Вдоль Куры против ее течения

Вдоль  Куры  против  ее  течения

Моя  бабушка  Дагмара, беби — как  я  ее  называл,  была  по-своему  верующей  женщиной:  как-никак,  а  рождения  она  была  1903 года  и получила  соответствующее  дореволюционное  домашнее  воспитание  с  гувернанткой  и  даже  гимназическое  образование  еще  до  установления  советской  власти  в  Грузии.  Помню,  пока  я  был  еще  маленьким,  она  иногда  по   какому-нибудь  случаю  вдруг  произносила  несколько  стихотворных  строк  по-французски. И, как  я  понял  гораздо позже,  это  вряд  ли  были  детские  стишки,  потому  что  значение  слов  «амур»,  «тужур»  и  «бонжур»  я  тоже  узнал.
Да,  так  вот.  Беби  соблюдала  пост,  но  по  средам  и  пятницам. И  эти  дни  я  любил   больше  других,  потому  что  меня  не  заставляли  глотать  сливочное  масло  (так  как  я  его  не  ел,  а  говорили,  что  необходимо),  а  беби  готовила  постную  еду,  которая  мне  больше  нравилась.
В  церковь  она  ходила  редко,  но  шла  не  в  храм  св. Александра  Невского, расположенный  на  нашей  трамвайной  остановке,  то  есть   недалеко  от  нашего  дома,  а  чуть ли  не  на  край  города,  в  Дидубийскую  церковь,  куда  надо  было  ехать  на  трамвае  №10. 
На  этом  маршруте  в  состав  входило  3  вагона  (на остальных — по  2, т.к. не хватало мощности втянуть третий  вагон на  подъемах);  я  помню  эти  красные  вагоны  с  неавтоматизированными  всегда  открытыми дверями-«гармошкой»;  мы,  когда  уже  достаточно  подросли,  на  ходу   впрыгивали  на  подножку  вагона,  или  спрыгивали  с  нее,  когда  трамвай  несколько  притормаживал,  приближаясь 
к  перекрестку  у  нашего  дома.  (На Фото
— вагоны   московского  трамвая,  почти  такие  же,  какие  входили  в  состав  тбилисской  «десятки»).
Позже  на  линию  вышли  вагоны  с  автоматизированными дверями  и  у  нас  уже  не  было  возможности  демонстрации  своей  ловкости. Большим  уважением  пользовались  те,  кто  спрыгивал  «задним»,  т.е.  спиной  по  направлению  движения, что,  при  достаточно  высокой  скорости  движения,  было  очень  рискованным  делом.
Трамвай  отходил  от  Колхозной  площади   у  Александровского  сада  на  правобережье  Куры  (по-грузински ;;;;;;;, Мтквари),  через  Сухой  и  Воронцовский  мост  пересекал  реку,  Воронцовскую  площадь, от  которой  начинается  центральная  транспортная  линия  левобережной  части  города — проспект   Плеханова  (бывшая  Михайловская  улица,  теперь — пр. Давида   Агмашенебели);
затем  поднимался  к  ул.  Калинина  и  шел  по  ней  все  время  вдоль  реки   (но  против  ее  течения),  параллельно  Плехановской,  мимо  здания,  в  котором  мама  работала  медсестрой  сперва  в  госпитале  во  время  войны,  а  потом — в  Институте  травматологии  и  ортопедии; я  же  лежал  в  нем, когда в  4-м  классе  сломал  нос,  упав  со  шведской  стенки  в  мамином  кабинете;
мимо  окон  детского  сада,  куда  какое-то  время  меня  водили,  и  о  котором  у  меня  сохранились  в  памяти  только  смутное  лицо  воспитательницы  Нателы,  точнее  даже — ее   добрая  улыбка.  Поэтому  для  меня  не  было удивительным  читать  об  улыбке  Чеширского  кота — такое  возможно;
  мимо  Католической  церкви  св. Петра  и Павла,  где  я  услышал  «живой»  орган  и  куда   заходил  по  воскресеньям  его  послушать;
мимо  Александровского  храма  на  Кирочной  улице,  напротив  которой  находилась  булочная,  где  выпекались  вкуснейшие   французские  булки,  большие  бублики  с  маком  и  сладкая  када;
мимо  моей  школы  на  ул.Ниношвили,  рядом  с  хлебозаводом,  от  которого  доносился  такой  запах,  что  невозможно  было  сосредоточиться  на  уроке  (одно  время  на  нем  работала  наша соседка — тётя  Ксения, — которая  всегда  приносила  мне  какую-нибудь  испеченную  для  меня  булочку  в  форме  птички  или  зверушки);
мимо  здания  пожарной  команды,  где  работал  единственный   негр,  оставшийся  после  ухода  английских  войск  Антанты  из  Грузии до  ее советизации  (к  слову, он  говорил  по-грузински  без  акцента);
доезжая  до  пересечения  с  ул. Конституции,  трамвай  сворачивал  вниз  у  здания  7-ой  больницы,  в  которой  с  62-го  года  стала  работать  моя  мама,  а  с  68-го — и  я  (сперва  лаборантом,  а  после  окончания  института —  в  Институте  терапии,  до  его  переезда  в Дигоми, а  потом— подменяя  больничного  рентгенолога  во  время  его  отпусков);
затем  трамвай,  заворачивал   вправо,  переходя  на  ул. Клары  Цеткин  в  двух  шагах  от  двора,  где  жила  семья  маминой  подруги, куда  мы  часто  ходили  еще  и  потому,  что  с  плоской  крыши  их  бани   был  хорошо  виден  экран  открытого  летнего  кинотеатра  в  саду  филармонии,  и  не  было  фильма,  который  бы  мы  пропустили;
 переехав  центральную  поперечную  Вокзальную  улицу,  трамвай  подъезжал  к  Дезертирскому  базару  (тогда — самому  большому),  куда  мы   с  бабушкой  тоже  ездили,  хотя  чаще  закупались  на  Колхозном,  куда  удобнее  было  добраться   автобусом  прямо  от  нашего  дома;  как  я  любил  раньше  проходить  ряды  с  соленьями,  где  можно  «напробоваться»  джонджоли  (типа  каперсов, но  вкуснее),  хрустящей  капусты,  помидоров  с  чесноком,  перца!;
после  базара  трамвай  шел  мимо  детского  сада железнодорожников,  куда, по  дороге  на  работу  в ж/д больнице,  жена водила  нашу  дочь, Леночку,  которая  каждый  раз  с  надеждой спрашивала: «А  ты  меня  рано  заберешь?  До  обеда?», потому  что  ей становилось  плохо,  когда  заставляли  есть  вареный  лук  в  супе…  и комки  в  манной  каше,  которая  в  саду  была  почему-то  голубоватого цвета  и  совершенно  другого  вкуса,  чем  дома;
далее, трамвай  подъезжал  к  стадиону  «Динамо»,  тогда  еще старому,  какому-то  уютно  «круглому»,  где  я  пару  раз,  рискуя  быть  раздавленным  толпой,  доставал  билет  на  футбол;
сюда  мы  одно  время  ранними  утрами  приезжали  с  полусонным  «нуляшкой»  Гоги  на  бассейн,  куда,  для  закалки,  его  посоветовали  водить  на  плавание, и  мы  еле  успевали  обсушиться  и  с  пересадками  добраться  в  школу   на  противоположной  стороне  города; к  сожалению,  хлорка,  которой  не  жалели  для  обеззараживания  воды,  только  вызывала  раздражение  и  обостряла  его  бронхит,  так  что  с  бассейном  пришлось  завязать; но  сын  хоть  успел  научиться  плавать;
(кстати,  по  той  же  причине   несколько  позже  нам  пришлось  прекратить  занятия  Леночки  в  секции  подводного  плавания  на бассейне  «Ушба», расположенном  несколько  дальше  по  линии  следования  трамвая);
отсюда   же  мы  спускались  к  городскому  саду  Муштаид,  куда  водили  Лену  на  кружок  бальных  танцев  и  слонялись  по  саду  вместе  с  другими  родительницами  пока  шли  занятия — родителей  в  помещение  впускали  только  во  время  соревнований; надо  сказать,  что  танцы, на  которые  дочь  ходила  с  удовольствием,  и  где  сделала  определенные  успехи,  пошли  ей  на пользу,  но  когда  они  стали  приобретать  уже  несколько  «профессиональный»  характер,  мы  уже  не  смогла  продолжить  занятия;
тут  же,  в  сквере  напротив  остановки,  стоял  Дом  Юного  Техника,  куда  в  середине  80-х  мой  сын  Гоги  пойдет  в  фотокружок  к  Серго — прекрасному  учителю и  человеку,  с  которым  мы еще  больше  сдружились  после  того,  как  он,  не  чаявший  души  в  своей  «птичке»-  «Запорожце», перегнал  мне  мой  «Запорожец»  из  Ленинграда,  и  потом  не  раз с  ним   возился,  не  говоря  уже  о  том,  что  профессионально  обучил  сына  фотоискусству.
После  стадиона  начинается  уже  район  Дидубе —
с  больницей  для  участников  и  инвалидов  ВОВ,  где  тоже  буду  в  свое  время периодически  подрабатывать  рентгенологом;
с  Дидубийской  церковью,  куда  и  приезжали   мы  с  бабушкой; 
и  прилегающим  к  церкви  Пантеоном  выдающихся  людей, куда  с  80-го  года  буду  приходить  на  одну  из  могил.

Тогда  я  и  не  знал — что  там,  уже  после  этой  остановки? 
Только  раз,  когда  было  темно  и  почему-то  долго  не  было  трамвая  нашего  направления,  мы  с  беби  поехали   «вкруговую»,  но  буквально  через  пару-тройку  остановок  (а   в  темноте  неосвещенной  улицы  я  ничего  не  рассмотрел),  трамвай  сделал  круг  на  конечной  остановке. Беби  сказала,  что  здесь  суконный  комбинат,  где  она  какое-то  время  работала,  кажется,  в  канцелярии, когда  дедушка  умер.
Кто  бы  подумал,  что  со  временем  этот  район  начнет  активно  застраиваться,  проложат  широкий  проспект,  построят  современные  дома,  в  один  из  которых  в  начале  60-х  переедет  жить  некая  семья,   представительница  которой  станет  моей  женой  и  матерью  наших  детей,  для  которых  этот  дом  станет  родным,  где  они  вырастут,  пока  самостоятельно  не  выберут  свои  жизненные  пути-дороги?;   
кто  знал,  что  около  «суконки»  построят  поликлинику № 3, где  моя  жена  будет  несколько  лет   работать  и  отвечать  за  здоровье  подростков  района,  и  что  я  буду  то  помогать  ей,  ведя  вместо  нее  уроки  санитарного  просвещения  в  профтехучилище,  то  подменять   поликлинического  рентгенолога?
Кто  знал,  что  на  месте  паромного  переезда  (недалеко  от  конечной  остановки  трамвая),   уже  скоро  начнется  строительство  нового  «парадного»  моста,  который  соединит  район  Дидубе  с  районом  Дигоми,  где  на  огромной  площади,  занятой  садами  и  хибарками,  в  60-х  годах  будет  построен  6-квартальный  жилой  массив,  застроенный  типовыми  «хрущевскими»  пятиэтажками  с  крошечными,  но  столь  желанными  и  долгожданными   «отдельными»  квартирами!
Кто  тогда  мог предсказать, что  в  начале  70-х  на  окраине  Дигоми,  практически — на  выезде  из  города, начнется   строительство большого  медицинского  городка  с  клиниками  разного  профиля?  Что  туда  перейдут  Институты  и  терапии, и  хирургии  (в  которых  буду  работать  то  попеременно,  то  одновременно),  и  травматологии  (где  мама пролежит  почти  10 месяцев  после  наезда  на  нее  автомобиля) ?
И  уж  точно в  50-х  годах   трамвай  10-го  маршрута  не  знал,  что  через  20  лет  его  путь  продлится  еще  на  полдесятка  километров  по  новому  Дидубийскому  мосту  через  весь    Дигоми  вплоть  до   медицинского  городка  и  закрытого  завода,  и  будет  единственной  трамвайной  линией  жилого  массива.
Во  время  ее  прокладывания  вдоль  берега  реки,  для  строителей  построили  временную  рабочую  столовую. Потом  строительство  закончилось,  рабочие  ушли,  а  хибарка  так  и  осталась.
К  тому  времени, к  середине  70-х  годов,  я  уже  работал  младшим  научным  сотрудником   в  Институте  хирургии  в  лаборатории, куда  меня  взял  ее  руководитель  Ричард  Оливерович,  школьный  друг  моих  тещи  и  тестя. В   Грузии  никого  не  удивишь  подобными  именами,  к  которым  особую  склонность  проявляют  мингрельцы  и  гурийцы, отдавая  часто  предпочтение  именам  шекспировских  и  других  классических  героев. 
Но  в  данном  случае  имело  место  что  ни  на  есть  настоящее  английское  происхождение  имени-отчества,  т.к.  мой  шеф  был  отпрыском  английского  офицера  (помните  Антанту?)  и  грузинской  княжны. Кстати,  это  благородное  происхождение  очень  чувствовалось  в  нем  и  внешне,  и  внутренне — он   был  всегда  подтянутый,  аккуратно  одетый-обутый-побритый-причесанный,  галантный  с  дамами,  с  мягкими  манерами,  плавными,  несколько   медлительными  движениями,  обладавший  яркой,  остроумной  и  грамотной  речью,  за  которой  чувствовалась  высокая  культура,  начитанность. Он  был  прекрасным  организатором,  рассказчиком  и  блестящим  тамадой, имел  широкий  круг  знакомств  в  самых  разных  слоях  общества.
Смею  надеяться,  что  если  сперва  он  взял  меня  к  себе  как  зятя  школьных  друзей, о  котором  знал  преимущественно  понаслышке,  то  после  того,  как  познакомились  поближе,   мы  очень  подружились. Общение  с  ним  доставляло  мне  огромное  удовольствие.  Как  видно,  и ему  это  тоже  было  приятно,  потому  что,  как  я  себе  это  сейчас  представляю,  ему — отцу  двух  дочерей,  хотелось  мужского  общения  с  человеком,  с  кем  он  мог  бы  говорить  свободно,  не  волнуясь  о  последствиях. Иногда,  а  работа  у  нас  была — не  бей  лежачего,  он,  после  завершения  необходимых  утренних  дел  и совещаний, предлагал  мне: «А  не  перекусить  ли  нам  где-нибудь?»
Обычно,  мы   ехали  в  ту  «рабочую  столовую»,  которая  стояла  на  трамвайной   трассе  прямо  над  берегом   Куры.  Несмотря  на  внешне  непритязательный  вид  помещения,  там  всегда  (что  особо  нами  ценилось!)  было   чисто  и  пахло  прилично, а  буфетчик  был  опрятным  и  любезным.  К  тому  же,  помимо   меню  со  стандартным   харчо  и  полузасохших  «официальных»  продуктов, которые  были  на  витрине,  для  «своих  клиентов»  у  него  всегда  были  припрятаны  вино  и свежие  продукты  с  близрасположенного  базара, и  мы  с  удовольствием  и  без  помех  беседовали  в  нашем  укромном  углу,   запивая  свежеприготовленное  «кое-что»  бутылочкой-другой  хорошего  вина. Мы   никогда  не  засиживались  особо,  но  и  не  возвращались  на  работу.  Шеф, обычно,  подвозил  меня  к  дому,  а  сам  ехал   к  сестре, живущей  в  их  родительском  доме,  где  и  отсыпался  в  своей  комнате.
Надо  сказать,  что  эта  практика  продолжилась  и  после  того,  как  я  перешел  на  более  «живую»,  лечебную  работу  в  Институт  терапии,  чему  Ричард  Оливерович  не  стал  препятствовать,  хотя,  очевидно,  возлагал  на  меня  и  научные  надежды, — все  же  за  короткий  срок  я  успел  под  его  руководством  опубликовать  пару  работ.
*****     *****     *****     *****     *****
После  того  прошло  много  лет.
И  вот  сейчас  я  с  несколькими  старыми  знакомыми  сижу  в  этой  бывшей  «рабочей  столовой»,  в  которой  практически  ничего  не  изменилось,  разве  что  продукты  на  витрине  выглядят  посвежее,  да  меню  подлиннее.
Я  вспоминаю  наши  «симпозиумы»  с  Ричардом,  поднимаю  тост  за  тех  людей, которые  оказали  на  нас  важное  влияние  и  оставили  в  памяти  неизгладимый  след.  Вспомнил,  как  в  один  из  жарких  июньских  дней  80-го  года,  я,  сбежав  пораньше  с  работы,  чтобы  успеть  к  началу  приема  в  поликлинике  МВД,  где  подменял  ушедшего  в  отпуск  врача,  столкнулся  во  дворе  с  бывшим  шефом  и  мы  договорились  на  другой  день  вместе  «перекусить».
А  вечером  к  нам  домой  зашла  наша  соседка,  врач  Дигомской  поликлиники,  и,  зная,  что  я  работал  и  в  Институте  хирургии,  сказала,  что  к  ней сегодня  во  время  приема  зашел  профессор-кардиолог  из  этого  института,  которому  стало  плохо  на  улице,  и  попросил  снять  ему  кардиограмму. 
Посмотрев  на  нее,  он  произнес: «Студенческий  инфаркт»  и  умер. 
Это  был  Ричард  Оливерович,  которого  в  55  лет  похоронили   в  Дидубийском  Пантеоне, куда  я  потом  не  раз  приходил  на  его  могилу.
Все   помянули  Ричарда,  помянули  всех  ушедших,  но  «жизнь  продолжается!», — и  мы   перешли  к  другим  темам  и  тостам. 
Тут  к  столу  подошел  еще  один  припозднившийся  наш  товарищ  и  со  смехом  высыпал  из  мешочка  целую  кучу  какой-то  мелочи.
Сперва  я  подумал,  что  это  мелкие,  как  пуговички,  шоколадки  и  сунул  одну  из  них  в  рот.  Оказалась — медная   монетка.
Все  стали  смеяться,  а  я,  как  фокусник,  стал  вытаскивать  что-то  изо  рта.  «Оно»  оказалось  не  платочком,  не  верёвкой,  а  чем-то  цельным,  вроде  толстого  податливого  пластикового  шнура  толщиной  пальца  в  два.  Все  засмеялись  еще  сильнее  и  с  интересом  смотрели  чем  же  фокус  кончится.  Обычно  у  фокусников  выскакивает  в  конце  или  воздушный  шарик,  или  раскрывающийся  зонтик…
Ничего  подобного!  Шнур  все  вытягивался  и  вытягивался  и  не  собирался  кончаться.  Мне  было  не  до  смеха,  да  и  окружающим  это  зрелище  наскучило.  Я  попытался  перекусить  «шнур»,  но  он  не  хотел  проглатываться,  а  наоборот,  продолжал   лезть  наружу.  Я  отошел  в  сторону,  пытаясь  быстро-быстро  вытащить  его,  и, слава  Богу!, издав   хлопок,  конец  шнура  выскочил  из  меня! На  нем  ничего  не  было.
С  облегчением  вздохнув,  я  оглянулся,  но  никого уже  не  было!
Вокруг  ничего,  кроме  тумана  не  было. 
Ни  столовой,  ни  домов…
Только  уходящая  в  туманную  даль  разрытая   траншея  вместо  двух  рядов  путей   трамвая  №10.  Ни  рельсов… ни  шпал… ни  обеих   воздушных  линий  толстых  медных  проводов   с  током… ни-че-го!
Лишь  слышен  плеск  волн  Куры  о  берег,  и  если  присмотреться,  то  по   течению   можно  понять — в   каком  направлении  находится  город,  если,  конечно,  я  сам  нахожусь  там,  где  думаю...

P.S. В  начале  90-х, во  время  разрухи,  «неустановленные  лица»  за  ночь  сняли  с  трамвайной  линии  в  Дигоми  медные  провода, потом  растащили  рельсы, а  позже — и   весь  маршрут  № 10  был ликвидирован. От  Колхозной  площади  до  завода - сплошной  асфальт.
Никаких  следов!  Но  я-то  помню!..И  не  только  его...               
                03.09.2019г.