Рассказы о войне ветерана 183

                ОНИ КОВАЛИ ПОБЕДУ

                Повесть
                Автор Константин Симонов.

Продолжение повести.
Начало http://www.proza.ru/2019/09/01/308

                ПЕХОТИНЦЫ

 «Шёл седьмой или восьмой день наступления. В четвёртом часу утра начало светать, и Савельев проснулся. Спал он в эту ночь, завернувшись в плащ-палатку, на дне отбитого накануне поздно вечером немецкого окопа. Моросил дождь, но стенки окопа закрывали от ветра, и хотя было и мокро, однако не так уж холодно. Вечером не удалось продвинуться дальше, потому что вся лощина впереди покрывалась огнём неприятеля. Роте было приказано окопаться и ночевать тут. Разместились уже в темноте, часов в одиннадцать вечера, и старший лейтенант Савин разрешил бойцам спать по очереди: один боец спит, а другой дежурит. Савельев, по характеру человек терпеливый, любил откладывать самое хорошее «напоследки» и потому сговорился со своим товарищем Юдиным, чтобы тот спал первым. Два часа, до половины второго ночи, Савельев дежурил в окопе, а Юдин спал рядом с ним.

 В половине второго он растолкал Юдина, тот поднялся, а Савельев, завернувшись в плащ-палатку, заснул. Он проспал почти два с половиной часа и проснулся оттого, что стало светать.
– Светает, что ли? – спросил он у Юдина, выглядывая из-под плащ-палатки не столько для того, чтобы проверить, действительно ли светает, сколько для того, чтобы узнать, не заснул ли Юдин.
– Начинает, – сказал Юдин голосом, в котором чувствовался озноб от утренней свежести. – А ты давай спи пока.

 Но спать не пришлось. По окопу прошёл их взводный, старшина Егорычев, и приказал подниматься.
Савельев несколько раз потянулся, всё ещё не вылезая из-под плащ-палатки, потом разом вскочил.
Пришёл командир роты старший лейтенант Савин, он с утра обходил все взводы. Собрав их взвод, он объяснил задачу дня: надо преследовать противника, который за ночь отступил, наверное, километра на два, а то и на три, и надо опять его настигнуть. Савин обычно говорил про немцев «фрицы», но когда объяснял задачу дня, то неизменно выражался о них только как о противнике.
– Противник, – говорил он, – должен быть настигнут в ближайший же час. Через пятнадцать минут мы выступим.

 Встав в окопе, Савельев старательно подогнал снаряжение. А было на нём, если считать автомат, да диск, да гранаты, да лопатку, да неприкосновенный запас в мешке, без малого пуд, а может, и пуд с малым. На весах он не взвешивал, только каждый день прикидывал на плечах, и, в зависимости от усталости, ему казалось то меньше пуда, то больше. Когда они выступили, солнце ещё не показывалось. Моросил дождь. Трава на луговине была мокрая, и под ней хлюпала раскисшая земля.
– Ишь какое лето паскудное! – сказал Юдин Савельеву.
– Да, – согласился Савельев. – Зато осень будет хорошая. Бабье лето.
– До этого бабьего лета ещё довоевать надо, – сказал Юдин, человек смелый, когда дело доходило до боя, но склонный к невесёлым размышлениям.
Они спокойно пересекли ту самую луговину, через которую вчера никак нельзя было перейти. Сейчас над всей этой длинной луговиной было совсем тихо, никто её не обстреливал, и только частые маленькие воронки от мин, то и дело встречавшиеся на дороге, размытые и наполненные дождевой водой, напоминали о том, что вчера здесь шёл бой.

 Минут через двадцать, пройдя луговину, они дошли до леска, у края которого была линия окопов, оставленных немцами ночью. В окопах валялось несколько банок от противогазов, а там, где стояли миномёты, лежало полдюжины ящиков с минами.
– Все-таки бросают, – сказал Савельев.
– Да, – согласился Юдин. – А вот мёртвых оттаскивают. Или, может быть, мы никого вчера не убили?
– Быть не может, – возразил Савельев. – Убили.
Тут он заметил, что окоп рядом засыпан свежей землёй, а из-под земли высовывается нога в немецком ботинке с железными широкими шляпками на подошве, и сказал:
– Оттаскивать не оттаскивают, а вот хоронить хоронят, – и кивнул на засыпанный окоп, откуда торчала нога.
Они оба испытали удовлетворение оттого, что Савельев оказался прав. Захватив немецкие позиции и понеся при этом потери, было бы досадно не увидеть ни одного мёртвого врага. И хотя они знали, что у немцев имеются убитые, всё-таки хотелось убедиться в этом своими глазами.

 Через лесок шли осторожно, опасаясь засады. Но засады не оказалось. Когда они вышли на другую опушку леса, перед ними раскинулось открытое поле. Савельев увидел: впереди, в полукилометре, идёт разведка. Но ведь немцы могли её заметить и пропустить, а потом ударить минами по всей роте. Поэтому, выйдя на поле, бойцы по приказанию старшего лейтенанта Савина развернулись редкой цепью.
Двигались молча, без разговоров. Савельев ждал, что вот-вот может начаться обстрел. Километра за два впереди виднелись холмы. Это была удобная позиция, и там непременно должны были сидеть немцы.
В самом деле, когда разведка ушла ещё на километр вперёд, Савельев сначала увидел, а потом услышал, как там, где находились разведчики, разорвалось сразу несколько мин. И тут же по холмам ударила наша артиллерия. Савельев знал, что, пока нашей артиллерии не удастся подавить эти немецкие миномёты или заставить их переменить место, они не перестанут стрелять. И наверное, перенесут огонь и будут пристреливаться по их роте. Чтобы к этому моменту пройти как можно больше, Савельев и все остальные бойцы пошли вперёд быстрее, почти побежали. И хотя до сих пор вещевой мешок оттягивал Савельеву плечи, сейчас, под влиянием начавшегося возбуждения боя, он почти забыл об этом. Они шли ещё минуты три или четыре. Потом где-то неподалеку за спиной Савельева разорвалась мина, и кто-то справа от него, шагах в сорока, вскрикнул и сел на землю. Савельев обернулся и увидел, как Юдин, который был в одно и то же время бойцом и санитаром, сначала остановился, а потом побежал к раненому.
Следующие мины ударили совсем близко. Бойцы залегли. Когда они вновь вскочили, Савельев успел заметить, что никого не задело.

 Так они несколько раз ложились, поднимались, перебегали и прошли километр до маленьких пригорков. Здесь притаилась разведка. В ней все были живы. Противник вёл переменный – то миномётный, то пулемётный – огонь. Савельеву и его соседям повезло: там, где они залегли, оказались не то что окопы, но что-то вроде них (наверное, их тут начали рыть немцы, а потом бросили). Савельев залёг в начатый окоп, отстегнул лопатку, подрыл немного земли и навалил её перед собой.
Наша артиллерия всё ещё сильно била по холмам. Немецкие миномёты один за другим замолкли. Савельев и его соседи лежали, каждую минуту готовые по команде двинуться дальше. До холмов, где находились немцы, оставалось метров пятьсот по совсем открытому месту. Минут через пять после того, как они залегли, вернулся Юдин.
– Кого ранило? – спросил Савельев.
– Не знаю его фамилии, – ответил Юдин. – Этого, маленького, который вчера с пополнением пришёл.
– Сильно ранило?
– Да не так чтобы очень, а из строя выбыл.
В это время над их головами прошли снаряды «катюш», и сразу холмы, на которых засели немцы, заволоклись сплошным дымом. Видимо, этой минуты и выжидал предупреждённый начальством старший лейтенант Савин. Как только прогремел залп, он передал по цепи приказание подниматься.

 Савельев с сожалением поглядел на мокрый окоп и сдвинул с шеи ремень автомата. Несколько минут Савельев, как и другие, бежал, не слыша ни одного выстрела. Когда же до холмиков осталось всего метров двести, а то и меньше, оттуда сразу ударили пулемёты, сначала один – слева, а потом два других – из середины. Савельев с размаху бросился на землю и только тогда почувствовал, что он совсем задохнулся от тяжёлого бега и сердце его колотится так, словно ударяет прямо о землю. Кто-то сзади (кто – Савельев в горячке не разобрал), не успевший лечь, закричал не своим голосом. Над головой Савельева прошел сначала один, потом другой снаряд. Не отрываясь от земли, проведя щекой по мокрой траве, он повернул голову и увидел, что позади, шагах в полутораста, стоят наши лёгкие пушки и прямо с открытого поля бьют по немцам. Просвистел ещё один снаряд. Немецкий пулемёт, который бил слева, замолчал. И в тот же момент Савельев увидел, как старшина Егорычев, лежавший через четыре человека слева от него, не поднимаясь, взмахнул рукой, показал ею вперёд и пополз по-пластунски. Савельев последовал за ним. Ползти было тяжело, место было низкое и мокрое. Когда он, подтягиваясь вперёд, ухватывался за траву, она резала пальцы. Пока он полз, пушки продолжали посылать снаряды через его голову. И хотя впереди немецкие пулемёты тоже не умолкали, но от этих своих пушечных выстрелов ему казалось, что ползти легче. Теперь до немцев было рукой подать. Пулемётные очереди шевелили траву то сзади, то сбоку. Савельев прополз ещё шагов десять и, наверное, так же как и другие, почувствовал, что вот сейчас или минутой позже нужно будет вскочить и во весь рост пробежать оставшиеся сто метров.

 Пушки, находившиеся позади, выстрелили ещё несколько раз порознь, потом ударили залпом. Впереди взметнулась взлетевшая с бруствера окопов земля, и в ту же секунду Савельев услышал свисток командира роты. Скинув с плеч вещевой мешок (он подумал, что придёт за ним потом, когда они возьмут окопы), Савельев вскочил и на бегу дал очередь из автомата. Он оступился в незаметную ямку, ударился оземь, вскочил и снова побежал. В эти минуты у него было только одно желание: поскорее добежать до немецкого окопа и спрыгнуть в него. Он не думал о том, чем его встретит немец. Он знал, что если он спрыгнет в окоп, то самое страшное будет позади, хотя бы там сидело сколько хочешь немцев. А самое страшное – вот эти оставшиеся метры, когда нужно бежать открытой грудью вперёд и уже нечем прикрыться.
Когда он оступился, упал и снова поднялся, товарищи слева и справа обогнали его, и поэтому, вскочив на бруствер и нырнув вниз, он увидел там лежавшего ничком уже убитого немца, а впереди себя – мокрую от дождя гимнастёрку бойца, бежавшего дальше по ходу сообщения. Он побежал было вслед за бойцом, но потом свернул по окопу налево и с маху наткнулся на немца, который выскочил навстречу ему. Они столкнулись в узком окопе, и Савельев, державший перед собой автомат, не выстрелил, а ткнул немца в грудь автоматом, и тот упал. Савельев потерял равновесие и тоже упал на колено. Поднялся он с трудом, опираясь рукой о скользкую, мокрую стенку окопа. В это время оттуда же, откуда выскочил немец, появился старшина Егорычев, который, должно быть, гнался за этим немцем. У Егорычева было бледное лицо и злые, сверкающие глаза.
– Убитый? – спросил он, столкнувшись с Савельевым и кивнув на лежавшего.

 Но немец, словно опровергая слова Егорычева, что-то забормотал и стал подниматься со дна окопа. Это ему никак не удавалось, потому что окоп был скользкий, а руки у немца были подняты кверху.
– Вставай! Вставай, ты! Хенде нихт, – сказал Савельев немцу, желая объяснить, что тот может опустить руки.
Но немец опустить руки боялся и всё пытался встать. Тогда Егорычев поднял его за шиворот одной рукой и поставил в окопе между собой и Савельевым.
– Отведи его к старшему лейтенанту, – сказал Егорычев, – а я пойду, – и скрылся за поворотом окопа.
С трудом разминувшись с немцем в окопе и подталкивая его, Савельев повёл пленного впереди себя. Они прошли окоп, где лежал, раскинувшись, тот мёртвый немец, которого, вскочив в окоп, увидел Савельев, потом повернули в ход сообщения, и глазам Савельева открылись результаты действия «катюш».
Всё и в самом ходе сообщения, и по краям его было сожжено и засыпано серым пеплом; поодаль друг от друга были разметаны в траншее и наверху трупы немцев. Один лежал, свесив в траншею голову и руки.
«Наверное, хотел спрыгнуть, да не успел», – подумал Савельев.

 Штаб роты Савельев нашёл возле полуразбитой немецкой землянки, вырытой тут же, рядом с окопами. Как и всё здесь, она была сделана наспех: должно быть, немцы вырыли её только за вчерашний день. Во всяком случае, это ничем не напоминало прежние прочные немецкие блиндажи и аккуратные окопы, которые Савельев видел в первый день наступления, когда была прорвана главная линия немецкой обороны. «Не поспевают», – с удовольствием подумал он. И, повернувшись к командиру роты, сказал:
– Товарищ старший лейтенант, старшина Егорычев приказал пленного доставить.
– Хорошо, доставляйте, – сказал Савин.
В проходе землянки стояли ещё трое пленных немцев, которых охранял незнакомый Савельеву автоматчик.
– Вот тебе ещё одного фрица, браток, – сказал Савельев.
– Сержант! – окликнул в эту минуту старший лейтенант автоматчика. – Когда все соберутся к вам, возьмете с собой ещё одного легкораненого и поведёте пленных в батальон.
Тут Савельев увидел, что у автоматчика перевязана левая рука и автомат он держит одной правой рукой.

 Савельев пошёл обратно по окопам и через минуту отыскал Егорычева и ещё нескольких своих. В отбитых окопах всё уже приходило в порядок, и бойцы устраивали себе места для удобной стрельбы.
– А где Юдин, товарищ старшина? – спросил Савельев, беспокоясь за друга.
– Он назад пошёл, там раненых перевязывает.
И в десятый раз за эти дни Савельев подумал, какая тяжёлая должность у Юдина: он делает то же, что и Савельев, да ещё ходит вытаскивать раненых и перевязывает их. «Может, он с усталости такой ворчливый», – подумал Савельев про Юдина.
Егорычев указал ему место, и он, вытащив лопатку, стал расширять себе ячейку, чтобы всё приспособить поудобнее на всякий случай.
– Их тут не так много и было-то, – сказал Егорычев, занимавшийся рядом с Савельевым установкой пулемёта. – Как их «катюшами» накрыло, видал?
– Видал, – сказал Савельев.
– Как «катюшами» накрыло, так их совсем мало осталось. Прямо-таки замечательно-удивительно накрыло их! – повторил Егорычев.

 Савельев уже заметил, что у Егорычева была привычка говорить «замечательно-удивительно» скороговоркой, в одно слово, но говорил он это изредка, когда что-нибудь особенно восхищало его.
Савельев набрасывал лопаткой земляной бруствер, а сам всё время думал, как хорошо было бы закурить. Но Юдин всё ещё не возвращался, а закурить одному было совестно. Однако едва успел он сделать себе «козырек», как вернулся и Юдин.
– Закурим, Юдин? – обрадовался Савельев.
– А высохла?
– Должна высохнуть, – весело отозвался Савельев и стал отвинчивать крышку трофейной маслёнки, которую он накануне нашёл в окопе и приспособил под табак.
– Товарищ старшина, закурить желаете? – обратился он к Егорычеву.
– А что, махорка есть?
– Есть, только сыроватая.
– Давай, – согласился Егорычев.
Савельев взял две маленькие щепотки, насыпал по одной Егорычеву и Юдину, которые уже приготовили бумажки. Потом взял третью щепотку себе. Раздался вой снаряда и взрыв около самого окопа. Над их головой взметнулась земля, и они все трое присели на корточки.
– Скажи пожалуйста! – удивился Егорычев. – Махорку-то не просыпали?
– Нет, не просыпали, товарищ старшина! – отозвался Юдин.
Присев в окопе, они стали свёртывать цигарки, а Савельев, с огорчением посмотрев на свои руки, увидел, что весь табак, какой был у него на бумажке, просыпался наземь. Он посмотрел вниз: там стояла вода, и махорка совсем пропала. Тогда, открыв маслёнку, он с сожалением насыпал себе ещё щепотку; он думал, что осталось на две завёртки, а теперь выходило, что остаётся только на одну.

 Едва они успели закурить, как опять начали рваться снаряды. Иногда комья земли падали прямо в окоп, в стоявшую на дне воду.
– Наверное, заранее пристрелялись, – сказал Егорычев. – Рассчитывали, что не устоят тут.
Новый снаряд разорвался в самом окопе, близко, но за поворотом. Их никого не тронуло. Савельев выглянул за бруствер окопа, посмотрел в немецкую сторону: там не было заметно никакого движения.
Егорычев вынул из кармана часы, посмотрел на них и молча спрятал обратно.
– Который час, товарищ старшина? – спросил Савельев.
– А ну, который? – в свою очередь, спросил Егорычев.
Савельев посмотрел на небо, но по небу трудно было что-нибудь определить: оно было совершенно серое, и по-прежнему моросил дождь.
– Да часов десять утра будет, – сказал он.
– А по-твоему, Юдин? – спросил Егорычев.
– Да уж полдень небось, – сказал Юдин.
– Четыре часа, – сказал Егорычев.
И хотя в такие дни, как этот, Савельев всегда ошибался во времени и вечер приходил всегда неожиданно, тем не менее он лишний раз удивился тому, как быстро летит время.
– Неужто четыре часа? – переспросил он.
– Вот тебе и «неужто», – ответил Егорычев. – С минутами.

 Немецкая артиллерия стреляла ещё довольно долго, но безрезультатно. Потом снова в самом окопе, но теперь поодаль разорвался один снаряд, и оттуда сразу позвали Юдина. Юдин пробыл там минут десять. Вдруг снова просвистел снаряд, и там, где находился Юдин, раздался взрыв. Потом опять затихло, немцы больше не стреляли. Спустя несколько минут к Савельеву подошёл Юдин. Лицо его было совершенно бледное, ни кровинки.
– Что ты, Юдин? – удивился Савельев.
– Ничего, – спокойно сказал Юдин. – Ранило меня.
Савельев увидел, что рукав гимнастёрки у Юдина разрезан во всю длину, рука заправлена за пояс и прибинтована к телу. Савельев знал, что так делают при серьезных ранениях.
«Пожалуй, перебита», – подумал Савельев.
– Как вышло-то? – спросил он Юдина.
– Там Воробьёва ранило, – пояснил Юдин. – Я его перевязывал, и аккурат ударило. Воробьева убило, а меня… вот видишь… Он присел в окопе, прежде чем уйти.
– Закури на дорожку, – предложил Савельев.
Он снова достал свою трофейную маслёнку и сначала хотел разделить щепотку, которая там оставалась, на две, но устыдился своей мысли, свернул из всего табака большую цигарку и протянул Юдину. Тот левой, здоровой рукой взял цигарку и попросил дать огня.

 Немцы совсем не стреляли. Стояла тишина.
– Ну, пока не стреляют, я пойду, дружище, – сказал Юдин и поднялся.
Зажав цигарку в уголке рта, он протянул Савельеву здоровую руку.
– Ты это… – сказал Савельев и замолчал, потому что подумал: вдруг у Юдина отнимут руку.
– Что «это»?
– Ты поправляйся и обратно приходи.
– Да нет, – сказал Юдин. – Коли поправлюсь, так всё одно в другую часть попаду. У тебя адрес мой имеется. Если после войны будешь через Поныри проезжать, слезь и зайди. А так – прощай. На войне едва ли свидимся.
Он пожал руку Савельеву. Тот не нашёлся, что сказать ему, и Юдин, неловко помогая себе одной рукой, вылез из окопа и, немного сутулясь, медленно пошёл по полю назад. «Привык, наверное, я к нему», – глядя вслед, подумал Савельев, не понимая ещё того, что он не привык к Юдину, а полюбил его».

Продолжение повести в следующей публикации.