Круговерть Глава 3

     После полёта Гагарина в окружающей жизни ничего для Дрюши существенно не поменялось, как ни странно. Учеба в школе сменялась деревенскими каникулами, а каждые каникулы аккуратно завершались возвращением к родителям и за школьную парту.

     Он общается со сверстниками и с взрослыми и день за днём, шаг за шагом становится продуктом своего окружения. Школа, фабрика «Бобина», как её прозвали в народе, армия, дембель, работа на той же фабрике. Ему уготована та жизнь, какая уготована и остальным: рабочая неделя, выходные, в какой-то момент женитьба — с разрывами и разводами или без, воспитание детей, рабочие будни, отпуск, пенсия, угасание и уход. Всё по накатанной. Единственное, что его ждёт, как мы теперь знаем, не совсем обычное, и даже из ряда вон, это крушение системы в 91-ом году и переход от якобы социализма к вроде бы капитализму. Уклад жизни начнёт меняться, и вместо накатанной впереди забрезжатся какие-то иные варианты и новые перспективы. По крайней мере, так людям будет казаться. А значит, и ему тоже.

     Ему в 91-ом году не будет ещё и сорока, мужчина в самом расцвете сил. Большой Советский Союз, окружённый сателлитами, распадётся, сателлиты разбредутся, и на месте Союза снова явится Россия. Только и в России снова всё пойдёт, собственно говоря, по накатанной: будни — выходные, будни — выходные… В общем, будет происходить всё то, что мне здесь изображать не очень интересно. В моём воображении рисуется образ человека, который лет к двадцати семи, то есть где-то к 80-му году 20-го века, сумел бы встать на путь преодоления обыденности. И мне нужно придумать и представить себе, как это могло бы произойти.

     Подавляющее большинство людей остаются в накатанной колее, и их в целом устраивает их жизнь. Я здесь не беру во внимание заработки, желание получать больше денег, желание лучшего жилища, чем у большинства, лучшей женщины, лучшей карьеры для обретения власти над людьми и тому подобное, потому как это никак не меняет жизнь в принципе. Это всё ведь количественные показатели, которые не ведут к изменению качества, не меняют сути происходящего с человеком. Со всей этой властью, имуществом и славой ты всё равно катишься по накатанной и скатываешься в небытие. Хотя, это тоже весьма интересно для рассмотрения и разбора, но это как-нибудь в другой раз, не для этой книжки.
 
     А здесь мне нужно изобразить правдоподобный слом, кардинальный слом, который изменит обычную жизнь Дрюши Назарова в корне, и его жизнь пойдёт развиваться совсем по другой траектории. Понятно, что качественный слом ведёт либо к движению вверх, либо к падению на социальное и на смысловое дно. Если решил покинуть гнездо — либо полетишь, либо разобьёшься и будешь утилизирован жизнью. И это ключевой момент повествования — слом. Слом не должен быть случайным, он должен быть закономерным, потому как случайное не имеет смысловой ценности в нашей жизни. Подобный слом не может быть вызван только внешними причинами, которые могут лишь способствовать его возникновению, но не могут быть его первопричиной. Такой слом должен явиться результатом естественного развития абстрактного мышления, то есть развития  той способности, которая и отличает человека от всего живого.

     Я не случайно обратил пристальное внимание на тот вечер в Житове, когда маленький мальчик увидел себя со стороны, увидел возле крохотной избушки с желтеющими крапинками окошек. Это был его первый опыт увидеть себя не из себя, а со стороны и вместе со всем космосом, вместе со всем-всем. Этот опыт не мог пройти бесследно. Если это никак и не сказывалось в повседневной жизни, то подспудно эта его способность отстраняться, абстрагироваться от себя чувствующего и воспринимающего, от своего эгоизма, от своей личности — не только сохранилась в нём, но и развивалась в нём. Развивалась как-то сама по себе, специально он ничего для этого не делал. И может быть, слом произошёл бы в нём даже раньше, но в своё время на него очень сильно повлияло влечение к противоположному полу, развившееся в нём так же подспудно и в один прекрасный день забравшее над ним власть. (Я всё ж таки созидаю здесь и собираю по частицам образ совершенно нормального человека.)
 
     Особенно после армии это влечение стало занимать просто главенствующее место во всех его побудительных мотивах, даже если он и не отдавал себе в этом отчёта напрямую. Он хоть и видел себя порой как бы со стороны, когда его тянуло к кому-то, хоть и мог поиронизировать над собой; он даже был способен в самый момент близости посмотреть на всё это мероприятие, и на себя в том числе, взглядом стороннего наблюдателя, — но всё же сила побуждения к противоположному полу была настолько велика, что ему не только не удавалось преодолеть её, ему даже не удавалось хоть как-то освободить свой разум для чего-нибудь иного. Это блокировало всякие духовные устремления, даже если они и были где-то в зародыше. Зов природы застил все иные зовы.
 
     И этот поиск «своей половинки» был настолько сумбурным и бестолковым, он настолько запутался в этих своих стремлениях к разным женщинам, к невозможности сделать окончательный выбор, что однажды усилием воли заставил себя сделать выбор и женился. Иначе, как он говорил себе, «бабы его так и до цугундера доведут». Там, вправду сказать, ещё было несколько факторов, которые влияли на него весьма сильно: у него, во-первых, не было своего жилья,  и зарплата была невесть какая, а во-вторых, от бабушки и деда он перенял табуированное крестьянское отношение к этой стороне жизни, которое диктовало ему как бы запрет вмешиваться во всё это своей волей. Это всё должно было случиться как бы само собой, по велению естества, а не по его выбору или волеизъявлению.

     Второе, пожалуй, действовало на него даже сильнее, чем первое, потому что все в Союзе так-то все жили не очень богато, но как-то где-то ведь жили. А вот защита от того, чтобы влезть в это дело разумом и разумом решать, как всё это следует проделывать со своим партнёром, была куда мощнее. Его поведение женщины часто воспринимали как застенчивость, но это не было застенчивостью, это просто была защита инстинктивного от рационально-разумного. (Он сам тогда, естественно, этого ещё не понимал.) А защита эта существовала потому, что разумное по определению уничтожает всё чувственное и инстинктивное и пытается сделать всё разумным, оставляя в стороне вопрос, сможет ли разум без инстинкта, самостоятельно ставить перед человеком жизненные цели и смыслы, сможет ли управлять жизнью, как когда-то управлял инстинкт. Но и по инстинкту, без разума, тоже уже было нельзя. Это же не раз-два и разбежались, — надо было как-то вместе жизнь налаживать. Именно разумом нужно было раз за разом решать, что делать с последствиями своих инстинктивных проявлений. И это всегда было довольно мучительно: сочетать в себе инстинктивно-чувственное и рационально-разумное.
 
     Так он и вращался в круговерти этих противоречивых побуждений и несбывшихся упований, пока не встретил Валентину. Он не то что бы влюбился в неё, а просто с ней это противоречие между разумным человеческим и инстинктивным животным как бы и решилось. И как бы само собой. С ней было как-то просто, как если бы никакого противоречия тут и не было вовсе. С ней всё проходило на удивление естественно и просто. И без всякого притворства. Да к тому же, она ещё и понесла сразу. Одним словом, все свелось к одному — и он женился. И почувствовал большое облегчение, облегчение освобождения от того постоянного беспокойства, постоянного побуждения к поиску, которым, хочешь — не хочешь, пропитывалось всё твоё мышление. Так вышло, что она не связала его по рукам и ногам, как принято думать о жёнах, а наоборот, она его как бы освободила… от него же самого. Да, видимо, верно говорится, ничто так не охлаждает к еде, как постоянное её наличие.



Продолжение: http://www.proza.ru/2019/09/06/815