Круговерть Глава 2

     Дрюша рос обычным ребёнком, бегал с мальчишками во дворе, потому что места в детсаде для него не достало. И это было хорошо, потому как он терпеть не мог ходить строем, не любил обязаловку и дисциплину. Он обитал во дворе. От его мальчишеских занятий во дворе его мог оторвать только решительный зов матери, который забирал его с улицы на ночь и против которого уже не поспоришь. А ещё свободнее было у бабушки, там пространство его не ограничивалось двором, и с ребятами можно было ходить где угодно и делать что угодно, нельзя только было ходить в «большой лес» за речку Пескариху. Но туда и больших, когда стереглись пожаров, не пускали.

     Поэтому для него, выросшего на свободе, стала настоящим испытанием школьная дисциплина, когда его, по сути, с улицы отправили, вместе со сверстниками, за школьную парту. (Хорошо, что отправили вместе с его дружками, а то бы совсем было тоскливо.) Привыкал он весь учебный год. И, видимо, не очень-то у него привыкалось, потому что под конец учебного года он уже так ждал лета, как никогда ничего раньше не ждал. Тем более, что ему обещали на всё лето деревню в «его Житове».

     И тут, в апреле, случилось вдруг что-то необыкновенное: космонавт Гагарин слетал в космос, на настоящей ракете. Это стало для него первым событием в жизни, которое он запомнил и мог потом вспомнить как своё собственное воспоминание. Он, естественно, не мог понять, почему это так хорошо и так радостно, но он понял, что это необыкновенно хорошо и так радостно, что радостнее и быть не может. И все гордились, что это и их заслуга, и даже он стал думать, что это и его заслуга, не зря же он столько времени ходил в эту школу. И откуда что взялось? Он бы сам не понял, что это такое — покорить космос. Он не понял бы, что такое космос, значит, взрослые всё ему как-то объяснили, а тем, в свою очередь, самые знающие взрослые объяснили. И так, откуда-то оттуда, шло-шло и дошло до самого Дрюши. И дошло так, что он сумел понять, что теперь люди, а вместе с ними и он, Дрюша, будут жить по-новому, не как раньше жили.

     Но особенно в память ему врезалось другое: они через пару дней ходили к деду на день рождения, в Житово. И там Петрович показал ему звёздное небо, которое Дрюша увидел и запомнил впервые. И дед объяснил, какое оно бесконечно-огромное. Но Дрюша и сам увидел, какое оно бесконечное и какое огромное. И кто-то из сверстников отца летал туда и видел этот мир вблизи. И от этого захватывало дух, потому что теперь и у него, у Дрюши, будет возможность летать туда, в космос, в огромадный космос, где каждая звёздочка больше не только всего их Житова, но больше Земли, больше Солнца. А этих звёздочек — жуть. «А где там край?» — спросил он у деда, и от ответа, что там края нет, действительно становилось жутко. Ещё хуже, чем от Чёртова омута на Пескарихе, где, ребята болтали, не было дна. Это было первое в его жизни, во что отказывался поверить его разум, что нет дна или нет края.
 
     Он сидел тогда на лавочке, что у колодца, и с замиранием сердца смотрел на небо, которое обещало теперь какое-то новое и волнующее счастье, и ему было странно, что бабушка суетится у печки со своими пирогами, что дед топит баню и огорчается провалившейся ступенькой у бани. Он впервые увидел себя как бы со стороны, со стороны и сверху, увидел ничтожным малипусеньким муравьём, в малипусенькой избушке, которую оттуда никто даже не заметит. Он увидел со стороны и себя у колодца, и огоньки окошек в игрушечной баньке, и деда над своей ступенькой, и бабушку со своими румяными пирогами. Отчего-то ему стало так умильно-тоскливо, а вместе с тем радостно, что он незаметно для себя заплакал. Он плакал тогда от радости, умиления и горя за деда, что ему уже туда не полететь, за людей, что они такие, и за себя, что он чувствует то, что чувствует. Это так и осталось в его памяти вместе с запахом берёзового дыма от бани. Так что, уже совсем взрослым, когда его ноздри вдруг улавливали запах берёзового дымка, у него порой всплывало это его детское ощущение, ощущение величия и ничтожества человека одновременно. Плакать он уже, конечно, не плакал, но песок в глазах чувствовал.

     Он как следует, быть может, и не запомнил, откуда это его ощущение. Однако его смысл был куда важнее, чем любой полёт, чем полёт куда бы то ни было, — тогда он впервые сделал самого себя предметом собственного суждения. А для разума это то же самое, как для его тела была бы способность видеть себя физически со стороны. Тогда он не мог понимать, что его жизнь с этого момента уже никогда не будет прежней, невзирая ни на что, невзирая на то, полетит он к звёздам или нет. Главное, он поднял вдруг голову и встретился глазами с бесконечностью и с вечностью. Он тогда даже не пытался это понять, но он ЭТО увидел.



Продолжение: http://www.proza.ru/2019/09/06/748