Круговерть Глава 4

     И к возрасту жизненного слома, к 27-му году своей жизни, Дрюша пришёл с женой, двумя детьми (хорошие мальчик и девочка); с собственной квартирой в кооперативе, с долгами за эту квартиру, но с долгами родственными; с постоянной работой — он был уже мастером наладчиков, и уже не Дрюшей, а целым Андрей Иванычем, мастером. Всё в жизни у него как бы складывалось.

     Если мысленно прикинуть, это уже где-то 80-ый год, самый пик «застоя». Летом 80-го года в Москве как раз проходила Олимпиада. В город собирался народ со всего света. Наверное, сделаю так, что им на фабрику выделят два билета, — тогда такое было в порядке вещей, — один на открытие, а другой на закрытие Олимпиады. И Дрюша в лотерею вытащит билет на закрытие, и поедет в Москву, и увидит своими глазами всю церемонию прощания и улетающего в небо Мишку. Он увидит, естественно, не только это, он увидит множество людей, собравшихся в огромной чаше стадиона, которые должны будут после этого мероприятия все разом разъехаться из Москвы. И это всё были люди, отличные от советских людей, от таких, как он сам. Это сразу бросалось в глаза. И ему захочется тоже поехать с ними, увидеть, как они живут, и понять этих людей. Захочется понять всех людей, также сейчас проживающих на земле свою жизнь, проживающих как бы вместе с ним, но где-то далеко, где-то параллельно с ним.

     Он испытал тогда очень хорошее чувство, которое перемешивалось со странным ощущением, что их жизнь здесь самая ничтожная, какая может быть, что они лишены чего-то огромного и настоящего в жизни, чем могли бы жить. И когда в воздух поднимался надувной Мишка, у него невольно навернулись на глаза слёзы. И не оттого, что улетела игрушка, а от того, что до сердечной боли стало жалко их всех: деда, бабу Нюру с их кусочком земли в Житове, мать и отца, их с Валей и их деток, деток — особенно. Жалко не потому, что они были голодны или разуты, а потому, что они были так ничтожны и беспомощны перед глобальностью вселенной и беспощадностью времени. А жизнь как будто проходила мимо них. Все время где-то мимо.

     Само по себе испытанное им ощущение не могло быть причиной слома, но оно явилось как бы спусковым крючком процесса, который привёл к разрушению всей его системы ценностей, на которую опиралась тогда вся его жизнь, к разрушению той системы связей, которая цементировала всю его жизнь. И после этой несчастной Олимпиады весь цемент вдруг пошёл трещинами и посыпался. Он приехал домой и снова стал ходить на работу, он занимался с детьми, спал с женой, занимался по хозяйству, но делал всё это словно по инерции, понимая с каждым днём всё отчётливее, что внутренней энергии продолжать всё это у него надолго недостанет. И это было ужасно, ужасно потому, что дочка у них была совсем ещё небольшая. Он, когда был в Москве, часто вспоминал дочку с её белобрысыми хвостиками, вспоминал, как она радовалась розовой жвачке и показывала её ему на языке. Им перед самым его отъездом завезли на фабрику хорошие продуктовые наборы с икрой, тушёнкой, зефиром и клубничной жвачкой, доселе невиданной. И дочка очень радовалась этой жвачке, а Валентина очень переживала, что та её может проглотить.
 
     Когда он видел перед собой довольную моську дочери, пробор и хвостики на резиночках, видел её как из коралла выточенные ушки — ему становилось страшно за себя. Ему никак нельзя было не смочь. Он должен был дать ей всё, что было в его силах, чтобы её жизнь состоялась. А в обществе после Олимпиады как-то всё встало и замерло, — такое было ощущение. Складывалось ощущение, что вся их жизнь как будто на излёте. Не то что разгоняться, а просто удержаться в полёте было уже нельзя, не хватало сил. Точка опоры уходила из-под ног. Нужно было спасаться, нужно было на что-то опереться новое. Нужно что-то было делать. А тут ещё один за другим ушли дед и бабушка. И Дрюша мой совсем потерялся. Схоронили дедушку осенью одного года, а бабушку осенью другого, а уже зимой он твёрдо знал, что живёт погибающей жизнью. И так жить было нельзя, нужно было как-то спасаться от погибели.

     Тут вроде самое время сказать, что с ним произошёл тот самый слом, но тогда слом не произошёл. Он ещё лет пять будет будто в проруби барахтаться и пытаться выбраться оттуда, но края льда будут всё время обламываться, и он снова и снова будет оказываться без опоры на твёрдое. Можно, конечно, было плыть по течению, но время, как назло, было такое, что и само течение иссякало. Так сложились звёзды.



Продолжение: http://www.proza.ru/2019/09/06/1151