Лошадиная доза. Часть 2

Чайковский

...

Конюх, худосочный жилистый мужик родом был из небольшого городка Буй в Костромской области.

Его отец, Илья Алексеевич, работал мотористом и рано ушёл из жизни. За талант и усердие с ним расплачивались чаще всего самогоном, реже водкой, но умер он от метилового спирта.

Мать работала в школе учительницей истории. Единственную в своей жизни настойчивость она проявила когда родился сын: фанатично преданная классической музыке она решила назвать его Петром. Иногда имя может сыграть на струнах судьбы талантливой увертюрой, думала она. В своем чаде ей грезился композитор. Своего супруга учительница оплакивала  недолго и через неделю после его кончины тихо и скромно повесилась в сарае.

Хмурый, насквозь пропахший лошадиным потом мужик при знакомстве руки не подавал. «Пётр», - бурчал он, опуская отчество даже перед малолетками. При попытке обратиться к нему уважительно, по-батюшке, он супился, а трёхразовые проверки люто ненавидел. На выкрик инспектора: «Казаков!», он был обязан громко ответить: «Пётр Ильич!» Иногда из строя раздавались смешки.. -  Чайковский!

На воле, когда он работал конюхом в совхозе с издевательским названием «Путь Ильича», на подобное прозвище Пётр реагировал бурно. Выхватывал из-за пояса выцветший кнут, тряс им, а по-пьяни мог и перехватить обидчика по спине с хриплой предъявой: «Ты кого пидорасом назвал, падла?!»

Здесь же, в лагере, да ещё и в «козлятнике», ему только и оставалось, что зыркать из-под бровей острым взглядом да кусать полусгнившими зубами обветренные губы.

Любая работа на администрацию, кроме «промки», среди бродяг и мужиков считалась «западло» - верный путь в «козлятник», но когда по прибытию в лагерь Петру Ильичу предложили работу конюха на «расконвойке», тот не колебался ни секунды и «повязался» в миг. Лошадей он любил с детства, даже в тюрьму его привело редкое преступление — конокрадство. И дали бы за него года два-три не больше, но хмельное буйство при задержании аукнулось ему в шесть лет общего режима. «Расконвойка» же давала Петру Ильичу ещё и относительную свободу передвижения с возможностью, как выяснилось позже, неплохого заработка.

Временами его лошадка привозила из-за зоны то пару спортивных костюмов, то лёгкую удобную обувь, то десяток литров водки, а то и медицинского спирта. Все «запреты» Пётр Ильич сдавал без утайки своему бригадиру, получал денежное вознаграждение за «ноги» и всю сумму переводил на счёт жены, не оставляя себе ни копейки. Разве что спирт, иногда выдаваемый «бугром» в виде премии, конюх немедленно пропивал с падкими на халяву собутыльниками.

Как-то в конце лета, когда палево жарких дней улеглось, и работяги на промке, отпахав смену варили чифир, Пётр Ильич собрал компанию человек в десять.

В узком длинном крольчатнике с замызганной лампочкой под низким потолком зеки сдвинули скамейки и разложили скромную снедь. Вокруг них на полках стояли пустые клетки. Лишь в паре из них блестели глаза пока ещё не оприходованных кроликов. Из кучи прошлогодней соломы Пётр Ильич достал пластиковую канистру со светло-коричневой жидкостью. Сильные руки сорвали крышку. В плотном, тягуче-прелом воздухе зверинца поплыл резкий запах спирта.

- О, чё за праздник, Петруха? - удивился сухонький, словно скрученный опёнок зек.

- Неужто Люська наконец-то дала? - пошутил другой, чернозубый и тут же втянул голову, прячась от замаха конюха.

Высокий зек, ссутулившись под потолком, потянул носом и уточнил:

- Это коньяк, Ильич?

- Хреньяк, - глухо отозвался конюх. - Жену мою провожаем.

- На войну?

- На хер!

Пётр Ильич сузил глаза и сплюнул под ноги:

- На развод подала, падла! Сегодня в спецчасть тянули расписаться. Там узнал, что она ещё и полдома продала. Когда успела? Чего ей не хватало?

Зеки загудели:

- Может всё туфта, Ильич?

- Мусорам веры нет!

- Сел в тюрьму — меняй жену!

- Не ты первый, Ильич, не ты последний. Жить-то есть где?

Зеки проявляли сочувствие, устраиваясь за столом поудобнее.

- Ну, лады, это надо обмыть! - раздалось из глубины сарая.

- Да-да, - в разнобой заголосили зеки, хлопая конюха по спине и передвигаясь поближе к закуске.

- Ильич, это же счастье, ты теперь по-настоящему свободен!

- Угу, - буркнул конюх и разлил пойло в алюминиевые кружки.

- Ну, за скорейший откидон! - подняли тост в глубине сарая.

- Вздрогнули! - дал кто-то команду и острые кадыки синхронно задвигались.

А Пётр Ильич, перед тем как оприходовать свои двести пятьдеят, вдруг ясно вспомнил картину двадцатилетней давности.

Совхозная конюшня. Пустые стойла — табун на выпасе. Рыжая Светка с плотной ядрёной грудью лежит довольная в телеге на старом бушлате. Загнул-то он её по первому разу силой, брыкалась, как необъезженная, а неделя прошла — и уже сама приходит...

Как обращаться с бабами ему объяснять было не надо — врождённое. Все годы так: плеть и ласка, и ничего, вон двое каких вымахали, один в армейке, другая замуж выскочила. Как дети из дома, так и она, падла, рванула! И чего ей не хватало?

Вздрогнули!

За короткую ночь чужого коньячного спирта, по лагерным ценам, ушло тысяч на сорок. Канистру «запрета» Пётр Ильич должен был доставить бугру ещё днём, но подающие на развод жёны вносят коррективы даже в лагерные поставки подпольного алкоголя. Последствий конюх опасался лишь до первого глотка. в конце застолья же он настолько осмелел, что чуть ли не пошёл к бугру за «дозаправкой».

Утром штрафной изолятор пополнился целой компанией страдающих от жёстокого похмелья зеков, а список должников бугра, озверевшего от подобной наглости, на одного потенциального смертника.


...продолжение следует...