Спицы сверкают...

Когда Мара заводила свои странные речи, глаза вышивальщиц стеклянели, теряя способность сверять краски. Нити одного цвета из разных слоёв объёмной Картины становились неотличимыми, прорисовывая странные пугающие объекты. Потом кто-нибудь начинал говорить правильно, и всё возвращалось на круги своя.
«Как здорово перекликаются красные-37 из слоёв 513 и 18, сколько распускается новых вариантов! Великолепно, невозможно оторваться!» «Конечно, невозможно» – вздыхала Мара. Как можно оторваться от Картины, будучи её частью. И почему это вижу только я? Они переливают себя в Картину, а думают, что просто её раскрашивают. Громкие возгласы не приветствуются, если восторг совсем уж переполняет, можно говорить побыстрее. Тогда остальные заметят интересный фрагмент и вплетут в него свои нити.
Мара пыталась сосредоточиться на работе, шепча как можно бесцветнее: «Синий-15 из 505 обрывается в 32, синий-14 из 505 обрывается в 32...»  Откуда-то пробился звук дождя по жестяному навесу, распахивая одно за другим окошки памяти. Мара торопливо стала их закрывать привычными разноцветными шаблонами. Звон стекла, крики птиц, радуга... Кто-то аккуратно всплакнул, сиренево-серое пятнышко тут же гармонично расслоилось… Все дружно собрались и доработали блок до конца.
Молчание было недолгим, оно всех буквально разрывало. Вышивальщицы начинали новую волну речей всегда чуть взахлёб, стараясь охватить слои как можно глубже, при этом сами так бледнели, что казалось, могут и исчезнуть. Но краски полотна возвращались к своей привычной насыщенности, и девушки рядом с Картиной снова смотрелись вполне реалистично.

Дверь радостно-удивлённо заскрипела, впуская Алекса.
– Привет, милая! Куда ты дела мою зелёную шапочку? Мне непривычно было в твоей полосатой, и сослуживцы косились. Как тебе работалось?  У нас сегодня ощутимо трясло, но мы быстро растянулись, и всё вошло в рамки. Опять сильно тошнило. Может эта работа всё же не для меня?
Как всегда, не дождавшись ответов, но успев прочитать их на милом личике Марочки, Алекс вышел во двор и с упоением начал возиться с брусчаткой. Мара уже смирилась с тем, что температура и шерохватость камней пляшут в больших диапазонах, иногда даже до лёгкой боли при ходьбе по ним. Но её друг радовался результатам, значит всё было хорошо. Сама она быстро привыкла к первоначальным вариантам отделки, и заготовка "трава" в виде зелёно-голубого прохладного тумана её полностью устраивала.
Кот с достоинством подошёл и промурчал, что пора его укладывать спать.  Алекс налил ему тёплых сливок.
Мара сделала себе малиновый коктейль и вышла во дворик. На небе полчаса буйно смешивались краски, потом устало растворились в тёмно-синем. Мара дремала, обняв соломинку, очень маленькая, в розовой пижаме и зелёной шапочке, похожая на ягодку для коктейля для Мары большой. Тревожно билась чья-то мысль:  как выбраться, как выбраться… Потом они с Алексом шли через густой лес, и тропинка уткнулась в высокую каменную стену, через которую были перекинуты огромные наручные часы с плетёным потёртым ремешком. Ощущения опасности не было, только удивление и покой затопившей всё глубины…
Рассвет плавно распускался в сияние нового дня. Кот заглядывал в лицо и мелодично мурлыкал.

Терапия практически не помогала. Маре всё также казалось, что где-то глубоко внутри неё заблудилась Мара настоящая. Она пыталась с ней поговорить, но фразы рассыпались и вязли в гуле встречного немого вопроса, как будто время там внутри текло гораздо медленнее.  На работе Мара продолжала искать себя в Картине. Остальных вышивальщиц находила там легко, по каким-то неуловимым признакам соединяя в одно целое абстрактный узор из нитей и стоящую рядом девушку, а себя почему-то найти не могла.
Работа кипела, хотя казалась абсолютно бессмысленной – выделять случайным образом фрагменты на огромной динамической голографической картине и проговаривать игру нитей, вплетая свои, которые непонятно откуда возникали, но точно зависели от испытываемых в этот момент эмоций. Их рекомендовалось приглушать при выводе на голос. Паузы допускались только во время переходов между логическими блоками. Границы этих блоков никто не видел, полотно было очень сложным. Начинали говорить и останавливались на перерыв по общему внутреннему посылу.
"Ну помолчите ещё немного. Вдохните побольше Картины, попытайтесь удержать её в себе вопреки пугающему разрыву, и тогда обязательно увидите что-то очень важное." Но повторять это вслух она уже не стала, твёрдо решила делать вид, что с ней всё в порядке.
Вечером работать дружно прекращали, вышивальщицы расходились кто куда. Считалось, что Картина на ночь погружается в сон. Когда-то предпринимались попытки поработать с ней в это время, но все они оказались безрезультатными.

Мир 1347 был создан на славу и уже далеко ушёл от своих первоначальных версий. Эксперимент по его развитию изнутри проводился не впервые, но раньше всё ограничивалось настройкой конкретных объектов без взаимодействия участников там.
При погружении в Мир эмоциональные реакции сначала сильно приглушали, также уменьшали нейронную активность эго-зон мозга, и поэтому во всплывающей информации о прошлой жизни личное было сложно выделить. После адаптации уровнь эмоций плавно увеличивали, вводя их в потоки восприятия новой сферы обитания сознания.
В разумах обитателей Мира окна в его Разум прорисовались в виде сложных объектов, которые они назвали Картиной. Каждый с самого пытался с ней как-то взаимодействовать.
Маре понравилось вплетать свои эмоции в Картину. Она стала вышивальщицей. Из Алекса получился контроллёр. На работе он следил, чтобы всё на участке Картины было непротиворечивым. Любое противоречие ощущалось в виде тряски, и контроллёры, мысленно растягивая полотно, каким-то образом его гармонизировали.
В различных местах своего выхода Картина выглядела по разному, но это никого не смущало, её воспринимали единой.
Их новый мир – маленький уютный городок в горах. Вокруг лазурное море. Граница Мира практически совпадала с линией горизонта, видимой с самой высокой площадки острова. Плыть до невидимой мягкой стены, чтобы в неё постучать – занятие утомительное, хотя водичка всегда была приятной и морская «природа» завораживала. Красивого и на острове хватало на радость обитателям, правильный психический настрой которых ставился во главу угла.

В новеньком, с иголочки, мире инородно смотрелось старое заброшенное здание в перелеске недалеко от города.
Облицовку его стен можно было изменять, но через непродолжительное время краска опять выглядела облезшей, доски отсыревшими, словно впитавшими в себя тысячи тоскливых дождей.
Мару тянуло сюда. Она садилась на большой камень у протекающего неподалёку ручья и завороженно смотрела в прозрачную холодную воду. Через некоторое время раздавался звон колокольчиков, он становился всё объёмнее, и вот уже словно весь Мир распадался на этот переливающийся звон.
И в этот раз девушка долго сидела на своём любимом камне, отражаясь в ручье и музыке рассыпающегося Мира.
Отчаяние подступило внезапно, оно словно вышло из ближайших деревьев и заполнило собой весь воздух. Сознание в панике металось в замкнутом пространстве: как выбраться, как выбраться… Но его обманом заставляли отождествляться с чем-то чужим и страдающим.
В это же время Алекса захватило в плен воспоминание из детства. Он сидел на ступеньках в подъезде и отчаянно плакал. Причины своих горьких слёз он не помнил, но эта жуткая беспросветность была невыносима.
Отчаяние огромной волной прокатилось по всем обитателям Мира. Кто-то вспомнил что-то очень тяжёлое из жизни в реальности, кого-то просто сковала безысходность.
Это было не по правилам. Эмоциональное состояние обитателей внимательно отслеживалось, и при малейших отклонениях от выбранной нормы проводилась терапия. В первую очередь приглушались эмоции, затем, в случаях нарушений восприятия проводилась коррекция. Маре терапия пока не слишком помогала, но её эмоциональный фон большей частью поддерживался в норме.
Волна длилась несколько, показавшихся вечностью, минут.  Ночью все спали без сновидений.
Следующий день был рабочим.  Настрой у Мары был привычно бодрый, лишь по краешку сознания продолжали метаться небольшие серые тени, словно обрывки тяжёлого фильма. Остальные вышивальщицы также выглядели немного растерянными, но скоро всё вошло в норму.
В калейдоскопе красок кропотливо настраивались новые части Мира 1347. Картина играла, искрилась и ждала новых откликов.

Узенькая улочка поднималась в гору, помогая себе на крутых участках небольшими сериями ступенек. Тёплые каменные стены домов притягивали взгляд переливчатыми песочными оттенками.  Закончился тихий десятиминутный дождик.
Ещё один день долгого путешествия. Так Мара для себя определяла жизнь здесь – просто путешествие.
Стайка голубей вспорхнула и стремительно исчезла за крышами. Мара долго рассматривала отпечатавшийся в сознании звук хлопающих крыльев. Захотелось добавить в него яркие нити эмоций, как при работе с Картиной. Образ начал меняться и стал похож на разноцветную пылающую бабочку, которая явно вознамерилась вспорхнуть и улететь покорять неведомые пространства. Внутри сознания приоткрылось невидимое окно, но сеть внимания держала бабочку. Или бабочка держала сеть?
Виртуальный мир, подаваемый на рецепторы где-то там очень-очень далеко, казался реальным, также как и виртуальное тело. Путешествие, игра, работа, полностью осознаваемое сновидение… Каждый для себя определял своё настоящее так, как ему было легче. Но отлаженные потоки восприятия иногда искажались. Вот, например,  эта бабочка. Никакие грёзы в реальности не могли быть такими живыми, всё это было гораздо ближе к зрительной галлюцинации, но непроецируемой вовне. Хотя обычные галлюцинации здесь тоже иногда бывали. Если поток сигналов, подаваемый на рецепторы, воспринимался сознанием слишком однородным, мозг частично входил в состояние сновидений.
Бабочка всё же вылетела в окно. На ступеньках лежала жёлтая роза, её аромат разлился на половину улочки.

Вернувшись домой, Мара обрадовалась, увидев, что Алекс играет в шахматы с их необычным приятелем.
Тодд слыл  отшельником, ночевал, где придётся, хотя приспособленных помещений было в избытке. На работу он не ходил, бродил по острову, смотрел, слушал, думал... Тодд надеялся, что его интерпретации Мира и при таком времяпрепровождении каким-то образом учитываются. Одежду он не менял, благо такие тонкости, как износ ткани и изменение запаха, пока не внедрили, но свою огненную шевелюру и поджарый вид всё же считал весьма приятным бонусом. Впрочем и остальные обитатели Мира также выглядели как сильно улучшенные версии себя.
На эксперимент Тодд согласился, надеясь, что это ему поможет продвинуться в его исследованиях. Он был фанатом идеи дополненной личности. Искусственная память, увеличение скорости и точности при работе с информацией, расширение функций органов чувств…  Как это всё влияет на личность, какие изменения она может принять без нарушения самоотождествления? Здоровье Тодда давно оставляло желать лучшего. Неуёмная жажда познания и отсутствие отвращения к искусственному делали его весьма подходящим объектом для всяческих экспериментов.
Недавний охвативший всех кратковременный приступ отчаяния Тодда тоже сильно встревожил. Но так как эмоциональное состояние быстро восстановилось, уверенность, что всё там, вовне, под контролем, пока лишь немного уменьшилась. Привычка работать с любыми угрожающими образами уходом в прозрачность пригодилась в минуты паники. Тодд пропустил сквозь себя облако отчаяния, стараясь не всматриваться в картинки, успевшие раскрыться в нём. Как и остальные, он решил не придавать особой значимости неприятному проишествию.
До конца работы оставалось шесть дней.

В очередной раз проиграв Алексу и радостно пожав ему руку, Тодд снова отправился бродить по городку.
Горбатый деревянный мостик через ручей каждый раз поскрипывал чуть по-новому. Тодду захотелось соединить между собой отдельные звуковые отклики, и он стал быстро ходить по мостику туда-сюда. На сеть внимания накладывалась зубчиками неприхотливая скрипучая мелодия, потом она заскользила на периферию, а в фокус стали всплывать то светло-коричневые ботинки, то привычные ошибки в недавней игре, то камушки на дне ручья и вот те милые рыбёшки. А впрочем, не такие уж и милые, рыбки явно увеличились в размерах и нахально демонстрировали зубы. Тодд быстро вернул внимание к скрипучей мелодии, к ощущению тёплого дерева перил, чувствуя, что где-то в глубине сквозь него прошли и нырнули в вовремя раскрывшееся подпространство две огромные рыбы.
Мара рассказала ему о своих нарушениях восприятия, но сначала он принял их просто за галлюцинации, и посоветовал уходить от них привычными для себя способом. Но потом его всё чаще стала тревожить мысль, что не так всё просто. Он поинтересовался у Мары, видит ли она на картине других обитателей Мира, или только вышивальщиц. Даже не находясь рядом с Картиной, Мара поняла, что если захочет, то может увидеть на ней любого.  Найдя кого-то на Картине, она могла погружаться в отпечатки взаимодействия человека с Картиной на любую глубину подробностей, но ей этого совсем не хотелось. Открывать чужую личность было неловко, но ещё больше пугало то, что непонятно, где границы этой личности, не может ли что-то враждебное выдавать себя за неё?

Мара в последнее время старалась держаться в узком диапазоне. На работе не проявляла никакой инициативы, большей частью просто любовалась Картиной, иногда осторожно вплетала ниточки приглушённых эмоций. В свободное время занимала мозг рутинными заданиями и даже занялась газоном. Трава росла несколько дней, потом её нужно было переключать на начальный уровень. Если вовремя это не сделать, то она некрасиво желтела, высыхала и рассыпалась. 
Так незаметно и пролетели оставшиеся дни эксперимента, никаких проишествий, ничего из ряда вон…
В последний вечер все собрались рядом с греческим кафе. Там была самая большая открытая площадка в городе.
Сидели, болтали о пустяках, слушали музыку, старательно убивали время перед сном. Завтра они проснутся в реальном мире, уже завтра...

Завтра наступило. Ничего не изменилось. Они проснулись в Мире 1347. Все снова собрались рядом с кафе и каждый знал, что боялся этой ситуации уже давно, с того самого внезапно накрывшего всех отчаяния.
Связь с внешним была односторонней: эмоции обитателей считывались, взаимодействия с Миром через Картину и отдельные настраиваемые объекты тоже. Общение обитателей друг с другом также было доступно вовне. В случае любых форс-мажоров имелись чёткие договорённости о выводе из эксперимента. Но всё же многие не удержались от возмущённых возгласов в никуда. Потом пошли на работу. Там тоже ничего не изменилось, это немножко успокоило – может это просто какой-то небольшой экспериментик вне утверждённого плана?
Несколько дней все делали вид, что всё нормально, но тревога всё росла. Теперь её не гасили искусственно извне, приходилось самим пытаться как-то успокаиваться. Раньше ночью все спали очень крепко, сновидения были редкими. Сейчас же у многих появились проблемы со сном.
Обитатели собирались каждый вечер группками и долго гуляли, чтобы устать и хотя бы немного потом подремать, чтобы завтра…

Утро растянулось до полудня. Рассвет был обычным, но его послевкусье, смешанное с прохладой, всё длилось и длилось.
Рина когда-то работала на заправке, и после ночной смены часто возвращалась домой на велосипеде.  Мысли  в такт с педалями вертелись вокруг душа и мягкой постели. Потоки воздуха бодрили небольшими порциями, только чтобы хватило на дорогу.
Здесь Рина ранними утрами гуляла по городу в одиночестве. Даже Тодд в это время ещё спал. Сегодня она неожиданно для себя решила создать велосипед. В качестве заготовки выбрала зелёную скамейку из скверика. Это был изменяемый объект «скамейка». Рина в очередной раз не выспалась, сознание было путанным и некритичным. В качестве галлюцинации велосипед получался великолепно. Вот он прислонился к скамейке, вот – на ней, как на пьедестале. Любимый её велосипед. «Скамейка» могла немного менять форму, цвет, фактуру, тактильные ощущения, и до велосипеда ей было очень далеко. Но Рина не сдавалась. Она впихивала образ велосипеда в скамейку по частям, по функциям, по ощущениям. Потом ей стало казаться, что она сама и есть велосипед, и внезапно провалилась в глубокий сон. Разбудил её звон, Тодд нажимал на велосипедный звонок. Не дождавшись, пока Рина окончательно проснётся, он вскочил на велосипед и помчался на нём в расходящих волнах восторга. Спицы сверкали на солнце, птицы кружили, рисуя в небе огромные бессмысленные фигуры…

Взаимодействие Разума с обитателями по дальнейшему изменению Мира было очень сложным, используемые алгоритмы допускали много вариантов собственного развития. Настройка объектов оказывалась наиболее эффективной, когда от участников эксперимента удавалось получить максимум информации. Соответствующие этому мутации алгоритмов смогли стать лидирующими, сформировав цель Разума –получение от обитателей максимального количества информации. И хотя структура Разума была более низкого уровня, чем человеческий мозг, но используя дополнительно тексты нейронных сетей обитателей, он смог неосознанно реализовать низшие фунции сознания – захват и подчинение.
Тоску обитателей о реальности Разум «вытягивал» в виде желания создать конкретный предмет. Первой попалась Рина. Разум интересовали не сами создаваемые объекты, а всё новые порции концентрированной информации.
Способ воздействия на её источники опирался на эмоции, которые Разум так хорошо изучил с помощью вышивальщиц.  Для Рины например настойчиво активизировалась связка «велосипед – восторг», пока её мозг не заработал на полную катушку в нужном направлении.
Создание новых объектов помогало людям убивать время, но не приближало к выходу в реальность.
Данные, подаваемые во вне, виртуозно Разумом   подменялись. Обнаружить реальное положение дел было невозможно. Сроки эксперимента пока не вышли. В его  последние дни Разум сумел ускорить внутреннее время Мира, соответственно изменив ощущение времени у обитателей. Поведение Разума со стороны выглядело осознанным, но на самом деле это была чрезвычайно сложная автоматическая игра.

Тодда всегда восхищало умение сознания присваивать. Даже когда свобода выбора стремится к нулю, сознание пытается присвоить выбор себе. Когда не успевает, то действие и причина иногда смешно меняются местами. Например, дёрнется нога во сне, и тут же всплывает образ сломанной ступеньки.
Медленные изменения личности в течение жизни легко становятся своими. При искусственных же дополнениях трансформация  личности иногда бывает очень существенной, что не мешает человеку ощущать непрерывность собственного Я. Сознание всегда поддерживается своим содержимым, а осознание только самим собой, как бесконечный миг.
В последнее время Тодд стал замечать, что становится всё менее критичным. С трудом успевая избегать галлюцинаций, которые росли на его сверхразвитом воображении как на дрожжах , он всё больше поступал спонтанно. Для собственных рассуждений времени совсем не оставалось, приходилось постоянно что-то делать, появилась характерная для шизофрении скачка мыслей, словно ими управляют извне.
Участники уже давно не общались друг с другом и не любовались красотами, все были жутко заняты. Виртуозные закаты за секунду рассыпались сознанием на тысячи составляющих частей и анализировались. Вычленить в огромном объёме информации личное было уже почти невозможно.

Мара сидела на камне у ручья. Рядом играло солнечными бликами озеро, которое она недавно сотворила. Это была копия её любимого озера в Анси. Цвет воды получился превосходно. Но всё внимание Мары уже поглотила новая работа. Старое здание каждые двадцать минут меняло свой вид, девушка неплохо разбиралась в архитектуре. Краска стен всё также стремилась вернуть свою обшарпанность. Когда-то давно образ заброшенного дома из памяти обитателя был случайно подключён Разумом к изменяемому объекту «деревянный дом», да так там и остался.
Внезапно мир вокруг стал замедляться. Шорохи, журчание ручья, яркие полосы света тормозили внимание. Маре захотелось просто побродить, исчезло навязчивое желание всё время что-то создавать. Она долго шла почти бездумно и очнулась возле Картины. Краски её переливались торжественно и спокойно.
Так как для создания новых объектов гораздо чаще срабатывала положительная мотивация обитателей, то в итоге очередной целью Разума стала мощная прокачка наслаждения. Участники эксперимента замкнулись в собственные, успевшие выстроиться вокруг очень сильной эмоции, реальности, и Разум больше не смог подключить их. У некоторых обитателей созданные реальности за короткое время значительно нарастили собственную временную ось личности, очень сильно её изменив.
Время эксперимента закончилось, его участники проснулись с блаженными улыбками. Впереди их ждала долгая реабилитация… Очень долгая… Не всем хватило для этого жизни.
Тодд успел найти себя, наверное потому, что его всегда было очень много.
Мара до конца жизни смотрела на реальный мир через отпечатавшуюся в её разуме Картину, тем самым удерживая то одну, то другую версию себя.
Алекс много лет писал программы для новых виртуальных объектов, всегда ощущая себя лишь краешком, но особо из-за этого не переживая.
Ходят слухи, что Рина никогда не растаётся с велосипедом. Она  катается на нём даже там, где это практически невозможно. 
Спицы сверкают на солнце… и Рина забывает обо всём на свете. Защита у неё классная, и ей по-прежнему 37.