История болезни

     Подменная команда рыбаков летела в иностранный порт Лас Пальмас, в котором ее ждал супер траулер “Аркадий Чернышев“. С этой командой летел и я, судовой врач. С самого начала отлета мое настроение было испорчено отсутствием помощи со стороны рыбаков в переносе коробок с выписанными мною медикаментами для судна. Хотя для этой цели мне в помощь старпомом были выделены матросы, никто из них в этой дикой толпе, состоявшей большей частью из новичков, на мой оклик не отозвался. А старпом и капитан, которые бы спасли мое положение, сами опоздали и сели в самолет в самый последний момент. И вот мне, человеку уже не молодому, разменявшему пятый десяток лет, пришлось в аэропорту самому способом перевалки переносить медицинский груз от регистратора к таможенникам, а потом класть на эскалатор. Среди назначенных мне в помощь матросов я узнал только одного здорового, пожилого, толстоватого матроса Дубчака. Он пообещал мне помочь переносить груз, но куда-то исчез. Все посчитали, что это не их, дело помочь врачу: это, мол, его работа. У меня же от такого отношения появилась даже шальная мысль: сесть на свои коробки и объявить отлетающей команде, что я со своей аптекой остаюсь в аэропорту. Жаль, что так не сделал: интересно, чем бы это кончилось.
     По прилету в аэропорт Лас Пальмаса матрос Дубчак подошел ко мне со своим товарищем и, глядя на меня своими маленькими серыми глазами на широком лице, сказал:
– Док, вы не переживайте. Мы вам поможем загрузить в автобус медикаменты, но только нужно кое-что.
     При этих словах Дубчак многозначительно щелкнул по толстой шее.
“На спирт намекает“, – подумал я, и ничего не ответил. Мне, видите ли, они помогут! Как будто для себя лично везу медикаменты. Один из матросов все же немного помог мне загрузить коробки в автобус, который доставил команду в порт. Но автобус остановился почему-то почти за сто метров от трапа судна. Вся команда высыпалась наружу и поспешила на судно занимать каюты. Я выгрузил свое имущество на обочину асфальта и, коробка за коробкой, перенес его сперва на половину расстояния, а потом уже до трапа. Затем таким же образом перенес их по ступенькам трапа на палубу. Когда оставались последние две коробки, Дубчак подошел ко мне и сказал:
– Давайте я вам помогу.
– Нет, теперь я уж сам. Надо было раньше.
– Как хотите, – ответил матрос и, недовольный моим отказом, отошел.
     После того, как медицинское имущество было доставлено в судовой медпункт, я встретил в коридоре старпома, и рассказал ему о своих мытарствах из-за того, что никто из назначенных им матросов мне не помог.
– А что с ними поделаешь! Что от них ждать? – ответил старпом. – Дикари – есть дикари. Знают только свои нужды. Еще не то увидите в рейсе.
     Впоследствии, когда на берегу я рассказывал в аптеке про такое отношение экипажа в пути, мне почти никто не верил. Одна аптекарша на это сказала:
– Они должны были нести те коробки с медикаментами, как святыню, потому что отсутствие необходимого лекарства на судне может повлиять и на здоровье больного человека и даже на его судьбу.
– Нет у них ничего святого, – ответил я.
     Перед выходом судна в рейс ко мне в медпункт пришел матрос Дубчак. Он был болен. Жаловался на сжимающие боли в области сердца, отдающие в левую руку. Больной ощущал сильную слабость, и был весь мокрый. “Это настоящий приступ стенокардии вследствие спазма коронарных артерий“, – подумал я. Уложив больного на кушетку, я прослушал фонендоскопом его сердце, сосчитал пульс, измерил артериальное давление. Пульс был частый, давление выше нормы. Я набрал в шприцы лекарства и ввел их больному в вену. Также дал под язык таблетку нитроглицерина. Боли в сердце прошли, и больной был отправлен в свою каюту с наказом лежать на койке и выходить из каюты только в туалет и столовую.
     Затем я пошел к капитану и сообщил о случившемся. Сообщил о своем намерении списать больного с судна в связи с заболеванием, и отправить его домой для лечения.
– Давайте лучше подождем с его списанием, – сказал капитан. – Завтра отвезем его в местный госпиталь на обследование. И, если будут серьезные изменения на электрокардиограмме, отправим домой.
     Я согласился. Капитан заходил к больному в каюту, объяснил ситуацию с возможной отправкой его домой. Дубчаку очень не хотелось возвращаться домой, потому что у него с этим рейсом были связаны важные личные проблемы, имел много долгов. Когда я вошел к нему в каюту, то увидел, что у него глаза были на “мокром месте“. Понятно, каждый человек болезненно переносит крушение своих планов. Я успокоил Дубчака, что, мол, кардиограмма, возможно, будет нормальная, и он останется работать. Оставив больному таблетки, я вышел из каюты.
     На следующий день вызванная машина доставила меня и больного в госпиталь Сан Хосе. И там, оформившись в регистратуре, мы вошли в кабинет врача. За столом сидела маленькая смуглая испанка в белом халате с длинными, изящно прибранными черными волосами. Пользуясь английским языком и латинскими терминами, я сообщил ей симптомы болезни матроса, и попросил сделать ему электрокардиограмму. Врач в ответ на эту просьбу успокаивающе и многозначительно покивала ладонью сверху вниз, мол, “не спешите“. Тут же была сделана электрокардиограмма. Больной, лежа на кушетке, спросил у врача: “О кей?“ Врач ответила: “Гуд“.
     Я попросил у нее электрокардиограмму и, проанализировав ее, все же засомневался в том, что она нормальная: все зубцы Т после главных высоких зубцов во всех грудных отведениях были слегка остроконечными. Многие врачи не придают этому значения, но я на своей практике убедился, что это признак стенокардии или даже намечающегося инфаркта.
     Я указал на это врачу, но смуглянка не увидела в этом ничего значимого. Подошедший ее пожилой лысый коллега произнес два слова по-русски: “Инфаркта нет“. Конечно, он кроме этих двух слов вряд ли знал еще и другие русские слова. Моего больного врач решила обследовать по полной программе. Позже у меня создалось мнение, что это было ненужное обследование, и делалось оно для того, чтобы получить за него побольше денег с базы флота. Кроме электрокардиограммы больному сделали анализ крови, рентгенографию органов грудной клетки и желудочно-кишечного тракта. После обследования врач госпиталя поставила больному диагноз: Бронхит. Тут же она выдала мне несколько флаконов антибиотика Цефадрекс для инъекций.
     Я высказал свое сомнение: бронхит не может дать такую тяжелую картину болезни, какая была у больного в день обращения. Моя иноземная коллега многозначительно развела ладони в сторону: мол, что есть, то есть.
     Я возвратился на судно и шел по палубе. Чуть поодаль сзади шел больной, время от времени здороваясь с матросами.
– Ну, что там у тебя, Миша? – спросил один из матросов-добытчиков.
– Да вот, думали, что сердце больное, а оказалось что бронхи, – ответил Дубчак, чуть усмехаясь.
     “Надо же, как повернулось мнение у больного. Для него мнение испанского врача важнее моего. И так же, как он, подумают обо мне и другие члены экипажа, – подумал я. – Скажут еще, что судовой врач не может отличить сердце от бронхов. Ну, ладно, пусть думают, а мне свое дело делать“.
     Я вошел в амбулаторию и пригласил войти больного. Сев за стол, я объявил ему, что бронхи у него больные давно, потому что он заядлый курильщик. И, конечно, у него есть хронический бронхит, по поводу которого лечение будет проведено. Но мой диагноз – Стенокардия – остается в силе, и, поскольку приступ был затяжной, то ему предстоит быть на больничном листе десять дней, с соблюдением постельного режима.
     Больной понимающе кивнул. Он был доволен, что его хоть оставляют на судне.
     Через десять дней после лечения по поводу стенокардии Дубчак был выписан на работу. Я дал ему стеклянную трубочку с мелкими таблетками нитроглицерина. Посоветовал ему принимать их во время приступа болей, и в тот же день приходить ко мне. И также периодически приходить ко мне на контроль. Таблетки больному помогали и он, опасаясь, что его при повторном обращении могут списать с судна, решил больше ко мне не обращаться. Для этого ему нужно было запастись нитроглицерином. И он через пару дней пришел ко мне за таблетками, сообщив, что потерял трубочку нитроглицерина. Я дал ему вторую. “Может быть, и, в самом деле, потерял, – подумал я“.
     Рейс длился полгода. Больной ко мне не обращался, но я догадывался, что он просто боится обращаться. При встрече со мной больной глядел на меня с некой опаской. Иногда он даже присылал своих друзей ко мне за сердечными лекарствами, и те говорили, что берут их для себя. А почему бы и нет? Человеку надо верить. Хотя еще говорят: доверяй, но проверяй. Если можешь, конечно. А тут как проверишь? Да и как отказать больным? Это и в голову не придет.
     И вот рейс закончился. Самолет доставил нашу команду обратно в Калининград. Все разъехались по домам. Я уже думал, что про Дубчака можно забыть, как вдруг случай снова свел меня с ним.
     Через три месяца я встретил его в медсанчасти у кабинета врачебно-трудовой экспертизы. Он узнал меня и поздоровался.
– А вы что тут делаете? – спросил я.
– Да вот, оформляю себе инвалидность.
– Инвалидность? А что случилось?
– Да вот, такое дело было. Отмечал я свой приход с моря, и вдруг за столом у меня сердце так сильно заболело, в груди так сдавило, что я вынужден был встать из-за стола и лечь в кровать. Вызвали “скорую“, и меня под капельницей увезли в областную больницу с инфарктом миокарда.
После обследования мне сказали, что просвет коронарных артерий очень узкий, и поэтому надо делать операцию:  аорто-коронарное шунтирование. Я согласился и меня прооперировали. Теперь оформляю инвалидность. В море путь закрыт. Пойду дежурить в охране.
– Надо было вам все же тогда списаться с судна – по-иному бы судьба сложилась, – сказал я больному. – Я ведь говорил, что с сердечными приступами шутки плохи. И хорошо, что вы хотя десять дней тогда пролежали в кровати и пролечились.
– Да, вы всё делали правильно, – сказал Дубчак.
     Пожав руку больному и пожелав ему всяческих благ, я пошел по своим делам. В пути я невольно подумал: “Нет, не всё я делал правильно. Должен был настоять на списании больного с судна, не считаясь ни с диагнозом испанского врача, ни с тем, что для некоторых людей деньги важнее здоровья“. А другая мысль меня оправдывала: “Еще неизвестно, что лучше. При списании с судна у больного был бы нервный стресс, который привел бы к новому сердечному приступу с неизвестно каким исходом. Лучше ли?“
                -  -  -  
 1996 г.