Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 16

      Глава 16

      — Ничего не меняет.

      Гефестион провернулся в объятиях Александра, оборотил его спиной к своей груди, рукой отвёл золотистые пряди, потёрся о нежную кожу за ухом и осторожно сжал розовую мочку губами, срывая с уст любимого сладкий вздох. Губы Аминторида скользили лёгкими, совсем невинными поцелуями вдоль шеи, спускались к плечу, которое он, приспустив хитон, поглаживал рукой. Вздохи Александра становились всё отрывистее, он вжимался в грудь любимого крепче, чтобы глубже ощутить возбуждённый член, подведённый под его ягодицы, то поворачивал, то откидывал назад голову, отдавая взятые взаймы поцелуи и одаривая новыми, требуя взамен ещё. Его руки, заведённые назад, сжимали узкие бёдра Гефестиона и влекли их к себе, чтобы явственнее становились ощутимы тёплые влажные следы от возбуждённого члена друга на своей собственной коже.

      — Терпение, Ксандре, терпение… — Гефестион полностью разоблачил Александра и, согнув его ногу в колене, втащил её голенью на стол и стал расшнуровывать сандалию. — А теперь левую ножку… ваше императорское божественное величество…

      — Ну Гефа! — простонал Александр. — Сделай же это со мной!

      — Что?

      — Что угодно…

      — Какая покорность… от сына Зевса…

      — Я же для тебя просто…

      — Я знаю.

      Гефестион вознёс нагого Александра на руках, их губы слились в глубоком поцелуе, перекрещивающем и всасывающем языки, пытавшиеся, насколько хватит дыхания и возможности, проникнуть глубже в преподнесённом родным человеком даре, и через несколько мгновений царь Македонии, уже распластанный на ложе, подставлял грудь и соски под уста, которыми ещё не насытился.

      Гефестион, спускаясь вниз лёгкими касаниями пальцев и губ, скользнул к самому заветному, развёл драгоценные бёдра и, теребя пальцами золотистую поросль, начал то целовать поджавшиеся в мошонке яички, то слегка сдавливать их в ладони, то вбирать, лаская языком, нажимая всё сильнее, а после перебрался, наконец, к пику страсти, давно блестевшему, омытому каплями смазки.

      — Это всё моё… — Слегка надавив и оттянув вниз щёчки головки, Гефестион одним круговым движением языка вобрал в себя предутреннюю росу и заменил похищенное зачёрпнутым пальцами маслом, щедро разнеся его по всему перенапряжённому стволу. — Какой же ты у меня сверкающий…

      — Гефа, мне тоже… дай…

      Сын Аминтора медленно двинулся вверх, лаская возбуждённым членом ноги и живот Александра, и, сомкнув разведённые бёдра любимого, устраивался и примеривался к главному акту.

      — Давай, направь его сам…

      — А твой поцеловать? Ну Гефа! — просил сын Зевса совсем не по-царски.

      — Вот ведь сладкоежка! Держи!

      — Мм…

      Только вкусив желанную плоть и убедившись в её полной готовности, Александр аккуратно подвёл ягодицы Гефестиона к своему члену. Осторожно насаживаясь, Аминторид мазнул пальцами длань властителя:

      — Приступай!

      Гефестион двигался легко, всё более увеличивая амплитуду и темп. Член Александра, входя с каждой фрикцией до упора, задевал самое сокровенное и отзывчивое в любимом теле.

      Звучали затронутые струны, срывались с губ прерывистые стоны. Александр не двигал рукой, чтобы Гефестион, выходя, сам толкался в кольцо сомкнутых пальцев и перемежал наслаждение изнутри, от члена Александра, с блаженством спереди, от родной ладони.

      Полуприкрытые глаза обоих бездумно скользили по драгоценным силуэтам и перебегавшим в слабом освещении теням; слетали, учащаясь всё сильнее к финалу, рваные вздохи.

      — Аа… — Гефестион кончил первый, усыпав жемчужной цепью грудь и шею Александра, в последних движениях поймал оргазм и ответный крик любовника и припал к груди, растирая и деля с другом свидетельство только что состоявшегося.

      Однако Александр недолго пребывал в расслабленном состоянии и вскоре стал беспокойно ворочаться под телом Гефестиона.

      — Гефа! Я ещё не наелся, не напился…

      — Покормить тебя?

      — Угу! Я же за равноправие… Или тебе Аристархова задница приглянулась больше моей?

      — Что, никого в обозе не нашлось для обмена любезностями под телегой?

      — Кто же под телегой сына Зевса осмелится оттрахать…

      — А наоборот можно?

      — Ну Гефа! Не кокетничай!

      — Ладно, взведём тебя сейчас… — Гефестион стал тереться членом о член; на лице Александра расцветала блаженная улыбка, но ему по-прежнему недоставало двух вещей:

      — Гефа! А в ротик?

      — Ты же хотел по-другому…

      — Сначала туда, а потом сюда.

      — То есть сначала сюда, а потом туда. Капризуля! А твоё куда?

      — В пальчики…

      Уже не вдаваясь в подробности того, когда в дело смогут вступить Гефестионовы «пальчики», Александр приподнялся в изголовье и, заведя руки за ягодицы любимого, и подтащил его к себе, и сам приблизился. Член Гефестиона, снова рвавшийся в бой, возвышался, чуть подрагивая, убедительно — не уступая лучшим сариссам в царском войске. Александр плотоядно вгляделся в вожделённое и вожделевшее одновременно и начал издалека: провёл руками по стройным бёдрам, утвердившимся на коленях по бокам его торса, и, сблизив пальцы, стал очерчивать ими границы треугольника коротких тёмно-каштановых завитков. Руки слетели вниз, проникли через разомкнутые бёдра и заласкали промежность и основание мошонки, то легко пробегая, то давя сильнее.

      Постанывали уже оба, а как же не терпелось царским губам! Они отправились вслед за руками и, раскрытые, поцелуями-касаниями нежили мошонку, ощущая под собой упругость подобравшихся яичек.

      Кисти Гефестиона нырнули в золотые волосы. Поводя головой Александра, он касался членом то правой, то левой щеки. Мазки сочившейся влагой головки на коже блестели и не спешили подсыхать на предутреннем холодке, окутавшем шатёр второго лица в государстве.

      В порыве страсти Александр прильнул к основанию члена у яичек и движениями всей поверхности языка ласкал и ствол, и мошонку в месте их слияния.

      — А помнишь? — В царе ожил тринадцатилетний мальчик и обмахнул ресницами напряжённый член своего первого этера.

      Гефестион коротко охнул, а Александр сомкнул глаза и стал ласкать желанную плоть нежными прикосновениями век, его пальцы в это время взмыли по стволу вверх и слегка сжали щёчки головки, ответившией ещё несколькими каплями смазки и сорвавшей новый стон-вздох с губ царского фаворита.

      — Оставь, не изнывай, дай я твоим займусь, — прошептал Гефестион, пытаясь нагнуться и ответить сыну Зевса соответственно, но Александр перехватил опускавшиеся руки и зацеловал их.

      — Не бойся, филе, я выдержу, я сам хочу помучиться подольше… — последний вздох потонул в движении губ, накрывших головку члена. Язык Александра вылизывал тёмную щёлочку, раскрывшуюся продолговатостью зёрнышка, теребил своим кончиком уздечку, за которую потом принималась нижняя губа, своей внутренней поверхностью нёсшаяся по стволу ввысь. Пальцы легко проводили по голубоватым венам, неустанно струившим кровь, скользили по дуге венчика и опять передоверяли своё самое драгоценное вошедшим во вкус губам. — Ну как же ты можешь быть таким сладким!.. — Александр оторвался, наконец, от средоточия предвкушаемого другом сладострастия, руки объяли тонкий стан, голова прижалась к животу, но и в этой позе распалившийся любовник умудрялся то шеей, то поднятым плечом касаться только что обласканного. — Не могу больше, Гефа. — Царь Македонии провернулся между ногами Гефестиона и, упираясь руками в изголовье, с восторгом ощутил на своих ягодицах похлопывания возбуждённым членом. — Принимай… входи… и возьми в руку…

      Гефестион, конечно, не заставил себя упрашивать и в ложбинке сиятельной царской попки быстро отыскал пальцами звёздочку сфинктера, слекгка надавил на неё, немного потёр ещё сухими касаниями, сорвав с губ сына Зевса очередную порцию удовлетворённых вздохов, и, зачерпнув масло, перешёл к решительным действиям.

      — Иди сюда, моя прелесть, держи крепко… — Гефестион вошёл, как всегда: бережно — постепенно, медленно и аккуратно — и только через несколько примеривающихся коротких движений стал проникать всё глубже и глубже, добравшись, наконец, до второго источника наслаждений своего царя; первый объяла рука сына Аминтора.

      Александр так истомился, что слишком поспешил и, судорожно подаваясь назад, насаживаясь до упора, не сразу поймал темп, но вскоре прекрасная парочка слилась в слаженном ритме.

      — Это… не… возм… ожн… аах! — Выбросы спермы сверкнули в забрезжившем утре.

      — Ты так распалился, что с арбалетом по дальности можешь соревноваться, — оценил Гефестион и тут же сорвался в собственный долгожданный оргазм. — Мой просто Александр…

      И, обмениваясь благодарными поцелуями, не разжимая объятий, любовники уснули на поле самых упоительных сражений.



      На следующий день к Дарию направились гонцы, выбранные Александром из пленных персов, чтобы известить своего когда-то могущественного владыку о смерти супруги. Утешение, что со Статирой царь Македонии и Малой Азии обошёлся со всей возможной почтительностью и устроил ей подобавшие высокому сану похороны, не могло утешить Дария; смерть жены не была единственным ударом: не вынеся тягот военного похода, в мир иной отправился и маленький сын Дария Ох. Первый же сын погиб ещё три года назад, в битве при Гранике, — у Дария не оставалось ныне наследников мужского рода, а три самых близких азиату женщины: маленькие дочки, тёзка матери Статира и Дрипетида, и престарелая мать Сисигамбис — по-прежнему находились в обозе стратега-автократора Коринфского союза.



      К исходу лета 331 года до н. э. армия Александра пересекла Евфрат и вошла в долину Междуречья. Некогда Месопотамию*, эту древнейшую, но уже минувшую свой расцвет и угасавшую цивилизацию, захватили воинственные персы — теперь же по её земле, не встречая ощутимого сопротивления, шагали македоняне и греки.

------------------------------
      * Месопотамия — топоним древнегреческого происхождения (др.-греч. ;;;;;;;;;;; букв. «междуречье»; от др.-греч. ;;;;; «средний» + ;;;;;;; «река») — «страна/земля между рек»; под реками подразумеваются Тигр и Евфрат. Термин возник в эллинистическое время, когда Александр Македонский создал сатрапию с таким названием в составе своей державы. Новая административно-территориальная единица была сформирована из земель ахеменидских сатрапий, прежде всего Вавилонии и, вероятно, Заречья. Греческое название для этой области, предположительно было калькой с местного, арамейского названия страны.
------------------------------

      Изнуряющая жара наконец миновала, но военные и гражданские передвигались медленно из-за постоянно росшего обоза: к архитекторам, скульпторам, актёрам, художникам и философам прибавлялись походные жёны и их маленькие дети. Воины воевали уже четвёртый год, а Афродита-Пандемос брала своё, заставляла забывать о семьях, оставленных на родине, и обзаводиться новыми. Маркитанты, пленные, хоть часть захваченных ещё до Египта греков Александр и отпустил в качестве жеста доброй воли в Афины, и огромные трофеи обременяли ещё более и ещё дольше задерживали в пути, а царь спешил: он шёл по незнакомой земле — как знать? — может быть, на смену жаре придут проливные дожди, и люди в дороге будут страдать уже не от нехватки воды, а от её изобилия. Там, за Тигром, Дарий, уже покинувший Вавилон, собирал войска и на этот раз прошлых ошибок повторять не собирался.


      Гефестион опять захандрил — как и всегда, когда Александр с головой уходил в бесконечные совещания с картографами и инженерами. Сын Аминтора редко выдерживал эти советы до конца, уходил к себе в шатёр и часто так и засыпал, не дождавшись друга: у царя на очереди были инспекции, разбор корреспонденции, донесения… Чего можно было ждать, если даже своему излюбленному занятию — охоте на диких зверей в царских парках, которых между Тигром и Евфратом ещё в пору властвования здесь Дария было устроено великое множество, — стратег-автократор Коринфского союза не уделял внимания? Не находил времени или не хотел показывать, что может заниматься баловством, когда перед армией стоит великая цель.

      Если бы эта томительная скука поселилась в сердце одного Гефестиона, это ещё можно было выдержать, но угнетало так же и то, что многие испытывали те же чувства. Цель, которая маячила впереди уже несколько месяцев, размывалась — именно потому, что слишком долго стояла в воображении и, не воплощаясь, становилась фантомом. Нудное, тяжёлое, медленное продвижение вперёд отупляло. Надо было встретиться с войском Дария, дать ему сражение, победить — но где этот Дарий? Насколько македоняне удалились вглубь Азии? Выберутся ли они когда-нибудь из этих незнакомых краёв? И куда в конце концов, как не в такие же незнакомые, враждебные в своей неизведанности…

      Гефестион с ужасом ловил перешёптывания ветеранов о том, что под руководством Филиппа воевать было куда как легче и привольней, даже если иногда и приходилось терпеть поражения. Разгромили Атея, взяли огромную добычу, потеряли её в пути, когда трибаллы напали, — так что? Вернутся домой, приголубят жён, приласкают детей, поработают над заведением новых, пересидят холодную зиму в своих домах, а по весне пойдут на греков, покорят Фивы, продадут пленных, разделят добычу — и снова на родину, под фанфары и славословия, на пиры и в тёплые постельки. А здесь? Спору нет, добыча знатная, да ведь она ценна, когда ею наслаждаешься в покое, а поход продолжается уже пятый месяц — и это только из Египта! А если считать от Геллеспонта? Уже четвёртый год! Тяжко…

      Гефестион слышал эти переговоры вполголоса и надеялся только на то, что они не станут более громким и явным, открытым ворчанием. Как-никак, царя выбирала армия, как-никак, войсковое собрание значило очень много, как-никак, монархия Македонии была выборной, и было неясно, с чем столкнётся Александр, если захочет подменить её личной, абсолютной. Не более ли жаждет Александр славы, чем на самом деле заслуживает её? Пока он не поднимает услышанное в Сиве, но не отвернутся ли люди, когда он попробует более настырно внушать им мысль о своей божественности? На всё это не было ответов…

      В один из таких дней Александру передали третье письмо Дария. Всё ещё глава уже значительно урезанной империи Ахеменидов благодарил причину своего несчастья за почести, которые он оказал умершей Статире, предлагал ему земли вплоть до Евфрата и тридцать тысяч талантов за остающихся в плену девочек и мать. В свойственной ему манере царь Македонии и Малой Азии и фараон Египта ответил, что в благодарности врага не нуждается, так как всё сделанное в отношении жены Дария объясняется исключительно великодушием; предлагать ему то, чем он уже владеет, бессмысленно, так как предлагать можно только то, что пока не находится под контролем македонян. Пусть Дарий сначала заберёт Малую Азию и земли до Евфрата обратно, то есть попробует это сделать, а потом уже предлагает. Александр же пришёл сюда не для того, чтобы принимать подачки, а для того, чтобы самому раздавать достойным то, чем завладеет. И тридцать тысяч талантов ему не к спеху, так как в четырёх столицах империи денег и золота насчитывается гораздо больше. Сын Зевса не ведёт войну происками, не привык сражаться со впавшими в несчастье — Дарий может остаться в живых, но лишь в том случае, если склонит свою голову и признает себя вторым. Впрочем, у империи не может быть двух царей — пусть Дарий сдаётся или готовится к сражению, а он, Александр, ожидает для себя такой же победы, которую уже одерживал — и не единожды.

      Гонцы отправились к Дарию удручёнными: даже не зная дословного ответа, по одному виду Александра можно было догадаться, что именно содержалось в послании.

      Получив дерзкое письмо, Дарий нахмурился и стал готовиться к битве; Александр же продолжил прокладывать маршрут последних сотен стадиев до встречи с врагом на поле брани.


      Осень заявила о своём приходе затянувшимся облаками небом. День ото дня тучи сгущались и опускались всё ниже, всё чаще не рассеивались под ещё высоко стоявшим солнцем; собирались дожди. Гефестион по обыкновению в гордом одиночестве предавался печальным размышлениям в своём шатре, потягивал вино, смотрел на доставленные маркитантами великолепные фрукты и скептически думал о том, что сочные, необыкновенно вкусные персики — единственное удовольствие, единственное, что он полюбил в этой несносной Азии. Ну, ещё и лошади, но в них и на рынках Пеллы не было недостатка. Даже вино тут было слишком густым — на вкус сына Аминтора тяжеловатым. А в Македонии сейчас уже начался сбор винограда…

      Полог шатра откинулся, Гефестион повернул голову. В светлом проёме за головой вошедшего раба мелькнуло несколько коней великолепных статей.

      — Прибыли гости. Какой-то знатный вельможа в сопровождении слуг. Он хочет встретиться с тобой.

      — Кто такой?

      — Чужеземец. Римлянин.

      Услышав такой ответ, Гефестион оживился: интриговало хотя бы то, что делает римлянин в этих богом забытых краях.

      — Я выйду. — Сын Аминтора поднялся и поспешил к прибывшему.

      Продолжение выложено.