Горел пылал пожар петровский

Возможные  совпадения               
с   реальными  людьми
и  ситуациями случайны.
      
    Из письма М.А.Бакунича ученику и другу А.М. Атабекяну, Петровск, февраль 1919 года: «Мы живём понемногу. Здоровы. Воздух здесь чудный зимой. Небо подчас чисто итальянское».
 
   Устроиться на новую работу  не получалось. Жили на сто рублей в месяц: жена сидела в декрете с маленьким сыном. В восемьдесят  пятом году я -- беспартийный музейщик Сапожников,  образование высшее, тридцати лет, Москве был не нужен.
  Как - то старый приятель пригласил к себе на новоселье.  На двери  коммуналки -- солидная табличка, покрытая благородной патиной: «Поэт Сергей Быстров». Печатали тогда бойцов идеологического фронта, он был тихий лирик с подозрительной заумью. Хозяин и гости свои стихи читали вслух, стоя вокруг  треугольного пластикового стола – я привёз его с бабушкиной дачи. Другой мебели у новосёла не было. Незамужние девицы внимали с благоговением и даже не пытались флиртовать.
– Ухожу из лаптевского музея. Хочешь – иди на мое место, -- предложил Сергей.
   На следующий день я метнулся в Лаптевск.  За окном бежали к Москве, заросшие еловой щетиной,  холмы. Внезапно из-за горки выплыло чудо чудное, диво дивное – Петровский кремль. Шлем Архангельского собора ослепил, как огненный цветок папоротника. Мелькнула мысль: «Хочу работать здесь. Ведь  должен же быть и тут музей!» Храм  сверкнул за окном жар - птицей и  сгинул за унылыми коробками домов.
   
 
   Мне было уже сорок, когда родилась  Малюськa. Беспокойно ворочалась  в кроватке, заходилась в крике.                – Ей надо жить за городом! – «обрадовал» участковый врач.  --  Укрепляйте ребёнку нервную систему.
    Долго снимали дешевые хибары с удобствами во дворе. Мышата, нисколько  не стесняясь, играли на полу в догонялки.  Там же в пригороде вели свой немудреный семейный бизнес: сдавали квартиры и дачи.  В девяносто восьмом, подкопив денег,  начали строить дом на высоком холме рядом с Петровском. В ясные дни казалось: стоит только захотеть, разбежаться, оттолкнуться от вершины и вмиг окажешься у пылающего золотом куполов Архангельского собора.
   Через два года наша «фирма» благополучно скончалась.  В ночь перед Рождеством привиделся сон:  бреду по Петровскому кремлю, проваливаясь по пояс в сугробы. Вслед за мной пробираются друзья. Вдали, едва заметный в завьюженной тьме, бревенчатый  Дом. Пытаемся пробиться к нему, но тщетно.  Наутро просыпаюсь, уверен:  буду работать в Петровском музее.
   Начальство сидело за высокими стенами  кремля. Из окон был виден занесённый снегом старинный запущенный пруд, окружённый высокими липами.                --  Какое у Вас образование? Где трудились раньше? -- допрашивал  меня заместитель генерального директора Александр Матвеевич Трескунов, неприметный молодой человек лет двадцати пяти с ласковым взглядом доброго следователя. Я подробно отвечал. –  Приходите через месяц. Директор в больнице.
    Ровно через месяц  был в музее.                – Какое у Вас образование? Где работали раньше? --  скрупулёзно ответил я на вопросы другого заместителя – Елены Павловны Оленевой,  вальяжной кокетливой дамы в модном костюме цвета морской волны. –  Приходите через месяц. Директор в отпуске.
    Деньги быстро таяли. Через тридцать дней  снова появился в музее. На этот раз директор Анфиса Александровна Лаврова, дородная женщина лет сорока пяти с пронзительно-презрительным взглядом, была готова задать мне  знакомые вопросы. Я её опередил.                – Образование -- высшее специальное. Учился в аспирантуре. Полжизни отработал в культуре. В том числе  в Лаптевском музее.                Буравя меня взглядом, процедила – Заполните личный листок. Вам сообщат моё решение.
   Через две недели я вышел на работу в Петровский музей. Вскоре узнал: у генерального директора, одного из заместителей,  половины научных сотрудников высшего или специального образования не было. Может быть, и мне не стоило о нём говорить?
    Мой отдел ютился в бывшей свечной лавке Архангельского собора. Сквозь полукруглые амбразуры окон с трудом продирался сумеречный зимний свет. Побелённые массивные стены и сводчатый потолок звали отрешиться от мирской суеты. Четыре грязных письменных стола и резной фанерный комод захватили всю комнату. Мебель была завалена книгами.                -- Их завещал музею покойный Копёшкин, наш бывший сотрудник, -- объяснили мне.   
   -- Здравствуйте, здравствуйте! – радостно приветствовал нового сослуживца завотделом Валериан Снегирёв, высокий поджарый парень  в маленьких круглых очках. Валера успевал всё: таскать шкафы и витрины в  залах музея, учить студентов, а по ночам -- баюкать своего первенца. Голова Снегирёва иногда клонилась к столу, глаза слипались, но встрепенувшись, он бежал выполнять очередное указание директора.                – Катя, -- улыбнулось юное миниатюрное создание. Кате было девятнадцать. Мне – сорок шесть. Единственные младшие научные на весь музей.
   Наше начальство обитало в деревянном  домике настоятеля собора. Вид его  навевал мысли о бренности всего сущего. Прогнили и доски, которыми он был обит, и полы, и потолки, подпертые  толстыми жердями. Отхожее место зияло непомерно большой дырой.  Летом над ней роились жирные зелёные мухи. Зимой действовать надо было оперативно, чтобы не застудиться.
   При домике – неухоженный, заросший травой дворик, опоясанный  глухим забором из некрашеных досок. Летом в нём курили и отдыхали музейные начальники. Безземельные сотрудники  выращивали  на одинокой грядке хилые петрушку и укроп.
  В коридоре стоял единственный на весь музей московский телефон, доступный простому люду. Обычно рядом с ним два-три сотрудника дожидались очереди на связь с «большой землей».
Зашёл я как - то в домик позвонить по работе. Из-за неплотно прикрытой двери курилки доносился разговор.                -- У него в трудовой последняя запись -- директор,-- узнал я сердитый грудной голос генерального  Лавровой.                                – Чего он пришел на наши копейки?-- недовольно спросила её заместитель, очаровательная блондинка Оленева.                –   Приглядывать за ним надо, -- подвела жирную черту главный бухгалтер, крашеная шатенка Татьяна Евгеньевна ( она часами болтала со своим бой-френдом по служебному телефону).                – Это все обо мне, -- понял я, наконец.
    Прошло несколько дней. Музей работал до пяти. Без пятнадцати  сотрудники начали его запирать. 
   В соборе не было туалета. Ходили мы в дом напротив. Именно в шестнадцать сорок пять  направился туда. Позже  узнал: на его втором этаже -- отдел рукописей. Подошел к уличной двери и дернул её, стремясь скорее к заветной цели. Замок был заперт.
    Продолжая смотреть на закрытую дверь, лихорадочно соображал, что делать. Внезапно ко мне подскочила миниатюрная  женщина лет сорока.  Завотделом рукописей,  вспомнил я.                -- Что Вы тут делаете?-- спросила она голосом, не вызывающим сомнений: ничего хорошего  делать в таком месте в это время невозможно. Конечно, признаваться  коллеге показалось неудобным, но до меня дошло: альтернативы нет.                – Пришел в туалет, а дверь заперта.                – Дальше что?                – Теперь уйду,-- вынужден был  признать свою ошибку. Это меня спасло.  Административных выводов не последовало.
   Как - то утром в наш отдел впорхнула блондинка - капризница Оленева в  костюме цвета чистого утреннего неба. Длинный пиджак и юбка чуть ниже колен подчёркивали статус деловой дамы. Кокетливо сдула с пиджакa невидимую пылинку. Сверкнула бирюзовым взглядом. О, апофеоз совершенства!                -- Александр Петрович! Вы можете дать мне тему своей научной работы? Честно сказать, никто мне об этом ни слова не говорил. Но я уже понял: лучший манёвр -- опережающий. Две недели изучал  каталог отдела рукописей и сделал выбор.                –  Моя тема : «Михаил Антонович Бакунич в Петровске».                – В музее есть кому изучать Бакунича! -- недовольно отрезала Оленева.                – Думаю, работы хватит  всем. Мы ведь хотим открыть его музей?!
    Возразить было нечего.      
   
   Шел апрель восемнадцатого года. Из голодной, продрогшей от зимних вьюг Москвы,  тащились в Петровск  пять часов. Паровоз надрывался из последних сил, как загнанный битюг. Отдувался тучами  сизого дыма. Хрипел гудком, будто застудил горло на трескучем морозе. В душном, набитом гражданами, брюхе вагона, у Кропоткина прихватило сердце.  По перрону нетерпеливо вышагивал граф Михаил Олсуфьев, любимец и родственник  Льва Толстого, первый петровский кооператор. Ждал дорогих гостей: Михаила Антоновича и Софью Григорьевну.
   Набухали почки, свободных от снежной  неволи, яблонь и слив. Вырвались из - под земли и  радостно глядели на мир широко открытыми глазами голубые и сиреневые  первоцветы. Некрашеный сруб скромно прятался за ветвями стройных красавиц, разлапистых елей. Игривые  витражи террасы и весёлые наличники окон звали скорее войти в дом.
   
   Из воспоминаний А.Д. Шаховской, заведующей Петровским музеем в 1919 – 1921 годах: «Внешность Михаила Антоновича располагала к нему всякого. Серебристо - седые волосы  и пушистая  широкая борода  придавали ему вид патриарха, но добродушное лицо почти без морщин  и ясные живые глаза  были совсем не стариковские. А в движениях было столько живости, подвижности, иногда почти мальчишеской резвости…               
   С работой музея Бакунич познакомился очень скоро после своего переезда в Петровск. В это время …собирались коллекции по природе края, и он сам проявил интерес к нашему делу и желание познакомиться ближе с работой…
   Как сейчас помню большую, угрюмую комнату с печкой посредине, всю заваленную всевозможными материалами. …И посреди этого хаоса … элегантная, европейская фигура … Он принимал участие в заседаниях болотной комиссии, председательствовал на музейных совещаниях… И это было не простое формальное участие: болотной комиссии он делает доклад по ледниковому периоду, а на совещании  предлагает простой и остроумный способ увеличивать карты. …То  принесёт  зубы лошади, найденные им, то обратит внимание на известковую плиту, отысканную у него на огороде, то даст два - три листочка с выписками географического характера, интересных, по его мнению, для музея. Бутырская тюрьма. 12 февраля 1921 года».    
   Из письма Г.С. Бакунич, жены М.А.Бакунича, Петровск, 23 декабря 1918 года: « В Москве и даже в таком маленьком местечке, как Петровск, происходит то же самое – уплотняют, выселяют, отбирают мебель. Причиняют людям безмерные страдания без всякой нужды… Мы остались зимовать… Провели тут лето, и предвидя в Москве голод и холод, не вернулись туда. Мы запаслись топливом, приобрели корову и рассчитывали на базар. …Теперь нам приходится очень круто. Кормовая свёкла и жмых идут в пищу людям и достать очень трудно. И базаров больше нет. Крестьяне больше ничего не везут. Торговля вся национализирована. И прежде оживлённый процветающий городок теперь совершенно мёртвый».

   Вскоре я углубился в работу над своей темой и узнал: ею занимался покойный Роман Копёшкин.               
               
                Повесть о Романе Копёшкине
   На исходе  хрущёвской оттепели, в шестьдесят третьем году, отработав по распределению  учителем литературы в оренбургской глуши,  появился в Петровске  невысокий, чрезмерно худой, с резкими чертами лица   человек  Роман Копёшкин. 
   Работу в Москве в те годы найти было трудно. Возможно, поэтому и пришёл он в небольшой провинциальный музей.  Дожидаясь, когда освободится директор, заглянул в Архангельский собор.
    « Чудо Георгия о змие. XVI век», -- с трудом  поверил надписи на этикетке. Краски керамической иконы, вмурованной в стену, почти не поблекли от времени.
   « Заходи!»-- гаркнул  из кабинета командирским голосом ещё не старый отставник - замполит Мотыженков, угнездившийся  за массивным письменным столом  в  костюме  армейского cукна. «Кто такой? Откуда?»-- продолжил  знакомство директор и пошевелил пальцами, отдыхавшими от тесных  дембельских туфель, в носках сомнительной свежести.  Роме стало тяжело дышать, и он быстро протянул начальнику свой главный козырь – диплом.   Тот озадачился. Слишком умных  не любил.  В документе было написано:  «Копёшкин Р.Ф. с отличием закончил филологический факультет МГУ».   
   Сотрудников в музее не хватало. Не каждый был согласен работать за сто рублей, тем более, мужик.                -- Возьму с испытательным сроком, -- решил Мотыженков, и  бедолага с диковинным дипломом был зачислен младшим научным сотрудником.
   Не прошло и двух лет, как женился юноша на красавице, учительнице фортепиано музыкальной школы. А там, как водится, появился у них ребёнок.
   Может быть, жили бы они - поживали, ещё детей наживали, да только младенчик у них оказался беспокойный. Пришлось Леночке бросить работу и сидеть с сынишкой  дома. Декретные  тогда платили недолго, да и денежки те были совсем смешные.
   Роман был юноша прямой, перед начальством не заискивал, а  работать на полторы ставки всяким гордецам директор не позволял. Родители же парня, пенсионеры, помогать сыну не могли.                –  Мне нечем вас  кормить. Я сам едва достаю хлеб, -- сказал отец Роману.  Одним словом, скоро  семье Копёшкиных стало  не на что жить.               
   – Ты -- нищий подлец! Как посмел жениться?! – крикнула мужу напоследок  Леночка и уехала с младенцем в деревню к папе и маме.
    Если до развода Копёшкин делил свое время между семьёй и работой, то теперь дневал и ночевал в музее. Не было, кажется, такой темы, за какую не взялся бы он и не изучил досконально.
    Один Копёшкин делал, зачастую, больше всех остальных сотрудников, вместе взятых: придумывал выставки, водил экскурсии, участвовал в раскопках, писал научные работы.  Но  управлять им было трудно. И в преданности начальству замечен  не был.                – Ты стараешься протащить буржуазную идеологию, -- пенял  Роману пугливый Мотыженков.
    Толерантность  в те времена была не в моде. Промучившись десять лет, он  уволил Копёшкина за… безделье.
   Кто - то из сослуживцев хотел было вступиться, но Роман остановил                – Пусть уж я один страдаю. Меня местные власти  много раз «кусали», но до сих пор не «съели». Вскоре Мотыженков ушел из музея, и Копёшкин вернулся обратно.
   Была, между тем, у него одна тема, близкая  сердцу: «Михаил  Антонович Бакунич в Петровске». Стал   изучать документы о своем кумире в  музее, а затем и в столичных хранилищах.                – Смотрите, что я обнаружил! – раздавался время от времени  ликующий голос после находки интересной рукописи или письма. Начали появляться  заметки  Романа в районной газете.
    В  девяносто втором, во времена больших перемен,  Бакуничу исполнялось сто пятьдесят лет. Петровское начальство назначило комиссию по празднованию юбилея: Михаил Антонович оказался единственным в городе человеком, известным во всем мире.   Наконец - то  мечта Копёшкина – открыть музей Бакунича,  должна была сбыться!
  Тогда же создал Роман Федорович Общество друзей музея Бакунича. Записались в него  сотрудники и краеведы. По воскресеньям, когда начальники покидали домик,  он оккупировал московский телефон и кричал в трубку: -- Это  Роман  Копёшкин из Петровска!                Зазывал в музей всех знатоков учёного, мешая холостому заму Мотыженкова, обычно   дежурившему в выходной, ворковать по телефону с девицами.
   В девяносто втором на День рождения Бакунича приехали учёные из разных городов страны и из-за границы.                -- Петя! Сергей Степанович! – радостно вскрикивал Роман, кидаясь навстречу входившим в вестибюль гостям.
   Это был главный день в жизни  Копёшкина, он определил весь его дальнейший путь. Именно тогда ближе познакомился Роман с главными  специалистами по Бакуничу и прочитал им свой доклад о Михаиле Антоновиче. Они укрепили веру в нужность и важность  дела, которое делал Роман Федорович, стали его друзьями.
   Конференцию открыла  заместитель Самого  Главного.                -- Сейчас, во время перестройки и гласности, мы обязаны открыть музей великого демократа и правдолюба,-- сказала она и радостно завершила  свою речь – На прошлой неделе Управление образования выехало из Дома Бакунича. Через несколько дней музей получит его в своё полное распоряжение.
   После выступлений все   обратились к руководству «со словами искренней благодарности». Затем Роман показал гостям Дом Бакунича и новую выставку о Михаиле Антоновиче.               
   -- Молодец ! – хвалили Копёшкина сослуживцы,  ведь  встреча в Петровске прошла  удачно благодаря ему.
   Через неделю Роман Федорович и другие сотрудники упаковали для переезда в новый музей все экспонаты. Ни служебного транспорта в музее, ни личного у  нищих сотрудников  не было: о перевозке Копёшкин договорился с приятелем.
   На следующий день Управление образования вернулось обратно. Конечно, Копёшкин побежал в Дом Бакунича. Ещё пару лет назад с ним, может быть, не стали даже разговаривать, но теперь началась перестройка.                -- Отремонтируют нам другой дом, сразу уедем, -- заверила его начальница Управления.
   Прошло полгода. Всё оставалось по - прежнему. Роман Фёдорович решил: помочь музею может только Самый Главный и отправился хлопотать по начальству. Приблизился с трепетом к заветной двери, а там референт.                – Что Вам угодно? – спрашивает.                – Так и так, -- говорит.                – Оставьте заявление,  Вас известят.
   Не прошло и месяца, позвонили Копёшкину на работу и назначили время приема. Секретарь директора музея об этом своему начальнику сразу  и доложила.                – Ты что это, Роман Фёдорович, поперёк батьки в пекло лезешь? – выразил он своё мнение, но мер к строптивцу до поры принимать не стал.
   В назначенный срок  предстал Копёшкин перед глазами Самого Главного Начальника.                -- Какое Ваше дело? – спросил тот. Роман ему про музей всё объяснил и задал вопрос                -- Не будет ли  какого вспоможенья?                – Обязательно будет, -- ответил Самый Главный. – Только по делу Вашему  без разрешения высшего начальства ничего не можем сделать. Вы сами видите, какое теперь время. Надо подождать.                Копёшкин совой такой вышел с крыльца, как пудель, которого повар облил водой, -- и хвост у него между ног, и уши повисли.
  Прошел год, два, семь лет. Роман Федорович  ездил в архивы, печатал статьи о Михаиле Антоновиче, переписывался  со специалистами и стал среди них человеком известным. Неизменным оставалось одно: чиновники уезжать из Дома не собирались.
     Представьте себе положение Романа Фёдоровича. С одной стороны, так сказать, сёмга и арбуз, а с другой стороны – ему поднесли горькое блюдо под названием «завтра».
    Возраст Копёшкина подбирался к пенсионному. Бывшие  музейные поклонницы заметили: он не только сильно постарел, но и характер  заметно испортился. Уж больно  стал назойлив, толку - то в голове нет, а рыси много. Одна за другой стали они охладевать к своему бывшему кумиру и незаметно перестали с ним знаться.
   Роман Федорович начал писать фельетоны о волоките с музеем в петровскую газету.                --  Найду, наконец, управу на местных бюрократов!--мечтал он. Главный редактор, приятель Копёшкина, даже в те годы гласности, печатать их опасался.  Тогда - то и прослыл Копёшкин городским сумасшедшим.
   В это время пришел в музей новый генеральный директор Иван Иванович Колбасьев. Несколько лет тому назад Колбасьев, комсомольский выдвиженец, был одним из многих районных начальников. Виртуоз по налаживанию полезных знакомств, перебрался он в Москву заместителем редактора ведомственного журнальчика.  Более скучное и бесполезное издание трудно было выдумать. Редкий читатель мог осилить его до конца. Ходили слухи, что случилась в редакции тёмная история с  казенными деньгами, и Колбасьев срочно сбежал из Москвы обратно в Петровск. Но  где наше не пропадало?
   Иван Иванович, всем обязанный петровскому начальству,  разнузданное вольнодумство Копёшкина терпеть не мог и вызвал подчиненного к себе в кабинет.                – Если ты, сука паршивая, еще раз гавкнешь на районное руководство, я тебе яйца оторву,-- выразился он не совсем логично и побагровел.  На что Роман Фёдорович, ответил, более сообразуясь с законами общества и природы.                – Сука краснозадая – это ты, -- имея в виду партийное прошлое Колбасьева, -- а оторвать тебе, к сожалению, нечего, кроме твоей глупой башки.
   После  не слишком политкорректной беседы надеяться на консенсус  не приходилось.  «Чем глубже невежество, тем больше самомнение», -- написал Копёшкин в своём дневнике. Затем он отнёс в газету новый  фельетон о Колбасьеве, который безотлагательно был препровожден редактором в корзину.
   Едва исполнилось Роману Федоровичу  шестьдесят, Иван Иванович отправил его на заслуженный отдых. Копёшкин продолжал ежедневно ходить в музей: жизни без него  не представлял.  Прежней невеликой зарплаты Романа Федоровича  раньше хватало не только на кусок хлеба, но и на пару -- тройку книжек. Теперь сотрудники нередко видели, как Копёшкин собирал пустые бутылки. «Даже если есть один раз в день, пенсии на книги не хватит», -- понял он.
   Профсоюз, правда, как - то выделил ему  тысячу рублей, но ведь не каждый же месяц помогать! Да и Иван Иванович сказал – Не было ещё примера, чтобы у нас в России человек был оставлен без призрения.
   В шестьдесят три года, не оправившись после инфаркта, Роман Фёдорович Копёшкин умер в сельской больнице, куда пристроили его сердобольные сослуживцы.
    
   Из письма М.А.Бакунича  другу, революционерке - народнице Вере Фигнер, Петровск, 21 декабря 1920 года: «По поводу заложников пишу письмо Ленину…  Силою неизбежных обстоятельств  противоположное влияние гораздо сильнее всего, что может сказать человеколюбие и благоразумие отдельных людей».
   «… Борьба за правду, за справедливость и равенство, среди народа, заодно с народом – что может быть в жизни прекраснее и выше этого?»                ( М.А. Бакунич).
   Из Отчёта Союза петровских кооперативов за 1918 год: « Собрание уполномоченных решило учредить … при гимназии  стипендии имени М.А. Бакунича и ассигновало на это пять тысяч рублей».
   
   Михаилу Антоновичу исполнялось сто шестьдесят.                -- Давайте проведём международную конференцию, -- предложил я Лавровой. -- Вместе с Комиссией Бакунича. На хорошем уровне. Как первую, подготовленную Копёшкиным. Генеральный не возражала.  Написать свой доклад я мог только по документам музейного отдела рукописей.
    Путь к ним лежал через его заведующую  Марью Павловну Попову. По наивности я думал: стоит мне обратиться к коллеге, и  получу нужные документы.                – Бумаги не разобраны, ремонт, -- буркнула она в щель приоткрытой двери, видимо, опасаясь, что я ворвусь в хранилище и похищу её сокровища.                – Выступление на конференции запланировано. Без документов написать статью не могу.                – Принесите заявку с подписью генерального директора.               
-- Валер, как составить заявку? – спросил я у Снегирёва на другой день.                -- Чем-то ты Попову обидел, -- ответил тот, усмехаясь. – С её документами за год три человека работает. И даёт она их сразу,  без всяких запросов.               
      Телефона в отделе рукописей не было. Через три дня мои попытки застать Марью Павловну увенчались успехом.                -- Сейчас  ухожу по делу. Приходите завтра.
   На следующий день мне вынесли два листа  на лестничную площадку. С трудом пристроился к стоявшему там колченогому столу и попытался читать рукопись  девятнадцатого века. Электричества на лестнице не было, а время приближалось к трём часам:  в январе уже начинало темнеть.
   
  Через пять минут  понял: температура в моём «кабинете» не меньше, чем в бане. По его стенам змеилось множество труб с кипятком, уходивших в разные комнаты. Снял свитер, рубашку и попытался вытереть пот, ливший ручьями. Старался, чтобы ни одна капля не попала на документы. В это время открылась дверь хранилища, и в дверном проеме обозначилась фигура Поповой. Она увидела мой обнажённый торс, и пронзительный женский крик заполнил окружающее пространство.
   Месяц я регулярно ходил в «баню». Марья Павловна больше не кричала, а только стыдливо опускала глаза. Работать в комнатушке рядом с хранилищем так и не позволила. После ежедневной «парной»  долго принимал нитроглицерин. 

  Позже  узнал: ключ от хранилища был и в домике. В отсутствии Поповой к ней ходили начальники, с их ведома – даже посторонние. А Марья Павловна оказалась премилой дамой. Тогда просто обиделась: я занялся Бакуничем, а ведь и она когда-то пыталась…

   «Человек подчинён великому началу взаимной помощи, которая обеспечивает наилучшие шансы выживания только тем, кто оказывает друг другу наибольшую поддержку в борьбе за существование». ( М.А. Бакунич)
   Из Протокола Болотной комиссии Петровского музея, 16 января 1919 года: « … На просьбы комиссии дать для приложения к протоколу  его рукопись, Бакунич ответил, что он приложит к ней свои собственные рисунки и хочет, чтобы ею пользовались, как можно больше людей».
    Из письма М.А. Бакунича жене, Петровск, 15 сентября 1920 года: «…Пришла старушка - учительница Порывкина: умоляла со слезами на глазах принять от неё вышитую ею подушку. Сколько ни отказывался я, она отказалась взять её назад».
 
   Папка  тридцать девятая. Тысяча пятьсот пятнадцать –  тысяча пятьсот девяносто три, -- вывел я номера новых документов фонда Бакунича, собранных и изученных за последний год. 
    
    Из Протоколов №№3,4,5 рабочей группы  по созданию музея М.А.Бакунича:                -- составить  график ремонтно - реставрационных работ                к 22.10.2002г.                – определить стоимость оборудования по охранно - пожарной сигнализации             к 22.10.2002г.                – определить стоимость оборудования  Дома - музея М.А.Бакунича                к   30.10.2002 г.
    Прошел месяц, второй. Комиссия приказала долго жить.
   
   Из письма М.А. Бакунича писателю И.И. Горбунову - Посадову, Петровск, 21 ноября 1920 года: « Мы тоже выжили – прожили тяжёлую зиму и готовимся к новой, ещё более трудной… Сена нет и половины того, что нужно… Пишу всё ещё историческую часть моей «Этики»…»               
   Из письма племянницы Е. Половцевой  дяде М.А. Бакуничу, август 1920 года: « … Очень часто думаю о Петровске, о тебе… о наших прогулках и разговорах. Страстно жду  продолжения твоей «Этики», в особенности, созидательной части. Я тоскую по Петровску и о вас… и так больно сжимается сердце, когда думаю о том, что всё это «было», впрочем, и большою, глубокою благодарностью за всё, что я имела около вас…».
   
   День юбилея. Большой зал Районного Дворца культуры. В президиуме --  Руководство Петровска и Генеральная Дирекция музея. В зале -- ректоры и проректоры, завкафедрами и профессора, пожилые доценты и молодые ассистенты.  Все  приняли Обращение к Руководству. Просили открыть музей Михаила Антоновича. В очередной раз.
   Прошел год. Деньги на реставрацию дома так и не появились. После юбилея туристы всё чаще  задавали  вопрос                –  Где находится музей Бакунича?
     Ему – семьдесят восемь. Почти ежедневно болит сердце. Друзья теперь далеко: одни -- за границей, другие -- в Петрограде. Да и московским знакомым  не до него. Многие  отвернулись от своего Учителя. Не могли простить: агитировал за продолжение войны с Германией. Заступался за заложников?  Да разве с большевиками можно было договориться…   
   
  Из письма М.А. Бакунича посланцу В.И. Ленина С.Л. Мильнеру, Петровск, 6 февраля 1919 года: « Ц.И.К. издаёт четыре тома моих сочинений и желает обязательно выплатить мне авторский гонорар ...Принять это предложение – значило бы признать, что правительство поступает правильно, становясь единственным издателем целого народа. …Проведение в жизнь этого начала – значило бы убить всякое развитие мысли в России, кроме тех мыслей, которых держится правительство».
   
   И снова -- домик начальства.                – Елена Павловна, -- подошёл  к Оленевой, ласкавшей глаз бирюзовым костюмом. – Музеи уже десяток лет  живут на гранты. Почему бы нам не попробовать?                – Я посоветуюсь.                Через  месяц.                – Анфиса Александровна, -- предложил  Лавровой, -- давайте подадим документы на грант.                – Я подумаю.                – Могу дать Вам нужные бумаги.                – Хорошо.
   Уговоры продолжались  еще месяца два.  Через год музей получил грант на оборудование Дома Бакунича – двадцать тысяч долларов. Кто - то из местного руководства попытался распорядиться ими. Не получилось. Три тысячи  предназначались наивными спонсорами  членам рабочей группы  – «создателям» музея: Лавровой, Оленевой, Трескунову, бухгалтеру Брусничук…
   
     Из письма племянницы Е. Половцевой дяде М.А. Бакуничу, декабрь - январь 1920-1921 годов: «От души порадовалась тому, что… остаётесь сейчас в России. Очень было бы тяжело знать, что вы собираетесь уехать.   ...Мне кажется, что русскому человеку подобает сейчас быть в России и работать тут же».
   
     Иду как - то  мимо дома Бакунича, а там -- рабочие. Целых пять! Меня, конечно, никто не предупредил, невысокого полета  птица. Подошел к прорабу.                – Здравствуйте! Что делать будете?                – Реконструкцию для музея.                Слава богу, дождался! Интересно, что за реконструкция…               
   Из воспоминаний  А.Д. Шаховской: « Несмотря на свою старость, он не только горячо относился к нашей работе, но и сам принимал в ней живое участие… Бутырская тюрьма. 12 февраля 1921 года».
  Из статьи К.А. Соловьёва, сотрудника, с 1921 года заведующего Петровским музеем: « Перед открытием музея для публики он внимательно просматривал, как специалист, отдел геологии и давал свои советы», 1932 год, перед  заключением в Бутырку  за сопротивление ОГПУ, выгонявшему музей из его здания.
 Слово «строить»  Михаил Антонович повторял  особенно часто. До последнего дня  пытался  помочь кооператорам, учителям, музею…      
   
  Из письма М.А. Бакунича   знакомому П.А. Горбунову, Петровск,  28 ноября 1920 года:  «…   Я глубоко убеждён, что из  теперешнего кризиса  русский народ и его интеллигенция выйдут…с новыми построительными силами…».
 
   Каждое утро по дороге на работу подходил я к Дому Бакунича посмотреть, что сделали нового, а уж нос слышал: пахнет тысячами. Однако  работа двигалась плохо. Как - то  недели через две  увидел: дома… нет. Рабочие еще не пришли. В углу  была навалена горка брёвен…
  Дом, милый Дом! Сто лет простоял ты, неподвластный ветрам и метелям. Невеликий, неброский, ты один не погиб в неравной борьбе с  исполинами,  что со всех  сторон окружили тебя. Знал ты и лёгкую поступь благородных дам, и тяжёлые шаги солдат, уносивших  в сорок первом частичку твоего тепла, и шумную возню их детей, так и не увидевших своих отцов. Навсегда запомнил ты  Учителя, что  угас у твоего холодного очага.
   Но  пришли внуки тех солдат и бестрепетной рукой послали тебя на смерть. Прости нас, что не смогли защитить тебя и сберечь.
   Через полчаса подъехал грузовик, рабочие стали сбрасывать с него новые брёвна.                – Мужики, что делать будете?                – Строить музей.
   Я побежал к Лавровой.                – Анфиса Александровна! Не понимаю: разрушили Дом Бакунича, на его месте будут строить новодел. Зачем?                – Лицензии на реставрацию у петровских строителей нет. Лучше так, чем никак.                – А туристам скажем, что в этом доме жил Михаил Антонович?
     « Исковое заявление прокурору Петровского района. Прошу разобраться с фактом уничтожения памятника истории федерального значения  и наказать виновных. Надзирающий архитектор. Подпись». Велели построить заново.
  Бригада плотников  начала возводить новый «Дом Бакунича». От музея для порядка  туда послали   заместителя генерального Трескунова. Через полгода  поставили внутренние перегородки. Вскоре они стали складываться, как в карточном домике. Подправили. Стройка на этом закончилась. Все деньги, выделенные министерством,  «освоили».

    Петровский музей  открылся в 1918. Михаил Антонович Бакунич первым расписался  в книге посетителей.
   
    Из Отчёта о работе сотрудницы петровского музея А.Г. Вербловской 15 июня – 15 сентября 1918 года: « …Его слова «хорошее, полезное дело вы тут делаете», -- как - то особенно ободряли нас  в нашей работе, и создавалась уверенность, что Михаил Антонович всегда придёт на помощь музею своими ценными советами и указаниями».
   Из письма петровских кооператоров М.А. Бакуничу: « Бывая у Вас и делясь с Вами горестями и радостями, мы всегда  уходили с облегчённым сердцем и полные надеждой, что наша будничная тяжёлая жизнь сменится полным торжеством человечества. С этой верой нам легко переносить всё. Бутырская тюрьма. 21 января 1921 года».
   
   Все новое и интересное высоким  гостям Петровска показывали на День города. За неделю до него к нам в отдел прибежала Лаврова                -- Валера! Открываем Дом - музей выставкой!                Я  пошёл сделать для неё копии документов. Во дворике курили дамы.                – Лена, иди заведовать Домом Бакунича, -- томно предложила Оленева своей студентке,  бывшей медсестре, а теперь нашему бухгалтеру Лене Брусничук. – Мы же с тобой не зря  о нём диплом готовимся защищать.
   
   Из письма служащих Союза петровских кооперативов М.А.Бакуничу,  Бутырская тюрьма, зима 1921 года: « Ваш интерес к кооперативной жизни… вдохновенные речи о праве трудящихся  на самоопределение зажгли в сердцах искреннее уважение… 30 подписей».
   Из письма М.А.Бакунича   Н.П. Нерпиной, сестре биографа Л.Н. Толстого А.П. Сергеенко,  Петровск,  31 декабря 1918 года: « Дети из соседних деревень… тоже навещают. Они основали детское «культурно-просветительное» общество и приходят совещаться обо всем».
   « Народ, у которого совершенно не развита общественная жизнь, у  которого личность подавлена, обречён на разложение и утрату своей самостоятельности». ( М.А. Бакунич)

   -- Валера, выше поднимай! – кричал я Снегирёву, стоявшему в кузове газели. Вдвоем  мы забили её витринами, стендами, экспонатами и разгрузили все это в недостроенный, неохраняемый  сруб. Через три дня руководство убедили, что Дом надо доделать, а уж тогда… Мы загрузили газель витринами, стендами, экспонатами.
   И всё же, два - три рабочих иногда в Доме появлялись.
                Генеральному директору               
                Музея « Петровское подворье»
                Лавровой А.А
                от Сапожникова А.Е.               
               
                Служебная записка               
  «Прошу Вас поручить реставратору  подготовку мебели для Музея М.А.Бакунича. Список прилагается».  Никакого ответа.                -- План музея готов? – спросила меня Оленева, заглянув в наш отдел в  брючном костюме цвета маренго.                – Конечно.                Я помнил: с ней надо работать на опережение.  Над планом  трудился год: пришлось перелопатить все материалы.  Выбрал  самое интересное.               
   -- Сергей Эдуардович! – голос Оленевой звучал особенно вкрадчиво и проникновенно. Она звонила куратору из Фонда культуры.                – Приглашаем Вас на программу « В доме Бакунича».                Как интересно! Программа уже есть, а Дома ещё нет. Просто пришло время отчитаться за давно потраченные  двадцать тысяч долларов гранта. И тут выяснилась одна маленькая неувязочка. Оборудование Дома  давно использует   Петровский музей. Возможно, когда-нибудь оно и попадёт в Дом Бакунича…
   Двум уважаемым представителям Фонда показали  древний город Петровск. Их вкусно накормили. Хозяева обсудили с гостями, каким должен быть новый музей. Программа « В Доме Бакунича» прошла в другом доме. Может быть, все остались довольны, но сколько заявок на гранты                « Петровское подворье» потом ни отправляло, Фонд денег больше не давал.
   
   Из письма М.А. Бакунича  Вере Фигнер, Петровск, 21 декабря 1920 года:                « …Недавно я присутствовал на собрании по поводу пятилетия…Союза кооперативов. Говорилось о поразительно полезной  его деятельности. Но вышел большевик и очень спокойно объяснил, что это похороны Союза, а на похоронах, известно, говорят хорошее о покойниках».
   Из воспоминаний петровского кооператора В.В. Сазонова: «…Уходя от него каждый раз хотелось и самому быть лучше, больше всех любить и прощать всем…Бутырская тюрьма. 15 марта 1921 года».
 В конце ноября 1941-го немцы стояли на окраине Петровска. Вещи Бакунича из Дома растащили жители. А в декабре Софья Григорьевна умерла.

 
  Из Протокола совещания Совета музея  от 21 июня 1921 г. Пункт 2. О Музее М.А. Бакунича «…Относительно Музея М.А. Бакунича директор Петровского музея сообщает, что  музейно-экскурсионная секция берет на себя все материальные расходы и организационные работы по устройству этого музея…».
  Из Протокола совещания Совета Музея от 13 июля 1921 г. «… Совет выражает пожелание, чтобы работники музея, переговорив с вдовой М.А. Бакунича … приняли участие в работе по подготовке  Дома к приёму посетителей и разрешает израсходовать некоторую сумму музейных средств для этой цели».

  Отмечали очередной юбилей Михаила Антоновича.  Слово взял Николай Алексеевич Бакунич, его правнучатый племянник.                – Моя мама шестьдесят лет назад подарила Петровску Дом, где тогда жила вся  наша семья.  Я двадцать лет собирал вещи для нового музея. Когда его откроют?
      
   Из письма вдовы М.А. Бакунича племяннице Е. Половцевой, 1921 год:                « Мишина комната осталась так, как она была при нём, и кроме моей комнаты всё считается теперь музеем. … Я пала душой. Потеряла веру во всё, чем жили и вдохновлялась сорок два года, живя с ним. …Его вера  … в лучшее будущее людей, в то, что мы живём и страдаем во имя этого лучшего будущего… делала мою жизнь светлой, отрадной…».   
   
        - Как это понять?  Что за дрянь? – крики раздавались из зала современной истории Петровского района. Дверь из него распахнулась, и наружу вылетела дочь Самого Главного. Вслед за ней, жалко улыбаясь, пыталась достойно нести свое грузное тело генеральный директор Лаврова.
  Фотографии, на которых Руководство разных уровней имело ненадлежащее выражение лиц, быстро заменили. «Козни» профессора-дизайнера, оформлявшего музей, были прекращены,  ему сразу указали на дверь.
 
    Из письма М.А. Бакунича С.Л. Мильнеру из Петровска, 6 февраля 1919 года:  « Уничтожение вольного почина во всей хозяйственной и политической жизни страны, и даже в выражении мысли, неизбежно роковым образом ведёт… к глубокой реакции на несколько десятилетий».   

  Шёл февраль 2006-го. Трое незнакомых молчаливых женщин  колдовали с финансовыми бумагами музея. Ткали нити секретных строк в толстых  тетрадях судеб. Вскоре директор стала замдиректора, а все бухгалтера оказались в другом учреждении культуры.
   Говорят, кто-то из Руководства кричал на планёрке -- Моя зарплата меньше, чем она себе брала каждый месяц!
   
    Из воспоминаний управляющего делами Совнаркома В.Д. Бонч - Бруевича: « Оказалось, что у местной власти были весьма натянутые отношения к Михаилу Антоновичу. Как старый революционер он им совершенно был неизвестен; с ним, как со знаменитым писателем, учёным… они не были знакомы, а слова о том, что здесь живёт какой - то бывший …в доме старого дворянина, которому почему - то оказывается покровительство, ещё более смущали тех, кто стоял у местного кормила правления. А так как он открыто  не одобрял многое, что делалось в этом захолустье в те бурные годы, то отношения…были неблагоприятны и иногда почти враждебны».

- Не хочу, которые с «Ленсовета»! – орёт Фимка сквозь слёзы. – Не хочу!                Батуми. Здесь живут бабушка и дедушка. Они успели убежать с  Украины в начале голодомора. 
   Морвокзал.  Душный, влажный июльский вечер. Вид на залив   закрыт громадой,  рассвеченного огнями, теплохода. Нарядные, загорелые   папа и мама только что сошли с его трапа и стараются успокоить сына.  Фима не видел их всего две  недели. Ему - три года. С этого дня он  помнит себя.
   Осенью того же пятьдесят восьмого папа поступает в военную инженерную академию в Ленинграде. Родители возвращаются из голодного Владивостока и снимают старый деревянный домик в пригороде, в Песочном. Кровать одна, Фимка спит на печке. Как-то январским утром  с трудом разлепляет глаза. Сильно кружится голова. Сквозь полудрёму видит, как мама, словно больная, хватаясь за стул и шифоньер, ковыляет к печи, открывает заслонку, сгребает сына в охапку и тащит в одеяле на мороз. Мама родилась в Москве и печку раньше не топила.
    - Ижманова! Садись, два.                Одна на троих с сестрами кукла Галка без руки и с подбитым глазом «берёт» со стола дневник и покорно «садится» за парту.                – Что ревёшь, зараза? Заткнись, а то высеку, как Сидорову козу, - Маша хватает линейку и наотмашь бьёт куклу – инвалидку по здоровому глазу.                – Манька, щи давай!                Девочка быстро плещет  в миску постных щей, хватает её и тащит в залу. Отец, мастер галунно-позументной фабрики, как всегда, вечером поддатый, развалился на стуле.  Сейчас прибегут с улицы двое голодных братьев. Шпана. Надо спешить, а то схлопочешь ложкой по лбу.               
                               
    Второй класс.  Калинин, бывшая Тверь. Красная кирпичная гимназия построена на берегу Волги ещё до революции.   Теперь это английская спецшкола. Звонок на урок.                –Для жиртреста нету места! Для жиртреста нету места! - вопит троечник Белогоров. Он уселся за Фимину парту. Наконец, появляется долгожданная Зинаида Павловна.                – Файнгиллеринт, - как обычно коверкает фамилию ударением на последнем слоге. – Тебе нужно особое приглашение? Садись на своё место.                Дети радостно смеются.
   …Урок английского.    В десятом классе    три группы: отличников, хорошистов и троечников. Фима – в первой. В комнату  заходит незнакомый неприметный майор.                - Кто хочет учиться в Институте военных переводчиков?                Неужели Фимина мечта сбудется?  Он поднимает руку.                -  Кто твой отец?                - Он погиб. Был капитан второго ранга. Служил в военном НИИ.                - Ну и как твоя фамилия?                - Файнгиллеринт.                Взгляд майора становится тусклым, и он неспешно  выходит из класса, так же тихо, как вошёл.
               
- Разрешите войти?                Директор школы Наталья Сергеевна Гуртовецкая придвигает к себе стопку исписанных угловатым почерком листов.                – Как учёба?                Хвастаться заочнице  пединститута Полисадовой особенно нечем.                – Отлично, - бодро рапортует старшая пионервожатая Маша.                – Прочитала твой годовой отчёт.                Девушка радостно улыбается.                – Умница, - подумала я, - но какой знакомый текст! И вдруг, поняла. Ты свой отчёт с прошлогоднего переписала у Веры Сидоренко.
    Зимние каникулы выпускного класса. Ефим в новом костюме едет на консультацию в МГУ. Факультет английской филологии. Выступает замдекана, ухоженный джентльмен лет сорока. Парень решается подойти к нему.
 - Из Калинина?  Как Ваша фамилия? Попробуйте поступить, - говорит он.                Фиме почему-то кажется, что профессору не слишком нравится ни его провинциальный город, ни тем более  фамилия и пробовать нет никакого смысла.
    Посудите сами. Если не сдашь экзамены,  сразу  пойдёшь в армию, а за два года забывается многое, особенно иностранный язык. Ефим Файнгиллеринт поступает в Тамбовский филиал института культуры, его ещё называют тамбовский «кулёк».
     В те годы современную прозрачную упаковку пока не изобрели, и тушки ржавых селёдок  с трудом помещались в газетные кульки, выглядывая из них  пустыми рыбьими глазами.
   
   Прощай первая школа, здравствуй шестая! Как любит Маша принимать отчёты председателей совета  отрядов и дружины, громко выкрикивать «Будь готов!» и слышать в ответ «Всегда готов!». Ей кажется, что пионеры – её  крепостные и всегда готовы выполнить любой приказ своей барыни – Марьи Петровны Полисадовой. А готовиться к урокам  и вести их  так скучно. Вся эта наука история мешается в голове, как капуста с морковкой в любимых папкиных щах. В новой же школе место пионервожатой занято.
   Два года, как Маша молодой специалист.                - Проходите, - за столами пятеро.                Двое – из РОНО, трое –историки из её школы. Аттестационная комиссия.  Вдруг предложат стать завучем?                -  Полисадова Мария Фёдоровна – не отрываясь от документов,  будто не знает, как её зовут, бубнит коллега Синцов.  – Аттестовать   не рекомендовано.
 Липкая волна ненависти  обволакивает всю Машу с головы до ног. Она собирает  волю в бешено трепещущий комок и выходит из класса…
И всё же бывшую пионервожатую Полисадову помнят в райкоме комсомола. Через месяц  она – инспектор районного отдела народного образования.
    В семьдесят четвёртом умирает дедушка. Бабушка остаётся одна.  Ефим переводится   в московский «кулёк» и живёт  вместе с ней в пресненской трёхкомнатной коммуналке. Одной из соседок,  Ксюхе, иссушeнной старухе семидесяти восьми лет, дают отдельную квартиру на троих: на неё-ветерана труда, дочку-алкоголичку и внучку, малолетнюю прошмондовку.
   Перед тем, как переехать, Ксюха  завершает спортивную карьеру: мечет напоследок пару ржавых гвоздей в «Риткин борщ»(бабуля, как всегда,  вылавливает их  удочкой с магнитной «наживкой» из детской игры «Ловись рыбка»).
…  Семьдесят шестой год. Институт закончен. Кафедра рекомендует Ефима в аспирантуру. Принимают дочку проректора.                - У вас есть работа? – один и тот же вопрос задаёт он с утра до вечера.                – Как Ваша фамилия?                - Файнгиллеринт.                – Работы нет.                Последняя страница  тяжеленной московской телефонной книги закрыта.   Через три месяца приходит повестка  из военкомата.       
   


   Слухи один интересней другого летали по осиротевшему музею. Все ждали новое начальство.                – Жена директора универмага, – утверждали одни.                – Директор городской бани, -- уверяли другие.                Через три месяца порог музея переступила невысокая шатенка с огненным взглядом.
     Энергия  Марьи Власьевны била ключом. Выше, чем любой из сорока трех фонтанов Петровска. Цели были быстро намечены, задачи поставлены.                -- В гробу я видела Дом Бакунича, --  вскоре открылась она верным подругам, прилетевшим работать в музей под её тёплое крыло . -- Руководству он  не нужен. Деньги на нём не заработаешь.                Ничто другое Форкову не интересовало.
   
 Из письма М.А. Бакунича В.И. Ленину, осень 1918 года: « Полиция не может быть строительницей новой жизни, а между тем она становится теперь  державной властью в каждом городке и деревушке. Куда это ведёт Россию? К самой злостной реакции».

   Первой ласточкой Форковой стала выставка фотографий « Наши любимые». Все стены второго этажа были увешаны портретами  начальников -- от директоров петровских заводов  до Недосягаемых. Они улыбались, ездили на лыжах, летали на воздушных шарах.                – Вы здесь так молодо выглядите! – расстилалась она перед очередной посетительницей -- руководящей дамой предпенсионного возраста. Среди других было и изображение Марьи Власьевны Форковой.
   
   Из протокола собрания Комиссии краеведения Петровского музея, 13 сентября 1919 г.: « Председателем избран М.А. Бакунич… Он предложил дополнить схему музея  отделом « Следы язычества в уезде». Возражений не встретилось».
   
  -- Марья Власьевна, -- решился я обеспокоить генерального директора музея, -- в будущем году юбилей Бакунича.                – Ищите сами себе средств, старайтесь сами себе помочь.               
   
   Из письма М.А. Бакунича друзьям В. и Ф. Черкезовым, Петровск, зима 1919 -1920 годов: «Спасибо, дрова пока есть, и дом – сравнительно тёплый…  Работать могу всю зиму – конечно, одевшись потеплее…».

   Прошло два года, как прораб повесил на входную дверь Дома Бакунича большой амбарный замок. Летом во дворе его чахла городская травка, зимой высились чёрно-белые сугробы. Никому не было до этого дела. Лишь хулиган - семиклассник из соседней многоэтажки  пытался поджечь Дом с улицы, но только закоптил стенку.

  Из выступления М.А. Бакунича на съезде петровских учителей  30. 08.1918 года : «Третьего дня я рассматривал музей и радовался… Пусть только будет у нас несколько лет свободы, и во множестве городов … вырастут  такие же  и ещё лучшие музеи».
   Из письма М.А. Бакунича жене, Петровск, 15 сентября 1920 года: «Сегодня утром я ходил в музей узнать, стоит ли выступать? … Им жаль, если музей разнесут по кусочкам. Хотят положить полмиллиона для его обеспечения. Что выйдет, не знаю ещё».               
 
  Теперь главным делом « Петровского подворья» стал домик начальства. (Само оно давно перебралось в новые музейные хоромы). Надо было  быстрее слепить из него конфетку  –  Домик Приёмов  Больших Людей, а когда приемов нет, зарабатывать там деньги. Моментально было выделено 15 миллионов -- в три раза больше, чем нужно  для доделки Музея Бакунича. Через полгода Домик Приёмов начал работу.
   Большие люди приезжали не каждый день. Домик  часто пустовал.                – В среду женится сын Толмачёва, -- инструктировала Форкова сотрудниц.                – Посуда чтобы блестела, как яйца у кота. Сценарий свадьбы выучить наизусть, не дай бог слова забудете.
   Прошло двадцать лет с того дня, как впервые готовился Роман Копёшкин открыть Музей Бакунича. К Самому Главному стали ходить предприниматели, просить Дом под офис. Близилась круглая дата: день смерти Михаила Антоновича.
 
   Из записей М.А. Бакунича, Петровск, 1919  - 1920 годы: « … Для нашего музея. Предложить:1) …Вступить в сношения  с  возродившейся при Российском Обществе наук о Земле…   Озёрной комиссией…»
   Из статьи К.А. Соловьёва:  «… Во всей деятельности  М.А. Бакунича в Музее Петровского края отразились … 1) личное его активное участие… 2) стремление связать деятельность начинающегося музея с различными отделами Российского Общества наук о Земле 3) пропаганда музея, как научно - исследовательского учреждения…»

    « Во Всероссийское Общество Наук о Земле. Просим рассмотреть нашу заявку  на грант для  открытия единственного в мире мемориального Дома-музея  великого ученого, географа и философа, действительного члена  вашего Общества и секретаря его отделения физической географии, лауреата золотой медали Общества М.А. Бакунича»( ноябрь 2010 года).
      Грантополучатели: №№1-2 Проект вице-президента общества, №3 Исполнительная дирекция общества… № 32 Издание образовательной серии о приключении Тигра Амбы( март 2011 года).               
   Амба (феня) – конец всему. Синонимы: писец, туши свет. ( Толковый словарь русского языка). Грантополучатель(март 2012г.): студент из Перу Абадиа Рохас Джованни для участия в археолого-географической экспедиции «Кызыл-Курагино». В графе «цель и содержание предполагаемых результатов» -- прочерк.
   
   Из Отчетов о работе в Петровском музее, 1920 - 1921 годы: « Трое из четырех  сотрудников музея, все три члена Правления и большая часть Совета были арестованы и провели в Бутырках до апреля 1921 года». За незаконные торговые операции. На самом деле – за работу в независимой кооперации, которую душила советская власть.
   «Безденежье было полное. …Моральная обстановка была не менее тяжёлая: … работа приостановлена… Музей очутился в положении мало кому нужного, позади жизни оставшегося пасынка».

  Интеллигентная туристка Севрюкова посетила музей « Петровское подворье».                – В нашем уезде было имение великого русского полководца Михаила Илларионовича Кутузова, -- просветила её экскурсовод Вера Кошкина  девятнадцати лет. По возвращении в столицу, движимая чувством патриотизма, Севрюкова написала письмо Президенту. Оно завершалось так: «Прошу открыть в Петровске музей Кутузова».  Из Администрации письмо переслали в Министерство с указанием разобраться, а оттуда – в канцелярию  Петровска. Музей  Кутузова был открыт в рекордно короткий срок. Только имение полководца находилось в соседнем уезде, и музей по всем правилам надо было открыть на месте имения, в соседнем районе.

  9 февраля 1921 года Ленину передали письмо от дочери Михаила Антоновича Саши. Она просила освободить «хотя бы на день похорон  кооператоров, которые сейчас находятся в Бутырской тюрьме… Последние два года почти единственными друзьями моего отца…были члены Союза кооперативов».               
                Заштатный музей в Штатном переулке
   Тихий переулок  в центре Москвы.  В старинном  дворянском особняке сейчас посольство,  -- начал я лекцию для практикантов. До 1938 года там работал  Мемориальный музей Бакунича.
   -- Как, уже был?  Куда же делся? – удивился один из студентов.
    Поначалу  большевики собирались делать мировую революцию. Для этого надо было убедить весь мир: люди в Стране Советов живут свободно. Желательно на ярких примерах. Вдохновить на борьбу революционные партии и трудящихся земного шара.  На эту  роль требовались фигуры известные, авторитетные, не сомнительные для заграницы большевики.  Одной из них руководители новой России выбрали Бакунича.
   Через неделю после его смерти Моссовет передал дом, где Миша провёл детство, Комитету памяти М.А. Бакунича.  Было решено создать культурный центр, основную часть его занял бы музей.
   
   Из обращения Всероссийского общественного комитета по увековечиванию памяти М.А. Бакунича: « Стремясь следовать в своей деятельности заветам М.А. Бакунича… считавшего основными принципами жизни сотрудничество и кооперацию, комитет полагает, что музей  его имени должен быть делом общественным, плодом работы всех, кто хранит благоговейную память о великом революционере». Председатель Комитета Вера Фигнер  и другие его  члены.

  В 1923 году музей  открыли  на общественных началах. Первое время сохранялась хоть какая-то независимость от государства.  –  А кто его  содержал? – спросил тот же студент.
   
  Из письма В.Н. Фигнер эсеру - эмигранту Е.Е. Лазареву, 2 июня 1923 года: «Главные средства получаются из-за границы, и это тоже больно: нищенствуем! Хорошо ли, чтобы русское учреждение в память русского выдающегося человека дышало субсидиями его почитателей, англичан и американцев? Да и субсидии-то не великие».
  Из письма сотрудника Московского музея М.А. Бакунича Н.К. Лебедева знаменитому ученику Михаила Антоновича А.А. Боровому, Москва, 13 июня 1925 года: « К сожалению, в кассе иссякают деньги. Всего на ремонт израсходовано, вероятно, около  восьмисот рублей… Были получены  четырнадцать фунтов из Лондона и триста пятьдесят долларов из Америки. Теперь ещё ждём присылки ста долларов из Нью - Йорка и нескольких фунтов из Лондона. Если эти деньги задержатся, то работы останутся незаконченными. В Москве сбора денег совершенно нет».
   Из письма Н.К Лебедева вдове М.А. Бакунича, 23 сентября 1929 года: «Музейная касса пуста, так как получек вот уже почти полгода ниоткуда не было. Я не знаю, как будем жить дальше… Мы потеряли всякую надежду на заграницу, потому что и те, кто присылали раньше, почему-то перестали присылать».
 
    -- Может быть, почта тогда плохо работала, или  очень хорошо работали органы? – поинтересовался в очередной раз любознательный практикант.                Всё может быть, -- ответил я ему. Кстати, как Вас зовут?                – Саша Карелин.
   Музей бедствовал, но вход в него был бесплатным. Открылись библиотека с читальным залом, научные секции,  кружки.
   Помогали друзья и ученики Михаила Антоновича. В России и за границей нашли его  вещи и документы. Вдову отпустили в Европу, где Бакунич провёл в эмиграции больше сорока лет. Она   привезла его архив и библиотеку.
 
    Из письма А.Д. Шаховской вдове М.А. Бакунича, Петровск, 1922 год: « Мы знаем из газет, что в Москве будет организован музей Михаила Антоновича и, конечно, всё для его памяти мы передадим туда. Но нам очень  хотелось бы и у нас в музее устроить уголок памяти Михаила Антоновича….Так, пожалуйста, вспомните и о нашем музее. …Светлая память о нём соединяет всех нас».               
   Из письма бывшего петровского кооператора В.В. Сазонова вдове М.А. Бакунича, Москва, 26 января 1924 года: « Посылаю Комитету… на издание бюллютеня пять червонцев от Моссельскокредитсоюза и три червонца от А.И. Байдина из Центросоюза…».
   Из книги Н.К. Лебедева «Музей М.А. Бакунича», 1928 год: : « …В своём настоящем виде музей ещё далеко не закончен. Недостаток денежных средств не позволяет Комитету осуществить целиком намеченный план».
   
    Двадцать седьмой год. Арестован заместитель председателя Исполнительного бюро Комитета друг Бакунича П.А. Пальчинский. Расстрелян по приговору ОГПУ за вредительство.  Двадцать девятый. Арестована группа членов комитета, последователей Бакунича. Среди них  А.А. Боровой. Тридцатый год --  член Комитета А.А. Солонович и его единомышленники. С тридцатого по тридцать третий год  из 73 членов Всероссийского Общественного Комитета  уцелело 48.

 Из письма В.Н. Фигнер А.А. Боровому: «Я осталась, потому что хочу сохранить музей; если я уйду, он погибнет…».

   В тридцать третьем  органы изъяли из библиотеки музея часть книг. Тогда же  ОГПУ постановило: выслать Н.К. Лебедева на Север. Не успели – умер.   
   
   Из обращения В.Н. Фигнер в Наркомпрос, 1933 год: «Считая эти действия ударом по музею, прошу выяснить, считается ли желательным или допустимым дальнейшее существование музея под моим председательством… или мы должны его ликвидировать?».
   
   14 января тридцать четвёртого года В.Н. Фигнер вышла из Исполнительного бюро и Комитета. В тридцать восьмом  музей  закрыли на «восстановительный» ремонт. В том же году вдова Бакунича была вынуждена передать  его в дар Советскому правительству. В сороковом начала работать ликвидационная комиссия. Экспонаты разошлись по разным музеям и архивам. 

    Из письма М.А.Бакунича Вере Фигнер, Петровск, 21 декабря 1920 года: «…Мы постоянно боролись против правила  социал – демократов: «Раз не наше – пусть лучше не существует!» Таков неизбежный лозунг государственной революции».
   Внучатому племяннику П.А.Кропоткина А.Н. Поликанову:  «На Ваше обращение сообщаем: Всероссийское общество наук о Земле будет радо помочь в воссоздании дома-музея Петра Алексеевича. 30.01.2010. Исполнительный директор. Подпись. Печать».
 Прошло двадцать лет с того дня, как впервые готовился Роман Хохлачёв  открыть Музей Кропоткина. В Домике Приёмов Больших Людей готовились  к празднику людей ещё маленьких. Детей и внуков Руководства. Хрустальные люстры весело сверкали огнями. Ласкала глаз итальянская мебель в стиле ампир. Профсоюз  накрыл столы и купил подарки. Вызвали Деда  Мороза, Снегурочку и еще десяток научных сотрудников  для бесплатного  вип- обслуживания. Мне доверили роль Буратино, Кате – Мальвины.
     Утренник не начинали: ждали приезда Самого Главного. Наконец, к крыльцу подкатил чёрный джип, и он провёл внучку в зал.  – Здравствуйте детишки, девчонки и мальчишки, -- приступил к делу, заскучавший было заведующий отделом археологии  Дед Мороз.
    Самый Главный расположился за столом, накрытым для взрослых в соседней комнате, выпил бокал сока и …заскучал. Шанса поговорить с ним могло больше не представиться. Я схватил за руку Мальвину, и с улыбками на кукольных лицах мы приблизились к нему. Преодолевая                робость,  спросил                – Сергей Степанович! Будут ли достраивать Дом Бакунича?                – Нет денег. Осваивать нечего.
   
   В день смерти Михаила Антоновича собрались помянуть его музейщики и  краеведы Петровска: Валера Снегирёв, новый сотрудник Саша Карелин, старик Николай Алексеевич Бакунич.  Вьюга наотмашь лупила в лицо колкой поземкой. Ноги тонули в сугробах. Столбик термометра прыгнул вниз.
   Наконец, добрались  до  двора, где спрятался Дом, стиснутый  бетонными стенами многоэтажек. Сирена пожарной машины протяжно застонала вдали. Зашли под своды арки. Ударила волна горячего воздуха. Выбежали во двор. Невыносимо яркий огонь заставил прикрыть глаза. «Цветок папоротника», -- пронеслась шальная мысль.  « Нет, это самый высокий костёр в Петровске»,           -- мелькнула другая. «Разбегусь, прыгну через него и всё будет хорошо».
    Гигантский столб огня -- разъярённый многоглавый змей -- бился за железной оградой, сверкая яростными глазами раскалённых головешек. Жадно лизал языками пламени стены Самого Главного дома. 
 


   
               
                «Чёрная кошка-символ анархизма».
                (Большая Российская
                энциклопедия)
                «Бакунич очень любил кошек.
                Особенно нежно               
                он относился к Машке. О ней он
                спрашивал в               
                письмах к жене».
                (Воспоминания о Бакуниче)
   Прошло несколько лет, как дом сгорел, и на его месте начальство собиралось строить новый музей Бакунича. Управление образования переехало в большое кирпичное здание с колоннами.
   Машка была тогда ещё котёнком, когда  полюбила и свой домик и двор вокруг него.  Днём она не показывалась из  логова в подвале, а после пяти, когда чиновники расходились по домам, запрыгивала на старинную печь, с которой была видна вся кухня и приусадебный участок.
   После пожара, когда рабочие начали рушить столетние обугленнные  стены дома, кошка перестала есть вкусный суп с куриными костями, которым кормила её старушка из соседней девятиэтажки баба Люба, и целый день истошно кричала, путаясь в ногах у рабочих.
   Брёвна сожгли в углу двора, осталась только печь, на которой раньше  Машка любила спать.  Cтояли лютые морозы и ей ничего не оставалось, как только забиться в подвал ближней девятиэтажки, где жались к стенам трубы с горячей водой, а к ним кошка.
   Так пролетело ещё два года и, наконец,  на старом фундаменте начали строить новый дом, похожий на старый. Машка обрадовалась и  вернулась в своё логово.
   Она очень хотела опять жить там, где прошло её детство, где чувствовала себя свободной и счастливой.
   К стройке стали ходить люди поодиночке и группами. Всегда одни и те же. Если появлялись несколько человек, они бродили по участку и о чём-то спорили. Машка старалась не попадаться им на глаза. Она была чёрного цвета и её почему-то старались прогнать.
   Один мужчина с бородкой наблюдал за домом много лет, а теперь заходил  внутрь, глядел на его стены и что-то чертил. Сначала Машка убегала от него, как от всех остальных, но он говорил с ней ласково, и кошка перестала его бояться. Прошло полгода, и она разрешила мужчине гладить себя и своих котят.   
   Однажды приехала машина и рабочие принесли в комнаты мебель, а мужчина с бородкой разные вещи, которые он называл «экспонатами». Теперь Машка видела каждый день, как он расставляет их  и вешает рамки на стены. Рабочие называли мужчину «завмуз».
   Когда в доме никого не было, кошка с котятами ходили по всем комнатам и любовались фотографиями. Больше всего было их со старичком в очках и с широкой окладистой бородой. На одной из них сфотографировали памятник: старик сидел на скамейке, а рядом резвился чёрный котёнок, похожий на Машкиного сына.
   Стоял солнечный май. К «завмузу» приходили друзья, и вместе они сажали на участке красивые деревья, кусты и цветы. Но вот отцвело лето. В один из  сентябрьских дней появилась полная пожилая женщина, которая недавно устроилась на работу. Она села в кабинете и стала приказывать мужчине, что ему делать. Теперь «завмузом» называли её.
   Через несколько дней она прошлась по комнатам музея и узнала на одной из фотографий Тургенева. Женщина была учительницей русского и литературы и других людей на фотографиях не знала.
   Она почему-то невзлюбила Машку, хотя в музее было целых три рисунка с чёрными кошками. Машка опять стала жить в подвале соседней многоэтажки, чтобы не попадаться женщине - «завмузу» на глаза.
   И вот наконец настало седьмое сентября, день открытия музея. Учёных, которые много лет ждали этого дня и приезжали в Бакутино на конференции, почему-то не пригласили. Пришли районные начальники. Им парень и девушка в ролях старичка с фотографий и его жены исполнили сценку. В ней они радовались приходу начальства, против которого старичок боролся всю жизнь.
   Гостям провели трёхминутную экскурсию, которая закончилась на втором этаже дома праздничным застольем. Старого «завмуза», который двенадцать лет создавал музей, никто не заметил и не пригласил.
   На следующий день приехали  учёные. Новая «завмуз» забилась в дальний кабинет, поэтому мужчине с бородкой, которого гости называли «бакунист» удалось перед открытием Дома и началом конференции пронести внутрь Машку, как это и положено на новоселье. Все были ей очень рады, а самой довольной была кошка.  Она в последний раз обошла комнаты родного дома и больше её в музее Бакунича никогда не видели.