Бездна

    Чем выше восхождение, тем больнее падение – правило, не требующее доказательств. Но, как такое могло случиться с ним? Почему вдруг отвернулась фортуна, сопутствовавшая настолько, что он твердо уверовал в неизменность ее покровительства?  Где и как допустил оплошность, не доглядел?..
    В страшном возбуждении, мозг лихорадочно искал источник обрушившейся на него напасти. Так кому он перешел дорогу? Кто дал подножку? Может, чья-то месть? Но, как будто, у него нет врагов...
    Общительный, открытый и веселый нравом, Александр Иванович умело и быстро сходился с людьми независимо от занимаемого ими положения и неизменно пользовался ответным уважением и любовью.
    Но, возможно, это ему лишь казалось, а на самом деле у кого-то он вызывал зависть и нехорошие чувства… Слишком был успешен? Кто знает…
    Женщины, ведь говорят «шерше ля фам»… В его жизни, по серьезному, их было две. Ну, конечно, мимолетные интрижки не в счет: обезличенные, эти пассии вскоре навсегда исчезали из его жизни, как дым от сигареты.
    Тая, Таисия – то было совсем другое дело, и, казалось, навсегда. Два года ухаживаний и юношеских страданий от невозможности добиться взаимности… Наконец, цель достигнута. Они поженились, и… Наверно, следовало довольствоваться полученным счастьем, но вскоре монотонное спокойствие семейного благополучия не то чтобы приелось, но стало душно дышать в этом благостном домашнем покое. С годами душа все настойчивей требовала какой-то встряски, хотя рядом был надежный тыл и на редкость здравомыслящая и преданная подруга…
    Чем больше Тая, с появлением детей, погружалась в обязанности матери, тем глубже становилась и пропасть между ними. Этому способствовали и новые горизонты, открывшиеся в связи с карьерным ростом, стремительным укреплением материального благополучия супруга. Чем выше поднимался Александр Иванович, тем дальше отдалялись они с женой друг от друга…
    Многие его взгляды и поступки Таисия перестала разделять, как не приемлела и круг новых друзей. А у него от сияющих перспектив вырастали крылья, требующие полета и полнейшей свободы…
    …И тут произошла встреча с Эльвирой. Она зажгла в сердце Александра Ивановича давно притухший огонь юности, подарила головокружение от счастья. Да что говорить – тот, кто влюблялся после пятидесяти, его поймет.
    После мучительных колебаний и угрызений совести Александр Иванович решился расстаться с семьей. Они с Таей красиво, без упреков и разных осложнений, разошлись. Ему даже показалось, что жена была благодарна за его честность и прямоту. Тае было бы тяжелей сознавать себя в роли систематически обманываемой жены.
    Когда он спросил на прощание:
    - Останемся друзьями?
    Она улыбнулась в ответ:
    - Не сомневайся, ведь у нас дети.
    Так что, в данном случае, от нее каверзы быть не может. Да и в свои дела он никогда жену не посвящал, а Тая, казалось, не нуждалась в этом. Правда, каким-то женским чутьем улавливая что-то недозволенное, опасное, неоднократно повторяла:
    - Этот твой праздник жизни хорошим не кончится!
    Подобные замечания жены не просто не нравились ему, а приводили в бешенство.
    - Я служака, – твердил он в ответ, – и исполняю доверенное мне дело, которое, кстати, высоко и щедро оценивается!
    И вот ее карканье сбылось…
    А Эльвира, бедная девочка… Как она там, одна, без него? Он так ее подвел – ведь по его требованию любимая оставила сцену. Бедняжка останется, если ему не удастся выпутаться, на бобах. Ни на что из его имущества – денег в банке, квартиру, Эллочка, конечно, претендовать не сможет, так как они не расписаны. А ведь сколько раз делала намеки, да он не спешил, полагая, что в подвешенном состоянии такая женщина привязана надежнее… А теперь остается локти кусать, даже свидания не дадут...
    «Надо адвоката попросить, чтобы проведал ее, передал привет и подбодрил…» – решил Александр Иванович. Хотя, зачем? С ее данными, думается, она не пропадет, и найдет ему замену. А ловушка, в которой очутился, подруге не грозит.
    Так кто же подтолкнул его в пропасть? Неужели, сам прокололся? Александр Иванович вытер лоб, покрытый испариной. Почему так душно? Зарешеченное окно было наглухо закрыто, а через стекло, как нарочно, ярко голубело, маня свободой, озаренное солнцем небо…
    Внезапно пришли на ум еще в школьные годы заученные строки, не то Пушкина, не то Лермонтова. Хотя он и был весьма далек от поэзии, но память, словно в издевку, подкинула:
            «Сижу за решеткой в темнице сырой.
            Вскормленный в неволе орел молодой...»
    Александр Иванович дальше не помнил, да и зачем? Сейчас ему было не до стихов.
    В камере, куда его ввели, он был пока один, и это обрадовало. Одному лучше, чем общаться с каким-нибудь уголовником. Не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Представить себя за решеткой – такое не могло присниться даже в самом страшном сне! Но вот, свершилось…
    Со скрежетом закрылась за ним стальная дверь, и весь мир ограничился этими серыми стенами. А что еще ждет впереди?..
    А ведь день начинался, как обычно: пробежка, гимнастика, контрастный душ и легкий завтрак с газетой. Но не успел он открыть дверцу своего «BМW», как рядом выросли двое. Предъявив удостоверения, они весьма вежливо попросили пройти к машине, что стояла неподалеку, и проехать с ними. На вопрос: «В чем дело?», ответили: «Скоро вам все объяснят».
    И, действительно, следователь так внятно объяснил, что стало ясно: он попал в переплет, из которого не вывернуться. Ждать подмоги не от кого: те, на кого можно было железно надеяться, как оказалось, умыли руки, все свалив на него. А, значит, впереди суд, приговор, срок и позор, от которого уже не отмыться, который замажет и его детей, невзирая на то, что они отвернулись от родителя, с тех пор, как ушел из семьи.
    Отвечать без своего адвоката Александр Иванович сразу отказался. Надо, находясь здесь, немедленно уладить кучу дел. Не зная, как отнеслись к его нынешнему положению друзья, он решил единственный разрешенный телефонный звонок ни на кого из них не тратить. Сначала был порыв позвонить Эльвире, попросить ее заняться его делами, но… что-то удержало. И, непонятно отчего, без всяких колебаний он набрал номер Таи.
    Как показалось Александру Ивановичу, случившееся ее даже не удивило. Зато когда услышал: «Конечно, Сань, что надо сделаю! Держись!», это его так взволновало, что защемило в носу, и внезапно вырвалось: «Прости за все…» - дальше он не мог продолжать и прервал разговор.
    А ведь собрался еще многое сказать… Даже не успел спросить, как дети? Он попросил еще раз набрать тот же номер. Не разрешили - не положено.
    Сидя в камере, Александр Иванович еще и еще раз мысленно просматривал хитроумные схемы и свое участие в них. Да, виноват, но лишь как простой исполнитель, подписывавший спускаемые сверху нужные бумаги. А теперь дело поворачивается так, что там, наверху, все чистенькие, а он – главный и единственный злодей… Как быть, что предпринять, у кого просить помощи и поддержки? 
    Круговорот мыслей стал невыносимым. «Надо взять себя в руки, совсем распустил нервишки!» – сказал себе Александр Иванович. Сейчас ему было остро необходимо отвлечься любым способом, а уж потом, когда эмоции уступят место рассудку, спокойно продумать, что можно говорить и о чем нужно молчать в разговоре со следователем, чтобы не усугубить положения. Он сделал над собой усилие и стал вызывать в памяти разные моменты жизни - приятные, не связанные со службой. Воспоминания отсчитывали время назад, дальше и дальше - в юность, детство… 
    …Отчего-то внутренний взор задержался на одной его школьной проказе. Однажды, кажется в пятом классе, проснувшись ранним утром, он, Санька, вспомнил: сегодня будет контрольный диктант. Настроение сразу упало. Но, что такое придумать, чтобы избежать диктанта? Прогулять нельзя, это даром не пройдет и станет известно маме.
    Маму огорчать не хотелось. У нее и без него полно невзгод: расставание с отцом, переезд из Москвы сюда, в Душанбе, к ее родителям, которые маму в чем-то винят и осуждают. Но боязнь умудриться, как в прошлый раз, всех насмешить своими ошибками, не отпускала, и Санька напрягся, стараясь что-то изобрести.
    А, может, плюнуть на все, и пойти на диктант? Авось пронесет, и таких ляпов, как тогда, уже не случится. Это же надо было написать «карова», смех, да и только, а в слове «здесь» допустить сразу две ошибки, переставив местами «з» и «с»! Русачка, Кира Петровна, тогда обозвала его «умником» и «грамотеем», а после уроков Серова, самая язвительная девчонка, кстати, теперь ставшая прокурором, подойдя, сказала:
    - Благодари корову, что не умеет говорить! А то за «карова» она бы тебе отомстила и назвала вместо Кокин – Какин!
    Если бы эта Ленка была пацаном, он дал бы ей в морду, а так пришлось довольствоваться ответными гадостями, вроде «набитая дура» и «тупая, как пробка».
    …Размышления Саньки были прерваны мамой:
    - Сынок, вставай, опоздаешь в школу.
    - Ой, не могу! - взмолился он.
    - А, что такое? – заволновалась мама.
    Эта ее озабоченность натолкнула Саньку на мысль - заболеть.
    - Ой!
    - Что-то болит? – опять спросила мама.
    Очень кстати Саньке вспомнилось, как недавно Леха Егоров попал в больницу с подозрением на аппендицит, а потом рассказывал, что болел низ живота с правой стороны. Ему уже хотели сделать операцию, но затем из-за чего-то передумали.
    Живот перестал болеть, и Леха вернулся в школу через два дня.
    Будучи на сто процентов уверенным, что и у него такой номер пройдет, Санька, скривив лицо, заявил:
    - Живот болит внизу. Не аппендицит ли?
    Он даже отказался от еды, якобы из-за боли.
    Вызвали скорую, которая отвезла страдальца в больницу. Там сделали анализ крови и стали готовить к операции. Санька уже не рад был своей затее. Признаться он все же остерегся, и стал уверять врача, что уже почти не болит. Может, ему помогут какие-нибудь таблетки, а операции не надо?..
    - Напрасно боишься! – стал успокаивать доктор. – У тебя, орел, явно хронический аппендицит. Зачем носить в себе бомбу, которая  в любой момент может взорваться? Удалим тебе отросток, и забудешь о нем. Сделаем быстро и аккуратненько! Так что не боись, ты же храбрый парень?
    - Да я не боюсь… Но, раз проходит, то… Я ведь сразу после операции в школу не смогу ходить, а пропускать не хочется…
    Таким хитрым способом, выставив себя прилежным учеником, Санька понадеялся все же избежать хирургического вмешательства. Но это не помогло, и аппендикса его лишили.
    После случившегося, хотя он и получил десять дней безделья, но второй раз на подобную авантюру идти уже не то, что не хотелось, но и другим бы заказал...
    …Александру Ивановичу вспомнилась мама: изящная, куда этим современным моделям, и очень красивая, благодаря темным лучистым глазам на смуглом, с правильными тонкими чертами лице. И ничего нет удивительного, что отец, проходя действительную службу в Таджикистане, без памяти влюбился в молоденькую таджичку, только поступившую в пединститут.
    Любовь их была так сильна, что, несмотря на недовольство родителей выбором дочери, она уехала с любимым на погранзаставу в горах. Там и родился он, их первенец.
    Скоро отца перевели в Белоруссию, потом на учебу в академию в Москве.
Саньке было четыре года, когда родилась сестричка Людочка. Счастливое было время… Приятно вспомнить, как они всей семьей ходили, хотя и в редко выпадавшие дни, в парк Горького. Мама заочно училась и большую часть времени проводила в хлопотах. Варила, кормила, убирала, стирала, делала покупки и гуляла с ними, с детьми.
Отчего-то в ясли и детский сад их не отдавали. Наверно из-за того, что мама считалась домохозяйкой. А вот когда занималась учебой остается загадкой... Скорее всего,  когда укладывала детей спать.
    Сначала жили в общежитии, а потом получили большую отдельную квартиру в Тушино. Отец, с успехом окончивший академию имени Дзержинского, был оставлен для работы в Москве.
    Родители жили дружно, часто чему-то громко смеялись. Мама всегда была весела, любые дела сопровождались ее пением, а они с Людочкой любили подпевать. А как были ими любимы так называемые «вылазки на природу»!
    Санька тогда неимоверно гордился своими самыми красивыми родителями. Ему казалось, что так будет всегда.
    Бывало, отец уезжал в командировки, а вернувшись, обцеловывал всех, и, конечно, в первую очередь, маму. Папа кружил с ней по комнате, мама хохотала, вскрикивая, когда он подхватывал ее на руки:
    - Ой, уронишь!
    А они с Людой бегали рядом, крича:
    - А нас папа покатай!
    Отпустив маму, отец обхватывал Саньку и сестру под каждую руку и начинал вертеть, уверяя, что сейчас это карусель, или мельница, а то и пропеллер.
    …Но когда Санька уже учился в школе, отчего-то отец стал возвращаться очень поздно, часто задерживаясь на работе. Всей семьей в выходные уже никуда не ходили – папа постоянно был занят. Пения мамы не было слышно, она ходила хмурая, чем-то озабоченная.
    Как-то, придя из школы, Санька застал маму в слезах.
    - Мамочка, что случилось? – озабоченно спросил он.
    - Ничего, сынок…
    - Но, ты плачешь! Что у тебя болит?
    Тогда, в неполных десять, ему казалось, что плачут только из-за боли.
    - Нет, сынок, у меня ничего не болит. Не обращай внимания. – старалась успокоить его мама. – А когда начнутся у вас каникулы? – поменяла она тему.
    - Да скоро, только два дня еще учиться. Целая неделя каникул впереди!
    - Очень хорошо… Тогда ты поиграй с Людочкой, а я скоро вернусь, - сказала мама и ушла.
    А через три дня, когда отец еще не вернулся с работы, так и не попрощавшись с ним, мама увезла их в Душанбе.
    Как Саньке показалось, бабушка Зебо и дедушка Равшан приезду мамы с внуками были не особенно рады, так как что-то долго, в два голоса выговаривали ей на своем языке.
    С годами он понял, что детям-то они были рады, но осуждали дочь за то, что увезла их без ведома родного отца.
    Мама же, узнав об измене мужа, простить ему не смогла: была гордая и очень чувствительная.
    Они стали жить на окраине Душанбе, в саманном доме с небольшим двориком, огороженном глинобитным забором, с тандыром посредине.
    Все здесь было другим, совсем непохожим на то, к чему привыкли, живя в Москве. А особенно было тяжело и трудно Саньке из-за незнания языка, на котором говорили взрослые дома, включая маму, ведь так хотелось узнать, о чем идет речь…
    Четвертую четверть третьего класса Санька уже кончал в пригороде Душанбе в начальной школе.
    Но ко всему привыкаешь. Незаметно пришло овладение языком, и уже барьера между детьми и стариками не стало. Порой он даже ловил себя на том, что думает на таджикском.
    Хотя Саня учился в русской школе, но изучал и таджикский язык. С ребятами он быстро подружился. Учеба давалась легко, кроме таджикской грамоты, хотя мама старалась помогать.
    Она сразу же устроилась работать в детском саду методистом. Саню здесь стали звать по-местному – Али, Люда стала Лейлой, а мама вместо Миры снова стала Замирой.
    Первое время Саня скучал по отцу, часто писал ему. От папы приходили письма. Мама читала и тоже передавала привет от него. Но постепенно письма из Москвы стали прибывать все реже, а затем и вовсе прекратились. Остались неизменными только денежные переводы.
    Дедушка Равшан оказался очень набожен. Он истово совершал намаз, ежедневно читал священные тексты, и, конечно, ревностно принялся за внука, желая приобщить Али к религии. Санька отчаянно увиливал, и однажды прямо заявил деду, что Бога нет. В ответ получил:
    - Грязный шайтан в тебя вселился! Но я из тебя нечисть изгоню!
    С этого дня внук стал опасаться деда, так как не знал, что тот предпримет для изгнания шайтана…
    Как раз в эту пору в доме между мамой и ее родителями начались бесконечные споры о чем-то, непонятном Саньке. В разговоре дед часто упоминал какое-то «хатна», которое необходимо сделать Али. Мама упорно твердила: нет, она этого не допустит. Пусть отец не надеется, этому не бывать!
    Дедушка Равшан сердился, обзывал маму нехорошими словами, а бабушка Зебо поддерживала деда и уговаривала маму, говоря, что такое необходимо для блага ее сына, а их внука.
    Санька решил, что хатна - это прививка от чего-то, и так как не терпел уколы, был безмерно благодарен маме за ее заступничество. Однако озадачивало одно: отчего же о сестричке речи не велось? Неужели ей не нужно делать прививку?
    Наконец, он пришел к выводу, что, наверно, Лейла еще возрастом не вышла, ведь на четыре года моложе. Ничего, станет старше, и ей будет грозить эта хатна.
    …Осенью семьдесят седьмого года в семье случилась трагедия. В канун октябрьских праздников приехал в гости мамин старший брат, дядя Мусо, или Миша, как дети его звали по-русски. Он был подполковником КГБ. Дядя сказал, что приехал на пару дней, повидаться, а затем отправится в Свердловск, где сейчас его семья гостит у родителей жены.
    Ничто не предвещало беды. В тот день Санька с сестрой были в школе на утреннике по случаю годовщины революции, мама - у себя в детсаде, а дед руководил работой бригады на табачной фабрике. Бабушка, как обычно, хлопотала во дворе, приготовляя еду. Дядя Миша только недавно встал и чем-то был занят один в доме.
    Как произошло несчастье, никто не видел. Лишь войдя в комнату, чтобы позвать сына есть, бабушка Зебо обнаружила его мертвым. Мусо застрелился непонятно по какой причине, сунув дуло пистолета в рот.
    Было следствие. Допрашивали маму, бабушку, дедушку, который все твердил, что сына покарал Аллах за безбожие. Дед уверял всех, что если бы Мусо погиб в бою от руки врага, или сам пошел на смерть, прихватив своих врагов, его бы ожидал рай. А так, раз он сам над собой учинил суд, его встретит ад…
    Для всех так и осталось загадкой, что побудило Мусо сделать это. Но нелепая смерть брата так повлияла на маму, что она, до того будучи атеисткой, вдруг стала поститься, почитать пятницу и всегда ходить с покрытой головой. И ровно через год после случившегося, она объявила сыну, что тому давно уже пора пройти хатна.
    - Хорошо, что начинаются осенние каникулы, как раз на них и сделаем! – с довольным видом сказала она Сане.
    Как ему было пояснено, процедуру выполнит опытный в этом деле усто, который постарается, чтобы ее Саньке было не больно. Главное же, что требуется от сына, это никому об этом не болтать, если не желает принести маме и всем родным, да и себе неприятности.
    - Этот ритуал, угодный Аллаху, абсолютно необходим всем будущим мужчинам, чтобы стать настоящими мусульманами! – объяснила она.
    - А я не хочу быть мусульманином! И в вашего Аллаха не верю! Я хочу стать, и буду скоро комсомольцем, как только исполнится четырнадцать! – заявил матери в ответ Санька.
    - Сынок, мы живем у дедушки и бабушки, они нас любят и поддерживают. И ты должен им отвечать тем же и не огорчать. Они считают, что это для твоего же блага. Это необходимо. И я с ними полностью согласна.
    - А папа? Он тоже за это? – задал Санька каверзный вопрос.
    - Папа далеко. Его это совершенно не касается. Он живет по своим законам, а мы здесь - по своим.
    - Мама, ну что ты говоришь? – вскричал тогда Санька. – Мы все должны жить, и в Москве, и в Душанбе, по советским законам!. А я этот ваш хатна делать не дамся!
    - Не глупи, сын! Не серди меня! Будь благоразумен. На каникулах сделаем, все! – отрезала мама таким тоном, какого он от нее до этого не слышал.
    …Поняв, что ему не отвертеться, и обрезания не избежать, Санька тогда решил бежать к отцу в Москву. Продав за бесценок свой велосипед, подарок дяди Миши, здоровенному бездельнику с соседней улицы, намного старше его, Санька, довольный вырученными деньгами, пошел на вокзал за билетом.
    Но там его ждало огорчение – не хватало пары рублей, хотя он намеревался купить самый дешевый билет в плацкартном вагоне пассажирского поезда Душанбе-Москва. Билет продавали за полную цену, так как ему шел уже четырнадцатый год.
    Где раздобыть недостающие деньги Санька не знал. А ведь путь предстоит неблизкий, надо еще как-то питаться всю дорогу.
    Опечаленный, он вернулся домой полный раздумий. Время не терпит - каникулы начинаются уже завтра, а, следовательно, нависает и расправа над ним. Где же раздобыть эти проклятые два рубля? В те минуты беглец даже не думал, что деньги понадобятся и в Москве на транспорт… Главное – поскорее уехать!
Санька лихорадочно соображал, чтобы еще продать из своих сокровищ, даже предложил Юсуфу свой футбольный мяч. Тот сначала отказался, а, передумав, заявил, что мяч таких денег не стоит, и он может дать только двадцать копеек. Нет, на такое Санька не мог пойти. Но, как только речь зашла о копейках, его осенило: у Лейлы есть копилка, глиняная кошка, достаточно тяжелая из-за накопившейся мелочи, которую они с мамой собирают непонятно на что. Надо будет копилку хорошо потрусить, уж два-то рубля там найдутся! Лишь бы дома никого в это время не было. И Санька поспешил туда.
    В будний день дед и мама на работе, бабушка Зебо, как обычно, возится у плиты, а вот Лейла, уже конечно, вернулась из школы и сидит дома... Как же ее из комнаты выкурить? С этой заботой он вернулся. На счастье, в доме не было никого.
    - Али, сядь, покушай! - встретила его бабушка Зебо.  – Где ты бродишь? Давно уже пора было вернуться. Изголодался, наверно?
    - Нет, бибиям, есть не хочу. А где Лейла?
    - Они с классом в кино пошли. Я думала, и ты с ними.
    - Нет, бибиям, шестые классы с малышами не ходят!
    - Так, где же ты пропадал? – донеслось  ему вослед, но Санька уже скрылся в доме.
    Надо было спешить, пока не вернулась хозяйка копилки. Изо всех сил он принялся трясти кошку, но после долгих стараний из нее выпало лишь несколько копеек. Стало ясно – от тряски толку мало. И, не то случайно, не то нарочно, Санька уронил копилку на пол. Результат оказался плачевным: кошка осталась, практически, цела, исключая отбитое ухо и часть хвоста. Досада охватила мальчишку. В отчаянии он схватил лежавшую рядом с кроватью гантель и ударил ею по копилке. Та раскололась на несколько частей, и большая груда монет рассыпалась рядом.
    Но тут послышались шаркающие шаги и бабушкин голос:
    - Али, набера, где ты? Иди, поешь каурдак, пока все горячее.
    Быстро схватив две пригоршни монет и сунув их в карманы, Санька заторопился ей навстречу. На скорую руку заглотнув вкуснятину, приготовленную бабушкиными умелыми руками, он снова побежал на вокзал. Денег теперь хватало – улов был хорошим. В двух горстях оказалось недостающих два рубля да еще сорок четыре копейки.
    В кармане покоился билет, а в душе боролись два чувства: радость, что удастся избежать этой ужасной хатны и ощущение вины перед мамой и сестрой…
    Поезд отправляется в два ночи. Главное теперь – собраться и суметь незамеченным вовремя уйти из дома. К тому же, умудриться не заснуть самому…
    Тревога не опоздать на поезд весь вечер не покидала Саньку. Инцидент с копилкой, к счастью, обошелся без скандала. Все были уверены в виновности сквозняка и незадачливой Лейлы, поставившей кошку на окно. От ветра оно, по-видимому, распахнулось и свалило копилку - ветер к полудню действительно поднялся.
    Собрав в портфель учебники, беглец вдруг обнаружил, что они все не умещаются. Чемодан, с которым когда-то приехали, был где-то запрятан. Но был еще и рюкзак, который Санька решил оприходовать. Правда, его еще предстояло найти.
    Весь остаток дня ушел на поиски.
    - Али, что ты все ищешь? – полюбопытствовала бабушка.
    - Мне, бибиям, нужна одна вещь… - ответил он уклончиво.
    - А, понятно: ищешь вчерашний день! – засмеялась она. – Ну, так поищи его в чулане! Ты еще туда не заглядывал.
    И действительно, там и оказался рюкзак.
    Когда нежданно рано вернувшаяся мама увидела Саньку с рюкзаком посреди комнаты, она обратилась к сыну.
    - А зачем тебе это?
    Хитрец, не моргнув глазом, ответил:
    - Готовлюсь к походу, учитель физкультуры поведет. На днях выйдем.
    - А мне с вами можно? – тут же вызвалась Лейла.
    - Это зависит от твоего поведения! - ответил он.
    И тут же был озадачен следующим маминым вопросом:
    - А, что собираешься носить в таком большом рюкзаке?
    - Ну мяч, еду… Ведь мы пойдем на пару дней и…
    - Ну, так пусть бибиям напечет вам побольше кульча! И еще, конечно, запасись своей любимой колбасой, казы.
    Как назло, мама с Лейлой уселись смотреть телевизор – их излюбленное занятие в вечерние часы. А Санька был полон волнений – не опоздать бы на поезд…
    Наконец, они пошли к себе, но мама еще долго читала.
    Был уже первый час ночи, когда в их спальне потух свет, и Санька смог, прихватив пару лепешек, три яблока да горсть кураги, выбраться через окно во двор. Выходить через дверь было опасно: она скрипела, да и замок мог громко щелкнуть в ночной тиши… Так что, беглец предпочел иной путь.
    Благополучно выйдя на трассу, Санька понял, что автобуса в такой час ждать бесполезно, и, груженный рюкзаком, в котором покоились учебники, сдутый футбольный мяч да жалкая провизия, он отправился своим ходом в неблизкий путь. От быстрой ходьбы Санька даже вспотел, хотя по сравнению с теплым днем сейчас было куда прохладнее. Раньше довольный тем, что догадался захватить пиджачок, теперь он вынужден был его снять и сунуть в рюкзак.
    Шоссе оказалось совершенно безлюдным. Местами, где не горели фонари или их вовсе не было, обступала густая темень: как назло, ночь была безлунной. Саньке в такие моменты становилось не по себе. Нет, он не трусил, но все же темнота внушала тревогу.
    На станцию сорванец успел прийти за несколько минут до отхода поезда.
    Проводница уже собиралась прикрыть лестницу. Она, недоверчиво оглядев мальчишку, строго спросила:
    - Ты что, один?
    - Да, еду к папе. Каникулы начались! – боясь, что не пустит, затараторил Санька, объясняя.
    - Ну, раз к папе, живо поднимайся! – приказала проводница, поднимая флажок.
    Место его оказалось боковым, на второй полке. Санька расстелил матрас, в котором лежала подушка. Рюкзак хотел положить на третью полку, но та оказалась занятой какими-то тюками. Пришлось разместить свою поклажу в ногах. Туда же отправились и сандалии.
    Внизу уже улеглась какая-то толстая пожилая женщина, все время что-то бурчавшая себе под нос, явно недовольная соседством с ним.
    Раздался гудок локомотива, затем железный лязг. Вагон дернулся и поезд пошел.
    Санька уже улегся, готовый заснуть, как проводница стала отбирать билеты.
    - Постель будешь брать? – утвердительным тоном спросила она.
    Санька уже собирался сказать: «Давайте!», как услышал:
    - Готовь деньги и приходи за бельем.
    Это меняло дело. Денег на такое удовольствие не было, и Санька, неопределенно сказав: «Спать хочу!» – отдал ей билет.
    Ему казалось – как только голова коснется подушки, он тут же, как обычно, уснет. Но сон не шел, на душе скребли кошки… Что ждет его впереди? Как воспримет появление сына отец? Ведь столько лет не виделись и не общались… Он даже забыл его лицо. Лишь помнит, что папа был высокий и сильный, веселый. В семейном альбоме было много фотографий Саньки и сестры с самого их раннего возраста, были снимки с мамой, а вот фотографии отца отсутствовали...
    С содроганием в душе Саня подумал о маме. Как она воспримет его побег? Обидится, наверно, может даже побежит в милицию, чтобы сняли с поезда. Ведь сдуру оставил записку: «Мама, я уехал к папе. Не обижайся. Твой сын Санька».
    Свет в вагоне потускнел. Пассажиры, первое время сновавшие по вагону, перестали шастать. Все, по-видимому, уже улеглись и предались сну. Кто-то даже похрапывал, а он никак не мог уснуть… К тому же, беспокоила перспектива слететь с полки. Она показалась ему узкой, и при каждом дерганье вагона Санька вздрагивал.
    Разные мысли не давали уснуть. Табель успеваемости он захватил с собой, там все отметки приличные, кроме таджикского, за него стоит тройка. Но, достаточно этого документа, чтобы приняли в школу? Ведь учебный год не кончился, не окончен шестой класс…
    Он представил себе, что утром начнется дома, когда его хватятся. Мама, наверно, увидав записку, оставленную на постели, начнет плакать, а Лейла будет ее успокаивать, чтобы не плакала, - раз он такой плохой, что решил их бросить, ну и пусть себе едет! А дед опять возьмется кричать на маму, что сама виновата в том, что такой неблагодарный сын вырос, и что за это ее сына покарает Аллах. Бабушка, скорее всего, станет охать и ахать, и, конечно, печалиться, что он взял так мало лепешек: дорога длинная и внук будет голодать… А, когда сестра обнаружит пропажу велосипеда, то начнет возмущаться: ведь дядя Мусо подарил им обоим, да к тому же, это единственная вещь, оставшаяся на память о нем…
    Поезд шел, колеса стучали. Соседи в вагоне мирно спали, а Санька все терзался думами. Может, следовало отважиться, и сделать эту чертову хатну? И не было бы всех этих страданий, причиненных им самым родным людям, а его совесть была бы чиста…
    От этих мыслей стало зябко. Бедный, замученный раскаянием мальчишка, ощутил дрожь в теле. Пришлось вытащить помятый пиджачок из рюкзака и прикрыться им. Санька уже задремал, когда услышал обращенные к нему слова проводницы:
    - Ну, чего за одеялом не пришел?
    Он приподнял голову, и готов был признаться, что на это нет денег, как последовало:
    - Лежи уж, сейчас принесу.
    И вскоре она, заботливо, как  мама, укрыла юного путника одеялом, приговаривая:
    - Сердца нет у тех, кто таких мальцов одних отпускает в дорогу!
    Ему хотелось защитить свою маму, сказать, что она не виновата, а что сам все натворил, но Санька промолчал, сделав вид, что уснул. 
    «Уже тогда вовсю хитрил!» - сделал вывод, вновь переживая прошлое, Александр Иванович. 
    Проснулся Санька от каких-то голосов. В вагоне было уже светло, и по нему опять сновали в разные стороны пассажиры. Поезд стоял. За окном виден был вокзал какого-то города.
    Ему захотелось в туалет, и, спрыгнув со своей полки, Санька отправился в конец вагона. Туалет оказался заперт. Санька с ужасом подумал, что будет, если вдруг проводница забудет открыть его? А, может, работает второй? – решил он, и пошел по вагону. Но и тут его ожидало разочарование. Куривший в приоткрытое окно мужик сказал, увидев топчущегося Саньку:
    - Потерпеть придется! Будешь за мной.
    «Легко сказать! - подумал Санька,  - Но, как утерпеть?» Он уселся на крышку мусорного ящика и стал ждать.
    Наконец, поезд тронулся. Вскоре появилось еще несколько пассажиров с полотенцами через плечо и туалетными принадлежностями в руках. Их оттеснила, проходя, уже другая проводница, непохожая на ту, добрую. Эта была явно отчего-то сердита и сразу набросилась на Саньку:
    - Чего на мусорку уселся?
    «Жалко ей, что ли?» – подумал он, но промолчал, встал и опять начал топтаться.
    Злюка открыла уборную, предупредив:
    - Чур, не гадить!
    Мужчина, стоявший перед Санькой, оказался понятливым и сказал:
    - Иди первым. А то еще напрудишь тут…
    Когда Санька вошел в зловонное помещение, то удивился предупреждению проводницы: пол в уборной был настолько «мокрый», что он побоялся – не намочить бы носки в сандалиях…
    Уже помыв руки и ополоснув лицо, Санька опомнился: вытереть их было нечем, а в дверь уже нетерпеливо заколотили. Быстро, полой рубашки, он вытерся и, заправив ее в штаны, выскочил. Уже за спиной Санька услышал, как входивший в туалет мужик произнес с досадой:
    - Так и знал, не утерпел и напрудил пацан!
    Санька повернулся и хотел объяснить, что когда вошел, пол уже был такой, но не успел: дверь за говорившим захлопнулась.
    А скоро нехорошая проводница стала разносить чай. Соседка снизу собрала постель и быстро превратила свою лежанку в столик с двумя сиденьями. На одном она уселась сама, на другое водрузила свернутый матрас.
    Санька опять полез к себе, а пожилая спутница разложила на столе припасенную снедь и начала трапезу. Аппетитный чесночный запах щекотал нос мальчишки, а рот наполнился обильной слюной…
    Проводница принесла соседке два стакана чая.
    - Чай будешь? – спросила она Саньку.
    Боясь растратить последние копейки, которые высыпались из кармана брюк на постель, он ответил:
    - Нет, – но затем быстро добавил: - А без сахара можно? И сколько будет стоить?
    - С заваркой пять копеек. А кипяток - бесплатно в титане.
    - Тогда чай не надо, – ответил он.
    -  Это же надо! Отпускать без денег ребенка! – сказала проводница непонятно кому.
    Саньке хотелось ответить, что он уже не ребенок, но ограничился другим:
    - У меня деньги есть, но пить пока не хочется. – крикнул он ей вдогонку, а сам подумал: «Вру, глазом не моргнув! Стакан сладкого чая к лепешкам был бы нелишним. Но, ничего, потерпим! Ведь так вырабатывается сила воли. Надо научиться терпеть - это залог будущего характера мужчины». Так ему часто говорила мама, когда Санька по пустякам готов был распустить слезы. «Ты, сынок, должен знать, что надо уметь преодолевать свои желания, - поучала она его. – Обстоятельства часто складываются не так, как мы хотим, и настоящий мужчина не должен из-за этого сразу сдаваться. Иногда нужно потерпеть, подчиниться…»
    Нет, он не хотел никому и ничему подчиняться, но выработать характер, как у Павки Корчагина из книжки «Как закалялась сталь», которую только что прочел, Санька  решил обязательно.
    «Лепешка с курагой и кипятком – чем не завтрак!» - подумал он, и, ощутив страстное желание поесть, спрыгнул со своей полки, вызвав недовольство толстой соседки.
    - Ну, чего не лежится? Шныряешь без конца туда-сюда!
    Легко сказать: «Возьми кипяток в титане», а вот куда его налить? Ни кружки, ни стакана возле титана не было, и Санька уже готов был повернуть назад не солоно хлебавши, как появилась, на его счастье, прежняя, добрая проводница.
    - Ты чего, мальчик, стоишь тут? Что-то надо?
    - Да, хочу взять кипяток, а кружки нет.
    - Иди, дам тебе стакан. Но набирай не полный, а то расплескаешь! – предупредила она.
    И впору, так как не успел Санька налить три четверти стакана, как вагон сильно дернулся, и он чуть не ошпарил руку, державшую подстаканник. Довольный уловом, Санька опять собрался лезть к себе наверх, но тут подошедшая добрая проводница обратилась к его соседке:
    - Забросьте матрац наверх и дайте мальчишке возможность поесть! А ты – посоветовала она Саньке, поставь свой кипяток на стол и садись.
    Довольный, Санька уселся за столик и принялся за еду. Он так увлекся, что не заметил, как уплел обе лепешки и почти ползапаса кураги, и лишь опомнился, когда взялся за яблоко. Впереди ожидало еще три дня дороги, а в запасе оставалось лишь два яблока и немного кураги…
     Завершив трапезу, Санька собрался опять забраться к себе и уже приготовился снять соседский матрас и водрузить на сиденье, как услышал:
    - Куда заторопился? Сиди уж!
    Сидеть без дела совсем не хотелось, а глядеть на бесконечно мелькавшие за окном поля, леса, какие-то селения и ограждения мостов над реками было бы удобнее лежа. Однако он послушно сел.
    - Далеко едешь? – полюбопытствовала старая тетка.
    - В Москву, – ответил Санька и добавил: - К папе, он там живет.
    - Значит, ты тут, а отец там… А мамка есть у тебя?
    - Конечно! – он удивился такому вопросу: как можно, чтобы не было мамы?
    - Так ты что, с ней живешь? – продолжала дознание бабка.
    - Да, мы все: мама, я и сестра живем в Душанбе. А раньше тоже жили в Москве, я ее хорошо помню.
    - Так, значит, коль отец не с вами, в разводе родители, что ли?
Ее вопрос повис в воздухе без ответа. Санька не терпел этой темы. Раз родители, а, скорее, мама, так решила, значит так надо. Хотя непонятно, из-за чего… И не ему, да еще с чужой теткой, говорить об этом. Но, по-видимому, старухе было скучно, и она продолжала:
    - Непутевое дело – имея детей, разбегаться!
    Ну, уж на эту тему у Саньки совсем не было желания распространяться.
    - Угу… - промычал он и уставился в окно, надеясь, что допрос закончился.
    Однако прицепившаяся к нему толстуха не отставала:
    - Звать-то тебя как?
    - Санька я, - ответил он, вставая, готовый вскарабкаться к себе на верхотуру.
    - А я – тетя Фая, - представилась тетка. – Сань, а почему тебя мама одного отправила в такую далечинь?
    Ну, уж об этом, решил он, любопытной тетке знать ни к чему, и ответил:
    - Так они решили. – а потом добавил: – Ведь скоро я получу паспорт.
    - А, понятно! Москвичом решили тебя сделать. Умно и хитро придумали…
    Это ее заключение отчего-то обидело Саньку. Какие еще хитрости выдумала?
    А вскоре бабка опять развернула свою скатерть-самобранку, на которой появились хлеб, яйца, сваренные вкрутую, огурцы, помидоры и котлеты, от которых несло чесноком.
    И вновь Санька ощутил страстное желание поесть… Оно было так велико, что, не утерпев, он полез за последним яблоком, и только откусил его, как услышал:
    - Садись, Саня, составь мне компанию! Одной скучно за столом сидеть.
    - Нет, спасибо! – засмущался он, хотя жутко хотелось взять что-либо, маняще разложенное перед ним.
    - Спасибо потом скажешь, а сейчас возьми яичко, котлетку с хлебушком, и лопай с зеленью. Мой внук так и говорит: «Ба, дай чего-нибудь полопать!» Он немного моложе тебя будет, но целый день готов есть. Растет парень! А я вижу, что тебе мама не больно много в дорогу дала…
    - Нет, что вы, она много чего наготовила, и завернула все, а я забыл взять… – стал Санька оправдывать маму, довольный своей выдумкой, так как тетка принялась теперь жалеть его маму, которая бедная, наверно, переживает из-за своего забывчивого сына.
    - Так вы все, молодые, летите, спешите, а мы из-за вас седеем!
    Такое ее заявление было ему непонятно – причем тут седина? Что выдумала? Ведь седина со старостью приходит, это известно. Но Санька смолчал, и принялся за еду – что-что, а лопать, как сказала попутчица, он любит. Особенно понравились котлеты, а его похвала в их адрес явно доставила соседке удовольствие.
    А вечером Санька все же купил себе чаю, разрешив такую роскошь к мятному прянику, которым угостила тетя Фая.
    Он уже готовился уснуть, когда подошли проводница и какой-то железнодорожник, наверно, ее начальник, который поинтересовался, куда мальчик едет и как зовут.
    Сердце у Саньки ушло в пятки. Неужели мама в милицию обратилась? Стараясь не показывать вида, что струсил, он ответил:
    - Зовут меня Саня, и еду я в Москву к папе. Он меня ждет! – для пущей достоверности прибавил он.
    - Ну, хорошо, что ждет! – сказал этот начальник. – Смотри, на остановках из вагона – никуда!
    - А я и не выхожу. Мне ведь в Москву надо.
    - А почему без постельного белья? – обратился железнодорожник, скорее, к проводнице.
    - Деньги жалко, в Москве пригодятся, – осмелев, солгал Санька.
    - Ну, раз пригодятся, тогда понятно. Ладно, счастливо! – попрощался этот начальник, а, отходя, сказал проводнице: - Дашь комплект и присматривай!
    Как только он ушел, проводница тут же принесла Саньке постельное белье.
    - Я же вам сказал – мне жалко денег. И так хорошо!
    - Застилай! Не положено спать без белья. А денег не надо.
    Тут в нем заговорила гордость:
    - А подачки мне не нужны!
    - Это не подачка, а указание начальства. – отрезала проводница, и обратилась к его соседке: - Какой прижимистый парень растет!
    Саньке было не понять, осуждает она, или одобряет, но ему было все равно.
    А среди ночи вторых суток пути Саньку разбудила какая-то возня. Оказалось, тетя Фая снимала с третьей полки свой багаж. Поезд стоял на какой-то большой, ярко освещенной станции.
    - Неужели Москва? – встрепенулся он, но был остановлен:
    - Спи, сынок. Выхожу я здесь. И вот, возьми! – рядом с его подушкой лег пакет.
    - Что это?
    - Да вот, провизия осталась. Тебе сгодится. Ну, поспешать, надо, прощевай!
    Тетя Фая ушла, а Санька, хотя и был сонный, но все же посмотрел, что завернуто в газете. Там оказались добрый кусок колбасы, хлеб, два соленых огурца, и штук пять тех же вкусных мятных пряников. «Целое богатство!» - подумал радостно Санька и опять улегся.
    Поезд дернулся и пошел, а прерванный сон не приходил. Санька осторожно вертелся с боку на бок, опасаясь упасть, когда подошедшая проводница предложила:
    - Ну, раз не спишь, перебирайся на низ. Сподручнее будет.
    - А, можно? – с опаской спросил он.
    - Раз сказала, значит можно. До Москвы, наверно, никто уже не сядет.
    …К Москве поезд подошел рано утром следующего дня. Всех разбудила проводница, велевшая сдавать белье. Она же раздавала билеты.
    По радио бодро неслась песня: «Страна моя, Москва моя - ты самая любимая!»
    Поезд, замедлив ход, словно огромная зеленая гусеница, осторожно вползал в колею между платформами. Пассажиры, подхватив чемоданы и тюки, заспешили к выходу из вагона, создав целую очередь.
    Отчего-то Саньке стало не по себе. Впереди его ждал большой незнакомый город. Как добраться до дома отца? Каким транспортом? Он помнил, что, направляясь на вокзал, они с мамой ехали сначала на трамвае, а потом на метро. В кармане лежал конверт от старого письма отца с обратным адресом. Но послание пришло давно, а где сейчас отец живет и как встретит? Захочет ли взять его к себе? Ведь у папы теперь другая семья, - так говорила бибиям, уверяя, что ему не до нас…
    От этих мыслей страх обуял мальчишку настолько, что он даже не натянул на себя свой рюкзак, а стоял, в растерянности глядя в окно, за которым на перрон медленно падал легкий снежок.
    Через неделю апрель, а тут снег! Притом, что на нем сандалии, таджикские шаровары да легкий пиджачок. «Ну и пусть, закалюсь!» – ухватился он за спасительную мысль, которая пришла вместе с остановкой состава.
    Послышался скрежет отворяемых дверей, и вдруг вглубь вагона стал продираться высокий военный с большим пакетом в руке, а, увидав Саньку, улыбаясь, устремился к нему.
    Папа, его папа! Хотя Саня не помнил отца, но каким-то, неизвестно откуда появившимся чувством понял, - это его папа. А тот, обхватив сына, крепко прижал Саньку к себе. И тут, непонятно отчего, надо было радоваться, а у Саньки защипало в носу, и, как маленькая девчонка, он разревелся…
    - Ты чего, сынуля? Все будет хорошо! Ты же мужик! На, вытри слезы! -  стал успокаивать его отец, подавая платок. – Одевайся поскорей, пока нас не отвезли в тупик!
    «Какой тупик?» – не понял Санька, но не спросил и начал натягивать на себя обновки, принесенные отцом.
    Уже выйдя из вагона, одетый в новую красивую теплую курточку и вязаную, в виде шлема, шапку, он прервал упреки отца самому себе по поводу того, что тот совсем не подумал об обуви и сын по лужам, образованным тающим снежком, идет в сандалиях…
    - Папа, - спросил Саня, - а как ты узнал, что я приехал?
    - От твоей мамы.
    - Она что, в Москве? – с ужасом спросил Санька. – Прилетела?
    - Нет, сынок, - с улыбкой сказал отец, - она позвонила и сообщила, что ты самостоятельно поехал в Москву ко мне. Ну, давай, побежали к машине, пока ноги совсем не промокли! Поговорим там.
    Сидя рядом с отцом, ведущим свою «волгу», Санька испытал гордость, глядя на его погоны с большими звездочками.
    - Папа, а ты кто по званию?
    - Полковник, сынок.
    - Ого! Значит, потом станешь генералом?
    - Постараюсь дослужиться. Плох солдат, который не мечтает стать генералом, - улыбнувшись, ответил отец.
    - А ты, кем мечтаешь стать?
    Хотя Санька еще серьезно об этом не задумывался, но тут же ответил:
    - Как ты, папа, буду военным.
    - Очень хорошо! А для начала пойдешь в суворовское училище, лады? Ты сейчас в каком классе? – полюбопытствовал отец, поразив Саньку этим вопросом.
    Неужели не знает? Хотя, откуда… Они ведь ого-го сколько лет не переписывались… Даже удивительно, что мама позвонила ему. И Санька тут же спросил:
    - А мама тебе как позвонила? Она что, знала твой телефон?
    Папа молчал. «Наверно, не хочет о маме говорить. Обижен, что нас без спроса тогда увезла…» - подумал Санька. Но тут послышалось:
    - Нет, сын, номеров моих телефонов она не знала. Но ей был известен телефон моего друга, с женой которого Мира тоже дружна. А Сергей тут же перезвонил мне.
    - А у тебя, что, много телефонов? – поинтересовался Санька.
    - Служебный и домашний.
    - Так почему она тебе на домашний не позвонила? Я помню, он висел у нас в коридоре. Неужели забыла?
    - Дело в том, сынок, что мы теперь живем не там. А ты мне лучше скажи, отчего совершил вдруг без спроса этот побег? Почему вожжа вдруг в одно место ударила?
    Это «одно  место» развеселило Саньку:
    - А я не хотел, чтобы мне сделали хатну, вот и убежал.
    - А кто, и за что хотел тебе хану сделать?
    - Не хану, папа, а хатну. Все хотели ее сделать: дед Равшан и баба Зебо. О том, что и мама настаивала, он предпочел промолчать, понимая, что ей это не понравится. Незачем папе об этом знать…
    - Так ты мне объясни, что же такое ужасное заставило тебя бежать, и причинить маме волнения, да и всем хлопоты?
    - Сам толком не знаю… Как будто это делают, чтобы стать верующим в Аллаха. А я в него не верю, и вообще скоро стану комсомольцем. Не нужны мне никакие хатны.
    - Но, ты ведь мог пожаловаться маме. Она бы за тебя заступилась.
    - Папа, ты не понимаешь! Мы ведь живем у деда, он главный…
    - Ну, а как Люда? Ей что, не грозит хана?
    - Ой, папа, она же девчонка, а эту хатну делают мальчикам, чтобы стали мусульманскими мужчинами.
    - Ну, так сразу бы и сказал, теперь понятно! 
    - А ты на меня не сердишься, что приехал? – на всякий случай, боясь, как бы отец не отправил его обратно, спросил Санька.
    - Нет, ты правильно все сделал. И я очень рад, что приехал! Только маму ты очень расстроил. Да и жаль ее, конечно… - сказал папа, отчего-то погрустнев.
    А уже потом, когда отец заставил его написать матери письмо и попросить прощения за содеянное, Санька не преминул сообщить, что и папа ее очень жалеет и шлет привет. Это он уже сам придумал, чтобы маме было приятно.
    Саньку все занимал вопрос, как же отец догадался, что он едет в предпоследнем вагоне? Ведь стоило поезду остановился, папа сразу появился в вагоне. Мама же не знала… Наконец, не вытерпев, он спросил отца. Тот засмеялся в ответ:
    - Эта «шарада» была легко разрешима! Ты исчез из дома в ночное время, указав в записке, которую обнаружила твоя мама, что едешь ко мне. Поезд «Душанбе-Москва» был такой один. Поэтому была дана команда разыскать в нем курносого мальчишку с рюкзаком.
    - А я, что, курносый? – обиженно спросил Санька, считая, что такими бывают одни лишь девчонки.
    - Ну, я так, для красного словца… – оправдался отец. - А нос у тебя нормальный.
    Санька с восхищением посмотрел на своего папу: все ему по плечу! Дал команду – и сына разыскал тот главный железнодорожник, что шел с проводницей, и даже потом бесплатно выделил ему белье на постель… Вот, что значит быть большим начальником - ему все доступно! Как папа сказал - любая шарада для него пустяк. Да к тому же, отец наверняка получает много денег, раз у него такая машина. Вспомнилась и красивая курточка, подаренная им…
    Это сознание всемогущества всякого, занимающего пост, и наличие у него больших денег навсегда тогда засели в Санькином мозгу…
    …Квартира у отца на Покровке оказалась великолепная, просторная, а жили в ней всего лишь трое: папа, его Ольга, которую все звали Леля (как и ему было велено называть), да ее мать, Руфина Николаевна. Тощая, суетливая, со злыми глазами, она сразу не понравилась Саньке: ну, точно, старуха Шапокляк. Руфина встретила его словами:
    - Ну, что, нашлась пропажа?
    Леля, непохожая на мать, но тоже худая, была балериной, танцевала в одном из московских театров. Однажды его повели в этот театр на дневной спектакль. Там она не была занята, так что, как Леля танцует, Санька не видел, но от Шапокляк знал, что ее дочь очень талантлива и ее затирают, об этом старуха твердила при всяком удобном случае.
    По-видимому, приезд сына зятя не доставил удовольствия этой особе, и Санька почувствовал ее отношение незамедлительно. Леля же была к своему пасынку, скорее, безразлична. Порой казалось, что совсем не замечает: на «Здравствуйте!» ответит «Привет!», вот и все. В его учебу, дела не вникала, и Саньке это даже нравилось.
    А вот Шапокляк все придиралась. То он держит долго открытой дверцу холодильника - разморозит его, то слишком громко ревет магнитофон, подаренный отцом (штука, которая, по ее мнению, совсем мальчишке ни к чему). А однажды, когда Саня попросил добавку борща, заметила:
    - Наш парень ест, как троглодит! Не успеешь повернуться, тарелка пуста. Заглатывает, кажется, не жуя.
    - Ничего удивительного – растущий организм! – пояснил сидевший тут же за столом отец.
    - На этих жеребцов не напасешься… - добавила, как бы шутя, зловредная бабка.
Санька чуть не поперхнулся от этого замечания. «Боится, жадина, что объем! Наверно, забывает, что все здесь принадлежит папе!»
    …Как-то Санька услышал, как эта Руфина говорила Леле:
    - А чего твой продолжает платить алименты? У нее дочь, у него сын. Никто никому не должен! И так с ним, этим сынком, хлопот не оберешься, так еще приплачивай!
    Что ответила на это Леля, он не расслышал, говорили они тихо, а тут Санька, как назло, расчихался. Но неприязнь к Шапокляк с этой минуты переросла в ненависть.
    Лишь через пару лет, когда стал учиться в суворовском училище, он был избавлен от общения с бабкой, за исключением дней, когда в увольнение приходил проведать отца, если тот в это  время бывал дома.
    …Мама тяжело переживала разлуку и поначалу присылала пространные письма, наполненные мольбами простить ее за глупость, допущенную ею, побудившую сына к побегу. Она заклинала Саньку вернуться, обещала более никогда ничего не навязывать и ограждать от всего, чего он не приемлет. Затем мама как будто смирилась, понимая, что, находясь у отца в столице, сын достигнет большего, чем она смогла бы ему дать. Но всякий раз письмо завершалось выражением надежды на желанную скорую встречу.
    …Через многие годы, уже после того, как в стране развернулась перестройка, а с ней начались кровавые распри во многих республиках, сестра с мужем, захватив мать, бежали из Душанбе. Они тогда осели в Новосибирске, и мама с новой силой стала слезно просить своего Саньку приехать навестить. А он… Всегда находились веские причины: учеба, летние лагеря, сборы, подчинение воинской дисциплине. А, если честно, сначала держала боязнь возвращения в Душанбе, а затем, повзрослев, даже на свадьбу сестры не нашел возможности приехать и отделался отправкой подарка… Когда же они очутились в России, он все никак не мог найти время и ссылался на большую занятость, откладывал и откладывал встречу. Правильно говорится: с глаз долой – из сердца вон… Но не у матери. Как она ни стремилась повидать сына, приехать к нему уже не могла: вскоре после переезда в Новосибирск сломала ногу, а затем, по-видимому, из-за операции, или от перемены климата, мама быстро потеряла здоровье, и на нее свалилась гора недугов...
    Александр Иванович все же нашел время и приехал, чтобы проводить ее, его славную, многострадальную мать в последний путь. Но разве об этом она мечтала…
Как часто мы бываем жестоки, не замечая этого за собой, и находим миллион оправданий… «Бездна души человеческой бывает так глубока, что самому становится страшно в нее заглянуть» – вспомнил Александр Иванович где-то вычитанную фразу.
     Тут он мотнул головой - тяжелые воспоминания сейчас ни к чему. Промелькнула досада: бессонная ночь пронеслась без пользы,  не разве успокоился немного… 
    …Раздавшийся скрежет открывающейся стальной двери прервал его размышления.
    Следуя на допрос, Александр Иванович все никак не мог отделаться от ощущения абсурда происходящего: его, заслуженного вояку, ведет вооруженный конвоир, как какого-то отъявленного преступника. «Чушь несусветная!» – с  этой мыслью обвиняемый переступил порог кабинета следователя.
    Тот на этот раз показался на удивление приветлив и, как будто, доброжелателен. Даже сначала мнилось, выказывал нечто похожее на сочувствие. Это вселило надежду – авось все обойдется…
    Но вопросы, последовавшие затем, говорили о другом. Александр Иванович напирал на то, что согласен, допустил непростительную доверчивость и слепоту, когда, совершенно не вникнув, подписывал подсунутые ему документы.
    - Поймите, я все это делал без злого умысла, не получая никакой личной выгоды!
    - Да? - с наигранным удивлением уставился на него, за минуту до этого благодушно кивавший следователь. – Но ваш образ жизни, имеющееся имущество и сбережения говорят о другом! Так что, не будем, Кокин, юлить и притворяться, прикрывая сообщников. И учтите, если не сознаетесь, ваши высокие подельники вывернутся, а вы получите по полной, за всех!   
    После этих слов Александр Иванович опять отказался свидетельствовать против себя, к тому же в отсутствие адвоката.
    - Ну, что же… – сухо сказал следователь. - Мне остается вас пожалеть, а надеялся на благоразумие… Но, мой совет: если желаете облегчить свою участь, заключите досудебное соглашение. Чистосердечное признание даст вам шанс.
    Александр Иванович собрался ответить, что ему не в чем признаваться, и что он уже все объяснил, но вдруг вместо этого произнес:
    - Дайте время подумать.
    Возвращаясь под охраной в камеру, арестант шел, погруженный в размышления. Следователь явно играет против его бывших покровителей, как видно, исполняет команду. А он сейчас – та самая пешка, вокруг которой вдруг пошла битва настоящих игроков… Но у него-то своя жизнь, в которой мечталось достичь, хоть под занавес, полного благополучия… Да, он многие трудности претерпел, бывало, считал копейки и ходил в единственной паре обуви, видел рядом смертельную опасность, но служил верой и правдой, потому и достиг значительных высот. И разве всем этим не заслужил небольшого ощущения блаженства, которое стало доступно в последние годы?
Особенно нравилось демонстрировать свои возможности Эльвире, потакая ей, удовлетворяя прихоти девчонки. Поездки на Багамы, в Ниццу, на Бали, покупка усадьбы на Кипре, поместья в Подмосковье… А недавно, после ее просьбы: «Папочка, а купи яхту!» Александр Иванович, ни на минуту не задумавшись, ответил: «Есть! Заказ будет выполнен!»
    И вот вместо посудины - застенок… Но его вина, это вина простого исполнителя. Жил, как другие из его круга, обычный скромный винтик огромного механизма. Если внимательно оглядеться, многие служаки его уровня куда похлеще будут. Отчего же он должен один тонуть, когда делал все по указке?
    От несправедливости ситуации Александр Иванович чуть не заговорил вслух. Он их всех, отдававших распоряжения и втянувших его, выведет на чистую воду! Нет, им не удастся спрятаться за его спиной и свалить все на одного!
    Уже подойдя к месту своего заточения, Александр Иванович резко повернулся к молоденькому конвоиру, испугав того:
     - Веди назад! – рявкнул он таким тоном, что тот не посмел ослушаться.
    Так и не поняв глубину бездны, в которой погряз, Александр Иванович с порога кабинета следователя, отчеканил:
    - Я согласен!
    …На следующее утро в камере был обнаружен труп подследственного, покончившего жизнь самоубийством. Следов внешнего насилия не обнаружилось.
Бедняга, он не учел могущества того, на что собрался поднять руку. Бездна не выпускает.