Глава 8. Штурм Рязани

И явилась на свет тьма.  К утру следующего дня опоясав весь город при помощи рабов крепким тыном, монгольское воинство, спешившись, огромной массой поползло на стены Рязани.
Двадцать семь человек Небесного Отряда, воевода Иван и я избрали, по приказу князя заняли позицию как раз над теми воротами, через которые мы проникли в осаждаемый город.
Наша позиция на вершине стены напоминала трехпалатный терем о двух дверях, выходящих по разные стороны на пространство дубовых стен, полных людьми разного возраста и звания: были тут и дружинники, вооруженные до зубов и обученные бою, были и богатые купцы, вынувшие из закромов лучшее свое оружие.
 Подле с ними, плечом к плечу в грозном молчании и неподвижности наблюдали за движением живой силой противника обычные, ремесленные мужики, а также рыбаки, да крестьяне, успевшие явиться в Рязань, в надежде встретить за стенами должную защиту для своей семьи и имущества.
Боевой народ быстро изготовился к штурму – на больших кострах под стеной согревали раскаленную смолу огромные, чугунные чаны, женщины продолжали натаскивать к защитникам груды камней, так необходимых для сбрасывания особо ретивых ворогов. Скоро разобрали несколько изб, на веревках подняв тяжелые бревна на стены, чтобы использовать их в самые трудные моменты штурма.
Прочие женщины, не задействованные в работе, встали рядом с мужчинами, отбросив обыкновения, также нарядившись в мужские, удобные одежды, на которых прослеживались элементы защиты и вооружения. Становилось понятно, что и жены не хотели отставать от своих мужей, в предсмертный час, взойдя на укрепления, чтобы умереть рядом со своими родными и за родных.
Засвистели первые стрелы, знаменуя начало самого настоящего, смертельного ливня – с воем застлав небо черными, оперенными древками, обстрел стал беспрестанным, богато усыпая укрепления дробным стуком металла.
 Монголы не экономили боеприпасы.  Не смотря на общую крепость стен  и наличие высокого бруствера (кое-где успели даже соорудить навесы для защиты сверху, предвосхищая возможность подобного начала боя), обстрел монголов возымел эффект – один из стариков, кряхтя и матерясь, на чем стоит свет, пытался вынуть из ноги глубоко вошедшее острие татарского снаряда.
 Появились и первые покойники…
Спешившиеся ордынцы быстро шли к стенам, подбадривая свой пыл гортанными выкриками и увещеваниями. Только в этот момент, наблюдая слаженность, отточенность действий штурмующих большинство защитников осознало, что они имеют дело не с простыми кочевниками, кои были ранее приспособлены лишь к быстрым набегам и если встречали их крепко, неизменно откатывались назад, в степи.
Орда, совсем иное дело – атаковали организованно, быстро, отважно.
Оберегая своих воинов, монголы  живым щитом перед собой гнали ободранных, раздетых догола пленных с грубыми, длинными лестницами в руках, изготовленными за ночь специально для штурма.
Мне вдвойне было трудно видеть ту великую массу степняков, перемещающихся под стенами.  На открытом пространстве дороги, еще не попранный грязными ногами атакующих масс, лежал, повернув исхудалый лик к зимнему солнцу, мой мертвый отец, тело которого грубо прихватил ночной мороз.
Только Иван понял мой взгляд, устремленный в поле, замерший в одном месте. Он, жестом неизменной поддержки, хлопнул меня по плечу, пребывая в радостном стремлении духа, желая, во что бы то ни стало отчиститься от прошлых грехов в последнем бою:
- Ничего, Торопка! Ничего! Тело, это только дом, где нам суждено обитать! Та бренная оболочка, что лежит в поле, не есть твой отец. Он вообще не здесь, а наблюдает с небес за гордым, сильным сыном, которого он вырастил! Не оскорби же его взора своей слабостью, посему следи за боем отрок! А то поймаешь шальную стрелу и опозоришься, - Дикорос рассмеялся, продолжив обход под обстрелом рядов своего немногочисленного воинства.
Несколько стрел уже успели впиться в его оббитый железом щит, что подсказывало мне о том, что воевода успел побывать на самых открытых участках Рязанской стены, силясь выгадать место особо опасного удара противника.
Следует отметить, что его ободрение очень помогло мне и я, покрепче перехватив новый меч, выданный мне Владимиром из своих запасов, плотнее укутался в шкуру волка, накинутую поверх блистающей кольчуги, изготовился встречать грозного врага в благостном пребывании духа.
Накануне не спалось. Силясь хоть чем-то занять длинную, черную ночь перед штурмом я потратил несколько часов на приведение шкуры в надлежащий вид, превратив необработанный трофей в самую настоящую накидку наподобие плаща. Я не безосновательно считал, что в предстоящем походе мне следует озаботиться поиском и теплой одеждой –  было неизвестно, сколько мне предстояло таскаться по промороженным лесам с детьми и женщинами в поисках подмоги.
Штурм развивался. Участок подле ворот, примыкающий к защитным надстройкам, выстроенным над створками, на котором я стоял, принял на бруствер сразу несколько лестниц, по которым, беспрестанно воя от ужаса полезли наверх ободранные люди без национальности.
 Голод, холод и лишения грозного плена за короткий срок полностью скрыли их индивидуальность, делая похожими на своих грозных захватчиков. Некоторые из пленников держали в руках какое-то подобие оружие, посему от Ивана последовал суровый, но необходимый приказ:
- Бить всех, братцы! Бог рассудит на небе, кто и с какими намерениями к нам лез! Начнете жалеть, и на плечах пленных ворвется на стену  многочисленный ворог, смешавшись с толпой!
Воющая голова поднялась напротив меня над краем стены. Человек сжав в ужасе заостренный кол, нес что-то нечленораздельное, стараясь в максимально короткие сроки объяснить мне, что то важное… или убить.
 Кто это был? Кипчак? Половец? Житель дальней, диковинной страны или обитатель русской, глухой деревни? Было уже не разобрать. Коротко срезав его по горлу, я отрешенно смотрел, как искривившись лицом, невиданный человек медленно опадает назад, увлекая за собой замешкавшегося монгола, лезущего следом.

Так началось великое испытание прочности, длившиеся почти неделю.
 Никаких слов не хватит описать то мужество, с которым Рязанцы встречали врага, мечами и секирами ссыпая на земляной вал изрубленные тела противника. Ради этого момента истории мне бы пришлось исписать целую, отдельную книгу, но времени на сей подвиг я уже не имею в своем запасе, поэтому постараюсь максимально кратко и емко осветить события этих дней.
В день первый бились стойко, до ночи, полные сил и желания жить. Иногда казалось, что сила Рязанская одолевает волны людского прибоя, накатывающиеся на стены, а иногда, что еще чуть-чуть и очередной монгольский напор перемахнет через укрепления, распространяя по улицам огонь и смерть всему живому.
Продержались до глубокой ночи, потеряв в стычках семь дружинников Небесного Отряда, мы с наслаждением вытирали оружие, удовлетворенно наблюдая новый вал, выросший под стеной и воротами – множество трупов врага устилали все обозримое пространство, являясь зрительным, наглядным подтверждением наших трудов.
Но и стены Рязани поглотил женский плачь - потери рядового населения были просто устрашающих масштабов.
Не помню, скольких я положил за этот день, помню только, что, по свидетельству Ивана изрубленными мною врагами можно было устлать широкий двор княжеского терема – настолько рьяно я махал мечом, стараясь отомстить за смерть отца, матери и Варвары.
Бой отуплял. Под вечер, измотанный сражением до предела, я устремлял удары по телам противников чисто механически, видя в ворогах не более живого начала, чем в крепком дереве, которое нужно непременно срубить для расчистки отцовского поля.
Предельная эмоциональная деградация была так необходима измученной душе, что воспринималась как благость, как чудесное средство, избавляющее меня от боли потерь.
Нравственные страдания исчезли совершенно, и едва напор ослаб, откатившись в Ордынский стан, как я, вдыхая раскаленный воздух позднего вечера измученными легкими, осел рядом с входом в укрепленный терем надстройки, силясь найти в своем организме хоть толику жизненных сил, чтобы умыться от тошнотворной крови, обильно покрывающей всю мою кольчугу и шкуру.
Воспаленный мозг пытался выдать более-менее приемлемый текст заговора для завтрашней сечи, ибо сил физических могло и не хватить тому юному телу, в котором я пребывал, благо, что сила Ульва, бурлящая внутри, позволяла почувствовать возросший потенциал моего духовного естества.
Не придумав ничего лучшего, я решил заговорить изрубленный щит, подобранный мною после смерти владельца столь нужной вещи:

Береги от смерти, прикрывай от стали
В адской круговерти подрязанской брани
Пусть с горячим словом жизнь в тебя вольется
Как взойдет Ярило хладным, зимним солнцем!

Выдав в мир обрамленную в слова волю, я, укутавшись в шкуру, уснул сном младенца и был страшно разбужен грохотом второго дня сечи.
 Противник, перегруппировав силы, влив в поредевшие ряды передовых туменов (отряд в десять тысяч сабель) свежих воинов, со всех сторон двинулся на штурм города, гудящими трубами поднимая боевой дух атакующих.
Тяжелым уханьем, протяжному звучанию труб, отвечал далекий набат, призывая подняться усталую рать с новой силой, против угрозы православному миру.
Схлестнулись. На смену трем лестница пришли пять. Потеря каждого воина с нашей стороны все острее чувствовалась в необходимости противопоставлять хоть что-либо лезущим на стену монголам.
 Я метался от края до края защищаемого участка, силясь перекрыть возникающие повсеместно, мертвые бреши в рядах защитников.
Не было в тот день человека в Рязани, не взявшего в руки оружия, не считая уж совсем малых младенцев, да немощных стариков.
 Не смотря на пренебрежение деда Владимира ко всей мирской круговерти, даже он показался на укреплениях, ловко орудуя длинным кинжалом.  В отличие от прочих осажденных, старый дед не прикрывая свои седые мощи ничем, кроме белой рубахи и молитвенного слова.
Но и мой языческий заговор подействовал. Покативший кубарем в момент схватки с грузным монголом я не заметил, как заговоренный щит вылетел из моих рук, опадая со стены вниз, в городскую сторону, к коптящим смоляным котлам.
Драка разоружила нас, превратив в клубок рычащих и лягающихся тел. Не ведаю, долго ли шел поединок, но как бы я не старался, свежий монгол все-таки одолел утомленного меня, заняв позицию сверху.
 Его широкое, грязное, загорелое лицо ослепительно осветила улыбка торжества ровных, белоснежных зубов, так не свойственных образу сурового кочевника.
Одной рукой сжав мое горло, монгол полез за голенище желтого сапога, выхватывая притаенный нож.
«Вот и все!» стремительной птицей пронеслась в голове страшная мысль и вдруг помощь пришла с того направления, с которого я не ожидал.
 Оброненный щит стремительно взлетел, оторвавшись от хладной земли, и загородив меня, принял сверху колющий удар ножа на свои изрубленные борта. Звякнув металлом о дерево, клинок вылетел из рук монгола, глубоко разрезав последнему пальцы.
Враг взвыл раненным верблюдом, инстинктивно направляя в рот потревоженную плоть и, невольно оторвав вторую руку от горла, поспешил направить мне в лицо тяжелый, грязный удар сжатого, грязного кулака.
 Снова щит не подвел, верно, принимая на себя предназначенный мне урон.
Монгол, никак не ожидая оббитого железом препятствия, завертелся ужом, вскочив на ноги. Фактически он был полностью обезврежен, так как хруст сломанных костей, глухо раздавшийся над моим  ухом, ознаменовал полную неспособность противника к дальнейшему ведению боя.
Добил его дед Владимир, легким, коротким движением, мимоходом вскрыв горло захватчику. Он остановился надо мной, злобно разглядывая покрытый чарами щит:
- Ты на свои штучки-дрючки надейся, да и сам не плошай, язычник! – чуть ли не сквозь зубы бросил он мне, продолжив свой овеянный смертью путь по вершине укреплений.
Везде где он проходим, за ним, захватив руками смертельную рану, ложился противник. Старый воин делом доказывал крепость собственных слов, демонстрируя молодому иноверцу мощь тренированной, правоверной руки.
В тот день, горящие, толстые стрелы, выпущенные из диковинных машин, напоминавших поставленные на колеса большие луки, впервые прошли над головой, втыкаясь в деревянные строения.
 Избы запылали сразу с нескольких концов города, и не было людей, чтобы их потушить. Лишь ночью, после завершения штурма, защитники, у которых еще оставалось немного сил, смогли локализовать очаги вялотекущего пожара.
От Небесного отряда к ночи второго осталось десять человек. Сам Иван получил рану в живот, которая мучила его, больно обжигая поврежденное нутро. Не смотря на это, воевода хотел казаться мужественным, хотя бы для своих подчиненных.
Рана мучила его и на третий день и на четвертый, на глазах обращая могучего, сильного мужчину в живого мертвеца, с впалыми, черными глазами.
Волны противников шли с разной степенью интенсивности, словно бы руководство врага сознательно чего-то ожидало и лишь с рассветом пятого дня стало понятно чего.
Едва забрезжил рассвет, к  горькому разочарованию оставшихся в живых, все еще надеющихся дотерпеть до помощи Владимирских дружин, мы увидели, что враг, помимо многочисленной живой силы, был предельно развит технически.
 Через широкие просеки  в лесу, которые пленные вырубили  прямо на наших глазах в непролазных лесах, к стенам Рязани поползли тараны и катапульты, под управлением опытнейших, китайских инженеров нашего времени.
Завидев диковинные механизмы на стене застонали – новый вызов показал, что, не смотря на крепость русского духа Рязань окончательно обречена.
 Тем не менее, будучи истовыми христианами, благодаря православной религии, люди приняли свой рок, решив обороняться до конца без надежды на спасение.
Тяжело было видеть, как оставшиеся в живых защитники Рязани обнимаются друг с другом, обещая обязательную встречу в садах райских, куда будет открыта дорога всем людям, положившим животы за отечество своя.
Попрощался со мной и Иван, прямо намекая о необходимости оставить стены из-за обета, данного ему в тайной комнате  терема деда Владимира, на что я довольно невнятно ответил, дескать, есть еще силы для сопротивления и надежда на победу.
Штурм в тот день был вялым, сказывалось то, что китайские инженеры, верные слуги монголов после завоевания ими Поднебесной, готовили свои страшные механизмы к работе, выстраивая их в линию и заготавливая снаряды на нужных позициях.
Не смотря на тишину шестой ночи никто, не смыкал глаз. Да и мало оставалось живых россиян, способных придаться этой простой, житейской усладе мирного сна.
Я оглядел пространство стен справа и слева от себя, обнаружив подле только трех израненных бойцов Небесного отряда и стонущего в полудреме воеводу. Чуть поодаль, отбрасывая длинные, дрожащие тени в утихший город, зорко всматривались с высоты вдаль несколько мужиков, освещая пространство под стеной большими, шипящими факелами, о чем-то тихо переговариваясь друг с другом.
Тела убитых православных, богато усыпавшие вершину стены, более никто не убирал.  Если в первые дни осады, надеясь выстоять в длительной борьбе против степных Орд, защитники хоть как-то стаскивали своих павших в братские могилы, сбрасывая тела ненавистных иноверцев вниз, чтобы не спровоцировать трупного заражения в окруженной Рязани, но с третьего дня никто более не утруждал себя тяжким бременем прибирания усопших.
Ночевка на стене напоминала ночевку на кладбище. Редкий стон проносился по деревянной вершине укреплений, и если стонал наш – ему оказывали необходимую помощь женщины, превратившиеся всего за неделю в настоящих призраков во плоти. Если стонал татарин, забытый в суматохе дня – его добивали на месте, превратив процесс умерщвления в нудную, рутинную работу.
Коротко вскрикнул и осел на ягодицы один из говорящих мужчин, булькая простреленным горлом. Двое его спутников, подхватив раненного под руки, осторожно оттащили его на чистое пространство, заботливо вглядываясь в глаза умирающего товарища.
- Вот и все, - еле слышно прошептал смертельно раненный мужчина окровавленными губами и обессиленно уронил голову на собственную грудь, которой до конца мешала согнуться длинная, монгольская стрела, выискавшая в темноте свою жертву.
- Отмучился, Слава Богу – истово перекрестился один из его товарищей, и, прикрыв глаза недавнему собеседнику, пара оставшихся в живых мужчин отправилась в путь по стене, стараясь надолго не задерживаться в зияющих дырах бойниц.
Реагируя на вскрик, Иван тревожно встрепенулся, и, осознав, что опасности нет, тяжело закашлявшись, опустился обратно в свой угол. Прошедшись глазами по обороняемому участку, Дикорос выхватил во всеобщем хаосе меня и слабо махнул рукой, подзывая сесть подле него.
- Гамаюн! – начал он издалека, едва я опустился бок о бок с великим воином, - пора, Гамаюн! Уходи.
- Как я вас брошу, дядька? Мне не позволит совесть… - начал было я свои стандартные измышления, которые не раз высказывал за последние дни, но был перебит блаженной улыбкой умирающего человека.
- Нас больше нет, - ясные глаза Ивана не выражали и толики страха, - были мы, да все вышли. Следующее утро будет решающим. Ты превосходно сражался, мой молодой друг! Отныне этот бой не твоя забота. Уходи.
Предводитель Небесного Отряда слабо оттолкнул меня от себя, не желая больше вести пространственные разговоры о том, что должно и не должно с несмышлёным юношей и утомленный беседой, провалился в тревожное полузабытье.
Мужчины редко плачут. Но я и не был мужчиной на тот момент, а только юношей. И пусть я убил многих за эти дни, и пусть я пережил то, что не мог в принципе пережить человек на семнадцатом году, но почему то именно в этот момент злые слезы богато застлали мои глаза.
Спускаясь со стены, я не был, окрикнут, кем бы то ни было – дымящиеся улицы деревянного города были пусты и безлюдны, только разносилась над спящими домами чья-то истовая молитва к Всевышнему.
Основательно поплутав по незнакомым, затемненным закоулкам, я  нашел искомый дом и постучал в знакомую калитку.
- Пришел, наконец, иноверец? – и без того хмурый хозяин дома, в столь трудные времена предстал еще более мрачным, чем обычно.
От моих глаз не ускользнул тот момент, что одет старик был в белую, расшитую по рукавам и вороту красными узорами, рубаху, в которой обычно провожали в последний путь зажиточного покойника. Владимир, в чем я убедился чуть позже, убегать не собирался, а желал, во что бы то ни стало встретить мученическую смерть в стенах родного терема.
- Пришел, деда Владимир.
- Дикорос мёртв?
- Пока уходил, был жив, - нехотя ответил я ему, переминаясь с ноги на ногу у калитки.
- Пластину отдал?
- Да.
- Тьфу, - плюнул под ноги дед Владимир, едва я продемонстрировал перед его очами эмблему Небесного Отряда, - чтобы какой-то язычник ходами тайными спасался, а достойные мужи клали голову своя в борьбе... Чтобы какой-то язычник нёс в своих руках святой символ православных воинов... Воистину настал Армагеддон и скоро небеса схлестнуться в битве с ордами адовыми... Что встал!? Давай быстрее, щенок! – хозяин дома нехотя отстранился, приглашая наконец-то войти внутрь двора.
- Зря ты так злобно обо мне... – начал было я распаляться столь гневным речам собеседника, но был безжалостно перебит.
- Яйца курицу не учат. Пшёл в терем, отрок! Одна надежа, что рано или поздно православная вера все-таки вымоет языческое невежество из твоей души. Одна надежда... – ворчал себе под нос Владимир, следя за моей спиной по направлению к высокому крыльцу.