Отдельная песня советской журналистики 1

                Из цикла "Невероятные приключения Расквасова и его друзей"



                СССР, ХХ век, начало 80-х 
 





…В дальнем углу отдела писем страдал и мучился студент-стажер Павел Загоруйко:
- Юрий, вот тут у меня проблемка. Две семьи корейские - Шин и   Сон потеряли документы. Объявление надо составить. Мучусь второй день, фамилии их склоняются или нет? Верните документы кому – Шинам и Снам?.. Так что ли?.. Или Шнам и Сонам? Что делать, что писать?..
- Делай, как тебе совесть комсомольская подскажет, Павел! – сурово и искренне ответил Юрий. –  Или душа… После обеда зайди ко мне – дам тебе писем интересных… тьму!
У Павла Загоруйко горестно обвисло не только лицо, но и даже плечи – Юрий Савков к стажерам относился очень подло.
- Не забудь, родной – после обеда… тебя ждет творческий поиск и дерзание… - и Юрий вышел в коридор редакции.
 По нему, словно листья, попавшие в  аэродинамическую трубу, зеленой трухой проносилась мелочь нештатников и студентов- стажеров в машбюро и обратно, кленовым багряным листом плыли собкоры и завотделами на обед в редакционную столовую, резным дубовым - главный редактор – в столовую обкомовскую (на персональной машине – через два квартала).
Увертываясь  от встречного творческого листопада и изредка отскакивая от стен, пьяной летящей шишкой возвращался через редакционную трубу  похмелившийся перед обедом и  незаметно для себя перебравший «Портвейна № 12», Петр Босых, специальный корреспондент газеты, любитель охоты и рыбалки, тихий алкоголик и мягкий, хороший человек.
- Юрик!.. Юрик!.. Пс…Пс… Токкка тиххха!.. Прикрой быстро меня от Змея!... – найдя долгожданную опору в фальшивом рукопожатии, вцепился в Савкова  нетрезвый спецкор.               
Юрий накрыл Босых широкими плечами и  бодро поздоровался с проходившим  главным редактором, Григорием Ильичем Коровиным, «Змеем»:
-  Добрый день, Григорий Ильич!.. На обед?.. А я хотел к вам забежать… посоветоваться…
- Ну, совет от тебя не убежит… - приостановился толстый и вальяжный «Змей». - Кстати, Юрий, ты как-то  внимательнее будь, что ли… Что ты за фразы пропускаешь:  «Оба лежат неподвижно. Многие из них запоздало матерятся»?.. или: «Бригада, срезая валежник, скрылась в лапнике ельника»… Ну что это за слог?.. Причем тут Кульманов? Нештатный автор? А ты для чего?..   Так!.. Петя!?.. Опять!?..
Босых отлип от Юрия, и, сделав ногами некую броуновскую фигуру, фривольно оперся локтем о деревянную панель стены:
- Дак… Григорий Ильич… тут же вот какое дело… 
- Давай, Савков, веди этого Петра-охотника обедать… Плотно обедать!... И чтобы к четырем часам, к собранию, как гильза был – тонкий и звонкий!..
- Ну, понял!.. Все понял!.. Просто даже и говорить об этом не стоит!. Тут вот как слОжились обстоятельства…. – тут коварный локоть подвел спецкорра и он почему- то очутился на корточках.
-Фу..у… позорище… сразу видно - портвейн… номер двенадцать…  Не маячьте тут на виду… срамцы!.. Самцы и парвеню!..  – главный редактор Коровин, несмотря на свою партийную въедливость и творческую вредность, обожал великого Катаева и все-таки любил родную  газетную шпану. К тому же с Босых частенько отрывался по охотам и рыбалкам.
– Кстати, Петр, этот твой последний очерк – не пойдет!.. 
- Почему?.. – отрезвел и пружинно распрямился Босых.
- Посадят!..
- Кого?
- Твоего героя – в первую очередь. А ты – сообщником пойдешь!.. Ты хоть думай, иногда… что ты там воротишь, в своих командировках!.. Любители природы, мать вашу!..  – и Коровин степенно удалился.
- Вот «Змей»!..  Загнул!.. – расстроился Босых. – Да нормально все там… Я вообще – с  продолжениями, на  четыре полосы накатал…  «бабок», думал, рубану…Юрик, ну ты смотри, что он, гад,  творит!.. Да не творит, а прямо – «тварит»!.. Пойдем, я тебе этот очерк почитаю –  сила мысли и полет духа!..
-  Пойдем обедать…- потащил его за собой Савков, - потом почитаешь…

В фойе торговали шефы – галантерейщики. Давали в одни руки по два комплекта женского белья «Неделька» и по пять пар мужских носков «Пятилетка». Народ толпился, безмолвствовал и покупал.
… В столовой, чадной и наполненной не очень аппетитными парами, гремели алюминиевыми и пластмассовыми подносами журналисты двух этажей – первого, где располагался телерадиокомитет и второго – где находились «Огни вех». Как обычно, было и много постороннего люда – нештатных авторов,   сотрудников соседних учреждений, их знакомых и друзей,  под разными предлогами  проведенных через небдительных вахтеров.  Кормили в столовой не то чтобы хорошо – кормили плохо. Но – обильно, так как поваров постоянно пугали:  газетчики – рубрикой «Комсомольский Прожектор», телевизионщики – программой «Прожектор перестройки», радийщики -  передачей « Прожектором гласности».
 Повара враждебно отвечали пересолом и пережаром, а также двумя рыбными днями в неделю, вместо одного, в четверг, единого для всей страны.
В эти тотально пахнущие рыбой  дни, во время ковыряния непонятных и неаппетитных хеков и минтаев, и, еще более необычных и неудобоваримых, но интригующих необычными фривольными названиями бельдюг, пристипом и путассу, в столовой и рождались анекдоты с явным антисоветским душком. Особым успехом пользовались анекдоты, где обыгрывались экзотические названия рыб и физические недостатки членов Политбюро и лично Генерального секретаря.
Народа было мало, из дверей тянулись полные гордые женщины единой для комитета бухгалтерии с тарелочками в руках – им, в знак особого расположения, негласно разрешалось питаться у себя в помещении и, следовательно – выносить посуду из  столовой. Тарелочки были с чем-то бесформенно оформленным, наваленным кучкой, коричнево-жидким, исходящим капустно-вонючим паром и вызывало у входящих в столовую нехорошие, совсем не обеденные ассоциации.
Вдохнув ароматы, Босых заметался у входа и Савкову пришлось  приложить к нему небольшое физическое усилие.
На раздаче, среди грома подносов, звяканья ложек, вилок и тарелок, в туманном пару громко и страдальчески кричали повара и кухрабочие. Как выяснил у симпатичной кареглазой раздатчицы любопытный Савков – обсуждали письмо, присланное для всего коллектива из Америки буфетчицей Лизкой.
 В логово капитализма эта тридцатипятилетняя молодая девушка уехала по великому блату,  с делегацией ветеранов- журналистов. Буфетчицу включили в спецподразделение кулинарной поддержки, что бы (по задумке инициаторов этого идеологического мероприятия, также ветеранов), престарелые очеркисты и репортеры, сберегая 40-долларовые валютные резервы, не позорились в гостиницах с привычными электронагревателями. Поэтому Татьяна и еще трое кулинаров, должны были  ходить на американские базары, стоять в американских магазинных очередях и из добытых с трудом  американских продуктов готовить в американских гостиничных подсобках недорогие и питательные блюда для ветеранов.
 Так было задумано.
Однако в Америке все пошло наперекосяк.
Первыми жертвами капитализма стали крайне недоверчивые к стране Америка стальные ветераны,  сломленные вскоре бесплатными подарочными пластиковыми пакетами, ручками, галстуками, пластмассовыми одноразовыми сорочками и сраженные наповал рекламной очередью из соседнего с гостиницей магазина о 40 видах копченых и 20 видах вареных колбас.
У ветеранов обострились хронические болезни  и открылись старые раны. У многих началось одиночное ночное пьянство в номерах. Пьянство достигло немыслимых, скандальных размеров – пропивалось алкогольное содержимое гостиничных мини-баров  и даже святое - деньги на джинсы для внуков. Перестала выпускаться коллективная ежедневная молния-стенгазета «Бди меня, и я вернусь!», 10 номеров которой уже были развешаны в американском гостиничном коридоре.
Другие бросились в стяжательство, что выразилось в  набивание чемоданов гостиничными микроскопическими шампунями, крохотными мыльцами, санитарными бумажками для унитазов и прочим представительским для родной страны товаром.
Спецподразделение вело себя гораздо выдержанней, так как представляло собой советскую торговую сеть и провезло валюты втрое больше разрешенного количества. Здесь знали «тему», интересовались кожаными куртками с индейской бахромой, «для дома для семьи» покупали презервативы с усами, а в баре, (после выпитой в номере «столичной» на двоих, за хайболлом с виски пересказывали легенды о некоем Козлорогове из ХОЗу Совмина, который  спокойно провозил в капстраны по тысяче долларов мелкими купюрами, вбив их в разработанное специальными упражнениями анальное отверстие собственной задницы.
Буфетчица Лизка, по причине своей сравнительной молодости и вневозрастной глупости держалась от ветеранов особняком, а деньгами не располагала вовсе. Однако,   кухонная барышня видеть капиталистическое безобразие не смогла и сделала единственный  правильный шаг в своей жизни –  тайно осталась в Америке.
Для работы по специальности.
Через год, освоившись, она выучила на английском две своих коронных фраз: «Глаза бы мои на вас не смотрели!» и «Не нравится? Вали отсюда!»
Еще через месяц в закусочной, где работала Елизавета, от посетителей не было отбоя  - известно, американцы – любители необычного.
Вот об этих трудовых победах и многом другом повествовало письмо, присланное с гуманитарной оказией в столовский коллектив.
…Съев тугой картофельный салат и набитые мясной резиной пельмени, Савков и продолжающий переживать Босых, перешли было к финальному аккорду - мутному абрикосовому компоту в граненых стаканах, когда к столику с подносом подлетел сине-джинсовый Герка Расквасов. Поздоровавшись и расставляя на столе свой журналистский харч - компот, пельмени и салат, молодой «обувщик», округляя глаза, огорошил:
 - А у нас – Кульманов пропал!  Двенадцатый день ни дома, ни в моргах, ни вытрезвителях!..
- А у баб?..
- Валентина всех прошерстила – пропал сожитель Вова!..
- Найдется!.. – не встревожился Савков. – Не в первый раз… Завис где-нибудь… с веселым стуком каблуков…
- Да у кого?.. –  жадно звеня ложкой, не согласился Расквасов. – Мы же все вместе там были – и Морозов с Не-Петричем и Авгеев… А больше не у кого!...
- Где это –«там»?
- Там – это, естественно, в «Жигулях»!.. А потом пошли к одному художнику, посидели, посмотрели картины, пообщались… а он раньше всех ушел… Сказал – домой, на Валентину любоваться… Вышел и –ага!
-  «Пообщались»!.. « Картины посмотрели»!..   Я что, не знаю как Вова «общается»?.. – засмеялся Савков.

                (см. "Как в СССР пиво пили")               

- И я знаю… - мутно встрял Босых, - и Кульманова знаю… и «Жигули»…
- Короче – пропал! Нас уже по милициям затаскали…- на работу второй день попасть не могу!…   
- Когда найдется, передай ему – пусть отклики передовиков срочно забросит - 12 штук, и «чтобы все как один»!.. И потом, Герасим… -Савков очень серьезно посмотрел на Расквасова. - Мы тут в редакции посовещались и решили у нас в газете новую рубрику открыть… Тебе ее и вести.
- Да ты что?! – отбросил ложку тщеславный Герасим. – И какую рубрику?
 - «Герасим и…..» Для глухонемых и косноязычных…
- Не смешно. – Обиделся Герасим.
- А кстати, Гера, а почему тебе так назвали? – вклинился Босых – Ты что из дворян, из Тургеневых?
- Да нет… наоборот… - и Герасим подробно рассказал свою печальную династическую историю о том, как в семье долго не могли подобрать ему, родившемуся, имя, как мама, устав от родственников с их «Юриями» и «Германами», сидела вечером с дитем на скамейке и, положившись на судьбу, спросила имя у первого попавшегося мужчины. Тот оказался не только пьяным, но еще и Герасимом…
- Да, кстати, пацаны, сегодня от «Вечерки», как спецкор, был на открытие первого в СССР завода пепси-колы… – и Расквасов  бутылочно загремел сумкой – Вот, прямо с конвейера набрал… халява… Угощайтесь…
- С градусами? – залязгал пробкой темной бутылочки о край стола Босых.
- А то! Американцы толк знают! – хвастливо ответил Герасим. – Я там, на халяву, бутылок двенадцать оприходовал. В туалете. За 10 минут. До пены из ушей! Градус есть – до сих пор шкивает…
- Точно… - зашипел пенным ртом Босых, - ох и хмелит! Кумарит!
- Это вас обоих на старых дрожжах кумарит! – засмеялся Савков, - Алкоголики! Ты вот, Гера, филфак закончил, а  спьяну, что ли, вместо слова «баллон» постоянно пишешь «болон»?
- А как надо? – испугался Расквасов. – Я и пишу: «болон»!
- Да за это сразу увольнять тебя надо. Кульманову скажу! Чтоб уволил и гонорар отобрал.
 - Точно! – вытирая слезы и пену с лица, вновь вклинился Петр Босых. - У нас один написал в очерке «лаболатория» – так его корректорши и машинистки попросту заклевали – повесился бедный… Какой уж тут от них секс получишь…
- Все, Петя, пойдем… - и Юрий, чувствуя, что разговор пошел в ненужное долговременное пике, встал из-за стола…

… В своем кабинетике  Босых нетвердо дернул дверцу стола и, гремя стрелянными гильзами, выволок на свет пухлую папку:
- Так мало того, что там очерк разворачивался –  целая детективная история пошла… Сразу под мой отъезд…С таинственными исчезновениями… с незнакомцами - инопланетянами из тайги… Интрига заворачивалась – в полный рост!..

               (см. "Как в СССР экологические очерки писались")
 
- Да не горячись ты!.. Сократи вдвое, почисть диалоги и – вперед, снова Змею на стол!..
Босых вновь порылся в глубине стола и достал початую бутылку «Портвейна»:
- Юрик!.. Ты же знаешь – у меня, если талантливо, то – как песня! А из песни – слов не выбросишь!..  А там - талант!.. Монолит!.. Давай  по «писярику»?..
- Да ты что?.. Тебе ж сказали – на собрании нас ждут… Особенно тебя – трезвого…
- Ну, тогда – бывай!..
И, звякнув стаканом, Петр Босых вернулся в предобеденное состояние.