Rip current. Каникулы пани Эсмеральды. 34

Пусто было утром возле меня. Я и проснулась от пустоты рядом. А уснула ведь обнятая и влюблённая...
Я встревоженно поднялась, одёргивая завернувшийся свитер.
Ночью, до того, как мы, наконец, заснули на старом нашем диване - не раздеваясь, но крепко обнявшись, - мы обо всём договорились. И всё было в конце концов хорошо. Мы оба капали слезами, шмыгали носами и просили друг у друга прощения. Я старалась не думать о том, что ещё, кроме туфель, могло быть между ними. Я решила больше ни о чём не спрашивать и не догадываться. Не надо мне больше откровений, это не главное. Главное – то, что сейчас между нами, и то, что мы вместе.
И мы всё придумали - хорошо и дружно. В оставшееся до моего отъезда время мы пообещали не мотать друг другу нервы, не ссориться по пустякам, а съездить в Севастополь, а потом в Керчь – в музей, где нам, может быть, смогут прояснить что-то о Нине Бельченко, о Богораде, о Турилове и о дольмене. Потом я улечу 21-го числа, чтобы 22-го выйти на новую работу. А он останется, согласится на проект и будет в нём искать себя и делать выводы. И при первой возможности прибудет в Москву, где я его буду ждать.
А потом… потом всё будет прекрасно. Не может не быть прекрасно в последнем десятилетии уходящего века. Ведь оно – особенное...

В кухне меня ждала всё та же пустота и наскоро нацарапанная записка:
Срочно вызван на аварию, Севастополю опять не везёт, не скучай.
Внизу было приписано ещё более неразборчиво: Сонная любимая женщина, даже одетая – это прекрасно...
Я засмеялась, прижала записку к лицу, потом разозлилась на себя за глупый жест, потом опять рассмеялась. Меня всегда волновали наши ночи – какими бы они ни были. Впрочем… они всегда были прекрасны, и первое, что всплывало у меня в памяти – медовое шальное счастье наших тел, тёплые медленные губы, тёплые медленные руки... Да, да, я дожила до двадцать двух лет, и у меня это было впервые – так много упоительности и нежности в постели, такие головокружительные поцелуи, такие нужные и необходимые прикосновения – и, чёрт возьми, провались всё остальное пропадом! Сонная любимая женщина - мне так никогда не писали. Мне так никогда не говорили. И сам-то он никогда не говорил. Он мог сказать «моя девушка» - и даже эти слова наполняли меня чувством. Мы не признавались друг другу в любви. Возможно, по разным причинам, я не знала. Однажды я попыталась об этом заговорить, но он только засмеялся: о любви надо не говорить, любовью надо заниматься. И в тот момент я как раз была с ним согласна. Но вот сейчас он взял и написал это: любимая женщина…
Я прошептала эти два слова – и воздушные шары в солнечном сплетении ринулись вверх и затрепетали… Это мне написали, это я - любимая женщина… И хочется закрыть лицо руками и смеяться от счастья, и светиться от счастья…

Я ещё раз полюбовалась на записку и оставила её на столе – чтобы можно было перечитывать и вдохновляться.
Было 12 часов. Я выспалась, на душе было светло. Чайник на плите был полон – обо мне позаботились, но он был холодный – значит, и правда, всё было срочно, и он убежал без чая. Он спешил, и всё равно оставил мне эти удивительные слова…
Впрочем, при всей прекрасности в записке вразумительности - ноль. Во сколько ушёл, во сколько придёт, когда его теперь ждать? Ничего не понятно.
И опять всплыл Олег. Он никогда так не написал бы. У него всё было обстоятельно: когда, с кем, во сколько, на сколько, когда позвонит, если позвонит, и что делать, если не позвонит. А мой прекрасный шалопай, конечно же, не позвонит. И я не знаю, куда звонить. Ну, тоже шалопайка ведь, уж можно было бы за это время узнать его рабочий телефон…
Но зато, но зато он написал самое главное! Из-за чего так хочется жить, смеяться, петь, танцевать!..
Что ж, буду его ждать, сколько получится, за такие слова можно вообще ждать хоть всю жизнь. Как Сольвейг.
Пусть лето промчатся, зима пролетит, и зима пролетит… ко мне ты вернёшься, и будешь ты со мной…

Я прибрала с пола вчерашнее застолье и уселась за дела. Перед поездкой в музей мне хотелось привести в порядок записи – так, чтобы самое главное было под рукой. Хорошо, что я захватила с собой просторный блокнот, как раз сейчас пригодится! Я полезла на самое дно сумки за блокнотом и наткнулась на коробку с куклой.
Кукла для самой маленькой Вероники – я купила её случайно, едва очутившись в Москве. Мне она ужасно понравилась, а у меня от поездки оставалось немного денег. Красивая гэдээровская кукла, прелестно одетая, достаточная уже редкость, я знала, что там таких не достать.
Я сразу придумала, что куклу сестрёнке передаст князь и скажет, что это дед Мороз принёс для неё на старую квартиру.
Я положила куклу на кровать, вытащила блокнот и с удовольствием вернулась к столу, радуясь возможности заниматься любимым делом. Я уже успела соскучиться по рукописям, загадочным документам, старым письмам, и теперь почти с наслаждением переносила на чистые листы блокнота наши нервные каракули, превращая их в удобные записи.
Уже через несколько минут я с головой погрузилась в этот странный ирреальный мир. Да, в него не верилось, но в нём была своя чёткость, своя сокрушительная логика, своя география... И были свои люди, странно и светло знакомые мне. Я словно всё это уже знала когда-то. Дом, который князь по моей просьбе описал подробно, печка, вокруг которой можно было обойти кругом, маленькие тесные окна – всё это словно было в моей жизни. Странное это было чувство. Словно читаешь захватывающую книгу, которую когда-то писала сама...

Захваченная работой, я не сразу осознала, что в дверь стучат. Сначала мне показалось, что это у соседей. Там жила довольно активная семья с музыкальным уклоном, и я уже привыкла ко всяким шумам и бряканьем пианино за стеной. Однако, через секунду стук повторился – стучали именно к нам, и к стуку добавился звонкий детский голосок.
Я кинулась в прихожую, повернула замок – и обнаружила перед собой на лестничной площадке весёлую девчушку лет шести в голубой курточке с капюшоном и тёплых резиновых сапожках.
- А где Чеслав? – спросила она, смело глядя на меня весёлыми карими глазами.
- Он на работе, - ответила я, уже догадываясь кто передо мной. Просто никакой другой девочки не могло здесь очутиться. – А ты, наверное, Вероника?
Она кивнула, не переставая улыбаться лукаво сжатыми губами-бантиками.
Я втянула её через порог и присела перед ней на корточки. Глаза у неё были тёмные, горячие – не князя глаза, но что-то неуловимо знакомое и родное сквозило во взгляде, в наклоне головы – она была неожиданно своей, близкой…
- С кем ты пришла? Где мама?
- Мамка на консультации, - выговорила она солидно. - А меня Оксана взяла с собой в город, мы на автобусе ехали.
- Оксана? - я кинула взгляд за порог. – Кто это?
- Соседка, она на другой стороне живёт, - обстоятельно объяснила девочка. - Я за ней присматриваю.
- Ах, это ты за ней присматриваешь – засмеялась я, держа её ладошки в своих.
Маленькие лапки её были холодными, варежек не наблюдалось, и я забеспокоилась.
- А ты не замёрзла? У тебя ножки тоже холодные?
- Нет, мамка мне носки связала из своего свитера, и бабушкины валенки вырезала и в сапоги положила.
Я засмеялась. Она была умилительной, прелестной, очаровательной, и я вдруг поняла, что, когда она уйдёт, мне станет грустно.
- А ты жениться к нам пришла? – спросила она застенчиво.
- Нет, - сказала я, смеясь. - Я в гости приехала. Просто в гости.
- А когда Чеслав женится, я с тобой буду жить? Я хочу с тобой жить здесь.
- А вдруг я сердитая? Буду на тебя ругаться.
Она засмеялась, на щеках у неё вспыхнули ямочки, но одна погасла, а одна осталась. И у князя были похожие ямочки… Я не выдержала и обняла её.
- А ты к нам придёшь? - спросила она так же застенчиво-весело. – Я тебе своих принцесс покажу.
- Ой, - спохватилась я. – У меня же есть принцесса для тебя! Стой!
Я кинулась в спальню, дивясь такому невероятному совпадению. Лежала-лежала эта кукла в сумке забытой, и вот сегодня едва попалась на глаза – и тут же судьба всё устроила.
Я торопливо вынесла коробку, открыла крышку и с удовольствием наблюдала, как расширились её глаза, как захлопали ресницы – точь-в-точь, как у самой куклы.
- Это твоя? – вежливо спросила она, не трогая коробку.
- Нет. Это твоя! - сказала я, завязывая коробку. – Бери быстрей! Дома откроешь и будешь играть. У неё шляпка снимается, и платье снимается…
- И туфельки? – спросила она озабоченно, принимая в охапку коробку.
- И туфельки, и чулочки…
- А как её зовут?
- Ты её сама назовёшь, как хочешь. Оксана за тобой придёт?
- Не-ет, - безмятежно объявила девочка. – Она пошла таблетки покупать, а я к Чеславу побежала, я за ним скучаю.
- А ты у Оксаны разрешения-то спросила? – спохватилась я.
- Не-ет, - опять замотала она головой. – Она меня не пускает одну, потому что в городе маньяки ходят.
- О, боже!
Я срочно натянула на голые ноги сапоги, накинула куртку, подхватила маленькую гостью и посыпалась с ней по лестнице, крепко держа её за руку.
- Где эта Оксана твоя? Как же ты у неё не отпросилась? – волновалась я. - Она же тебя искать будет, в милицию пойдёт, будет тебя с милицией искать…
- В милиции дядя Толя работает, он маньяков ловит, он меня найдёт, – уверила меня девочка безмятежно.
- О, господи!..
Мы выскочили на крыльцо, ветер захлопнул дверь за нами, я встревоженно завертела головой. А если нет нигде этой неведомой Оксаны, придётся мне везти потеряшку домой, а я даже ключей от квартиры не имею, как же быть, не оставишь же дом на одной защёлке?
- Вон она! – закричала девочка и поскакала вниз, загребая красными блестящими сапогами.
- Я пошла! – крикнула она мне, не оглядываясь, прижимая к себе коробку с куклой.
Я с тревогой смотрела ей вслед, моля бога, чтобы ребёнок не упал на крутой горке, но всё кончилось благополучно: девочка подбежала к женщине в синем пальто, которая, как было видно издалека, немедленно принялась её отчитывать, и я благоразумно отступила в подъезд.

По лестнице я возвращалась, улыбаясь, а в квартире вдруг, и правда, стало мне пусто. Словно лучик солнца заглянул и скрылся. Я постояла у стола. Мои бумажки, которые совсем недавно меня так радовали, вдруг померкли. Я чувствовала странное опустошение. Словно всё стало ненужным после этой малышки, потеряло какой-то важный смысл. Странно… что же такое случилось?
Я представила на минутку её в этой комнате, где она жила когда-то с самых первых дней своей жизни. Представила, как привожу её в эту комнату, помогаю снять красные сапожки, сажаю на диван…
Я взяла со стола листочки, перебрала их бездумно, осознавая, что они больше не захватывают меня. И вдруг совершенно неожиданно для себя поняла: чтобы жизнь была ценной, нужно, чтобы была такая девочка. Вот такая ясная, прелестная, славная. Маленькая принцесса. Жить с ней в одном доме. Покупать ей кукол, шоколадки, красивые платья. Расчёсывать её рассыпчатые косы, завязывать банты в школу… И больше никак, никакими другими путями не сделать свою жизнь ценной – ни книгами, ни бумагами, ни великими делами…
И внезапно и остро захотелось такую девочку рядом – только свою. Такую же милую, смешную, прелестную. Но только совсем-совсем свою. Совсем-совсем мою… С голубыми глазами князя…

Продолжение - http://www.proza.ru/2019/09/11/1167