АННА

Жуткий ураган, основательно потрепавший далёкую Америку, скороговоркой сообщало радио, приближается к России. На ходу Анна взглянула на заоконную синь октября и недоверчиво хмыкнула. Подумалось, что, пройдя по такой мощной равнине и бескрайним лесам, усмирялась любая, самая опасная стихия… Но словно по спирали, мыслями вновь и вновь, возвращалась к своему – наболевшему, тогда как руки проворно выполняли с некоторых пор ставшую безрадостной привычную уборку одновременно с готовкой обеда.
Протирая в прихожей высокое, в резной оправе зеркало, Анна сдула несуществующие пушинки с модного, сшитого самой же халатика и ещё раз поправила  тяжёлую, красиво уложенную на затылке косу. «Спортсменка, комсомолка и просто – красавица!» – посмеивались когда-то одноклассницы. И верно: любимая спортивная гимнастика комсомолке Анечке давалась легко. Но, конечно, поскорее хотелось стать взрослой,  и вот уже в прошлом даже институт! Никогда бы не подумалось, что снова захочется вернуться в то беззаботное, как теперь казалось, время. И главное, что-то она, отличница, всё же упустила. «С её-то данными, – шептались соседи, – ей муж не меньше министра достанется!» Только девушка и не думала глядеть в сторону выгодных женихов, поглощённая жизнью литературных Героев с большой буквы. Алексей появился, словно небожитель – умный и талантливый. Медовый месяц  молодые провели на его родине, в деревне, где довольная Анна все дни «работала на пленэре». «Куда лучше, – убеждала себя, – чем поездка в «Артек» пионервожатой»…
И позднее, не на что было жаловаться новоиспечённой учительнице литературы. Вечерами, чувствуя удовлетворённую усталость, супруги наперебой рассказывали новости, особенно муж, сам являясь «частицей» литературы. Он делился открытиями и своими стихами с Анной, которая, слушая, вязала ему тёплый джемпер или шерстяные носки для больных ног – такое единодушие было всегда. А если хозяйка готовила «царский обед» в честь редкого выходного, сама просила Алексея почитать.  Славно было затем вместе поиграть на «шестиструнке» или в шахматы! Тут уж Анна «брала мужа измором»: в ожидании хода тот успевал и покурить, и заварить крепкого чаю. У Алексея снова издали книгу и даже приняли в Союз писателей. От семейной жизни Анна словно светилась изнутри и, уверенная в себе,  спешила к неугомонным ученикам, оценивающим даже её наряды. Не случайно и тему сочинения задала такую: «Человек рождён для счастья, как птица для полёта». Но по странному совпадению, в этот день к супругу и вернулось его тяжкое пристрастие – запои – с пьяными унижениями, перевёрнутой всякий раз квартирой, которая наполнялась случайными людьми, а то и вовсе неприглядным «сбродом». Анна мучительно пыталась понять, как могло пропасть её счастье? По-прежнему оставаясь активисткой, жила по совести, как учили на примерах той же русской классики, никому не делая зла, а наоборот. Разве молоденькая женщина – «не центр своей вселенной»? Тогда за что судьба посылает ей страдания? Никакие советские учебники по литературе не давали ей ответа на вопрос.
«Так, обед готов, убрано, осталось постирать», – торопилась хозяйка, с тоской вспоминая, что родственники Алексея стали во всём обвинять наивную Анну, убеждая «гнать взашей». Родители, жалея дочку, тоже уговаривали уйти из семьи. В довершение всего явилась школьная подруга Регина, благодаря которой хозяйка и решила стать преподавателем.
Непоседливая девочка, может, из-за нерусского происхождения, плохо усваивала грамоту, и долгие школьные годы её упорно подтягивала Анна. Когда пропала всякая надежда на способности Регины, произошёл какой-то удивительный поворот в её мышлении, отчего сдала экзамен на крепкую четвёрку. Это эхом отозвалось и на «репетиторе»: почувствовала безграничную любовь к языку.   
Подруга пришла не одна, рядом смущённо перетаптывалась  одноклассница Соня, причём первая сразу «взяла в оборот» хозяйку, напомнив, что сейчас не крепостное право, а советское время, когда женщина имеет столько же прав, как мужчина. «Главное – самоуважение! Как же ты детей-то в школе учишь? Глянь, дома одни картины да книги остались!» Анна оторопело уставилась на подругу. «И нужно иметь гордость! «У советских собственная гордость…»  Ну, неважно, что там дальше! –  продолжала шумно объяснять Регина за чашкой чая, сама горделиво поглядывая вокруг и добавив, что её только раз муж ударил, ушла к другому и счастлива. – Делаю, что хочу – вот он где у меня!» – ухоженные пальчики сложились в крепкий кулачок.
Соня же буркнула про какую-то годыню. Тут уж обе женщины на неё  обернулись в немом молчании, как в последней сцене «Ревизора».
– Бабкино воспитание, – снова защебетала Регина, – всё по церквям бегала, помнишь? Кажись, домолилась. Глянь, и Соньку пристрастила. В школе дак помалкивала, чтоб не выперли. Женишка, видать, «с Божьей помощью» подтюкала внучке, какого-то бедолагу-работягу!  Да ещё и пьёт.
– Он уж давно бросил, – снова негромко возразила Соня…
Проводив подруг, женщина устало опустилась в кресло, будто после субботника с учениками. Что-то внутри неё тяжело и беспокойно шевелилось. И думалось, что работать-то в школе нельзя. Учить надо не только наукам – не дашь то, чего внутри не имеешь. «А что имею?» Женщина обвела взглядом просторную комнату с письменным столом, парой шкафов и полками книг до потолка, между которыми висели обрамлённые вьющимися цветами писанные маслом портреты  хозяев, будто это и было то самое. Неспокойное чувство всё усиливалось, поддерживаемое появившимся шумом ветра, поскольку хмельной Алексей всё ещё где-то бегал. И было страшно за него, и само возвращение тоже пугало.
Вечером, когда  после пьяных  разборок квартира выглядела, как после «Мамаева побоища», Анна в отчаянье опустилась на постель возле задремавшего мужа. Она думала о подруге, сумевшей сделать верный шаг, а больше всего о глуповатой Соньке, которая упорно верила в то, чего нет, и которой будто бы всё равно, что над ней смеются. Ругая свою слабохарактерность, женщина надрывно разревелась и решила, что должна всё изменить.
Спускаясь по ступенькам крутой лестницы, отполированной неведомо огромным числом людских ног, взглядом утонула в бездонной пучине сада за окном, где, как казалось ей, невообразимо-страшно гремела и раскачивала полуоблетевшие деревья какая-то неродная стихия и тут же обернулась – вверх, к освещённым теплым, уютным светом дверям такого родного крова...


Как очутилась на переправе – даже не заметила. Старенький катер, которого в простонародье величали «галошей», косолапо отодвигался от берега. Дойдя до середины реки, он закашлял под напором нешуточного ветра. И тут Анна заметила, что на палубе никого. Лишь небо – мрачное и грозное – надвигалось на вжатую в скамейку маленькую фигурку с семейным чемоданом, точно заокеанский ураган и впрямь приближался сюда. Непонятный страх, какого и представить себе не могла, чёрной плетью резанул по сердцу женщины, заставив вскочить с места. В ту же секунду рывком и свалило обратно, да так, что Анна потеряла сознание, успев подумать: «Домой, нужно домой!» Сразу исчезло ощущение боли и, словно в радостном детстве, рядом оказались отец и мать в своей милой комнатке восьмиквартирного деревянного дома. Мама тревожно глядела на дочку, но будто не видела её, а отец зачем-то гладил жену по руке.
«Домой-домой!» – вновь закружилось в воспалённом уме Анны, но странный сон всё не отпускал. И вот уже другой, почти забытый родовой дом деда с бабушкой, где жила теперь родня, храня на стене полинялый снимок, на котором давно ушедшие предки были, как Анна, молодыми. Глядели они на внучку с такой заботой и печалью, что было понятно: видят её яснее живых! Внучка с детства гордилась ими: сложившим голову на войне добровольцем дедом и бабушкой, умершей от непосильной работы на большую семью – такое счастье выпало на их долю. Анна даже слышала  голоса, вернее – много голосов, которые, словно родные руки мамы, удивительно успокаивали.
«Да, домой!» – и Анна увидела  спящего в их пустой квартире мужа. Он тревожно вскидывал широкие, чёрные брови, будто не во сне, а наяву к нему, одинокому, приближалось что-то очень враждебное, и невыразимое страдание наполняло его лицо.
– Аня… – разобрала женщина в его стоне и, не раздумывая, потянулась к мужу.