Поэт и муза

         
                ПОЭТ и МУЗА
                (конец 70-х)

      
         Поэт Александр Залесский сидел на узенькой тумбочке в прихожей своей коммунальной квартиры и писал стихи.
Был поздний час, соседи уже легли спать.
         Тумбочка, на которой он сидел, стояла прямо под его вешалкой, плотно забитой верхней одеждой. Именно здесь к нему приходило вдохновение. Тут, среди старых женских шуб, поэт чувствовал себя легко и свободно.
         «Мой Парнас!» -- мечтательно говорил он. Зарывшись с головой в мутон и каракуль, только здесь Залесский мог
по-настоящему сосредоточиться. В его комнате жена и вечно орущий годовалый ребёнок мешали ему работать.
         Писал он без машинки, прямо в блокнот. Иногда задумавшись, напряжённо смотрел в пустоту, доводя себя
до изнеможения в мучительном поиске рифмы. Но к сожалению, эта капризная, избалованная особа постоянно старалась
от него ускользнуть...
         
         Что можно сказать о его внешности. Она у него была самая заурядная –- маленький, кругленький, лысенький.
Чего не скажешь про его глаза -- удивительно подвижные, живые и выразительные.

         Особенно хорошо ему писалось по ночам, когда ничто не отвлекало его от работы. Вот и сейчас Александр уже почти поймал рифму, которая вот-вот должна была забиться в его руках, как пойманная на крючок рыбка. Оставалось только подсечь.

         В этот самый момент его жена Цецилия вышла в коридор с ночной вазой в руках. Она была довольно-таки крупной женщиной, к тому же на голову выше мужа. Но Александра это нисколечко не смущало, он вообще никогда не комплексовал.
         -- Митенька опять обосрался! -- обречённо сказала она. -– Больше ему овсянку не давать.
         -- А нельзя ли покультурнее выражаться? -- возмутился Залесский. -- Не забывай, ты же не базарная баба, а жена литератора и поэта!
         -- Ну и как же сказать?
         -- Говори -- обделался.
         -- Обделался?  Обделался? -- с недоумением спросила она. -- А всё равно обосрался!

         Супруга сходила в туалет, вылила содержимое ёмкости в унитаз, затем вымыла горшок в ванной и направилась в свою комнату. И тут Залесского прорвало.
      
         Он спрыгнул со своего Парнаса и закричал:
         -- Ну что ты наделала, Цецилия! Я весь день искал эту рифму. И вот, когда она была у меня буквально на кончике пера,
ты спугнула её! Это нежное робкое создание, которое хотело доверить мне своё самое сокровенное! А ведь мне завтра сдавать поэму. Ты хоть подумала: на что мы будем жить, если худсовет не примет её! -- распалялся Залесский.
   
   
        Супруга, давно привыкшая к его нервным срывам, старалась на них не обращать внимания и по возможности избегать скандалов, особенно ночью, чтобы не будить соседей. Поэтому она, не вступая в перепалку, постаралась побыстрее прошмыгнуть в свою комнату. Но, проходя мимо мужа, жена отчётливо уловила идущий от него запах водки.
        «Когда же это он только успел набраться?», -- удивилась она.
        -- Лучше бы мусор вынес. Третий день ведро на кухне стоит, -- проворчала супруга.
        -- Но можно хотя бы ночью меня не беспокоить! -- взмолился Залесский.
        -- Да, забыла тебе сказать, -- уже в своих дверях добавила Цецилия, -- звонила Муза Львовна. Просила передать, что она закончила перевод твоих стихов на чувашский.
        -- Хоть одна хорошая новость за день, -- сказал муж и поплёлся вслед за супругой.


        Переводы дело, конечно,  хорошее, но платили за них мало, да ещё с большим опозданием, а между тем семья уже второй месяц жила без денег. Даже за коммунальные услуги они не смогли заплатить. По почте уже стали приходить напоминания
о задолженности.
        Новых публикаций у Залесского не было. Старые гонорары давно проедены. С поэмой о тружениках села,
на которую он так рассчитывал, у него явно не клеилось. Он уже несколько раз сжигал то, что написал.
       Чтобы как-то прожить, приходилось хвататься за любую халтуру.
В общем-то их было всего две. Первая -- это речевки к плакатам. Другую халтуру предложило солидное издательство "Медицина".
    
        Когда они зашли в комнату, муж попросил супругу сварить кофе.
        -- У нас в доме даже чая нет! -- недовольно буркнула жена. – Ты же последнее время ни копейки не заработал.
       Супруг виновато опустил голову.
       -- Ну может хватит витать в облаках! Не пора ли взяться за ум. Ты уже не маленький ребёнок, -- начала она свою пилёжку. -- Я тебе вот что скажу. Если ты не можешь содержать семью, не надо было её заводить!

И всё из-за твоей проклятой поэмы! -- кричала Цецилия. -- Гомер тоже мне нашёлся! Когда мы ещё за неё деньги получим?
Лучше бы делал речёвки к плакатам. За них сразу деньги дают, наличкой. Вспомни: «Как работал, так и заработал».
Здорово, лучше не скажешь. Как ты говорил, «словам тесно -- мыслям просторно».
        -- Не я говорил -- Некрасов.
        -- Это не важно.
       
        Чтобы супруг не передумал и не пошёл в «отказку», Цецилия решила сразу взять быка за рога, выложив на стол несколько плакатов.
        -- Я сегодня варила борщ и кое-что сварганила, -- сказала она.
        Некоторые картинки Цецилия даже успела подписать, выбрав соответствующий шрифт и шаблоны.


        -- Вот, например, тема. Борьба с проституцией на вокзалах.
«При вечернем обходе путей убирай с них вокзальных бл**ей».
        -- Ты знаешь, совсем даже не плохо, -- кивнул головой Залесский.
        -- А вот это? (он взял в руки другую картинку) Болтовня на рабочем месте.
        -- Очень просто. «Болтливость -- растрата часов, в рабочее время язык на засов».
        -- Слушай, здорово, просто здорово. Может ты и про воспитание детей что-нибудь сварганишь?
        -- Пожалуйста. «Чем ребят бранить и бить -- лучше книжки им купить»
        -- Великолепно. Даже лучше, чем у меня.

        -- И про хулиганов я придумала, -- сказала она. -- «Хулиганство вырвать с корнем нужно из рабочих масс.
Хулиган пятном позорным трудовой позорит класс».
        -- Цецилия, да ты у меня просто гений! – расцеловал жену Залесский.
        -- Поневоле станешь гением, когда в доме нет ни копейки!
   
       
        В издательстве «Медицина» готовились переиздавать, естественно, очень малым тиражом, знаменитый памятник древнеиндийской литературы «Камасутру». Как раз это деяние было приурочено к юбилею договора о дружбе и сотрудничестве между нашими странами.
        По просьбе индийских коллег, главный редактор издательства попросила Залесского придумать новые названия для некоторых общеизвестных позиций.    
        «Старые названия уже всем приелись, народ их просто не воспринимает, -- пожаловалась она. -- Это позволило бы опоэтизировать текст, оживить его. Сделать как бы новое прочтение бессмертного произведения, одним словом, ремейк».
        Цецилия решила не откладывать дело в долгий ящик, а сегодня же приступить к работе. Благо супруг не возражал.
   
        Она раскрыла старое издание "Камасутры" и, показывая ему картинки, стала читать текст под ними. Начала они
с миссионерской позы.
        -- Это как бы самая приличная и одобренная церковью поза, -- читала она. -- Самая целомудренная и невинная.
Кстати, в законодательстве некоторых штатов Америки до сих пор есть пункт: сексом дозволено заниматься только лицом
к лицу, в миссионерской позе.
        «Ну как мы её назовём?» -- спросила она.
   
    ПОЭТ.  "Глаза в глаза".
    ЦЕЦИЛИЯ.  Буднично.
    ПОЭТ. "Пиршество плоти".
    ЦЕЦИЛИЯ. Напыщенно.
    ПОЭТ. "Сделал дело, гуляй смело".
    ЦЕЦИЛИЯ.  Глупо.
    ПОЭТ. Ну почему сразу глупо... А может из моей ранней поэзии?..
    ЦЕЦИЛИЯ. Ну, валяй.
    ПОЭТ (с пафосом). 
    Ночью с нею -- то ли дело. 
    Платье прочь -- и к телу тело!
    ЦЕЦИЛИЯ. Я смотрю, время ты даром не терял!..(строго взглянув на мужа)
Всё! Хватит балаболить.  Давай работать!
 
    ПОЭТ.  "Распятая святыня".
    ЦЕЦИЛИЯ.  Не кощунствуй.
    ПОЭТ.  "Бутерброд".
    ЦЕЦИЛИЯ.  Не в тему.
    ПОЭТ.  "Над вечным покоем". Просто красота! (восторженно произнёс он).
    ЦЕЦИЛИЯ. Неплохо, если работать сторожем в морге.         
     (жена достала платок и высморкалась)
    Тут написано: при этой позе мужчина чувствует женщину "в полный рост".
    Любимая поза девственниц.
    ПОЭТ.   "Неужели это всё моё?".
    ЦЕЦИЛИЯ  (подумав). Ладно, пока оставим так.


       -- Теперь поза улитки, -- продолжила Цецилия. -- Она лежит на спине. Её ноги на его плечах.
Все поэты почему-то любят эту позу.
       -- Ты доиграешься! -- жестко пригрозил Александр. -- Я тебя больше ни на один поэтический вечер не приглашу!
Так, собрались! Собрались! Скользкое, липкое слово -- нехорошо.
       Пиши: "загнуть салазки".
           (жена взяла карандаш и записала)
 
    ЦЕЦИЛИЯ.  Теперь покорённый тигр.
(вздыхает) Мечта всей всей моей жизни! Я так и не встретила такого мужчину.
    ПОЭТ  (строго). Как назовём?
    ЦЕЦИЛИЯ.  Мне всё равно.
    ПОЭТ.  Пиши. "Смерть хищника".


    ЦЕЦИЛИЯ.  Уже лучше. Затем идёт соблазнение. Это миссионерская поза,
только у женщины полностью согнуты коленки. Очень сексуально.
                (и мечтательно закатив глаза, добавила)
Мы с первым мужем очень любили.
    ПОЭТ.  Я же просил не отвлекаться! Пиши. "Катарсис".


    ЦЕЦИЛИЯ.  Прекрасно! Какое красивое слово. Теперь у нас расщепление бамбука. Женщина стоит на одной ноге.
У меня был любовник ещё до тебя. Жена у него злющая-презлющая! Ни на шаг от него не отходила -- Мегера!
Мы с ним виделись только в обеденный перерыв, в подсобке. Безвыходная ситуация. Только эта поза и выручала.
    ПОЭТ.  Господи! Ну сколько можно повторять! Не надо пересказывать свою биографию, я же тебя просил!
    ЦЕЦИЛИЯ.  Ладно. Как назовём?

    ПОЭТ.  Проще простого. Пиши. "Одинокая цапля".
    ЦЕЦИЛИЯ.  Образно. Есть ощущение полёта... Теперь Наездница. Он прохлаждается, она пашет. Для откровенных лентяев.
    ПОЭТ.  В этом слове какая-то статика. Нет динамики. Попрыгунья? Нет. Лучше "Скользящая по волнам".

    ЦЕЦИЛИЯ  Здорово! Теперь лобовое столкновение. Она сидит лицом к нему,
обхватив его бёдрами. Господи! Как вспомню! Голова кругом идёт. Умереть и не встать!
    ПОЭТ.  Ну ты просто невыносима! Название как из боевика. Совсем не к месту. Надо убрать агрессивность.
Вот, пиши.
"Тютелька в тютельку".

    ЦЕЦИЛИЯ.  Поза лягушки. Он сидит на диване. Она на корточках сидит на нём, спиной. 
    ПОЭТ.  Для нашей советской женщины — это унизительная поза. Цензура не пропустит. Нужен позитив.
(почесав лоб)
О! "Зелёный кузнечик". Совсем другое дело. И к природе вроде бы ближе.
   
    ЦЕЦИЛИЯ.  Так. Подкрадуха сзади.
    ПОЭТ.  Это ещё шо це таке? Косноязычие какое-то.
    ЦЕЦИЛИЯ.  У меня было такое в магазине: слегка нагибаюсь, рассматривая ценник, а он тут как тут пристраивается сзади, паразит!
   
    ПОЭТ.  Я же тебя просил! Хватит пороть отсебятину. Название аморальное. Такое не пропустят.
Специально для извращенцев. Это надо менять. Давай так. "Нежданно-негаданно".

    ЦЕЦИЛИЯ.  Оползень (морщит лоб). Мне не нравится.
    ПОЭТ.  Мне тоже.
    ЦЕЦИЛИЯ.  Как назовём? 
    ПОЭТ.  "Кто в лес, кто по дрова".
   
    ЦЕЦИЛИЯ.  Один литературный критик, между прочим, извращенец…
    ПОЭТ.  Так, всё! Хватит на сегодня. Завтра продолжим.
    
       
        Они разделись и легли в постель. Но Александр заснуть не мог.
«Что же с поэмой-то делать?» -– постоянно стучало в мозгу.
   
        -- Давай лучше спать, -- предложила жена. – Утро вечера мудренее.
        Стояла невыносимая жара. Как всегда у нас бывает: на улице плюс, а к батареям не притронуться.
Супруг полностью разделся. Но от этого легче не стало.
        Один заказ у него просто горел. Это был плакат для ВДНХ о преимуществах мясомолочного животноводства.
Но вот уже неделю ничего толкового не приходило ему в голову. «Ох уж эти капризные рифмы, -- изнывал поэт, -- ну что ещё надо, чтобы вы проявили ко мне своё расположение».
      
        Но вдруг что-то замкнуло в его мозгу, он вскочил с кровати и закричал:
        -- Эврика! Эврика! Нашёл рифму. "Два бидона молока — вот-таки окорока".
Где блокнот? Где блокнот? Надо срочно записать, пока не сбежала, зараза!
        -- Да ты блокнот на вешалке оставил, -- подсказала жена, -- в коридоре.
        Залесский голым, в чём мать родила соскочил с постели и выбежал из комнаты.
        -- Накинул бы что на себя! -- бросила ему вдогонку супруга.
Но он уже ничего не слышал. Надо было записать рифму, пока не вылетела из головы...
    
        На его беду в это время по коридору из туалета шла их соседка Кира Аркадьевна. И надо же такому случится, что их траектории пересеклись. Поэт просто сбил её с ног.
        Для полноты картины надо сказать, что коридор на ночь погружался в темноту. После двенадцати свет обязательно выключали, чтобы не переплачивать за электричество.
        За этим очень строго следила злая старушенция тётя Паша, дитя ещё военной поры. Для неё экономия электроэнергии,
как в своё время светомаскировка, была главным императивом в жизни.               
               
               
        Я, конечно, не Шекспир, чтобы описать во всей красе эту величественную сцену. Но совершенно ясно: тут не обошлось без пары крепких русских слов и грохота падающих тел. Какой-нибудь пилот назвал бы это ночным тараном.
        Хорошо ещё, что обошлось без травм. Но самое ужасное случилось тогда, когда Кира Аркадьевна включила свет.
Она ожидала увидеть всё, что угодно, но только не «это».
   
        Соседка была старой девой. В квартире её частенько дразнили: «синий чулок». Конечно, она подозревала, что мужчины
в одежде выглядят несколько иначе, чем без неё. Но всё же столкновение с жестокой реальностью повергло её в шок.
У неё закружилась голова, закачались стены, всё поплыло перед глазами. Кира Аркадьевна начала медленно оседать и упала бы на пол, если бы подоспевшая Цецилия вовремя не подхватила её.
       
        -- Что ты себе позволяешь! – набросилась супруга на мужа. – И это в местах общего пользования! Ну ни стыда
у тебя ни совести!
Хоть бы прикрыл свой срам, бесстыжие твои зенки! Меня ни в грош не ставишь, так хоть соседей бы постеснялся.
Ступай в комнату, потаскун!
        Залесский ушёл в свою комнату, одел пижаму и вернулся на место преступления. Вместе с женой он отвёл Киру Аркадьевну в её комнату, положил на диван и с помощью нашатыря вернул бедную женщину в чувство.
После чего вместе с женой он снова лёг спать.

        Но теперь уже сон окончательно не шёл к поэту. Супруг ворочался, ворочался -- плюнул и пошёл на свой Парнас
в коридор. Оглядевшись по сторонам, он достал из потайного местечка за тумбочкой «маленькую» и, сделав пару глотков для вдохновения, поставил её на прежнее место.
        Затем, зарывшись в старые женские шубы, погрузился в свои образы, в мир фантазий, грёз и наслаждений.

        Есть такие слова, на которые нет рифмы. Хорошо, если можно их заменить на другие. А если нет?
Правда, большие поэты считают, что рифма есть всегда, надо просто суметь ей найти. А его поэма, как назло, заканчивалась
на слово ландыш. Слов, которые рифмуются с ударением на первый слог со словом ландыш, просто
не существует.
        Правда супруга попыталась подсказать ему спасительное словцо. Но лучше бы она этого не делала.
Этим словцом было слово «выкидыш».
        -- Нет уж спасибо! -- поблагодарил её Залесский. -- С такой рифмой мне самому сделают этот самый выкидыш
в Союзе писателей.

        Когда в голову ничего не приходило, он начинал злиться, бил себя в грудь и, глядя в потолок, грозил кулаком своей Музе. 
        -- Дешёвая подстилка Пегаса! -- злобно шипел на неё поэт. -- Если сейчас же не вернёшься, я тебе ноги выдеру, сука!
   
        А как-то раз он принёс из комнаты бронзовый бюстик Пушкина и поставил перед собой.
        -- Что же ты наделал, Сашко! -- упрекнул он великого поэта и укоризненно покачал головой. -- А совесть у тебя есть?
Разве можно было так красиво писать. «Я помню чудное мгновение». Неужели нельзя было написать как-нибудь попроще.
Какое это имеет значение. Всё равно бы школьников заставили это выучить. Ведь после тебя других поэтов уже не читают.
А нам ведь тоже надо семью кормить! Как ты не можешь это понять. Нельзя быть таким эгоистом, нельзя думать только о себе.


        И вот когда мутное марево стало застилать его глаза и, как ему казалось, Муза уже захлопала своими крылышками прямо над его головой, Цецилия снова вышла из комнаты.
        -- Ты сегодня думаешь ложиться или нет? -- спросила она. -- Уже светает.
        -- О, боже мой! Боже мой! – схватился за голову Залесский. -- Ну за что? Ну за что мне такое наказание!       
        Он уже хотел было записать это последнее недостающее слово в поэме, как говорил Толстой, этот последний чекан.
И опять всё сорвалось. Муза улетучилась к чёртовой бабушке.
       
       -- Я убью тебя, женщина!! – пафосно прокричал поэт. При этом он выпятил вперёд грудь и смерил её уничижительным взглядом.
        Да одна такая фраза может обессмертить любого актёра. Ему бы ещё тунику на плечи, да лавровый венок на голове -- ну вылитый Цицерон. Кстати, лавровый венок, подарок от Союза писателей, постоянно висел у него на стене рядом с трюмо.
       
        Они зашли в свою комнату.
        -- Это катастрофа! Это конец! -– жалостливо причитал он. -- Ну где мне искать теперь мою Музу?
        -- Что ты всё заладил Муза да Муза? Уж не та ли это Муза Львовна, что отдыхала с тобой прошлым летом
в Комарово, в Доме творчества?
       -- Что ещё за подозрения! Ты меня этим унижаешь! -- Залесский достал платок и вытер пот со лба.
      
       Затем он подошёл к трюмо, надел лавровый венок себе на голову и стал смотреться в зеркало. 
       -- Если хочешь знать, ты своими вот этими инсинуациями
                (наш герой сделал характерный жест)
оскорбляешь во мне высокое звание поэта и гражданина!
       Супруг встал в позу, высоко задрав голову.
       -- И потомки, -- он опять приложил платок ко лбу, -- и благодарные потомки, вот попомни мои слова, за меня отомстят.
Ты ещё будешь жалеть о безвременно ушедшем поэте, которого ты загнала в гроб, но будет уже поздно!
   
        -- Не зарастёт к тебе народная тропа, -- съязвила Цецилия.
        -- Да, не зарастёт! Можешь не ёрничать. Тебе не понять, тёмная ты женщина, эти адовы муки творчества.
Когда сердце разрывается от нахлынувших на тебя чувств.
Ах, если бы я встретил девушку, которая по достоинству бы оценила мой поэтический дар, моё поэтическое подвижничество.
Тогда стихи полились бы из меня рекой.
      
        -- Да ты любой девушке скажи, какая у тебя зарплата, так она ещё тебе и морду набьёт!
        -- Какая же ты меркантильная, Цецилия!
Ну так же нельзя. Жена Пушкина, она хоть раз упрекнула великого поэта, что он мало зарабатывает?
        -- Ну и напрасно. Потому-то после него остались одни долги.
        -- Что ты такое несёшь, Цецилия! А как же стихи? Его бессмертное наследие.
        -- Стихи на хлеб не намажешь. А кто будет за комнату платить? За свет и радиоточку. Пушкин твой, что ли?
        -- Господи! Ты даже не понимаешь, что ты такое говоришь, женщина!

   
        Залесский взял себя в руки, немного успокоился и вернулся на свой Парнас.
«Правильно говорят поэты, -- подумал он. -- Рифма — это ветреная девица. Если сразу не затащишь её в постель -- улетит
к чёртовой бабушке и больше ты её никогда не увидишь».
        «Ну вот как, ну вот как опять войти в эту волшебную ауру?», -- спрашивал он себя. Поэт достал блокнот и карандаш и, глядя далеко-далеко в пустоту, слегка сомкнув глаза, попытался вернуться в свой сказочный мир грёз.
        Наш герой так поддался этому чувству, что даже не заметил, как его супруга сквозь неплотно закрытую дверь,
наблюдает за ним. Ей не давала покоя мысль, где же муж умудряется прятать эту чёртову водку.

        -- Так, так. Соберись! Соберись, Александр! -- подбадривал он себя. -– Ну ещё чуть-чуть, ну ещё. Ты можешь!
Я знаю, ты можешь! «И обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей!».
        Залесский закрыл глаза, стиснул пальцами карандаш. Его руки сами, независимо от него, писали в блокноте
какие-то буквы, чертили линии, рисовали кружки.
   
        И вдруг из мрака мироздания всплыла она. Эта прекрасная незнакомка. Эта ни с кем не сравнимая Муза Львовна.   
«И как это жена пронюхала, -- пронеслось у него в голове, -- ищейка какая-то, а не женщина».

        Обольстительный образ Музы Львовны в одной прозрачной пелерине, как тогда в Доме творчества, кружил голову поэту.
Он наслаждался ароматом её духов, её шелковистыми локонами, развивающимися на ветру.
        Его манила, да нет, просто влекла и сводила с ума её безумно пленительная грудь, волнами перекатывающаяся
под тончайшей тканью.
   

        С трепетом и волнением, дрожащим голосом Залесский прошептал:
«Богиня! Ничего не бойся, я с тобой… Сначала я осторожно оголю твоё левое плечико, потом очень нежно оголю правое…».
        Но дальше он не успел договорить. Послышался звонкий шлепок -- и его голова беспомощно откинулась набок.
        -- Тьфу! -– раздался грозный окрик жены. – Какая мерзость! И попробуй только завтра не принести зарплату, Цицерон! Будешь висеть у меня на пелерине, на люстре под потолком!
        Она твёрдым, почти строевым шагом пошла в свою комнату. Пол под ней зашатался так, как будто это не она,
а колонна боевой техники въезжала на Красную площадь.
         И напоследок она так громко стукнула дверью, что все жильцы в коммуналке, мгновенно потеряв сон, с испугу выглянули из своих комнат. В их охваченных страхом глазах можно было прочесть только одно:

         «Неужели третья мировая война, о которой так много говорили по телевизору, уже началась?».
               
                А. Загульный

3. 2018г. СПб.

     На моей авторской страничке можно посмотреть рисунки к рассказу.