Три трети

Медиумическая повесть, записанная при помощи "яснослышания".


Две четвёртых нам известны, по музыке – две четверти, в математике – это то же, что одна вторая, а теперь: три трети – об этом будет мой рассказ.
Один математик решил доказать теорему без существующих решений, ему указали на сложность взятых за основание формул. На что математик сказал: «Я вижу это решение, и взятые формулы мне помогут». Спорить не стали, сказали: «Чудак. Если что и получится, то решение всё равно будет». Математик чудаком не был: всё рассчитано наперёд и знание, полученное в лучшем университете, использовано было со всей присущей ему эрудицией, но всё решилось в одночасье.
Теперь немного обо мне: я физик, математик, историограф, поклонник многих тем по юриспруденции и много ещё такого. Сегодня приснился мне сон, будто я умер. Был это сон или явь – не скажу, но было…  А теперь я с вами: пишу, читаю, диктую свой рассказ.
Познакомился я однажды с одним мизантропом: не любил людей, не симпатизировал мне, но сейчас не об этом. Он высказал довольно привлекательную мысль для меня: «Ищи там, где найти невозможно. Когда отыщется, найди ещё, там должно прячется ещё что-то, но у тебя и так мысль об этом». Это он о моём проекте: новых доказательств не было, но я был «на коне». Итак, я ушёл изумлённый: одной фразы хватило, чтобы я полюбил его, неудобного всем человека.
Теперь о том, как я полюбил истину. Приснился мне сон: всё вокруг темно, искорки глаз светятся в темноте – они меня видят.
  - Вот я, - говорю я им, - не ищите меня больше, я здесь.
Искорки замигали.
  - Мы знаем. Помоги и нам, мы помогли уже: смотри – это свет исходит от наших глаз. Теперь покажи нам свой свет – обрадуй нас.
Я не мигал и свет, исходящий от моих глаз, мне заметен не был.
  - Да, этот свет мы видим, но что-то в тебе другим светом показывает нам, что ты ещё где-то.
Я не понял, но пытался умом учёного придумать формулу сказанного этими мерцающими огоньками.
  - Нет, не так, эта формула не твоя. Вот твоя формула.
Они показали мне чудовищно непохожую на математическую формулу «конструкцию» из знаков и цифр. Я старательно изучал их и пришёл к ошеломляющему ответу:
  - Это три трети! – закричал я. – И сократить нельзя! Я нашёл ответ!
И проснулся, будто от толчка. Да, моя теорема была доказана: это переход в другие миры, он возможен, теперь – да.
Я был ошеломлён, напуган: кому рассказать, доверить тайну ли? Я долго сидел и думал, размышлял о последствиях. Теперь возможно перемещения в другие миры; переходы создадут иллюзию невозможности наказания и много другого. Однако вечер, спать не хотелось – сел за расчёты, они оказались верны – это основа сказанного. Что будет, если… Перевернётся мир? Нет. Попробовать? Я решил это опробовать на себе. Вот я рисую круг. Формулы в моей голове ложатся рядом с кругом, и рисую их (именно рисую) вдоль окружности моего круга. Я всё рассчитал точно: последний знак замкнул круг. На внешней стороне оставалось немного места, там поместилось равенство. Теперь всё. Готово. Я в кругу. Моя жена, знакомая с моими причудами, рядом. Мы договариваемся о встрече: мой уход не должен её тревожить, мы не расстаёмся надолго. Итак, всё готово, я пошёл. В круге ничего не происходит. Я стою, злюсь на себя. Потом выхожу из круга, стираю лишнее равенство и пропадаю, только войдя в круг.
Жена говорит, я слышу:
  - Серж, тебя нет.
  - Я здесь, милая, ещё здесь. Сейчас выйду, увидимся.
Но рамки круга исчезли на моих глазах, пространство расширилось. Я стою не двигаясь, но вокруг меня всё приходит в движение. Во мне исследователь и мне не страшно.
  - Милая, я ухожу, - но жена уже не слышит моих слов.
Какие-то последние слова доходят до моего слуха.
  - Я здесь, - слышится мне, - буду стоять…
И всё. Я пропал из виду.
Шум листвы, шёпот послышался позади меня. Я обернулся. Сзади меня стоял человек в простонародной одежде. Где-то я такое видел? Лихорадочно стал вспоминать, но нет, не сейчас. Я поздоровался, он улыбнулся – не понял.
  - Серж, - потом вспомнив, что я не дома, - Сергей Юрьевич Сладовский, - соврал я, правда ему ни к чему, я был уверен.
Но он и этого не понял.
  - Как вас зовут?
Он замотал головой, по-немецки произнося:
  - Не знаю, не знаю.
Я легко перешёл на немецкий – мы объяснились. Всё было ясно: я попал в чужую страну и по местному обращению, и костюму встретившего меня мужика, которого я сразу принял за местного крестьянина, это Германия 16-17 веков, точнее можно определить из разговора, но не сейчас.
Мой знакомый повёл меня в лес, хотя я ясно видел поляну с людьми. Он объяснил, что мне вовсе туда не надо, там могут убить. Я почти рассердился, но спорить не стал. Я был одет по-домашнему: на мне брюки из вельвета и тёплая шерстяная кофта (жена настояла), внизу рубашка из фланели для тепла (в доме был камин, но комнату обогревать он не мог, одевались мы тепло).
Я обратил внимание на погоду: тёплая, почти жаркая, с лёгким дуновением прохладного ветерка – никак не наш февраль. Я возблагодарил бога, что не оказался в чужом месте, в нашу вьюжную, морозную, снежную ночь.
Итак, он вывел меня на другую поляну. Казалось, эта та же, что я видел, но слышались другие голоса: люди собирались покинуть это место.
  - Вот, - сказал мой спутник на своём языке, - привёл, говорит – чужестранец. Посмотрите на него – не наш. Лопочет что-то, не пойму, потом сказал – грамотей, понимает много.
Это он меня хвалил. Немецкий был вторым родным, изъяснялся на нём свободно, писал ещё лучше, но этот был только внешне похож: обороты речи были другие, несколько слов не понимал – догадывался по смыслу.
Спросил:
  - Какой год?
Они переглянулись.
  - Не знаешь?
Я уточнил:
  - От рождества Христова.
Недоумение на лицах. Так вот оно что? Я не в средневековой Германии.
  - Хорошо. Я путешественник. Расскажите, где я, по-вашему? В каком времени?
Люди стали толпиться возле меня, рассматривать. Трогать себя я не давал. Вдруг толпа расступилась, вперёд вышел молодой человек, лет под сорок, но выглядел моложе.
  - Вот, пришёл, господин, что нам с ним делать?
Он рассматривал меня внимательно: я был не похож ни на кого, кто мог быть ему знаком. Он позвал за собой.
  - Пойдём, расскажешь.
Угрозы в моём облике не было, и он повернулся ко мне спиной. Я проследовал за ним. Люди остались позади меня: идти за господином не осмеливались.
  - Я сразу понял – не наш. Говори, рассказывай: как здесь очутился?
Разговор начался за столом, обычным для них и непривычным для меня: обструганный пень со всех сторон, мест для ног не предусматривалось. Я разместился неуклюже, «господин» смотрел на меня с улыбкой.
  - Это моё племя, я им господин, так зовут меня они, ты зови Йозеф, - расслышал я.
  - Сергей.
Я не подал руку, как принято у нас при знакомстве: не знал, будет ли мой жест расценён как угроза.
  - Сергей, - продолжил он, - тебе нужно уходить. Куда пойдёшь?
Он с интересом разглядывал мои брови. Я сидел в очках! Я забывал о них, пользовался, когда читал, а тут: чудак с круглыми стёклами на лбу. Меня насмешила моя забывчивость, я поправил, придав очкам вид, на мой взгляд, достойный. Он показал на лоб.
  - Сними.
  - Без них я не прочитаю ни строчки, - но послушно снял.
Он повертел в руках мои очки, посмотрел через линзы и отдал их мне. Я показательно надел на глаза, показал, как я читаю развёрнутую ладонь и окончательно успокоил собеседника, потому что насмешил. Он смеялся, открывая беззубый рот, и мне стало жаль его. Я сделал серьёзный вид.
  - Чем я могу помочь? Я учёный.
  - Нам ничего от тебя не надо, иди с богом.
Я ещё раз пытался выяснить, в какой я стране и время, но, увы, смысл вопроса до него не доходил, я сделал такой вывод: собеседник мотал головой, не понимая сути вопроса. Я отчаялся выяснять.
  - Куда прикажете идти? – задал я отнюдь не праздный для себя вопрос.
  - Туда, где безопасно.
Он усмехнулся, встал, разговор был окончен.
  - Я с вами, - сказал я решительно.
  - Увы, с нами не так безопасно, как тебе кажется сейчас. Мы уходим. Эти люди, - он кивнул в сторону, - преследуют нас, мы уходим.
  - Если меня убьют, я пожалею, что не пошёл с вами.
Мой будущий спаситель кивнул.
  - Пожалуй. Иди с нами.
Время было утреннее, это я определил по солнцу; люди оживлённо переговаривались между собой, меня почти не замечая. Женщин почти не было: молодых, среди нескольких, не было ни одной. Что с этим племенем произошло? Куда уходят? Я встал в очередь мужчин, которые замыкали ход, но господин передвинул, указав место рядом с ним. Мы пошли. Я замечал вокруг постройки: деревенский стиль, не больше. Богатых домов не видел: одинаковые, стройным рядом стояли, как бы прижимаясь друг к другу. Я насчитал восемь домов, далее шли постройки, напоминающие наши коровники. Потом я узнал – это для людей построены общежития. Женщин в племени не осталось: дети выросли, те, что есть – доживают. Уходить не хотят, но их заставляют; женскую работу могут исполнять – пусть идут.
С этим племенем приключилась беда, но мне не рассказывали. Посёлок пуст, мы прошли мимо в грустном молчании. Я больше ничего не спрашивал, только наблюдал. Ходок я был неплохой: ежедневные прогулки давали о себе знать, но когда дорога пошла в гору, я стал задыхаться, сказывался возраст. Шаг для меня не сбавляли и я отстал. В ряду женщин одна стала ко мне приставать: хотела, что бы я нёс её на руках. Я показал на одышку, а потом сел на дорогу, показывая – устал. Она ушла, чуть не плюнув в меня. Я встал и поплёлся сзади. Дальше меня только конвой: несколько человек вели под руки старую женщину, чью-то мать. Она кричала, звала какую-то Дьяну, переходя на незнакомый мне язык, что-то лепетала. Я понял – не дойдёт. Я подошёл, вернее, отстал, чтобы поравняться.
  - Отпустите. Умирает.
  - Она ещё жива, пусть идёт, - был ответ.
Она быстро повисла у них на руках, будто от моих слов. Её швырнули в сторону. Я подошёл, оттащил от дороги, прикрыл веткой и закрыл бабушке глаза. Быстро догнал солдат, теперь я так их называл про себя: только солдат способен бросить тело чьей-то матери, чуть не выругавшись при этом. Я молчал и шёл не отставая.
Женщины замедлили ход, но шли. Солдаты шли не спеша, не подгоняя, размеренным шагом.
Пришли мы нескоро: в конце пути женщины уже не могли идти, и солдаты тащили их на плечах, и мне досталась одна, другая, но на вид тяжелее «моей». Я уже приноровился идти в гору: одышка прошла, когда «ноша» с меня слезла, пошёл наведать господина племени. Мой подвиг оценили, хотя мне некому было его показывать: я плёлся позади солдат с бедной женщиной на плечах, но здесь всё узнают. Йозеф поздравил меня с прибытием.
  - Теперь мы здесь: ночуем и можем жить.
Постепенно до меня стал доходить смысл того, что здесь произошло. Хотя я долго не мог опомниться от чудовищной ошибки, попав в неизвестную страну, с неизвестным климатом, да ещё и во времена крестовых походов. Мне пришлось свыкнуться с моим положением неизвестного гостя, который мог загоститься или так же внезапно исчезнуть. Обратную дорогу в своё время я уже подсчитывал в уме, боялся, что жена станет звать на помощь. Но у меня не было соратников в моих вычислениях – она могла только навредить, мне этого не хотелось.
Остановка была надолго – для племени навсегда. Так происходили военные разборки между племенами: одни угнетали других. Но это мне предстояло узнать на собственном опыте.
Теперь всё по порядку. Старая женщина, сидевшая на моих плечах, вскоре умерла. Вот как это было. Меня позвала другая женщина моложе той, но с обвисшими щеками так, что красотку, которой она себя считала, уже давно видно не было.
  - Тебя зовут, - прошептала она, будто было что-то секретное в её словах, и указала на временный сруб, таких было много повсюду (небольшое строение, размером с шалаш).
  - Иду, - я не стеснялся своих речей и говорил громко.
Она только пожала плечами и отошла. В шалаше-срубе женщина встретила меня кашлем, она задыхалась, пыталась что-то сказать, но не могла. Обычная астма, у нас ею страдают многие, но врачи справляются по-своему недурно, но я не врач. Попытка поговорить проваливалась, я вышел и громко позвал:
  - Лекарь! У вас есть лекарь? Женщине плохо, она может задохнуться.
  - Пусть умрёт, - был ответ.
Я этого не понимал. Как могут чью-то мать бросить на дороге, хоть и мёртвую, а этой помочь не хотят, если вообще могут. Я жалел себя: не эту женщину – себя. Мне жаль стало потраченных усилий на моё, несомненно, большое открытие, всё выглядело жалким и бесполезным. Я вынес живую ещё женщину, положил на траву, под голову ком тряпья всунул – ей стало легче ненадолго.
  - Вот о чём хотела просить, - хрипела она, - ты у господина в почёте, - она оценивающе окинула взором мою скрюченную над ней фигуру, - докажи, что сможешь, - она хотела закашлять, но приступ отступал, - ещё одно… (дальше был лепет) не суди строго, я знаю кто ты. Приходил ещё, но он умер. Всё рассказал и о тебе, что придёшь, - говорить становилось трудней, и она переходила на шёпот, голосом и шёпотом она продолжила, - вот и я говорю, не ходи, - я не понимал бредит ли? – Вот уж близко, знаю, а ты иди, тебе нужно идти, с нами ты погибнешь. Тут смрад, - она явно галлюцинировала, смотрела, будто видит кого-то, - а ты уходи, - повторила она, - всё, - и махнула рукой, чтоб я ушёл.
Всё, что запомнил я и понял из её слов, это то, что я не один побывал тут. Я не рассказывал о себе ничего, а она знала: местная ведьма? Мне хотелось поговорить с господином племени, но он был занят – не до меня. Женщина умерла той же ночью. Я пошёл хоронить, когда узнал печальную для меня весть. Но здесь обычай заваливать ветками – зверь унесёт. Грустно было смотреть на бедное тело, которое недавно говорило со мной, жалело меня, я плакал, жалел.
Господин время для меня нашёл, мы побеседовали. Дружеского расположения он не испытывал ко мне больше: я казался жалким в его глазах. «Я учёный», - пытался сказать я, но это не возымело действия.
  - Что сказала женщина тебе? – он спросил, вглядываясь в меня, будто раньше что-то просмотрел.
Я передал весь разговор.
  - Значит так? – он продолжал пристально смотреть на меня. – Тот случай позабавил меня, но ты пришёл снова.
Тут уж я стал недоумевать.
  - Так, значит, это был я?
Он с усмешкой кивнул.
  - Ходишь между мирами? А ходок кто? Кто ты? Учёный, ты говорил уже. Зачем пришёл? Открыл формулу путешествий? Ты должен знать: мы не те. Эта история заканчивается на нас. Нас больше не существует. Ты хотел помочь. Я знаком с тобой, а ты увидел меня впервые. Я всё понял, а ты недоумеваешь до сих пор, - он отвернулся от меня, - уходи.
Я понял его по-своему и отошёл.
  - Совсем уходи! – он почти крикнул.
Я оглянулся на поселение и пошёл прочь.
Через два дня я вернулся: меня мучил голод, пищу добывать я не научился. Охотники брали меня с собой и учили стрелять из лука. Кое-что я стал понимать в охоте. Зверя было много, еда была под ногами. Войдя в болото, нарвав листвы, закрутив в спираль, ели, а поискав немного, находили грузди, их варили. Я научился добывать себе пищу и ушёл, как мне казалось, навсегда.
Через два года после событий, я написал книгу под названьем: «Мои заметки». Неприметная книга с беззвучным названьем, открыв которую, находишь иной мир, совсем не наш, с историей заканчивающейся смертью. А здесь я лишь краткими штрихами рисую картину за картиной, создавая полный образ.
Что было потом? Меня забрали бандиты, но, узнав кто я, отпустили. Про меня шла молва, я не знал об этом. Проводника дали, я отказался. Сказали, куда идти можно, а где пасутся дикие звери, так и сказали: «звери». Я не поверил, пошёл, наткнулся на хижину из древесного мусора. Входить боялся, стал сторожить: кто выйдет? Но меня заметил первым хозяин, вышел, стал говорить. Акцент какой-то незнакомый, не мог вспомнить. Да! Так кричала женщина, которая умерла на дороге. Приходилось думать.
  - Здравствуйте, проходите, я вас ждал.
Я удивился. Поздоровался. Вышел из кустов, где устроил себе наблюдательный пункт.
  - Я к вам шёл, - сказал я, переступив порог, - про вас говорят «дикие звери».
  - Дикие, это там, - он с усмешкой указал в сторону, откуда я пришёл. – Вот вы какой, - осматривал меня незнакомец. – Меня зовут Йозеф.
По моему удивлённому виду он определил:
  - Ах да, помнится, так назвал себя мой брат. Он, конечно, Йозеф, но по рождению, - он помолчал, - хотя не стоит об этом.
  - Ваш брат?
  - Он не Йозеф, ему дано имя… но зови его так.
Загадок я не любил, но спорить не стал: пусть братья разбираются между собой. Я, конечно, узнаю, но не сейчас.
Прошло месяц и два ещё, мы не разговаривали больше. Он удручал меня своими откровениями, именно так. Откровения были о смысле жизни, о стойкости духа, о разных сторонах материи. Это было задушевно, но мне надоели разглагольствования о сущем, а более, чего я не могу проверить. Я стеснялся спорить, слушал, а потом высказал свою версию мироздания. Начал так:
  - Богу наплевать на меня, мои рассуждения о нём не принесут пользы никому. Я беру в руки карандаш и пишу. Вот моя работа – я бог в ней: я открыл мир, ваш мир, есть ещё миры. Я работаю над ним, моим богом. Он любит меня, как люблю его я, открывая всё новые версии происходящего. Мой мир – бог, я уйду вместе с ним. Мой бог умрёт вместе со мной – я так научен.
Ещё немного мы жили вместе, потом я ушёл, оставив его любоваться на свои воззрения. Прожили мы так до осени, к зиме я собрался, надев сшитые мной сапоги и шубу, попрощался и, не оглядываясь, пошёл. Веха в моей жизни исчерпана. Я посох в переходе между мирами, человека ещё нет. С грустью переходил я ущелье, всё будто кивало прощаясь. Я больше не буду питать надежду вернуться в мой заколдованный мир с холодным камином, доброй женой, моими горячо любимыми друзьями… Я грустил.
Решение пришло неожиданно, будто пелена спала с глаз: «Да вот оно!» – воскликнул я. Теперь оставалось только водрузить флаг. Из какой-то обшарпанной юбки я сделал единое полотнище, назвав его флагом, прикрепил к древку – теперь я царь всему меня окружающему миру. Для этого мне требовался флаг – было смешно. Одежда моя соответствие имела с видом непринуждённым, домашним, но это в нашем мире – здесь оно не походило на мужское одеяние ни на ком. Мне пришлось бы туго в нашем мире с моим заявлением – здесь это воспринялось как превосходство. Теперь я король или царь – ещё не решил, но скажу: «Моих полномочий никто оспорить не может», – и всё!
Так всё начиналось, а продолжилось вот чем: пришёл ко мне старый человек, годами как я, но выглядел стариком и сказал.
  - Я не слышал о тебе, а теперь ты говоришь: «Царь».
Я ответил:
  - Не царь в своём мире, но мне стыдиться нечего: умён, здоров, образован, происхождения отличного. Что ещё? Здесь вы копошитесь, умирая, ничего не желая знать об окружающем мире. Охота – ваша еда. Не умеете хранить молчание, когда говорить не надо. Охотно помалкиваете, когда требую сказать – клещами не вытянуть простую фразу: «Нас убивают, мы хотим защитить наше умирающее племя». Чего вы боитесь? Смерти? Она у вас, вы вымрете, если не будет детей. Старые женщины не могут рожать, вы их насилуете, я видел.
Я долго говорил, старик слушал. Почесав подбородок, вышел. «Так ничего и не понял», - подумал я тогда. Однако через несколько дней заявляется ко мне господин моего племени, в которое я попал по прибытии своём в этот мир.
  - Здравствуй, - сказал он.
Я поздоровался.
  - С чем пожаловал, Йозеф?
Он был крайне удивлён моим обращением, но промолчал.
  - Сегодня ни о том будет разговор, что ты не царь над всем. Мне интересно твоё высказывание про племя. Оно вымирает – мы знаем, но не говорим. Надежда есть.
Он посмотрел искоса на меня, ища, стоит ли продолжать.
  - Продолжай, - я говорил строго, как полагалось в моём сане.
Он продолжил, неожиданно уходя от темы.
  - Ты не знаешь нас. Мы простые люди, я над ними главный.
  - Главным быть не долго. Ты не соблюдаешь заповедь хранить, беречь, наставлять. Ты обязан, - я повышал голос намеренно, - следить за численностью людей. Ты не можешь следить. Умерли все девицы? Нет? Где тогда они? Говори!
  - Дев нет давно, - начал он хмуро, - не умерли, забрали, оставили бездетных старух, - он помолчал, - ты видел.
Я кивнул.
  - Мы не могли противостоять им по численности. Нас отселили, ты видел, мы ушли из домов. Вот и всё.
  - Я царь и решу за вас. Договорились?
Он вздохнул.
  - Йозеф, договорились? Ведь ты Йозеф? Не брат, а ты?
Он сник, головой мотнул: «Нет».
  - Ладно. Брат или ты – мне всё равно. Сейчас ты на месте его – тебе решать.
Он молчал: мысленно делил власть, как подумал я тогда. Потом мотнул головой.
  - Нас убьют, всех.
  - Расскажи всё, я помогу, если узнаю правду от тебя. Расскажи, не приукрашивая.
Мы почти породнились – это был наш маленький совет. Он мне рассказывал долго о мытарствах князей (он княжеского рода оказалось), брат не помогал отцу (здесь он врал – я видел, но не перебивал).
  - Потом отец умер, оставив…
  - Думаю, ему, Йозефу? Так?
  - Он не смог бы, ты видел его.
Я кивнул. Дальше он разглагольствовал о смысле бытия. Всё это я слышал от брата, поэтому знаком показал быстрее, он вернулся в колею разговора.
  - Войн не было? – спросил я решительно. – Трусили.
По томному виду собеседника было видно, что я прав.
  - Договариваться надо было, - скромно, почти евнушеским тоном сказал тот, кто называл себя Йозефом.
  - Как твоё настоящее имя?
Он смолчал.
  - Не воевал, договаривался. И, что результат? Умерли? Все умерли?
  - Нет, мы отвоюем, я решил.
Я расхохотался.
  - Сейчас? Время споров прошло! Вы договорились все умереть – вот что вышло! На войну не иди, убьют. Умрёте быстрее, но и надежды не будет.
Дальше я спросил про женщину, что умерла на дороге.
  - Мать?
Он кивнул.
  - Та-ак! Не думал. Что ж, к женщинам у вас отношение двоякое: без них нельзя, но и держите за скотину.
Меня осенило! Вот кого звала мать – сына!
  - Дьяну – твоё имя?
Он кивнул.
  - Значит…
Я размышлял: мне было понятно – меня убьют, если не буду им полезен, незаменим.
  - Хорошо, Дьяну, так теперь буду звать, если сам не позовёшь брата, - я был решителен, терять было нечего.

Через некоторое время ко мне наведался отрок. «Не нашего племени», - сразу подумал я.
  - Проходи.
Я приветливо встретил гостя, хотя он не был расположен к разговору, только кивал. В руке он держал свёрток, в нём тряпица, на тряпице слова. Я не понимал их значение.
  - Что здесь написано?
Я развернул и дал мальчику прочитать самому. Он замотал головой.
  - Хорошо. Иди, - погладил мальчика по голове и отправил.
Из головы не выходило, что происходящее было со мной когда-то. Я смутно вспоминал, но единой картины не выходило. Оставалось узнать, что написано на тряпке. Это не носовой платок, вырвано из чего-то – рубашки? Я пошёл к Йозефу, ему я доверял. «Князь, - думал я, - вот какой князь в этом мире». Встретил меня с улыбкой, обниматься не стали, похлопали друг друга по плечу и всё.
  - Ну, рассказывай. Слышал о тебе, - он сказал это без усмешки.
Я показал ему тряпицу со словами.
«Это твой сын», - прочитал он.
Я всплеснул руками.
  - Не могу я быть отцом того ребёнка. Ему двенадцать лет, не меньше.
  - Вот-вот, - закивал головой Йозеф, - твой.
Я был ошеломлён. Я был здесь, как говорила умирающая женщина, но умер.
  - Йозеф, расскажи, я должен знать о себе всё.
Йозеф усмехнулся.
  - Ты учёный, Сергей, тебе можно сказать, но истиной не будет, так сказал ты тогда мне. Почему ты не помнишь?
  - Со мной это ещё не случилось, - догадался я. – Я приду в своё прошлое и там умру. Похоже, это вписывается в мою концепцию, если времени не существует. У меня взрослый сын, но я ещё его не родил. А?!
Я был счастлив как учёный. Но мой друг Йозеф не разделял моей радости.
  - Ты не всё знаешь. Хочешь узнать всё?
Я согласно закивал.
  - Слушай. Я постараюсь хоть как-то объяснить: то, что ты здесь, а умер тогда, говорит лишь о том, что ты сейчас не жив. Понимаешь?
Я задумчиво посмотрел Йозефу в глаза.
  - Ты хочешь сказать: я умер тогда, поэтому не жив теперь?
Он смотрел в упор, ждал.
  - Но как же тогда открытие? Вот я сижу: я вижу тебя, ты со мной говоришь.
Я думал, что-то не сходилось: в моей концепции всё было чётко, не понимал только одного – как вернуться?
  - У меня там жена: понимаешь? Ждёт. Я хотел сделать эксперимент, у меня получилось.
Руками я показал своё незавидное положение. Он всё ещё молчал.
  - Йозеф, ты умный: как бы ты поступил на моём месте? Я уже не жив, хожу между мирами?
  - Иди домой, Сергей, иди домой.
Я качал головой.
  - Если б знал: обратных формул не изобрёл, а они здесь нужны. Через смерть! – почти вскричал я. – Умер тогда неспроста – это было решение, единственно возможное на ту пору. Я должен всё увидеть своими глазами. Вот мы здесь: я мёртв, с твоих слов, ты жив, пока. Кто из нас врёт? Я жив. Вот он я! Ты?
Я смотрел внимательно. Йозеф не отводил взгляд.
  - То, как меня встретили, говорить никому не хотелось. В чём я был виноват? Скажи. Я не убил себя сам. Так?
Йозеф взял меня за руку.
  - Успокойся. Всё не так. Мы люди и ты человек. Я жив – ты нет. Всё, что я могу сказать.
Я сидел, думал, смотрел.
  - Есть формула, я найду, продолжу поиск – я творец, учёный.
Надо было уходить. Вопросов накопилось много, требовалось решение. «Вначале, - подумал я, - создам список действий, по нему буду исчислять, сейчас меня успокоят только цифры». Я стал работать в уме, но скоро сбился, требовалось вспоминать, а это прерывало ход моих мыслей. Нужна бумага, грифель – что-нибудь. Тряпка от флага пригодилась, чернила тоже нашлись: сок дерева пачкался чёрным, его-то я взял за чернила. Работа началась.
Два дня ко мне никто не заглядывал, я не ел или ел – не помню. Наконец, формула! Вот она! Как я раньше не подумал? Ход размышления верный, значит, формула верна. Все события в цифрах – так просто! Я шёл к этому долго. Как только стал подходить, провалился в неизвестную миру страну, где я почётный гость (как мне казалось тогда). Да, вот моя формула! Я спрятал тряпку в карман, там ей место: как только попаду домой, покажу жене, где я был и как вернулся.
Увы! До возвращения моего было много времени. Как казалось тогда, стоило мне хоть немного продвинуться в вычислениях, как я непременно окажусь рядом с женой, но произошло другое. Теперь по-порядку. В формуле «не хватало цифр»: не все события произошли, а пока главного звена не было – нечего было и мечтать о доме. Я подумал о племени Йозефа-настоящего, теперь я обращался только к нему, он меня ехидно ещё называл то королём, то царем, до некоторого времени. А произошло вот что: я прогуливался по парку, так называл рощицу за домом. Здесь приходили мысли, и вот одна из них: никто не слушал меня, хоть я говорил полезные для них вещи; подсказывал, наставлял – всё напрасно, не слушали. Тогда я решил использовать формулу – это помогло. Опять как просто! Не слушают – в цифру! Сходиться стало, но громоздкая формула не помещалась на «флаге» - упрощению не подлежало, и я оставил… пока.
События нарастали: Дьяну шёл на войну с остатками солдат, которые, как я считал, не были солдатами. Присоединиться к ним я отказался: не верил в исход сражения, да и стар я был для битвы. Но решил быть наблюдателем, что и решило запутанную историю с моим исчезновением из этого мира. Теперь по-порядку. Сражения не было в моём понимании: встретились, потолкались, двое упали, лошадь отказалась идти на людей, всадник упал – такое было это сражение. С двух сторон погибло четырнадцать человек и всё! Бой закончен, все разошлись. Ничего не решилось, только один генерал противников поранил спину при падении с лошади и вынужден был отступить. Так у нас в стране не воевали, сражением это я назвать не мог, но все были рады – это первая победа! Старухи обнимали своих витязей.
Я был не рад, лучше бы не смотрел. Один раненый генерал приводил в восторг рассказчиков – спасибо лошади, но о ней не вспоминали. Раненых с нашей стороны не оказалось, двое убитых – наши. Думал, бросят как старуху, нет, закопали. Без почестей, без слёз: завалили сухими ветками «поглубже», вот и все похороны с почестями.
Последствия были и немалые: разрешено вернуться в свои дома – это считалось победой. Женщин не вернули, но и этому были рады. Цифры я подсчитал, но по-прежнему не сходилось – это не моя история? Однако не всё так плохо, дальнейшие рассуждения приводили в восторг от нелепицы происходившей вокруг. Я отказывался верить в происходящее: королём провозглашён Дьяну. Моя мысль пришлась ему по вкусу: не князь, а король – это ли не победа?!
Через два дня был созван совет, меня пригласили с условием, что почести я буду воздавать королевские и называть Дьяну-король. Я отказался. Какой он король? Похитил моё достоинство, ведь королём был я и не сложил своих полномочий. И тут меня осенило: два короля – цифра! Моя цифра! Всё сошлось: цифры встали в ряд, формула стала сокращаться до простой сентенции, выраженной математической формулой – всё вернулось! Вот так-то! Это была моя победа! Я её решил – задачу, которую сам для себя поставил. Те формулы, которыми пользовался я, придя сюда, отсюда не выпускали, а эта, повторенная несколько раз (оставалось узнать – сколько), вернёт меня в домашнюю обитель.
Я ещё раз хотел встретиться с сыном. Меня отговаривал Йозеф, но я решил и, не таясь, пошёл через границу. Меня встретили с равнодушием, как мне показалось. Показали на того мальчика, я его сразу узнал. Он играл с другими мальчишками его возраста. Он меня тоже узнал, подошёл.
  - Здравствуй, - сказал я.
Он кивнул.
  - Что ты молчишь?
  - Он немой, - закричали мальчишки.
  - Ты слышишь меня?
Мальчик кивнул.
  - Где мать?
Он махнул рукой. Женщина уже вышла и смотрела на меня. Я подозвал, опасаясь не так быть понятым, если подойду сам.
  - Кто ты? – я спросил намеренно громко.
Женщина показала на сына потом на себя, что значило: «Я его мать». Я понял – они не говорят намеренно или лишены языков. Подтвердилось страшное – рот был без языка.
  - У мальчика тоже?
Она помотала головой, но сначала оглянулась, не видит ли кто, кого она боялась. Она показала жестом: язык у мальчика есть.
  - Значит, говорить может?
Она помотала головой, показала «отрежут голову». Я понял, мать скрывала, что у сына есть язык или она убедила мучителя не трогать, мальчик будет молчать. Я смутно догадывался, что происходило с этой женщиной, но ещё не знал всего.
Ко мне подошёл высокий мужчина, спросил, что я хочу от его жены? Я уклонился от ответа, сказав, что спросить было не у кого, вот и подозвал. Он усмехнулся.
  - Ну, и узнал?
  - Она лишь мотала головой, показала свой язык, - рукой я показал «обрезанный».
Его это развеселило. Я разозлился.
  - За что её так?
  - Меньше будет болтать, - был ответ, - и пащенок её был бы мёртв, если б заговорил.
Он усмехался, я негодовал. Махнул рукой, пошёл, вдогонку слышу:
  - Зачем приходил, узнал?
Но я, не оглядываясь, ушёл.
Значит, меня пускают, я им не враг. То, что я не участвовал в сражении, говорило об этом, да и людей племени Йозефа знали всех, я был не их: жил отдельно, почти не общался. Значит, могу приходить к сыну или нет, ещё не решил. «Не стало бы хуже моим», - уже думал я, хотя женщину не помнил.
Сын пришёл ко мне и заговорил:
  - Я больше не вернусь к матери, она сказала: «Беги».
  - Оставайся. Хорошо сделал, - я погладил по голове мальчика, - как звать?
  - Мать не дала имени, сказала: «Отец даёт имя».
  - Хорошо, дам.
Не знал, был ли сын моим или фантазии матери, родных черт не узнавал, но лишать отца, последней, может быть, надежды для матери и её сына, не стал.
  - Назовись Сергей, Серёжа, как меня зовут. Будешь Сергей Сергеевич. Хорошо?
Он кивнул и заулыбался. Я потрепал по щеке, он по-детски принял за ласку.
  - Теперь рассказывай, что можешь вспомнить.
  - Мне запретили говорить с тобой. Я хотел остаться, но ты отослал обратно, мать огорчилась. Сейчас я пришёл, мать сказала: «Там оставайся, у отца». У всех отцы есть, у меня тоже.
Я заподозрил неладное, но промолчал. Ребёнок говорил правду, но мать…
  - Ладно, не будем пока говорить, потом расскажешь.
Ребёнок быстро уснул, дело было вечернее.
Утром нагрянул с обыском отряд Йозефа, который мнил себя королём Дьяну. Нашли мальчика, спросили, кто такой? Я ответил:
  - Не знаю, заблудился.
  - Надо отдать, иначе… - и погрозили.
  - Боитесь, накажут?
Усмешку в голосе не почувствовали, ушли. «Победители, - думал я, - перепугались, что из домов выгонят». Мальчика я решил защищать: был он моим сыном или нет.
Мать пришла, попрощалась с сыном, больше я её не видел.
  - Она умерла, - сказал Серёжа, - муж убил. Он ей сказал: «Иди, попрощайся, потом убью», - и убил.
Серёжа плакал молча, не всхлипывая, как мать учила – я понял. Я пожалел мальчика. Погони не было – отпустили. Король Дьяну больше не появлялся, я забыл на какое-то время про него, занимаясь исключительно сыном; схватывал всё на лету, но лукавил: жизнь заставила – привык. Со временем отучу, решил я, но сбрасывать со счетов воспитание, которому подвергался чей-то сын (я пока не принимал за своего), не стал. Лет ему было много, голос начал ломаться, 12-14 – определил я, нужна точная дата, чтоб вписать в формулу, но её не было пока…
Так мы пробыли недолго, сын просил познакомить его с племенем, но я не решил ещё: надо ли? Я хотел забрать с собой, если решу вопрос с сомнениями на счёт родства. Не хватало звена в моих рассуждениях: мальчика я принимал за своего, но что-то останавливало назвать его сыном.
  - Сергей! – звал я.
  - Что, отец? – отвечал мой сын.
Моим сомнениям мальчик не был подвержен: мать сказала, что отец я, он поверил. Но это ещё жалкие крохи наших проблем. Нам пришлось готовить к зиме припасы, мальчика учил я, но знания у меня земные, не эти. Здесь письменность больше на иероглифы походила, почти как китайские по сложности. Я мог бы выучить, но времени не хватало. Сын учил со мной азбуку: я рисовал буквы, он повторял за мной. Через неделю читал. Всё это я пишу для того, чтобы успокоить себя. Мальчик умер внезапно. Я не ожидал: вышел на несколько часов, заставив его повторять урок, пришёл, а он мёртвый лежит. Укусов на теле нет – не змея. Что могло остановить сердце? Я сокрушался над телом мальчика. В тетрадке (кора дерева, на которой хорошо царапалось палочкой) была начата фраза: «Я у…». Что это моё упражнение или прощание? Без признаков насилия, со спокойной улыбкой, будто был счастлив. Я был безутешен: жалел себя, клял судьбу.
Утром похороны. Я приготовил всё: вырыл глубокую могилу, как у нас делают, чтоб зверь не достал, приготовил плиту на могилу и нацарапал на ней прощальную эпитафию.
«Спи, дорогой сын, сладких пробуждений тебе. Твой отец».
Утром похоронил, звать никого не стал. Йозеф пришёл вечером, погоревал со мной.
Так прошло несколько месяцев. Я ещё горевал, но постепенно прошли воспоминания, и лицо мальчика стало бледнеть: я уже не мог чётко увидеть его спокойные черты. Мой «отъезд» откладывался по причине мне непонятной: цифры ложились ровно, но события воспроизведены не все. Я как математик всё рассчитывал: каждое событие имело своё место, но не всё вписывалось в круг. Смерть моего мальчика вписалась. Я ждал этой смерти и вот она? Я любил своего сына, если б не его смерть, я нашёл бы цифры на возвращение с сыном – я уговаривал себя.
Действительно, событие, последовавшее далее, нарушило уклад ожидания на перемены, увы, не в лучшую сторону. Пожар прошёлся по долине, землю заволокло дымом. Дышать было нечем, мы поднялись в горы. С нами поднимались звери, убегавшие от пожара, мы их не трогали. Дожди омыли землю, потушили пожар, люди стали спускаться к пепелищу. Увы, ничего не осталось: припасы сгорели, утварь – всё. «Мы бродили по пепелищу, трогали тёплые головешки от домов», - так говорили люди, вернувшиеся в свои «дома».
Строили весело, я помогал: моё жилище не сгорело, я жил высоко, но поднимался в гору со всеми, чтоб не задохнуться от дыма. Теперь я единственный, у кого крыша над головой. Йозеф не показывался. Сбили спесь и с «короля» Дьяну: бросил свой народ, сбежал, поднимались сами, никто не командовал. По возвращении, как ни в чём ни бывало, отдаёт приказ, а никто не идёт слушать – так и замолк. Приближённые ещё толкались у двери (дом отстроен был первым), потом и они разошлись отстроить себе дома.
Йозеф не приходил, я был занят: каждый день ходил строить, помогать. Однажды, уже вечером, постучал.
  - Входи.
  - Здравствуй, - Йозеф поздоровался.
  - Я уже думал не придёшь, - обрадовался я.
  - Я всё узнал, что тебе нужно, может пригодиться.
  - Любопытно. Садись. У меня по-прежнему не то, что у них, - я кивнул в сторону долины.
  - Не надо им другой жизни: пусть покидают жилища, восстанавливают, - он не любил свой народ и продолжал в том же духе. – Ни разу не заметил за ними чувств к матери. Эти – не чьи для них, а у них есть сыновья.
Я кивнул. Напомнил, как умерла и его мать, он успокоился.
  - Давай сразу поговорим о моём деле. Ведь я не просил, сам решил помогать.
Он заулыбался.
  - Вот дата, когда ты прибыл к нам, я её помню. Календари наши тебе не знакомы, вот один. Мы здесь, это вчера, это будет спустя два дня.
Я напрягался.
  - Так это будет не по солнцу?
Он посмотрел на меня с подозрением.
  - Солнце в календаре не может принимать участие, - он лукаво улыбнулся. – Это обращение другой планеты, она точнее нашего солнца. А часы – это солнце.
  - Путаницы не будет?
  - Пока нет.
Я был смущён, встревожен: привычный мир для меня менялся навсегда. «Точнее солнца», - не выходило из головы.
  - Мы немного поговорим о тебе. Ты ведь ничего не помнишь из прошлого?
Я покачал головой:
  - Ничего.
  - Так слушай. Ты пришёл в рубахе пепельного цвета, такой не носили у нас: «грубое рубище» назвал ты нашу одежду и носить не стал. Мы приняли тебя как короля: всем угождал, давал советы. Как строить знали все, но и тут тебе не по нраву наше, давай по-своему учить – доверяли, учили. На девушку у тебя глаз пал: «Красивая», - сказал. Тебе её предложили, но ты не сразу взял её: «Женат, не гожусь ей в мужья», - сказал. Но я настоял. Да, тогда слушали меня, потом…
Я стал внимательней слушать.
  - Я не сказал тебе, думал, претворился сначала, потом вижу, не помнишь. Ждать перестал, решил, расскажу. А вот продолжение. Не хотела идти, я заставил: пусть не женой. Что ж, ты согласился. «А уйду, что будет с ней?» - спросил ты. Я покивал – нет мужа, будет: такой девице без мужа нельзя.
  - Я силой взял? – я засомневался, не мог.
  - Не силой? – он рассмеялся, не желая продолжать. – В календаре эта дата вот тут указана. Видишь?
Я ещё не привык к календарю и изучал.
  - Тогда ты соображал лучше.
  - Моложе был.
Он ударил себе в лоб.
  - Нет, ты прав. Тогда ты сказал, тебе 53. Сейчас?
  - Я старше был на три года?
Я сидел разинув рот. Йозеф рассмеялся.
  - Вот почему ты не помнишь! Ты ещё молод!
Йозеф смеялся, я не понимал. Я математик, первооткрыватель «формулы путешествий в пространстве» не мог представить. Я похоронил сына, не рождённого мной от женщины, мной не встреченной ещё. А ведь я мог полюбить, если, женившись на другой, склонил к сожительству эту красавицу. Я болел душой, но справившись с мыслями, стал считать. По календарю можно определить, что за планету считали точной. Я не нашёл соответствия. Спросил:
  - Так ли точно рассчитан календарь?
Йозеф кивнул.
  - Нет здесь, - я показал на небо, - такой планеты с обращением, - и указал на цифры календаря.
  - Я не математик, - Йозеф принял серьёзный тон, - не учёный как ты, но все расчёты верны. Все планеты на местах, а ты, видимо, ушёл со своей планеты, путешественник.
Этого я никак не ожидал.
Цифры были передо мной, я стал считать. Выходило: период обращения планеты вокруг оси составил 28,2 часа по земным меркам. Я не заметил длины дня на этой Земле, считая её своей, но, увы, здесь по-другому и я стал пробовать считать другими цифрами. Напоследок, когда Йозеф уходил, видя мою страсть к расчётам, я попросил показать иероглифы, надо учить.
  - Покажу, - и ушёл.
Дело приобретало другой поворот: теперь я исследователь новых земель на другой планете, как я считал тогда. Но всё обернулось хуже: искривление было настолько сильно, что в одном время сжалось, в другом растянулось и это на одной планете. Произошло расслоение платформ времени и пространства. Я негодовал на себя: надо же, я совершил оплошность, не усвоил урок пространства; я изменяю пространство, время изменяется вместе с ним. Поясню, почему я так сказал. Я перешёл в другое пространство и изменил его, мои расчёты свидетельствуют об этом. Ваше пространство изменяется много раз, время вместе с ним. Почему вы это не замечаете? Скажу: вы и мы с вами синхронизированы с временем и пространством. Стоит выйти за пределы и заметно будет всё, заметно будет и не учёному.
Я сидел в задумчивости, снова решал в голове задачу: есть ли выход для меня? Кто-то очень умный повторит за мной и попадёт в пространство, неведомое ему доселе, мой мир изменится и мне придётся остановиться, синхронизировать свои мысли, потоки мыслей, тело придёт в покой и – смерть. Для меня, учёного, невозможность решать трудные задачи – смерть. Надо спешить, пока жена не показала в отчаянии мои расчёты и формулу, которую я доказал на своём примере, а умный единомышленник не искривил пространство следом за мной. Мне его не вычислить или?.. Я задумался: эту случайность я исчислю, подставив произвольное время. Расчёты были оправданы, ведь я мог не вернуться, если мне помешают извне – я готовился. Семь дней и ночей я корпел: рисовал формулы (именно рисовал) и стало, наконец, получаться. Я не раскрываю деталей, для рассказа это не нужно, одно скажу: случайных цифр в этой формуле быть не должно – сиди и выверяй, иначе беда тебе и с тобой пострадать могут другие – куда попадёшь. Я уже в случайность не верил – считал. Боялся не встретить жену или, ещё хуже, с другим: за моё отсутствие она могла полюбить. «Кто я для неё?» - думал я с тоской и больше углублялся в работу. Приходил Йозеф, видя мою задумчивость, он не спешил уходить. Готовил мне еду, после этого молча сидел и, не видя во мне желания к разговору, уходил. Писал я мало: нет бумаги, к которой я привык дома, что ж, буду думать. Мозг мой привык запоминать, решать в уме поставленные задачи, лишь изредка я делал пометки на коре – расчёты, которые могут пригодиться впоследствии. Когда работа была завершена, а Йозеф сидел рядом со мной, я сказал:
  - Теперь простимся, я ухожу. Ждать больше нельзя. Не синхронизированные вещи оставь себе: тут утварь. Это нельзя брать с собой.
Моя одежда не была изношена, я всегда носил свои вещи, чтобы уйти, а флаг попросил уничтожить:
  - Сожги, мне не пригодится, расчёты я помню.
Йозеф закивал.
  - Ты просил: вот мой алфавит. Не возьмёшь?
Я скользнул взглядом и запомнил как цифры.
  - Алфавит я запомню, кору не возьму, слишком много хлопот потом.
Йозеф согласился.
  - Больше не приду, незачем.
Мы обнялись.
  - Лучшего брата у меня не было, - были последние слова моего друга.

Вот я здесь. Жена постарела, но так же хороша. Встретила ласково, обняла.
  - Долго ходил, уж я беспокоиться стала, - и рассмеялась.
  - Я беспокоился больше, родная. Потом расскажу…

Жена умерла неожиданно, во сне. Мне снился сон, будто она зовёт, превращаясь то в ту, то в себя. Я долго болел.