Глава 10. Временно мертв

Как уже стало известно тебе, мой дорогой сын,  Владимир, из повествования выше, монголы чересчур хорошо стерегли своих коротконогих товарищей, выставляя на охрану табунов сразу добрый десяток воинов и рабов.
В конечном итоге, отчаявшись решить невыполнимую задачу к утру, я набрал из припрятанных саней столько съестных припасов, сколько мог унести в шкуре, легко превратившейся в заплечный мешок в угоду текущим потребностям, и основательно отдохнув перед рывком во Владимирское Княжество, отправился в путь-дорогу густыми перелесками, чтобы не встретить разъезды торжествующих победителей.
Глубокие сугробы вывели меня на рукотворную просеку, проложенную монголами для стенобитных машин. Жуткое, тошнотворное зрелище – десятки изрубленных, раздавленных людей, убитых в угоду интересам грозных победителей.
Прикинув, что двигаясь в противоход армии захватчиков, сделав большой круг, смогу безопасно обойти растекшиеся по Руси крылья Орды, я отправился по широкой колее, оставшейся после движения катапульт и стенобитных орудий.
Только северный человек может представить каково это – выживать три полных дня на морозе без возможности обогреться.
Двигаться пришлось быстро, чтобы не дать горячему поту, возникшему в ходе очень длинного путешествия, до конца высохнуть на моем теле, тем самым окончательно заморозив промокшей одеждой.
Лесные хищники, чувствуя во мне силу ведуна, чуя шкуру седого сородича, болтающуюся за плечом, не стремились беспокоить нападениями, за что я был им искренне благодарен, ибо видят Боги, на третий день пути был бы не в силах отразить атаку даже одинокого волка.
На четвертый день скитаний, когда мой мозг еще был способен что-то воспроизвести под давлением воли, мне немного помогал шепоток, вливая теплую силу в озябшие конечности, но когда давление окружающей среды стало нестерпимым, исчез и эффект магии. Говоря простым языком, я чересчур отупел, а душа моя измождена, чтобы хоть чем-либо помочь мне в скитаниях физического тела.
На пятый день пути я бросил меч. Еда кончилась. Как и широкая просека, растворившаяся в ответвлениях широких, российских рек.
Далекое улюлюканье татар или лихих людей, разнесшееся над лесами, вынудило свернуть меня в лес, передвигаясь далее только звериными тропами.
Я полностью дезориентировался, не понимая даже направления, в которую сторону шагал, ежеминутно спотыкаясь и с рычанием опадая в объятия сугробов.
Очередной ствол дерева, преградивший  дорогу, неожиданно стал непреодолимым препятствием на пути.
Как бы я не старался взобраться на него, какие бы усилия не тратил, эффект оставался неизменным – в шелесте снега я падал и падал в измятый сугроб, с каждым разом испытывая все меньше желания подняться.
Да, дорогие потомки, вы скажете, что можно было бы обойти препятствие, пробив тропу в снежном покрове, но поверьте, что на тот момент мой разум действовал практически на уровне животных инстинктов, не позволяя измышлять как человек.
Сонная дрема неожиданно оказалась слаще теплых материнских объятий – снег, засыпавший очи, уже не таял на моих веках, лаская их блаженной негой покоя. Я проваливался все глубже и глубже в сон, растекаясь по земле талой, весенней водой.
Противный хохот, громче и громче досаждавший мне в сладостной дремоте, все усиливался и, став воистину нестерпимым заставил меня, шатаясь, подняться, не раскрывая глаз. Спустя минуту хохота, мне все-таки удалось разлепить заиндевевшие веки.
Леший, вальяжно сидящий сверху на сваленном дереве, улыбался мне раздавленным ртом. Не нужно было бы быть семи пядей во лбу, чтобы осмотрев местность, понять причину смерти человека – когда то давным-давно, опавший ствол (возможно в бурю), раздавил нерасторопного странника под своей многопудовой махиной.
Тело нежити было практически плоским, в поперечнике достигая разве что пресловутых трех – четырех вершков. Так как покойник, не желающий отправиться на небо, сохранял облик своего последнего, прижизненного образа, в дополнение к его ужасному образу навеки застыл веер мозгов и кишок, вырывающихся из его плоти, но никак не желающих опадать наземь из-за своих потусторонних свойств.
Завидев меня, мертвя тварь, весело пролепетала, давясь собственным языком:
- А ведь чуть-чуть не дошел! – новый, противный хохот заставил всколыхнуться все мое приспавшее естество, - еще с версту протопал бы и попал на привал да кашу к русским дружинникам. А так, придется тебе долгий век со мной коротать, да тишиною дубравы наслаждаться, - потешаясь собственному разумению, веселый леший залился новой волной удушливого смеха.
До меня стал доходить страшный смысл его потехи – предельная вымотанность притупила восприятие настолько, что я силился штурмовать древесную преграду с нежитью на ее вершине, которая потешаясь и оставаясь при этом невидимой, раз за разом скидывала меня вниз, что и привело бы к смерти.
Смерть… колкое, емкое, безобразное слово прозвучало в моем сознании, привлекая растекшееся внимание к темному бугру, присыпанному снегом. Моя физическая оболочка, по-прежнему не желающая восстать из сугроба, все еще дышала, но внутренние процессы, видимые мною сквозь побелевшую плоть, двигались все тише и тише внутри молодого, могучего организма.
Это был я… точнее мое тело. И это был я, замерший над собственной, физической оболочкой. Я умер…
Не желая поверить в происходящее, я со злость обернулся в сторону потусторонней сущности:
- И что? Все? – рассеянно спросил я сам себя вслух, не надеясь услышать ответ на риторический вопрос.
- Все, - тряхнув растекшимися мозгами, радостно согласился со мной леший, - я тоже не сразу поверил, что мертв. Уж двадцать веков прошло, а я все до конца смириться не могу, - лесная тварь весело расхохоталась.
- Но… я не могу, я обещал воеводе выжить… рассказать…
- Да теперича, какая разница что ты и кому обещал. Расслабься. Самое трудное, оставшись на земле, найти себе развлечение. Вот этим и озаботься, чтобы сума не сойти, рассматривая, как твой труп медленно сгниет весной.  Я вот в пташек приноровился вселяться, да в грызунов мелких. Все какая-то иллюзия жизни…
Идея. Мой обновленный, проясневший в послесмертии мозг, пронзила удивительная мысль, выуженная, как диковинная рыба из мутных размышлений мертвеца.
Мое тело еще сохраняло жизнь. Его можно было обогреть, пробудить, восстановить, но люди, способные сделать это, находились в целой версте от места беды. Но были другие элементы, находящиеся ближе.
Не помня себя от волнения, я рванул в сторону хрустящих невдалеке ветвей.
Молодой сохатый залепетал пораженный неизвестным, холодным чувством утраты контроля над собственным телом и его сознание забилось в самую глубь животного естества, где панически пыталось вырваться наружу, не осознавая всю тщетность данных попыток.
Раньше я никогда не вселялся в других животных. Отец говорил, что такая практика существует, но отказывался обучать меня этому, мотивируя тем, что подобный захват противоестественен самой природе. В данных обстоятельствах не приходилось выбирать и обо всем догадываться на собственных изысканиях, по наитию и немедленно.
Сломив волю упрямого животного, я постарался в кратчайшие сроки освоиться в новом, могучем, но непривычном теле лесного обитателя.  Получалось с трудом, однако мое желание и рвение форсировал тот факт, что еще немного, и я, так и останусь, бездыханным телом лежать под упавшим деревом с соседом, который не внушал мне и малейшей симпатии.
Подобные перспективы вынудили уставшее сознание изыскивать все новые способы управления и спустя уже несколько десятков минут, неуверенными, пьяными шагами я направился в сторону лагеря, веря обострившемуся слуху, благодаря которому мои уши уловили приглушенные звуки многоголосой беседы.
Русской беседы.

Благодаря неожиданному опыту я смог ощутить преимущества дикого зверя, перед изнеженным телом человека – шкура надежно уберегла кожу от холода, покрывая каждый аршин моего могучего каркаса из мяса и сухожилий.
  Не смотря на глубину снежных покровов, стопы ног не проваливались глубоко в снег, а словно выдавливали под собой определенное пространство спрессованного наста, действуя как снегоступы.
Обладая новорожденной неуклюжестью, благодаря большой массе тела, я легко проламывал и подминал невысокую, оголенную зимой, поросль, возросшую меж стволов своих вековых отцов, нарочисто стараясь шуметь и привлекать внимание неизвестных дружинников в лагере.
Спустя около полуверсты мои потуги услышали собаки, лаем оповестившие людей о приближении зверя, а еще четверть версты явились и сами незнакомцы – целый отряд доблестных мужей, облаченных в кольчуги, тревожно вглядывался в сторону моего хода, о чем-то напряженно перешептываясь между собой.
Человеческое сознание внутри пыталось хоть как-то прикидывать шансы на успешный исход дела: становилось ясно, что служилые люди сейчас не заинтересованы охотой и находятся здесь, скорее всего, согласно приказу, но наличие луков, собак и острых мечей могло поколебать их решимость оставаться на месте, упуская зверя.
Подыгрывая их охотничьим желаниям, я изобразил ранение, обессиленно опав сразу на четыре колена, слабо барахтаясь в глубоком сугробе. На удивление легко подействовало, всколыхнув азарт в отряде дружинников.
Спев тетивой, меткая стрела впилась в круп, помимо воли вырывая рев из распростертой глотки. Тело было не мое, но боль я испытывал самую настоящую. Стараясь не спугнуть охотников, я стал медленно пятиться назад, ощущая, как по крупинкам растворяется мое астральное тело в пространстве этого мира, оторванное от места упокоения на очень большое расстояние.
Начался долгий, кровавый отход назад. Собаки, не обученные навыкам охоты, бездумно терзали мне ноги, заставляя тратить драгоценные силы и время на потуги сбросить цепкие, тормозящие отход пасти.
Стрелы, одна за другой глубоко входили внутрь захваченного животного, поражая органы, вынуждая богато окрашивать снежный покров в алые тона. Чужая боль, на время ставшая моей, заставляла меня тихо скулить внутри молодого сохатого.
Видимо мои страдания были столь велики, что, словно раздвоившись на мгновения, я пошевелился свои настоящим телом человека, сбрасывая легкую, снежную порошу, саванном покрывшую бренное тело.
Три четверти версты показались мне трехстами милями, именно столько сил, по собственным ощущениям я затратил, чтобы порваться к собственному телу назад.
Силы окончательно оставили меня в тот момент, который требовался для завершения очень авантюристского плана по самоспасению. За секунду до падения я выпустил сознание лося из закоулков собственной души, а сам занял выжидающую позицию подле собственного тела, которое уже успел изрядно запорошить тихо падающий снег.
Мне было жаль своего израненного спасителя, но я имел цель. Цель намного высшую, чем жизнь отдельно взятого создания. Именно так я считал в тот момент. И совершенно не так я размышляю сейчас.
Животное, издав тяжелый стон, завалилось рядом с моей физической оболочкой, опасно, в агонии, взбрыкивая конечностями всего лишь в нескольких аршинах от моего виска.
 Каждый раз при движениях умирающий сохатый немного менял свое положение и поэтому, на радость мне, трепыхнув ногами в последний раз, мой невольный спаситель наградил меня на прощание рядом мощным тумаков. Удары, разминувшись с головой, пришлись в туловище, буквально вырвав мою телесную оболочку из снежного плена, что практически сразу бросилось в глаза подбежавшим дружинникам.
Три человека столпились вокруг меня, живо обсуждая странную находку:
- Олег! Дивись! Тут с лосем труп!
- Труп ли? – один из дружинников склонился над моим телом, легко коснувшись шеи, - та не, померз просто.
- Кто хоть там? – не унимался дотошный воин, - монгол, али наш, славянин?
- А шут его знает. Но явно не захватчик. Выглядит так, как будто от плена отбился.
Под разговоры дружинников я и не заметил, как вредный леший подошел со спины, приобняв мое астральное тело раздавленными руками:
- Не пущу! Не пущу! – холодно зашептало чудовище мне на ухо, - не хочу! Не хочу быть одним!
Завертевшись юлой, скабрёзное создание навлекло бурю, усыпав вьюжными сполохами моих неведомых спасителей.
К сожалению, для лешего, он мне только помог:
- Мирослав! Завязывай ты с расспросами, видишь как не погодиться! Ноги в руки и вперед, к костру незнакомца. Оживим – там и выспросим.
Вняв призыву своего товарища дружинники, особо не церемонясь за мою сохранность, взвалили бесчувственное тело на плечо, быстрой рысцой направившись в сторону живительного тепла.
Вредный леший не отставал. Добавляя веса моей физической оболочке, он уцепился за сапог, придавливая ногу к земле. Видимо это прочувствовал и богатырь – Олег, потому что дыхание его стало неровным, а шаг сбивчивым и расхлябанным.
- Да что же тебе надо, изверг? – со злости хотелось кричать. Не помня себя от ярости, без шепотка и наговора я, что есть силы, зарядил противной нежити ногой в брюхо, затем основательно приложив кулаком в плоское подобие лица.
Подействовало сиюсекундно. Взвыв, леший схватился за раздавленную щеку и зашевелив кишками и прочими внутренностями, улетел далеко от отступающих дружинников.
- То-то! – не без самохвальства погрозил я ему кулаком и да острастки прибавил, - хочешь еще – подходи!
Но леший более не хотел. Предельно расстроенный он поднялся из сугроба (при этом, не изменив его физическую структуру ни на аршин) и преисполненный достоинства развернулся на месте и медленно полетел прочь.
Перед тем, как расстояние окончательно не разлучило нас, нежить глянула из-за плеча, и голосом, полным обиды, произнесла странную речь, непонятную мной в этот момент, но осмысленную много позже:
- Ты, поди же, какой сильный! – восхитился лесной обитатель, потирая ушибленное место на лице, - великое будущее за тобой ведун, в мире живых! Но и в мире мёртвых была бы уготована не менее великая дорога. Если бы ты не сопротивлялся и умер, то при таких способностях и при моей поддержке, мог бы ты стать самым настоящим Кощеем!
Я ничего ему не ответил вслух, лишь показав при прощании знак, который описывать в столь серьезном произведении, я не вижу никакого смысла, дабы не срамить себя и не волновать потенциального чтеца.