Глава 11. Евпатий Коловрат

Оказывается количество дружинников, вставших лагерем в лесу, было много больше, нежели трое моих спасителей, кинувшихся вслед за лосем.
Оторвавшись от мирских дел, они с удивлением рассматривали странную ношу на плечах вышеупомянутого Олега.
- Кто это? Где нашли? Где животное? – доносилось со всех сторон, будто бы лесной улей, разбуженный детской забавой, готовился к обороне собственных угодий.
- Тихо славяне! Тихо! – зычно крикнул Олег, обладающий значительной, богатырской крепостью тела, - сохатый в лесу, в версте отсюда! Потрудитесь принесть, а я пока делом более важным и значимым займусь.
Все это время я незримой тенью шел рядом со спасителем, молитвами поторапливая его вальяжный шаг, но видимо природную медлительность Олега не смогло бы ускорить  никакое событие, включая, появления на поляне целого тумена монголов.
Следует хоть бегло описать внешность моих спасителей, ибо их личности еще будут встречаться в дальнейшем тексте послания.
Богатырского сложения Олег, на плече которого я болтался как пойманная дичь, был рыжеволос, низок и широк, вызывая стойкую ассоциацию с мощным быком, впрягаемым в соху.
В отличие от обыкновения наших времен, дружинник не отращивал бороды, предпочитая носить вместо нее на лице длинные, густые усы, ниспадающие намного ниже гранитного, квадратного подбородка.
Бронзовый загар чела и рук, не сходящий с его кожи даже в суровой, Рязанской зиме, выдавал в нем уроженца Южных окраин Руси, хоть как-то оправдывая чудной и лиховатый вид его крупного, округлого лица.
Пухлые, большие губы при ходьбе издавали беспечный свист, в такт небольшим шагам, будто бы обнаружение в лесу, замерзшего человека было явлением для него само собой разумеющимся, каждодневным, рутинным.
Полное отсутствие волос на голове и большая, золотая серьга в ухе дополняли его образ разбойными чертами, так не свойственными веселому, легкому прищуру карих глаз.
Отсутствие кольчуги, легкий шлем, толстый, овечий тулуп и широкие шаровары, вправленные в монгольского типа сапоги красного цвета, подсказывали мне, что Олег попал в конфликт княжества Рязанского с Ордой совершенно случайно.  Скорее всего, чудаковатый воин отстал или потерял один из торговых караванов, пришедших в наши края.
Полным контрастом ему выступал длинный, худосочный Мирослав, подошедший к возрасту первых седых волос, карикатурно похожий на ожившую оглоблю, кем-то отправленную в самостоятельное путешествие по земле.
 Пусть он и был облачен в старинные, пластинчатые латы и круглый, приплюснутый шлем, из-за большого роста чересчур много тела его оставалось неприкрытым, делая общий вид неопрятным, потасканным.
Полушубок его хранил запах гари и носил следы пожарища. Хромота Мирослава на правую ногу, легкое поджимание руки подсказало мне о недавних ранениях воина.
Был он хмур, на ответы часто отвечал невпопад и видимо мыслями был очень далек от лесной поляны избранной отрядом как место временной стоянки.
Худое, осунувшееся лицо, впалые глаза и потухший, холодный голубоокий взгляд видимо лишь недавно стал свойственен человеку, пережившему великие потрясения.
Улыбчивые морщины вокруг губ и глаз остались лишь призрачным напоминанием о былых временах радости и достатка.
Третий спаситель, называемый товарищами в разговоре Алешей, был молод, зелен и глуп, скорее всего, являясь мне ровесником. На все молодой отрок смотрел широко раскрытыми, удивленными и слегка испуганными глазами, время от времени оглаживая короткую, русую бороду, выглядывающую из вертикально поднятого воротника добротного кафтана.
Ни оружия, ни доспехов при нем не было. Остроконечная шапка, компенсирующая невысокий рост, легкие сапоги со шпорами выдавали в нем принадлежность к небоевой профессии.
Кем он был? Одним из гонцов, потерявшихся во всеобщей суматохе или молодой княжич, выехавший на охоту с немногочисленной свитой? История об этом умалчивает, как и безжалостно обезличивает тысячи героев страшной эпохи.
Наконец- то дошли. К моменту долгожданного прибытия последние процессы жизни, текущие в моем теле, окончательно остановили ток, позволив мне почувствовать весь тянущий ужас полного отрыва от физической оболочки.
Свалив мое тело возле костра как куль с картошкой, Олег убийственно медленно растер руки, и глубоко вздохнув, протяжно зашептал…
Последнее являлось для меня чуть ли не таким же потрясением, как полное ощущение смерти. Вспыхнув золотым свечением раскрытых ладоней, загорелый дружинник мимолетно прижал их к моей озябшей груди, будто молнией пронзив все мои тела до самого основания.
Я влетел в физическую оболочку настолько быстро, что и не понял, как это произошло. Золотая вспышка, круговерть образов и я снова чувствую ноющую боль измученных мышц и обмороженной кожи.
Судорожно вздохнув, я подскочил на месте, ошарашенно озираясь по сторонам.
Шкура волка, неизменно болтающаяся позади спины,  предательски звякнула, выдавая наличие  внутри себя важнейшего артефакта, отданного мне в руки лично воеводой Иваном.
- Тихо, тихо! – Олег легко вынул из ножен широкий и длинный кинжал, картинно отразив лезвием блики недалекого костра, - представиться сначала надо, а уж потом скакать как полоумный.
- Олег, я… я… - затараторил я непослушными губами, чем выдал себя с потрохами.
- Олег? – ухмыльнулся южанин, - откуда ты знаешь мое имя? Я вроде не представлялся.
Понимая, что врать сведущему человеку совершенно бессмысленно, я не стал юлить:
- Я шел рядом, Олег. Рядом с тобой и двум твоими спутниками. Если честно, то и молодым сохатым тоже был я…
Южанин громко рассмеялся:
- Я так и понял. Во-первых, я тебя видел краем глаза, как легкую, бесплотную тень, но не спешил тревожить, а во-вторых, лоси так себя не ведут. С чем пожаловал в наш лагерь? Откуда?
- С Рязани.
Последний факт выдал взволнованный ропот в среде вслушивающихся дружинников.
- И что с городом? – изменившись в лице, спросил меня Олег.
- Пал.
- А ты как выжил?
- Ушел ходами подземными.
- Значит, ты струсил? – очень сипло и недобро вмешался в разговор Мирослав.
- А ты поверишь, если скажу, что нет? Меня воевода Иван попросил уйти. Предводитель Небесного Отряда. Может, слышали о таком?
- Может, и слышали, - пришел в себя Олег, удобно усаживаясь на сваленную лесину, - теперь уже без разницы. Садись, странник, обогрейся, угостись, чем богаты. Старшие придут – порешают твою судьбу. А пока будь гостем. Как звать то хоть?
- Гамаюн.
- Чудно. А проще?
- В народе кличут Торопкой…
- Вот это более любо! Садись Торопка, отведай ушицы.

К исходу дня со всех сторон к передовому отряду, нашедшему меня, начали стекаться воины, занимая позиции вокруг  разбитого лагеря.
Было видно, как измождены дружинники и простые мужики длительным переходом, стремясь, во что бы то ни стало помочь осажденным Рязанцам в их тяжком труде, не зная о тяжелой участи последних.
О моем присутствии руководителям дружины было доложено заранее, и я с нетерпением ждал встречи с предводителем этого славного воинства, который не заставил себя долго ждать, появившись из лесу в закатном свечении алого Ярила.
Русоволосый великан с длинной бородой, широта плеч которого поражала своей размерностью, спешившись с белого, длинноногого коня, медленно шел по лагерю в сопровождении не менее плечистого и рослого монаха, облаченного в черную схиму до пят, расшитую белыми крестами.
Алый плащ, сливаясь с лучами солнца, будто единое целое, небрежно накинутый на плечи витязя, облаченного в посеребрённую кольчугу, развивался под порывами холодного, студеного ветра.
 Все в его образе было исправно, гармонично и ладно: прямой нос, грозные, тонкие, напряженные губы, побелевшие от мороза, благородный, симметричный овал лица.
Гордые голубые очи колко оглядывали подчиненных из-под ровных, ухоженных бровей, выдавая в нем закаленного жизнью мужчину, однако остроконечный шлем, лихо отодвинутый чуть назад, обнажающий непослушные, русые вихры чела, невольно выдавал молодость души предводителя.
Правая рука, облаченная в коричневую, меховую перчатку, беспрестанно сжимала рукоять длинного, прямого меча, который явно весил никак не меньше пары пудов, что опять же недвусмысленно говорило о медвежьей силе хозяина оружия.
 Левая рука, не обремененная ничем, импульсивно жестикулировала в такт жаркому монологу, высказываемому  старцу, идущим подле.
Схимник был менее многословен и еще более мрачен, чем его молодой, горячий спутник.
 В размышлениях он часто наматывал на толстый, узловатый палец конец  полностью седой, очень длинной, бороды, в обычном состоянии полностью покрывающей грудь и густым басом выдавал из могучего нутра ясные, холодные советы, в противовес порыву витязя немедленно кинуться на помощь Рязани.
Монах был практически не вооружен и не покрыт броней. Единственным средством защиты, легко переносимая на плече, являлась большая, узловатая палица, маячившая намного выше покрытой головы схимника.
- Полно тебе, Евпатий! – донеслось до моего слуха из уст могучего старика, - люди говорят, что поздно, не поспели! Не устоял град стольный!
- Быть того не может Ратибор! – в словах витязя слышалось истовое, настоящее отчаяние, - верить не хочу даже тебе, мой старый, добрый друг, пока своими очами город оскверненный не увижу! Где боец, найденный намедни?! – видимо не в первый раз зычно огласил он наполняющийся людьми лагерь.
- Здесь он! Тута! – замахал руками Олег, вовремя услышав призывы военачальника.
Словно корабль в бушующем пространстве моря, Евпатий изменил направление движения в нашу сторону, ловко обходя препятствия и суетливых людей.
Я отметил про себя, что ни смотря на размеры, витязь был изрядно проворен, что заранее заставило проникнуться к нему еще большим уважением, чем испытанное подобострастие и робость при первом взоре на его размашистый шаг и грозный взор очей.
 Впрочем, и старый монах, не смотря на годы, ни на аршин не отставал от своего пестуна, внимательно высматривая всевозможные опасности, таящиеся в снежной дубраве.
Безусловно, Ратибор обладал даром магии, поэтому быстро оглядев меня с ног до головы еще при приближении, многозначительно усмехнулся в седую бороду, придержав Евпатия за плечо, занимая передовую, охранительную позицию в идущей паре.
  Секундное размытие воздуха перед подошедшими мужами на уровне интуиции подсказало мне то, что опытный схимник поспешил выставить свою защиту от любого колдовства с моей стороны:
- Ты, тот юноша, что утверждает, будто-бы был на стенах осажденного города? – спросил меня нетерпеливый Евпатий, при приближении которого стало ясно, что он выше меня на целых полторы головы.
- Да, княже! – выдохнул я, еще не придя достаточно в чувство, после долгой заморозки, для полноценного разговора.
- Чем докажешь? Чем пищу даденную отработаешь? – спросил меня Ратибор, хитро сощурив близорукие глаза.
В долгие пререкания и споры, вступать не было никакого желания, и из складок седовласой шкуры волка я молча вытащил нагрудную пластину воеводы Ивана, очень надеясь, что хоть кто-то узнает особый знак Небесного Отряда.
Узнали сразу. Задумчиво Евпатий опустился на импровизированную лавочку, наскоро сделанную из срубленной березы, внимательно вглядываясь в огненные блики внутри эмблемы сгинувшего братства.
Тяжелое молчание нависло возле костра, но я понял, что больше проверок не будет – мне верят, о чем явно подсказала мгновенно снятая магическая защита, выставленная Ратибором.
- Что с городом? – сурово спросил схимник, видя замешательство своего друга.
- Пал на шестой день. Взяли при помощи осадных машин.
- Как Иван Дикорос пал? – это уже Коловрат, сжав пальцами до металлического стона пластину отряда, пришел в себя, оглядывая меня поалевшими очами.
- Не видел. Он ранен был в живот, долго мучился. В последний раз беседовал с ним на стене. Был Иван очень плох. Наутро был штурм, но я даже не знаю, дожил ли он до него. В любом случае, враг город взял, разграбил и сжег.
- Ты ушел по его просьбе? – продолжал расспрос Евпатий, остановив свой взгляд прямо на моем лице.
- Да, - кротко выдохнул я, надеясь, что этого будет достаточно.
- Верю, - ни смотря на горечь известий, Коловрат нашел в себе силы чуть улыбнуться, - сам то чьих будешь? Как звать?
- Я, Гамаюн, сын Ульва из рода Самославов, но люди зовут меня просто - Торопка, - я поспешил второй частью фразы загладить излишнюю надутость и пафосность первой части.
По тому, как переглянулись Ратибор и Коловрат, я понял, что и фамилия отца им знакома:
- Доброго сына дал Руси старик-Ульв! – Евпатий встал в полный рост, выдавая излишней стремительностью движений жгучее желание как можно скорей занять работой свой спящий меч, - жив, варяг?
- Нет, княже. Погиб на подступах к Рязани…
- Соболезную… а Пелагея?
- Еще в деревне пленена. Скорее всего мертва.
- Век ныне суровый, - Ратибор перекрестился, вливаясь в разговор, - упокой Господь их душу! Все мы кого-то теряем, Гамаюн. Крепись сынок! Память о павших людях, мы почтим славными делами в настоящем! И забудь свое детское прозвище Гамаюн. Отныне ты воин Коловратовой дружины.
С этим наставлением два славных воина развернулись и удалились к центру лагеря, где готовилась в большом котле мясистая похлебка из убитого Олегом лося.

Спустя сорок минут прошедших со времени разговора с доблестным витязем Евпатием, от всего пережитого, не смотря на ясный день, стали немилосердно слипаться глаза, что не ускользнуло из внимания наблюдательного Мирослава:
- Устал? – спросил он меня спокойным и тихим голосом.
- Если только совсем немного, - как можно более бодро ответил я ему, стараясь не начинать близкое знакомство с новыми людьми постыдным проявлением слабости.
- Полно! Вижу, что не маленько! – одними уголками рта улыбнулся тихий воин, - хорош, из себя героя строить. Ложись спать. Сегодня ночью в дозор пойдут Черниговцы, прибывшие с Коловратом.
- Кто такие Черниговцы? – заплетающимся языком спросил я новых своих товарищей, не понимая о ком, идёт речь.
- Знамо кто! Отряд, в триста мечей и при конях прибыл в лагерь после того, как Евпатий обратился за помощью к соседскому князю. И это всё, что нам смогли отправить наши братья по вере! Тьфу! – раздосадовано плюнул в снег Мирослав.
- Ну, полно тебе! У стольного града Владимира, да у твердостенного Чернигова своих забот полон рот! – звонко вмешался в разговор Алёша, - но был тут же, по праву старшинства, безжалостно перебит Олегом, подошедшим к костру с новой охапкой промороженных поленьев, с ходу вмешиваясь в спор товарищей.
- Опять ты, отрок, за своё! Знамо, почему ты так Владимир защищаешь. Сам же ты родом оттуда, о чём любишь говорить к месту и не к месту. Уже весь лагерь знает, что ты к нам случайно попал, отбившись от посольства.
- Но ведь добро помню! Не ушел же ведь при первой возможности, а остался с вами!
- То верно, братец Алёша и за мои слова на меня не серчай, - пошёл на мировую неконфликтный Олег, - Я про другое. Забот, полон рот у твоей родины теперь будет с избытком. Надо было на земле Рязанской всем миром ворога встречать. Всеми доступными дружинами и ополчением, тогда бы, авось и остановили степняков без урона столицам.
- Много ты, простолюдин, понимаешь! – все никак не унимался молодой и дерзкий юнец, но так как, видимо этот спор уже возникал неоднократно, никто ни на кого не серчал в ходе стандартной перепалки. Возможно так, дружинники, от длительного пребывания на месте, пытались победить вынужденную скуку бездействия.
- Да разумею немного, - в подтверждении моим догадкам, беззлобно ответил юнцу Олег, - я ведь в Киев не ушёл, хоть сам родом оттуда. Как и ты, остался Рязанцам помогать. Только ты из благодарности за спасение, а я по убеждениям. Жены у меня нет, - вздохнул богатырь, подкидывая несколько поленьев в костер, - детей тоже не заимел в торговых разъездах, вот поэтому в Северных землях и задержался, чтобы далече от порога грозного ворога встречать.
- Ишь, какой правильный нашелся!
С безжалостно закрывающимися очами я еще с добрый десяток минут пытался уследить за ходом спора, пока слова окончательно не растворились в тёплых образах летнего вечера, который нежно входил на пустые улицы Дормисловой Поляны.

В глубоком сне, строения были целы все, будто и не было страшной атаки на малую родину, где я был рожден, вот только улицы были пугающе безлюдны и тихи. Даже лая собак не было слышно в вечерних, закатных лучах заходящего солнца, не говоря уже о многоголосом хоре разнообразной скотины, которая в избытке водилась при каждом хозяйстве.
Это ныне к снам я отношусь более внимательно, нежели в столь юном возрасте. Теперь, на склоне лет, я понимаю весь скрытый смысл ночных грёз, дополняющих настоящее, приоткрывающих завесу будущего и тайны прошлого, а в то время, завернувшись в чужую шубу, на безымянной, большой поляне где-то в Рязанских лесах я не смог до конца оценить значимость этого видения.
Смутно помню, что дошел до площади, где еще совсем недавно кипело богатое торжище. Помню, как принялся бездумно перекладывать меха и ткани в брошенной повозке заезжего купца, силясь отыскать Варваре достойный подарок от сердца.
Едва я подумал о ней, как почувствовал на себе грустный и тихий взгляд.  Неторопливо наконец-то выбрав атласную, синюю ткань я отправился навстречу возлюбленной, замершей на окраине площади, в предвкушении жарких объятий юной дивы.
- Вот ты спишь, - со вздохом начала Варвара тяжелый разговор невероятно тихим и грустным голосом, - и не знаешь, что более тебя и меня больше никого из деревни в живых не осталось.
- Совсем никого? – с улыбкой спросил я её, передавая из рук в руки сложенную ткань и не веря в реальность происходящего. О проблемах настоящего хотелось не думать...
- Совсем, - Варенька принялась рассматривать ткань без особого интереса, скорее из вежливости к подарку, - и даже мама твоя была убита. Осталась я одна, родственная тебе душа. Выручи же, меня Торопка, пока не увели зазнобу твою в земли стылые, пустые и страшные, - прошептала любимая, аккуратно положив ткань у своих ног, и тут же неожиданно растворилась в воздухе, оставив на месте себя окровавленный и холодный труп моей матери Пелагеи.
- За ткань твою, я отдарюсь в ответ, - прозвучал на пустых улицах голос растворившейся Варвары, - я дарю тебе способность видеть еще дальше, чем ты можешь ныне. И как ты осознаешь новый дар, то поймешь, что сон был не пустым...

Встрепенувшись всем телом, я резко сел, уставившись на догорающий костер глубокой и темной ночью.
Морозная, беззвездная погода, с наступлением времени Морены, давно прокралась в лагерь и все воины, включая моих новых товарищей, давно спали вповалку возле своих костров, готовясь к завтрашним испытаниям.
Отогрев озябшие руки над углями, я подбросил в потухающее пламя последние дрова, принесенные еще Олегом, и под предлогом поиска новых поленьев прошёл мимо хмурого, заиндевевшего Черниговского дружинника в темноту ночного леса.
Даже за столь короткий период мое самочувствие улучшилось, а силы восстановились внутри молодого тела. Разминая его и стараясь не думать о сне, я с удовольствием побрел между широких стволов деревьев, в черноту тихого леса, с наслаждением вслушиваясь в хруст снега под моими ногами.
Ушёл настолько далеко, чтобы ночное видение окончательно растворилось в текущих делах, и образ окровавленной матери окончательно перестал мучить моё напряженное сознание.
Собрав приличную охапку и положив её на вытоптанную тропу, чувствуя, что ныне нежить не будет мне опасна, я решил сходить за шкурой волка, которую обронил у опавшей лесины, и которая по сей час, должна была лежать там, припорошенная новым снегом.
Нежить, едва не ставшую причиной моей гибели, я застал сидящим на поваленном дереве. Леший, с грустью взирал на звезды, проявившиеся в одиноком разрыве облаков, то одним, то другим глазом. Так, как позволяла ему раздавленная голова.
- А... опять ты? – грустно протянул мертвяк, едва я попал в поле его зрения.
- Я... Все еще злишься за удар? – без злобы ответил я ему, принимая разговор.
- Да нет, - вздохнула нежить, - почто злиться? На твоем месте, я бы поступил точно также.
- Это хорошо, что ты понимаешь. Как тебя при жизни то звали хоть?
- А зла не сделаешь, имя настоящее узнав? – вопросом на вопрос ответил леший (так как зная реальное имя нежити, можно многое с ним сделать ,в том числе принудив служить обладателю столь мощного знака).
- Нет. Обещаю.
- Гай. Меня зовут Гай, - немного поколебавшись, признался мне мёртвый собеседник, - а твоё?
- Гамаюн.
- Гамаюн... странное имя, в мои времена такого не было. Имена меняются и растут вместе с народами. Когда я жил, имена редко достигали четырех знаков. А ныне... Га-ма-юн, - пробовал на вкус необычное звучание скучающий мертвец.
- Чьих будешь-то, Гай? – продолжил я бессмысленный расспрос, стараясь с новой информацией максимально удалиться от старого сна.
- Трудно сказать. Две тысячи лет назад тут только племена жили. Мы вот себя поляне величали. Хорошим народом были, развитым.  С природой в гармонии жили.
- Слушай, Гай, а страшно тебе было умирать? – спросил я нежить, между делом отыскав пустую шкуру седого волка, и вновь обратив её в подобии плаща каскадом нехитрых действий.
- И, да и нет, - легко переключился мертвец на новую тему разговора, - вот когда ствол на меня падал, было страшно, а когда отмучился, дух испустил, то уже вроде и нет.
- А чего дальше то не пошёл, Гай? Зачем в тканях этого мира задержался?
- Да думал, если честно, что саму смерть обмануть смогу и настоящим Кощеем стать. Я же вроде тоже, как и ты, был из этих... из ведунов был, только в моё время их шаманами величали.
- Ну, стал бы ты Кощеем, и что дальше? (я окончательно не понимал о каком существе идёт речь, но тщательно играл в всеосведомлённость).
- Как что? - Удивился глупому вопросу Гай, - что отразилось мимикой удивления на повернутой ко мне половине лица, - Кощеи же они почти живые, Даже любить могут. Духовные муки испытывать. А я ведь к детям шёл... к жене... хотел восстать и жить так, чтобы они отличий не нашли, но сил во мне мало оказалось...
Большая, крупная слеза скатилась по его исхудалой щеке. Страшась собственной слабости, нежить резко прервала разговор и безмолвно уставилась на дрожащие звезды.
- Прощай, Гай! Да будет мирной твоя вечность, - сказал при расставании я ему и завернувшись в шкуру, подхватив охапку дров оставленную на тропе, вернулся в сонный лагерь под подозрительным взором бодрствующего дружинника.