Проска

Просыпалась Прасковья рано, до восхода солнца. Вся домашняя работа была на ней : подоить корову, выгнать со двора скот, затопить печь и приготовить на скорую руку похлебку своим сорванцам, чтобы им было чем перекусить в течении дня. Сама уходила на весь день в колхозную бригаду – в летнее время на селе заботы хватало всем.
 Сыновья были уже не маленькие – 7 и 8 лет – погодки, родившиеся сразу перед войной – гордость мужа. Теперь они напоминали женщине о нем. Погиб супруг Прасковьи сразу, в первые месяцы войны. Горе свое женщина на люди не выносила, а только тихо плакала, пока никто не видит. Помнила, ждала и надеялась на то, что может быть где-то раненый или в партизанах ее любимый Ванечка, ведь всякое в жизни случается. Так и жила – работа, дети, хозяйство.

  Веселая, бойкая была Проска в девках, видно, за это и полюбил ее Иван.
Когда собрался свататься, мать была против: «Это разве жена ? Черт в юбке! Посмотри, как парень верхом на лошади скачет. Она не родит тебе никого, а родит, так не углядит. Все куда-то мчится, как ошпаренная.»
 Иван мать не слушал, свадьбу сыграли, как положено на селе, с песнями, с плясками, с гармоникой. Свекровь в дом к снохе не ходила, даже когда та детей родила. Встречала сына в своем доме, благо стоял он по тому же порядку всего через пять дворов от молодых.

  Война помирила всех, после известия о смерти сына, пожилая женщина сама перебралась в дом Прасковьи. Помогала снохе, чем могла, а главное внуки присмотрены и огородные грядки в порядке, с них и кормились.
 Лето 45 выдалось жарким. Время от времени выпадали грозовые дожди. Дождь давал передышку не только природе, но и людям Истосковавшиеся по мирной жизни люди, находили радость в каждом дне. Когда в село стали возвращаться первые солдаты, праздник становился общим.

 Вечерами засиживались у дома фронтовика, старики слушали байки, женщины распевали веселые песни, по которым давно скучали, тут же затягивали грустные казачьи о горькой доле и многие плакали, не стесняясь своих слез. Потом расходились по домам и в надежде на новый день, засыпали на несколько коротких часов летней ночи.

 За селом текла река, мелкая, родниковая. В тихие летние ночи оттуда доносился женский смех, это резвились, подросшие за пять военных лет девчонки, купаясь в прогретых заводях.
 В такую пору Прасковье очень хотелось туда, откуда доносился веселый смех, но по деревенским меркам тридцать лет, уже не молодуха . Она расплетала свои длинные русые косы и садилась поодаль от раскрытого окна , чтобы дождаться, когда молодежь будет возвращаться с купания. Стайка из шести или восьми девушек, заходя в деревню, убавляла тон голосов, но оставалась такой же веселой. Девушки прощались друг с другом, если одной из гурьбы пора уже было сворачивать к своему дому. Прасковья наблюдала за девчатами, и сама мысленно становилась частью их компании. Такая же молодая, звонкая, озорная.

 Руки женщины самопроизвольно заплетали косы, губы улыбались, а глаза заволакивала сладкая дрема. В такие ночи снились Прасковье разные сны, от которых она вздрагивала, крестилась и обнимала подушку.
  Утром женщины на полевом стане наперебой рассказывали о новостях из соседних сел. Часто к ним прибавляли разные небылицы, но слушали все охотно и даже переспрашивали по несколько раз. Так было и в то утро, когда чернявая молодка, по прозвищу «Скворчиха», от фамилии Скворцова, в деталях повествовала, что в соседней деревне, что за бугром, пришли сразу три солдата: один Лукерьи муж, весь израненный, но при орденах и два молодых, последнего призыва парни.

  Скворчиха, как заправский артист изображала каждого в лицах, то выпячивала грудь колесом и прикрепляла над губой усы из сорванных колосьев, то прихрамывала на одну ногу и рукой придерживала грудь, как будто на ней целая галерея орденов.
 Бабы смеялись, иные подначивали: « А как встречали их покажи, покажи, Скворчиха, как Лукерья вокруг мужа пританцовывает.» И тогда бабы опять смеялись и брались каждый за свое дело.
  На полевом стане у каждого были свои обязанности. Кто за лошадей в ответе, кто за косилкой, а в основном теперь у всех в руках косы, да грабли – сенокос сидеть не велит.

  Обедали там же, не отрываясь от начатого дела. Для этого из досок были сколочены длинные столы и лавки. Над ними такой же дощатый навес, на случай дождя. Чуть поодаль каменная печь с чугунной плитой для закрытого огня. Дрова и воду подвозили раз в три дня на слепой кобыле, к другому делу она была уже не пригодна.
  Ближе к обеду на небе опять загрохотало. На западе вдоль всего горизонта растянулись тучи. Женщины поменяли косы на грабли и торопились до дождя собрать высохшее сено в копна. Как бы не спешили, дождь хлынул, и бабы с визгом кинулись под навес, некоторые укрылись под ближними деревьями. На загорелых лицах сверкали улыбки.
  Прасковью дождь застал у реки, туда ее отправил бригадир за водой. Старая кляча, понурив голову, переминалась с ноги на ногу.
- Подожди, родненькая, дождик теплый, помоет тебя, да и я искупнусь, пока нет никого.
  Дождь хлестал прямыми струями по глади реки. Проска сняла с себя юбку и блузку, подумав, сняла и нательную рубашку, аккуратно сложила все под телегу. С двумя пустыми ведрами, в чем мать родила, спустилась к реке. Теплые струи дождя гладили молодое тело женщины. Вода стекала по гибким рукам, стройным ногам и щекотала упругие груди.

  Бочка была уже заполнена, оставалось только окунуться напоследок самой. На середине реки тело женщины скрылось только до пояса, глубже в этом месте не было. До слуха женщины долетели отдельные звуки чужой колесницы. «Какого дурака в такую погоду носит?» - подумала Прасковья и присела в воду по шеи.
 На берег подъехали незнакомые люди. В повозке сидели три женщины, укрытые большим куском брезента и возница – мужчина в мокрой от дождя гимнастерке.

- Это лошадь с соседнего стана.
Крикнула одна из баб.
-А где же хозяева? –
Добавила другая.
-Наверное, от дождя спрятались или утопли…
И все захохотали.
Тем временем, мужчина уже доставал из-под телеги одежду Проски, показывая ее своим попутчицам.
- А ну положил на место!
И Проска выпрямилась во весь рост, поставив руки в бока.

  Мужчина встал, как вкопанный. От неожиданности или еще от чего он просто смотрел на мокрое изваяние, вставшее из воды.
- Чего пялишься! Одежду на место, я не русалка, могу и выйти, ноги у меня есть.
Закричала Прасковья.
За пеленой дождя она все же разглядела мужчину – это был один из тех недавно вернувшихся солдат, что с соседнего села, о которых рассказывала Скворчиха. Женщины на телеге тоже узнали Прасковью.

- Здравствуй, Проса! Что ты нас пугаешь, видишь, как земляка контузило, спрячь свои пушки, и выходи, а мы его под брезент спрячем. Женщины бросили в Петра брезент и уже сами спускались к реке, чтобы искупаться.
  Молодой мужчина повернулся к ним спиной и отошел к своей бричке. В руках он до сих пор держал сверток одежды Прасковьи. Инстинктивно поднес его к лицу и вдохнул незнакомый запах. В нем была и горечь полыни, и сладость парного молока и еще чего-то, что заставило его опомниться. Он быстро, пока никто не видит, бросил сверток на прежнее место.

  Как долго купались бабы, мужчина не помнил, дождь стал стихать, и по близости доносившихся голосов, было понятно, что женщины уже на берегу.
  Прасковья оделась и стояла к нежданным гостям спиной, ждала, когда те первые уедут.
- Не скучай , Прасковья! Приезжай к нам в гости, у нас после уборочной клуб откроют. Ваша молодежь тоже помогают в ремонте…
Наперебой кричали уезжающие женщины.

Звук колес стих, и Проска отправилась в путь. Некоторое время она шла пешком, держа лошадь под уздцы. Мокрая трава хлестала ее по мокрым икрам. Длинную юбку пришлось подоткнуть сбоку за пояс, чтобы не пачкать грязью. Во всем теле была необыкновенная легкость. Женщина рассмеялась в голос, вспомнив произошедший казус, и зарделась. Лошадь от неожиданного громкого смеха, отпрянула от хозяйки.
 - Ну, ну, старушка! Мы с тобой еще ого-го!
 
И Проска притормозив телегу, грациозно уселась рядом с бочками. Поглаживая бедра, расправила юбку. Сегодня женщина себе нравилась: «Ну чем не королева, или русалка!»
  Сенокосная пора плавно перешла в уборочную. С рассветом в поля уезжали, с пастухами возвращались. Ночи в августе в средней полосе можно назвать бархатными. Воздух не колышется, листва не шелохнутся. Звезды в небе, что монеты – посчитать можно. И звездопад.
 
  Хлопот Прасковье хватало, мальчишкам в школу пора. Днями женщина в поле, по ночам рубахи шьет. Для этого не пожалела свадебную косоворотку, что от мужа осталась, раскроила, получилось две: старшему с пуговицами, младшему со шнуровкой. Портфели сейчас с огнем не сыскать, придется шить холщевые котомки. Всем не легко. Перед самым сентябрем выпросили бабы у председателя ездовую лошадь с телегой и отправились на базар в город. Кто масло на мыло решил поменять, кто кирзовые сапоги у солдат выторговать. Голенища от сапог шли на изготовление  сандалий и тапочек, а остальная часть, что с подошвой, пригодится для осенней работы, главное носки вязаные потолще одеть или портянки приспособить.
  Молодую лошадь дал председатель, отличная белая кобылка Ночка, одна беда, не каждого она слушалась, поэтому отвечать за нее поручили Прасковье. Животные чувствуют характер человека.

 Возвращались бабы с базара довольные, вспоминали председателя, благодарили Проску. Та улыбалась, и думала: «Не зря с руки кормила яблочком лошадь,»
 По дороге все говорили только об одном, что в соседнем селе клуб открывается, и молодухи, а их сейчас незамужних, ух сколько, только об этом и мечтают. Многие собрались идти пешком, а иные загодя к родственникам отправились, чтоб успеть ко времени. Обещают сначала танцы под духовой оркестр, а как стемнеет, будут фильм крутить.
  Завидовала Проска молодым девкам, все у них впереди: и бессонные ночи, и сборы на свидания, и даже соперничество. Вон как прихорашиваются, платья себе справили, юбки нынче, как отжитый элемент, только в поле.
  По приезду в село, лошадь Прасковья завела к себе во двор. Распрягла, в ясли сунула охапку свежего, душистого сена, пусть побалуется, скотинка, придет зима – соломку хрумкать придется.

  Кобыла смотрела на хозяйку свысока, не понимала, почему весь день маяться среди чужих людей.
 Мальчишки мать ждали, кроме необходимых покупок, выкроила женщина и на сладкие гостинцы – горсть изюма, да два стакана кедровых орешков. Для свекрови не поленилась Проска привезти святой воды из церкви, три восковых свечи и кусочек ладана. Бабка всегда была верующей, а после гибели сына, почетала все праздники и соблюдала все посты.
  Сама же Проска в церкви долго стояла перед иконой Казанской божьей матери и, как заклинание, твердила : «Помоги, заступница, не брось чад моих, вразуми, сохрани, не оставь и меня грешную рабу твою !»

 Разобрав покупки, Проска пошла в баню, там было тепло, но не жарко. Горячая вода и грубая мочалка заставили гореть каждую клеточку на теле. Длинные волосы женщина тщательно расчесывала гребнем. Потом рассказывала мальчишкам о городской жизни людей, стригла сорванцам ногти, братья хихикали друг над другом, а свекровь слушала эту возню матери с мальчишками и вздыхала.

 Когда Прасковья пошла во двор, проверить, как привязана лошадь и запереть на ночь ворота, свекровь выпалила такое, чего от нее никто не ожидал:
- Пора тебе, Проса, мужа искать.
От удивления молодая женщина потеряла дар речи и ждала, что же последует дальше, или бабка совсем с ума сбрендила.

- Не молчи. – продолжала старуха.
- Не о тебе думаю, о детях, мальчишки растут, им мужской пригляд нужен, иначе хуже будет, сейчас все равны, война потому что была, а придет время, без опоры даже сетка ломается. – Ее голос из темноты звучал как приговор. Проска молчала.
- Молчишь, правильно. Говорить тут нечего, думать надо. В нашем селе тебе ждать нечего, а вот в соседних, я слыхала, много мужиков возвратилось. – Не унималась бабка.
- Спите, мама, поздно уже. – спокойно ответила сноха, и села к раскрытому окну.
Сегодня, как не странно, на селе было тихо. Видно, те. кто помоложе, и впрямь отправились на открытие клуба. И так захотелось Прасковье хоть одним глазком посмотреть, что же там творится в этом соседнем селе. Вспомнила, как до войны собирались большими группами и ходили каждый выходной в клуб. Из-за них, из-за девчат, местные парни дрались с соседскими, а потом опять мирились, и зачастую, женились совсем не на тех, за кого получали шишки и синяки.
 
  "А бабка в чем-то права." - подумала женщина.  Война кончилась, жизнь продолжается, а в кино могут ходить все от мала до велика, это, извините, не возбраняется и не осуждается. Именно с такими дерзкими мыслями молодая женщина торопясь набросила на чистое тело белую блузку. Легкая юбка "Татьянка" с широким поясом, подчеркнула тонкую талию. Сейчас Проска пожалела, что не купила на базаре новую косынку, так упорно, предлагаемую ей торговками. Сейчас же достала из сундука вязаный крючком подзорник и не раздумывая, отрезала от него длинную ажурную ленту. "Пусть будет шарф, в темноте никто разглядывать не будет" - подумала, так и порешила. Туфли давно были изношены, оставалось одно - пройтись беленым помазком по старым тапкам, получились лучше парусиновых. "Пока доберусь - высохнут" - подумала Проска, а вслух добавила: "Надо ехать прямо через холм по полевым дорогам, тогда можно успеть и к середине фильма."

   Приоткрыв скрипучую дверь в горницу, убедилась, что мальчишки спят.
  Во дворе Ночка фыркнула на неожиданно появившуюся женщину.
 - Что не нравлюсь тебе? - вполголоса заговорила Прасковья. - Знаю, знаю, что поздно, но мы с тобой только одним глазком глянем, и назад, понимаешь, родненькая?
  И женщина накинула узду на животное. Ночка отпрянула, но крепкая рука Прасковьи уже держалась за гриву. Еще миг и женщина уже сидит верхом на неоседланной кобылице. Та, в свою очередь, застрекотала ногами.
-  Не нравится? Надо, родная, надо!
  Пятки Проскиных ног ударили в пах лошади. Ночка нехотя двинулась к открытой калитке.
  Мысли в голове всадницы путались, но авантюризм брал верх. Не торопясь, ступая длинными ногами, молодая кобылица везла свою хозяйку по темным улицам села. Минуя околицу, пришлось ускорить шаг. В лицо путницам ударил свежий вечерний воздух, пропитанный запахами скошенного жневья, перестойным чебрецом и дымом от прибрежных костров.

  Время, как миг, будто и не было того пути через одинокий холм, что разделял два села между собой.
  Молодая женщина в белом, на белой лошади въехала на центральную площадь, что у клуба, как раз в то время, когда фильм закончился. Толпа зрителей вывалилась из открытых дверей здания. Взгляды зевак приковала сказочная картина: под звездным небосклоном на белой кобылице горцевала незнакомая всадница.  Женская половина зрителей не сводила с нее глаз. Все переговаривались шепотом. Мужики же, те, которые по-наглей - присвистнули, а иные заулюлюкали...

  Ночка, не выдержав такого зрелища и лихого свиста, встала на дыбы. Прасковья, одной рукой уцепившись в гриву, другой изо всех сил натянула поводья. Кобылице это не понравилось, она попыталась описать круг, огибая скопившуюся толпу. Еще миг, и Ночка могла бы сбросить свою наездницу, седла -то под женщиной не было. Из толпы отделился один человек и обеими раками схватил лошадь за узду . Ночка хрипела, перебирала передними ногами. Мужчина стоял, как вкопанный. В глазах Прасковьи был страх и в тоже время - удивление. Что-то знакомое было в этой коренастой фигуре молодого мужчины. Ладно сидящая гимнастерка и брюки-галифе, говорили о его военной выправке.

   Мужчина медленно повел лошадь в сторону. Толпа зевак начала редеть. Успокоившись, Прасковья спешилась с лошади, чем очень ее порадовала. Накидка-"шарф" давно соскользнул с головы женщины. Мужчина, передавая уздечку в руки хозяйки, невольно заметил для себя, что где-то уже он встречал эту Амазонку.
- Спасибо! - глухим голосом сказала Проска, - я без Вас бы не справилась.

- Как зовут эту красавицу? - улыбаясь спросил мужчина, адресуя эти слова то-ли животному, то-ли женщине.
Прасковья подхватила иронические нотки беседы:
- Ночка ее зовут.
- Какая же это Ночка ?
- Ночки бывают белые. - Улыбнулась хозяйка лошади.
- Бывают и белые, но сегодня точно не сезон, придется проводить обеих красавиц, пока кто-то не пострадал.
  Шли медленно по обе стороны лошади, держа ее за уздечку. Когда вышли за околицу, Петр удивленно посмотрел на попутчицу.
- Мне вон туда, где три огонька светится.

И действительно над родным селом Проски светилось три огонька, кто-то не спал.
 Петр оживился, стал рассказывать про фильм, который смотрели сегодня в клубе. Прасковья слушала, но думала о своем: "Интересно, а дальше что? Назад его кто повезет? И вообще, о чем мне с ним говорить, ведь это же тот , у которого молоко на губах не обсохло, когда я своих двоих родила."
  Попутчик продолжал свой рассказ, тема сменилась, он что-то рассказывал о тех городах, в которых побывал во время войны, о друзьях , с которыми пришлось проститься.

  За разговором, незаметно дошли до дома Прасковьи. Ворота были не заперты. Ночка, уставшая за день путешествий, не спорила с людьми, повиновалась, ей хотелось отдыхать.
  Петр подошел ближе к женщине, теперь до него долетел, знакомый ранее запах хмеля, полыни и парного молока. "И как же сразу не догадался!" - удивился он. Нежно обхватив Прасковью за талию, мужчина привлек ее к себе...
  Утром, не дожидаясь, когда прогонят стадо коров, Прасковья отвезла своего гостя до полпути между двумя селами. Дольше ехать смысла не было. Оба молчали, Прасковья, опустив глаза, Петр напротив, не отрываясь от до боли милого и уже родного лица.

  Первая ушла женщина, надо было успеть подоить корову и отчитаться перед бригадиром в конторе за возврат колхозной животины.
  У печи хлопотала свекровь. На кухне пахло свежими испеченными котелками - пышками из дрожжевого теста.
  Спать Прасковье совсем не хотелось, а все, что было ночью, казалось сном или отрывком из просмотренного фильма.

 Но когда Проска пришла на работу, там кипели страсти. Кто-то рассказывал о незваной гостье на белом коне, кто-то перебивал и начинал описывать лихого кавалера, спасшего людей от обезумевшего животного, а кто-то объяснял, что теперь каждый фильм будет заканчиваться новым пришествием загадочной незнакомки, а иные объясняли это тем, что все произошедшее случилось 28 августа не спроста, перед Успеньем Божьей Матери и это - знак.

  Оказывается, это и правда был знак, но знак для Прасковьи, так как 1 сентября, сразу же после того, как дети ушли в школу, на пороге Проскиного дома появился Петр. За плечами у него был вещмешок, в руках небольшой новый чемодан.
 Бабка любезно пригласила гостя в дом, поставила на стол все, что Бог послал. А послал он малосольные огурцы с укропом, свежесваренную  молодую картошечку и глазунью из трех яиц.

 Глаза у старухи светились, она расспрашивала гостя о его семье, заводила некстати разговор о своих внуках: то она их хвалила, потом сразу же начинала сокрушаться, что растут без пригляда и мужского слова. Петр слушал и время от времени поглядывал в окно.
- Придет, милок, придет, скоро уж - успокоила его бабка.
  Прасковья появилась, как всегда ближе к вечеру. Навстречу ей шел Петр, держа по обе стороны за руки ее мальчишек.

Р.S.

В обеих деревнях долго еще судачили бабы, о том, как молодой парень взял в жены вдовицу на десяток лет старше его.
"Девок ему мало было что ли? Видно, правду говорят - перебродившее вино крепче!"
 А Проска понесла в тот же год, а потом еще родила трех дочерей и двух мальчишек, чем очень гордился Петр. Бабка жила долго, поговаривали, что Петра она любила и уважала, как сына.
  Ночку же признали в народе самой удачной лошадью, особенно, если это касалось свадеб, или сватовства. На нее был большой спрос.