Такая первая любовь

    Английскую спецшколу я закончил на отлично в шестнадцать лет и поехал из Калинина поступать в Тамбов. Вы спросите почему.
   Это было время энергичной борьбы государства с сионизмом, которого, правда, в Советском Союзе не было. Потенциальных «предателей родины», то есть тех, кто мог уехать жить в Израиль, без блата на английский филфак МГУ( и не только туда) не брали. Так мне прямо и сказал его  замдекана. Значит иду учиться на режиссёра самодеятельного театра в Тамбовский филиал института культуры, «кулёк», как его называли студенты.  Разницу между Любимовым с Таганки и Петровым из Дома культуры я ещё тогда не понимал.
  Почему в Тамбов? Там служил гражданский муж моей матери. Как у военного на высокой должности у него была просторная квартира, так что мне хватало места, где развернуться. Хозяин целыми днями пропадал  в своей части, а мама ещё не переехала из Калинина, поэтому чувствовал я себя вольготно.
   На предварительном прослушивании я,  «юноша бледный со взором горящим»,  вещал самой заведующей нашей театральной кафедрой. Я читал «Альбатроса» Бодлера. В семьдесят втором застойном году это было слишком круто для Тамбова, впрочем, не только для него.  Я получил совет взять что-то патриотическое или любовное и на экзамене с пафосом произносил строки Роберта Рождественского : «Начинается любовь с буквы «Я» и только с «Я»!
   Подготовка к другим экзаменам не занимала  слишком много времени, всё-таки я готовился поступать в МГУ.
   Среди  абитуриентов поступала Люба Козлова. Признаюсь, эта девушка была в моём вкусе: изящная, миниатюрная, с кокетливой родинкой на верхней губе. Что она во мне нашла? Мне шестнадцать, ей двадцать один, я полноватый и невысокий смазливый шатен с вьющейся шевелюрой. Может быть, ей не нравились брутальные мужчины?
   Я не мог похвастаться интересом девушек ко мне. С Любой же мы часами сидели на скамейке под окнами  квартиры «отчима», и я позволял себе ранее невиданную наглость лазать ей под юбку и в лифчик. Местные пенсионерки, сидевшие в другом конце двора, злобно обсуждали нашу безнравственность.
 В дождь и холод я говорил:  - Пойдём выпьем чая.                Мы шли домой и после трапезы я продолжал свои приставания, не встречая отпора. В институт Люба не поступила, но наши встречи длились весь первый курс.
   Весной отчима перевели служить в Иваново, он выехал из служебной квартиры, а я направился учиться в Москву, где жили бабушка и дедушка, Ритуля и Микуля.
   Первое время я писал Любе лирические письма. «О открой свои бледные ноги!» - хотелось мне прошептать в её нежное ушко, но оно было далеко, как и все остальные манящие части девического тела. Она не ответила ни на одно моё письмо, и постепенно память о  любви стала меркнуть.
   В нашей коммуналке жило три семьи, но почтовый ящик был обычно пуст. Я скользил взглядом мимо него и заходил домой. Однажды перед Новым годом, когда приходили поздравительные открытки,  открыл крышку и увидел письмо. Оно было от Любы.
   Она писала так, как будто мы расстались только вчера. Я не заметил ни намёка на причину долгого её молчания. Возможно, другой на моём месте обиделся, но обрывки приятных  воспоминаний ещё бродили в моей голове. - Приезжай в гости, - была последняя фраза моего ответного письма.
   Утром 30 декабря я ходил по перрону Павелецкого вокзала, стараясь угадать, где остановится нужный вагон. Он медленно прокатился мимо, но всё же я успел его настичь, подхватить сходящую со ступеней Любу и вручить ей три красные гвоздики( на розы денег не хватило). «Красная гвоздика, спутница тревог. Красная гвоздика – наш цветок».
   Через час мы были на Первомайской в комнате новой коммуналки, на которую мама обменяла нашу калининскую квартиру. Мама жила с отчимом в Иваново, у бабушки с дедушкой ключа не было, так что я мог быть уверен, что никто нам не помешает.
   После бокала дешёвого вина( Новый год!)  проводил Любу в ванную              ( соседи могли не понять, что за девица на их жилплощади) и стал ждать появления Афродиты из пены морской.   
   Я с трудом расстёгивал пуговицы на платье и лифчике(уж, замуж, невтерпёж), впервые набрался наглости и сам снял с неё трусики. Впрочем, Любочка не сопротивлялась.
   Каждые пять минут из меня бил фонтан «Дружба народов», но лишь на десятый раз она решилась раздвинуть ноги.
   - Ты любишь меня? – спросила Люба после очередного страстного соития.
   - Конечно, - отвечал я.
   - Ты женишься на мне, если у нас родится ребёнок?
   - Да! – крикнул я на пике удовольствия.
   Второй день нашей любви приближался к концу. На часах оставалось меньше часа до отхода тамбовского поезда. Люба аккуратно, как яички в ячейку холодильника, вложила свои груди в лифчик. Я не верил, что мы успеем, но ножка Любы взлетела на ступеньку вагона и поезд тронулся.
   На следующий день я написал первое романтическое письмо из второй серии посланий к Любе. Ни на одно из двенадцати писем ответа не было.
Прошло три месяца и поздно вечером зазвонил телефон. Ритуля с удивлением услышала, что меня вызывает телефонистка из Тамбова, и позвала к телефону.
   Здравствуй, дорогой! – раздался издалека голосок Любы. – У нас будет ребёнок.
   Как ни наивен я был, но что-то не позволило мне поверить, что ребёнок мой.
   - Ты в этом уверена? - спросил я.
   - У тебя будут неприятности в институте, - сразу пошла она в наступление.
   - Мне кажется, неприятности могут быть у тебя.
Через пару мгновений она положила трубку. Больше мы никогда не  виделись.