Деревня моя Гусевица

В небольшом рейсовом автобусе народа немного. Кто-то читал, кто-то решил вздремнуть, я же с жадностью всматриваюсь в слегка забытый пейзаж. Спустя некоторое время моё внимание привлёк голос мужчины, что сидел впереди меня.
— Да что в вашей Гусевице интересного может быть? Не леса нет, ни речки, ни замка захудалого! Одни поля вокруг!
— За то простор! Я вот свой дом не за что ни променяю на квартиру в городе! — возразила ему молодая женщина с русой косой до самого пояса.
— Это сейчас поля, а до революции леса вековые стояли. Живности в них много разной было. Мне отец сказывал, что зайцев было столько, что мужики в простые силки их ловили. Когда ближайший лес вырубили, зайцы продолжали в тех же местах свои гнёзда делать. Самый край Старой Гусевицы и сейчас называют Зайцевка, — произнесла бабулька.
— А что значит, замка в Гусевице нет? — снова заговорила женщина. — Это Вы просто смотрите не внимательно.
— И где ж его так спрятали, что я не заметил? — не сдавался мужчина.
— Так не кто и не прятал. Школу старую знаете? Так вот это он и есть!
— Так какой же это замок? Длинное одноэтажное здание! — возразил мужчина с насмешкой в голосе.
— Ну, может и не то, чтобы замок, — согласилась женщина, — но здание это не простое. Мне бабушка рассказывала, что это была красивая панская усадьба. Единственный каменный дом в деревне. Это после 1917 года из него школу сделали.
— Так и речка есть в двух километрах от Гусевицы, — добавил дед, сидящий рядом с бабкой. — Хачемля! Она конечно, не Днепр, но поплавать можно.
— Ну и название! Не приличное какое-то, — поморщился мужчина.
Дед сердито посмотрел на мужика своим единственным видящим глазом и покачал головой из стороны в сторону.
— Это мысли у тебя не приличные, сынок. Название то говорящие. И как мне думается состоит из двух слов: хач и земля. А хач, это с армянского крест, да и имя такое у армян есть Хачатур, а ласкательно Хачик. Возможно, когда-то на той земле человек с таким именем жил. Людям добро делал. Вот и прозвали речку, которая протекала через его землю Хачемля потеряв окончание имени и букву «з».
— О как! Ты дед, знаток или выдумщик? — произнёс мужчина.
— Я всю жизнь в Гусевицкой школе историком отработал. Ученики мне ещё не такие вопросы задавали, — горда выпрямившись, ответил дедушка.
— А ещё через речку мост деревянный был. Его «Лысым» называли, — заговорила молодая женщина. — Его в войну соседка моей бабушки спалила. Ночью большой воз сена загнала под него и зажгла, а сама на лошади в лес к партизанам ушла. Её фрицы искали по всем дворам. А спустя пару дней бой был сильный. Немцев, что в деревне стояли, часть перебили, часть из них в плен сдались.
— Странное название, для моста, — хмыкнул мужик, глядя на женщину.
— А что в нём странного? — пожал плечами дед. — Перил у того моста по бокам не было, вот и «Лысый».
— У нас в Гусевице каждому уголку своё название есть. Да только сейчас люду много пришлого стало. Народ забывать стал, что и как в прежние времена было, — добавила старушка грустно.
На этом их разговор сошёл на нет, а я задумалась. Бабулька была права. Историю забывают. Старики уходят, а их дети в большинстве своём съехали в города. Тех, кто знает о родном уголке, становится всё меньше и меньше, а ведь ни в одной книжке не прочтёшь то, что хранится в памяти этих не многих оставшихся людей.
Незаметно для самой себя я погрузилась в воспоминания, где ещё был жив мой дедушка, а я была любопытной девчушкой…

— Дедушка, можно я с тобой пойду? — попросилась, увидев, как он одевает на голову свою неизменную потёртую кепку.
— Так это через всю деревню, к Старой Гусевице топать. Ты же устанешь, — посмотрев на меня с любовью ответил дедуля.
— Не устану! — уверенно ответила я, спрыгивая с дивана.
— Ну смотри. Только чур потом не хныкать! — предупредил он.
Я готова была через пару минут: к своему летнему платью добавила косынку и надела сандалии.
— Дедушка, а почему в Старую? Мы тогда где, в Новой что ли? На указателе, что в начале деревни, написано просто — Гусевица.
— Это сегодня деревня кажется единым целым. А раньше, где сейчас стоит школа, магазин, сельсовет, памятник погибшим жителям в Великую отечественную войну, проходила граница раздела на две: Старую и Новую деревни. Об этом есть даже упоминание в официальных бумагах.
— А почему произошёл этот раздел? — непонимающе произнесла я.
— Сейчас точно уже никто не знает. Но старики говорили, что из-за мадьяр. Они были иной веры, чем люди, что жили здесь. И дабы не конфликтовать решили: кто хочет, остаётся, а остальные могут отселиться, поставив себе дома в другой стороне. Так и разделилась деревня на две.
— А кто такие, эти мадьяры?
— Мадьяры, это венгры что остались в деревне после войны с Наполеоном Бонапартом в 1812 году, — пояснил мне дедушка. — Тех, кто живёт на Старой Гусевице до сих пор так называют.
— Дедушка, а помнишь, мы в прошлый раз на озеро ходили. Ты ещё говорил, что его Машок называю. Это из-за мягкого мха, что там растёт?
— Нет, моя хорошая. Мох вообще не причём. Там до революции мельница водяная стояла. Люди туда зерно молоть возили. Машок же, было прозвище мельника. Настоящее его имя никто, наверное, и не ведал, кроме матери. Да и ту все немного сторонились. Говорили, что она с нечистой силой водится. Обвиняли, что это она Мерзлик непроходимым делает и туман напускает.
— А где это, Мерзлик? — тут же заинтересовалась я.
— Мерзлик, внучка, это со стороны деревни Уваровичи, не доезжая до нашей Гусевицы. Это сейчас там дорогу построили и мост через мелиорационный канал поставили, а раньше это было самое топкое, мерзкое место. Даже в самую сушь, или трескучий мороз можно было увязнуть в грязи. Хотя люди замечали, что Мерзлик хватал за ноги только чужаков, а своих всегда легко пропускал домой.
— А может там черти сидели, вот и хватали людей за ноги, — смеясь, предположила я.
— Выдумщица ты моя! — улыбнулся дедушка. — Просто люди забывать стали, что там болото большое было, из которого брала начало Журова речечка. Она текла по краю деревни. Я туда маленьким с матерью, ходил журовины  собирать.
— Дедушка, так у нас в деревне нет речки! — заметила я.
— Ну да, сейчас уже нет той речушки. Она в моем детстве была уже небольшим ручьём. Болото осушили и журавины пропали, — вздохнул он. — А вот часть деревни да озерцо, что там осталось и сейчас называют Журавинником.
— Дедушка, а место, где в деревне бабушкина сестра Варвара живёт, Курчак называют потому, что там много куриц? — предположила я, весело перепрыгивая через небольшую лужицу, оставшуюся после дождя.
— От ты любопытная моя ягоза! — улыбнулся дедушка.
— Ну дедушка, ну скажи, из-за кур? — не унималась я.
— Как не жаль мне тебя расстраивать, внучка, но куры тут вовсе не причём! Там жила семья татар. Для местной детворы из соломы и лоскутков ткани они крутили куколок. И так ловко у них это получалось, как ни у кого в округе. А курчак, в переводе с их языка и значит — кукла. Татар в деревне не стало ещё перед войной, а вот слово осталось жить.
— А ты тоже ходил к ним за куклами?
— Нет, я был тогда уже большой, а вот бабушка твоя бегала к ним, так что можешь и у неё спросить, когда вернёмся домой в Алёс.
— Дедушка, а я знаю, Алёс, это потому, что у нас много колёс на конюшне! — произнесла, гордо подняв голову.
— С чего ты так решила? — хитро глядя на меня поинтересовался дедушка.
— Я слышала, как конюх говорил, что раньше у нас делали лучшие в округе колёса, — серьёзно произнесла я.
— Ну да, и колёса, и подводы, и сани делали в нашей деревне. Целая артель была до революции. Да только это тут не причём. Алёсам называли низинные, болотистые места. Там, где наша улица, по весне туда стекалась вода со всей деревни и заливала луг, заросли кустарников и ольхи. Это уже когда мы и другие стали строить там дома в самой низкой части луга выкопали большое озеро и посадили тополя. Благодаря этому вода перестала растекаться по всей округе.
Остановившись перед дорогой, дедушка посмотрел по сторонам.
Пропустив грохочущий трактор, мы перешли на другую сторону и направились к двухэтажному зданию. В нем размещалось правление колхоза и почта.
Не успели подняться на невысокое крыльцо, как из входной двери вышел представительного вида мужчина.
— Здравствуй, Васильевич! — произнёс дедушка.
— Здравствуйте, Григорий Прохорович. С чем пришли? — поинтересовался он, пожимая широкую ладонь дедушки.
— Да я, собственно, на почту посылку отправить. Ну, и попросить Вас хотел.
— О чём? — Васильевич слегка склонил голову на бок.
— Я вчера в саду яблоневом был да на наше кладбище завернул. Так вот, там на захоронении лётчиков табличка с фамилиями куда-то делась. Я поискал вокруг да не нашёл. Вы бы восстановили её, а то не хорошо это, — попросил дедушка.
— Так к 9 мая, там же всё в порядок приводили. Странно. Спасибо, Прохорович, что сказали. Исправим, — согласился председатель. — А сейчас, простите, побегу. Уборочная.
Пожав на прощание дедушке руку, Васильевич быстрым шагом направился на колхозный двор.
— Деда, а откуда у нас на кладбище лётчики? — спросила я.
— С войны. Самолёт горящий, недалеко от деревни в поле упал. Отец говорил, что лётчиков в живых не оказалось. Люди похоронили их в саду на нашем кладбище. И если таблички не будет, то не долог тот день, когда забудут, и подвиг их и как звали. А так, запомни внучка, не должно быть! — серьёзно глянув на меня произнёс дедушка.

Автобус громыхнул, заставив меня, вернутся из прошлого, и осмотреться по сторонам. Мы подъезжали к Гусевице.
— Вот мы и дома, — произнесла бабулька, когда мы пересекли мелиорационный канал: тот самый не приветливый к чужакам Мерзлик.
Миновав Курчак и Журавинник, я вышла на остановке, и свернула в родной Алёс. На нашей улице подошла к колодцу что бы утолить жажду студёной воды. На столбе что держал  журавля  с трудом, но можно прочитать «1 мая 1958». Это была дата открытия колодца. Поклонившись своему старому дому, в котором давно жили чужие люди, я отправилась в центр деревни к магазину на праздник Ивана Купалы.
Жители Новой и Старой Гусевицы забывшие, а многие и не знающие причин раздела одной деревни на две, веселились вместе. Когда же стемнело, на отведённой площадке зажгли Купальский костёр. Мне же глядя через пламя, виделась мельница, на которой крутил жернова старый мельник Машок, а в стороне слышалась гармошка. Под её переливчатую мелодию лихо отплясывали, собравшись в круг, парни и девушки. Среди них я видела молодыми своих дедушку с бабушкой…
Танцы и веселье, как и положено, в Купальскую ночь, продолжались до зари. И возможно в эту ночь в моей родной Гусевице родились, новые истории, которые кто-то расскажет своим детям, или перескажет старые, что услышала и навсегда запомнила я.