в большие окна боковых частей коридора, соединяющего разные корпусы больницы на уровне второго этажа. Всё что он запомнил из видов - часть грязно-желтых фасадов соседнего корпуса и уличный фонарь. Он не помнил какое было время суток и погода. Не помнил какой был день недели и какое было число.

                ***

Как же трудно ему было дышать, каждый вздох давался с большим трудом. Каждое рождение подобного вздоха сопровождается таким хрипом, что каждый, кто его слышал, сразу понимал, как хрипит смерть. Сначала возникали 5-7 быстрых, задыхающихся вздоха, как будто захлебывания, потом дыхание выравнивалось, но, тем не менее, звучало все это как храп. Потом оно затихало.

                ***

Ему более семидесяти, может более восьмидесяти или даже девяносто. Он не помнил.

                ***

Сзади за каталкой спешила его взрослая дочь. Он её не видел, но он её чувствовал. Наверное, у неё было обеспокоенное лицо, тревожный взгляд. Наверное, она растрёпано и беспомощно выглядела. Он знал, что она устала. Он уже давно не мог ходить, так как частично был парализован. Он тяжёлым бременем лежал на её хрупких женских плечах. Наверное, она хотела, чтобы все это уже закончилось, хотела свободы. Свободы от него. Но боялась в этом признаться сама себе. Инерция, знаете ли: обязательства, семейно-родственный долг. Хотя она вроде уже и привыкнуть должна была, ну или бросить все это. Не важно.

                ***

Боль. Она текла в его венах вместо крови. Любая мысль в голове шла с ней за руку. Кто бы, что не говорил, а вот к боли привыкнуть невозможно. Он не смог. Опять этот проклятый хрип. Мало все же ему воздуха. У него много разных проблем со здоровьем. Но здесь он с почками. Камни. Отвалились и застряли в мочеточнике - мешают ему нормально ходить по малой нужде. Хотя, если по честному, нормально он ничего уже и не мог делать, даже говорить. Плюс ещё вроде как воспаление. Привезли его сюда на скорой. Сразу с приёмного отделения повезли на операцию. "Интересно, как на этот раз пройдёт наркоз?"

                ***

Коридор закончился. Его завезли в лифт, рассчитанный ровно на каталку и двух санитаров. Время шло очень долго, поэтому и ехали тоже долго. Приехали. Новый коридор другого цвета и с другим потолком. Здесь ему казалось все очень знакомым. Этот коридор закончился гораздо быстрее первого. Дочь наклонилась над его лицом, вроде что-то говорила. Вроде поцеловала или погладила. Он не помнил.

                ***

Санитары поставили его голого на каталке в тамбуре оперблока. Сверху он был накрыт простынкой. Они что-то весело обсуждали. Он не понимал, о чем они говорили. Ушли. Холодно. Лежит. Опять хрипит. Ах да, ему же диагностировали ещё и пневмонию. Боль. Ждет. Все это ему кажется сном. Время - смола, вязкая - тянется. Пришла девушка в медицинской маске и шапочке. Холодно. Отвезла в саму операционную. Стала готовить его серо-синее, с некоторыми оттенками красного и фиолетового, скрюченное тело к операции. Что-то спрашивала. Он пытался ответить. Все они не понимали, что он пытался им сказать, так как его речь давно ему изменила. Нижнего ряда зубов у него не было. Из-за этого его лицо в этой части было похоже на сдутый футбольный мяч. Верхние зубы - были тоже редким явлением. И это при том, что мысли его вполне были связаны и логичны, правда с помехами. "Холодно здесь как в могиле..."

                ***

Операционный стол. На него его переложили как куклу. Его ноги, когда их перекладывали, были похожи на плети. Врачи в своих масках, синие стены, холодный свет, куча оборудования (в совокупности похожего на одного огромного железного паука). Озноб. Трясло его сильно. Врачи между собой говорили, что это нормальная реакция. Видимо, ему уже сделали анестезию, и она так подействовала. Он плохо помнил. При таких операциях, вроде, остаются в сознании. Ему было холодно, он хрипел. Принесли одеяло и накрыли им его грудь. Одеяло его не грело. Интересно, зачем он в сознании? "Да ну!" Потерял сознание или заснул...

                ***

Вроде, во время операции он приходил в себя. У него мелькали какие-то мысли и даже воспоминания. Врачи беспокоились и суетились. Вроде даже были рады его сознанию. Только какие-то обрывки моментов самой операции и фраз врачей остались в его памяти, в целом, он ничего не помнил.

                ***

Окончательно он очнулся опять на каталке. Боль, усталость, тяжесть, опять боль. К нему подключили какой-то аппарат с горящей зеленым лампочкой. Может, это чтобы легче дышать? Если так, то он ему не помогал. Он опять хрипел и задыхался. Ещё он видел, что на нем лежал небольшой прозрачный мешок из плотного полиэтилена с тонкой трубкой, со всей вероятностью, ведущей ему в уретру. Мешок на одну двадцатую был заполнен мочой и кровью. Его мутило. Ему хотелось уже проснуться, этот сон порядком затянулся. Но его все еще везли в палату.

                ***

В женщине, уставившуюся на него своими чёрными птичьими глазами, по пути следования, он не признал свою дочь. Хотя у него и были какие-то сомнения по поводу их знакомства ранее.

                ***

Все еще тот же коридор. Мелькают фигуры в медицинских и домашних халатах, семейных трусах, трико, памперсах для взрослых, шортах и расстёгнутых полностью рубашках (одна рубашка была инкрустирована большим круглым и совершенно безволосым пузом). Мужчины, женщины, врачи. Он ловил взгляды почти каждого встречного. Безразличие, отвращение, страх, жалость. Глядя на него они чётче ощущали свою смертность. Хоть и гнали эти мысли от себя прочь, предпочитая не замечать их. Колеса каталки тяжело стучали по больничному полу. Это его весьма раздражало.

                ***

Привезли в палату. Она была на трех человек. Две больничных койки были уже заняты двумя мужчинами. Одному навскидку лет пятьдесят: седая голова, седые глаза. Второму - лет тридцать, тридцать пять, в очках. Опять были испуганные взгляды, полные отвращения. Кому охота иметь такого проблемного соседа? Боялись встречаться с ним взглядом - брезгливо отводили глаза в сторону. Санитары переложили его с каталки на койку уверенным и натренированным движением, почти синхронно. Хорошо, что они опытные - завезли в палату вперёд головой. "Интересно, так принято, потому что люди на свет появляются таким же способом?"

                ***

Он опять начал задыхаться. Кашель напряг его соседей. Он чувствовал их ненависть на себе. В палату зашли две женщины. Одна из них его дочь, он её теперь совершенно точно помнил. Вторая - сиделка, которую дочь нашла в больнице. Обсуждали условия её работы. Дочь спрашивала про цену, говорила, что я часто испражняюсь от антибиотиков. Сиделка уточняла про наличие памперсов. На что получила отрицательный ответ. Также сиделка предупредила, что может работать только до девяти вечера, так как она уже ходила за другим больным. Обсуждали ещё детали, говорили про меня в третьем лице, торговались, обсуждали старческую деменцию. Две тысячи рублей в сутки устроили сиделку. Дочь с сиделкой ушли, договорившись о том, что завтра будет все необходимое.

                ***

Судя по тому, как часто сосед, что лежал у окна, отворял его и запускал лютый холод внутрь - им не нравилось, как от него пахло. Они все время брызгали дешевым освежителем воздуха по всей палате, что дико мешало ему дышать. Он хрипел и опять задыхался. Опять чувствовал сильную боль.
Зашла медсестра, спросила кто здесь с такой-то фамилией. Все указали на него. Она спросила его про наличие жалоб, он попытался сказать ей что-то, вместо слов из его груди вырвались нечленораздельные звуки, чем-то похожие на детский голос. Детско-старческий голос. Она не поняла его. Вид её был весьма недовольным.
Он не первый раз был в больнице и понимал, что подпадает в категорию самых неприятных пациентов. Их называют "лежачие". Сосед, что постарше спросил у медсестры, что с ним. Она, снизив голос, сказала: "Много чего!". Потом подойдя поближе к соседу и, ещё снизив голос, добавила: "Это неважно,все равно немного осталось…". Она, кстати, сказала это не злобно, но и не добро. Она сказала это безразлично, на опыте. Это ему было весьма неприятно слышать. Но боль отвлекла его от этих мыслей.

                ***

Сон сильным ударом заставил его увидеть отрывистые и бессвязные картинки из его прошлого,наполненные нереалистичными событиями и неуклюжими действиями. Работа его воспалённого и уставшего сознания. Он проснулся. Проснулся от того, что почувствовал неприятное тепло и липкость снизу. Он обделался. За окном стояла тьма, очевидно, была ночь. Соседи спали. Смрад заполнял все пространство палаты. Он опять захрипел и сильно закашлял. Ему стало невыносимо. Его невозможно раздражала эта ситуация. Прям бесила. Ещё работающей левой рукой, он раскрыл одеяло, оголив свое изнеможённое тело. Ему надо было что-то предпринять. Он категорично не хотел лежать в собственных фекалиях. Опять ему стало тяжело дышать, он опять закашлял. Никогда бы он не подумал, что когда-то будет... вот так... Опять боль! Она намного сильнее его страха! Страха у него нет совсем, боль его вытравила до последней капли. Соседи спят.
Что угодно, а вот так он не собирается умирать!
"Черт! Да позовите же уже вы кого-нибудь. Неужели это все вас устраивает?!"

                ***

Рукой он начал доставать фекалии и выбрасывать их так далеко, насколько хватало его старческих сил. Прямо на пол. Получалось медленно. Проснулся сосед у окна. Приподнявшись с кровати, он сначала удивился и как бы не поверил своим глазам. Потом гримаса исказилась полнейшим омерзением и гадливостью. Он включил свет. Оценил масштабы бедствия и рысью умчался к медсестрам и санитаркам. Второй спал и не принимал участие в событиях.
Вскоре пришла заспанная и потрепанная от внезапного пробуждения санитарка и стала орать. Орала, что за девятнадцать тысяч рублей в месяц не должна и не будет убирать дерьмо. Орала, что есть сиделка, которая за это получает деньги, а все грязную работу не делает. Наверное, ей еще и не понравилось то, что он вдобавок размазал экскременты по стене. Это действие, по его мнению, должно было наверняка донести мысль окружающим, что он не собирался лежать в таком виде. Проснулся второй сосед, и как все тоже изумился.

                ***

Санитарка хоть и орала, но все же опасалась, что он начнет кидать фекалии в нее. Она с одним из моих соседей, с тем что ее привел, на всякий случай, даже спрятались за дверь палаты. Чувствовалась компетенция и опытность младшего медработника. Но, осознав, что все  силы злоумышленника ушли на предыдущие действия, и порядочно осмелев от этого, она подошла к нему и резким движением развернула его на бок. Она стала делать свою работу. И сделала её хорошо, хоть и грубо. Ну, тут уж никто не в праве её осуждать за это. Ему, конечно, еще и многое пришлось о себе услышать, но это потому что они думали, что он ничего уже не понимал и совсем обезумел. Для них, как и для всех, он уже решенный вопрос, нужно было лишь немного подождать. А он, ребята, ещё поживет! Поживет-поживет, хотя бы им назло. Он любит жизнь, пусть и такую, но все же жизнь!

                г. Москва. Август, 2019 г.