Деревянные пули. Размышление самурая

 Часть вторая, глава первая "Размышление самурая".

          Когда атеисты, члены любых антирелигиозных организаций, рассматривают верования людей, то склонны смотреть на них сверху вниз, убеждённые в своей правоте. При каждом удобном случае они подчёркивают, насколько наивны и условны верования разных народностей, насколько абсурдны их представления о Боге. Для материалистов индуизм, буддизм, даосизм, христианство далеки от понимания истины. Они считают нелепыми их обряды и ритуалы. В этом отношении религия Синто не является для них исключением. Смешным паяцем выглядел в глазах революционеров размахивающий мечом в религиозном экстазе начальник японской разведки в Амурской области. Ну чем не шут гороховый? Вот только сам японец искренне осознавал себя частицей окружающей его божественной природы, и теперь, сидя на коврике, размышлял, как поступить в создавшейся ситуации, чтобы не нарушить её гармонию. Преданный солдат императора, положив священный символ мудрости и справедливости перед собой, колебался. Возможно, будь перед ним меч Богини Солнца Аматэрасу, ему было бы легче принять верное решение, но перед ним лежал только меч самурая - катана. «Отрубить головы красным бандитам немедленно или пусть их судьбу решит трибунал белогвардейцев?» - этот вопрос мучил японца вторые сутки. Если бы не слова русского шпиона, Кеши Косого, майор японской разведки, не раздумывая, доверил бы это дело местным властям. Только белогвардейский контрразведчик уверен, что полевой суд вынесет большинству арестованных комиссаров мягкий приговор, а пока те будут живы, крестьяне в области не успокоятся. Откуда этим дикарям знать, что император Японии - священный потомок Богини Солнца? Возможно, поэтому большинство из них верит большевикам, которые все благие намерения японского командования называют  варварством. Мало того, есть подозрение, что местное отделение Красного Креста организовывает побеги политзаключённых из лазарета.  Иногда им удаётся сбежать даже при переводе из тюрьмы в суд или по дороге на допрос. Выяснилось, что местным подпольщикам удалось освободить подобным образом более двадцати заключённых.               
          Начальник японской разведки на секунду отвлёкся от размышлений, вздохнув, прислушался к треску горящих поленьев в печи. Вновь окинул взглядом лезвие меча и снова погрузился в раздумье: «Я должен быть мудрым и справедливым. Десятки доблестных офицеров императора сложили свои головы, усмиряя взбунтовавшихся крестьян, а красные комиссары, убежав из тюрьмы, опять будут призывать гражданское население к неповиновению, разве это справедливо? Нет, несправедливо! Тысячи японских солдат погибли, наводя порядок в области, а красные бандиты будут по-прежнему создавать подпольные кружки, организовывать забастовки и беспорядки. Разве это справедливо? Нет, и ещё раз нет! Выходит, Косой прав, требуется немедленное вмешательство в русские дела. Арестованных комиссаров обязательно следует казнить, и его долг самурая - собственноручно отрубить голову большевистскому руководителю здравоохранения. Да-да, именно ему! Для комиссара это тоже будет большой честью! Кто он, этот комиссар, в прошлом? Обыкновенный фронтовой фельдшер.
          Сегодня же нужно убедить начальника гарнизона в необходимости подобной акции, поскольку более благоприятного момента может и не быть. Пока подпольщики в городе потеряли своих лидеров, а взбунтовавшиеся крестьяне разбежались по тайге, воины Микадо отправят арестованных в иной мир. Пусть духи погибших офицеров императора сразятся там с комиссарами и, безусловно, одержат верх без вмешательства обманутой и озлобленной толпы крестьян». Размышление прервал вошедший с ковриком адъютант. Расстелив коврик напротив хозяина кабинета, он едва слышно произнёс:               
         - Полковник прибыл.               
Майор вскочил с места, молниеносно вложил оружие в ножны и вышел встретить гостя.
         Обменявшись приветствиями, они вновь прошли в кабинет и, приняв облик «невозмутимых воинов», сели на коврики. В печи потрескивали горящие поленья. Рядом за окном ржали кони, звенели стремена. Галдели возбуждённые солдаты и поскрипывали ставни  от порывов мартовского ветра. Самураи молчали, наслаждаясь музыкой звуков. Они верили, что чудесные силы, которые управляют природой, действуют и в них самих, верили, что между божественной и человеческой силой не существует непреодолимой черты, старательно пытались уловить вдохновение, которое воодушевило бы их для принятия мудрого и справедливого решения. Однако единства не наступало. Начальнику японского гарнизона в Благовещенске мешало неприятное постороннее чувство – ощущение досады, вызванное благополучием и успехом коллеги. «Я, находясь в уже почтенном возрасте, имея более высокое звание, вынужден ехать на приём к майору. Я, потомок не менее знаменитого дворянского рода, довольствуюсь  по уставу форменным мечом кю-гунто, а какой-то обруселый шпион позволяет себе носить родовой меч – катано. Я честно живу на жалование полковника, а этот баловень судьбы тратит огромные деньги императора на весьма сомнительные дела», - эти мысли, как острые занозы, кололи сердце старого самурая. Только по истечении часа полковник победил обычную человеческую слабость – зависть и, торжественно положив руку на эфес клинка, произнёс:               
     - У комиссаров нет выбора, судьба бандитов решена на небесах, поможем им достойно уйти в мир теней.
 
                *  *  *
         Степан Иванович Гудим лежал на кровати, закутавшись в тулуп; его самочувствие намного улучшилось, может, поэтому и не спалось. Ему надоело притворяться беспомощным больным, хотелось встать и пообщаться с заключёнными. И он давно бы свои намерения осуществил, но Адам Гулевич ему неоднократно напоминал:               
         - Не показывай виду, что ты поправился, иначе отправят в расход.   
         Степан не понимал Адама, был с ним не согласен, но не спорил. Ведь не попади он, Гудим, по прибытии из города Свободного в лазарет благовещенской тюрьмы, возможно, его уже не было бы в живых. Ему повезло, повезло сказочно,- среди двадцати арестованных больных в лазарете оказался свояк из Серебрянки. Увидев родственника, Степан Иванович обрадовался, но Гулевич  его не узнал, до такой степени Гудим был обезображен обморожением, избиением и болезнью. И когда он назвал себя, Адам испугался. Правда, затем переборол свой страх и весь уход за беспомощным больным взял на себя: накормил, забинтовал, помог оправиться. В таком состоянии больной промучился два месяца, и только на третий стал поправляться. Степана Ивановича и его няньку перевели в общую камеру. В это самое время в тюрьму ввалился тиф, и в течение месяца от этой болезни умерло шестьсот заключённых. Администрация кардинальных мер не принимала. Только когда от острого инфекционного заболевания стало лихорадить тюремных служащих, всех больных вывезли в казармы, а тюрьму продезинфицировали, улучшили питание. Тиф стал отступать. Так Степан чудом спасся второй раз. Но тюрьму захлестнула новая беда - начались расстрелы. Каждую ночь с двенадцати до  часу подъезжала автомашина, слышался топот по коридору, звон ключей, короткие выкрики с перечислением фамилий очередных жертв. Все заключённые знали, куда их везут. Поэтому после каждого такого визита палачей спать никто из оставшихся политических заключённых не мог: охватывала лихорадка с расстройством сознания. Всех волновал только один вопрос: «Кто следующий?» Степан Иванович понимал, что в ближайшее время в списках прозвучит и его фамилия. Как-никак, он ближайший соратник Мухина, Сюткина, Шадрина. Мухин предательски убит выстрелом в затылок. О Сюткине он информацией не располагал. Шадрин ещё в ноябре прошлого года по приговору военно-полевого суда расстрелян белогвардейцами. Гудим читал его предсмертное письмо. Оно было подпольщиками размножено и разослано по области. Высказывание Самуила Федотовича врезалось в его память. «Я должен уйти от своей дорогой семьи, от жены и детей, должен уйти от славной человеческой жизни…» - эти слова из письма друга не давали ему покоя. «Вот выкусите. Если лежать, как советует Гулевич Адам, и не предпринимать никаких действий, всё равно наступит такое время, когда выведут на расстрел», - размышлял Гудим. Его охватила злость и он, повернувшись к соседу, едва слышно произнёс:               
         - Следует организовать побег.               
          Сосед по кроватям с удивлением посмотрел на него и с недоверием посоветовал:   
         - Лучше выздоравливайте.               
         - Пока пройдёт подготовка, я буду на ногах, - настаивал Степан.         
         – Вы не боитесь, что я о вашем предложении могу доложить администрации?
Гудим доверился не от безысходности, а потому что знал:  сосед - бывший заместитель председателя Зейского исполкома, и, следовательно, их ожидает одинаковая участь –  расстрел по приговору.
         – Хрунов, не узнаёте меня, а ведь мы с вами знакомы, - улыбнувшись, прошептал заговорщик.
         – Кто вы? – испугался собеседник.     
         - Свой, - поймав вопрошающий, проницательный взгляд, поспешно добавил: - Степан Иванович Гудим. Слышали о таком?
Произнесённые слова возбудили собеседника, робость прошла и он воскликнул:
         - Не может быть! Рядом заскрипела кровать.
         – Тс-с… Потише разговаривайте, - прокашлявшись, Гудим добавил: -  Если мне не верите, Гулевич подтвердит.
         – Но почему Гулевич не может организовать?
         - Гулевич может отсидеться, руководящих должностей он не занимал, а вот нам необходимо бежать.
         - Как прикажете действовать? – заметно волнуясь, спросил Хрунов.
         – Для начала найдите в рядах надзирателей нашего человека, - решил Степан Иванович, - а он с нами рядом, ведь все побеги из тюрьмы неслучайные.               
         – Хорошо, завтра же попрошусь дежурить на проходную.
         – Не мешало бы побеседовать с уголовниками, у них хорошо налажена связь по поставкам опиума и табака. Высказавшись, Гудим зажмурился, пытаясь представить родную деревню, секретную землянку на берегу реки Голубой, лица родных и близких ему людей. Окончательно успокоившись, заснул.

                *  *  *
           Предсказания бывшего атамана Амурского казачьего войска Ивана Михайловича Гамова оказались пророческими: подпольщики города Благовещенска после террора и гибели Фёдора Никаноровича Мухина не успокоились.  Анархисты организовали группу, в которую вошло девять человек, и вновь решили взяться за подготовительную работу к выступлению.
           – Необходимо кому-то из нас отправиться к Кошкину, - в заключение организационного собрания предложил Никита Иванович Галайкин, - без золота нам не подготовить город к восстанию.
           – Поеду я, - предложил Василёк, - мне не впервой. Все присутствующие рассмеялись, поскольку знали, что Василёк однофамилец начальника областной контрразведки. При проверке патрулём документов он представлялся родственником Васильева. Кандидатуру обсуждать не стали. С табурета встал Костя Орлов и зачитал отрывок из стихотворения:
      Анархия – далёкий светлый мир,    
      Мечта усталого озлобленного века,
      Заветная мечта, когда один кумир –    
      Великая любовь и право человека.
      Рыбка полушёпотом произнёс:               
           - Светает, пора расходиться.             
 Присутствующие с ним согласились.               
           – Будьте осторожны, - напомнил товарищам Никита Галайкин…