Глава 1
- Как я не хочу вставать и переться на проклятую репетицию! До чего же мне надоело корчить из себя чёртову балерину! – Проскрипела я спросонья, нечеловеческим усилием разлепляя веки.
- Илонка, прекрати! Что ты такое говоришь? Ты, ведь, и есть балерина.
О, все черти ада! До чего противный у Катьки голос! Особенно по утрам. Утро – это часть суток, которую лучше проспать. Только тогда оно будет удачным началом дня. Жаль, такое случается в моей жизни крайне редко. Зато слащавый Катькин голосишко я слышу по утрам всё чаще и чаще с тех самых пор, как переехала в отдельную спальню из нашей с Григорием как бы общей.
Кажется, его сестра Катерина давно не слышала о себе правды. Что ж, за мной не застрянет.
-… сеешь негатив и программируешь себя на неудачу! К тому же, своими словами ты портишь ауру окружающих…
- …которых я не просила окружать меня! – Закончила я, вскакивая на ноги.
Катька непроизвольно отпрянула.
- Фух… Илонка! Как тебе каждый раз удаётся так выпрыгивать? Как чёрт из табакерки, честное слово! Ой…
Катька спохватилась, но поздно. Чёрт уже помянут, аура подпорчена, длина волны сбита ко всем… ну, вы понимаете.
- Скоро здесь будет полон дом народу!.. – Мечтательно произнесла моя не прошеная подруга и духовная наставница, видимо, чтобы сгладить неловкость. – И Женечка приедет! – Закончила она совсем уж радостно.
- С Альбиночкой, - дополнила я ей в тон, и Катька моментально погрустнела.
- Что он нашёл в этой старой козе? – Выпалила, сделавшись похожей на воспитанницу старшей группы детсада. – И зачем он её везде с собой таскает? – Более горькой обиды ещё поискать.
- Она сама за ним таскается, - поведала я Катьке доверительно.
- Конечно! Сторожит муженька! Я бы тоже на её месте…
- На месте психолога команды, с которой она и её муж-тренер везде таскаются? – Невинно поинтересовалась я, подавляя зевок.
Беседуя с Катькой на тему негативного программирования, духовных практик и её неземной любви к сильно потрёпанному жизнью бывшему футбольному полузащитнику, я методично складывала в сумку всё необходимое для репетиции. Я думала о том, что надо бы заменить пуанты. Эти ещё крепкие, но уже на чёрта похожи. Вылитый Катькин братец Гришенька в момент нашего с ним знакомства, только он при том был ещё и жирный, как боров.
Мне тогда стоило большого труда сдержать рвотные позывы от его вида и манер, а после не меньшего труда стоило привести это соломенное чучело в человеческий вид. Вскоре мне это удалось настолько, чтобы от него хотелось только плеваться, а не блевать. Теперь вид Григория Гладышева, топ-менеджера одного известного столичного футбольного клуба, вполне себе человеческий, но каких усилий мне стоит поддерживать его на достигнутом уровне!.. Мать моя женщина! Когда же всё это закончится? Вместе с моей дурацкой, переломанной во всех местах жизнью, судя по всему.
Катька несла и несла какую-то возвышенную чушь о том, как сила любви воздействует на человека, на его, провались она в сортир, ауру, на окружающих, на весь этот грешный и несовершенный мир. Её, кажется, совсем не смущал тот момент, что объект её любви женат и любит свою жену. Интересно, что происходит с аурой просветлённой идиотки в момент разбивания ею чужой семьи? Хотя, думаю, с аурой именно этой идиотки не случится ровным ничего страшного, потому что Евгений Марченко посмотрит в её сторону, только если та очень громко испустит газы, например. В других случаях внимание этого человека ей не светит.
Кстати, он неплохой спарринг-партнёр. Приедет – устроим совместную тренировку.
Катька всё не умолкала, хотя мой слух, кажется, уже расцарапан в кровь корявыми рассуждениями и занозистыми цитатками из Интернета. Глядя в её горящие маниакальными огоньками тёмно-карие глазки, я подумала, что надо бы на обратном пути докупить тёмного шоколада для кексов. Я всегда пеку их собственноручно. Во-первых, процесс успокаивает, во-вторых домработница обязательно забудет что-нибудь положить, в-третьих, я могу под предлогом священнодействия выгнать всех с кухни и в кои-то веки побыть одна.
Я с детства обожаю быть одна, но сказать, что это бывает редко, не сказать ничего. Я росла в интернате хореографического училища, а перед этим жила в детсаду для детей железнодорожников на пятидневке. Мать моя, та самая, которая женщина, проводница по профессии. Правда, встретившись с ней, вы примете её за даму из высшего общества, и будете не так уж и далеки от истины. Дело в том, что мать в своё время слегка не доучилась на инязе и работает с тех пор на поездах, следующих по европейским направлениям.
Она шикарная блондинка с самым стильным на свете гардеробом и приятнейшими манерами, к тому же, невероятно сильная и жизнестойкая. Глядя на мать, все думают, что жизнь её – мёд напополам с сахаром, и никто не может даже на секунду вообразить, через какое говно ей пришлось пройти.
Мамка осталась к двадцати пяти годам одна с двумя дочерями-погодками, полуслепой свекровью и долгами в полуподвальной комнате огромной коммуналки. Из-за нас с Лаймой, моей старшей сестрой, ей пришлось взять бессрочный академ в институте, куда ей более не довелось вернуться, и пойти работать на железную дорогу.
Именно поэтому мы с сестрой росли по пятидневкам и интернатам, а ещё потому, что условия нашей коммуналки не позволяли растить в ней детей. Растить-то, конечно, нас там было можно, но вырастить – вряд ли. Помещение с годами сделалось очень сырым, тёмным, заплесневелым и почти не проветриваемым. Мы, конечно, стояли в очереди на улучшение жилищных условий, но в «сказочных» девяностых все очереди полетели к чертям, и переехать в отдельное жильё матери удалось только к нашему с Лаймой выпуску из школы. Бабушки на тот момент уже не было в живых. Она умерла на мамкиных руках, а её дорогой сынок даже не соблаговолил приехать на похороны, не говоря уже о том, чтобы прислать хоть какие-то деньги.
Мать не видела от него ни алиментов на нас с сестрой, ни помощи по уходу за его больной матерью. Впрочем, его самого она тоже не видела с девяносто второго года, когда он отбыл за лучшей жизнью сначала в Латвию, а потом в Финляндию. Подразумевалось, что отец семейства поехал искать благополучия для всей семьи, но, вырвавшись на свободу, очень быстро забыл о нашем существовании.
- В точности, как его отец! – Причитала бабушка. – Такой же непутёвый!
Родители моего отца поженились по меркам их времени поздно, когда обоим было хорошо за тридцать. Дедушка латыш, бабушка русская, интернациональная семья, коих было немало в Советском Союзе. В детстве я просто слушала рассказы бабушки о нелёгком детстве, войне, работе в госпитале, а потом в больнице, её романе с дедушкой. Теперь с высоты собственного опыта могу что-то понять и оценить.
Дед в своё время бросил в Прибалтике жену с двумя детьми-подростками, «воспылав» страстью к бабушке. Думаю, на самом деле он воспылал идеей переезда в столицу. Бабушка была коренной москвичкой, а он… сами понимаете!
В общем, обзаведясь в столице женой, пропиской, ребёнком и квадратными метрами, дед эти самые метры легко при разводе поделил, и бывшая жена с сыном-подростком оказались в той самой полуподвальной коммуналке. Он же очутился в мужьях, а по совместительству холуях, одной высокопоставленной партийной дамы.
Когда мой юный на тот момент папочка привёл в их с матерью конуру невесту – хорошую девочку из провинции с чемоданом отстойных вещей и семимесячным животиком – бабушка не возражала. Она на тот момент была уже настолько затюкана беспросветным существованием, что все события жизни воспринимала со смирением грешника в аду, у которого уже не осталось сил кричать. Бабушка ласково приняла невестку, словно предчувствуя, что остаток жизни ей придётся провести именно с ней, а не со своим сыном.
Я не видела своего отца, кроме как на фотографиях, до двадцати двух лет. Именно в двадцать два я выиграла Золотую Терпсихору, получила крупную денежную премию и смогла позволить себе собственное жильё – отличную двушку на Кожуховской, бывшую коммуналку, кстати. Увидев в дверной глазок мужчину, буквально утопавшего в букете красных каллов, которые, кстати, терпеть не могу, я приняла его за соседа по лестничной клетке. Ну, пришёл мужик поздравить, что особенного?
За дверью стоял грязноватый, плохо выбритый обтрёпок. Возраст на вид сильно за пятьдесят, хотя на самом деле чуть за сорок, полные, чувственные губы, которые постепенно уже начали превращаться в синеватые, бесформенные сосиски, коричневатые круги под глазами. Я узнала его по взгляду с хитроватым прищуром. Он глядел на меня в детстве с фотографий, наводя на мысли о злых колдунах и шутах гороховых одновременно.
- Ну, здравствуй, доченька! – Произнёс так называемый родитель, протягивая мне свои мерзкие каллы.
Больше он ничего сказать не успел, потому что в следующий момент был отправлен мной в нокаут. Папочка очень удачно зашёл: я как раз колотила грушу, опробуя новые перчатки для кикбоксинга. Балеринам вообще-то нельзя заниматься подобными грубыми видами спорта, но я с детства заметила одну любопытную закономерность. Она заключается в том, что чем реже ты спрашиваешь разрешения, тем больше можешь себе позволить. Кстати, мы не сыпали в интернате друг другу стекло в тапочки. Мы дрались ножками от кроватей.
Я закрыла дверь и больше никогда не видела драгоценного папочку.
Глава 2
Принимая душ, я чуть было не потеряла счёт времени, которого с утра и так не завались. Надо бы выехать пораньше, до пробок, но вода так приятно ласкает кожу, на панели управления столько разных режимов и прибамбасов!.. Я была бы напрочь лишена этого удовольствия в своей двушке на Кожухе. Вдобавок, в душе я одна. Наконец-то, хоть ненадолго, одна!
Я никогда не пылала страстью к Гришеньке, не говоря уже о его сестрице Катюне, а в последние три месяца едва выношу их. Меня от них колотит. Я уже готова отказаться от своих амбициозных планов, которые всё больше напоминают бесплодные мечты, и отправиться обратно в тишину и уют двух моих больших комнат, маленькой, темноватой кухоньки и крошечной ванной. Пусть у меня не будет больше личного водителя, шикарных подарков и поездок, куда моя левая нога захочет, джакузи и деликатесов на обед, но и этих двух поганых рож тоже не будет.
А, ведь, было время, когда мне не нужны были никакие покровители! Я царила на сцене. Я завоёвывала самые престижные награды. Меня осыпали цветами и овациями. Я могла позволить себе столько!.. Правда, почти не позволяла, потому что времени всегда в обрез. Вы себе не представляете, что такое график балетной примы, да, и не нужно оно вам сто лет.
Мне всё это было нужно. Мне страшно не хватает той моей яркой, бурлящей жизни. Больше той жизни не будет. Перелом позвоночника поставил на ней жирный крест. Мне ещё дико повезло, что в течение года после травмы восстановилась моя подвижность, а ещё через пять месяцев я смогла вернуться в профессию. Правда, кем… Жалкой кордой, создающей массовость на сцене. Ведущие партии мне теперь не под силу.
Ещё мне не под силу такая жизнь. Знаете, я не могу быть абы какой балериной. Я могу быть только примой.
Что ты делаешь со мной, жизнь? Неужели тебе мало всего остального, что ты натворила? Как часто какая-то мелочь, неловкое движение, поворот головы не в ту сторону решают всё!
Однажды моя бабушка, возвращаясь зимой в потёмках с работы, поскользнулась и упала навзничь. Казалось бы, с кем не бывает, а она почти полностью лишилась зрения, ударившись затылком.
Вот, и меня однажды угораздило сорваться с поддержки. Это было бы не так обидно, будь я двухметровой тётей лошадью, каких теперь немало в балете, но, ведь, нет! Я из тех, кого в высокорослом современном мире презрительно именуют полторашками. Один метр пятьдесят пять сантиметров. Сорок два кило веса. Сильный и заботливый партнёр. Как? Почему?
Однако эти мысли можно крутить в голове до бесконечности, как дерьмо в стиральной машине. Толку нет. Надо что-то решать. Надо что-то предпринимать. Мне скоро тридцать.
Уже тридцать, чтобы начать задумываться о том, что будет, когда я не смогу больше выходить на сцену. Собственно говоря, я и так выхожу на неё в последние два года через «не могу».
Всего тридцать, чтобы проживать жизнь не так, как я хочу, а так, как теперь. Ставший чужим, холодным и почти ненавистным театр. Сделавшиеся далёкими и неприступными коллеги. Поредевший круг знакомств. Похудевшая материальная база, которая грозит в будущем стать ещё эфемернее. Разбивающиеся одна за другой надежды. Уходящие годы. Ни мужа, ни любимого мужчины. Надутый, самовлюблённый индюк рядом.
Я познакомилась с Григорием Гладышевым в тот непростой для себя период, когда было уже понятно, что я смогу ходить, но совершенно не ясно, насколько восстановлюсь, и восстановлюсь ли, как профессионал. Я уже говорила, Григорий был жутко противен мне физически, да, и морально не фонтан, но я разглядела в этом хитрожопом субъекте некие возможности для себя теперешней.
Легко спровадив ко всем чертям тупоголовую певичку, с которой Гришка в то время жил, я воцарилась в его нелепом, безвкусно обставленном доме и в его большом, ожиревшем сердце. В нужные моменты я мило улыбалась, либо роняла редкие, хрустальные слёзы и беспомощно хлопала ресницами. Я прикидывалась слабой-слабой, вылитый недостреленный лебедь. Делала вид, что нахожусь в одном шаге от бездны депрессии и алкоголизма, а однажды даже попытку суицида инсценировала. В общем, позволила Гладышеву вдоволь наиграться в спасателя.
Когда его самого хватанул микроинсульт, я трогательно за ним ухаживала, уговорила придерживаться диеты и графика тренировок. Происходящие с его телом и самочувствием благоприятные перемены убедили чучело гороховое в моей бескорыстной любви, но тут я, кажется, переборщила. Он успокоился и решил, что я никуда теперь не денусь.
Однажды, три месяца назад, я подслушивала Гришкин разговор с лучшим другом Митенькой под дверями его кабинета. Можете относиться к этому, как хотите, мне наплевать: я так делала, делаю и буду делать. Когда мне нужна информация, я иду и добываю её, а не заламываю ручонки в печальной безвестности.
- Как у тебя дела с Илонкой? – Спросил Митенька.
Кстати, я сама его перед этим попросила узнать, что думает Гладышев по поводу наших с ним отношений, но решила подстраховаться и послушать собственными ушами. Людям свойственно замалчивать скользкие моменты, что-то не так понимать и передавать слова неточно. Так вышло и в тот раз.
- А какие у меня с ней могут быть дела? – В обычной своей дебильно-шутливой манере ответил вопросом на вопрос мой дорогой любовник. – Илонка – она Илонка и есть. Куда она в ж.. денется?
- Ну, как… - Замялся Митенька, - а как же семья, дети, все дела?..
- А на кой? – Надменно поинтересовался Григорий. – Детей у меня есть двое, почти взрослые уже. Синяк в паспорте мне на хрен не сдался, я не девушка…
- Но Илонка-то девушка! – Возразил правильный Дмитрий Викторович. – Ей-то, должно быть, хочется какой-то стабильности, определённости, всех делов…
Я подумала, было, что Митенька замечательный человек, но очень уж беден его лексикон, но не успела. Додумать эту мудрую мысль не дал ответ Григория, затопивший моё сознание зеленовато-чёрным, первобытным гневом.
- Мало ли, кому чего хочется? Если сильно захочется, пойдёт к…
Я умею ругаться не хуже, а в сто раз лучше этого гладко выбритого урода. Я слышала много раз в свой адрес такое!.. Ещё я не раз огребала много и больно физически, но почему-то именно его слова в тот момент ранили меня сильнее всего, испытанного мной до этого.
Спустя какое-то время, когда ко мне вернулась способность трезво мыслить, я порадовалась, что не люблю Гладышева. Если бы любила, эти слова убили бы меня на месте. Ещё я поругала себя за самонадеянность и подивилась в который уже раз за жизнь, как мы, женщины, легко водружаем себе на голову корону, которая мешает впоследствии воспринимать себя и других адекватно.
Я решила для себя, что непременно съеду от Гришки, как только буду готова. Я дала себе полгода на решение всех вопросов. Я пытаюсь чётко следовать плану, но обстоятельства упорно не желают складываться в мою пользу. Ничего, я заставлю их сложиться. Только придумаю, как это сделать, и заставлю.
Глава 3
Туманным сентябрьским утром Митенька, передавая мне слова дорогого друга, старательно отводил глаза. Он сказал, что Григорий, не единожды пострадав за свою не такую уж короткую жизнь от женщин, опасается брачных оков. Гришенька очень любит меня, но ему нужно время… В общем, обычная чепуха из сопливых девичьих историй, ничего нового.
Я сделала вид, что проглотила дружескую брехню Митеньки с аппетитом, а сама сказала вечером Гладышеву, что хочу иметь собственную спальню в его доме. Во-первых, моим вещам тесновато в его шкафу, платья на вешалках мнутся. Во-вторых, обострившаяся на днях вегето-сосудистая дистония мешает мне заснуть под вопли его телевизора. Как только мои головокружения и мигрени сойдут на нет, я сразу же вернусь в наше с ним, мать его в душу, гнёздышко. Хозяин, который, как известно, барин, посмотрел на меня с подозрением.
- Ты чего это? Беременна что ль?
- Почему ты так решил? – Спросила я устало. – По-твоему, я опухла и набрала вес?
- Вот, именно, что не опухла. На больную не похожа как-то.
- Если я не ною и не отказываю тебе в близости, это не значит, что я здорова, как слон! – Вспылила я. – Мы, балетные, знаешь, какую боль терпим? Если каждый раз жаловаться, жаловалка отвалится!
- Детское питание, - веско произнёс Григорий, вдавливая свой чёрный, недоверчивый взгляд в мои глаза.
Я действительно в последний год часто покупаю детское питание. Я прочитала в одном дамском журнале, что, съедая по две баночки этой чудесной, экологически чистой пищи на завтрак, обед или ужин, во-первых, будешь сыта, во-вторых никогда не переберёшь с калориями. Проблема поддержания низкого веса стала для меня с некоторых пор актуальной. Физические нагрузки при переходе из прим в корды, как ни крути, снижаются.
Обо всём этом я и поведала своему недоверчивому собеседнику.
- Ты это только что придумала? – Спросил он с ухмылкой.
- А ты когда додумался, что я беременна: сейчас или ещё год назад, когда я только начала покупать эти несчастные баночки? – Ответила я в его манере.
Григорий смутился.
- Ну, я просто слышал, что современные женщины таким, вот, экзотическим образом намекают своим мужьям на беременность. Игрушки детские покупают, сосочки, там, разные…
- Я не современная женщина, - обрубила я. – Вдобавок, ты мне не муж. Так что, твои подозрения абсолютно беспочвенны!
- Ясно, - резюмировал Григорий. – Капризничаешь, значит. Ну, что ж, можешь выбрать себе любую спальню, но только рядом с моей, - ненавистный хитрый прищур в чёрненьких глазёнках. - Я уже старенький, мне далеко ходить тяжеловато!
В общем, мой переезд в отдельную спальню Гришка воспринял как каприз, который однажды непременно закончится. Он не придал этому факту особого значения.
Да, что там несчастный переезд! Гладышева, похоже, не волнует даже то, что за последние три месяца можно пересчитать по пальцам одной руки наши с ним интимные контакты. После той их с Митенькой ночной беседы я под разными предлогами избегаю близости. Капризничаю.
Не думаю, что он ведёт монашеский образ жизни, да ещё и радуется при этом. Скорее всего, он восполняет то, что я недодаю, в другом месте, и всегда восполнял, по-видимому. Мужчины данного типа никогда не довольствуются только одним женским телом, да, и охотниц до их тел и состояний полно. Я знала, на что шла, охмуряя эту беспринципную сволочь.
Однако он никогда не заговаривал со мной о свадьбе.
Нет, она мне на дух не нужна, не подумайте дурного. Я живу с Гладышевым исключительно ради полезных знакомств и новых возможностей. Благодаря ему я вращаюсь почти в том же кругу, из которого почти три года назад вылетела с треском. С треском моего разламывающегося позвоночника.
За время наших с ним, как сейчас модно говорить, отношений, я снялась в трёх эпизодических ролях двух сериалов, детективного и любовного. Поучаствовала в кулинарном шоу. Провела пару выпусков спортивной передачи для детей. Полгода отработала хореографом в Школе Моделей.
Это не говоря о том, что я постоянно шлифую свой английский, недавно приступила к глубокому изучению итальянского и активно совершенствуюсь в игре на фортепиано. Кикбоксинг тоже не остаётся без моего внимания.
Всё это, конечно, хорошо, но пока ни один телевизионный канал, ни одна киностудия и ни одна другая организация не предложили мне ровным счётом ничего серьёзного. Правда, прошло не так много времени, чтобы потерять надежду окончательно, но хотелось бы уже пристроиться куда-то поосновательнее и не зависеть от интересов и настроя какого-то богатого самодура.
Одним словом, я использую индюка Гладышева как трамплин для нового старта, правда, пока ещё в силу обстоятельств не определилась, в какую сторону стартовать, а он использует меня как красивую куклу и домоправительницу. Я не желаю выходить за Григория замуж, рожать от него толстых, страшных детей, развлекать его безмозглую сестру и вечно вести их дурацкое хозяйство. Я рассчитываю на что-нибудь получше.
Однако то, что мужчина не заговаривает об официальной регистрации отношений – дурной знак. Гладышев может в любой момент указать мне на дверь, как указал в своё время певичке Алиночке, а перед ней актрисуле Викуле. Тогда прощайте, связи, возможности, перспективы. Прощай, обеспеченная, насыщенная жизнь.
Конечно, тридцать лет в наше время совсем ещё не возраст, и теоретически можно всё успеть, но теория и практика редко совмещаются в нашем странном, сумбурном мире. Я не привыкла упускать возможности. Я не привыкла вообще что-либо упускать. Для нас, интернатских, это совершенно невиданная вещь.
Впрочем, не думаю, что Гладышев укажет мне на дверь со дня на день или в ближайшие несколько месяцев. Он, как и все мужики, слишком инертный и неповоротливый, а я приучила его ко многим вещам, без которых он теперь не в состоянии жить. Незаменимых, конечно, нет, но, думаю, замена мне найдётся не за день и не за два.
Ещё впереди маячат новогодние каникулы, и в доме моего многоуважаемого индюка соберётся большая компания. Её нужно со вкусом встретить, разместить, развлечь, угостить. Вряд ли им двоим с домработницей это под силу. Катька не в счёт. Она никогда и нигде не в счёт. Я могла бы её даже пожалеть, если бы во мне оставалось ещё хоть что-то человеческое. Однако с последним в нашем дому напряг.
По правде говоря, и сам Гладышев не питает к своей сестрице особо тёплых чувств. Он держит её возле себя в качестве ценного капитала. Да-да, не удивляйтесь. Свеженькая, хорошенькая половозрелая младшая сестрица – отличный товар, который можно пристроить с выгодой для себя любимого. Жалкие Катькины интересы прирождённого топ-менеджера не остановят, да, и выгода от сделки для неё самой безусловно будет. Такие они – высокие братско-сестринские отношения.
Катька приходится сестрой Гладышеву только по отцу, и разница в возрасте у них пятнадцать лет. Вдобавок они мало общались, и росла Катька отдельно от Гришки. Просто девочка созрела, поумнела, насколько это возможно при её скромных данных, и решила держаться поближе к своему состоятельному и не злому, в общем-то, брату. К тому же, вокруг него в силу специфики профессии всегда много парней и мужчин, и девчонке кажется, что она без труда подле братца найдёт партию себе по душе.
Если вдуматься, у нас с ней похожие причины находиться рядом с Григорием. Правда, я в своих надеждах опираюсь больше на профессиональные интересы, а Катька на личные, но суть от этого не меняется: Гладышев сам по себе не сдался ни ей, ни мне. Не удивлюсь, если он прекрасно это понимает. Впрочем, если не понимает, не удивлюсь тоже. Мужики отличаются невероятным самомнением.
Я могла бы избавиться от болтливой, надоедливой Катьки одной левой раз и навсегда, но не делаю этого, потому что моё «ангельское терпение» добавляет мне бонусов в глазах братца Гришеньки. Катька жмётся ко мне, потому что росла единственным ребёнком очень взрослых родителей. Они оберегали её от всего и от всех, в том числе от друзей детства и юности. Не зря же она выросла такой прибабахнутой, изоляция сказалась.
Теперь тупая двадцатитрехлетняя девочка Катенька отрывается на мне за годы вынужденного детско-юношеского одиночества.
Для чего нам с ней обеим нужен её брат, вы уже знаете.
Так и живём, скоро уже два года как, этим странным, тройственным союзом.
Глава 4
- Панна, вы позавтракаете или так поедете?
О, силы преисподней! Когда я завтракала перед тем, как отправиться на репетицию? Но, нет! Тамара Васильевна, наша домработница, не может не задать этого глупого вопроса. Если не задаст, у неё, видимо, будет запор на три дня! Ещё невероятно бесят эти словечки из старых книг – меня домработница называет панной, Гришку барином, а Катька для неё исключительно барышня. Однако я никогда с ней не спорю и не ссорюсь. Не хочу тратить на это время.
Натянув на лицо вежливую улыбку, я спокойно ответила:
- Спасибо, Тамара Васильевна. Так поеду. Очень спешу!
- Удачи вам!
- Благодарю вас, вам тоже.
Выскочив в промозглую хмарь декабрьского подмосковного утра, я плотнее закуталась в шубку и скользнула на заднее сидение автомобиля. Водитель, пришибленный молодой парень по имени Максим, пробормотал своё едва слышное «здрасьти», и мы двинулись в путь.
Я люблю дорогу. Кажется, у нас с мамкой это наследственное. Лайма совсем другая. Она мечтает о возможности перемещаться в любую точку мира без перелётов и поездок. О телепортации, одним словом. Сестра любит путешествовать, но в дороге её всегда одолевает тоска.
В своё время Лайма наотрез отказалась идти в хореографическое училище. Даже пробоваться не стала. Мать по какому-то немыслимому блату устроила её в интернат с математическим уклоном. Лайма всегда любила что-нибудь подсчитывать.
Хотя, я тоже любила. До сих пор многие говорят, что у меня аналитический ум, но несчастное хореографическое училище!.. Какими мы оттуда выходим необразованными и неприспособленными! Впрочем, из любого интерната человек выходит неприспособленным, будь этот интернат самым обычным, спортивным, математическим или каким-то ещё.
Правда, я всегда много читала. Разучивая очередную роль, брала в библиотеке книжку и внимательно изучала произведение, по которому ставится спектакль. Многие мои соученики недоумевали – зачем? Преподаватели и так всё расскажут и покажут, но нет. Я с детства отличалась въедливостью во всём.
Ещё я любила погружаться в мир нот и музыкальных созвучий. В хореографическом училище всех заставляют в некоторой мере осваивать фортепиано, но большинство ребят по окончании больше никогда за инструмент не садится. Я никогда надолго игру не забрасывала, даже одно время брала уроки у настоящих мастеров.
Лайма с детства жила в мире цифр и знаков, и, кажется, она ориентируется в нём намного лучше, чем в реальной жизни. Впрочем, кто в ней ориентируется на пять баллов, в этой реальной жизни?
В ранней юности я завидовала уму и образованности сестры, чувствуя себя по сравнению с ней зашуганной, побитой мышью.
Потом ощущала своё превосходство, когда танцевала ведущие партии и брала призы на международных конкурсах, ездила по всему миру на гастроли, останавливалась в лучших отелях. Лайма в это время безвылазно сидела в пыльной бухгалтерии среди толстозадых тёток, одетых в бесформенные серые мешки.
После травмы, лёжа днями и ночами на ортопедической койке, я думала, какая умница моя сестра – сидит себе в бухгалтерии, в тепле, безопасности, стабильности.
Теперь я глотаю на заднем плане пыль, когда другие танцуют ведущие партии, а Лайма – прима. Главбух по-ихнему. Ведёт отчётность крупного, процветающего предприятия. Приобрела в ипотеку двушку на Планерной и даже успела расплатиться с долгом.
Я горжусь своей сестрой. Горжусь настолько же, насколько презираю своё нынешнее положение.
Наша мать гордится нами обеими. Она слишком добра, чтобы осознавать, насколько жалким созданием выросла её младшая дочь. Жалким и, в то же время, злым, изворотливым. Мать не понимает этого, и в том её счастье.
Ещё её расстраивает отсутствие у нас с Лаймой семей с детьми. Она думает, нам не везёт с мужчинами, но это не так. На мужчин нам попросту наплевать, если они не помогают добиваться наших целей, а дети…
Ни я, ни моя сестра не хотим детей.
- У вас было сложное детство, - увещевает нас мать, - но сейчас на дворе совсем другие времена. Да, и вы сами не в подвале живёте, обе имеете профессию, прилично зарабатываете. Уж одного-то ребёнка каждая из вас точно прокормит! В вашем возрасте я двух дочерей-школьниц одна растила, и не имела десятой доли того, что есть у каждой из вас…
Мы молча выслушиваем её нотации и живём, как считаем нужным. Да, каждая из нас могла бы без проблем растить в одиночку ребёнка, а то и двух, но нам не надо. Знаете, чайлдфри – это часто на самом деле не те, кто ненавидит детей. Это люди, с трудом пережившие собственное детство.
Кстати, о детях. Ко мне почему-то в последние годы жутко тянется молодняк. Просят объяснить что-то, советуются, причём не только по рабочим вопросам, но и по личным. Я никогда с ними не сюсюкаю, не любезничаю и не улыбаюсь добренькой материнской улыбочкой, а они всё равно тянутся ко мне. Видимо, примы и корифеи всегда слишком заняты, а таким, как я, бедолажкам можно и голову поморочить.
Впрочем, не всем. Кордам, которые всегда были тем, что они есть, вопросов не задают. С ними и так всё ясно. Дело, видимо, в моём звёздном прошлом.
Знали бы вы, как тяжело в неполные тридцать лет говорить о нём в прошедшем времени! Если бы в заламывании рук и горьких восклицаниях был какой-то толк, в мире уже давно не было бы несчастных и обездоленных.
- Илонка, тут опять твой приходил, яблоко тебе принёс! – Наперебой докладывали девочки, с которыми я делю гримёрку.
На гримёрном столике и впрямь лежало невероятно красивое яблоко. Умела бы рисовать, непременно изобразила бы его в цвете, но, чего нет, того нет.
«Яблоко раздора,» - проклюнулась вдруг в голове расхожая фраза сквозь восхищение цветом и формой. Я прогнала её как глупую и неуместную, а зря.
Дверь в гримёрку, скрипнув, приоткрылась, и на пороге показался Костенька, тот самый «мальчик из танцевалки», упомянутый Григорием в том приснопамятном ночном разговоре. Правда, Григорий ляпнул и забыл, а мальчик-то и впрямь существует.
Трудно поверить в то, что он реально существует, глядя на его вытянутую, полупрозрачную фигурку, напоминающую призрак. Тем не менее – вот, он, живой, тёплый, яблочками тётю Илону подкармливает.
Костеньке двадцать два годика, но выглядит на все шестнадцать. Месяца полтора назад мне звонила его мамка и слёзно просила уступить ухаживаниям мальчика. Её сынуля не привык расстраиваться. Он привык с рождения получать всё, что хочет, на блюдечке с голубой каёмочкой. Папа Костеньки – владелец крупной сети супермаркетов, так что, сами понимаете, Илона Рихардовна…
Илона Рихардовна всё понимает. Она должна бережно взять сей драгоценный дар, обучить его всем любовно-постельным премудростям, а после, когда мальчик встретит настоящую любовь, молодую, красивую, богатую и плодовитую, тихо отойти в тень, а лучше застрелиться из арбалета, чтобы не напоминать отцу будущего счастливого семейства о своём никчёмном существовании. В противном случае Илона Рихардовна рискует вылететь к тем самым, портящим ауры тупых девочек, существам с работы и быть в Гугле забаненой и в бане загугленой.
В ответ я расхохоталась смехом базарной торговки и заявила, что мне насрать на её сына, его отца и всё прочее в этом духе. На мою, с позволения сказать, работу насрать ещё сильнее… Кажется, я её убедила, и очень надеялась, что глупый мальчишка теперь отвяжется, но нет. После этого разговора в благородном семействе случился небывалый скандал, а Костенька никуда не делся. Всё так же стоит на пороге и тяжко вздыхает.
Ещё я жду со дня на день, когда меня придут увольнять. У самой не хватает решимости уволиться, так, может, подсобит кто! Пока охотников подсобить не нашлось, но мне предстоял не ординарный день, хотя начинался он вполне обыденно и местами скучно.
- Можно вас? – Прошелестел полупрозрачный скелетон у порога.
- Кого, меня? – Бойко отозвалась Дианка.
Она у нас самая ленивая и неповоротливая. Думаю, дни её в балете сочтены. Конечно, кто бы говорил, но тем не менее. Мы называем Дианку «Принцесса Дивана», потому что она вечно восседает на нём и умничает в духе королевы Марии Антуанетты. Та советовала тем, кто не имеет хлеба, есть пирожные, и Динакины перлы почти все наподобие этого. Правда, вряд ли Диана помнит, что королева Мари, благодаря своей небывалой мудрости лишилась головы на гильотине, но не суть. Суть в том, что мы с девчонками очень смешно троллим моего юного воздыхателя.
Я делаю вид, что не понимаю, к кому на самом деле пришёл полупрозрачный красавец, а девочки, дружно прикидываясь шлангами, по очереди спрашивают:
- Меня?
- Вы ко мне?
- К нам?
И так далее в том же духе.
Вот, и теперь я сосредоточенно завязывала ленты на своих пуантах, словно происходящее не касалось меня никаким боком, а близняшки Маша и Даша (В оригинальности их родителям, конечно, не откажешь!) спрашивали хором:
- Вы ко мне, Константин?
Личики они при этом изобразили уморительно глупые, а голосочки сделали писклявыми, словно у трёхлетних девочек. После нескольких минут подобной экзекуции Костик больше не был похож на призрак. Он напоминал теперь ярко-красный цветок на тоненькой, хрупкой ножке. Полыхая лицом и дрожа и голосом, он, наконец, выдавил из себя:
- Илона, можно вас?
- Илона? – Удивлённо переспросила Принцесса Дивана, затеявшая эту весёлую игру. – А кто это?
- Я! – Бодро откликнулась смуглая, большеглазая Эрика, по-военному выпятив грудь и делая гигантский шаг вперёд. – Я Илона! Что вы хотели, молодой человек?
- Хватит придуриваться! – Истерически выкрикнул наследник продуктово-хозтоварной империи.
- Ой… - Это снова Диана, притворно напуганная, с приложенной к правой стороне груди ладошкой. – У нас уже и слёзы в голосе… Больной, когда вам в последний раз вводили успокоительное?
Костик побагровел, но ничего не ответил.
- Дианочка, сердце слева, а не справа, - просветила нашу диванную принцессу русская кореянка Ира с кукольным личиком и молочно-белой кожей.
- Я знаю, - ответила Дианка. – Просто на левую руку я сейчас очень удобно опираюсь, и мне лень менять позу.
- Когда ты будешь выходить замуж, мы понесём тебя в ЗАГС вместе с диваном, - залилась смехом Дашка.
- Не дотащите, - мрачно пообещала Диана. – К тому времени, когда Костик решится, наконец, сделать мне предложение, я состарюсь и наберу пятьдесят кило. Может, хватит время тянуть, а, Зай? – Обратилась она к моему незадачливому ухажёру. – Давай уже жениться, а? У меня такое белое платье… моль в шкафу доедает!
Последние слова Диана произнесла, очень натурально изображая горестный плач, и они потонули в волнах просто сатанинского хохота.
Возюкаясь как можно дольше с обувью, я надеялась, что Костик убежит, но нет. Покончив с завязками, я подняла глаза и увидела тоненькую фигурку в дверном проёме. Губы его тряслись, на глаза навернулись слёзы, но упрямый мальчишка словно прирос к полу. Я смилостивилась и вышла в полутёмный коридор, увлекая за собой Костика.
Глава 5
- Илона, я так больше не могу! – Горестно выдохнул хрупкий мальчик, когда девичий гогот был безжалостно обрублен стуком закрывающейся двери. – Сколько это ещё может продолжаться?
- Потерпи немного, - ласково отвечала я, гладя предплечье Костика и нежно заглядывая ему в глаза. – Скоро всё утрясётся… устаканится…
- Я к тому времени буду старым и толстым! – Невесело пошутил Костик, сплагиатив недавние Дианкины слова.
- Её скоро здесь не будет, - пообещала я. – Принцессу Дивана скоро уволят из театра, и всем это хорошо известно. Недолго ей осталось над тобой издеваться.
- Ты об этом… - Досадливо поморщился мой юный воздыхатель. – Я совсем о другом! Ты прекрасно понимаешь, о чём я.
- Я не могу сейчас уйти. Он убьёт меня, - уже сбилась со счёта, сколько раз я прибегала к этой палочке-выручалочке. – Он убьёт меня, тебя, истребит наши семьи… Гладышев страшный человек!
Мне стоило больших трудов сдержать смех. Мальчишка, похоже, верил всему, что бы я ни наплела. Если бы я знала тогда, к каким последствиям приведут мои слова, была бы осторожнее, но жизнь скучная, настроение так себе, будущее видится сплошь коричневым, и отнюдь не от шоколада…
В общем, я развлекалась, как умела, дразня разбалованного сынка богатых родителей. Тут ещё и классовая неприязнь примешивалась: мне родители в юношеские годы машин не покупали, по заграницам не возили, капризов не удовлетворяли.
- Вишневская! – Услышала я раскатистый, гневный голос, доносившийся с высоты ста восьмидесяти семи сантиметров.
Вообще-то, моя фамилия по отцу Винькеле. Этот пошатущий козёл ничего мне не дал, кроме самой дурацкой на свете фамилии. Достигнув совершеннолетия, я сменила её на нормальную, благозвучную фамилию, которую никто не переспрашивает по сто раз. Лайма взяла мамину девичью, и теперь они с мамкой Соловьёвы.
- Вы что-то хотели, Леонид Абрамович? – Вежливо поинтересовалась я, глядя прямо в глаза главному хореографу театра.
- Я хотел, чтобы ты прекратила опаздывать и закончила жевать сопли! – С места в карьер раскипятился наш главный. – Ты посмотри на себя! Пора идти в класс, а ты до сих пор не готова! Стоишь тут в шубе, вдобавок всё время жрёшь…
Здорово! Это я-то всё время опаздываю и жру?! Нашёл жрунью-опаздунью! Да, с чего он…
Тут до меня дошло, что я и впрямь не сняла шубу и к тому же за каким-то предметом держу в руках чёртово яблоко. Я его машинально схватила со стола, когда выходила из гримёрки. Такая уж у меня привычка – всё своё ношу с собою. Однажды в юности мне довелось прожить пару месяцев в таких притонах!.. Что выпустил из рук, то уже не твоё, можешь забыть.
Непроизвольно обернувшись на Костика, я обнаружила, что его уже и след простыл. Вот, она, цена словам и клятвам. Верь людям после этого! Впрочем, я не собиралась никому верить, особенно всяким с осени закормленным маменькиным сынкам.
Не отводя глаз от лица главного, я молча сунула в карман злосчастное яблоко и стянула с себя шубку, представ перед Молостовским в гимнастическом купальнике, трико и пуантах, в общем, полностью готовой к репетиции. Однако это не успокоило, а ещё сильнее разозлило вредного дядьку:
- Что ты себе позволяешь? Кем ты себя вообразила, несчастная? Ты давай, бросай, свои звёздные замашки! Неровён час, без работы останешься. Вообще, без всякой! Думаешь, я не в курсе, что тебя не приняли в театр эстрадного танца? Навострила лыжи, понимаешь, думала, там будешь звездить, ан, нет!..
Молостовский ещё долго не умолкал, но я уже почти ничего не слышала. Кровь бросилась мне в голову, зашуршала в ушах и перекрыла без того слабый коридорный свет моим глазам.
Дело в том, что в конце лета я и впрямь ходила на показ в театр эстрадного танца, и меня туда не приняли. Не приняли не из-за моих профессиональных данных, а из-за роста. Из-за моих несчастных, мать их, ста пятидесяти пяти сантиметров. На эстраде высокие девушки нужны, а папаша, который, между прочим, наполовину прибалт, не соизволил нас с Лаймой им наградить. Даже этого ему для нас оказалось жаль!
Я никому не рассказывала о своём неудачном походе, но какая-то сволочь, по-видимому, из комиссии, доложила. Спасибо ей огромное.
Ещё я поняла, что против меня всё же развёрнута полноценная война на истребление. Тут, возможно, Костькина мать подкузьмила, либо кое-кто из нынешних прим устал ловить на себе мой сочувственный взгляд, потому что не по Сеньке шапка. Всякое возможно, но результат будет один: меня выживут из театра. Я перевидала косой десяток подобных историй за время своей учёбы и карьеры, заканчиваются они всегда одинаково.
Правда, у объекта травли всегда есть выбор способа реагирования на ситуацию. Он может:
- плакать и бросаться начальству в ноги;
- найти богатых и могущественных покровителей, чтобы те усмирили гнев руководства;
- уйти, гордо хлопнув дверью себе по заднице;
- игнорировать неприятности ровно до того момента, как будет вывешен приказ об увольнении по причине несоответствия занимаемой должности;
- жаловаться в вышестоящие инстанции и судиться-судиться-судиться до тех пор, пока не закончатся ресурсы, либо время пенсии не подойдёт.
Я не хочу тратить драгоценное время своей жизни на суды и пересуды. Несмотря на все тяготы, я люблю жизнь и хочу наслаждаться ею, а не брезговать. К тому же, данный способ реагирования стоит немалых денег. Да, у нас в стране трудовые иски рассматриваются бесплатно, но, у того, кто сам себе адвокат, клиент, как известно, дурак. Ещё я не собираюсь просить на суды денег у Григория. Я вообще ничего ему рассказывать о своих сложностях не собираюсь. Наши с ним дни сочтены.
Мы скоро расстанемся, и этот факт тоже нельзя игнорировать, ибо я не намерена ждать, когда Гладышев наподдаст мне под зад. Я не намерена безропотно ждать, собирая на себя плевки начальства и коллег, когда мне наподдадут под зад в театре. Я не мусорный пакет и не плевательница, поэтому игнорировать травлю – не мой вариант.
Гордо уйти под оскорбления и улюлюканье… В чём тут гордость?
Можно, конечно, нажаловаться мамке, и она обязательно что-нибудь придумает, но я не хочу жаловаться. Не хочу расстраивать свою не такую уж молодую мать, которая только в последние лет десять начала жить жизнью, похожей на человеческую.
Плакать и бросаться в ноги однажды мне приходилось. Подействовало. Правда, тогда я ещё не окончила училище. Я из него попросту сбежала на два месяца. Сбежала к любимому парню Юрасику, насквозь криминальному и невероятно харизматичному элементу.
Глава 6
Шло начало нулевых, и последние организованные преступные группировки вяло достреливали друг друга под грустно-оптимистичные выпуски новостей и композиции Ин Грид. Мы с Юркой, зеленоглазым, темноволосым симпатягой, мыкались по разным городам, кое-что подворовывали, кое-кого обманывали. Мы легко добывали деньги и так же легко спускали их. Юрочка играл с денежными лохами в карты, а я танцевала стриптиз.
Мы останавливались на хатах, где тебя могли ободрать, как липку, либо, наоборот, можно было разжиться чем-то ценным. Это уж, как повезёт. Насколько ты фартовый.
Юрасик слыл очень фартовым. Он обыгрывал всех, с кем бы ни садился играть. Мой парень был опытный шулер, но ему почти никогда не приходилось мошенничать за игрой по-крупному: Юрику реально «пёрло». Кажется, после его смерти этот дар перешёл мне, однако узнала я об этом далеко не сразу.
Юрасика застрелили на одной из криминальных хат, где шла в ту ночь большая игра. Целью был вовсе не он, а один крупный вор в законе. Мой парень просто попал под раздачу.
Меня в тот момент там не было. Я по предварительной договорённости выступала в мутном, но жутко популярном у богатого молодняка клубе, изображая известную эстрадную звездюлину. Внешне мы с ней очень похожи, двигаться, как она, я без труда обучилась, а «пела», конечно же, под фонограмму. Выступление удалось на славу, и меня даже не очень сильно накололи с гонораром. Я возвращалась в предутренней дымке на хату счастливая, с полными карманами денег, а там…
Дом оцеплен, работают несколько бригад «Скорой», милиции и спасателей, во дворе жмутся жильцы в верхней одежде, второпях наброшенной на ночное бельё. Всё в лучших традициях. Я впала в ступор.
Очнулась оттого, что кто-то теребил мою руку и бормотал на ухо какие-то слова. Я повернула голову в сторону раздражителя и увидела рядом с собой нелепую, кособокую бабку в серо-буро-малиновом пальтище и чёрном с розами платке.
- Пойдём отсюда. Тебе туда не надо идти, - произнесла вдруг бабка голосом Серёги, смотрящего той самой хаты.
Я повиновалась.
По дороге на автовокзал криминальный приятель рассказал мне, что случилось в ту ночь на его хате, и посоветовал убираться из города в любую сторону, главное – подальше. Я расплакалась.
- Нет! – Предостерегающе вскинул руку Сергей. В своём костюме бабки он выглядел настолько нелепо и, в то же время, натурально… Нет ничего печальнее и уродливее старости. Я смерти не боюсь. Смерть – это часть жизни, её логическое завершение. Я боюсь старости. Старость – это когда ты выпадаешь из жизни, и неважно, в каком возрасте это происходит. – Не смей сейчас реветь! Потом. Всё потом.
- Что же мне делать? – Спросила я горестно.
Раньше я прекрасно знала, что мне делать: заниматься у станка до тех пор, пока не сойдёт сто восемь потов, сдавать зачёты и показы, вживаться в роли воздушных и нежных, либо уродливых и злых героинь, а в перерывах отдыхать с книжкой на подоконнике. В последний год у меня появился новый вид досуга – побеги к любимому. Это было ужас, как романтично.
Патроны Юрика не одобрили его любви, и мой юный гангстер предложил бежать. Я, недолго думая, согласилась. В неполные два месяца наших странствий Юра говорил мне, что делать, и я беспрекословно слушалась…
Теперь его больше нет. Некому повиноваться. Некого любить. Не для кого жить и улыбаться.
Свистящая, чёрная пустота затопила всё моё существо. Я перестала думать. Видеть. Слышать. Существовать…
Я не знаю, сколько времени провела в оцепенении за столиком грязноватого привокзального кафетерия. Никакого кафетерия, как и вокзала, и Привокзальной площади с памятником Железному Феликсу посередине, больше не существовало. Времени тоже.
- Девушка, вам нехорошо?
Из оцепенения меня вывел даже не вопрос сидящего напротив коротко стриженного блондина с карими глазами, а ощущение тепла на левой руке.
- Руки ледяные, - констатировал парень, которому на вид было никак не больше двадцати лет.
- Это неважно, - отозвалась я.
- А, что важно, - спросил блондин, и в тёмных глазах его засветились весёлые искорки.
Я довольно долго молчала, а после выдала неожиданно даже для себя самой:
- Тебе приходилось сталкиваться со смертью? Ты знаешь, что это такое?
- Я сталкиваюсь со смертью каждый день, - буднично сообщил мне случайный собеседник. – В морге работаю, - пояснил он с усталым вздохом.
- В морге… - Эхом повторила я. – Как странно… Мой парень… Его убили… Убили!
Я повторила это слово раз десять, и до меня постепенно начал доходить его жуткий смысл. Убили. Не дали жизни прийти к её логическому завершению. Пресекли путь. Оборвали полёт.
Сидящий напротив молодой человек говорил и говорил что-то успокоительное, поглаживая меня по руке. Хорошо умничать, когда тебя не касается. Сил злиться, однако, не было.
- Меня зовут Вадим, - представился собеседник, выжидательно глядя на меня.
- Илона, - откликнулась я, и мой новый знакомый саркастически усмехнулся.
- Не хочешь, значит, имя говорить… Что ж, не хочешь, не надо.
Похоже, парень всерьёз обиделся и собрался уходить. Мне вдруг стало стыдно. Хороший человек пытается помочь, а я… Что, собственно, я? Неужели я виновата в том, что в придачу к идиотской фамилии мне ещё и имечко досталось, словно в насмешку!
- Вадим! – Окликнула я парня, и он сразу вернулся на прежнее место. – Меня правда Илона зовут. Я в хореографическом училище учусь. В Москве.
- А, тогда понятно, - одобрил Вадим и приступил к подробнейшему допросу. Я ещё в первый день приезда заметила, что люди здесь крайне любопытны, и задавать друг другу вопросы – любимейшее их развлечение. Дело было в Саратове.
Я сама не заметила, как выложила парню всё. Он внимательно слушал. Мне как-то даже не пришло в голову, что он может сдать меня, куда следует. Впрочем, Вадим не собирался этого делать. Он собирался задавать вопросы. Бесчисленное множество вопросов.
- Что ты теперь собираешься делать? – Спросил Вадим, когда моё печальное повествование подошло к концу.
- Не знаю, - ответила я. – Честно, не знаю. Ты не обижайся только!
- Я не из обидчивых, - сообщил парень на полном серьёзе. – Думаю, завязывать тебе надо с криминалом и всем таким прочим.
«Всё такое прочее» - одно из любимых выражений Вадима. Я заметила, что он не ругается матом. Странно. Люди его возраста и социального положения редко обходятся без крепких словечек. К концу того странного дня я поняла, почему речь Вадима столь правильна и чиста, а пока оставалось лишь недоумевать.
- Пошли! – Скомандовал вдруг Вадим после довольно долгого нашего с ним молчания.
Я в это время сидела, уставившись в столешницу с покрытием под мрамор, досконально изучая её поддельную структуру, а Вадим копался в своём телефоне. Кажется, обменивался с кем-то смс-ками.
- Куда? – Устало поинтересовалась я.
- В больницу, - ответил Вадим. – Сегодня не моё дежурство, но у меня есть одна идея… К тому же, Харон занят по уши… Там сегодня криминальных привезли косой десяток… Ты чего?! Илонка! Ты мне это брось!
Последние слова парень произнёс, заботливо подхватывая меня под спину. Я не имею обыкновения, чуть что, грохаться в обмороки, картинно закатывая глаза, но в тот момент вся обстановка кафетерия почему-то резко скосилась набок, а в ушах моих многократно усилился шум крови.
«Криминальных привезли»… Это, ведь, как раз тех криминальных, которые…
Из-за прилавка прибежала пышнотелая блондинка лет сорока со стаканом воды.
- Бедненькая! – Причитала она. – Худенькая-то какая! Вы, молодёжь, совсем ничего не едите, вот, и… Может, скорую вызвать?
- Не надо, - отозвался Вадим. – Я сам медик. Мы сейчас с ней в больницу поедем. Не беспокойтесь.
Их слова доносились до меня, как сквозь вату. Зубы стучали о стакан. Я подумала, что у этой женщины могут быть дети примерно нашего с Вадимом возраста, и вспомнила о мамке. Как она там? Почему я снова забыла о ней подумать, когда сбегала из училища и из города в обнимку с ненаглядным Юрасиком? Конечно, я ей посылала время от времени сообщения с чужих номеров, но что они могли значить в сравнении с пропажей дочери?
А что теперь будет с несчастной, издёрганной матерью Юры? Он о ней подумал? Мы оба ни секунды не думали о своих матерях, когда за два часа спланировали и осуществили свой нелепый, насквозь идиотский, с какой стороны ни посмотри, побег. Почему мы все такие сволочи и эгоисты?!
- Соберись, Илонка! – Буквально упрашивал Вадим. – Мы сейчас сядем на тралик и моментально домчим до больницы. Всё будет хорошо. Я уже всё придумал.
Его голос успокаивал и внушал надежду, а рука приятно согревала.
- Порозовела! – Удовлетворённо констатировала буфетчица. – Вам, мож, такси позвать? У меня тут брат двоюродный подрабатывает, таксует…
- Нет, спасибо, - отозвался Вадим, - нам недалеко. И, вообще, Илонка у нас крепкий парень! Да, Илонка? – Поинтересовался он с наигранным весельем.
Я выдавила улыбку и кивнула. Пышнотелая и пышноволосая спасительница посмеялась над его «парнем» и отошла обратно к прилавку, где уже минуты три переминался с ноги на ногу потрёпанный жизнью мужичок в грязноватой коричневой куртке.
Глава 7
- Вы пакет забыли! – Услышали мы за спиной пронзительный женский крик, едва отойдя метров на десять от кафетерия.
На его пороге стояла давешняя сердобольная буфетчица, сжимая в руке пакет с изображённым на нём букетом сирени. Я узнала этот пакет, и у меня подкосились ноги. Вадим подбежал к женщине, забрал его из её полных, белых рук, поблагодарил, что-то ещё произнёс, от чего буфетчица буквально покатилась со смеху…
Я не разбирала его слов.
Я вообще слабо соображала в то утро.
Я тупо смотрела на то, как яростный мартовский ветер треплет пергидрольные пряди женщины, отчаянно пытаясь сорвать священный талисман всех буфетчиц – белую, крахмальную наколку.
Это был тот самый пакет, в котором хранились все наши с Юрасиком «капиталы», как он их шутливо называл: те самые деньги, которые мы так легко добывали и спускали. Ещё там лежала маленькая коричневая сумочка из потрёпанной замши, в которой мой любимый хранил пару-тройку ценных для него вещей. Я не знала, что это за вещи. Скоро узнаю, если не произойдёт ещё чего-нибудь гадкого. Хотя, что может быть гаже того, что уже произошло?
- Маша-растеряша! – Шутливо попрекнул меня новый знакомый, и в глазах его при этом так и скакали весёлые искорки. – Теперь я понесу твои вещи, а то опять забудешь где-нибудь, и…
- Нет! – Резко вклинилась я. – Дай мне. Там очень ценные для меня вещи!
- А что ты ими тогда разбрасываешься, раз ценные? – Снова обиделся Вадим. – Хотя, в твоём состоянии… - Сменил он гнев на милость. – Ладно, побежали! Вон, наш троллейбус стоит!
Троллейбус одиноко скучал на конечной в ожидании пассажиров. Я была очень рада, что в нём есть свободные места, потому что неожиданно поняла, что ноги мои не просто гудят, а буквально отваливаются. Забылось как-то, что этой ночью я отмотала концерт.
- Вадим… - Обратилась я к своему спутнику. – Ты сказал, к вам в морг сегодня привезли криминальных…
- Ты хочешь попрощаться со своим парнем? – Чутко угадал моё намерение ушлый медбрат, и я торопливо кивнула. – Выбрось из головы! – Обрубил он и отвернулся к окну.
Несмотря на жуткую усталость, я завелась с полуоборота. Да, кто он такой, чтобы распоряжаться моими чувствами и желаниями?!..
Хм… Кто… Тот, кто может провести меня в морг, вот, кто.
Я погасила накатившую волну гнева и почти спокойно спросила:
- Почему?.. Почему ты так говоришь?
- Потому что твоего парня больше нет и…
- …то, что я увижу – пустая оболочка, а душа его сейчас на небе…
- Брось! – Оборвал Вадим. – Не надо этих разговоров про оболочки. Человек жив, пока он дышит, чувствует, передвигается, разговаривает… После смерти это труп. Просто труп. Через неделю он превратится в такое… Лучше тебе никогда этого не знать и не видеть!
Он устало махнул рукой и отвернулся к окну. Я озадаченно молчала, любуясь затылком Вадика. Конечно, он знает о смерти гораздо больше, чем я или любой другой человек, далёкий от медицины, но всё же…
- Его больше нет, - повторил Вадим, неожиданно повернувшись ко мне лицом. – То, что ты, возможно, увидишь на столе в прозекторской – уже не он. Это просто кусок мяса, тронутого разложением. Ему всё равно, придёшь ты проститься с ним или нет. Ему вообще всё равно.
- А как же души? – Жалко спросила я. – Они, ведь, где-то есть, всё видят, понимают…
- Кто тебе это сказал? – Усталый взгляд, полный вселенской мудрости, на таком молодом, симпатичном лице… Какой контраст!
- Ну, все так говорят.
- Как?
- Что у человека помимо тела есть душа, и она вылетает после смерти, чтобы продолжить жизнь в…
- Те, кто так говорит, видели это?
- Этого никто не видел! – Горячо заверила я Вадима, чувствуя себя первоклашкой, несущей чушь у доски вместо заданного урока.
- И чего тогда языком молоть, раз не видели? – Вадим усмехнулся и покачал головой. – Люди… Они, похоже, неисправимы!
Я хотела что-то возразить, хотя, возражать по большому счёту было нечего. Я сама, как и все остальные, ничего не знала и не знаю об устройстве мира, в котором мы живём и о том, что происходит после смерти с психикой, душой или чем-то ещё в этом духе. За сутки, проведённые тогда в обществе необычного парня по имени Вадим, я полностью утратила желание заниматься эзотерикой, либо шаманить каким-то ещё способом.
- Жизнь дана, чтобы жить, - говорил Вадим, - вот, и живи. Как ты проживёшь, это твой выбор. Я предпочту жить с пользой для других и для себя самого. Почему? Просто потому, что я человек. Если ты скотина – лазай по помойкам, а я не буду.
Нет, вы не подумайте, это он не меня называет скотиной. Это он так, в целом. Мы и сейчас общаемся, и, надо сказать, Вадим мало изменился с тех пор. Разве что специализацию поменял. Кажется, он сделал это под моим влиянием, хотя, возможно, сыграла роль целая совокупность факторов. По крайней мере, о жизни и смерти он и сейчас примерно того же мнения. Вадим Сергеевич Лунин – один из ведущих специалистов Склифа. Его руки многих вернули к полноценной жизни, и это мотивирует сравнительно молодого доктора на новые свершения. Работая в морге, он никаких перспектив для себя не видел.
В тот далёкий пасмурный и ветренный мартовский день Вадим привёз меня в больницу. Старательно обходя места, где он мог попасться на глаза некому загадочному Харону, провёл в медсестринскую травматологического отделения. Там трудились целых три его бывшие однокурсницы – Оля, Ира и Света. Посовещавшись, они решили выписать мне справку о том, что я якобы дважды попадала в больницу с разными диагнозами.
Три сестрички взяли… нет, не спички, а наборный штамп с наборной печатью и в два счёта смастрячили мне пару студенческих больничных листов, причём в них были указаны больницы, которых на самом деле в природе не существует, вдобавок города были указаны разные. Телефоны на штампах они указали свои личные, чтобы в случае, если кому-то из преподавателей или руководства хореографического училища придёт в голову звонить в больницу, они могли полностью подтвердить факт моих попаданий в больницу.
Благословенное время развесистой липы – подделок, беззакония и наборных штампов! Тогда оно как раз подходило к своему логическому завершению.
Ещё три сестры во главе с братом на всякий случай накропали справку о смерти моего драгоценного родителя.
- У тебя есть такой близкий родственник, которого было бы не жалко, если он скопытится? – Поинтересовалась Оля.
Кажется, она самая циничная из своих товарок.
Я ответила утвердительно, а после мне пришлось диктовать ФИО папочки по буквам, над каждой из которых девочки долго и с удовольствием потешались. Ещё бы! Рихард Индулисович Винькеле! И, впрямь, обхохочешься.
Легенда была такова, что я, узнав о кончине отца, ломанулась в далёкий Краснодар, а там после похорон с моим здоровьем начали твориться жуткие вещи… Да, представьте себе, мне не жаль было «похоронить» человека, вписанного когда-то дотошными работницами ЗАГСа в моё свидетельство о рождении в графе «Отец». Если вам жаль, не делайте так, а я при случае поступила бы, хоть сто раз, точно так же.
После, весело хохоча, мы пили чай с принесённой сестричками из дома выпечкой, и я тихо недоумевала про себя. Во-первых, как такое может быть, что двадцатилетние девчонки столько знают, умеют и так легко идут навстречу столь нелепым просьбам бывших однокурсников. Я думала, что подобная взаимовыручка существует только в кино и книгах, ведь, у нас, балетных, было бы всё с точностью до наоборот. Во-вторых, какого чёрта я сижу здесь и глупо улыбаюсь, когда мой парень… Впрочем, Вадим, ведь, объяснил мне, что его больше нет. Его просто нет больше нигде… И никогда, никогда я его больше не увижу… Никогда и нигде…
Я на секунду закрыла глаза и представила эти слова повисшими в воздухе. Постепенно они стали разрастаться и заполнили собой всю комнату. Я очутилась там, Нигде. В Нигде были длинные узкие коридоры и зеркала, зеркала, зеркала… Я отражалась в них во всех, но как-то странно. В одном зеркале я была маленькой девочкой с розовыми бантиками на волосах и в перемазанном кашей фиолетовом переднике. Такие выдавали нам в детсаду на пятидневке, чтобы мы не «засвинячили», как выражалась няня Виолетта, чистую одежду во время еды, рисования и лепки.
В другом зеркале я была уже семилетней девочкой в тёмно-синей школьной форме, в третьем худым, неуклюжим подростком в гимнастическом купальнике и трико, в четвёртом на мне был сценический костюм Жизели… Голова моя пошла кругом от всего этого разновозрастного зеркального беспредела. Я начала искать выход, и, кажется, даже нашла коридор, ведущий обратно в медсестринскую, но тут я заметила, что мне навстречу движется высокая мужская фигура. Я подумала было, что это Вадим пришёл освободить меня из плена зеркал и помочь найти обратную дорогу, но, нет.
Парень, шедший навстречу, был очень тёмным шатеном, почти брюнетом. Слегка вьющиеся волосы красиво обрамляли полноватое, круглое лицо. Он приблизился, и я разглядела зелёные, словно у кота, глаза и яркие губы. Мне навстречу шёл Юрасик. У меня не было в этом никакого сомнения.
Я подбежала к нему, бросилась на шею и принялась целовать его губы, нос, щёки, шею. Я чувствовала кожей его щетинки, ощущала вкус его губ. Кажется, это продолжалось вечность. Целую необычайно красивую, сказочную вечность! В ответ Юра грустно улыбался и бережно сжимал меня в объятьях. На нём были тёмно-коричневый костюм и бежевая рубашка без галстука. Он всегда одевался стильно и с большим вкусом. Я целовала и целовала любимого, напрочь забыв о том, что нас теперь разделяет.
Наконец, оторвавшись от него, я тихо произнесла, глядя прямо в сверкающие изумрудами родные глаза:
- Юрочка, пойдём домой.
- У нас нет дома, - возразил Юра, и голос его прозвучал необыкновенно мелодично и грустно.
- Будет когда-нибудь, - пообещала я. – Только давай выберемся отсюда! Мне здесь душно.
Я и впрямь начала ощущать страшную духоту.
- Это потому, что тебе здесь нельзя, - объяснил Юра, и глаза его наполнились слезами.
- Тебе тоже здесь нечего делать! – Горячо возразила я и снова почувствовала себя первоклашкой, несущей у доски чушь. – Пойдём! Хочешь, завяжем с криминалом и всем таким прочим, - я заметила, что говорю словами Вадима, - вернёмся в Москву, я окончу училище, ты в универе восстановишься…
- Нет, - покачал головой Юра.
Слёзы капали на воротник его рубашки, но он не утирал их. Он смотрел на меня во все глаза, словно старался запомнить на всю… Жизнь? Смерть? Вечность? Я не знаю!
- Пойдём, - упрямо тянула я его за руку. – Мы должны быть вместе! Я пропаду без тебя!
- И я без тебя пропаду. Уже пропал… Мне нет пути назад… Уходи! – Рявкнул вдруг Юра не своим голосом. – Уходи! Тебе здесь нечего делать! Ты думаешь, так легко быть мёртвым?!
- Я согласна, - промямлила я, задыхаясь. – Согласна быть мёртвой… Только чтобы здесь… С тобой… Хочешь, я останусь с тобой? Мне не жаль жизни. Мне ничего не жаль. Никого не жаль. Я ничего там не забыла…
- Забыла, - горько возразил Юра. – Ещё как забыла, Илонка, милая. Ты, ведь, не все свои партии станцевала!.. Иди, Илонка… Иди обратно и танцуй… Люби… Дыши…
- Дыши! Только дыши! – Заорал другой мужской голос мне прямо в лицо, и я ощутила мерзкий запах нашатыря.
Глава 8
Я отпрянула и открыла глаза. Они, оказывается, всё это время были закрыты. Вадим тряс меня за плечи, а по комнате носились, как угорелые, Оля, Ира и Света. Шарфик мой валялся скомканной тряпкой на полу медсестринской, а блузка расстёгнута почти до пояса, но мне наплевать. Мне на всё в тот момент было наплевать, потому что меня разлучили с любимым. Ну, кто их просил? Как им в голову такое пришло? И что за несусветицу нёс он сам в нашем с ним зеркальном Нигде? При чём тут идиотские балетные партии, когда мы не можем больше быть вместе? Точнее, могли бы, но он прогнал меня! Он меня предал! За что? Что плохого я ему сделала?
Слёзы градом катились по моим щекам, но сил на рыдания и всхлипывания не было.
- Если так дальше дело пойдёт, ты и впрямь загремишь в неврологию с диагнозом, - мрачно пообещала Света.
Я ещё не встречала человека, которому до такой степени не шло бы его имя. Света была темноглазой брюнеткой, мрачноватой и молчаливой. Она красила глаза фиолетовыми тенями с чёрной подводкой, и от этого её взгляд делался ещё более устрашающим.
- Хватит её пугать! – Выдохнул Вадим. – Не видишь, в каком она состоянии? У неё парня сегодняшней ночью убили!
- Йоксель-моксель! – Отозвалась Светлана своим глубоким голосом. – Так, может, нам его надо было в справке-то указать? По крайней мере, это была бы правда…
- Он ей никто! – Возразил Вадик. – Ей это в училище не пролезет!
- Вы, должно быть, знаете друг друга с детства? – Подала голос Ирочка. – Ты так ей помогаешь!
Мне показалось, что Ириша из тех девушек, кто без ума от игр в мисс Марпл. Однако тут она попала пальцем в небо. Оказывается, о человеке можно узнать буквально всё за пару часов, проведённых вместе. Главное, прихватить с собой саратовца. Он задаст правильные вопросы. Ещё он обязательно начнёт тебя спасать, и неважно, что вы едва знакомы. Отказ от помощи равносилен страшному оскорблению.
Вадим что-то хотел сказать, но не успел, потому что дверь в медсестринскую распахнулась, и на пороге возник долговязый, костлявый доктор с пронзительно-голубыми глазами. Вадим почему-то вскочил и вытянулся во фрунт.
- Оля, Света, девочки мои, - начал он мягким голосом, - пойдёмте со мной. Нужно срочно помочь ребятам в прозекторской… Кстати, здравствуйте, Вадим. Вроде бы мы сегодня с вами ещё не виделись…
Кажется, последний вывод долговязого медика был открытием для него самого.
- У меня сегодня выходной, Сергей Борисович, - напомнил Вадим.
- Повезло вам! – Вздохнул доктор. – А у нас в морге такое! Не желаете ли взглянуть?
- Я бы с радостью, но мне в институт к двум часам, - ответил Вадим, замявшись.
- Сейчас только четверть первого, - сообщил Сергей Борисович, бросив взгляд на наручные часы, - вы успеете. А кого это вы там прячете? Что за очаровательное голубоглазое создание? – Это он обо мне. – Практикантка?
У меня моментально созрел план. Сейчас я назовусь практиканткой, проникну в морг и…
Ступню мою неожиданно пронзила боль, показавшаяся на тот момент адской. Это Вадим, разгадав мой хитроумный манёвр, придавил своим тяжеленным ботинком мою стопу. Я вскрикнула.
- Ой, прости, Илонка, - невинно произнёс он, глядя мне прямо в лицо своими большими карими глазами, сделавшимися вдруг настолько чёрными и страшными, что я невольно отпрянула.
- Что же вы так неаккуратны с барышнями? – Мягко попрекнул Сергей Борисович. – Пойдёмте, Вадим, буквально на полчаса. Уверяю вас, за эти тридцать минут вы получите бесценный опыт!
И они ушли, непринуждённо беседуя о своём, медицинском, а я осталась в сестринской с Ириной. Вскоре её тоже позвали к больному, и я осталась одна со своими несчастьями.
Я думала о том, что долговязый доктор, должно быть, и есть тот самый Харон, о котором упоминал Вадим в нашей утренней беседе. Странно. Я не думала, что патологоанатом может быть таким мягким и интеллигентным. Когда мне говорят о патологоанатомах, я представляю обычно невысокого, полноватого дядечку в клеёнчатом переднике с карими циничными глазами и стрижкой ёжиком. Что-то вроде мясника, одним словом. Харон, если бы не его медицинская униформа, был бы похож на музыканта симфонического оркестра, но никак не на мясника или сотрудника похоронного бюро.
Я поймала себя на мысли, что рассуждаю о пустяках, в то время как надо бы подумать о чём-то более насущном.
Передо мной на стуле висел сиреневый пакет. Прибывая на очередную «хату», Юра сдавал ценные вещи и деньги смотрящему. Так шансы получить их назад в целости и сохранности возрастали. Вот, и в этот раз «честный» вор Серёга вернул то, что было сдано ему на хранение. Видимо, он оставил пакет в кафетерии, уходя. Я совершенно упустила этот момент. Я многое в то утро упустила.
Раскрыв пакет, я извлекла оттуда коричневую замшевую сумочку. Это была мужская сумочка очень старого образца. Кажется, с такими сумками на запястье расхаживали щёголи восьмидесятых. Её бока были залоснившимися до черноты, а застёжка подавалась очень туго.
«Ты не хочешь раскрывать мне свои тайны, Юра!» - Подумала я с горечью, но всё же надавила на замочек и он, обиженно щёлкнув, нехотя открылся.
Я перевернула сумочку над столом и потрясла ею. На стол, звякнув, выпала старая, замызганная эмалевая брошка в виде букетика, кажется серебряная, и прозрачный пакет с двумя золотыми обручальными кольцами. Кольца были рифлёными и не очень широкими, прямо как я люблю.
Я сперва подумала, что это вещи, выигранные Юрой у каких-то в пух проигравшихся лохов. Такие обычно под конец игры швыряют на стол, что ни попадя. Иногда даже свидетельства на квартиры и дома бросают, но Юра никогда не соглашается играть на жильё.
- Оставить человека без дома – последнее дело! – Всегда говорил он.
Так странно! Бездомный, неприкаянный Юра, для которого выиграть свою «хату» - пара пустяков, никогда не играл на жильё. Он словно упивался своей бездомностью, и даже в последнем нашем запредельном разговоре вспомнил, что у нас с ним нет дома.
Приглядевшись к броши и кольцам, я поняла, что эти вещи не имеют к игре никакого отношения. Брошь – жуткое, облезлое барахло, а кольца новые, с этикетками и чеком из магазина. Дата на чеке подсказала, что куплены они были позавчера в самом крупном ювелирном магазине Саратова.
Интересно, зачем. Неужели Юра собирался делать мне, пятнадцатилетней сопле, предложение?
Неожиданно пронзила догадка: любимый хотел повенчаться со мной! В церкви в то время документов не спрашивали. Возможно, не спрашивают и сейчас, меня это просто не интересует, потому что замуж я не собираюсь, а Юра… Это прозвучит до безобразия странно, но он был очень набожным. Не знаю, как и о чём он договаривался с Отцом Небесным, но он регулярно молился и всегда выбирал время для походов в Собор. Да, что там Собор! Юра ни одну деревенскую церквушку ни разу не оставил своим вниманием.
Мы с ним жили во грехе, и он неоднократно говорил об этом. Видимо, незадолго до смерти он решил с себя этот грех снять, но, не судьба.
Почему то место, где мы беседовали с Юрой в последний раз, не было похоже ни на ад, ни на рай? А, может, было, но я не заметила ни ангелов с крыльями, ни чертей со сковородкой. Впрочем, Вадим прав: этого никто никогда не видел. Всё наши домыслы и фантазии.
Я вертела в пальцах облезлую брошь-букетик. Кому она могла принадлежать? Может, матери Юры? Надо будет спросить её об этом. Мне придётся поехать к ней и рассказать о последних месяцах жизни её сына. Больше это всё равно некому сделать.
Кроме потёртой сумочки в пакете лежал газетный свёрток. Его можно не распаковывать, я и так знаю, что в нём деньги. Точная сумма мне неизвестна, но она достаточно солидная. Этого хватит, чтобы оплатить, например, пару месяцев аренды однокомнатной квартиры в Москве. Если меня выкинут из училища, а меня, скорее всего, выкинут, пойду работать на рынок и снимать однуху в какой-нибудь дыре, где подешевле. Устроюсь в вечернюю школу, сдам на аттестат о девятилетнем школьном образовании, а летом отправлюсь попытать счастья в театральных и цирковых училищах. На первое время мне должно хватить тех денег, что я заработала прошедшей ночью своим липовым концертом.
Если же мне простят мой шизофренический побег, буду вкалывать у станка, как лошадь. Все жилы порву, чтобы…
Чтобы что?
Станцевать все партии, как сказал в том странном сне или галлюцинации Юрасик? Чтобы завоевать все возможные награды? Получить звание Народной Артистки?
Я ненадолго впала в ступор, а после на меня внезапно снизошло понимание, что я в кои-то веки сама решаю, как мне поступить. Никто не говорит мне, что делать. Это было неожиданно, волнующе, захватывающе. Именно в тот момент я почувствовала себя по-настоящему взрослой.
Взрослость – это не когда ты сбегаешь из дома и сам себя обеспечиваешь, перебиваясь абы какими заработками. Это даже не когда ты лишаешься невинности в объятиях любимого.
Это тот момент, когда ты берёшь на себя ответственность за свои поступки и, самое главное, их последствия.
Я готова была ответить за всё, что натворила. Готова взять в руки большую лопату и начать разгребать последствия моих сказочных по своей глупости действий и решений.
Глава 9
В тот день я перекантовывалась в больнице. Вадим обещал зайти за мной вечером. Он обещал устроить меня на ночлег.
Конечно, я могла бы, не дожидаясь его, уехать в Москву или переночевать в гостинице, но отказаться от помощи означало обидеть этого замечательного парня. Да, и отбудь я тогда домой по-английски, я, во-первых, навсегда потеряла бы Вадика как друга, во-вторых, наши жизни – и его, и моя – пошли бы совсем по-другому, и неизвестно, было бы это лучше или нет. Скорее всего, нет. К тому же, я надеялась попасть в морг, несмотря на все запреты и предостережения нового друга.
Я залезла в покосившийся, старый шифоньер советского образца, притулившийся в углу медсестринской, основательно там пошвырялась и извлекла на свет вполне сносный и даже почти чистый белый халат. Он был велик мне всего размера на два, и лишнее легко убиралось прилагающимся к нему пояском. Теперь я выглядела как типичная практикантка медколледжа.
Как пройти в морг, с радостью объяснила пожилая, полная медсестра. Она даже дорогу показала, вслух сочувствуя мне по поводу того, что я отстала от группы и заблудилась. Конечно, я с ней не спорила. Зачем?
В морге как раз обреталась группа студентов. Кажется, это были взрослые студенты возрастом за двадцать. Я не очень вписывалась в их компанию, поэтому, прикинувшись санитаркой, подхватила стащенную из подсобки швабру и отправилась прямиком туда, где на полках лежали отработанные человеческие тела.
Почему-то назвать их трупами я не могла даже мысленно. Юра, ведь, не труп. Он мой любимый мужчина. Вот, и эти некогда принадлежавшие живым людям тела были чьими-то любимыми, родителями, детьми, братьями-сёстрами… Просто они отыграли свои роли и сняли сценические костюмы, отправившись туда, в странное, неведомое закулисье нашего мира.
В полуподвальном помещении горели довольно слабые лампы дневного света и стоял странный запах. На этот случай у меня был припасён лёгкий шарфик. Он болтался на моей шее в момент знакомства с Вадимом. Это им я чуть было не удушилась во время нашего с Юрой странного свидания среди зеркал. Ирина рассказала.
Я обвязала шарфом нижнюю часть лица и двинулась по часовой стрелке вдоль стеллажей, решив рассматривать поочерёдно бирки на ногах всех покойников. Мне казалось, что Юра должен быть отмечен как неопознанный.
Мёртвая плоть не навевала ни ужаса, ни священного трепета. Не вызывала она и особого отвращения. Разглядывая бирки, а попутно и ноги покойников, я поражалась их каменной неподвижности. Вроде бы всё логично – покойник пребывает в покое, но мы привыкли представлять это умозрительно, а реальное мёртвое тело совсем не такое, как нам видится.
Год назад мы с мамой и сестрой хоронили бабушку, но это было совсем другое. Её привезли из морга в наш старенький дворик одетой и запакованной в гроб. Она была словно отделена от нас, живых, неким прозрачным барьером. Мы с сестрой так и не решились трогать, а тем более целовать эту пустую (Пусть Вадим простит меня!) оболочку. Мама не настаивала, а соседям было попросту наплевать. По соседству с нами проживают в основном алкаши и древние старушки. Непьющие люди трудоспособного возраста в подавляющем большинстве нашли способы выбраться из коммуналок.
- Что вы здесь забыли, юная леди? – Мягко влился в уши негромкий мужской голос.
Он словно пригвоздил меня к месту. Тело окоченело, замерев с приподнятой над одной из бирок правой рукой. Нечеловеческим усилием разогнувшись до нормального положения, я обернулась и увидела застывшего в дверях Харона. Он стоял, опершись на косяк, и спокойно смотрел на меня своими огромными, голубыми, чуть усталыми глазами.
Почему-то сделалось жаль его. Мне показалось, что этот человек пережил недавно какую-то трагедию, и, как оказалось позднее, я была права. Вадим рассказал вечером того странного дня, что около двух лет назад от его начальника ушла жена, прихватив с собой двух дочек. Ушла не просто так, а к другому мужчине. История развода была долгой, драматичной и некрасивой.
- Я ищу человека… то есть, этот, как его… - Зачастила я, и слова выстреливались из меня, словно горошины из трубки-плевалки.
Шарфик пришлось спустить на шею, и нос моментально заполнился тем специфическим, пугающим запахом.
- Вы ищете труп, - догадался Харон, и я торопливо кивнула. – Труп вашего знакомого, надо полагать.
Снова кивок, отозвавшийся резкой болью в шее, потому что она затекла от бесконечных манипуляций с бирками.
- Как его зовут?
- Юра, - выдавила я из себя. – Юрий Бердников… Я не уверена, что он опознан.
Слёзы подкатывали к горлу, но я запретила себе плакать. Да, и сама обстановка не располагала к проявлению бурных эмоций.
- Он опознан, - буднично сообщил Сергей Борисович. Я, наконец, вспомнила его имя-отчество. – Паспорт был при нём. Правда, я не уверен, стоит ли вам смотреть на это… Сколько вам лет?
- Восемнадцать, - соврала я, не моргнув глазом.
- Странно, - констатировал доктор. – Выглядите лет на пятнадцать не больше… Впрочем, это неважно. Кем вам приходится этот молодой человек? Вы в курсе, что он москвич?
- В курсе, - кивнула я. – Сергей Борисович, что с ним случилось? Скажите ради Бога!
- У вашего знакомого отстрелена почти вся левая половина головы и лица. Пуля, видимо попала в затылок. Калибр был достаточно крупным, чтобы превратить его лицо… Сами понимаете. Вы, ведь, будущий медик. Правда, смотреть на трупы в анатомическом театре – это одно, а видеть в подобном состоянии дорогих нам людей – совсем другое.
Патологоанатом упорно принимал меня за практикантку медколледжа, и я не собиралась с этим спорить. Я вообще не собиралась с ним спорить ни по каким вопросам, кроме одного.
- Я хочу проститься с ним! – Упрямо заявила я.
- Да, понимаю, - легко согласился Сергей Борисович. – Его родные, скорее всего, захотят похоронить парня дома, в Москве. Вряд ли вы поедете туда на похороны. Родители могут не отпустить… Давайте договоримся так. Я покажу вам его не полностью. Без лица. Идёт?
Я напряжённо кивнула. Голова моя сделалась внезапно чугунной. Кажется, в тот момент я согласилась бы на что угодно вплоть до смертной казни для себя любимой. Недосыпание и стресс периодически вырывали меня из действительности и уносили неведомо куда.
Сергей Борисович велел мне ждать, отвернувшись к двери в коридор, а сам ушёл к дальнему стеллажу в углу помещения. Он довольно долго возился там, но я не испытывала нетерпения. Напротив, меня охватил страх от предстоящей встречи с мёртвым телом любимого. «Пусть он возится подольше!» - Подумала я о долговязом докторе.
- Всё готово, идёмте, - негромко позвал он, и я подошла на подгибающихся ногах к стеллажу с выдвинутыми носилками.
На них покоилось обычное мужское тело. Сергей Борисович закрыл простыней его голову и деликатно прикрыл какой-то тканью в мелкую звёздочку интимную зону. Мог бы и не делать этого, но откуда ему было знать, в каких отношениях мы состояли с этим парнем при его жизни? Деликатность видавшего виды медика, судя по всему, была воистину безграничной.
Если бы не восковая бледность кожи и не та каменная неподвижность, о которой я уже писала, можно было бы принять лежащего на носилках человека за спящего. Это так и было с той лишь разницей, что от такого сна не просыпаются. Интересно, мёртвые видят сны? Может быть, то, что привиделось мне накануне в медсестринской, и было сном Юры, который каким-то непостижимым образом передался мне?
- Юра… Юрочка… - Сдавленно прошептала я, беря его за руку.
Рука на ощупь была похожа на кусок пельменного теста, положенного зачем-то в холодильник. До меня дошёл весь смысл жутких слов Вадима о том, что тело, лежащее на столе в прозекторской, уже не тот человек, которого ты знал, а просто труп. О том, что случится с ним через неделю, месяц, год, думать совсем не хотелось, но эти мысли сами закружились в голове стаей наглого, изголодавшегося воронья.
- Сергей Борисович! – Позвал из коридора простуженный мужской голос. – Можно вас на минутку?
- Побудьте с ним немного, если хотите, - бросил мне на бегу доктор. – Только без глупостей, ладно?
- Без глупостей… - Повторила я эхом в удаляющуюся длинную спину, задрапированную поношенной тканью не совсем белого халата.
Я стояла, сжимая руку, принадлежавшую когда-то любимому мужчине, а из коридора доносились голоса медиков, совещавшихся о чём-то непонятном. Немного помедлив, я решилась.
Отпустив правую руку, на безымянный палец которой мне никогда не надеть уже рифлёного обручального кольца, я двинулась в сторону изголовья носилок.
«Каким же он был огромным!» - Мелькнула нелепая мысль. На самом деле рост Юры равнялся ста восьмидесяти сантиметрам. Чуть выше мужского среднего. Тогда же мне показалось, что его тело длиной метра три, не меньше.
Ноги подгибались и не слушались. Моё тело отчаянно бунтовало против того, что я задумала, но ему некуда деваться, покуда я в нём хозяйка.
Приблизившись вплотную, я ухватилась двумя руками за простыню, прикрывавшую лицо любимого, и начала медленно отворачивать её вверх.
Обнажилась шея с острым юношеским кадыком, усыпанная тёмными точками пробивающихся щетинок.
Мягкий, широкий подбородок с выраженной подгубной ямкой.
Красиво очерченные губы, превратившиеся из гранатовых по цвету в синевато-белые. Они были сложены в самую горькую на свете складку. Видимо, на лице Юры застыло выражение скорби от того, что происходило в квартире на момент его страшной, нелепой смерти. Цвет и вид любимых губ ввёл меня в ступор, и я замерла, перестав поднимать ткань старой, застиранной простынки.
«А что ты здесь ожидала увидеть, дура? – Спросила я себя со злостью. – Персиковый румянец? Радостную улыбку?»
Наплевав на душивший меня запах мертвецкой, я вдохнула, выдохнула и тихонько потянула края простынки дальше. Показалась резкая носогубная складка. Она не была такой при жизни. Напротив, эта складочка была очень мягкой и едва заметной. Я слышала, что смерть обостряет черты лица, но чтобы до такой степени!..
Кончик небольшого, аккуратного носа Юры стал похож на остриё птичьего клюва, но я запретила себе удивляться и возмущаться этому. Я уже поняла, что любимого лица больше нет. Я не увижу его… Никогда… Нигде…
«Так ли надо смотреть, что там дальше? – Спросил напряжённый внутренний голос. – Доктор сказал, ведь, что половина лица…»
Тут я чуть не упала в обморок от охватившего меня животного ужаса. Хорошо, что посетила дамскую комнату перед тем, как отправляться сюда, иначе лужа на полу была бы обеспечена.
Дело в том, что посреди страшных манипуляций и скорбных раздумий кто-то тихо подошёл сзади и обхватил меня со спины твёрдыми, тёплыми руками.
- Отпусти простынку! – Тихо скомандовал мягкий голос над ухом. – Вот… Правильно… Умница… А теперь поворачивайся ко мне лицом… Вот, так. Пойдём отсюда.
Глава 10
Минут через двадцать, вдоволь наревевшись под мягкие, ненавязчивые нотации Сергея Борисовича, я сидела за столиком в уголке отдыха для сотрудников морга и сжимала в руках чашку горячего чая. Её жар был приятен, как никогда.
Напротив расположились двое медбратьев, молоденький Артур и пожилой, как мне тогда показалось, Виктор. Думаю, ему было в то время слегка за тридцать. Сергей Борисович тоже присоединился к нам, и мы пили чай с конфетами вчетвером. То есть, по-настоящему пили чай медики, а я только делала вид, что пью, а на самом деле наслаждалась немного обжигающим теплом чашки и обществом живых людей.
До этого момента своей жизни я не представляла, насколько все живые красивы и грациозны! Даже пухленькие, как Виктор, даже угловатые, как Артур, даже длинные и нескладные, как Сергей Борисович!.. Вот, что делает с человеком экскурсия в царство мёртвых тел!
Мы говорили на отвлечённые темы, и я была благодарна за это доктору и медбратьям. Ещё я была невыразимо благодарна Сергею Борисовичу за то, что предостерёг меня от крайне неумного шага.
- Там почти нет человеческого лица, - мягко увещевал меня доктор, когда я начала постепенно отходить от шока, который сама же себе и устроила. – Как будущий медик и как разумный человек ты должна понимать это. Сейчас ты удовлетворишь своё глупое любопытство, а потом… Ты знаешь, что будет потом?
- Что будет… ых.. ых… п-п-потом? – Прохлюпала я, заикаясь.
- Потом нечто, в которое превратился после смерти твой добрый знакомый, будет являться тебе в кошмарных снах до конца жизни! Люди покрепче нас с тобой сходят с ума от подобных вещей! Тебя посадят на снотворное, антидепры, амфетамины!.. Тебе это надо?
- Н-н-нет! – Покачала я сквозь слёзы головой.
- Вот, и выброси свои фантазии из головы! Просто запомни его нормальным, живым человеком. Продолжай относиться к нему так же, как и при жизни, только помни, что вы теперь в разлуке. Если верующая, поставь за него свечку в храме, помяни в годовщину. Всё. Больше ничего не надо, иначе умом тронешься!..
Он ещё немного поговорил на эту тему и, видя, что я успокоилась, повёл пить чай.
Вскоре к нам присоединился вернувшийся из института Вадим. Увидев мои заплаканные глаза, он так на меня зыркнул, что я чуть снова не разревелась. С трудом взяла себя в руки, приняв необходимость рассказать потом ему всё, что происходило в его отсутствие, как данность. Он, ведь, всё равно не отвяжется.
Около девяти вечера мы с Вадимом покинули гостеприимную саратовскую больницу и отправились на остановку.
- Ваша больница единственная в городе? - Спросила я, втайне надеясь на отрицательный ответ, который не заставил себя ждать.
- Ты что? – Спросил Вадим обиженно. – У нас в городе населения почти миллион! Как здесь может быть одна больница на весь город?
- А какие ещё есть? – Начала я откровенно морочить Вадиму голову, чтобы он как можно дольше не приставал ко мне с расспросами о том, что я делала в его отсутствие. Пусть Сергей Борисович завтра сам ему расскажет. Я буду уже далеко, и это избавит меня от поучений Вадима.
Увлекательнейшего рассказа о больницах родного города моему другу хватило почти до дома. Я внимательно слушала и время от времени задавала наводящие вопросы, чтобы он говорил, как можно дольше.
- Куда мы идём? – Вежливо поинтересовалась я, входя вслед за Вадимом в подъезд кирпичной девятиэтажки, расположенной почти в самом центре.
- Ко мне, - ответил Вадим буднично.
Я растерялась. По правде сказать, я думала, что он устроит меня на ночлег к Оле, Ире или Свете. После того, что они для нас сделали, им, думаю, ничего не стоило приютить меня на ночь.
- А это удобно? – Засомневалась я. – У тебя, ведь, наверняка есть девушка да, и родители…
Горький смех Вадима прервал моё «выступление».
- Больше всего мне понравилось слово «наверняка», - объяснил он свою реакцию спустя примерно минуту. – Наверняка ударил однажды снаряд в походный палаточный госпиталь…
Он замолчал, уставившись своими огромными глазами куда-то в темноту около подъездного палисадника.
- И, что? – Спросила с нетерпением, за которое ругала себя потом последними словами очень долго.
- Ничего, - выдохнул Вадим устало. – Ничего, кроме того, что там в это время трудились мои родители. Они оба были военными врачами. Дело было в Чечне.
Надолго воцарилось молчание, изредка нарушаемое шумами соседних улиц и домов.
- Вадюша… - Позвала я его, в конце концов, решившись. Вадим резко повернул голову в мою сторону. Вид его был настолько несчастным и усталым, что я едва не бросилась парню на шею с сопливыми утешениями; с трудом сдержалась. – Прости меня, Вадим, - произнесла я отчётливо, ловя взглядом его чёрные с фиолетовыми отблесками глаза. – Я ничего не знала о твоей семейной ситуации. Ты не рассказывал.
- Мы, саратовцы, не трепливы! – Бросил он с гордостью.
- Да, это правда, - согласилась я.
Действительно, ни Вадим, ни девочки, ни Сергей Борисович со своими медбратьями ничего о себе не рассказывали. Они в основном либо говорили по делу, либо задавали вопросы. Бесчисленное множество вопросов.
- Я живу с бабушкой, - выдал вдруг Вадим.
- А как она отнесётся к тому, что ты привёл девицу, на ночь глядя?
- Нормально отнесётся. У меня нередко кто-то из друзей ночует. Бабушка переживает, что у меня кукуха съедет от горя и переутомления, и никогда мне ничего не говорит, что бы я ни сделал. Впрочем, ничего дурного я не делаю. Я же не скотина. Пойдём.
Бабушка Вадима – стройная, пожилая дама с кипенно-белым каре – встретила нас в прихожей так, словно ночной визит молодой девушки в их дом – самое обычное дело.
- Валентина Петровна, - представилась она.
- Илона, - ответила я, сжавшись внутренне.
Слишком свежи ещё были воспоминания о реакции её внука на моё имя.
- Эстонка? – Невозмутимо поинтересовалась Валентина Петровна.
- Нет, русская, - ответила я, краснея. – Папа был латыш. Наполовину…
- Был? – Переспросила пожилая дама сочувственно.
- Да, - ответила я. – Недавно умер. В Краснодаре. У меня и справка имеется… Показать?
- Нет, ну, что вы, деточка! – Замахала на меня руками бабушка нового друга. – Зачем мне ваша справка? Вадим, покажи гостье квартиру, мойте руки и идите ужинать. Там всё на плите. Я смотрю «Клон»… Извините, очень уж интересный сериал! – Завершила она с улыбкой, похожей на ноябрьский солнечный свет, и отправилась в свою комнату.
Я обратила внимание, что одета Валентина Петровна в длинный, до пола, велюровый тёмно-бордовый халат с поясом. Он очень красиво подчёркивал её осиную талию. Это выглядело живописно и аристократично.
Мы с Вадимом обошли всю просторную четырёхкомнатную квартиру. Он показал гостевую комнату, в которой мне предстояло провести ночь. Она была похожа на кабинет учёного или писателя. Ещё Вадим ознакомил меня с расположением санузлов и кухни, спросил, удобно ли мне будет спать на диване, а не на кровати. Конечно, я ответила утвердительно. Не хватало ещё капризничать в гостях у этих замечательных людей!
- Зря ты так с этой справкой! – Неожиданно выдал Вадим, когда мы уселись ужинать картофельным пюре с восхитительными домашними котлетами и соленьями.
- Прости! – Я опустила голову, уткнувшись взглядом в чистую светло-зелёную клеёнку с цветочками. – Я не знала, что говорить, вот, и ляпнула первое, что пришло в голову.
- Когда у тебя умирает близкий родственник, последнее, что хочется делать, это получать какие-то справки, а тем более демонстрировать их всем и каждому! – Резко произнёс Вадим, но тут же сам себя одёрнул. – Извини, Илонка. Я сегодня очень устал.
- Понимаю, - протянула я. – Ты забегался: учёба, работа, криминальные… Тут ещё я накачалась тебе на шею…
- Ты не накачалась, - ответил вдруг Вадим с жаром. – Благодаря тебе я понял сегодня многие вещи. Они свербели в мозгу, не давали покоя, а ты появилась, и всё стало на свои места. Давай ужинать. Приятного тебе аппетита.
Два раза упрашивать меня не пришлось. Я и сама не подозревала, насколько была голодна.
Глава 11
Вкусный домашний ужин, как ни странно, не нагнал сна, а, напротив, пробил нас на разговоры. Я вызвалась помыть посуду, а Вадим рассказывал мне о своих родителях и других родственниках, в основном, тоже покойных. Он говорил о них обо всех без боли, так, словно они уехали куда-то на время, и скоро должны вернуться.
Оказалось, Вадик рос в семье потомственной интеллигенции. Он медик в пятом поколении. Ещё в их роду были архитекторы, музыканты, поэты. Все они многое сделали для родного города на Волге.
Вадим признался, что тоже иногда пишет стихи.
- Почитаешь? – Спросила я зачарованно.
Парень смутился.
- Они вряд ли тебе понравятся.
- Почему ты так думаешь?
- Ну, девушки обычно любят стихи о чувствах, о природе, о голубках каких-нибудь. В общем, что-то красивое.
- А твои стихи о чём?
- О жизни.
- Мне кажется, что это гораздо интереснее, чем о цветочках с голубками и о любви с цветочками, - возразила я.
- Хорошо. Тогда я прочитаю тебе своё стихотворение, но только одно. Идёт?
Я согласилась, и Вадим около часа читал мне свои стихи. Одним, конечно, дело не ограничилось, целый творческий вечер получился.
Я слушала стихи своего двадцатилетнего друга, и мне казалось, что писал их очень зрелый человек. Вадиму пришлось рано повзрослеть.
Одно стихотворение особенно запало в душу:
Хоть во лбу семь пядей,
Хоть в спине семь жил,
А иметь ты будешь
То, что заслужил.
Хоть кулак пудовый,
Хоть сажЕнь в плечах,
Всё равно терзают
Боль тебя и страх.
Хоть виски в сединах,
Хоть бы жизнью бит,
Но не факт, что будет
Ум тобой нажит.
Хоть ума палата,
Знаний пусть полно,
Если сердце пусто,
Человек ... бревно.
Хоть в осколки сердце,
В пар горячий кровь,
А с другим уходит
Тайная любовь.
Хоть все чакры настежь,
Хоть четвёртый глаз,
Всё одно сокрыта
Истина от нас.
Хоть ты энергичен,
Как лесной олень,
Нападут однажды
Сплин хандра и лень.
Хоть богат, как Крез, ты
Иль седой эмир,
Не купить за деньги
Ни любовь, ни мир.
Хоть бедняк последний,
Хоть бы и богач,
Не минуют в жизни
Горести и плач.
Хоть обтренируйся
И не ешь почти,
Всё одно болезни
Будут на пути.
На дорогах жизни
Вам не плакать чтоб,
Помните, все ляжем
Мы когда-то в гроб.
Полнокровной будет
Каждого пусть жизнь,
И за что пусть будет
Жизнь свою любить.
Я попросила Вадима принести мне ручку и листок, чтобы я могла переписать это стихотворение для себя.
- Я сам тебе его перепишу, - пообещал Вадим, и обещание своё сдержал.
На другой день, провожая меня до автобуса, идущего в Москву, он вручил мне двойной тетрадный листок со стихотворением и своим автографом. Я перечитывала его в дороге раз пятнадцать. Этот листок, сильно затёртый и потрёпанный, хранится в моей квартире на Кожухе до сих пор. Я давно не перечитывала его, потому что помню наизусть.
В ту ночь Вадим рассказал мне историю своего шефа.
- Почему вы называете Сергея Борисовича Хароном? – Поинтересовалась я. – Он вовсе не мрачный и, вообще, милейший человек.
- А кто сказал, что Харон был мрачным? Возможно, он тоже был милейшим… существом. Просто Харон – проводник в царство мёртвых, и Сергей Борисович в некотором роде тоже. Он проводник, а мы, медбратья и санитары, его помощники…
Вадим задумался, уставившись невидящим взглядом в пространство. Что он там видел? Ушедших родителей? Свою тяжёлую и страшную работу? Будущее?..
- Вадим, - окликнула я, и он, как всегда, резко повернул в мою сторону голову. – Тебе нравится работать в морге? Только честно!
- А тебе? – Ответил он вопросом на вопросом.
- Что «мне»? – Не поняла я.
- Тебе нравится, повторяясь до бесконечности, разучивать одни и те же движения?
- Из одних и тех же движений получаются разные танцы, - ответила я. – Вот, смотри…
Я поднялась с дивана в гостиной, куда мы переместились после ужина, и продемонстрировала Вадиму наглядно, как пять неизменных движений можно уложить в разные рисунки танца.
- Здорово! – Выдохнул он, когда я закончила. – Мне всегда казалось, что в танцах, музыке, да, и пении, в общем-то, творчества очень мало. Ноты, слова, движения – всё прописано… А, оказывается, даже в пределах прописанного можно проявить столько фантазии!..
- Да, - согласилась я, - и мне это нравится. Конечно, во время репетиции, особенно ближе к её концу, кроме жуткой усталости и злости ничего уже не чувствуешь, а после неё даже на злость сил не остаётся. Это одна сторона процесса. Это как изготовление деталей. Дальше следует их сборка – из отдельных частей составляется танец или партия. Соберёшь не в том порядке, и всё, машина не едет, танца нет. Соберёшь плохо, получишь нечто рваное, ломаное, смотреть противно. Надо, чтобы всё было выполнено и собрано правильно, и чтобы зритель при этом видел лёгкость, непринуждённость, красоту, а не тяжёлый труд. Я люблю выходить на сцену и дарить зрителю радость и лёгкость. Я не всегда в восторге от процесса, но мне нравится результат. Именно ради него я одиннадцатый год учусь, вкалываю у станка, терплю боль… То есть, училась, вкалывала, терпела…
Мой голос неожиданно сел и прервался.
- Извини, - прохрипела я. – Просто я не знаю, что теперь будет… После того, как…
- Ты любила, - произнёс Вадим так, словно этот факт оправдывал всё. – Ты потеряла голову, и от этого тебе пришлось стать умнее. Такой, вот, парадокс.
Он подошёл и заключил меня в свои размашистые, тёплые объятья. Между нами ничего не случилось ни в ту ночь, ни в какую-либо ещё. Ничего, кроме самой светлой дружбы, и я рада этому. Не хотелось бы испортить жизнь этому замечательному человеку.
Сейчас у него есть жена, двое маленьких детей, устроенный, тёплый быт. С работы его встречают каждый день улыбками, объятьями, вкусным ужином. Я не могла бы дать ему этого всего ни десять лет назад, ни сейчас. Не могла не потому, что не хотела, а потому что у меня нет. У меня нет столько внутреннего тепла, чтобы делиться им с кем-то ещё.
Даже на себя одну не хватает, и потому я обхожусь с собой очень жёстко. Это даёт ощутимые результаты: выход в примы, призовые места на международных конкурсах, быстрая реабилитация после сложнейшей травмы, возвращение в профессию. Последние два факта удивили даже видавшего виды доктора Лунина и его старшего друга и коллегу Максима Завадского, а они признанные корифеи современной травматологии.
Думаю, будь я более тёплой и доброй, ничего подобного со мной за жизнь не произошло бы. Вела бы кружок танцев в Доме детского творчества и спешила домой на съёмную квартиру к своим ненаглядным детишкам подтирать за ними какашули, вот, и вся жизнь. Да, ещё сумки десятикилограммовые в каждой руке забыла и рваные носки нищего мужа.
Хотя, возможно, я любила бы их всех, и моё существование не казалось мне таким уж беспросветным, кто знает. Однако любви нет. Тепла нет. Я похоронила свою любовь пятнадцать лет назад. Она разлетелась по ветру вместе с прахом того, что было некогда телом моего любимого мужчины.
Внутри моего сердца тоже прах. Прах и чернота. Чернота такая же горькая и беспросветная, как в уставленных на меня глазах главного хореографа.
Глава 12
- Мне наплевать, - произнесла я тихо и бесстрастно в ответ на его слова.
- На что тебе наплевать, несчастная? На то, что…
- На всё! – Отрезала я.
- Думаешь, Гладышев будет тебя до конца жизни содержать? Да, он…
- Он жив, благодаря мне, но это не имеет никакого отношения к моей работе. Я ухожу на пенсию. Как раз собиралась вам об этом сказать. Ещё собиралась звонить вашей жене…
- Зачем? – Вскинулся Молостовский, и в глазах его замелькали ошмётья страха.
Какими уродливыми делаются люди, когда боятся и показывают свой страх! Главный сделался сейчас похож на крысу. Огромную, откормленную, домашнюю крысу, которую осерчавший за что-то хозяин держит над унитазом, чтобы смыть её туда, раз и навсегда избавившись от её гнусных проделок.
- Так… Расскажу ей одну историю… Про одного дяденьку, который на днях по-крупному проигрался в карты, и теперь…
- Что «теперь»? – Прошипел мой собеседник, и в слабом свете коридорной лампочки сделался похож на зомбяка перед броском на жертву.
Разница была лишь в том, что никакой жертвы, кроме него самого, здесь нет.
- Теперь этот дяденька ищет способ не возвращать долг и гнобит своего более удачливого партнёра по игровому столу, - невозмутимо закончила я.
- Кто партнёр? Ты партнёр? Ты баба!
- Да, хоть дед! – Возразила я ему в тон. – Просрал в карты – плати. Сам знаешь, кто не платит карточных долгов.
- Я был пьян! – Завёл свою любимою песню главный.
- Пьян до такой степени, что заключил в тот вечер выгодный для себя контракт? До такой степени, что заарканил самую красивую…
- Хватит! – Резанул Леонид Абрамович. Он больше не был похож ни на крысу, ни на зомбяка. Передо мной стоял сейчас просто сильно битый жизнью хитрожопец, которому, как и многим другим из его породы, удалось в очередной раз обхитрить свой зад. – Такое ощущение, что моя власть уже ничего не значит для некоторых!
- Нет у тебя никакой власти, - произнесла я с усталым вздохом. – И славы моей больше нет. Всё тлен, Леонид Абрамович, всё тлен…
- Ты к чему клонишь? – Спросил он тревожно и в то же время угрожающе.
- К закату, - серьёзно ответила я. – Все мы клонимся к закату. У всех в конце пути одно – яма разверстая…
- Хватит играть в жреца смерти! – Рявкнул Молостовский страшным шёпотом. Он ужасно боится умереть. Видимо, нагрешил столько, что до медвежьей болезни боится Отца Небесного. – Что ты хочешь за своё молчание и отсрочку? Чтобы я оставил тебя в покое и дал тебе спокойно дальше изображать из себя корду, которой ты никогда не была и не будешь?
- Не подлизывайтесь! – Отмахнула я. – Я вполне себе сносная, ничем не выделяющаяся корда.
- Выделяющаяся, - произнёс главный с тоской. – В том-то и дело, что выделяющаяся. Неважно, сколько на сцене одинаково одетых корд – шесть или двенадцать. Ты выглядишь среди них примой, и так будет всегда. Однако ты мне так и не сказала, что хочешь. Заявляю сразу – оставить тебя в покое не могу. Против тебя развёрнута страшная война, и я в ней только орудие. Я не могу называть никаких имён, но работать тебе здесь больше не дадут. Слушай, Вишневская, пожалей старика, а? Ты же знаешь, моя меня за этот долг сотрёт в пыль!
- Обещаю в ближайшее время свалить на пенсию! – Отчеканила я. – Мне самой невыносимо больно видеть, как Горностаева корячится на первых ролях, в то время как даже на корифейку не тянет, - глаза Молостовкого зажглись огнями надежды. – Однако должок придётся выплатить! – Выстрелила я. – Отсрочек больше не будет, понимаете? Я сейчас уйду из театра, а после вы меня на порог не пустите и денег не отдадите. Знаю я вас. Вы меня тоже знаете, я вас всё равно достану и опозорю при этом так, что…
- Не надо! – Проныл Молостовский. – Я возьму кредит и отдам тебе этот несчастный долг. Только моей не говори ничего, ладно?
Молостовский очень хорошо зарабатывает, но хищная зверюга, доставшаяся ему в жёны в наказание за прошлые грехи, вытягивает всё до копейки. Талантливые и работящие супруги умудрились вырастить двоих никчёмных отпрысков, живущих в возрасте за тридцать за родительский счёт. Меня не интересует, как и почему так вышло, потому как всё, что мы имеем, мы заслужили на свою голову сами. Долг свой он тоже «заработал» сам. Мне даже мошенничать не пришлось.
Интересно, чем я заплачу за свой карточный дар? Получу пулю? Не получу любви?
Скорее, первое, потому что любовь у меня уже была. Моя любовь была такой, какая не снилась всем этим молостовским с гладышевыми.
А, может, моя травма и вылет из первых рядов и есть та самая расплата за дар? Кто знает!.. Однако этот дар нередко меня выручает. Выручит и на этот раз. Через три дня Леонид Молостовский отдаст мне солидную сумму, которой мне одной хватит, чтобы жить три месяца, не работая, так, как я привыкла. Если жить на эти деньги скромно, то их должно хватить на полгода. Это не считая двух моих запасных однушек на разных окраинах Москвы. Я сдаю их квартирантам, а цены за аренду жилья в столице сами знаете, какие. Арендная плата копится на моём секретном счёте, и я не пойду работать на рынок или побираться на вокзал, очутись я без работы и поддержки Гладышева.
Последний, кстати, может, катиться к собачьим хвостам уже сейчас, но я всё же намерена досидеть намеченный мной срок в полгода в его нелепом доме. Мало ли, какой попутный ветер подует вдруг в это время? Только первого марта я уйду в любом случае. Меня не остановят ни запоздалые признания, ни уговоры, ни подарки. Угрозами Гладышев вряд ли станет действовать, а если станет, то крупно об этом пожалеет. Я засуну ему его угрозы…
- И тебе не жаль? – Поинтересовался Абрамыч, явно пытаясь утопить меня в море вселенской скорби, плескавшемся в его много повидавших за жизнь глазах.
- Нет, - твёрдо ответила я. – Мне никого не жаль. Меня, ведь, никто не жалел.
- Я не о себе! – Отмахнулся Молостовский досадливо. – Работы своей не жаль? Профессии! Призвания своего!..
- Призвания? – Переспросила я и ненадолго задумалась. – Нет у меня никакого призвания, Леонид Абрамович! Меня в пять мамка в хореографический интернат как сдала, так я ничего, кроме балета, и не видела. Вот, и всё призвание.
- Как и мы все! – Подтвердил со вздохом главный. – Ну, что ж, на пенсию, так на пенсию! – Резюмировал он весело. – Новогодние праздники отработаешь хотя бы?
- Не-а! – Радостно откликнулась я.
- Почему?
- Потому что я их в гробу видала!
Мы оба залились дурацким смехом.
- Понятно, - сказал Молостовский, просмеявшись. Он явно чувствовал облегчение от нашей с ним договорённости. – Медицинские документы…
- …Лунин и Завадский подпишут, хоть завтра! – Заверила я его. – Они давно уже пребывают в шоке от моего поведения и зудят на тему о смене деятельности.
- Хорошо иметь в друзьях таких докторов! – Похвалил Молостовский.
- Да, не то слово, как хорошо, - согласилась я.
Мне оставалось доработать до конца декабря, и можно не тащиться больше в постылый театр и не изображать из себя то, чем я никогда не была и не буду. Ни Гришке, ни его сестрице я решила ничего о своих делах не говорить.
Глава 13
Вернувшись домой, я застала Григория и Катюню в гостиной. Они пили кофе и о чём-то вполголоса переругивались.
- Слава Аллаху! – Промолвил Гришаня, едва я появилась в дверном проёме. – Я уж думал, ты на весь день смоталась и вернёшься только после вечернего спектакля.
- Сегодня нет спектакля, - ответила я. – Я заезжала в несколько мест по своим делам после репетиции.
На самом деле этих мест было всего два: Склиф и супермаркет. Я заручилась обещанием Вадима насчёт нужных мне выписок, справок и прочей медицинской беллетристики и мы немного поговорили о его семейных делах и наших совместных планах на новогодние каникулы. В супермаркете я покупала тёмный шоколад. Много-много тёмного шоколада для моих замечательных кексов.
- Мы тут как раз пытаемся обсуждать нашествие гостей в наш тихий, скромный домик, и эта противная девчонка…
- Ты сам противный! – Выпалила Катька, краснея. – Я не пойду замуж за этого старого старика!
Интересно, за кого это наша «барышня» так активно не желает выходить замуж.
Гришка залился смехом. Смех – это единственное, что мне в нём всегда нравилось. Даже если мой любовник шутит на самые отвратительные темы, либо глумится над кем-то, смех его звучит переливчато, радостно, по-мальчишески дерзко.
- Во-первых, Станислав Петрович вполне себе молодой ещё старик. Ему всего сорок два. Во-вторых, он не делал тебе предложения, следовательно, замуж за него ты выйти пока не можешь, даже если очень сильно захочешь…
- Не захочу! – Отрезала Катька. – Моё сердце занято! – Выпалила она и густо покраснела.
- О, как! – Весомо произнёс Григорий, поднимая вверх указательный палец. – Занято, значит! Прямо, как туалет в плацкарте!
Катька не знала, куда себя деть от стыда и бессильной злости.
- Гриша, это не смешно, - мягко произнесла я. – Топтать чувства девушки гадко.
- Это не девушка, - возразил Гришка, резко посерьёзнев. Не иначе, как задумал очередную «искромётную» шутейку. Последняя не замедлила себя ждать. – Какая же Катерина у нас девушка? Она у нас бомбовоз.
И Гришаня снова покатился со смеху над уничтоженной Катькой, которая, плача, убежала в свою комнату.
- Зачем ты с ней так? – Спросила я, когда приступ безудержного веселья подошёл к концу. – Она, ведь, твоя сестра, и кроме неё…
- Я не просил этого старого дурака её рожать, - серьёзно возразил Гришка. – А, если уж родили, не спросясь, да ещё и накачали на мою шею, пусть будет добра делать то, что я говорю.
- Станислав Петрович – это случайно не Кулинич? – Перевела я разговор на другую тему, ибо дрязги Гладышевых меня интересовали мало.
- Да, он самый, - согласился Григорий. – Тебе тоже не мешало бы блеснуть перед ним талантами. Если у тебя получится очаровать его, возможно, он даст тебе роль в одном из своих спектаклей… Или даже не в одном!
- Принято, - слегка улыбнулась я, ликуя в душе так, что чуть искры из глаз не посыпались.
Ещё бы! Сам Кулинич! Он ставит модные нынче мюзиклы и старые, добрые оперетты. Я могла бы попробовать свои силы и там, и там.
- Вот, за что я люблю тебя, Илонка! – Похвалил Гришаня, поднимаясь с кресла и плюхаясь на диван со мной рядом.
Он обнял меня за плечо и поцеловал в щёку. Я ощутила крайне неприятный запах его пота. Опять он забывает принимать душ, возвращаясь домой! Язык уже оббила, говорить об этом!
Впрочем, не стану беситься. Меня в любом случае скоро здесь не будет, и пусть из-за него выпрыгивает от злости из тапочек кто-нибудь другой.
- За что же ты меня любишь? – Бесстрастно поинтересовалась я.
Как будто человека и впрямь любят за что-то! Много ты понимаешь в любви, надутый индюк!
- Сказали тебе, что надо очаровать Кулинича, значит, надо его очаровать. Всё. Никаких вопросов. А эта начинает тут…
- Он один приедет? – Спросила я.
- Нет, к сожалению. К нему, словно репей, прицепился один оперный звездун… Милославо… Ярославо…
- Билославо, - подсказала я. – Марио Билославо. Он тоже приедет к нам в гости на новогодние праздники?
- Да. Уж очень господин итальяшка хочет насладиться настоящей русской зимой. Вот, будет прикол, если всё растает к ядрени матери и потечёт грязюкой в разные стороны!
Гришка снова залился весёлым смехом. Я тоже вежливо улыбнулась его шутке.
- Кулинич вроде был женат на Летицкой, - начала я. – Почему он приезжает без неё?
- Развелись! – Досадливо махнул ручищей Гладышев. – Совсем за светской хроникой не следишь? Чем голова занята? – Ласково поинтересовался он, целуя меня в макушку.
«Тем, как избавиться от твоей противной рожи!» - Подумала я со злостью, а сама произнесла с милой улыбкой:
- Спасибо.
Это не Гришке, а Антонине Тимофеевне, которая принесла для меня чашку чёрного кофе без сахара и фруктовую нарезку из хурмы, банана и лимона, как я люблю. Всё-таки она милейшая женщина! Мне её будет не хватать у себя дома на Кожухе.
- Слушай, Илонка… Меня только что осенило… - Начал Григорий, когда домработница удалилась. – Почему он везде таскается с этим итальянским соловьём? Вдруг он с девочек перешёл на мальчиков, и у них любовь?
Гришка побагровел от своего предположения, а я залилась смехом.
- Это исключено, - заверила я его, просмеявшись.
- Почему? – Возмущённо поинтересовался Гладышев. – Ты настолько хорошо знаешь вкусы Кулинича, что…
- Нет, - пресекла я поток его догадок. – Я неплохо знаю Билославо. Он никого на свете не любит, кроме одного человека…
- Кого? – Нетерпеливо спросил Гришаня, охочий до всяких сплетен.
Я выдержала эффектную паузу и произнесла с пафосом:
- Себя, неповторимого! Единственного на всём белом свете Марио Билославо!
- Хм… Интересно, - Гришка яростно зачесал свой кудрявый, чёрный с проседью затылок. – Значит, Кулиничу можно спокойно подсовывать Катьку и… Что?! – Прервал он сам себя возмущённо. – Что ты так на меня смотришь? Станислав Петрович сам сказал, что ему надоели все эти великовозрастные светские шалавы! Он чистую, благовоспитанную девушку хочет в жёны. Чем ему Катька не жена, скажи, а?
- С кем ты сейчас споришь? – Невинно поинтересовалась я. – Уж не сам ли с собой?
- Не надо! – Григорий вскинул указательный палец в предостерегающем жесте. – Вот, этой философии мне здесь не надо, ладно?
- Философия, между прочим, была вполне себе жизнеспособной штуковиной, пока лучшие умы Востока и Запада не превратили её в болото бесплодных умствований. Это раз. Ты уверен, что твоей сестре будет с ним хорошо? Это всё, о чём я хотела тебя спросить.
- А, вот, это уже твоя задача – убедить Катьку, что Кулинич как раз тот человек, с кем ей будет хорошо. Я со своей стороны убеждаю её, что ничего лучшего ей не светит.
- Молодец, - грустно похвалила я. – Втоптал девчонке самооценку. К тому же, тебе, ведь, ясно сказали, что сердце занято…
- … как туалет в плацкартном вагоне! – Повторил Гришка, но уже не с насмешкой, а со злостью. – Знаю я эти ваши девичьи сердца! Зайдёт в него сопливый, безответственный юнец, нагадит да ещё и смыть за собой не соблаговолит! Здесь же серьёзный, взрослый человек…
- …нагадивший не в одно и не даже не в два женских сердца, а в гораздо большее их количество! – Торжественно закончила я.
- Вот, именно! – Согласился Григорий радостно. – Он всё или почти всё своё говно уже излил на других, и Катьке меньше достанется! Стас настроен на семью и детей, и Катерина – самое то, что ему нужно.
- Отлично! – Резюмировала я. – Свеженький, невинный цветочек – старому козлу!
- Да, - парировал любящий старший брат. – Козлы, особенно старые, большие охотники до свежей зелени, даже если она, скажем так, тучновата для своего времени года.
- Ладно, не будем спорить. Время покажет, кто был лох, - ответила я, поднимаясь и глядя на свои наручные часы.
- Куда это мы спешим? – Удивился Гришаня. – Я думал, мы с тобой…
- Через пятнадцать минут начинается трансляция, - сказала я. – Женькины ростовские юниоры играют с краснодарскими. Я хотела бы посмотреть.
Гришка замер, уставившись на меня с приоткрытым ртом. В какой-то момент я испугалась, не хватанул его снова микроинсульт или, чего доброго, полноценный удар, но нет.
- Женька! Вот, где корень зла!
- Какой ещё корень зла? – Искренне возмутилась я. – Ты знаешь кого-нибудь, кто был бы…
- …так часто в последнее время замечен на Катькином кругленьком язычке! Илонка! Он же у неё с языка не сходит! Вот, я дебил! Как я теперь отменю приглашение для них с Альбинкой?
- В этом нет нужды, - успокоила я Гришку. – Марченко не зайдёт в Катино юное сердечко и не нагадит в нём. Он слишком любит свою жену.
- Мало ли, кто кого любит, когда молодая девка вертит задницей перед носом?
- Это не его калибр, - заверила я. – Не его калибр и не его формат.
- Откуда знаешь? – Недоверчиво спросил Григорий.
- О своих друзьях я знаю всё.
- Не многовато ли у тебя друзей, дорогая моя?
- В самый раз. Извини, я хотела ещё успеть принять душ и переодеться.
Преодолевая отвращение, я поцеловала Григория в губы быстрым, но крепким поцелуем, и взбежала по лестнице к себе в спальню.
Глава 14
Женькины юниоры одержали трудную победу 4:3. Кажется, это последний их матч в уходящем году. Я искренне порадовалась за Марченко и его мальчишек, взглянула на часы и поняла, что настало время ужина.
Раньше я долго составляла меню на пару с Антониной Тимофеевной, тщательно выверяя калорийность блюд и соотношение белков-жиров-углеводов. Старалась сама ездить за продуктами и следить за тем, чтобы продукты были надлежащего вида, состава и качества. В последние три месяца мне жутко некогда заниматься этим всем. Есть дела поважнее и поинтереснее.
- Тебе не кажется, что наш рацион стал более калорийным, чем всегда? – Спросил как-то раз Григорий с умным видом.
- Нет, не кажется, - ответила я уверенно. – Это так и есть.
- Ты считаешь это нормальным?
- Конечно. В холодное время года рацион должен быть более калорийным.
«До тёплого я не задержусь, а вам, двум свиньям, всё равно, что жрать!» - Добавила я про себя, обворожительно улыбаясь в изюмно-чёрные Гришкины гляделки.
- Намечается большая компания. Надо бы закупить побольше алкоголя, - начал Гришка в тот вечер за ужином.
- Кто будет его пить? – Саркастически поинтересовалась я. – Лунины и Завадские не пьют, потому что это вредно, Женьке пить нельзя, а Альбинка не будет с ним за компанию, Збогары не пьют просто потому что… Остаётся сладкая парочка – Кулинич и Билославо, да мы с тобой.
- Тебя поить – только добро переводить, - усмехнулся Григорий. – Никогда не пьянеешь. Ты хоть удовольствие от алкоголя получаешь?
- Получаю, когда некий лох думает, что я набралась, и он сейчас меня легко обставит в покер…
Хрустальные шарики люстры зазвенели от нашего с Григорием дьявольского хохота. Катюня поёжилась.
- А почему Марченко нельзя пить? – Спросила она вдруг ни к селу, ни к городу.
Вот, что ей нужно, а? Ну, влюбилась, с кем не бывает? Ну, старше неё лет на пятнадцать, ну истрёпан жизнью в шоболы, ну, женат. Опять же, бывает. Всё могу понять, кроме одного: какого дьявола ты треплешься о нём, не закрывая рта? Хочешь, чтобы все знали? Добьёшься своего. Дальше что? Насмешки-позор-кошмар? Некоторым людям природа сильно не додала ума.
Как-то раз Альбина Марченко, вспоминая последние свои года в школе на излёте советского времени, рассказывала, что у них был факультатив «Этика и психология семейной жизни». Предмет был занимательным до икоты, а учебник очень веселил старшеклассников своей напыщенной сдержанностью и параграфами ни о чём. Одним из таких параграфов была «Культура поведения влюблённых». Урок превратился в вечер юмора посреди белого дня сразу же.
- Они бы ещё о культуре поведения людей в состоянии аффекта написали! – Смеялась Альбина, сверкая ровными, беленькими зубками.
- Или для шизиков! – Вторил ей Женька, покатываясь.
Тогда я смеялась над рассказами Альбинки вместе с ними обоими и ещё парочкой знакомых, а теперь неожиданно подумала, что тот параграф неплохо бы прочесть вслух Катюне, усадив её предварительно в мягкое, глубокое кресло и вручив большой леденец на палочке.
Григорий посмотрел на меня многозначительным взглядом.
- Ему нельзя спиртного. Там серьёзные проблемы с пищеварением, - ответила я после достаточно долгой паузы.
- Так, вот, почему он за последний год так похудел! – Всплеснула Катюня своими полными ручками. – Я-то думала, это Альбина его худеть заставляет, чтобы он тоже, как и она, стал похож на тощую козу. Пухленьким он мне больше нравился!
Мы с Гришкой переглянулись, и он покачал головой. «Как же тут всё запущено!» - Буквально кричали его глаза.
- Вряд ли Евгений Александрович будет ещё когда-нибудь, как ты изволила выразиться, пухленьким. После того, как его траванула бывшая…
Катькино громкое «Ах-х-х!» и звон разбитого стекла не дали мне завершить фразу. Гришка стукнул кулаком по столу и принялся орать, что ему испортили аппетит. Он, мол, и без того год назад наслушался ужасов об истории с Женькиным отравлением и не желает за ужином пересказа про рвоту, понос, реанимацию, сошедшую клочьями кожу и прочее в этом духе.
Прибежала Антонина Тимофеевна с веником и совком, чтобы убрать разлетевшиеся по всей кухне осколки стакана.
В прошлом году новость об отравлении Марченко долго была у всех на слуху. Ему сочувствовали. Его спасали всем миром. Странно, что всё это пролетело мимо Катькиных розовых ушек.
Ах, да! Ничего странного: наша мадемуазель Екатерина гостила у европейских родственников с декабря прошлого года по март текущего. Точно! Меня почти четыре месяца никто не докапывал с разговорами про ауру. Вернулась Катрин аккурат к Женькиной и Альбинкиной свадьбе в конце марта и очень страдала по этому поводу.
- Почему на ней? – Горько недоумевала она. – Не мог найти кого-нибудь помоложе?
- Мог, - согласилась я тогда, - только он никого не искал.
- Правильно! Женился на первой попавшейся! Кто под бочок подлез!
Катюня долго разорялась на эту тему, а я молча ухмылялась в усы. Знала бы она, как всё было на самом деле!.. Но куда ей!
Теперь аккомпанементом к Гришкиному ору Катька принялась реветь, уткнувшись в желтоватую крахмальную салфетку, а я задумалась.
«Надо отбелить салфетки и скатерти, - подумалось мне. – Ещё проконтролировать, чтобы протёрли зеркала в прихожей. Они капец, как заляпаны. С нами всеми что-то происходит. Что-то нехорошее, затхлое… Что?..»
Упадок, вот что. Именно так он и выглядит. Вроде бы всё, как всегда, но наш безукоризненно отлаженный быт и симбиотические взаимоотношения внутри тройственного союза уже покрылись сетью паутинно тонких трещин. Если их срочно не подлатать, они углубятся, штукатурка благопристойности отвалится, кирпичи взаимной выгоды раскрошатся, и быт вместе с союзом неминуемо рухнут.
Впрочем, туда им и дорога. Я даже не собираюсь прикидываться, что мне есть до этого дело. Мне больше ни до чего в этом доме дела нет.
Хотя, не совсем так. Мне есть дело до того, как встретить, устроить, накормить, развлечь и проводить будущих дорогих гостей. Среди них, между прочим, два моих лучших друга и потенциальный благодетель, к слову говоря, на данный момент совершенно свободный. Думаю, этот кусок жирноват для Катюни. Она сама ограничила свой рацион воровством с чужих тарелок, вот, и пусть развлекается.
Гришка, наконец, проорался, Катька убежала к себе, Антонина домела осколки и вышла из столовой, а я накапала в стакан валерьянки и поднесла его нашему дорогому хозяину.
- Может, лучше коньяку? – Спросил он с надеждой.
- Коньяк по праздникам, - обрубила я.
Не хватало мне ещё смотреть на спивающегося кабана в последние мои недели в этом дебильном доме! Провались оно всё в…
- Расскажи что-нибудь, - попросил Гришка жалобно, разделавшись с валерьянкой.
- Юниоры Евгения Марченко победили со счётом 4:3 краснодарскую команду, - сообщила я голосом ведущей рубрики «О спорте» и поднялась, упреждая Гришкино возмущение по поводу слишком частого за последние полдня упоминания имени кое-кого.
- Я понял, - вымолвил он обречённо. – Вы сговорились. Вы с Катькой сговорились вогнать меня в гроб.
- Ты умничка! – Похвалила я. – Всё правильно понял. Мы с ней даже план твоих похорон уже обсудили и наряды траурные заказали.
- Илонка! Стой! Ну, скажи, на что вам сдался этот Марченко? Или вы хотите меня с ним поссорить? Зачем вам это?
- Я тебе скажу, зачем, - пообещала я серьёзно, - только поклянись, что никому не расскажешь…
- Илонка! – Проныл Гришаня устало. – Опять сейчас будут эти твои шуточки про Госдеп!..
- Нет, - возразила я. – Я про китайскую разведку пошутить хотела. Впрочем, не хочешь – как хочешь! Я пошла.
- А как же я? – Жалко поинтересовался Гладышев.
Похоже, он окончательно вошёл в роль жертвы нашего с Катькой произвола.
- Ты? – Переспросила я весело. – Ты самый лучший в мире! – Обрадовала я нашего «барина» и, послав ему воздушный поцелуй, взбежала вверх по лестнице к себе в комнату.
Глава 15
Переодевшись в удобную пижаму, я плюхнулась на кровать, включила бра и потянула с полки свой любимый «бабский журнал», как его окрестил Гришаня на заре наших с ним отношений. Он тогда искренне недоумевал, почему я не читаю все эти материалы на сайте издательства, но электронный вид – совсем не то. Бумажные страницы скользят под руками, словно живые, их шелест успокаивает, а запах… Как я люблю запах свежеотпечатанной периодики! Лучше пахнут только новые книги.
Правда, сегодня почитать вряд ли получится, слишком многое надо обдумать. Журнал нужен сегодня скорее как прикрытие на случай, если вломится кто-то из Гладышевых. Я слишком возбуждена эмоционально, и кипа листов большого формата – то, что мне надо для прикрытия.
Я должна, во что бы то ни стало, очаровать Кулинича. Очаровать до такой степени, чтобы он позвал меня на главную роль, а лучше на две. А ещё лучше, чтобы он изъявил желание жениться на мне и задействовать как исполнительницу главных ролей в своих спектаклях на постоянной основе. Не по блату, конечно, а просто потому, что видит во мне великую актрису. Так все жёны режиссёров и продюсеров говорят, и я буду. А, кто мне запретит?
Я спрыгнула с кровати и открыла шкаф с одеждой. Терпеть не могу перетряхивать шоболы! Ещё не люблю говорить о них. Это Альбина с Яной, как соберутся вместе, так обязательно заведут о тряпках. Будто и поговорить больше не о чем! Янка, между прочим, мастер спорта по дзюдо, вдобавок пишет потрясающие стихи и рассказы. Альбина круто рисует в графике. У неё персональные выставки… где только не проходили! Обе имеют дипломы психологов. Однако нет. Говорить девочки будут о тряпках.
У меня обширный гардероб, составленный исключительно по моему вкусу. Иногда я замираю перед вешалками со своей одеждой, но не потому, что «нечего надеть», а потому, что слишком богатый выбор. Антипод интернатских детства и юности.
Мне всегда было плевать на то, как одеты другие женщины, и что нравится мужчине, который рядом со мной. Да, у меня и мужчин-то толком не было до Гришани. По крайней мере, я ни с кем не жила на одной жилплощади и не встречалась с одним и тем же дядькой годами. Юрочка не в счёт, это особый случай. Ясный пень, мне никогда не приходило в голову одеваться по вкусу своих редких случайных любовников! Теперь ситуация совсем другая.
Я полезла в Интернет и принялась выискивать материалы о Кулиниче. «Родился-учился-женился» меня не интересовало. Все мы когда-то и где-то родились, иначе нас не было бы на свете. Образование в нашей стране обязательно в рамках девяти классов, поэтому все учились в какой-нибудь школе, ничего особенного. После, войдя во вкус, люди обычно учатся где-то ещё. Не всем, ведь, везёт, как нам, балетным, чтобы взять и выйти после школы в мир с готовой профессией. Ну, или с инвалидностью. Тут уж кому как повезёт.
Женился? Ну, а кто в его годы ни разу не был женат? Разве что, мамкин сыч какой-нибудь, но такие обычно не ставят спектаклей, гремящих на всю страну и собирающих аншлаги даже при наших грабительских московских ценах на билеты.
Впрочем, насчёт «женился» я погорячилась. На этом пункте мне пришлось невольно задержать взгляд. Наш дорогой будущий гость был женат… семь раз! Вот, это, я понимаю, тяга к покорению туалетов, пардон, девичьих и дамских сердец!
«Кого же мы так любим покорять?» – Спросила я у планетарного разума по имени Интернет.
«Моделей, которые после знакомства с Великим Мастером все, как одна, переквалифицировались в актрис!» - Последовал незамедлительный ответ.
Сам мастер ростиком невелик, всего-то сто шестьдесят пять сантиметриков. Однако рядом с ним на всех светских мероприятиях неизменно высоченные темноглазые шатенки с кудрями. Последние его три жены настолько между собой похожи, что если бы не новости о разводах и женитьбах, я бы даже не поняла, что гражданин сменил супругу.
Усевшись на полу в позу лотоса, я стиснула виски указательными и средними пальцами обеих рук и принялась напряжённо думать.
Со вкусом объекта всё ясно. Остаётся понять, что в такой ситуации делать мне. Надеяться, что ему надоели высокие шатенки модельной внешности и сыграть на контрасте? Выкраситься в шатенку самой, завить кудри и прочно вскарабкаться «на лабутены»? Брать умом? Силой? Талантом? Хитростью?
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
В висках неуёмно стучало.
Эврика! Кажется, я догадалась!..
Давай, Интернет, милый, не тормози… Ну… ну! Есть!
Точно: от семи браков один плод, да и тот, мягко говоря, не очень-то удался. Сын, двадцать два года. Сменил двадцать два вуза. Из увлечений секта, где люди подвешивают себя на крюках, предположительное участие в кровавом преступлении, лечение в психиатрической клинике. Всё ясно.
Опять счёт не в мою пользу.
Дело в том, что дяденьки за сорок с подобной семейной ситуацией нередко бывают одержимы идеей завести, наконец, крепкое, здоровое потомство и побольше, побольше!.. Только этого мне и не доставало!
Дело даже не столько в том, что я не хочу детей в принципе. У меня может ничего с этим не получиться, даже если я возжажду стать матерью. У балетных и спортсменок нередко возникают проблемы с репродуктивкой, а о родах даже говорить не хочется: под нож попадают практически все, кто решился забеременеть, и у кого это, как ни странно, получилось.
Я не хочу годами ловить чёртову овуляцию. Не желаю каждый месяц в преддверии заветного женского дня нестись с вылупленными глазами за тестом на беременность, а после рыдать вместе с мужем над кровавыми пятнами на своём белье. Не жажду лечиться до потери рассудка ради того, чтобы однажды меня разнесло, как арбуз.
Не хочу быть прикованной к койке все девять месяцев. Не хочу, чтобы меня препарировали, как лягуху, на операционном столе, дабы достать из меня мелкого паразита, который отравит все мои оставшиеся дни воплями, капризами, мерзкой, липкой кашей и прочим дерьмом. Дерьмом во всех смыслах. Зачем оно мне сдалось?
А сдалось оно мне ради ролей. Заветных ролей в аншлаговых спектаклях, а после, возможно, в кино и на телевидении. Ради моего личного светлого будущего.
Хотя, какое может быть светлое будущее и какие роли, если я в ближайшие лет пять не вылезу из больниц и вернусь в мир нормальных людей, если вообще вернусь, сильно покалеченной физически и морально? К тому времени я стану намного старше, чем теперь, а теперешний мой возраст и есть тот верхний предел, до которого ещё можно как-то куда-то пробиться.
Впрочем, возможно, я неправа, и Кулинич вовсе не желает чёртова потомства. Нагляделся на него уже до огненных мух в глазах. И даже если желает… мало ли, кто и что желает в этом лучшем из миров? Можно, ведь, просто пообещать, заключить сделку, а после сбежать от проклятого тирана к…
К кому? К другому проклятому тирану?
Да, птичка моя! А ты как думала? Все мужики проклятые тираны. Их можно и нужно использовать, а когда один перестал работать на тебя, заменять его следующим. Посмотри вокруг, все так живут!..
Все, да не все. Кто-то живёт по-другому.
Кто-то, у кого нет моих амбиций и способностей! Толстозадые, бездарные и безынициативные клуши по-другому живут, вот, кто.
Так, что же делать? Делать-то мне что?
Перекраситься в шатенку и завить кудри? Глупо. Китайская подделка получится. Надо оставаться собой и брать объект… чем?
А это уже будет зависеть от того, что объект ценит в женщине.
Ценит хозяйственность? Покажем чудеса хозяйственного эквилибра.
Доброту? Он у меня ею подавится. В хорошем, разумеется, смысле.
Ум? Мы университетов не кончали, конечно, но поговорить о книгах и прочих подобных материях большие не дураки!
В общем, война план покажет.
Глава 16
- Ой, Илоночка, прости!.. – Яркий свет из коридора прямо по глазам, несчастное, зарёванное Катькино рыльце и страстный шёпот от двери: - Прости! Ты медитируешь! Извини, что помешала, но я…
- Заходи, раз уж пришла, - устало промолвила я, вставая с пола. Не помню, как я там снова очутилась в позе лотоса. – Я ещё не дошла до того маразма, что ты мне приписываешь. Только дверь закрой ради всех горных, лесных и прочих духов, пожалуйста! Свет по глазам бьёт!
Не выношу, когда свет лупит по глазам. Катьку пока выношу, хоть и с большим трудом. Правда, сейчас я почти рада её появлению. Она мне может многое рассказать, и, как знать, может, что-то пригодится!
Мы с ней улеглись на мою кровать рядышком, как парочка лесбух после бурных утех, и Катька начала:
- Он меня за него замуж отдать хочет, представляешь? Говорит, это лучшее, чего я заслуживаю со своей толстой задницей и свинячьей рожей!
Голос Катюни предательски задрожал, а слёзы из глаз хлынули буквально в три ручья, как у клоуна в цирке. «Не свинячьей рожей, а свиным рылом!» - Чуть не сорвалось с языка. Мне стоило большого труда сдержать усмешку.
Вот бы, меня кто-нибудь за Кулинича просватал, а? Так, ведь, нет же!
Говорят, большие женщины созданы для работы, а маленькие для любви. В моём случае всё явно наоборот.
Я лежала, уставившись в потолок, кусала губы и молча злилась.
Злилась на тех, кто выдумывает и вчехляет людям всякую дичь.
Злилась на свою переломанную, безрадостную жизнь, данную мне в награду непонятно за какие грехи.
Злилась на рыдающую на другой половине кровати бессовестную, толстую кобылу, воображающую себя нежным цветочком с особенной длиной волны. Сейчас чёртов цветочек засопливит мою подушку так, что не поможет смена наволочки. Гадство. Всю жизнь об этом мечтала.
С трудом заставив себя успокоиться безмолвными ругательствами в адрес собственной персоны, я повернулась к Катьке, присела на один бок и принялась гладить её нежную, девичью спину в валиках твёрдого жира, кудрявый, как у Гришки, затылок, пухлое, белое предплечье.
- Мы живём в прекрасной стране, Катенька, - изрекла я с жизнерадостными интонациями детсадовской воспитательницы.
От неожиданности девчонка перестала рыдать, резко села на кровати, подогнув под себя коротковатые полные ноги и ошалело поинтересовалась:
- При чём здесь это?
- Это здесь при том, Екатерина, что человек в России рождается и живёт свободным, понимаешь? Никто не может заставить его делать то, что ему не хочется, пока он не лишён по каким-то причинам свободы и дееспособности.
- К чему ты клонишь? – Отчаянно тупила Катька.
- Я клоню к тому, дорогая моя девочка, что ни Гришка, ни родители, ни сам Президент во главе с Госдумой не могут заставить тебя выйти замуж за кого бы то ни было, если ты не хочешь. Если же они всё-таки заставят тебя силой, это будет преступление, подлежащее суду.
- Это всё хорошо, - отмахнулась Катька, - но ты понимаешь, что они сожрут меня, если я сейчас ослушаюсь Григория? Они превратят мою жизнь в ад кромешный! Они меня со света сживут!
Катька почти кричала.
- Уйди от них, - посоветовала я. – Устройся на работу, сними квартиру, и адрес им не говори.
- Какую работу? – Горько спросила Катька. – Бумажки за копейки перекладывать? Да, я на те деньги разве что угол сниму у полоумной старухи! И питаться придётся… Даже не знаю, чем! Консервами собачьими!
- Собачьи консервы дороги, - возразила я. – Обычно в таких случаях говорят, что питаться придётся лапшой быстрого приготовления, но это миф. Она на самом деле тоже дорого обходится. Лучше покупать дешёвые макароны и крупу. Так больше возможностей протянуть до получки.
- Какая ты умная, Илонка! – Искренне восхитилась Катька. – Всё знаешь! А я, вот, ничего не знаю! Я кашу себе не сварю! Я понятия не имею, что с куском мяса делать!..
Катюня снова залилась слезами.
- Так, учиться надо! – Обнадёжила я её. – Уходить из дома и всему учиться самостоятельно.
- Я боюсь, - тупо произнесла Катька. – Боюсь не справиться. Боюсь, что меня обманут, ограбят, обидят как-то ещё. Боюсь оказаться одна. Илона! Помоги, прошу тебя! Отговори Гришку от этой глупости!
- В чём глупость-то? Не вижу никакой глупости, сплошная мудрость житейская! – Отмахнулась я. – Брат за тебя переживает, хочет предостеречь от ошибок и определить сразу в надёжные, опытные руки. Кулинич, между прочим, семь раз был женат! Понимать надо!
- Что-о-о? – Маленькие Катькины глазки вытаращились и округлились так, что я испугалась, как бы они у неё не выпрыгнули, как у дятла Вуди, и не зарядили мне в лобешник. – Семь раз?!
Я ещё раз поразилась неумению некоторых одарённых во всех смыслах гражданок пользоваться источниками информации. Хоть бы в поисковике набрала чёртова Кулинича! Нет же! В Интернете мы смотрим фоточки котиков с цветочками и придурковатые корейские сериалы о жизни студенческой молодёжи.
Правильно, своей жизни нет, так, мы хоть со стороны посмотрим! Зачем нам своя жизнь? За нас её другие пусть проживают: ушлые родители-пенсионеры, хитрожопый братец Гришенька, кто-нибудь ещё. «Илонка, помоги!» Какая прелесть! В чём я должна тебе помочь? В том, чтобы ты и дальше продолжала спускать свою жизнь в дыру?
- Я поняла тебя, - проговорила я, наконец. – Ты не хочешь менять свою жизнь, да, Катя? Хочешь, чтобы всё в ней осталось, как есть?
Катька закивала заполошно, а в маленьких её зарёванных глазках зажглись такие огни надежды!
- Я тебе помогу, - пообещала я, - только и ты должна взамен кое-что сделать.
- Что? – Спросила Катюня с придыханием.
- Ты должна выбросить Марченко из головы, - рубанула я со всей дури. – Тебе там ничего не светит, Катюша, что бы ты себе ни вообразила.
Катька задохнулась.
- Ты… Ты… Ты не можешь! – Выдохнула она, наконец.
- Не могу что? – Насмешливо поинтересовалась я. – Говорить тебе правду? Оповещать тебя о том, что приставать к женатым мужчинам гадко и что ничем хорошим подобные вещи не заканчиваются?
- Ты не можешь запретить мне любить его, - произнесла Катька зачарованно. – Любить, несмотря ни на что.
В этот момент я даже почти прониклась её юным пылом, но сидящий во мне с давних пор циник взял вдруг и изрёк моими устами:
- Тогда я не буду тебе помогать. Слушай Гриню. Выходи замуж за старого козла. Выслушивай его дебильные нотации и трясись, что он бросит тебя с тремя детьми, погнавшись за очередной породистой лошадкой ростом под метр девяносто.
- Если он будет связан с Гришей делами, он меня не бросит. С партнёрами так не поступают, - неожиданно зарядила Катюня, и я чуть не зауважала её, но рано: - Гриша так сказал, - добавила она, расставляя все точки над «ё».
- Вот, и чудненько. Выходи замуж за Станислава Петровича, живи в своё удовольствие, а молодые, красивые парни будут тебе только сниться.
- Не будут, - пообещала Катька. – Они мне без надобности. Я Женечку люблю…
На последнем предложении голос несчастной невесты сорвался в мышиный писк, и она снова заревела. «Капец моей подушке!» - Устало подумала я.
- Катька, погоди, не реви! – Затрясла я её, впиваясь пальцами в пышные, округлые плечи.
- А?.. Что?..
- Давай договоримся так: Кулинича я беру на себя, а ты любишь Марченко молча и не пытаешься отбить его у Альбины. Идёт?
- Нет, не идёт! – Вот, упрямая овца! – Я сделаю всё, чтобы быть с ним!
Столько фанатизма в голосе! Похоже, дядька Женька всерьёз зацепил нежное Катино сердечко.
- Тогда я ничего не сделаю, чтобы тебе помочь! – Отрезала я. – Пальцем не пошевелю.
- Пошевелишь, - пообещала Катька, и глаза её нехорошо сузились. – Ещё как пошевелишь!
На какой-то миг я даже испугалась и начала перебирать в уме, где и на чём я могла лохануться. Я была уверена, что за этим обещанием-угрозой последует какой-то шантаж, но Катька неожиданно вскочила и вихрем унеслась в свою комнату, конечно же, забыв закрыть дверь, и свет из коридора опять резанул меня по глазам. «Этого только недоставало! – Подумала я с горечью. – Будет ещё меня всякое говно шантажировать!»
Едва я успела додумать свою шикарную по своей нелепости мысль, как в дверях показалась мадемуазель Екатерина. На этот раз она захлопнула за собой дверь в коридор, да ещё и замок на ней защёлкнула.
В левой руке Катька держала небольшую, вытянутую коробочку. Глаза несносной девчонки переливались антрацитовым блеском, а тонкие губы сжались в едва заметную ниточку.
- Вот! – Произнесла Катрин, небрежно швыряя коробочку мне на колени.
Я открыла её и с трудом сдержала рвущиеся наружу восторженные матюки. Это было потрясающей красоты колье из белого золота с бриллиантами и сапфирами. Оно стоит целое состояние, потому что вдобавок к дорогущим материалам изготовлено одним очень модным на сегодняшний день ювелиром. Это колье Григорий подарил Катьке в честь окончания универа в прошлом году, где она выучилась, хрен пойми, на кого.
- Оно твоё! – Решительно заявила Катька. – Только сделай так, чтобы они от меня отстали и не мешали мне жить своей жизнью!
«За их счёт,» - добавила я мысленно, но вслух говорить ничего не стала, ибо какая мне разница! В конце концов, у Катьки всё равно ничего не выйдет с Женькой, а если ей нравится позориться, пусть позорится. Дело вкуса.
Я торопливо запрятала в комод своё новое сокровище. Завтра с утра отвезу его в банковскую ячейку. Там у меня уже хранится девять подобных драгоценностей, эта десятая, юбилейная. Как хорошо, что в мире существуют такие лохушки, как Катя! Без них жизнь была бы, ох, какой невесёлой и скудной.
- Как ты собираешься это сделать?
Вопрос Катьки застал меня врасплох.
- Сяду в машину да поеду, - небрежно отмахнулась я, имея в виду свою завтрашнюю поездку в банк.
- Куда? – Снова вытаращилась Катька.
До меня, наконец, дошёл смысл её вопроса, но в мои планы не входило выворачивать перед этим поленом в девичьем обличье душу и раскрывать намерения.
- Всё утрясётся, - пообещала я.
- Как ты собираешься утрясти это? – Вот, ведь, настырная!
- Я возьму Кулинича на себя, - пообещала я. – Как только он будет лезть к тебе со своими маразматическими знаками внимания, я буду его сразу же отвлекать на свою персону!
- Илона! – Всплеснула руками Катька. – А как же Гриша?
- Ни одного Гриши в этом трюке не пострадает, - заверила я Катьку. – Дело в том, что я очень хочу попасть в спектакль Кулинича, желательно на главную роль. Григорий сам велел мне очаровать дорогого гостя… Да, не делай такие глаза, чёрт! – Рявкнула я, когда Катюня опять вытаращилась на меня. – Очаровать талантом – пением, танцами, игрой на фортепиано, знанием языков!
- Не кричи, Илонка, я поняла. Успокойся. Гнев портит ауру.
- А что её не портит, эту сучью ауру? – Злилась я, не в силах уже остановиться.
- Для ауры полезны смех, веселье, танцы! – Вымолвила вдруг заплаканная Катюня, хохоча.
Она подхватила меня в свои пышные объятья, и мы с ней заплясали по комнате, изображая что-то среднее между полькой-бабочкой и танцем с саблями. Злость моя, как ни странно, сразу же улетучилась. Всё-таки нам, хитромудрым и расчётливым, без дураков скучно. Благо, их не сеют и не пашут, сами плодятся.
- Ты получишь все-все главные роли в спектаклях Кулинича, потому что ты, Илонка, очень красивая и талантливая! А я выйду замуж за Женечку, у нас будут дети… много-много детей! И большая, чёрная, лохматая собака! И у вас с Гришкой скоро будут дети! И вы поженитесь, и мы устроим свадьбу! Нет, две! Нет, мы устроим двойную свадьбу! Ура! Ура! Ура!
- Тройную, - поправила я.
- А кто ещё будет жениться? – Удивилась Катька.
- Большая чёрная собака, - объяснила я. – Ей, ведь, тоже хочется счастья и щенков, щенков побольше!
Мы расхохотались и рухнули на кровать, где Катька долго пыхтела, переводя дух, а я снова глядела в потолок и мечтала о том, как выйду замуж за Кулинича, и у нас с ним будет много-много новых спектаклей, денег, драгоценностей. Мы объездим со своими постановками весь мир, и мои героини долго потом будут сниться разноликим и разноязыким его обитателям. После я снимусь в кассовом фильме и в крутом сериале и стану звездой.
Мега-звездой… Ивановной!
Как мы обе заблуждались тогда насчёт своего будущего! В нём не было ничего из того, что мы нафантазировали, разве что кроме большой чёрной собаки, да и та… Впрочем, не буду так сильно забегать вперёд. Я и без того была в тот странный вечер нисколько не умнее Катьки.
Глава 17
- Расскажи мне о нём! – Попросила Катюня, пропыхтевшись.
- О ком? – Прикинулась я шлангом.
- О Женечке, - мечтательно протянула она. – Я хочу всё-всё о нём знать!
- Набери Марченко в поисковике, и он тебе…
- …выдаст: бывший центральный полузащитник таких-то и таких-то клубов, рост сто восемьдесят два сантиметра, вес семьдесят два килограмма… был в девятьсот заплесневелом году… Мне это не интересно! – И Катенька капризно поджала губки.
- Что же тебе интересно? – Дразнила я несносную девчонку. – Личная жизнь? Набери: Евгений Марченко, личная жизнь.
- «Женат на Альбине Марченко, спортивном психологе своего клуба, пара воспитывает сына от предыдущих отношений Альбины. Евгений Марченко также имеет двух дочерей от первого брака. Фотографии, на которых ни шиша не различишь, прилагаются». Всё.
- Вот, именно, всё. Всё, что тебе нужно знать о нём!
«Чтобы понять, что тебе там ничегошеньки не светит!» - Добавила я мысленно. Могла бы сказать и вслух, но знаю по опыту, что это бесполезно.
- Не-е-е-т! – Настырничала Катька. – Расскажи мне о нём всё-всё-всё! Вот, прямо всё, что знаешь! Вы же с ним большие друзья… Вы, ведь, вместе выросли?
Я расхохоталась.
- Знаешь, Катя, я никак не могла вырасти вместе с Евгением Александровичем. Хотя бы потому, что он почти на десять лет старше!
- Ой, да… Извини!
Кате почему-то кажется, что я всегда расстраиваюсь, когда мне напоминают о возрасте. Нет, не всегда. Только в те моменты, когда задумываюсь о будущем. В ближайший час я с Катиной подачи крепко увязла в прошлом.
Я, конечно, не росла вместе с Женькой. В детстве я пересекалась с его первой женой Татьяной. Мир праху её. Она повесилась в начале этого года, когда попытка отравить горячо любимого и яро ненавидимого бывшего мужа сорвалась. Ей было тридцать семь. Две их с Женькой дочки-подростка остались без матери. Девочки пожелали жить у родителей Татьяны, чем очень огорчили своего отца. Всё это – не до конца затянувшиеся раны. Мой друг ещё долго будет говорить о них с болью.
Смерть Татьяны оказалась большой потерей и для науки. Остались незавершёнными важнейшие исследования и докторская диссертация. Сказать по правде, я до сих пор в ауте от того, что произошло.
Кажется, Татьяне было лет пятнадцать, когда она утешала меня, семилетнюю соплю, притулившуюся в коридорной нише хореографического училища. Сама она стать балериной не планировала, но родители на всякий случай с малолетства водили её в танцевальную студию при нашем училище. Это же так мило – девочка танцует балет!
У Таньки были все данные, чтобы стать, если не примой, то корифейкой-то уж точно, но в старших классах Химия прочно забрала её в плен. Танюша буквально бредила разными веществами и составами.
Я не знаю, почему Татьяна обращала на меня внимание. Она росла холодноватой и замкнутой девочкой. Видимо, я притягивала её тем, что была примерно такой же, только ещё и злой. Последнего Татьяна не замечала во мне, ибо мне не из-за чего было на неё сердиться. После того случая с утиранием соплей она регулярно одаривала меня ирисками, приносимыми из дома, и спрашивала, как дела, и не надо ли меня от кого-нибудь защитить.
Наивная домашняя девочка! Она не понимала, что если кого и надо защитить, то скорее моих обидчиков от меня. Я мстила всегда и делала этого с самого раннего ранья холодно, расчётливо и ожесточённо. Обычно я подстерегала гадёныша (мелкую гадину) наедине, и никто не мог прийти ему или ей на помощь. Била жестоко и чем попало. Чтобы прочувствовал. Чтобы в следующий раз неповадно было.
Думаете это всё? Святая простота!
После я всячески подставляла свою жертву перед педагогами и товарищами по интернату. Это могло длиться месяцами.
Наконец, вишенка на торте. Я позорила обидчика. Находила компромат и вытряхивала его принародно.
Почти все, кого угораздило всерьёз меня обидеть, вышли из хореографического училища досрочно. Разумеется, без диплома. Правда, кое-кому удалось меня со временем умаслить с помощью извинений, правдоподобного поклонения моему таланту и подарков. Последние я в детстве любила больше всего на свете.
- А ты большая сучка! - Сказала мне как-то Ольга Геннадьевна, оставшись со мной один на один. Она была одной из самых злоязыких и садистки настроенных учителей. – Я тебя раскусила сразу же.
- Зубы целы остались? – Поинтересовалась я, сжавшись внутренне.
Я думала, что за моим неосторожным высказыванием последует скандал-позор-отчисление. Дело в том, что зубы Ольги Геннадьевны росли, кто в лес, кто по дрова, вдобавок, все, как один, были испорчены. Я решила уже, что мне хана, но вредная преподша в ответ только расхохоталась, без стеснения мне эти свои самые зубы демонстрируя.
- А ты мне всё больше нравишься! – Констатировала она. – Точно выйдешь в примы. Ты случайно не сирота?
- Нет, - ответила я. – С чего бы?
- Жаль, - отозвалась Ольга Геннадьевна. – Я бы тебя удочерила.
«Ага, всю жизнь мечтала!» - Подумала я насмешливо.
Ольга Геннадьевна жила одна в четырёхкомнатной квартире на Арбате. Квартира досталась ей от родителей-профессоров. Однако я никогда не променяла бы нашу родную коммуналку с мамой, сестрой и бабушкой на такую, с позволения сказать, мать.
Теперь Ольга Геннадьевна на пенсии. Из училища её выжили за противный характер и нежелание кланяться кому бы то ни было. Она ходит с облезлой кошёлкой по распродажам и жалуется на тяжёлую жизнь пенсионера, а я её не понимаю.
Зачем жить одной в четырёхкомнатной квартире, да ещё и в самом центре Москвы? Её жильё стоит целое состояние! Могла бы продать свою квартиру, купить маленькую двушку в тихом, приличном райончике, а на остаток – три однухи на разных отшибах на сдачу. Жила бы, припеваючи, но нет. Мы будем терять последние силы на уборку ста двадцати квадратов и ныть про высокие цены на коммунальные услуги и вообще на всё. Ещё и на митинг сходим при случае!
Впрочем, ну её в пенёк! Каждый дурится в меру собственных возможностей.
Танька в отличие от Ольги Геннадьевны не понимала, какая я сволочь, и жалела меня, а я гордилась этой неравной дружбой. Видела, с какой завистью на меня смотрели другие воспитанники, когда я шла проводить Танюшу до крыльца. Многие думали, что она моя сестра, настолько мы с ней были похожи.
Татьяна со своей стороны мечтала о братике или сестрёнке, а лучше обоих сразу, но родители так и не удосужились ей их подарить. Видимо, я и была для неё той самой маленькой сестричкой.
Таня окончила школу с золотой медалью и перестала посещать студию. Я тосковала, глядя серыми вечерами в высокое окно старинного здания, где в зыбкой мороси либо невесомой пыли проплывали мимо люди и машины. Мечталось, что Таня вспомнит о своей маленькой подружке и навестит как-нибудь вечерком, но нет. Судьба развела нас тогда надолго.
Мы встретились на одном культурно-спортивном мероприятии, когда мне было шестнадцать. К тому времени история моего побега из города успела порасти мхом. Я вкалывала у станка, как лошадь, и это принесло желаемые плоды: меня заметили. Заметили в кои-то веки в хорошем смысле, а не так, как замечали десять лет до этого.
- Илоночка… Илона! Ты ли это?! – Восторженно произнесла маленькая, сухонькая женщина с пучочком белокурых волос на затылке.
На её невзрачном личике красовались огромные, уродливые очки, и не было следа макияжа. Судя по растрескавшимся, шелушащимся губам, она даже гигиенической помадой не пользовалась.
Одета блёклая дама была явно не по мероприятию: коричневый в дрюпинку «бабушкин» деловой костюм и застиранная блузка в мелкую птичью лапку.
- Да, я, - на всякий случай я вежливо улыбалась, хотя испытывала в тот момент крайнее недоумение и даже досаду.
Кто она такая, эта тётка, чтобы лезть ко мне?
- Ты меня не помнишь? – Спросила «тётка» с грустью в голосе.
Выражение лица её сделалось лирически задумчивым, серовато-голубые глаза под стёклами очков подёрнулись грустной дымкой…
- Таня?! – Тут я вспомнила всё: её ласковые прикосновения, мелодичный голос, добрую сестринскую улыбку.
Даже вкус тех ирисок, которыми она меня подкармливала в детстве, вспомнился!
Я бросилась ей на шею, с трудом сдерживая рыдания. В то время я ещё не совсем отошла от своих убийственных во всех смыслах саратовских гастролей. Татьяна почувствовала неладное и слегка отстранилась.
- Ты стала такой красавицей!.. – Вымолвила она задумчиво и тут же совсем другим тоном спросила: - У тебя всё хорошо? Тебя никто не обижает?
Прямо как в благословенном, идиотически насыщенном, битом и ломаном детстве! Что я могла ей ответить? Что меня постоянно обижает сама жизнь за то, что я отношусь к ней, как скотина, и всё время косячу? Что я больше так не буду? Уже так не делаю?
- Юра умер, - выдала я неожиданно даже для самой себя и поняла, что в последний год у меня даже не было возможности толком его оплакать.
Я вкалывала, как ишак, и это помогло забыться, но горе на самом деле никуда не исчезло. Оно здесь, со мной.
Оно и сейчас со мной. Оно будет со мной, должно быть вечно – моё счастливое горе. Горькое счастье. Мне не нужно другого. Я никого больше с тех пор не любила и уверена, что не полюблю. Сердце высохло и наполнилось прахом. Жаль, этого не ведают глаза. При упоминании о Юре они сразу начинают исторгать ручейки слёз, которыми, как известно, горю не поможешь, и я ничего не могу с этим сделать.
- Юра – это твой брат? Что с ним случилось? – Участливо интересовалась Татьяна, гладя моё предплечье, обтянутое голубым в серебряных блёстках трикотажем.
На мне был сценический костюм – голубое балетное трико и голубой с серебряными блёстками спортивный купальник. Мы с однокурсницами только что выступали в одинаковых костюмах на сцене, сооружённой в середине футбольного поля.
- Его убили. Юра мне не брат. Он был моим парнем.
«Тебе не понять, - подумалось мне в тот момент. – У тебя-то наверняка никого нет!»
И, впрямь, какая любовь может быть у этой блёклой особы в застиранной блузке с допотопным костюмом и старушечьих очках?
- Какой… - Начала Татьяна, должно быть, имея в виду ужас, но ей не дали закончить фразу.
- Танька! Вот, ты где! – Раздался у меня над ухом резкий, как наждак, голос. – Пойдём, я познакомлю тебя с…
- Подожди, Евгений, сейчас не время, - отмахнулась Татьяна от довольно высокого, крепкого блондина в футбольной форме.
Я узнала в нём того самого молодого игрока, которому сегодня вручали приз за удачное выступление на каком-то чемпионате. В то время я совсем не интересовалась футболом, не то, что сейчас. На этот вид спорта меня подсадил именно он…
- Евгений Марченко, мой муж, знакомься, Илоночка, - произнесла Татьяна, беря под руку статного парня. – А это Илона, - представила меня она, видимо, лихорадочно соображая, как бы меня охарактеризовать ещё, чтобы не обидеть. – Она у нас будущая балетная прима! – Выдала моя давняя приятельница с гордостью в голосе.
- А что это наша прима глазки описала? – Насмешливо поинтересовался Женька. - Умер что ль кто?
Я разревелась в голос. Татьяна, не доходившая по росту своему именитому супругу до плеча, со злостью ткнула его острым локтем в бок.
- К сожалению, ты прав, Евгений, - заметила она сухо. – У девочки большое горе. Её молодой человек недавно погиб.
Женька залился краской и выдавил из себя:
- Прости, девочка… Я не запомнил твоего имени, к сожалению…
По холодному взгляду Татьяны, уставленному на мужа, я поняла, что кое-кто сегодня крупно поплатится за свою бестактность. Он и поплатился, но совсем не так, как мне представлялось.
Глава 18
- Мою подругу зовут Илона! – Отчеканила Танька. – Мы дружим с детского возраста и то, что она намного младше меня, не даёт никому права…
- Давайте сбежим отсюда! – Неожиданно выдал Марченко, и в зеленовато-голубых его глазах заплясали озорные золотистые искры. – Я сейчас переоденусь. Илонка пусть тоже переоденется, и мы поедем, покатаемся.
- Ты выпил? – Строго поинтересовалась Татьяна.
- Нет, ты что? – Женька уставился на неё с неподдельным изумлением.
- Я видела, там угощают шампанским…
- Да, ну его в ж..! – Досадливо отмахнулся Женька. – Буду я пить эту бодягу! Идите, переодевайтесь, и встречаемся на стоянке. Ты, ведь, со мной в раздевалку не пойдёшь?..
- Когда это я по раздевалкам за тобой ходила? Иди уже, не выдумывай. Нам ещё надо отпросить Илону у педагогов.
Мне показалось, что Марченко немного обижается на свою жену за то, что она не ходит с ним в раздевалку. Как выяснилось позднее, Татьяна вообще принимала самое минимальное участие в его жизни.
- Куда я с тобой должна ехать, а? – Спрашивала она возмущённо. – Какой, к Эребу, турнир, когда у меня кандидатская на носу?!
Или:
- Я тебе не пятнадцатилетняя фанатка, чтобы бегать за тобой по стадионам! У меня эксперимент простаивает, а ты тут со своими глупостями!
В тот день Танюша без труда уговорила преподов отпустить меня до самого отбоя. Они прекрасно помнили её по танцевальной студии и были приятно удивлены этой встрече. Преподы знали, что Танечка выросла серьёзной, учёной дамой и в свои неполные двадцать пять по уму и чувству ответственности тянет на трёх сорокалетних.
- Женечка тогда был очень красивым… - Мечтательно протянула Катька, когда в моём рассказе возникла пауза.
Я ей, конечно, не рассказывала всего. Про Юру я молчу всегда и везде. Это только моё. Катьке я сказала, что была расстроена в тот день своим не очень удачным выступлением.
- С чего бы ему быть красивым? – Насмешливо поинтересовалась я. – Марченко никогда не был красавцем.
- Просто тебе нравится другой тип мужчин, - произнесла Катюня наставительным тоном, - как Гриша. А я таких, как Женечка, обожаю просто!..
Она зажмурилась, словно глупая кошка, вылакавшая без спросу сливки и не подозревающая пока о том, каких «пряников» на свою голову она того гляди получит.
- Таких, как Женька, пол-Москвы! – Возмутилась я. – Любого выбирай! Зачем тебе этот истрёпанный женатик?
- Не отвлекайся, Илона, - снова этот тон строгой учительницы, - рассказывай дальше!
Дальше мы поехали втроём по магазинам. С Танечкой было приятно и спокойно. С Женькой весело.
Не помню, кто из них предложил купить мне красную кружевную блузку. Кажется, Татьяна. К ней тут же была прикуплена широкая чёрная юбка, тоже отделанная кружевом, короткая кожаная куртка, вся в «молниях» и заклёпках, высокие, чёрные, лаковые ботинки, красные матовые лодочки…
В общем, в училище я явилась перед самым отбоем, нагруженная покупками, как один из тех средневековых осликов, поставлявших наряды капризным европейским аристократкам. Я не была ни капризной, ни разбалованной, и мне было неловко, что мои новые-старые друзья так легко тратят на меня деньги. Я отнекивалась, как могла, но они убедили меня, что для них все эти траты – сущий пустяк.
- Я премию за турнир получил, - отмахнулся Женька. – Теперь год можно жить, не дёргаясь.
Думаю, так они оба хотели загладить Женькину давешнюю бестактность. Могли бы и не стараться. Я на него не сердилась. Их общество было для меня лучшей наградой.
Ещё я тогда подумала про себя, что им неплохо было бы приодеть Татьяну, и даже вслух выразила недоумение по поводу того, что моя старшая приятельница сама не хочет ничего примерить.
- Я в таких магазинах не одеваюсь! – Небрежно ответствовала Таня.
- Я ей из Европы вещи привожу, - пояснил её супруг.
«Что же ты ей оттуда возишь? – Возмутилась я про себя. – Кофты облезлые?»
После выяснилось, что огромный зеркальный шкаф в спальне Татьяны буквально ломится от красивых, дорогих вещей известных марок. Однако хозяйка берегла их для какого-то «особого случая», который, кажется, так и не наступил.
Впрочем, мысли о тряпках быстро выветрились в тот день из моей юной головушки. Поездка с ветерком по Москве, прогулка в красивейшем парке, покупки, посиделки в ресторане… Да, наплевать, в конце концов, кто и как одет! Татьяне всю жизнь было на это наплевать. Девочка, родившаяся, если не с золотой, то с серебряной-то уж точно, ложкой во рту, была на редкость равнодушна ко всякой внешней атрибутике.
Как выяснилось позже, Татьяна ко многим вещам относилась с поразительным равнодушием. К семейной жизни, например.
Не знаю, как было в начале их отношений, но в тот период, когда мы начали общаться, молодые супруги Марченко существовали каждый сам по себе. Это выяснилось в первый же вечер.
Мы очень душевно сидели в итальянском ресторанчике. Супруги явно не спешили домой. Две их маленькие дочки под круглосуточным присмотром нянь и бабушек, хозяйство ведут экономка, повариха и горничная.
Всё было замечательно до тех пор, пока мы сидели втроём. Примерно через час Женьке начали названивать по сотовому телефону какие-то люди. По всей видимости, они никак не могли без него обходиться, и вскоре подъехали сначала двое его друзей с девушками, после ещё трое – один с девушкой, двое нет. Большая компания уже не помещалась за нашим столиком, и официантам пришлось придвинуть ещё один. Веселье зацвело пышным цветом к девяти вечера, но это был далеко не апогей.
Апогей обычно наступал часа в три ночи в каком-нибудь адски модном клубе, а расползались гости, как правило, уже засветло. Нередко их разгоняла по домам милиция.
Обо всём этом мне рассказала Татьяна, выплёвывая слова сквозь сжатые зубы, по пути в училище. Она вытребовала у весьма подвыпившего на тот момент Женьки ключи от машины и повезла меня сама. Компания активно протестовала против моего ухода. На Татьяну всем, похоже, было наплевать.
- И так всегда! – Кипятилась она. – Совсем не дают нам побыть своей семьёй! Лезут и лезут! А ему, похоже, этого и надо! Как привык с детства околачиваться в толпе чужих людей, так и сейчас без них не может! Эти интернатские… - Тут она осеклась и замолчала минуты на две. Я тоже пережёвывала её последние слова, но не с обидой, а скорее с каким-то естественнонаучным интересом. – Прости, Илона. Прости, ты тут ни при чём. Я наговорила много лишнего, - вымолвила Татьяна, наконец.
- Ты просто рассердилась, - успокоила я её, - ничего страшного. Я не обиделась. Тут ещё и от человека многое зависит. Женя, как я вижу, парень открытый, общительный, его все любят. Неважно, где он вырос, к нему всегда люди будут липнуть. Я тоже интернатская, но у меня подруг… Да, нет их у меня, если честно! Я с Лаймой только дружу, но она моя сестра, и видимся мы редко. В училище, среди своих, балетных, у меня никого нет, и когда окончу его, вряд ли кто-то появится. Я люблю, чтобы было тихо, и я одна. Может, я ненормальная, не знаю.
- Ну, что ты, Илоночка! Это как раз нормально. Человек должен любить тишину. В тишине лучше всего работается, мысли приходят в порядок… А книжку почитать где ещё, как не в тишине? А с дружбой у тебя не клеится, потому что девочки завидуют твоим таланту, красоте и усердию. Да-да, и не спорь со мной! Я это точно знаю!
- Откуда же ты это знаешь? Неужели по одному нашему выступлению сделала такие выводы? – Спросила я ошарашенно.
Татьяна хмыкнула.
- Обещай, что не выдашь меня и не забросишь учёбу, если я тебе кое-что скажу.
- Обещаю!
- У родителей позавчера были гости, и я слышала, как Ольга Геннадьевна с Кариной Валерьевной…
- Они ходят в гости к твоим родителям?! – Изумлению моему не было предела.
- Да, а что здесь удивительного? Мир тесен. Мама с Кариной в одном классе учились, а Ольга Геннадьевна – первая жена моего отчима. У неё хорошие отношения и с ним, и с моей мамой. Кажется, они оба её боятся. И, вообще, это всё неважно! – Нетерпеливо отмахнулась Татьяна. – Они говорили, что если у кого из вашего потока и есть шанс выйти в люди, так это у тебя и ещё пары человек, я не запомнила, у кого именно. А о тебе я в тот момент как раз вспомнила и подумала, какая же я гадина и эгоистка: ни разу тебя даже не навестила после выпуска из студии! Ещё подумала, что было бы хорошо увидеться как-нибудь, посмотреть, какая ты стала, и, вот…
Мы уже приехали, но сидели в машине у крыльца и говорили, говорили… Кажется, Татьяна, несмотря на наличие мужа и двух маленьких дочек, была очень одинока. Подруг у неё тоже не было, и она радовалась возможности пообщаться хоть с кем-то. С кем-то, кто помнит тебя с самой лучшей стороны, для кого ты навсегда останешься светлым детским идеалом.
Я и впрямь очень долго не видела Таниных отрицательных сторон. Она радовалась моим успехам едва ли не больше моих матери с сестрой вместе взятых. Я радовалась её новым научным и карьерным достижениям и не замечала её странных, а порой и откровенно некрасивых поступков. Понимание пришло позднее, года через три нашей безоблачной дружбы.
- Мне некогда сидеть в больнице и носить за ним горшки! – Возмущённо верещала Татьяна, когда её обвиняли в чёрствости по отношению к мужу, попавшему тогда в страшную аварию. – Вам надо, вы и сидите, держите его за руку. Он вам сколько денег передавал взаймы без отдачи? Сколько он за вас хлопотал тут и там? Вот, и возвращайте долги!
Она злилась так, что пар валил от её раскрасневшегося кругловатого личика, увенчанного всё теми же страшненькими очками. Долги отдавать никто не собирался. Круг Женькиных знакомств неуклонно редел.
Однако находились и те, кто буквально тянул его из пропасти. Этим людям Женька благодарен по сию пору, а Татьяна…
С ней они подали заявление на развод за день до аварии. Танька поставила его перед выбором: либо она и девочки, либо «все эти люди». Он выбрал второе. «Всех этих людей» Женька считал друзьями, но напрасно.
Когда медицинская комиссия окончательно и бесповоротно признала его непригодным к спортивной карьере, подавляющая их часть переключилась на других футбольных кумиров. Всеми брошенный, Женька практически в одиночку карабкался из плена вечной неподвижности, и выбрался, но в большой спорт ему вернуться так и не удалось.
Глава 19
Катька снова захлюпала носом.
- Какие гады! – Забомбила она в ответ на мой вопрос, в чём причина её слёз на этот раз. – Вот, я… я… я никогда его не брошу, что бы ни случилось!
- Не плачь, Катюня! Женечка теперь не один. У него есть целое стадо воспитанников, несколько настоящих друзей среди взрослых и, самое главное, любимая жена. Она не бросила Женьку, когда Татьяна с ним так поступила в прошлом году.
- За что Татьяна отравила его?
- Видишь ли, Катя… Люди склонны строить себе иллюзии, как ты сейчас, например. Вот, и Татьяна в какой-то момент решила, что Женька хочет к ней вернуться. Эта мысль крепко засела в её голове, хотя он сам говорил мне, что их воссоединение невозможно. Его всегда отталкивала холодность Татьяны, а последние месяцы их брака Женька начал видеть её в жутких кошмарах. Таня превращалась то в змею, то в дождевого червя с зубищами…
- Брррррр!..
Катька поёжилась, зябко передёрнув полненькими плечиками.
- Да, - согласилась я, - лучше и не скажешь. Ох, уж эти сны!
Мне вспомнилось, словно живое, восторженно-задумчивое лицо Татьяны года за два до попытки отравления бывшего супруга. Мы с ней часто сталкивались тогда на улице, потому что работали в одном районе. Я шла с репетиции как раз в то время, когда Татьяна прогуливалась в обеденный перерыв.
- Представляешь, он мне сегодня приснился! – Восклицала она. – Мы ходили, держась за руки, по цветущему лугу и…
- Послушай, Татьяна, - прерывала я. – Может, тебе найти уже нормального мужика и выбросить Женьку из головы?
- Я сама буду решать, кого мне выбросить из головы, кого нет! – Сердилась моя подруга. – Мне недавно на таро нагадали счастливые перемены, значит, он скоро вернётся!
Я только головой качала. Научный работник, и не какой-то там, а остепенённый, и верит в такую чушь!
- Счастливые перемены – это не обязательно возвращение бывшего мужа, с которым, мне помнится, тебе было не так уж сладко. Ты же сама подала на развод!
- Мы были слишком молоды! – Возражала Татьяна. – Сейчас всё будет по-другому! Мы построим дом на природе, родим ещё одного ребёнка, поедем в…
Фантазиям не было конца. Таня ни разу не поинтересовалась у меня, что думает по этому поводу сам Женька, а мы с ним к тому времени весьма тесно общались.
Встретились, как водится, на большом спортивно-культурном мероприятии. Я была приглашена туда как гордость современного русского балета, обладательница Золотой Терпсихоры, прима Большого театра. Женька как обладатель многочисленных спортивных наград, ветеран спорта и просто друг организаторов мероприятия. К тому времени внешне он повзрослел, погрузнел, но в душе остался тем же рубахой-парнем, каким был во времена нашего знакомства.
Мероприятие оказалось затянутым и скучным, к тому же, кое-кто поссорился со своей тогдашней пассией, и она в слезах убежала. Догонять её не пошли, потому, как отвлеклись на некую балетную приму. Прима была в тот день в шикарном сиреневом платье с воланами из кружев ручной работы и серебристых туфельках на каблуке. Правда, вскоре выяснилось, что эта самая прима – как раз та сопливая Танькина подружка. Однако это не помешало завязаться самой весёлой на свете беседе.
Наш непринуждённый разговор закончился предложением сбежать «отсюда на хрен», что мы и сделали.
Сначала мы заехали ко мне домой, где я переоделась в джинсы и лёгкую, но тёплую куртку. После поехали к одному Женькиному другу, взяли у него напрокат мотоцикл и полночи гоняли по опустевшим дорогам, захлёбываясь от восторга. Затем мы снова оказались у меня в гостях, где Женька радостно колотил грушу, а после мы с ним спарринговались часа два.
Под утро ночной гость ушёл измотанным, но абсолютно счастливым. Он встретил на своём пути ещё одного верного друга.
Подобное развитие событий не удивило ни меня, ни Женьку.
- Ты моя женская версия, - объяснял он мне своим резким, чётким голосом. – Этакий дядька Женька в юбке. У меня на такое… сама понимаешь! – И Марченко заходился в своём дерзком, мальчишеском смехе.
- Ты мне тоже не сдался, - успокаивала я его, просмеявшись. – В последний раз я донашивала за старшей сестрой вещи в седьмом классе. Больше я к подобной практике возвращаться не собираюсь!
Я и впрямь в то время жутко брезговала мужчинами, побывавшими в браке или длительном сожительстве. «Девушке – парень, бабе – мужик», - так я тогда считала. Ровно до тех пор, пока судьба не вынудила меня связаться кое с кем, чья габаритная младшая сестра сейчас разлеглась на моей кровати.
- Правильно, ты себе богатенького найдёшь! – Подначивал Женька.
- Не стану я никого искать! – Отмахивалась я. – Если суждено, сам найдётся, а если нет, значит, нет.
- Какая ты, мать, категоричная! Не боишься одна остаться?
- Как Танька? – Спрашивала я, делая невинные глаза. – Нет, не боюсь. Вы с ней, кстати, как, помириться не хотите?
- Я – нет, ни за какие коврижки. А что там хочет или не хочет она – её дело.
Дальше следовал подробный пересказ тех самых ночных кошмаров.
Если бы Татьяна спросила меня о том, что думает Женька по поводу их воссоединения, я бы ей честно и прямо ответила на этот вопрос. Однако её, похоже, не интересовали подобные мелочи.
- Так для него самого будет лучше, - утверждала Татьяна. – Так будет лучше для девочек. Для всех нас! Зачем собирать каких-то левых людей, когда есть отец твоих деток? И ему ни к чему всякие сменные тётки. От них одни неприятности!
Я только криво усмехалась в ответ. Кто это говорит о неприятностях? Человек, который при разводе без зазрения совести забрал почти всё, что заработал Женька, да ещё и алиментами с его тренерской зарплаты не побрезговал?
- Он сам мне всё отдал, - рассказывала Татьяна родне и знакомым, и это было правдой, - потому что прекрасно понимает, сколько крови он из меня выпил! – Вторая часть фразы, произносимая обычно с патетическим закатыванием глаз, была явной неправдой.
Никто не пил её крови. Просто бывает больно и обидно, когда люди, пытающиеся вести совместную жизнь, ни в чём друг другу не соответствуют.
Женька оставил бывшей жене две трёхкомнатные квартиры в центре, загородный дом, который она сразу же продала, а теперь собиралась строить, пять дорогих машин. Ещё он прикупил на будущее по двухкомнатной квартире их дочкам и по неслабой сумме на обучение каждой из них на счёт положил. Себе Евгений Марченко оставил только двушку на Новослободской и пару дорогих машин, одну из которых вскоре продал, добавил какие-то сбережения и, купив ещё одну двушку в Ближнем Подмосковье на Северо-Западе, переселился туда. Ему оттуда ближе было добираться до тренировочной базы.
Мой друг не раз говорил мне, что отдал бы Татьяне и те две скромные квартиры, коими он владеет на сегодняшний день, и ещё приплатил бы, только бы никогда больше её не видеть. Дело было даже не в том, что Танька не постеснялась в своё время обобрать лежачего больного. Он просто не желал её общества, ни в каком виде. Его от неё трясло.
Татьяна буквально озверела, когда узнала про Альбину. Узнала не от меня, а от своих дочек. Те приехали как-то навестить отца, а там чистота, уют, и на плите стоят пять вкуснейших блюд на выбор. В общем, кошмар. Крушение всех планов и надежд.
Вечно сидеть одной и злиться на весь белый свет стало в какой-то момент невмоготу. Вдобавок Альбинка первой уехала в Ростов, куда их с Женькой пригласили в качестве главного тренера юниоров и психолога. Пользуясь моментом, Татьяна явилась к Женьке под прошлый Новый год со своими выкладками и предложениями по воссоединению семьи.
Женька откровенно послал её подальше. Отвергнутая учёная дама смертельно во всех смыслах обиделась и заменила кассету его фильтра для воды на такую же, только наполненную какой-то адской смесью. Смесь призвана была убить Женьку медленно, так, чтобы никто ничего не понял, но мой друг по счастливой случайности через несколько дней кокнул фильтр. Это позволило ему получить гораздо меньшую дозу яда, чем требовалось для гарантированного летального исхода, но, в то же время, достаточную, чтобы жизнь повисла на волоске.
- Как Альбина могла оставить его одного? – Возмущению толстозадого, черноглазого ангела, кажется, не было предела.
- Их обоих пригласили работать в Ростов, но ей вызов пришёл на несколько месяцев раньше. Они оба не могли даже в кошмарных снах вообразить, чем их разлука может закончиться.
- Да, она настоящая эгоистка! – Сердилась Катюня. – Могла бы попросить, чтобы её вызвали попозже!
- Что ты сердишься? – Деланно удивилась я. – Тебе, ведь, это только на руку!
- Что на руку? – Не поняла Катюня.
- Сама подумай, - принялась я распедаливать ей с самым серьёзным лицом, - если Альбина эгоистка, Женечка это рано или поздно заметит. Так? Он же не дебил? – Катька согласно кивала. Личико её сделалось сосредоточенным, чёрные, немного кустистые бровки нахмурились. – Заметит и пошлёт её подальше, а сам…
-…окажется свободным, и мне не придётся уводить его из семьи! – Радостно завершила Катька.
- Вот, именно! – Похвалила я.
Ничего другого я от Катьки и не ждала.
Глава 20
- Теперь расскажи, как они познакомились с Альбиной, и чем этой… женщине удалось завоевать Женечку.
- Во-первых, она его не завоёвывала, - произнесла я наставительно. – Завоёвывал её Женька, как и положено нормальному мужику. Во-вторых, хватит на сегодня старых историй. Пробил час историй новейшего времени. Рассказывай всё, что Григорий говорил тебе о Кулиниче. Про его семь браков, как выяснилось, товарищ Гладышев умолчал. Про что же он тебе поведал, пока я была на работе?
Брезгливо кривя пухленькую мордочку, Катюша доложила мне кое о чём интересном, о чём не пишут ни в каких «ваших Интернетах».
Как я и предполагала, данный господин и впрямь одержим идеей обзавестись, наконец, многочисленным, здоровым потомством. Вдобавок, он разочаровался в двухметровых красавицах с каштановыми кудрями. По правде говоря, он никогда их не любил. От таких девушек без ума была его мать.
Оказывается, это она всю жизнь подыскивала сынуле невест с целью улучшить породу. В самой мамке было едва полтора метра росту, папочка Стасика дорос аж до ста шестидесяти сантиметров, и какова же была радость родителей, когда сынок отмахал аж до ста шестидесяти пяти! Тема страданий по поводу роста, как вы знаете, мне тоже очень близка, но чтобы так загоняться… Впрочем, каждый выбирает загоны по своему вкусу. Особенно, когда семья состоятельная, всего полно – денег, имущества, связей, а с проблемами явный напряг.
В общем, мамочка в прошлом году благополучно покинула сей мир, и сынок, очнувшись от горя, понял, что ему никогда не нравились высокие, костлявые шатенки. Он без ума от пухленьких блондинок, и неважно, какого они роста. Наша Катя, к слову говоря, и рост имеет вполне себе приличный: целых сто семьдесят сантиметров. Породу Кулиничам она точно могла бы улучшить. Жаль, что я не дам ей этого сделать.
Кулинич с некоторых пор терпеть не может кудри у женщин. Тоже, видимо, наелся. Собственно говоря, скандал между братом и сестрой Гладышевыми разгорелся как раз из-за цвета и структуры Катькиных волос. Помимо брака со старым козлом Гришка требовал от сестры, чтобы она перекрасилась в блондинку и выпрямила волосы.
Тут я полностью согласилась с Катюней, что это уже перебор. Недопустимый уровень насилия над личностью, пусть даже и такой жалкой.
- Я его спросила, что мне делать, если Кулинич объявит, что ему не нравятся ещё и темноглазые женщины? Операцию по пересадке глазных яблок? А он такой: «Линзы вставишь!» Да, пусть он себе эти линзы… На лоб прилепит! Совсем озверел! Не буду я очаровывать эту мелкую сволочь!
От Кати только что искры не летели от возмущения.
- Успокойся, - просила я, гладя Катю по предплечью. – Очаровывать эту мелкую сволочь буду я. Мы же с тобой договорились!
- А если Гришка опять будет гнать меня в парикмахерскую?
- Я с ним поговорю, - пообещала я Катьке, - не будет.
- Ой, спасибо, Илонка! Как хорошо! Женечка, ведь, любит тёмненьких, правда?
«Женечка любит умненьких», - хотела я ей сказать, но, видимо, была не судьба. Я ничего не успела ответить Катьке, потому что послышалось ковыряние металла в замке, дверь в комнату распахнулась, резанув, как всегда, светом по глазам, и на пороге возник Гришаня. Он специально установил на дверях в комнаты замки, которые легко открываются снаружи перочинным ножиком.
- Лесбиянству бой! – Выкрикнул он, вскидывая руку вперёд и вверх на манер римского центуриона, ведущего легионеров в атаку. – А, ну, кыш отсюда! – Гаркнул он над кроватью громовым басом.
Мы с Катькой переглянулись и, правильно поняв друг друга, взяли в охапку каждая по подушке и отправились гуськом в её комнату.
- Э, ну, вы чё? – Завозмущался Григорий. – Мы так не договаривались!
- Мы с тобой вообще ни о чём не договаривались! – Обрубила Катька, но в следующую секунду заполошно ойкнула и… осталась за дверью.
Гришка тихонько наподдал ей коленом под зад, выставил в коридор и захлопнул дверь.
- Ты разлюбила меня, да, Илонка? – Неожиданно выдал Гришаня примерно через полчаса после своего вторжения в мою девичью обитель.
Мы лежали обнажённые рядом, и я старалась не смотреть на Гришку, не вдыхать его запах и не касаться лишний раз грузного, накачанного тела. Бесили его чёрные с небольшой проседью кудри. Раздражал густой, кучерявый мех на груди и конечностях. Злило, что я, несмотря ни на что, испытываю удовольствие от близости. Иногда тело ведёт себя, как предатель. Оно предаёт тебя в самый неподходящий момент, и ты ничего не можешь с этим сделать.
- Илонка! Ну, ты что, уснула? Ты со мной не разговариваешь? Я тебя чем-то обидел? Скажи!
- Я не разлюбила тебя, Григорий, - отозвалась я, наконец, и голос мой звучал отчего-то хрипло и надломлено.
Видимо, оттого, что я ломаю себя два года, преодолевая отвращение к лежащему рядом мужчине. Я не разлюбила его. Я его никогда не любила, а в последние три месяца просто терпеть не могу! Мы используем друг друга в хозяйственных, эстетических, корыстных и прочих целях. Только что использовали физически. Какого чёрта ему нужно ещё? На разговоры пробило ближе к ночи?
- Это хорошо, что не разлюбила. Я уж думал, всё. Илона, скажи честно, у тебя действительно серьёзные проблемы со здоровьем?
Ага, сейчас, разбежалась. Чтобы ты выкинул меня, как использованную вещь, сразу же. Максимум после новогодних каникул. Я, конечно, надеюсь, что после новогодних каникул я уеду отсюда с новым кандидатом в мужья, а именно С.П. Кулиничем, заслуженным деятелем поп-культуры, но жизнь есть жизнь. В ней всякое возможно.
На самом деле я уеду из этого дома навсегда ещё до окончания предстоящих каникул, но откуда мне было знать об этом тогда? Я не ясновидящая, а жаль. Иначе многих терзаний избежала бы. Однако всему своё время.
- Нормальные проблемы, Гриш, не заморачивайся. Вегето-сосудистая дистония – бич современных женщин, особенно городских.
- Но мы-то живём на природе, практически в лесу! – Продолжал докапываться Гришка.
- Я сюда только ночевать приезжаю, - вымолвила я тоскливо. – Где я, по-твоему, провожу большую часть дня? Правильно, в мегаполисе…
- Я думаю, тебе надо обратиться к более серьёзным специалистам, чем те, у которых ты лечишься сейчас! – Упорствовал мой любовник. Я прекрасно понимала, куда он клонит, и вскоре последовало подтверждение моим догадкам: - Я хочу, чтобы мы снова жили в одной спальне. Хочу прижиматься к тебе ночью. Хочу просыпаться утром и видеть твою малюсенькую фигурку в постели рядом…
- У тебя есть телевизор, - напомнила я Гришане. – Ты, ведь, не можешь без него обходиться, а я не выношу, когда он долбит мне ночью по мозгам. Они и без того забиты всякой всячиной. Я потом уснуть не могу до шести утра, а в семь вставать на репетицию.
- Брось работу! – Начал Гладышев вдруг с жаром. – Я выкину из комнаты телевизор! Только вернись, прошу тебя!
- Гриш, ты чего? – Я уставилась на него с нарочитым недоумением во взгляде. – Я ещё никуда не уходила. Вот, ты, вот, я… Все на своих местах, всё нормально. Просто пока мне удобнее спать одной.
- А мне кажется, что ты спишь с Катькой! – Выпалил вдруг Гришаня, сделавшись похожим на гигантского детсадовца. В этот момент он как раз нервно застёгивал рубашку, методично попадая пуговицами не в те петли. – Как ни зайду, она тут околачивается! По-моему, она долбит мозг похлеще любого телевизора!
- Ну, что ты!.. – Отмахнулась я. – Катенька – моя подружка. Да, и не разговаривает она почти. Так, только по делу.
- Илонка, ты и впрямь ангел что ли, я не пойму? Она своей болтовнёй даже родителей заканала, а ты - «подружка», «почти не разговаривает»! У неё и подруг-то сроду не было, у этой тупой курицы, и…
- Не смей так о Кате! – Я вскинула руку в предостерегающем жесте. – У неё есть я. У неё есть ты. Есть мы с тобой! И что мы делаем? Игнорируем потребности человека? Заставляем его чёрт-те что выделывать со своей внешностью?
- Ну, вот, уже нажаловалась! – Григорий закатил глаза и досадливо хлопнул себя по пушистому колену.
- Да, нажаловалась, - гнула я своё. – А кому она ещё может рассказать? Что это за новости – перекрашивания какие-то, выпрямление волос, чёртовы линзы? По-твоему, Катя манекен?
- Нет, конечно, но мозгов у неё примерно столько же! – Жахнул Гришка. – Куда я её ещё девать должен, как не отдать замуж за достойного человека?
- Достойного чего? Виселицы? Семь жён сменил! Семь! Подумать только! Синяя Борода, мать его за ногу!
- А ты откуда… - Начал Григорий, и глаза его нехорошо сузились.
- От верблюда! От верблюда по имени Интернет! Он всё везёт, что в него грузят! Гриша, я понимаю: у тебя с Кулиничем общие дела, ты бизнес свой расширять хочешь. Заодно Катюню сбагрить решил и отца своего очередной порцией внуков обеспечить. Но заставлять человека менять внешность, когда он этого не хочет!.. Она тебе шпионка что ли? Тебя выкрасить в зелёный цвет и в цирке показывать! Как? Нормально будет?
- Ладно, Илонка, всё, не кипятись. Не хочет, пусть не красится. Да, он любит блондинок с прямыми длинными волосами, но пусть на этот раз лопает, что дают. Наша Катька – свежий, первосортный товар, в конце концов. Молодая, крепкая, здоровая. Рожать и рожать. Думаю, ради нашей общей выгоды и здорового потомства он стерпит как-нибудь и масть её тёмную, и характер несносный.
- Хороший у неё характер. Девочка добрая, щедрая… - Я невольно вспомнила её недавний дар, отдыхающий теперь в ящике моего комода под стопкой нижнего белья, и улыбнулась нежной улыбкой.
- Тем более! – Обрадовался Гришаня. – Такое сокровище ему дают!.. Послушай, Илонка… Меня всё же крайне беспокоит вопрос твоего здоровья. Может…
- Я была сегодня в Склифе, - поведала я Григорию. – Лунин и Завадский ничего серьёзного не заподозрили. Обычная накопленная усталость!
Хм… Знал бы ты, какими матюками они оба кроют мою профессию в свете моих диагнозов. Только зачем тебе это знать? Тебе уж точно незачем. И о пенсии я тебе ничего не расскажу. И о недавнем моём крупном выигрыше. И об однухах на сдачу.
А ещё я никогда не расскажу тебе, кого я люблю на самом деле.
Уйди, гнида проклятая, прошу тебя! Уйди! Я сейчас расплачусь!
Поговорив ещё немного о хозяйственных делах, Григорий, наконец, натянул джинсы и нехотя ушёл к себе. Он, видимо, ждал, что я предложу ему остаться на всю ночь, но нет. Сказала, что мне надо выспаться перед завтрашним спектаклем.
Я выдвинула ящик комода, чтобы перед сном ещё раз взглянуть на своё сокровище. Завтра, перед тем, как положить его в банковскую ячейку, я непременно проверю подлинность у эксперта.
Эти богатые буратины нередко делают копии драгоценностей из стразов и поделочного металла. На открытые мероприятия надевают их, а подлинники хранят надёжно запертыми в сейфе. Я не позволю облошарить себя. Я не стану держать в банковской ячейке какое-то дерьмо. Всё, что там хранится, прошло самую тщательную проверку.
Есть только одна драгоценность, которую я никогда не запру в сейфе. Я всегда держала, и буду держать её при себе.
Глубоко вздохнув, я полезла в свой тайник между радиатором и подоконником. Вытащив оттуда маленький пакетик с двумя золотыми обручальными кольцами, я положила их на ладонь и долго любовалась затейливым, рифлёным блеском. Эти кольца никогда не украсят безымянные пальцы молодожёнов. Мою голову никогда не покроет фата. Моё сердце навсегда озарено светом только одних глаз. Самых зелёных на свете. Самых сияющих. Самых родных.
Глава 21
В последние две предновогодние недели я носилась по Москве и области, как чёрт на самокате. Бесконечные медкомиссии, сбор документов и ксерокопии, ксерокопии, ксерокопии… Тонны бумаги! Всё ради того, чтобы спровадить на пенсию всем надоевшую пере-приму, недо-корду Вишневскую.
Впрочем, мне самой вся канитель двух последних лет в театре надоела не меньше, чем Горностаевой и ей подобным мои сочувственные взгляды в их сторону. Я решила не звать никого из нынешних прим на свою отвальную. Этот горький праздник я отпраздновала однажды вечером в хорошем ресторане со ставшими родными кордами и несколькими приятельницами из числа корифеек. Как мне сообщили позднее, удар по больному самолюбию кое-кто получил вполне себе ощутимый.
Лунин и Завадский, кажется, были рады моему уходу из театра больше всех остальных вместе взятых, но совсем по другой причине.
- Слава всем богам! – Восклицал Вадим Лунин, вздымая вверх длинные руки, запакованные в рукава просторного белоснежного халата. – Теперь есть надежда, что ты встретишь старость на своих ногах, а не в инвалидном кресле!
- И что ты вообще её встретишь, - весомо добавил Максим Завадский, наливая себе чашку любимого капучино без сахара из автомата.
- Спасибо, ребята, вы такие оптимисты, аж жуть берёт! – Благодарила я их, кланяясь. – Только, пожалуйста, не говорите ничего у нас с Григорием в гостях!
- Что, вот, так, прямо всю неделю молчать? Нет! Я так не согласен! – Капризничал Завадский, и от его мощного баритона вибрировала стеклянная столешница кофейного столика.
- Макс, ты всё прекрасно понял, - увещевала я. – Не говорите Грише и Кате о том, зачем я к вам прихожу вторую неделю.
- Илона, ты девочка взрослая, и должна понимать, что существует такая вещь, как врачебная тайна. Мы не обсуждаем диагнозы своих пациентов с их… знакомыми!
Вадиму ужасно не нравится, что я живу с Гладышевым без штампа в паспорте. Он уже неоднократно предлагал «разобраться на эту тему» с неразумным Гришкой. Каждый раз мне с трудом удавалось отговорить его от этой затеи.
- Вадюш, я прекрасно помню о врачебной тайне. Только уход некой балерины на пенсию врачебной тайной не является и…
- Мы, саратовцы, не трепливы, - напомнил Вадим. – Я не собираюсь обсуждать дела моих друзей с посторонними людьми.
- Ну-у, мы, хоть и не саратовцы, хоть и понимаем, что Григорий Гладышев тебе не посторонний, но тоже не станем открывать рот на эту тему, - вклинилась хорошенькая, пухленькая докторша, присутствовавшая при нашем разговоре последние минуты полторы.
Она как-то очень тихо вошла и незаметно влилась в нашу компанию. Докторша сняла маску, поцеловала в щёку Завадского, и я узнала в ней, наконец, его жену. Я не видела её почти год.
- Илоночка, привет! – Произнесла доктор Оксана, лучезарно улыбаясь. – Не могу дождаться, когда снова окажусь у вас в гостях, на природе…
- Да, давно ты с горы не съезжала… в старом корыте! – Хохотнул её супруг, намекая на прошлогодний случай, когда Оксана, катаясь на лыжах, вывихнула ногу, и её пришлось везти до дома в старом цинковом корыте, потому что санок в нашем с Гладышевыми хозяйстве тогда не нашлось.
Оксана покраснела и стала похожа на гимназистку начала прошлого столетия – крепкая, гладкая, румяная и с кудряшками. Белую шапочку жена Завадского успела снять.
- Как я сегодня устала! – Промолвила она, наливая себе кипятку для своего любимого зелёного чая с мятой.
- Конечно, водить датчиком – жесть, как утомительно! Совсем не то, что заменять суставы и кости и прилаживать протезы, - стебался Макс.
Сказать честно, я не понимаю таких, с позволения сказать, «высоких» супружеских отношений. Максим постоянно подначивает Оксану, а она только краснеет и терпит. Я бы давно съездила ему по физиономии, прямо при всех, а после подала бы на развод. Правда, я не прожила ни с кем в браке двадцать пять лет и троих детей не вырастила, а ей удалось. Мне кажется, что крепкие семьи с большим стажем всегда держатся на чьём-то мазохизме. Обычно на женском, конечно, на мужском гораздо реже.
Решая разные текущие задачи, я попутно переделала массу важных для себя материальных дел. Получила долг с Молостовского, проверила на подлинность своё новое колье с бриллиантами и сапфирами, которое оказалось очень даже настоящим, и навестила свою уютную двушку на Кожухе.
Вообще-то я не собиралась этого делать. Просто приехала за справкой о том, что я здесь прописана, в товарищество собственников жилья, и решила это самое жильё посетить.
Комнаты встретили меня немного затхлым теплом и своим неповторимым запахом книг, спортивных принадлежностей, сухих духов. Я обошла всю квартиру, проверила радиаторы и трубы, ещё раз убедилась, что вода и газ надёжно перекрыты.
«Сколько накопилось пыли! – Подумалось мне. – Надо бы вызвать службу уборки. Ещё не мешало бы сдать пустующее жильё квартирантам, но сейчас пока не время. Чуть позже».
Сейчас я готова вручить себе медаль «За осмотрительность». Правда, я не спешила в то время сдавать жильё совсем по другим причинам.
Мне думалось, что я вскоре либо обзаведусь самым могущественным в сфере шоу-бизнеса супругом, либо вернусь домой одна и пойду преподавать классический станок девочкам из Дома детского творчества. Либо пан, либо пропал, короче.
Ох, уж эта наша категоричность! Из-за неё мир видится нам чёрно-белым, добро-злым, грустно-весёлым. Примитивным и однобоким, в общем. На самом деле мир гораздо сложнее и разнообразнее, в чём вскоре мне и пришлось убедиться.
В один из предновогодних вечеров Гришка опять завёл про закупку алкоголя.
- Успокойся! – Сказала я ему. – У нас есть всё, что нужно, в достаточном количестве.
- Верю тебе на слово, - вздохнул Григорий, и глаза его стали грустными, как у лесного оленя. – Чует моё сердце, скучища будет жуткая!
- Для тех, у кого вся радость – налакаться, да, - согласилась я.
Как мы оба с ним в тот момент ошибались! Скучно в те новогодние праздники не было никому: ни любителям выпить, ни трезвенникам, ни весельчакам, ни занудам.
Глава 22
Первыми к нам в гости явились, как водится, Митенька с женой. Дмитрий Викторович, кажется, и без того проводит в уютном кабинете Гришки гораздо больше времени, чем в своём размашисто отстроенном коттедже, напоминающем кирпичный сарай под крышей. Глядя на этот, с позволения сказать, дом с улицы, можно не обольщаться насчёт того, что внутри всё устроено красивее, чем снаружи, или хотя бы по уму. Ни красоты, ни ума вы там не найдёте, потому что, какая хозяйка, такой и дом.
Всю эту квадратно-гнездовую белибердень спроектировала, отделала (Так и хочется сказать «обделала»!) Натаха, жена Митеньки и моя бывшая соученица по хореографическому училищу. Она училась на два класса старше меня и была грозой нашего вдохновенного курятника.
Природа наградила Натаху высоким, если не сказать огромным, ростом, ногой сорок второго размера и совершенно бандитским нравом. Это сейчас она диваноподобная домохозяйка, а в училище… Натаха не любит об этом вспоминать, но я всё равно буду.
Когда я в пятнадцать лет вернулась из своих смертельно опасных гастролей по стране, Натаха училась в последнем классе. В то время рост её уже равнялся ста семидесяти четырём сантиметрам, а к двадцати пяти годам она выросла почти до ста восьмидесяти. О балете не могло быть речи. Это стало ясно класса с восьмого, когда выяснилось, что кое-кто весьма не воздержан в еде и склонен вдобавок к огромному росту, гигантской ноге и страшной роже к неукротимой полноте.
Есть обычная полнота, когда человек вырос и поправился, либо с детства был пухленьким и таким остался на всю жизнь. При этом вес его во взрослом состоянии остаётся стабильным: восемьдесят пять кило в двадцать пять лет, столько же в тридцать пять и в пятьдесят. Неукротимая полнота имеет обыкновение не останавливаться на завоёванных позициях, а расти и расти, пока человек жив и более-менее здоров. Ну, либо расти до тех пор, пока этот самый человек не возьмётся за себя всерьёз.
Натаха бралась за себя всерьёз только раз в жизни: когда строила из себя супер-модель и футбольную фанатку по совместительству. Поняв, что её балетная карьера накрылась, двоечница и бандитка Натали привела в порядок внешность и принялась шастать по стадионам, выискивая себе жертву среди высокооплачиваемых молодых и не очень игроков. Митеньку она выбрала за его незлобивый, покладистый характер, способность забивать голы в самые неожиданные моменты и огромное по нашим интернатским меркам состояние.
Наличие жены и двух маленьких детей не остановило Натаху. Её, ведь, никто не жалел, а она почему должна? Это лозунг, который мы, интернатские, нередко проносим через всю жизнь, и нет от нас пощады никому. Правда, у многих из нас есть свои табу и моральные принципы, но у Натахи их нет. Она никогда не заморачивалась подобными мелочами. Единственное, она мне сказала как-то раз, что никогда в жизни ничего не крала.
- А как же Митенька? – Спросила я тогда, изображая на лице ангельское недоумение.
- Что – «Митенька»? – Не поняла моя собеседница, слегка заёрзав массивным задом по своему гигантскому дивану цвета ненавистной детсадовской гороховой каши.
- Ты увела его из семьи! – Залепила я в её толстую морду без всяких околичностей, как она сама любит. - Украла у жены мужа, у детей отца…
- А, это? – Натаха вяло махнула лопатообразной рукой. – Я вещи имела в виду, а не такое вот. И, вообще, всё произошло чёрт-те когда, и я эту дуру давно перерожала.
Это чистая правда. У них с Митенькой четверо детей. Натаха два года не могла забеременеть, и это было любимой темой её причитаний везде и всюду. Однажды с помощью каких-то немыслимых процедур и внешнего оплодотворения на свет появился, наконец, их старший ребёнок. Натахе, видимо, так понравилось терпеть уколы, капельницы, ковыряние у себя в разных местах и операция кесарева сечения со всеми её последствиями, что она успешно повторила свой замечательный опыт ещё три раза. На четвёртый к её великому сожалению случился разрыв матки, положивший конец издевательствам над собой и детьми.
Трое старших мальчишек супругов Носовичей совершенно неуправляемы. Их постоянно исключают из любых школ, даже частных. Это не от их избалованности, её как раз нет. Родители держат их в строгости. Просто у мальчиков от рождения не в порядке нервы. Их постоянно лечат лучшие специалисты России и Европы, но результата пока нет. Доктора только руками разводят.
Младший сын Митеньки и Натальи страдает синдромом Дауна. Она знала об этом ещё до его рождения, но отказалась от прерывания беременности и Митеньке сообщить «забыла». Представила всё так, словно это горькая неожиданность для неё самой.
Митенька очень переживает из-за своих мальчишек. Он делает всё, чтобы его дети выросли порядочными людьми и смогли как-то интегрироваться в наше непростое общество. У него и в мыслях нет оставить толстозадое сокровище с её неуправляемым выводком, а ей того и надо. Натаха успокоилась и сидит целыми на диване у телевизора, поглощая пирожные.
Покой нарушают только звонки из школ, где учатся её мальчики. Тогда она поднимается, куда-то едет, с кем-то договаривается. Покупает новую мебель взамен поломанной. Улаживает вопросы с пострадавшими одноклассниками. Глотает материнское счастье полными ложками, одним словом.
Младшим ребёнком занимается няня, живущая в их доме на постоянной основе, олигофренопедагог по образованию. Недавно Митенька-младший начал называть её мамой.
Я смотрю на выпирающий комками жир на животе и бёдрах Натахи. Её толстые, похожие на варёную колбасу руки. Брови кустистые и толстые, а неровно обрезанные, пережжённые волосы собраны в безобразный пучок какой-то резинкой от трусов. Мне не верится, что именно в эту помесь крокодила с бегемотом превратилась та самая Натаха, крепкая, но стройная, модель и футбольная фанатка, гроза нашего интерната.
В то время она отчаянно старалась быть красивой, и это ей частично удавалось: высокая, ладная фигура без следа пуза и сутулости, развёрнутые плечи, гордая посадка головы. Волосы длиной до попы, красиво обрисованной облегающими джинсами или узкой юбкой. Брови, выщипанные по последнему слову моды. Макияж, нанесённый с помощью самых дорогих средств и почти профессионально.
Конечно, далеко не всем нравятся губы, как у верблюда, кожа оливкового оттенка и узкие, непонятного цвета глазёнки. Нос в виде картофана тоже мало у кого зажигает страсть в сердце. Однако и на такое находились любители, учитывая то, что на людях злобная тварь всегда умела прикидываться весёлой, в доску своей, а местами даже милой.
Умение прикидываться не стоит нам ни копейки вне зависимости от того, было оно у нас в крови или мы ему обучились. Всё остальное требовало денег. Больших денег, местами огромных. А где, скажите, дочери папаши-алкаша и мамаши-библиотекаря было их взять?
Натаха находила, где. Она без зазрения совести отбирала деньги и всё, что ей понравится из вещей, у младших воспитанниц, да и ровесницами при случае не брезговала. Натаха могла взять у кого-то из девочек поносить вещь, а после сказать, что её, например, украли или она её случайно испортила и скоро купит новую взамен. Обещанного, как известно, мало, кто в этом прекрасном мире дожидается. Так же точно она брала деньги «в долг».
Натаха и впрямь не воровала вещи и деньги. Она забирала их в открытую. Никто не решался с ней спорить, ибо никому не хотелось огрести.
Кроме бросающегося в глаза физического превосходства к услугам Натали был целый штат холуёв из числа её ровесниц и ровесников. Она была мега-популярной на своём потоке. Работая в полноги, Натали часто отпрашивалась в вечернее время, либо откровенно сбегала. Начальство смотрело на её побеги сквозь пальцы, потому что всем уже было ясно, какая это балерина.
Жгучая брюнетка с волосами до попы светилась на стадионах, в ночных клубах, модных кафе и казино. Там она искала себе выгодную партию, а заодно подрабатывала при случае танцовщицей или кем-то ещё. Возвращаясь из своих «рейдов», Натаха нелегально делилась со своей свитой дорогими сигаретами, сладостями и светскими новостями. Самые близкие друзья удостаивались рассказов о её приключениях. Всё это скрашивало их суровые интернатские будни, как ничто другое.
Однако услуги индустрии красоты во все времена были дороги, и Натаха, несмотря на свои заработки, случавшиеся, как я понимаю, всё же не на постоянной основе, остро нуждалась в деньгах. Я в то время нужды в деньгах не испытывала, потому что, как вы помните, привезла достаточно крупную сумму из своей нелепой поездки. Половину этой суммы я отдала матери Юры, а вторая половина хранилась в тайнике нашей коммуналки.
Я не трогала эти деньги, да и не на что мне было особо их тратить. Дорогие вещи в интернат лучше не брать, это может плохо закончиться. По кафе и клубам я не бегала, ибо не любитель, да и усердие проявить после такого смачного косяка как-то надо. Заодно забыться и отойти от недавнего страшного горя. Вечера я проводила чаще всего в зале у станка. Первой приходила, последней уходила. Так Натаха и застукала однажды меня в одиночестве.
Глава 23
- Привет, моль! – Весело гаркнула она с порога.
Я заметила, что её в кои-то веки никто не сопровождает. Видимо, дело слишком секретное, да и добыча в полтора раза легче и ниже ростом сантиметров на двадцать сложной не казалась.
- Здорово, какашка! – Радостно отозвалась я.
- Чё это я какашка? – Обиделась Натали. – Я твоё имя с дерьмом не рифмовала, между прочим.
- Так, и я не рифмовала, - открытый, ангельский взгляд прямо в глаза цвета не-пойми-чего. – Ты имела в виду мою масть, а я твою, только и всего.
Зеленовато-коричневая кожа моей оппонентки порозовела на щеках.
- А ты, я смотрю, борзая, - сделала она потрясающий своей новизной вывод. – Только я не о том с тобой поговорить пришла.
- Я ничего тебе не дам поносить, размер не подойдёт, - обрубила я.
- А мне и надо твоих распашонок из Детского Мира, - хохотнула Натаха. – Я пришла восхищение тебе выразить, голуба моя! – Я насторожилась так, что, кажется, волосы приподнялись на загривке. – Форма твоя восхитительна просто!
- Обычная форма, какую всем выдают. У тебя такая же, - продолжала я прикидываться шлангом, хотя почти сразу же поняла, зачем это исчадье ада явилось на самом деле, и к чему клонится этот странный разговор.
- Я не о том, - настаивала Натаха. – Я о твоей физической, дорогая моя, форме. Человек, почти два месяца отлежавший в больнице, не в состоянии скакать много часов подряд, как лошадь, да ещё и по вечерам у станка вкалывать. У тебя, конечно, все данные, и талант неслабый имеется, и упорство, но не смей врать мне про больницу! Это ты училкам вчехлять будешь. Я делать из себя лохушку не позволю! – Ухоженное рыло Натали сделалось багровым, ноздри раздувались, верблюжьи губищи подрагивали, а глазёнки сузились ещё больше, чем обычно.
- Если ты хочешь напугать меня своей физиономией, не трудись, - охолодила я её пыл. – Мне не страшно. Я в морге побывала недавно и половину мертвецов там перещупала.
Натаха ошарашенно заморгала, слегка приоткрыв рот.
- Ты что несёшь, дура? – Выдала она, наконец. – Какой морг? Какие мертвецы? Ты, ведь, на гастроли ездила, да? Признайся честно! Я всё равно дознаюсь, а после тебе ещё и за враньё навалю…
Я расхохоталась, чем окончательно выбила налётчицу из колеи.
- Смотри в штаны себе навали, хабалка! – Выдала я, просмеявшись, на что получила в ответ тяжеленную пощёчину.
Если бы моя голова была приделана к туловищу чуть слабее, точно вылетели бы шейные позвонки.
- Гони деньги, ты мелкая тварь! Гнидёшка сраная! Я тебе покажу, как с хорошими людьми не делиться! Я у тебя…
Поток угроз, казалось, никогда не закончится, но мне это было на руку. Почти не слушая Натаху, я соображала, как мне лучше поступить.
- Ты проститутка! – Шипела вконец озверевшая хищница. – Я видела, как к тебе какая-то старая проститня приходила с размалёванной рожей, и ты ей деньги давала! Это, ведь, менеджерша твоя, да? Я всем расскажу, какая ты проститутка!
Я вдохнула-выдохнула. Натахе не следовало говорить так о матери Юры. Если бы она не сделала этого, на её многострадальном теле сейчас было бы на пару шрамов меньше. Я, ведь, могла тогда просто убежать, но эти слова разъярённой загрёбщицы решили дело иначе. Голова моя заработала чётко, холодно и совсем не в направлении бегства.
Мама Юры часто навещала меня в интернате в последние мои годы обучения. Мы с ней поддерживали отношения до самой её смерти пять лет назад. Тётя Надя ласково называла меня дочкой, а я делала всё, чтобы хоть как-то скрасить её несчастные дни, полные собственных болезней, чужих праздников, безбрежного горя и бесконечных батарей бутылок.
Мать Юры работала тамадой на свадьбах и юбилеях и со временем пристрастилась к спиртному. Внешность её и впрямь была потрёпанной, а макияж слишком ярким, но это не повод оскорблять пожилого человека, мать моего любимого, к тому же. Покойного любимого.
- Сколько ты хочешь? – Спросила я вконец вымотанное собственной злобой рыло, нависшее надо мной.
Эта гадина, к тому же, ещё и оплевала меня, шипя сквозь лошадиные зубы свои грязные оскорбления.
- Вот, так бы и сразу! – Ощерилась она.
Натаха назвала сумму, составлявшую примерно три четверти от той, что я привезла в пакете с сиреневым букетом из Саратова. Это не имело никакого значения, потому что платить я собиралась совсем в другой валюте.
- Всего-то? Я безразлично пожала плечами. Разговор начинать было не из-за чего!
На почти пришедшей в норму физиономии моей почти уже бывшей соученицы отразилось явное сожаление о том, что она назвала недостаточно большую сумму. Надо было что-то говорить.
- Я тебе сейчас всё отдам, - успокоила я недоделанную грабительницу.
Радость вспыхнула в её жадных, узких глазках, но в следующую секунду она сменилась недоверием.
- Где у тебя деньги лежат? Я должна знать, а то уйдёшь сейчас, и Митькой тебя звали. Ещё и нажалуешься! Ты, конечно, ничего не докажешь, но всё же…
- Деньги здесь, - произнесла я уверенно.
- Прямо здесь? В раздевалке? – Засомневалась она.
- Нет, прямо в этом зале. У меня тут тайник. Я так считаю: если хочешь спрятать, как следует, положи на самое видное место.
Говоря это, я направилась к одному из высоких старинных окон. В его нише стояла тяжеленная палка с набалдашником, которой двигали во время занятий шторы, чтобы солнечный свет не слепил глаза ученикам и педагогам. Дурында неотступно следовала за мной. Это тоже было мне на руку.
Натаха пришла в себя, когда я заканчивала связывать её скакалкой.
- Что ты со мной сделала, ненормальная? – Простонала она.
- Пока ещё ничего, - обнадёжила я. – Сейчас, вот, закончу связывать, вызову милицию и сдам тебя как вымогательницу и… рукоприкладницу!
Слово «драчунья» показалось мне слишком детским, и я на ходу сочинила «взрослое».
- Посидишь пару лет, подумаешь…
- Ты ничего не докажешь! – Проныла Натаха, заливаясь слезами.
- А я и доказывать не буду, - успокоила я. – Любой, кто посмотрит на тебя и на меня, сразу поймёт, кто на кого напал. Вдобавок ты половине интерната должна вещи и деньги. Я тебя упеку надолго, кобыла ты недобитая!
- Отпусти меня! – Взмолилась Натаха. – Мне не надо от тебя ничего, только отпусти! Я сама тебе ещё приплачу.
- Ничего ты не приплатишь, нищая тварь! – Устало отмахнулась я. – Ты и заработать-то толком не можешь, лентяйка вонючая. У тебя растяжка уже как у тётки тридцатилетней.
В ответ Натали разрыдалась, заливая слезами и соплями остатки макияжа. Слёзы мешались с кровищей из разбитой башки, и вся эта масса капала с её круглой, как таз, хари на пол.
- Давай договоримся так, - начала я, и рыдания моментально стихли. – Я иду сейчас в учительскую и говорю, что мы занимались вместе в этом зале, ты неосторожно присела на окно, и тебя прибила та палка. Ты, конечно, можешь рассказать, что она сделала это не без моей помощи, но тогда тебе придётся говорить, чем ты на самом деле здесь занималась. Следователь заставит.
При слове «следователь» Натусик вздрогнула всем своим крупным, сильным телом. Видимо, за этим цветочком-дубинчиком водились грешки покрупнее не возвращённых малышне денег и вещей.
Мне было на это плевать. Мне и сейчас плевать на то, как живёт эта злобная дура, но ей, похоже, всегда было и будет небезразлично то, как живу я.
В тот раз наша нелепая история прокатила, хотя по ироничным отблескам в глазах дежурившей тем вечером Ольги Геннадьевны я поняла, что она в неё не поверила. Тем не менее, Натаха благополучно окончила училище, но ни в один театр, как и следовало ожидать, её не приняли. Наша красавица-модель развлекала месяца три танцами в клетке, подвешенной к потолку, посетителей одного не очень известного ночного клуба.
В свободное от работы время она продолжала строить из себя футбольную фанатку и в итоге смогла развести с женой Митеньку, подставив её перед мужем с помощью одного своего знакомого из криминальных сфер. Тот её потом ещё года три шантажировал, пока не сломил где-то себе башку.
Натаха изображала из себя девочку перед будущим мужем. Помирая со смеху, она рассказывала, как ходила накладывать швы, вы понимаете, куда, чтобы во время первой их с Митей близости была кровь.
- Я так в первый раз реально не кровила, а тут целая лужа натекла! Видела бы ты глаза моего благоверного… Ой, умора!
Митеньку жаль, конечно, но нельзя же быть таким лохом! Впрочем, все мы имеем то, что заслужили. Саратовец фигни не скажет, тем более в стихотворной форме.
Когда я узнала два года назад, что женой лучшему другу Гришани приходится эта, с позволения сказать, особа, я сразу же постаралась уединиться с ней и поговорить с глазу на глаз. Та кинулась изображать из себя мою лучшую подругу юности, и я ничего не имею против такого расклада. Тем более что дружим мы с ней исключительно на публике и видимся наедине крайне редко.
- Я следила за твоими успехами, - поведала Натаха, когда Гришаня буквально запинал меня к ней в гости после рождения их с Митей последнего, пятого, мёртвого ребёнка. – Ты молодец. Только, вот, с детишками у тебя, я смотрю, не получается…
С тех пор Натаха докапывала меня темой моего якобы бесплодия регулярно. Она всю плешь проела мне о том, что Гришка сразу же со мной распишется, как только я предъявлю ему «весомый аргумент». Это откровенно смешило меня в свете моего истинного отношения к Гладышеву. Беситься я обычно начинала, когда каракатица Натали принималась плести о том, какое это счастье – быть матерью. Как будто я сама не вижу, в каком дерьме сидит вся их многочисленная семья!
Натаха всучила мне целую коллекцию буклетов платных клиник по лечению бесплодия. Она постоянно совала мне визитки каких-то врачей, рекомендовала особую диету, народные заговоры, поездки по монастырям, лечебную физкультуру…
Всё это продолжалось ровно до того момента, пока я не спросила её, почему она никак не соберётся привести себя в форму при её-то возможностях. Натали от такой наглости с моей стороны побагровела и принялась нести что-то про гормоны. Ну, да, знаю я эти ваши гормоны. Они по ночам, пока все спят, нажирают вам десятки килограммов у холодильника.
Вслух я этого, конечно, не сказала, но начала совать необъятной матери большого семейства визитки врачей-диетологов, эндокринологов, буклеты фитнес-клубов, центров по снижению веса…
В последние полгода мы с моей «подругой юности» обсуждаем исключительно кулинарные рецепты и интерьеры. Так лучше и безопаснее для нас обеих.
Глава 24
- О, Илонка, здорово! – Приветствовала меня Натаха в тот раз, едва появившись на пороге. – Ты чего это, поправилась что ль?
- Да, на десять с половиной кило, - выдала я, не моргнув глазом.
На самом деле в предновогодней суете я два килограмма сбросила. Плюс-минус два кило – обычные мои колебания веса в неустойчивые жизненные периоды.
- А что это на тебе за платье такое давнишнее? Прошлогоднее что ли?
- Нет, позапрошлогоднее, - ответила я. – Достала, вот, с чердака, дырки заштопала и ношу.
Все присутствующие покатились со смеху.
- Гришк, ты чего же платье новое жене не купишь? – Принялась раскочегаривать Натаха.
С Григорием она ведёт себя как этакая «девчонка с нашего двора», в доску своя соседка по подъезду. Гришаня с удовольствием поддерживает эту игру, но тут я не дала ему рта раскрыть.
- Во-первых, у нашего общего друга нет никакой жены. Во-вторых, нет смысла покупать мне новые вещи, когда я в год по пятнадцать кило прибавляю.
Повисло неловкое молчание.
- Пойдёмте ко мне в кабинет, - пригласил Григорий, опомнившись первым. – Будем пить пиво… с раками…
Все трое расхохотались этой шутке времён молодости Гришаниных родителей, а я сказала, что иду в кухню печь кексы.
- Тебе помочь? – Спросила Натаха, и в её окончательно сделавшихся свинячьими глазках ярко зажглась надежда, что я скажу «нет».
Конечно, я сказала бы «да» чисто из вредности, но это был единственный мой шанс побыть одной перед надвигающимися праздниками, и я с неохотой отказалась от Наташкиной помощи. Та обрадовалась так, что чуть, было, не поскакала вслед за мужчинами вприпрыжку.
Впрочем, стоит ли её за это осуждать или высмеивать? Эти пивные посиделки случаются не чаще одного раза в три месяца и, кажется, других радостей у Натахи в её нынешней жизни нет. Сейчас она будет пить пиво с чипсами, сухариками, орешками и луковыми кольцами, шутить солдатские шутки и кокетничать с Гришкой.
Он в ответ будет целовать её то в руку, то в щёку и говорить, какая она замечательная, и как он на ней сразу женится, если Митеньке когда-нибудь придёт в голову развестись с этакой супер-звездой. Натаха млеет от его слов, хотя все прекрасно понимают, что это не более чем шутки старинных приятелей.
По пути в кабинет Натаха громко рассказывала, как они отправили троих старших мальчишек в зимний лесной лагерь. Митенька вставлял своим негромким, по-военному чётким голосом комментарии о настоящем мужском воспитании, а Гришка пустился в воспоминания детства. В общем, им было хорошо втроём.
Я подумала, что если бы Катька влюбилась не в Женьку, а в Митеньку, я бы с радостью помогла ей отбить его у этой пятнистой кабанихи.
«Значит, разрушать семью твоего друга нельзя, а Гришкиного – пожалуйста?» - Ехидно поинтересовался внутренний голос. Я велела ему заткнуться и отправилась в кухню.
В гостиной Антонина Тимофеевна занималась подготовкой посуды и столового белья для предстоящего праздника. Лицо её было сосредоточенным и немного хмурым.
- Панна, вам, может, помочь с выпечкой-то? – Поинтересовалась домработница, едва завидев меня.
Она каждый раз задаёт этот вопрос, хотя я неоднократно подчёркивала, что предпочитаю возиться с пирогами и кексами одна. Надеть бы ей на голову эту дурацкую хрустальную салатницу, которую она держит сейчас в руках! Однако я взяла себя в руки, улыбнулась и произнесла:
- Нет, благодарю вас, Антонина Тимофеевна. Я справлюсь. У вас и без того полно работы.
- Что правда, то правда! – Согласилась она со вздохом. – Гости ожидаются только те, кого вы с барином назвали или ещё кто-нибудь приедет?
Вообще-то так бывает всегда: гостей приезжает больше, чем мы планируем. Я велела Антонине Тимофеевне рассчитывать ещё на пять человек, и мы разошлись, каждая в свою сторону.
В тот год приехало не пять гостей сверх списка, а всего три, но зато какие! Впрочем, всему своё время.
Я напекла тем вечером кексов и слоёных пирогов с разными начинками столько, что ими можно было накормить полк, но почему-то мне показалось этого мало. На следующий день, встав пораньше, я зафигачила ещё три бисквитных торта: фруктовый, ягодный и шоколадный.
Позже мне пришлось пожалеть о содеянном. Зато сейчас, сидя в светлой, залитой первыми розовыми лучами кухне, я пила чай с абрикосово-лимонным джемом собственного изготовления, любовалась на дело рук своих, и тихая радость заполняла меня.
Поймала себя на том, что нахожу это ощущение странным. Я давно уже не ребёнок, и ни в какие чудеса не верю, но сейчас… Что это со мной?
Я решила, что всё от переутомления, и зажгла аромалампу, положив в верхний её резервуар квадратик ароматического воска. Обожаю наблюдать за тем, как топится воск! Ещё я с детства без ума от запаха лаванды. Он такой мощный, свежий, бодрящий!
Я досмотрела захватывающую картину таяния воска в аромалампе и, вдыхая лавандовый дух, уставилась в окно на летящий в сиянии солнечных лучей мелкий снег. Перед этим я погасила свечу в лампе, чтобы воск, медленно остывая, дарил и дарил свой аромат. Мне было так хорошо в этот момент! Я забыла обо всех своих сложностях, и даже «великие» планы отступили куда-то далеко за край моего отдыхающего сознания.
Неожиданно заверещал телефон. Вызов по Вайберу. Лайма.
Странно, зачем она поднялась в такую рань? У них с Сергеем самолёт только вечером. В Таиланд лететь собрались на зимние каникулы.
Я сразу поняла, что дела её неладны. Тон Лаймы был весёлым и слегка дурашливым, лицо светилось улыбкой, но то, что она рассказывала…
- …выгнала к чёртовой матери! – Радостно верещала Лайма. – Условия он мне будет ставить! Я тебе поставлю условие, щенок паршивый!
- Лайма, подожди… Что значит – «выгнала»? Ты соображаешь, что ты наделала? Единственный сын гендиректора!
- Да, хоть божий сын, мне всё равно! – Рапортовала окончательно развоевавшаяся сестра. – С работы выгонят? Да, я сама уйду, и такие секреты солью конкурентам!..
- Лайма, уймись, я тебя прошу! – Застонала я. – Успокойся! Ты же главбух! Как ты можешь пороть такую горячку?! Ты, самая разумная из всех, кого я знаю! Боже мой, Лайма…
- Илонка, прекрати нудить! От тебя никак не ожидала!
- Я от тебя, можно подумать, ожидала! Что ты мамке теперь скажешь?
- Ничего я ей говорить не собираюсь, и ты не говори! – Лайма тряхнула своими светлыми, немного волнистыми волосами, и кругловатое лицо её сделалось сердитым.
- А как же Новый год? – Жалко спросила я.
- Да, никак! – Последовал немедленный ответ. - Я, что, маленькая? Посижу, попью чайку, пока всё это дурачьё запускает салюты, а после спать лягу. Чему тут так радоваться: ну, прошёл ещё один год, и что? Ну, следующий начнётся, и…
- В наступающем году
Все найдут свою звезду… - Продекламировала я строки из одного давнего иронического стихотворения Вадима Лунина.
- …Что укажет верный путь,
Как в штаны им не надуть…
- …Где купить себе мозги,
Как не получить с ноги…
- …Снег заблёванный с утра.
Новый год пришёл! Ура!
Мы обе расхохотались.
- Что у тебя вышло с Сергеем? – Спросила я, просмеявшись.
- Да, идиотизм сплошной! – Досадливо отмахнулась Лайма. – Этот придурок, видите ли, хочет детей. Он так мне и заявил: «У меня будет не меньше двух детей! Если ты не родишь их мне до тридцати пяти лет, я с тобой разведусь!» А я ему такая кольцо его в рожу – хренак! Говорю: «Пошёл вон отсюда, говна кусок!» …
Лайма ещё довольно долго рассказывала мне, как она ловко выставила своего красавца и умницу жениха накануне их предсвадебного путешествия. Они хотели съездить в него сейчас, во время федеральных выходных, а расписаться четырнадцатого февраля, в День Влюблённых. Даже заявления в ЗАГС подали уже.
Меня охватила небывалая грусть. Только что всё было волшебно, и н-на тебе! Тапком по морде.
- Приезжай к нам сегодня, - попросила я Лайму.
- А Григорий не будет против?
- Он будет очень даже за! – Уверила я сестру.
Лайма ему всегда нравилась. Она очень живая и весёлая, хоть и бухгалтер. Есть люди, которые, не глядя, ломают устоявшиеся общественные стереотипы и даже не задумываются об этом.
Мы ещё немного поговорили о том, что ей взять с собой, во сколько приехать и…
Я совсем уже собралась, было, попрощаться с Лаймой, кажется, даже сказала «пока», я не уверена, как мой взгляд упал на плошку с застывающим воском.
На его сиреневатой поверхности чётко обозначились три маленьких, белых сердечка, расположенных примерно на одинаковом расстоянии друг от друга. «Тройная любовь?.. Любовный треугольник?..»
- Лайма, смотри… - Произнесла я зачарованно, но сестра уже отключилась.
В полном раздрае я плюхнулась на стул и подпёрла рукой голову. Мне было, о чём в тот момент подумать, но в голове образовалась странная, умиротворяющая пустота. Она словно бы обернула все мои мысли ватой и не давала им хода в сознание. Я снова любовалась летящими сквозь Солнце мелкими снежинками и игрой света с тенью на полу. Из задумчивости меня вывело чьё-то деликатное покашливание.
Глава 25
- Хозяйка, чаю можно? – Спросил нарисовавшийся в дверном проёме заспанный Митенька.
- Да, конечно! – Бодро ответила я, поворачиваясь к нему лицом.
- Ух, ты! – выдал он вдруг зачарованно и замолчал, а после в ответ на мой вопросительный взгляд продолжил: – Какая ты сейчас красивая, Илона! Никогда ещё не видел тебя такой.
Митенька мечтательно улыбнулся, окончательно убедив меня в том, что в доме творится какое-то уму непостижимое волшебство. Я тоже давно его таким не видела. Обычно он серьёзен, напряжён, немного суетлив. Сейчас всё было иначе. Митенька выглядел умиротворённым и расслабленным. Блаженная улыбка не сходила с его тонких, почти бесцветных губ.
Я накрыла стол для завтрака по принципу «бери, что хочешь», налила Митеньке чашку не очень крепкого чая с двумя кусочками сахара, как он любит. Поймала себя на мысли, что отношусь к этому измотанному человеку, с которым у меня никогда не было даже намёка на роман, лучше, чем к Гришке. От вида, голоса, запаха и прикосновений последнего меня уже колотило, но ещё не то ждало впереди, буквально в конце коридора.
Мы немного поговорили с Митенькой о погоде и предстоящем празднике, условились встретиться через полчаса во дворе, чтобы вместе поехать в город, и я отправилась к себе переодеваться. Я подумала о том, какой Митя внимательный и заботливый. У него самого столько дел и проблем, а он ни на секунду не забывает о других: едет поздравить своих родителей с Новым годом, меня сразу же предложил подвезти, как только я сказала, что оба наших с Гришаней водителя сегодня в отгуле.
Я тоже собиралась к матери. Она жила теперь в небольшой трёхкомнатной квартире «две плюс одна», расположенной в старой кирпичной пятиэтажке на Речном вокзале.
Когда мы с Лаймой подросли и перестали требовать неусыпного внимания, мамка начала пытаться устроить свою личную жизнь. Бабушка активно подталкивала её к этому, но как-то не вытанцовывалось.
- Это оттого, что мы живём, как мыши, в подвале! – Авторитетно заявляла бабушка, вскидывая кверху немного узловатый указательный палец. – Было бы жильё нормальное, чтобы у каждого своя комната, Ниночка давно уже была бы у нас при мужчине.
Ниночка живёт одна в трёхкомнатной квартире уже лет семь. Перед этим они жили в этой квартире пять лет с Лаймой – у каждой по комнате и нейтралка. После Лайма взяла ипотеку и съехала на Планерную. Однако личная жизнь матери по-прежнему не складывается. Она уже махнула на это рукой.
- Всё дело в том, что каждая женщина притягивает мужчин определённого типа. Я, например, притягиваю почему-то нечистых на руку хитрованов. Зачем они мне нужны? Лучше уж одной!
Мамкины друзья из числа мужчин все, как один, порядочные люди, а кандидаты на руку и сердце попадаются всё время такие, как наш несравненный родитель, или ещё хуже. Впрочем, несостоявшейся жене карточного шулера и любовнице хитрожопца Гришани как-то не пристало умничать на эту тему.
Я сейчас просто переоденусь, причешусь, возьму подарок – модную брендовую сумку, и отправлюсь вместе с Митенькой на Речной вокзал. Его родители живут на Войковской, так, что нам с ним по пути. Оттуда он меня тоже заберёт.
В гостиной я натолкнулась взглядом на украшенную ёлку и чуть не расхохоталась в голос. По дороге в кухню я на неё как-то не глянула, потому что наша искусственная двухметровая красавица стояла в углу, а теперь, встретившись с рождественским деревом нос к носу, я долго не могла погасить на своём лице весёлую улыбку.
Ёлочку вчера наряжала Катя при помощи Максима, моего водителя. Дома девочке никогда не доверяли столь ответственного дела, а ей с детства очень хотелось наряжать ёлочки по своему вкусу, и я настояла, чтобы ёлку на праздник наряжала именно она.
- Блин, Илонка! У Катьки вкуса никакого нет! Вспомни, какого барахла она навешала в позапрошлом году! – Возмущался Григорий.
- Никакого не барахла! – Возражала я. – У нас получилась самая антикварная ель в Москве!
- И самая бомжацкая! – Добавлял Гришаня досадливо.
Дело в том, что Катенька, наслушавшись красивых историй о советском прошлом от своих пожилых родителей и их друзей, умирала по всему советскому. Она даже дома одевается в приталенные платья с поясом и широкой юбкой, как на старых фотографиях. Стрижётся, как комсомолка семидесятых. Ясно, что ребёнок решил и ёлочку нарядить в советском стиле.
Катюня начала готовиться за полгода. Она обошла все антикварные магазины, облазила все сайты подобной направленности, перерыла все чердаки своих родителей и тётушек-дядюшек. В итоге ель была украшена исключительно старыми советскими игрушками. Понятно, что многие из них были слегка облезлыми. Какие-то треснутыми, надколотыми или подклеенными. И, что с того? Человек поставил себе цель – нарядить ёлку исключительно игрушками советского производства. Он её достиг. Что вам ещё нужно?
Ситуация откровенно забавляла меня, злила Гришку и приводила в недоумение наших гостей. В общем, как и многое в странной жизни гладышевского дома.
В прошлом году ёлку наряжала я. На ней висели игрушки разной величины и формы, но все, как одна, красные с белым. Гирлянды тоже красные и белые, других цветов я не использовала. Получилось стильно, но скучновато.
Теперь передо мной предстал очередной Катин шедевр. В этот раз девочка решила отобразить в убранстве ёлки профессиональные интересы и увлечения обитателей гладышевкого особняка.
На тёмно-зелёной искусственной хвое красовались футбольные мячики, бутсы, пуанты, боксёрские перчатки, нотки, маленькие футболистики и балеринки. Помимо этого – разноцветные ручки, канцелярские скрепки и кнопки как символы Гришкиной административной карьеры. Себя Катюня выразила в многочисленных розовых сердечках, игрушечной косметике, маленьких зеркалах и декоративных конфетках.
Отличная ёлка! Главное, чтобы Гришку не хватанул от этой красоты ещё один микроинсульт.
Впрочем, в следующий момент инсульт чуть, было, не хватанул меня.
Я услышала возню в коридорчике под лестницей. Коридорчик вёл в кабинет Гришки, а мой путь лежал наверх. Я решила не обращать на это никакого внимания – мало ли что там происходит? У меня свои дела. Однако природное любопытство пересилило, и я начала тихонько прокрадываться по направлению звука.
Сказать честно, я не понимала в тот момент, как на такое реагировать. В тёмном коридорчике Гришаня целовался с Натусей.
В общем-то, ничего особенного. Они часто чмокаются и обжимаются по-дружески, но сейчас это не было похоже на их обычные товарищеские знаки внимания. Интересно, что это? Заигрались? Закрутился роман?
Я примерно полминуты стояла в полутьме коридорчика и смотрела на них, скрестив руки. Они ничего не замечали. Неожиданно на меня напал идиотский смех, и я не стала ему противиться. Две жирные туши вздрогнули, и на меня уставились два перепуганных толстых рыла.
- Вы похожи на двух тюленей в период гона. Ну, или чего-то ещё, что у них там бывает, - просветила я сладкую парочку, просмеявшись. – Я еду к матери и в парикмахерскую, вернусь часа в три. Проследите, чтобы стол был накрыт, как следует.
Я развернулась и пошла в свою комнату, оставив своих «дорогих друзей» в полном замешательстве.
Не было ни обиды, ни злости. Так, лёгкое раздражение.
Кое-кто, похоже, всеми силами пытается испортить мои последние дни в этом доме. В том, что они последние, я теперь уже не сомневалась.
«Встречу гостей, потом провожу, а после съеду отсюда сразу же. Неважно, получится у меня что-то с Кулиничем или нет. Уже ничего не важно. Пошло всё к репейной матери!» - Думала я, входя в дверь своей одинокой спальни.
Сзади загромыхали тяжёлые Гришкины шаги. Я хотела захлопнуть дверь и запереться на замок, но в последний момент передумала. Если я так сделаю, Гришаня начнёт стучать в дверь, может даже выбить её.
Ни к чему весь этот крик-скандал. Незачем ставить в известность Митеньку. Не за что расстраивать этого и без того со всех сторон пострадавшего хорошего человека.
Я повернулась лицом к запыхавшемуся Гришане и смотрела на него, как на предмет интерьера. Так нас учили на уроках актёрского мастерства. Так я сама для себя решила.
- Илонка! Это совсем не то, что ты… - Начал Гришаня.
Хоть бы что-то пооригинальнее придумал, а то водевиль какой-то, право слово!
- Я знаю, - спокойно отозвалась я. – Ты же не идиот, чтобы накрячить себе на шею жирную страхолюдину с четырьмя больными детьми. Только пожалуйста, Григорий… - Гришка насторожился. – Не трогай меня больше, пока я не забыла об этом, ладно?
- Конечно! Так я и поверил, что ты когда-нибудь забудешь! С твоим-то характером! – Гладышев овладел собой и явно собрался переходить в наступление.
Это он зря. Борьбы не будет. Я устала. Я смертельно устала от всего.
- Мне надо идти, - отозвалась я так, словно мы только что обсуждали чайное меню. – До трёх часов у меня ещё очень много дел.
Тут я заметила, что в руках моих поблёскивает дверная ручка. Я забыла, в какую сторону открывается дверь в комнату, в которой прожила три месяца. Я так теребила ручку, пытаясь тянуть дверь, которую следовало толкать, что оторвала её и теперь с удивлением рассматривала.
Красивая ручка. Кованая. Латунная. С филигранным узором. Жаль, шурупчики погнулись, но ничего. Гришаня починит. Он у нас мужик рукастый. Пятёрку в школе по труду имел.
- Илона, скажи, это конец? – Услышала я у себя над ухом.
Голос Гришки звучал хрипло и совсем не глумливо. Я не знала, какой ответ его больше расстроит: «Да, конец!» Или: «Нет, ну, что ты, всё бывает». Поэтому ответила просто:
- Нет, это не конец. Это дверная ручка.
Вручив шедевр кузнечного искусства Гришане, я изо всех сил толкнула дверь бедром, та подалась, и я ввалилась в свою девичью обитель. Захлопнув, дверь за собой, сразу прошла в ванную и заперлась там.
Наскоро ополоснувшись и завернувшись в голубой махровый халат, накрасилась, собрала волосы и вышла из ванной. Гришаня чинил дверь. Я взяла чёрную блузку, джинсы и всё, что нужно, снова прошла в ванную. Там не спеша переоделась и отправилась по своим делам мимо Гришки. Он, ведь, отныне предмет интерьера, вот, и нечего изображать тут куртуазность. Гладышев не задерживал меня. Он не смотрел на меня и, кажется, даже не дышал. Рыло его заливала пунцовая краска.
Я не верю, что этому козлу стыдно. Ему никогда стыдно не бывает, он сам хвалился. Должно быть, просто упарился от усердия.
- Илона… - Окликнул он меня вдруг. Я остановилась и уставилась на него. – Тебя, ведь, выгнали из театра.
- Кто тебе сказал? – Грозно поинтересовалась я, и кровь бросилась мне в лицо.
- Молостовский, - просто ответил Гришаня. – Мы виделись с ним на одном предновогоднем…
- Падла! – Выпалила я. – Долг, значит, вернул, и решил так мне отомстить!
- Я не пойму, в чём тут месть, Илона, и о каком долге ты говоришь. Мне ясно одно: ты теперь безработная. Почему ты не рассказала о своих проблемах мне? Я бы всё решил, ты же знаешь.
- Во-первых, я не безработная, а пенсионерка. Во-вторых, я ничего тебе не сказала, потому что мне всё осточертело, - честно призналась я. – Осточертела жалкая участь корды. Осточертел театр. Осточертели… всё, одним словом, осточертело.
- Но ты, ведь, никуда не уйдёшь от меня, да, Илонка? – В глазах Гришани зажглись хищные огни. – Ты привязана ко мне. Ты привязана к этому дому. Привязана к роскоши, которая тебя окружает. Ты…
- …пальцем дёргаешь болты, - срифмовала я ему в тон, указывая на дверную ручку. Гришка успел наживить её, но ещё не закрепил окончательно. – Мне пора, Григорий. После поговорим, когда люди уедут.
Гришка не нашёл, что возразить мне, и я спокойно отправилась дальше. Мне было плевать на Гришаню. Мне плевать на сухопутную китиху Натали и их с Гришаней взаимоотношения. Всё это больше меня не касается, равно как и то, что происходит в театре и его окрестностях.
Я ненавижу, когда меня шантажируют, и никому не позволяю этого делать. Гришка только что пытался шантажировать меня. Этим он подписал свой приговор окончательно и бесповоротно.
На лестнице я столкнулась с Натахой. Цвет её лица сделался таким, словно в кофе с молоком добавили хорошую каплю зелёнки. Грузное, пузатое тело, запакованное зачем-то в красно-фиолетовый спортивный костюм, заметно тряслось.
- Илонка… - Начала она срывающимся голосом. – Илоночка… Ты всё неправильно…
- Наташ, успокойся, - я дружески погладила её по предплечью и в кои-то веки ощутила что-то вроде сочувствия к этой несчастной, вконец затюканной своими бедами женщине. – Заигрались, с кем не бывает. Я и Гришке то же самое сказала. Выброси из головы. Извини, мне пора. Митенька обещал подкинуть меня в город.
- Ты ему не…
- Не скажу! – Заверила я Натаху. – Обещаю.
Она вздохнула облегчённо, мы пожали друг другу руки, и я пошла во двор через кухню. Мне внезапно захотелось снова увидеть те волшебные сердечки.
Надо сказать, воск почти всегда застывает неравномерно, и в центре его нередко образуются более светлые области. Они могут быть в виде цветов, облаков, просто бесформенных пятен. Сердечек я не видела ни раньше, ни позже.
Я подумала, что сейчас сфотографирую их на телефон и покажу мамке и Лайме. Даже достала телефон из сумки и включила камеру.
Никаких сердечек в резервуаре аромалампы не было. Воск смотрел на меня ровной, матовой, сиреневато-белой поверхностью.
Глава 26
Я не собиралась рассказывать мамке о своих вконец расстроившихся делах. Не собиралась посвящать её в подробности наших взаимоотношений с Гришаней. Не намерена была раскрывать свои планы и цели. Пусть мать думает, что жизнь её младшей дочери хоть как-то устроена. Лайма тоже не велела рассказывать ей о последних новостях своего личного фронта. Что же, будем говорить о моде – о погоде.
Ни черта не вышло. Дверь открыла вконец расстроенная мать, а из-за плеча её выглядывала зарёванная Лайма. Тоже приехала мамку поздравить с праздником, так его раз-этак.
Дело в том, что от нашей матери невозможно что-либо скрыть. Нет, она не великий физиономист и не психолог-самоучка. Просто она так умеет построить беседу, что ты обязательно проговоришься в каких-то мелочах. Мамка говорит, что делает это не специально, оно само так получается.
Поразительно. У самых крутых умельцев всё всегда получается «само». Другие годами и десятилетиями учатся, и у них всё равно выходит кособоко, а у этих, видите ли, само. Что ж, бывает… медведь летает! Особенно, если запустить его катапультой.
Следующей, конечно же, «запустили» меня, и я выложила всё от начала и до конца. Лайма аж перестала всхлипывать, а только гладила меня по плечам и говорила, что всё перемелется.
Я очень редко плачу. Довести меня до слёз почти невозможно, но у этих двух очаровательных женщин получилось. Минут через сорок ревели мы все втроём. Мы ещё и бабушку вспомнили.
- Всё, хватит, давайте успокаиваться, - призвала нас мать примерно через полчаса отчаянного рёва. – У нас всех трёх вечером мероприятие. Мы не можем идти с такими лицами.
Конечно, не можем. И не пойдём! Мы сейчас примем меры: сначала будем делать контрастные компрессы на лица, после зафигачим по бананово-молочной масочке. Она прекрасно устраняет последствия плача и моментально улучшает цвет лица. Наша мать знает столько полезных примочек!.. Правда, большая их часть никогда бы ни пригодилась, не имей она своей «очаровательной» манеры ковырять собеседника.
Конечно, мать при этом добывает нужную ей информацию, дабы не оставаться в неведении. Это ещё одна её полезная примочка. Однако быть в роли ковыряемого почему-то несладко. Мамке тоже стало неловко оттого, что она нас с Лаймой расковыряла.
- Девочки мои! – Причитала она за чаем. – Какие вы у меня обе замечательные! Почему же вам так с мужчинами не везёт? Кто бы говорил, конечно, но всё же…
- Мам, ты определилась, где Новый год встречать будешь? – Спросила Лайма, переглянувшись со мной. – У тебя всегда столько приглашений…
- Да, к Огурцовым поеду! – Отмахнулась мать. – Что может быть лучше общества старых друзей?
- Общество нужных людей, например, - резонно заметила Лайма. – Дались тебе эти Огурцовы!
- К нужным людям я успею заскочить вечером, поздравлю их, а новогодняя ночь – только в кругу своих!
Людмила и Алексей Огурцовы – бывшие мамкины однокурсники. Они всю жизнь дружат и постоянно друг друга выручают. Мамка ни на кого не променяет старых друзей, а Лайма терпеть не может тётю Люду Огурцову. Та постоянно говорит ей, какая она толстая и как несовременно одевается, и сравнивает Лайму со мной не в её пользу. Ещё она дразнится своим наследством.
Дело в том, что у Огурцовых нет детей. Так распорядилась природа. Тётя Люда в своё время достаточно активно, хоть и редко, участвовала в нашем с Лаймой воспитании. Она обещала оставить нам в наследство всё их с дядей Лёшей имущество, потому что у неё нет даже родных племянников, а единственный племянник дяди Лёши – пьянь, каких мало. Ему нельзя ничего оставлять.
Тётя Люда обещает своё наследство то мне, то Лайме, то нам обеим в равных долях. Мне лет с шестнадцати смешны эти разговоры. Сами подумайте, современный человек в среднем живёт семьдесят пять лет. Огурцовым сейчас по пятьдесят три года. Получается, что своё наследство мы получим далеко за пятьдесят. Какую погоду нам к тому времени может сделать однокомнатная квартира в Коньково и дача в Купавне? Обо всём остальном – старой мебели, траченых молью коврах, лысоватых шубах и машинах, любая из которых через пятнадцать лет превращается в металлолом, даже начинать не хочется.
Мне смешны разговоры о наследстве, а Лайма бесится. Её злит даже не тот факт, что ей достанется чего-то меньше или вообще ничего не достанется. Зло берёт оттого, что её принижают, задвигают, критикуют. Мою сестру можно понять.
- Она хочет нас с тобой поссорить! – Бомбит Лайма после каждой встречи с «милой тётушкой», как мы тётю Люду промеж собой называем. – К чему все эти разговоры?
- Брось, Лайма! – Отвечаю я. – Ей скучно. Она так развлекается.
- Пусть она не за мой счёт развлекается! – Сердится Лайма напоследок и переводит разговор на другую тему.
Лайма не может долго сердиться. Она большая веселушка и хохотушка. За это её все любят, даже Гришка.
- Может, тебе не ходить в этот Новый год к Илоне? – Заботливо поинтересовалась мать, накрывая своей маленькой, натруженной ладошкой холёную руку старшей дочери. – Ты видишь, они с Гришей поссорились…
- Может, и не ходить, - согласилась Лайма. – Тут уж как Илонка скажет.
- Если ты не придёшь, я тоже туда не поеду! – Выпалила Илонка, пыхая жаром во все стороны. – Единственное родное лицо, не считая Вадима с Женькой и Альбинкой, и она не придёт! Отлично! Пусть тогда Гришаня сам расхлёбывается со своими гостями, как хочет!
- Ты же говорила, там продюсер какой-то будет… - Робко начала мать.
- Ты не можешь не пойти! – Горячо поддержала её Лайма. – Твоё будущее…
- …должность поломойки в цирке, - закончила я торжественно. – Конечно, я сделаю в эти праздники всё, чтобы избежать такой жалкой участи, но ты, Лайма, пойдёшь со мной! Я не позволю тебе прозябать на Планерной в одиночестве!
- Я могу взять Лайму с собой к Огурцовым на дачу, - пообещала мать ангельским тоном, и это прозвучало как самая страшная угроза.
Лицо Лаймы снова скуксилось.
- Нет! – Заявила я твёрдо. – Лайма идёт со мной, и баста! У нас там, как минимум, двое дяденек бесхозных образуется, а она будет отсиживаться у Огурцовых!
- В погребе, - добавила Лайма мрачно.
- Почему же сразу в погребе?! – Интеллигентно возмутилась мать, приподняв ухоженную правую бровь.
- Там меня эта дура не достанет, - охотно пояснила Лайма.
- Как ты можешь говорить так о моей подруге? – Привычно возмутилась мать, но тут же съехала с темы воспитания Лаймы на тему её несостоявшейся личной жизни: - Ты тоже такая будешь! – Пообещала она трагично. – Отказываешься иметь детей – будешь как несчастная наша Люсенька, такая же странная!
- Шибанутая твоя Люсенька, а не странная! – Обрубила Лайма. – Она от природы шибанутая, и неважно, есть у неё дети или нет!
- А ты не шибанутая? – Вышла из себя мать. – Сорвать поездку в тёплые страны на Новый год! Выгнать такого мальчика – умного, красивого, сына своего шефа! Ещё и младше тебя на шесть лет, как сейчас модно! В кои-то веки так повезло, а ты из-за такой ерунды…
- Ерунды?! – Прервала я, вытаращившись на мать. – Ерунды! Если для тебя рожать одного за другим детей, ни секунды не думая об их будущем, ерунда, то почему и для нас, этих самых ерундовских детей рожать детей должно быть ерундой?!
Я окончательно запуталась в своих выкладках и смущённо умолкла. Мать опустила голову и тихо произнесла:
- Я думала о вашем будущем. Всегда думала. Однако есть ли моя вина в том, что страна распалась, и людям перестали давать жильё? А, вот, вы… вы обе… махровые эгоистки! Только для себя жить хотите, потому и дети вам не нужны!
- Я родила бы ему ребёнка! - Выкрикнула Лайма. – Обязательно родила бы, только чуть позже, не сейчас! У меня на работе непростой период, а теперь будет ещё сложнее! – Слёзы вновь брызнули из её светло-зелёных глаз в три ручья. – Меня взбесило, что он ставит мне условия!
Я прекрасно понимала сестру в тот момент. Мне утром Гришка тоже пытался задвигать какие-то условия, за что уже поплатился, а скоро поплатится ещё крупнее. Идти же на поводу у какого-то гада, который будет тебе диктовать, что и когда тебе делать, будучи обеспеченной, работящей и что-то из себя представляющей, как Лайма, вообще, последнее дело. Я ничего из себя на данный момент не представляющая балерина-пенсионерка, и то не хочу. Катька – совсем ничего и никогда не представлявшая собой тупая девочка, и она не желает! А Лайма почему должна?
Заключив Лайму в свои объятья, я гладила её по спине и плечам и приговаривала:
- Моя любимая сестрёнка!.. Никому тебя не отдам!
- Боже мой, кого я вырастила? – Устало вздохнула мать и принялась убирать со стола. – Лесбиянки! – Бросила она небрежно.
Она сказала и забыла, а я всерьёз задумалась. Гришка тоже нас с Катькой так называется, когда злится. Может, я и впрямь… того…
Ну, нет! Бред какой-то! У меня никогда не возникало желания переспать с девушкой.
И, потом, я люблю мужчину. Не каких-то там мужчин в целом, а одного, конкретного мужчину, и я не виновата в том, что его убили, как моя мать не виновата в распаде Советского Союза.
У меня были любовники после Юры. Почти со всеми тремя мне было даже в большинстве случаев хорошо, но чувства – это такая тонкая материя! У кого-то, чуть что, сразу рвётся, а у меня даже ткаться упорно не желает.
Наши замечательные предновогодние посиделки прервал Митенька своим звонком в дверь. Он раз пять звонил из машины по телефону, но я ни черта не слышала: телефон лежал в сумке в самой дальней комнате за закрытой дверью. Митя встревожился и поднялся в квартиру, благо, знает её номер. Увидев наши унылые лица и красноватые глаза, Гришанин друг не на шутку встревожился:
- Девочки, вы чего? Случилось что? – Спрашивал он растерянно, хватая нас всех троих по очереди за плечи.
- Пирог сгорел!..
- Кран прорвало!.. – Соврали мы с Лаймой одновременно.
- С пирогом я никак не могу помочь, а кран давайте посмотрю, - тут же откликнулся милейший человек Митенька.
- Уже починили! – Вяло отмахнулась мать. – Сантехник только что ушёл.
Она посмотрела на нас с Лаймой страшными глазами. Очень не любит наша честная маменька вранья, даже по мелочам. Я тоже не люблю, но куда деваться? Не рассказывать же Митеньке, что мы тут все три клубком переругались из-за Серёгиной и Гришаниной дурости и тёть Люсиной бездетности! Глупо как-то получается.
Мы чинно попрощались с мамкой в прихожей. Она горячо благодарила нас с Лаймой за подарки – мою брендовую сумку и Лаймин набор из платиновых серёжек и колечка с самоцветами, и не было в тот момент семьи сплочённее и безмятежнее нашей.
Глава 27
- За что Нина Андреевна ввалила вам на этот раз? – Поинтересовался проницательный Митенька, когда мы уселись, наконец, в его машину.
- За бездетность! – Ответили мы с сестрой хором и рассмеялись невесело.
Митенька хмыкнул, помолчал немного и сознался:
- А мне за многодетность вечно достаётся от моих! Сегодня тоже догнали и добавили.
Митенька беззлобно рассмеялся, а мы с Лаймой переглянулись недоумённо.
- Как так? – Грустно поинтересовалась сестра. – Дети-то чем им не угодили? Вы с женой порядочные люди, без вредных привычек. Ты работаешь, Наталья занимается домом и мальчишками…
- Так-то оно, так, - согласился Митенька, - но больно уж стариков моих напрягает, что, когда наследство между детьми делить придётся, всем помалу достанется. Получается по-ихнему, что зря я из кожи лез, здоровье в большом спорте гробил. Призовые да премиальные зарабатывал тоже зря, всё, ведь, будет раздроблено да по ветру пущено. В чём-то они правы, конечно, но…
- Дмитрий! Опомнись! – Воскликнула Лайма. – Пока вы с Натальей на тот свет соберётесь, лет сорок пройдёт, если не пятьдесят! Твои дети уже будут, кто на пенсии, кто около того.
- Сейчас наследство не от родителей, а от дедушек-бабушек получают, - вклинилась я. – Вот, пусть и подумают, что они сами в наследство внукам оставят.
- Ну, у них квартира хорошая, дорогая. Я им в современной высотке взял, в хорошем районе. Загородный дом очень приличный, просторный. Я тогда его недорого ухватил, по случаю…
Мы с Лаймой переглянулись и покатились со смеху.
- Вот, именно, Митенька, ты им всё это купил! А сами они что нажили? Хруща двухкомнатного в Домодедово и ржавый жигуль?
- Ну, тогда это нормально было! – Возразил Митенька.
- Иметь детей, сколько считаешь нужным, и заводить их, когда тебе удобно тоже нормально, - заметила Лайма. – И, вообще, нам с Илонкой никто наследств не оставлял, да и тебе тоже. Сами всё заработали. Вот, пусть и не поучают нас про потомство и про наследство. Не смешно уже!
Мы ещё немного поговорили о каких-то приятных мелочах, пока Митенька развозил нас по парикмахерским. Он собирался дожидаться нас, но мы с сестрой заверили нашего друга, что сами прекрасно доберёмся. Так и вышло. Причёсанная и накрашенная по последнему писку моды, я прибыла в гладышевскую резиденцию на такси. Там под чутким присмотром мадам Натали шли последние приготовления к празднику. Натаха буквально из одежды выпрыгивала, так старалась, чтобы всё было по высшему разряду.
Знала, какие грехи заглаживает. Впрочем, мне было плевать на её грехи и на неё саму. Это не помешало мне горячо поблагодарить «подругу» за помощь и подняться к себе наверх, дабы водрузить на себя тяжёлое платье из тёмно-голубого атласа. Оно необыкновенно идёт к моим глазам.
- Вам не надо краситься, Илона! – Каждый раз говорит мне визажист, высокий, сутуловатый парень с выщипанными бровями и причудливым мелированием на блондинистой голове. – У вас такое красивое, детски-нежное лицо!
И каждый раз он делает мне потрясающий «естественный» макияж, возни с которым ещё больше, чем с ярким. Эффект обычно бывает примерно таким же, то есть не заметным. Как-то раз у меня не было времени нанести профессиональный макияж, и я прибыла на мероприятие, какая есть. Разницы в количестве внимания к моей персоне не заметила. Каждый раз божусь, что не стану больше делать макияж у женственного Валерика, и снова его делаю. Почему-то чувствую себя увереннее, когда накрашена. Хороший макияж – броня для женщины. С ним она неуязвима.
Возюкаясь с палитрой тональных средств, естественными оттенками теней и губной помады, Валерик напропалую болтает о жене и детях. Да, не удивляйтесь. Не все парни с выщипанными бровями и цветными прядями в волосах предпочитают свой пол. У Валеры это просто деталь имиджа.
Примерно через пятнадцать минут после меня в гладышевкий особняк явилась Лайма на своей машине, тоже причёсанная и накрашенная, как королевична. Я помогла ей одеться в великолепное шёлковое платье салатового оттенка длиной до пола. Оно необыкновенно идёт к её глазам.
Моя сестра вовсе не толстая и одевается по моде. Тётя Люся не права. Просто у Лаймы невероятно шикарные бёдра при достаточно тонкой талии, рост чуть выше моего, и любые брюки выглядят глупо и неуместно. Поэтому Лайма не носит брюк от слова «никогда». Это и даёт повод всяким мудрым не по годам тётушкам называть её толстой и несовременной.
Мужчины очень любят Лайму. Они липнут к ней, как мухи, но многие быстро отваливают, потому что язык этой девушки – что твоя бритва. Остаются либо самые умные и ироничные, либо покладистые и не обидчивые. Лайма предпочитает первых. С ними интереснее. Сергей по её рассказам как раз такой. Правда, где был его ум, когда он выдвигал Лайме условия, остаётся загадкой. И, вообще, при знакомстве он не произвёл на меня ровным счётом никакого впечатления.
В дверь моей спальни кто-то лихорадочно застучал, когда мы с сестрой закончили одеваться, поправили друг другу все прядки волос и складочки платья, и теперь я любовалась Лаймой, а она мной.
- Войдите! – Крикнула я неохотно, постаравшись сделать свой голос максимально приветливым.
В комнату ввалилась запыхавшаяся Натуся. Приглашённый на дом парикмахер сделал ей праздничную укладку, и теперь голова Митиной жены была абсолютно квадратной, как у фигурки в компьютерной игре их мальчишек.
Мы помогли Натали натянуть малиновое платье в греческом стиле и длинные вечерние перчатки в тон. Моя бывшая соученица выглядела теперь, как огромная куча малины, которую везут куда-то на самосвале. Нормально, в общем. Не ужаснее, чем всегда.
Следом за Натали явилась Катька с «мокрыми» кудрями и запакованная в шёлковое тёмно-синее платье в жёлтый горох, как в пятидесятых. На ногах её красовались белые босоножки, словно сошедшие со страниц модных журналов тех лет. Она крутилась перед нами на свободном пятачке возле моей кровати, и мы все три дружно ей аплодировали.
- Не хватает носочков, - заметила Наталья. – Раньше так носили: белые босоножки на небольшом каблучке и носочки.
Я порылась в своих запасах и нашла жёлтенькие носочки, как раз под цвет горошин на Катюшином винтажном, как выяснилось, платье. Получилось очень аутентично.
Мы начали обмениваться шутками и хохотать. Стало весело, несмотря ни на что. Тут, конечно же, раздался очередной стук в дверь, и Гришка аккуратно извлёк меня под яркий свет коридора из нашей весёлой дамской компании.
- Я рад, что ты вернулась, - произнёс он хрипловато, пожимая своими огромными, пухлыми ладонями мою руку. – Я уж думал, всё, ты не придёшь.
Я молчала, выжидательно глядя на Гришку. «Может, ты мне хотя бы сейчас сделаешь предложение, дубина от баобаба?!» - Думала я со злостью. Однако ничего похожего ни в тот день, ни на следующий не произошло.
После Гришка утверждал, что именно в тот момент он и собирался достать из внутреннего кармана вечернего шёлкового пиджака пару чернёных, узорчатых, золотых колец. Однако он не сделал этого по его словам из-за того, что подъехали следующие два гостя, и надо было спускаться вниз, чтобы встретить их. Его слова убедили меня. Убедили в том, что, если человек не хочет что-то делать, он найдёт сто причин.
В холле, отряхивая с верхней одежды снег, стояли Кулинич и Билославо. Я невольно залюбовалась последним.
В молодости Билославо подавал большие надежды. Агенты позиционировали его как восходящую звезду итальянской оперной сцены, однако в какой-то момент карьера дала сбой, и несостоявшаяся звезда исполняет сейчас вторые, а то и третьи оперные партии.
Так обстоят дела у него на родине, в Италии. В других западных странах его дела обстоят не лучше, а в России господин Билославо пользуется необыкновенной популярностью, если не сказать, славой. Здесь его чествуют как звезду первой величины. Он гастролирует по всей России, и везде Марио Билославо встречают с распростёртыми объятиями.
Сомневаюсь, что при наших ценах на театральные билеты в провинции Билославо зарабатывает здесь что-то существенное. Кажется, он ездит в Россию исключительно за почитанием и поклонением. Марио необычайно честолюбив, если не сказать, самовлюблён, а жить ему есть, на что. Ещё в молодости Марио Билославо получил солидное состояние в наследство от дедушки, при помощи мудрых советчиков выгодно вложил деньги, и с тех пор капитал его увеличился в пять раз.
Несравненный оперный баритон, богач и красавец не женат, хотя годков ему уже под сорок. Не нашлась ещё достойная девушка, способная разделить нежное чувство супер-Марио к самому себе.
Говорят, он ухаживал одно время за Яниной Збогар, женой одного Гришкиного приятеля. Кстати, Збогары сегодня тоже приедут к нам в гости. Янина тогда отказала Марио. Я общалась с ней пару раз в жизни, и Яна показалась мне во всех смыслах яркой и очень самодостаточной особой. Явно не из тех, кто будет находиться в тени знаменитого мужа.
Её теперешний супруг – Яромир Збогар, в прошлом известный словенский мини-футболист. Окончив спортивную карьеру, он трудится помощником главного тренера юниоров в ростовском футбольном клубе. Он никак не мешает Яне самовыражаться в литературном творчестве и медицине. Марио тоже наполовину словен, как, собственно говоря, и сама Янина. Однако он не позволил бы ей ни работать, ни заниматься творчеством, ибо требует всепоглощающего внимания к своей несравненной персоне.
Теперь Марио Билославо красовался в холле Гришкиного особняка, и снежинки в волосах эффектно оттеняли его крупные, чёрные с небольшой проседью кудри. Миндалевидные глаза цвета тёмного шоколада смотрели вполне себе приветливо. Длинное, чёрное пальто из самого дорогого на свете драпа необычайно шло к его тёмной масти и высокой, атлетичной фигуре. Шею украшал клетчатый чёрно-белый шарф из арабской шерсти. Тонна красоты, обаяния, самолюбования и самоуверенности!
Станислав Петрович Кулинич совсем потерялся на фоне своего броского итальянского друга. Я подошла к гостям и в наглую поприветствовала Кулинича первым, ибо на кой чёрт мне сдалась эта третьеразрядная словенско-итальянская звездюлина? Последняя была, надо сказать, немало шокирована подобной наглостью, но мне плевать, ибо у меня свои цели.
Кулинич был растроган моим тёплым приёмом. Я с удовольствием отметила его заинтересованный взгляд. Он так и скользил по моим лицу и фигуре. Улыбка Станислава Петровича сделалась ещё более лучезарной, чем у нашего иностранного гостя.
С последним мы не нуждались в представлении, потому что имели счастье сталкиваться на сборных концертах во Флоренции и Вене. Помню его раскатистый голос, носившийся по коридорам театрального закулисья, материвший по-итальянски и по-словенски гримёров, осветителей, костюмеров и прочий театральный персонал. Билославо весьма знаменит на Западе своими звёздными закидонами.
Ко мне Марио тоже одно время проявлял интерес. Ещё бы! Русская прима-балерина, обладательница-победительница… Но, кажется, недовосшедшая оперная звезда предпочитает более крупных женщин. К тому же, у нас с ним очень похожие характеры. Я никогда не смогу переварить столько любви к собственной персоне рядом с моей во всех смыслах замечательной личностью. Правда, отечественный шоу-бизнес упорно не желает пока её замечать, но я исправлю эту ситуацию. Уже начала исправлять! Так мне тогда казалось.
- Я и не знал, что у моего футбольного друга такая красивая жена! – Завёл Кулинич сладким голосом. – Что же вы, Григорий, прячете от нас такое сокровище!
- Мы с господином Гладышевым не женаты, - просветила я Кулинича. – Мы с ним просто добрые друзья.
После я перевела слова, свои и Кулинича, на итальянский для Билославо. Оба гостя держали на лицах вежливые улыбки, но по всему было видно, что моя прямота им не по нутру. Людям вообще редко бывает по нутру прямота и правда, но в тот момент мне важно было донести до Кулинича, что я свободна. Сделать это полностью без побочных эффектов возможным не представлялось.
- Григорий Николаевич, покажите гостям их комнаты, - обратилась я к хозяину дома и чуть не вскрикнула, увидев его лицо.
Никогда ещё не видела его таким страшным. Гришаня был бледен, как полотно, а глаза его превратились в ничего не выражающие чёрные пуговицы. Его можно было использовать в качестве наглядного пособия для студентов психологического факультета, дабы объяснить им, что значит выражение «На нём нет лица». Правда, я не знаю, есть ли в университете такая дисциплина. Надо у Янины или Альбины спросить при случае.
Я ещё раз подивилась тому, какие мужики в основной массе своей консерваторы, и Гришка, оказывается, не исключение. Я ему начисто не сдалась ни зачем, но, как только он почувствовал моё отдаление, ему сразу сделалось больно.
Ничего. Поболит и перестанет. Я тоже не нанималась быть всю жизнь непонятной подстилкой без будущего и статуса.
Гришаня повёл Кулинича и Билославо наверх, а я приготовилась встречать очередную партию гостей.
Глава 28
Следующими прибыли Женька и Альбинка. Я была искренне рада им обоим. Женька едва успел отряхнуть снег с одежды, а мы с Альбиной уже скакали по комнате, обнявшись. Женька хохотал своим резким смехом, от которого звенели игрушки на нелепой Катькиной ёлочке и, в конце концов, сгрёб своими длинными ручищами нас обеих.
- Две самые лучшие женщины моей жизни! – Восклицал он и целовал наши с Альбиной волосы.
Я заметила, что тёмно-каштановые волосы Альбины достигли невиданной ранее длины – ниже пояса. Вряд ли они наращённые. Моя подруга против всего искусственного. Она даже ресницы не наращивает, а только делает ламинирование. Теперь, со снежинками на волосах и длинных, чёрных ресницах она выглядела сказочно красивой. Неважно, что она старше моего друга на целых восемь лет. Во-первых, это совсем не заметно, а, во-вторых, кому до этого должно быть дело? Разве что Катьке, но ей простительно. Она несчастный, прибабахнутый ребёнок.
- Отличная у вас ёлочка! – Похвалил Женька. – Кого на этот раз угораздило?
- Катю, конечно! – Отозвалась я, смеясь.
- Я так и подумал, - резюмировал Женька и тут же перешёл к делу: - Какие планы на праздники?
- Сегодня будет много песен! – Созналась я восторженно. – У нас в гостях сам Билославо, да, и мы времени даром не теряли, кое-что подготовили…
Я заметила, как глаза Альбины вспыхнули радостью, но тут же погасли, потому что Женька, обращаясь к ней, обрубил:
- Ты петь не будешь!
- Женя, но…
- Никаких «но»! Не хватало ещё, чтобы ты надорвала горло! Забыла, как в прошлый раз…
- Женя, это был аллергический отёк! Аллергический! Ты всю жизнь будешь запрещать мне петь, читать лекции, есть мороженое и выходить на улицу без шарфа даже в плюс пятнадцать?
Альбина явно была расстроена Женькиными запретами, и мне сделалось жаль её.
- Пока я жив, так и будет, - мрачно согласился Женька. – Когда умру – пожалуйста, делай, что хочешь!
От этих его слов глаза Альбины наполнились болью.
Они очень боятся потерять друг друга. Такое чуть, было, не случилось однажды с каждым из них, к счастью, только по одному разу, но им хватило, чтобы перепугаться. Женька теперь горы свернёт и золотое руно добудет, только бы Альбина была здорова, а она сделает всё, что угодно, только бы Женечка не расстраивался и не говорил о смерти.
Я уверена, что и волосы она отрастила ему в угоду. Мой друг всегда восхищался длинноволосыми девушками и женщинами.
- Жень, прекрати, - попросила Альбинка. – Не пугай меня.
- Хорошо, не буду, - легко согласился Женька. – Только ты тоже не пугай меня. Никакого пения, хорошо?
- Хорошо, - согласилась Альбина, тихонько смеясь.
Я нередко любуюсь этой парой, восхищаюсь их чувствами и заботой, которую они постоянно проявляют по отношению друг к другу и окружающим. Однако иногда Женька ведёт себя, как самый настоящий тиран.
Как-то раз мы все втроём оказались в магазине спортивных товаров. Пока я увлечённо шастала по отделу боевых искусств, Альбина набрала четыре или пять спортивных костюмов для бега и несла их в примерочную. Женька все их внимательно рассмотрел и безапелляционно заявил:
- Повесь!
- Женя, но…
- Никаких «но»! Повесь, я сказал! Набрала дряни какой-то! Иди и выбери себе одежду нормальных расцветок, а не это всё!
Дело в том, что костюмы, которые выбрала Альбина, были разных оттенков серого цвета и один чёрный. Женька любит, чтобы его жена была одета ярко, и действительно, яркие цвета очень ей идут, но, ведь, не всегда есть настроение выделяться. Иногда хочется и в тени побыть, о чём Альбина так прямо и заявила.
- Тебе незачем быть в тени, - обрубил Женька. – Пусть всякие страхолюдины в тень прячутся.
- А ты, сам, почему не носишь яркое? – Рассердилась Альбина. – У тебя почти вся одежда чёрная с серым!
- Мне можно, - отозвался Женька невозмутимо.
- Почему?
- Потому что я – это я, а ты – это ты. Повесь это говно и выбери нормальные цвета.
Исчерпывающее объяснение. Даже добавить нечего.
Альбина поплелась разыскивать яркую спортивную одежду, а мне сделалось немного обидно за неё.
- Брось это всё к чёрту и приди после сюда одна. Купишь, что тебе нужно, без Женькиных «умных» комментариев, - посоветовала я.
Альбина обернулась ко мне. Я ожидала увидеть на её лице следы разочарования, усталости или гнева, но ничего похожего не было. Моя подруга улыбалась доброй, искристой улыбкой.
- Женечка прав, - сказала она спокойно. – Набрала какой-то серости, как бабка старая!
Она рассмеялась, и мы в тот день купили ей два восхитительных спортивных костюма: малиновый и жёлтый. Женька был счастлив.
Я тоже в тот новогодний вечер была необыкновенно счастлива видеть их обоих здоровыми и радостными.
- Пойдёмте, я покажу вам вашу комнату, - пригласила я.
- Какая красота! – Воскликнула Альбина с порога.
Я постаралась выделить своим друзьям комнату, которую сама обставляла, и теперь была очень горда похвалой Альбины. Впрочем, эта милая женщина ещё ни разу не проявила недовольства условиями, в которых она оказывается. Возможно, это оттого, что её любимый мужчина рядом, и всё кажется замечательным. Мне тоже никогда не приходило в голову капризничать во время наших с Юрой тайных встреч и того странного вояжа. Я хорошо понимаю Альбину.
Рассказав супругам Марченко вкратце о планах на этот вечер, я отправилась снова в холл. Лунины и Завадские должны были подъехать с минуты на минуту.
Около лестницы нос к носу столкнулась с Гришаней.
- Илона, зачем ты это сказала? – Спросил он несчастным голосом. – Какие мы с тобой, к лешему, друзья?
- Согласна, никакие мы с тобой не друзья, - живо откликнулась я. – Ты никогда не был мне другом. Только не могла же я сказать, что мы сожители! Это звучит совсем некрасиво, и я даже не знаю, как перевести это мерзкое слово не итальянский!
- Кулинич думал, что ты моя жена. Пусть бы он так и думал! Могла бы сказать, что мы собираемся скоро пожениться, что ты моя невеста…
- Илоночка, Илоночка, Илона,
Любовница, невеста и жена… - Пропела я сладким голосом, перефразируя шлягер про Марину. – Давай всё в кучу соберём, чтобы никто ничего не понял, как тебе нравится.
- Нет, давай выстреливать всё в лобешник! Как нравится тебе и твоим ненаглядным дружкам Женечке и Вадику!
- А как же Гришеньке? – Спросила я нежнейшим голоском и нажала указательным пальцем на кончик Гришкиного носа. – Разве Гришенька не любит правду? Гришенька у нас врунишка? – Вещала я ласково, словно заботливая нянюшка.
- Тебе нравится делать из меня дурака? – Зло поинтересовался Григорий.
На языке вертелась масса колкостей, но заверещал домофон, и я, подхватив подол длинного платья, ринулась вниз. Чистая Золушка на балу, только что без хрустальных туфелек. Мне только их не хватало, провались они вместе с потасканным принцем Гришаней!
Последний плёлся за мной, как приклеенный, а в холле уже нарисовались Вадим с Настей и Максим с Оксаной. Оксана излучала свет и радость, Вадим – сдержанную приветливость, Макс – здоровый скептицизм, а Настя, кажется, уже начала ныть про то, как она хочет домой. В общем, вся гамма, в которой как раз не хватало двух нот: моего бесшабашного веселья и Гришкиного похоронного недовольства мной.
Пока мы здоровались с гостями, в музыку наших приветственных эмоций вклинились ещё три жизнерадостные ноты – тяжеловесная весёлость Натуси, искристая радость Лаймы и лимонадно-кипучее настроение Катеньки.
- Какие вы все красавицы! – Всплеснула Оксана полненькими, белыми ручками. – Просто цветник!
- Ага, - согласился Макс. – Ты одна только вырядилась в метелицу. Сейчас весь цветник переморозишь!
На Оксане было полудлинное платье из молочно-белого сатина с серебристой отделкой. От слов Макса улыбка её моментально померкла.
- Язык бы тебе приморозить, было бы самое оно! – Не выдержала я. – Оксана, ты самая красивая! Настоящий ландыш!
Максим хотел ещё что-то сказать, но Вадим дёрнул его за рукав, и тот, пожав плечами, промолчал. Сам Вадим помогал раздеваться Насте, которая, кажется, ничего не могла сделать сама. Нет, вы не подумайте, я ничего не имею против того, чтобы мужчина помогал женщине снять-надеть пальто, но когда женщина не может сама снять с себя обувь и развязать шарф, не будучи инвалидом, это, пожалуй, уже перебор.
Настю, наконец, раздели, и она оказалась в старых джинсах и зашарушеном жёлто-зелёном свитерке размера на три больше, чем нужно. Конечно, сейчас в моде размер оверсайз, но данная вещь явно была создана задолго до моды на сверхразмеры. В довершение всего я не заметила ни грамма косметики на понуром личике Вадимовой жены, а волосы её, похоже, уже не помнили, что такое средства для укладки.
Я подумала, было, что Анастасия решила переодеться у себя в комнате, но нет. Она так и осталась в своих зачуханных вещичках и сидела, либо слонялась по дому в одиночестве, не перемолвившись ни с кем из других гостей ни словом. Около девяти вечера я обнаружила её скрючившейся на диванчике в гостиной. Настя спала тяжёлым, беспокойным сном. Кажется, для некоторых людей все события их жизни представляются непосильной ношей. Мне искренне жаль их.
Тогда я решила, что поведение и внешний вид жены Вадима – ещё одно проявление материнского счастья, коим во все времена выедали мозг таким женщинам, как я и моя сестра. Это же такое счастье, когда дети годами не дают тебе выспаться! После поняла, что наличие или отсутствие детей, как и в случае с приснопамятной тётей Люсей, ни при чём.
О вкусах на противоположный пол тоже не спорят, но мне всё равно жаль моего друга. За какие грехи Вадиму досталось это зашуганное чучело? Надеюсь, он знает, за какие.
Впрочем, возможно, именно в этот момент кто-то из друзей или родственников любимого кроет ещё не такими эпитетами меня саму. Так, что не будем углубляться в эту скользкую, неприятную тему.
Глава 29
Кулинич и Билославо тоже спустились в гостиную. В чёрном вечернем костюме и белой шёлковой рубашке Билославо выглядел полубогом. Все присутствующие девушки и женщины, кажется, замерли и перестали дышать от такой красоты. Даже мне на какой-то краткий миг чуть, было, не снесло башню, хотя красоты, в том числе мужской, я повидала за жизнь немало. Просто, когда рядом с тобой из года в год Гришаня… сами понимаете!
Марио цвёл, купаясь во внимании прекрасного пола. Он со всеми знакомился, целовал женщинам руки, делал комплименты, шутил. Кажется, у всех остальных мужчин резко испортилось настроение. Так им и надо. Нам всем только на пользу, когда какой-то добрый человек сбивает с нас иногда спесь. Например, как Гришка с меня тем приснопамятным сентябрьским вечером во время разговора с Митенькой.
Кстати, где Митенька? Кажется, он ещё не знаком с Билославо. Надо спросить Наталью, где её супруг, но та слишком увлечена разговором с Альбиной. Они с Женькой только что спустились из своей комнаты, и Альбина с Натальей оказались одетыми в платья почти одного цвета. Это повеселило женщин и заставило зацепиться языками.
На Женьке тем вечером был великолепный джемпер, белый с зелёным. Он очень шёл к его глазам, и, благодаря ему, мой друг выделялся на фоне остальных мужчин, одетых все, как один, в тёмные костюмы со светлыми рубашками. Катенька не сводила с Евгения восторженных, изюмно-сладких глаз. Подходить и морочить голову, впрочем, не решалась.
Я была очень рада этому факту, подумав, было, что Катюня – обычная мечтательница-трусишка. Мои выводы оказались ужасно преждевременными, как и моя радость по поводу «скромности» девицы Гладышевой.
Приглашённые официанты начали подавать шампанское и лёгкие закуски. Наёмный диджей тихонько включил по моей просьбе «Времена года» Вивальди. Классическое трио, с которым у меня был договор на эту ночь, запаздывало, но я не волновалась. Отношения между мной и нелепым гладышевским домом подходили к концу. Я прекрасно осознавала это.
Я устремилась к Кулиничу и принялась делать ему комплименты и развлекать дорогого во всех смыслах гостя непринуждённым разговором. Он слушал, улыбался, отвечал, но я заметила, что взгляд его направлен мимо меня. Попытавшись установить, кто привлёк внимание, на которое я претендовала всецело, ничего не поняла. В гостиной было полно народу, и мимо нас беспрестанно сновали нарядные женщины. Я сразу подумала, что вряд ли Станислав Петрович рассматривает с таким интересом кого-то из мужчин.
Погоди, глупый коротышка. Так ли ты будешь смотреть на меня, когда я запою! А как ты у меня запоёшь, когда я изловчусь как-нибудь, да и заберу навсегда твоё маленькое, потрёпанное сердечко!
Мои планы скоро разлетятся с хрустальным звоном в разные стороны. Скоро этот синевато-прозрачный, сказочный вечер сменится звёздно-ледяной ночью, и начнётся такое!.. А пока я играю роль хозяйки странноватого дома и наслаждаюсь праздником, морем красоты вокруг и почти начавшими сбываться мечтами и надеждами.
Снова заверещал домофон. Прибыли последние наши с Григорием сегодняшние гости – Янина и Яромир Збогары. Ярек, вообще-то, долго артачился, не желая никуда ехать в Новый год. Кто-то насвистел ему в уши про «Новый-год-семейный-праздник» и про то, что, мол, как встретишь его, так и проведёшь. Ярек хочет провести все оставшиеся ему дни и годы со своей женой Яниной и их детьми, тремя заводными мальчишками, то ли погодками, то ли просто очень близкими по возрасту. Легенда мирового мини-футбола весьма суеверен.
Однако его прямому начальнику, Евгению Александровичу Марченко, предписано было явиться аккурат перед праздником в Москву в сопровождении кого-то из своих помощников. Конечно, Женька выбрал Ярека. Он с ним и раньше был в хороших отношениях, а, когда супруги Марченко перебрались в Ростов, они стали вообще не разлей вода со Збогарами. Даже дом купили на одной улице со своими друзьями.
В общем, Збогаров затащил к нам в гости Женька. Гришаня был совсем не против этой замечательной пары. Во-первых, он знал Ярека ещё по тому футбольному клубу, где играл немного в самом начале своей неудачной спортивной карьеры. Они были если не друзьями, то очень хорошими приятелями. Во-вторых, как я уже упоминала выше, Янина – литератор, причём достаточно известный на Западе, да, и в родной стране в последние года два тоже. Её даже в Союз Писателей пригласили. Гришаня же очень любит выглядеть в глазах общественности человеком культурным и широко образованным, хотя на самом деле… впрочем, не будем об этом.
Дверь распахнулась, и на пороге возникло не двое, а четверо гостей. Я порадовалась тому факту, что предупредила о пяти людях сверху Антонину Тимофеевну и наёмных работников.
- Я забыл тебе сказать, - суетливо тараторил Григорий прямо мне в ухо, - они не одни! С ними двое каких-то родственников Яны.
Ни хрена себе «каких-то»!
В нашей прихожей отряхивал снег с волос, теряясь на фоне высокорослых Збогаров, сам Милан Котник! Да-да, он, знаменитый на весь мир словенский виолончелист. Вот, это родственники у нашей «Янички», как называют её супруг, Милан и кое-то ещё…
- Яна! Яничка моя! – Закричал вдруг Билославо так, что лопнул тонкий бокал с шампанским у него в руках.
Кажется, у всех присутствующих, как и у меня самой, бешено завибрировали барабанные перепонки. Марио, не замечая никого вокруг, кинулся к Янине, как к самой желанной на свете цели. Болью вспыхнули янтарные глаза Ярека. Недоумением и злостью зажглись светлые очи Милана. Крайняя степень удивления застыла на лицах всех остальных гостей, кроме одного, которого я сразу и не заметила.
Я подумала грешным делом, что Билославо заговорил вдруг по-русски. А что? Было бы неудивительно, учитывая, сколько времени в году он торчит в России. Однако нет. Просто словенский и русский языки немного похожи.
Марио помогал Янине снять короткую белую шубку и рокотал что-то по-словенски, не замечая никого вокруг. Янина во время всей этой сцены не повела бровью. Она что-то невозмутимо отвечала бывшему кандидату на её руку и сердце и, как позже выяснилось, дальнему родственнику.
Сердце Янины осталось равнодушным к чарам красавца и талантища Билославо, а тот, как стало понятно всем присутствующим, никогда не терял и не собирался терять надежды. Он всем своим видом и поведением демонстрировал, что супруг Янины для него пустое место. Впрочем, для Марио пустым местом были почти все люди на свете. Кроме себя самого он обожал свою мать, покинувшую мир лет пять назад, и Янину.
Чтобы как-то сгладить возникшую неловкость, я громко поздоровалась с Миланом Котником и ненадолго переключила его внимание с наглеца Билославо на себя. Мы давно знакомы с Миланом. Со времён тех самых сборных концертов, и я знала, что они с Марио состоят в каком-то родстве. После Милан признался, что тот приходится ему двоюродным братом. Кажется, этот факт вовсе не радовал знаменитого виолончелиста.
- Знакомьтесь, это мой племянник Иван, - сказал Милан после обмена приветствиями, указывая на одиноко жавшегося в углу белокурого молодого человека среднего роста.
Тому было на вид никак не больше лет двадцати пяти. Он стоял у двери, забыв отряхнуть с себя снег и сжимая в руках простую чёрную вязаную шапку. Он смотрел на меня остановившимся взглядом и, кажется, был не в состоянии произнести хоть слово. На меня снизошло небывалое «озарение», и я сочувственно спросила Милана:
- Он умственно отсталый?
- Нет, ну, что вы, Илона! Мой племянник никак не может быть умственно отсталым. Он работает в службе «Скорой помощи» фельдшером. Там таких не держат. Поздоровайся, наконец, ты, обрубок собачьего хвоста! Что ты стоишь, как дебил?! – Последние два предложения были произнесены весьма экспрессивно по-итальянски и обращены, как вы уже поняли, к Ивану.
Я непроизвольно расхохоталась, а Милан вспомнил, что я владею итальянским. Ему сделалось крайне неловко, и музыкант начал объяснять мне по-русски, нещадно путая слова:
- Иван у нас вообще-то не идиотский человек, просто он очень возмутительный. То есть, смутительный…
- Пристенчивый, - не моргнув глазом, подсказала Янина, и Милан охотно подхватил:
- Да-да! Он очень пристенчив. Знакомься, Иван, - обратился Милан к племяннику зачем-то тоже по-русски, - это моя давняя добрая знакомка, Илона Вишнёвая. Балеринская прима.
Лицо Ивана сделалось таким же вишнёвым, как моя фамилия, искажённая Миланом. Он протянул мне свою небольшую, крепкую руку и наградил от смущения таким рукопожатием, от которого у нормальной девушки точно сломалась бы пара костей. Я ещё раз порадовалась, что, игнорируя все запреты, с юных лет занималась боевыми искусствами.
Глава 30
Вскоре прибыло, наконец, струнное трио девушек, исполнявших классическую и народную музыку. Гости наслаждались общением в праздничной атмосфере. Я следила за тем, чтобы всем было хорошо, и старательно избегала Гришкиного взгляда, которым он, кажется, вознамерился прожечь меня насквозь.
Это был не единственный мужской взгляд, не дававший мне в тот вечер покоя. Я жалела Ярека. Его глаза были пронзительно несчастными. Он не знал, куда себя деть, потому что его жену постоянно занимала разговорами одна недоразгоревшаяся оперная звезда. Збогар явно разрывался между несколькими желаниями: набить кое-кому холёную физиономию, уйти ко всем чертям с этого глупого праздника, утаскивая за собой Янину, и остаться, чтобы принять вызов и с честью выйти из сложившейся ситуации. Всё это читалось на его лице, как в открытой книге.
В итоге Ярек принял третий вариант, тем более что Янина призывала его к этому тоже. Она вынуждена была говорить с ним по-русски. Словенский язык, равно как итальянский, был родным для Марио.
- Не вздумай злиться и расстраиваться в открытую, - негромко говорила Янина мужу. – Он только этого и добивается. Марио – провокатор. Знаешь, как ему Милан однажды ввалил за такие вещи?
- Милан ввалил… своему итальянскому кузену? – Переспросил Ярек с сомнением. – Он его раза в полтора крупнее!
- Когда такие мелочи останавливали Милана? – Спросила Янина с улыбкой, и они с Яреком весело рассмеялись.
Марио это ужасно не понравилось, и он начал буквально лезть из кожи, чтобы снова привлечь внимание Яны к своей персоне.
Нарядная, красиво причёсанная Антонина Тимофеевна пригласила всех к столу. Для праздничного ужина я велела ей подготовить самую лучшую посуду. Стол было решено украсить разноцветными ледяными фигурами. Их, к счастью, доставили вовремя. Снизу ледяных персонажей русских сказок подсвечивали чайные свечки, и сама комната освещалась свечами в старинных канделябрах. Ещё топился камин, даря свет и тепло живого огня. По стенам прыгали разноцветные блики. Они отражались в гладких поверхностях посуды, украшениях дам и…
Боже! Я чуть не рухнула, встретившись взглядом с глазами Ивана Котника.
Он смотрел прямо на меня, и взгляд его даже не светился, а буквально горел таким ярким изумрудным огнём, что я непроизвольно вскрикнула.
- Что с вами, Илона? – Участливо поинтересовался Милан, беря меня за локоть.
- Я вспомнила…
- Вспомнили что? – Поинтересовался словенский гость, и в глазах его запрыгали весёлые искорки.
- Вспомнила, что забыла… - Кажется, Милан заразил меня своей манерой говорить. – Забыла сказать кое-что официантам! – Вывернулась я и побежала в сторону кухни.
- Илонка, ты чего? – Никогда ещё Гришкин голос и его прикосновения не были до такой степени противны, как сейчас! – Илонка, на тебе лица нет! Что с тобой?
- У меня плохое предчувствие! – Выдала я первое, что пришло в голову.
- Всё будет хорошо, - успокоил Григорий. – Ты просто перенервничала, а перед этим переутомилась. Мы обязательно поедем куда-нибудь отдохнуть через недельку. Всё будет…
Гришка ещё что-то говорил. Смысл его слов почти не доходил до меня. Я уже привычно смотрела на него, как на предмет интерьера, и думала о том, что не будет уже между нами ничего хорошего. Никуда мы не поедем отдыхать, и дело вовсе не в моей усталости.
Всё дело в глазах нечаянного гостя Ивана. Они светились сейчас тем же блеском, что и глаза Юры в том нашем с ним зеркальном Нигде. Впрочем, глаза моего любимого мужчины и при жизни нередко светились так же, особенно когда мы оставались наедине.
Как он мог, этот Иван?.. Как он посмел?.. Так смотреть на меня имел право только один человек, но его нет больше нигде. Кто он такой, этот противный мальчишка, чтобы…
«Он фельдшер, - напомнила я себе. – Обычный словенский фельдшер, работающий на словенской «Скорой», и нечего тут мистическую бодягу на ровном месте разводить!»
Взяв себя в руки, я следила за тем, как рассаживаются наши гости. Мы с Григорием позаботились о том, чтобы заранее распечатать красивые карточки с именами. Тех, кто пришёл сверх списка, я рассаживала лично.
Как хорошо, что меня не угораздило посадить Билославо рядом со Збогарами! Он оказался очень далеко от них, через стол наискосок. Этот факт радовал меня, Милана Котника, самих Збогаров, но только не Марио. Тот злился, как чёрт, и от него только что пар не валил. Катюня откровенно побаивалась знаменитого гостя, оказавшись с ним за столом по соседству.
Сама я уселась между Билославо и Кулиничем, дабы развлекать разговором их обоих, больше Кулинича, конечно. С другой стороны от непревзойдённого честолюбца Марио сидела Катька, а рядом с моей единственной надеждой на светлое будущее – Лайма.
Ужин начался, и у меня уже тогда закралось подозрение, на кого именно пялится весь вечер Станислав Петрович. Позже оно подтвердилось полностью, но до этого столько всего успело произойти! Однако всему своё время.
- Всему своё время! – Так я сказала Гришане несколько дней назад, когда он начал спорить со мной по поводу того, куда посадить за новогодним столом его сестру.
Он хотел впечатать её непременно рядом со Станиславом Петровичем, но я сказала, что подобная прямота в столь тонком деле, как сватовство, неприемлема да, и, вообще, неприлична. Пусть будет неподалёку, рядом с иностранным гостем, например. Практикуется в английском, коим гость тоже владеет, хоть и не в совершенстве, и учится держать себя в обществе.
Гришка нехотя согласился к великой радости Катюни, и, вот, теперь всё идёт своим чередом.
Всё, да не всё! Меня не оставляло чувство, будто что-то идёт не так.
Разноцветный полумрак гостиной и тихая живая музыка струнного трио не давали ухватить всего происходящего. Будь в столовой обычное освещение и более повседневная обстановка, я бы сразу поняла, в чём дело, а теперь я едва притрагивалась к подаваемым блюдам и терзалась чувством ненормальности происходящего.
На первый взгляд дела обстояли лучше некуда. Все приглашённые явились, и даже почти у всех отличное настроение. Гости, образовавшиеся сверх списка, сплошь свои люди и никаких хлопот не доставляют. Исключение – изумрудное сияние Ивановых глаз, но это уже мои личные тараканы. Я ни с кем не собираюсь ими делиться.
Все блюда по высшему разряду. Помещения украшены, как планировалось. Обслуживание гостей – как часы. Трио играет почти без ошибок.
Григорий как хозяин дома толкнул замечательную приветственную речь. Гости смеялись и аплодировали, ибо этот гражданин не может без шуток, кстати, довольно неплохих на этот раз.
Станислав Петрович, Женька и Янина тоже произнесли очень милые тосты.
Что же здесь не так?
Настя почти сразу покинула круг гостей и куда-то делась. Ну, и чёрт с ней! От этой придурочной никто другого поведения не ожидал. Вадим давно привык и не обращает внимания, вот, и я не стану. Разведутся – один будет в гости приезжать, только и всего.
Мой взгляд случайно упал на лицо Натальи. Она была явно встревожена. Всё время выскакивала из столовой и кому-то названивала по телефону. Интересно, кому она звонит?..
Внезапно меня осенило, и я чуть, было, не хлопнула себя по лбу за недогадливость. Она звонит Митеньке! Его не было за столом. Рядом с полной тарелкой Натальи, которой, кажется, тоже сегодня кусок в горло не шёл, красовалась абсолютно чистая тарелка Митеньки с нетронутыми столовыми приборами и бокалами рядом.
Дело в том, что Дмитрий Викторович в силу своего темперамента не любит больших компаний. Он часто скрывается где-нибудь в глубинах дома или во дворе, когда у нас или у них случается нашествие гостей. Является Митенька обычно аккурат к столу, причём, когда все гости уже заняли свои места. Это извечный повод для шуток в их с Гришаней и Натусей тесном кругу. Однако сегодня он не пришёл к ужину. Судя по встревоженным глазам его жены, на звонки Митенька не отвечает.
Сердце сжалось в нехорошем предчувствии по-настоящему.
Я тихонько выскользнула из-за стола и подошла к Наталье, терзавшей свой новомодный аппарат полными, нервными руками. Стекло его было треснутым. И у Натальи, и у Митеньки стёкла телефонов вечно треснутые. Трое архаровцев не дают им побыть целыми хотя бы неделю.
- Ответил? – Спросила я встревоженно.
- Нет! – Из глаз Натальи буквально хлестало отчаяние.
- Что же…
Мне не дал закончить фразу её внезапно заверещавший телефон.
- Да! – Напряжённо отозвалась моя бывшая соученица и принялась нервно слушать.
По её виду я поняла, что новости, полившиеся на неё потоком, не несли в себе ничего хорошего.
Глава 31
Я стояла рядом с Натальей и пыталась уловить хоть что-то из её разговора с супругом. Почти сразу поняв, что звонит именно он, я успокоилась хотя бы на его счёт. Звонит – значит, жив. С того света ещё никто не позвонил.
Митенька всё говорил и говорил. Наталья задавала какие-то односложные вопросы, и лицо её было максимально деловитым и сосредоточенным. Наконец, они закончили.
- Пожар в лесном детском лагере, - сообщила Наталья упавшим голосом, повернувшись ко мне. – Как раз в том, где сейчас наши мальчики. Господи, Илона… Илонка, милая…
Она вцепилась в мои плечи так, что на них ещё долго красовались потом здоровенные, круглые синяки, но в тот момент я не чувствовала боли. Я запретила себе чувствовать что-либо. Надо было думать, а потом действовать. Действовать быстро.
- Пожарные уже прибыли? – Спросила я несчастную мать, глядя ей прямо в глаза.
- Да… Пожарные, спасатели, «Скорая» - все на месте. Лагерь, кажется, оцепили… Господи, Илонка… Что теперь будет-то, а? Скажи! Что теперь будет? И что делать мне?..
Состояние Натальи грозило перерасти в истерику, но я не позволила ей этой роскоши. Я посмотрела ей прямо в глаза и произнесла, как можно более чётко и внятно:
- Не тебе, Наталья, а нам. Всем нам. Сейчас решим. Слышишь?
- Да… - Жалко отозвалась Наталья, а я вырвалась из её мощных рук, резким щелчком включила яркий верхний свет в столовой и объявила, что требую немедленного внимания.
Когда нужно, мой голос делается резким и громким. Он заставляет всех вздрагивать и оборачиваться на меня.
Струнная музыка расплескалась, поплыла диссонансами и смолкла. Разговоры стихли. Столовые приборы перестали стучать.
Я кратко обрисовала ситуацию и предложила план действий. Он как-то сам внезапно выстроился у меня в голове.
- Я предлагаю всем мужчинам по два-три человека сесть в имеющиеся в распоряжении автомобили и отправиться к лагерю. Это здесь недалеко, навигаторы у всех есть. Лучше двигаться колонной. С собой взять одеяла и пледы, как можно больше. Всем женщинам срочно пройти в кухню и заняться приготовлением бутербродов и чая в термосах. Всё это мужчины возьмут с собой. Нужно предложить спасателям кров для детей и персонала из числа тех, кто не пострадал на пожаре. Всех детей и сотрудников лагеря, кто поместится в машины, везите сюда. Всех будем размещать.
Мой план был в целом одобрен. Григорий предложил только захватить на всякий случай фонари, лопаты и верёвки. Всё это было в доступном состоянии в гараже. Так и поступили.
Женька сразу потребовал ключи от любой свободной машины, и я ему их выдала. С ним поехал Ярек. Янина тоже хотела ехать, но было решено, что медиков достаточно и без неё, и она неохотно осталась.
Иван, прихватив свой чемодан медика, сел в машину с Кулиничем и Билославо. Последний не очень хотел ехать. Оперная звезда, понимать же надо!
- О вас напишут таблоиды! – Воскликнул Кулинич, хлопая Билославо по плечу. – Только представьте…
Кажется, Марио представил, судя по тому, как он просветлел лицом. Певец попросил во временное пользование Гришкину спортивную куртку и бодро замаршировал к машине своего русского друга. Кулинич был максимально серьёзен и собран, и это мне очень понравилось.
Милан поехал с Гришкой, а Вадим с Максом. Последнему с трудом удалось отделаться от Оксаны, верещавшей, что она «тоже врач» и может быть там полезна.
- Какой ты, к дьяволу, врач? Уйди к японской матери! – Зарядил в итоге Завадский. – Не хватало ещё тебя оттуда везти в корыте!
- Ты мне всю жизнь будешь вспоминать это несчастное корыто? – Вспылила Оксана.
- Да! Именно! – Обрубил её супруг и захлопнул за собой дверь.
На кухне распоряжалась Янина. Там под её чутким руководством возникали горы бутербродов со всем, с чем придётся. Они сразу же упаковывались в пластиковые коробки разных размеров и пакеты для завтраков. Альбина делала чай во всех термосах, какие нашлись.
Мы с Лаймой рыскали по дому, собирая пледы и одеяла. Катька сновала от крыльца к машинам, раздавая найденное и приготовленное. Её тёмная юбка в жёлтый горох так и мелькала в свете дворовых фонарей и фар.
Вскоре машины отбыли к месту происшествия, а нам оставалось только ждать новостей и событий.
Примерно через сорок минут мне позвонил Григорий и сказал, что они выдвигаются к дому и везут с собой всех, кто поместился в машины. К счастью, услышав новость о пожаре, к лагерю приехали не только они, а ещё десятка полтора родителей и просто неравнодушных граждан. Никому из постояльцев сгоревшего лагеря не пришлось ночевать в зимнем лесу на пятнадцатиградусном морозе. Лагерь сгорел дотла, но серьёзно пострадали только охранник и два воспитателя. Их, конечно, госпитализировали.
Дети были почти невредимы, хоть и напуганы. Серьёзных ожогов и обморожений не было ни у кого из них. Я ожидала чего-то вроде нашествия Мамая, но все они вели себя на удивление тихо.
- Они в шоке, - пояснила Альбина. – Ничего, отойдут. В этом возрасте психика ещё очень пластична.
Мы размещали детей на ночлег, где только могли. Свободных спален на всех не хватило, и в ход пошли диваны в гостиной, кабинете, библиотеке. Мы с Лаймой сразу решили поселиться в одной спальне, и это тоже дало определённую экономию места.
Иван и Милан, Кулинич и Билославо тоже «съехались» на одну ночь, благодаря чему спальных мест хватило на всех.
В тот Новый год мы пропустили бой курантов и всё, что ему сопутствует. У нас были совсем другие заботы.
Утром, встав пораньше, мы с Лаймой, Альбиной и Яниной готовили завтрак на всю компанию. Большая часть еды не пригодилась, потому что за многими детьми довольно быстро приехали родители. Остались одни детдомовские.
Лучших из них по итогам первого учебного полугодия премировали путёвками в замечательный лесной лагерь. Жаль, что он сгорел, как спичка. Если бы не система безопасности и вовремя прибывшие спасательные службы, многих из тех детей сейчас не было бы в живых.
- У детдомовских плохая карма, - умничал Женька. – Они притягивают к себе разные несчастья.
- Да-да, карма – это всё! – Поддакивала ему Катюня. – Я, если будет возможность, обязательно возьму когда-нибудь ребёнка из детдома. Воспитание сироты улучшает карму, как ничто другое!..
- Не вздумай! – Жахнули хором я, Женька и Лайма.
- Почему? Это же так благородно: воспитать брошенное дитя. Наверняка этот ребёнок будет благодарен! Намного благодарнее разбалованных домашних детей, которые…
- Ты ничего не знаешь о сиротах, особенно социальных! – Обрубил Женька. – Сейчас почти все сироты социальные. Это дети, родители которых лишены прав на них. Альбина знает о сиротах чуть больше других, она психолог, вдобавок живёт с одним из таковых. Илона, Лайма и Наталья знают о детях, растущих вне семьи, чуть больше Альбины. Они сами в интернатах росли, хоть их и не бросали родители. Ты, девочка, понятия не имеешь, какие в детдомах дети, через что они прошли, как реагируют на происходящее. Тебе, нормальному домашнему ребёнку, в голову никогда не придёт, что они могут выкинуть. Ни одному человеку, выросшему в семье, не придёт такое в голову. Сироты из детских домов нередко сводят с ума своих приёмных родителей.
Все эти умные взрослые разговоры начнутся ближе к вечеру, а пока мы возились с детдомовскими мальчишками возрастом от восьми до двенадцати лет, и они казались нам вполне обычными детьми, только какими-то слишком уж контактными, что ли.
Они легко вступали в разговоры со взрослыми, соглашались на все наши игры и другие предложения. С удовольствием принимали подарки и знаки внимания.
Ещё они с радостью шли на контакт физический: объятья, поцелуи, поглаживания. Они бурно радовались всему, чем делились с ними посторонние взрослые люди.
Эти дети буквально в течение получаса после пробуждения начали называть всех женщин и девушек мамами. Женька объяснил, что так в детдоме называют воспитательниц.
Мужчин ребята называли дядями и по именам. Только «дядя Женя» к середине дня сделался «папой Женей».
От такого пламенного дружелюбия меня постепенно охватывала оторопь.
Оторопь брала нас всех и кое от чего ещё.
Дети из детдома охотно делились с нами любой информацией. Они выбалтывали о себе и своих товарищах буквально всё.
Глава 32
- Это те пацаны лагерь сожгли, у которых папаша знаменитый футболист, - поведал довольно хулиганистый детдомовец Никита, по-хозяйски устраиваясь на высоком табурете в кухне.
Я навострила уши. Мальчишки говорили об этом, как о чём-то вполне себе разумеющемся. Ну, сожгли лагерь, подумаешь, невидаль какая! С кем не бывает?
- Теперь их, наверное, в тюрьму заберут, - пропищал восьмилетний Артём, самый маленький и хилый.
- Ага. Вместе с родителями, - охотно подтвердил рассудительный Ярослав.
- А родителей за что? – Снова Артём.
- Родителей просто так. Чтобы они их там, в тюрьме, кормили.
- Ты мамашу ихнюю видал? – Саркастически поинтересовался Никита. – Она сама в тюрьме всех сожрёт вместе с директором…
У меня не осталось сомнений в том, о каких поджигателях ведут речь детдомовцы.
Когда произошёл пожар, супруги Вяткины, подхватив своих мальчишек, отравились домой. Тихо так, по-английски. Кажется, догадались, кто мог устроить пожар в лагере, либо знали наверняка.
- Как они подожгли лагерь? – Спросила я малолетних гостей, не надеясь на ответ.
Я думала, что они сейчас смущённо замолчат и по-тихому исчезнут с кухни, но я ошибалась. Дети принялись наперебой вещать о том, как братья Вяткины с вечера запаслись старым, немного помятым металлическим тазиком, подобранным во время прогулки на помойке. Ещё они разжились стопкой газет, украденных из воспитательской, и сухими ветками, так же по-тихому натасканными со двора.
У одного из них была «старая батина зажига». Она почти пришла в негодность. Почти, но не до конца. Одной несчастной искры хватило, чтобы поджечь газеты.
Костёр разводили, конечно, в спальне, куда хулиганов отправили в качестве наказания. Другие дети в это время развлекались с аниматорами.
Братья Вяткины решили испечь в старом тазу картошку. Угощение получилось совсем иного толка.
Никита тоже был в тот вечер наказан, и он, видимо, уже не в первый раз, с восторгом рассказывал о том, как огонь от подожжённых газет взвился на огромную высоту, а тут ещё, как на грех, распахнулась дверь, и огромный язык пламени лизнул занавески на окнах.
Здание было длинным, деревянным и одноэтажным. Оно сгорело очень быстро, но дети и персонал успели выскочить, правда, почти все без верхней одежды и тёплой обуви. Поддержка родителей и сознательных граждан оказалась весьма кстати.
Я без сил рухнула на табурет, представив, какими серьёзными могли быть последствия, если бы «недокормленные» братья решили запечь картофель не в новогоднюю ночь, а в обычную, после отбоя. Деревянные строения сейчас, конечно, пропитывают противопожарными составами, но они не предотвращают, а только замедляют горение.
- Мам, можно я возьму кексик? – Вывел меня из оцепенения писклявый голосок Артёма.
До меня не сразу дошло, что мальчишка обращается именно ко мне.
- Да, конечно, бери, - разрешила я. – Там ещё пироги стоят нарезанные. Ещё есть три разных торта. Будете? – Обратилась я ко всем.
Грянуло разноголосое «Ура!», раздался дробный топот, и мальчишеские руки дружно потянулись за угощением.
- Кто это здесь сладкое жрёт без меня? – Прогремел резкий голос в дверях, и дети моментально притихли.
- А вы у мамылоны спросите, папжень, - посоветовал Ярослав. – Она добрая. Она вам тоже разрешит.
Я чуть не прослезилась. Наконец-то я дожила до того дня, когда меня назвали доброй, и кто: ребёнок!
- Налетай! – Я, смеясь, махнула рукой, и началось скоростное поедание выпечки.
Словно почуяв, что в кухне творится в очередной раз что-то волшебное, вбежали ещё человек пять мальчишек. За ними прошествовали Милан с Яреком, тут же к ним присоединились Макс, Вадим и Гришаня, и чаепитие закипело.
Конечно, мы не только кормили наших маленьких гостей и беседовали с ними. Они вдоволь наигрались в настольный теннис, с наслаждением потерзали тренажёры в спортзале под присмотром Григория, играли в приставку и настольный хоккей. Женька и Ярек даже мини-футбольный матч организовали. Судьями на нём выступали наши доктора, Вадим и Макс.
Можно было бы вывести ребят на прогулку, но все они были раздеты, а детской одежды не было, хоть плачь. Я подумала о Вяткиных и позвонила Наталье. Хотела попросить её привезти какой-нибудь одежонки для наших подопечных, за которыми упорно не желал приезжать автобус из детского дома. В принципе, оно и понятно: первое января на дворе. Сложно выцепить водителя, да ещё чтобы он был в состоянии вести автобус с детьми. Я смирилась с мыслью, что следующую ночь ребята тоже проведут у нас. Но нельзя, ведь, держать их взаперти круглые сутки! Одежда очень нужна…
Наталья не отвечала на звонки. Я набрала Митеньку. То же самое. Для меня подобное их поведение оставалось загадкой вплоть до разговора с мальчишками перед чаепитием на кухне.
Рассказ ребят пролил свет на эту тайну и убедил меня в том, что нашим друзьям сейчас ни до кого. Позже выяснилось, что они целый день объяснялись с работниками полиции и социальных служб, параллельно пытаясь отбиться от журналистов, буквально облепивших их несуразный коттедж.
Кое-как разобравшись со всем этим, Вяткины вскоре отбыли всей семьёй за границу. Надеюсь, перемена климата и смена обстановки пошли их детям на пользу, хотя, конечно, верится в такое слабо.
В три часа дня все наши гости, большие и маленькие, были собраны в музыкальном зале. Там мы организовали для них концерт.
Марио спел парочку рождественских гимнов. Думаю, поведи ребятню в театр или заставь их слушать подобную музыку в записи, они моментально заскучали бы. Однако особая обстановка и то, что живой исполнитель – их хороший знакомый, сыграли свою роль. Дети слушали, раскрыв рты, и аплодировали «дяде Марию», как заведённые. Это необычайно польстило нашему честолюбцу.
Янина прочла несколько своих весёлых и смешных стихотворений. Публика очень живо реагировала к радости автора и исполнителя.
Я спела несколько детских песен из старых мультиков, пригласив присоединиться всех, кто знает слова, и минут на двадцать, если не больше, все мы стали единым целым. Я никогда не забуду тех волшебных мгновений!
Станислав Петрович очень прочувствованно читал новогоднее стихотворение, которое, как он признался позднее, сам же и сочинил когда-то давно, в ранней юности. Голос его буквально околдовывал.
Милан играл весёлые пьесы на рояле, потому что его инструмент остался у Збогаров в Ростове. Сначала ребята просто слушали музыку, но после не выдержали и пустились в пляс. Особенно отжигал цыганёнок Ромка. Мальчишки рассказывали, что родители с малых лет заставляли его побираться на вокзале, но просто побираться было скучно, и Ромка плясал. Ему хорошо подавали.
Иван пытался разговаривать с Ромкой на его родном языке, но тот почти не помнил его. Ничего удивительного, дети быстро забывают то, с чем больше не сталкиваются.
Я спросила Ивана, откуда он знает язык цыган. Тот ответил, что расскажет как-нибудь в другой раз.
Лайма загадывала детям смешные загадки и раздавала призы тем, кто отгадает. Кажется, ребята так и покинули гладышевкий особняк в полной уверенности, что повстречались с настоящей, живой феей.
После выступали сами ребята со стихами и песнями. Они очень старались, и мы внимательно слушали их и аплодировали. Некоторым стоя.
Когда поток желающих выступить иссяк, Катя затеяла игру в кошки-мышки, а потом в жмурки. Было очень весело. Ей помогала Альбина. Женька не разрешает ей петь и читать стихи на публике, а подвижные игры – пожалуйста, сколько угодно.
В тот день я поняла, для чего людям нужны дети. Они нужны всем нам – неважно, свои или чужие, - чтобы быть лучше. При детях, хотим мы того или нет, нам приходится показывать только хорошие свои стороны. Тем же, кто живёт с ними постоянно, то есть, их родителям и прочим родственникам, приходится изо всех сил тянуться к свету, чтобы не только выглядеть, но и быть лучше на самом деле. Иначе, что вырастет из детей?..
Пребывая в этих приятных и в то же время нелёгких размышлениях, я услышала настойчивое верещание домофона. Камера показала, что у ворот стоит автобус, и я, решив, что он прибыл за нашими маленькими гостями, без задних мыслей впустила мужчину и женщину. За ними тут же проследовали ещё три человека. Вся компания оказалась съёмочной группой одного из центральных каналов.
Журналисты, к счастью, вели себя корректно, никого не провоцировали и не задавали двусмысленных вопросов. Я предпочла остаться в тени, и никто не пытался изо всех сил «вытащить рака из раковины». Возможно, для моей карьеры в шоу-бизнесе было бы полезно немного засветиться в телевизоре, но я не хотела делать этого в качестве «не-пойми-кого».
И, впрямь, кто я здесь? Хозяйка особняка? Нет. Жена хозяина? Чёрта с два. Гостья? Опять мимо. Я здесь живу. Вылезти на экран просто ради того, чтобы вылезти? В этом нет никакого смысла, да и последствия подобных «вылазок» могут быть самыми непредсказуемыми.
Любителей светить лицом в СМИ среди нашего общества оказалось достаточно и без меня. Особенно усердствовал Билославо. Станислав Петрович вынужден был играть при нём роль переводчика.
Гладышев как хозяин дома тоже не отставал. На вопрос журналистов о том, кто догадался поехать в сторону горящего детского лагеря с предложением помощи, уж не он ли, Григорий Николаевич, конечно, ответил утвердительно. Да, я сама предпочла не высовываться, но мне всё равно сделалось противно.
Ярек, Женька, Янина и доктора не планировали общаться со съёмочной группой, но их узнали и до них тоже докопались. Так, на всякий случай.
Посреди непринуждённого общения наших звёзд с журналистами под прицелами камер послышался шум подъезжающего автобуса. На дворе был хоть и не совсем поздний вечер, но уже сгустилась тёмно-синяя ночная тьма. За нашими детдомовцами приехали их любимые воспитатели, но те почему-то приветствовали их рёвом. Кое-кто даже пытался спрятаться, но безрезультатно. Все были выловлены, упакованы в куртки и зимние ботинки и посажены в автобус. Отъезд детей тоже снимали операторы. К автобусным стёклам моментально прилипли плачущие детские мордочки, и это дало некоторым одарённым гражданам повод плохо говорить потом о воспитателях и руководителях детских домов.
Первой оказалась наша Катя. Она подлетела к самой старшей воспитательнице и гневно поинтересовалась:
- Почему дети не хотят ехать домой? Вы их там бьёте, да?
Несчастная женщина онемела от такого напора, но ей на выручку пришёл Женька:
- Катя, дети весь день развлекались. Им было хорошо, весело, а сейчас их повезут туда, где будут уроки, режим, дисциплина. Ты бы не плакала от такого в детстве?
- Неужели вас не били в детдоме? – Задала Катерина встречный вопрос.
- Зачем нас бить? – Удивился Женька. – Мы сами дрались, как зверьки.
Душераздирающее прощание, наконец, завершилось, и автобус выдвинулся в сторону детдома.
- Мы ничего не дали детям в подарок! – Вспомнила я запоздало. – Новый год на дворе, а мы…
- Вы не дали им замёрзнуть ночью на морозе, - возразил пожилой оператор, разбирая и упаковывая оборудование. – Это лучшее, что вы могли им дать.
- Не переживай, Илонка! – Утешил меня Марченко. – Праздник слипшихся задниц им устраивают по любому поводу в детдоме, особенно на Новый год. Думаю, этот день для них ценнее многих подарков. Они долго будут его помнить.
Съёмочная группа тоже отбыла восвояси, а мы ещё долго стояли у ворот в домашней одежде, не чувствуя холода.
На мои плечи опустилось вдруг что-то мягкое и тёплое. Я подумала, было, что это Гришаня накинул на меня свою чёрную с оранжевыми вставками зимнюю куртку. Однако куртка была тёмно-синей и пахла совсем не так, как Гришкина одежда. Запах её был восхитительно приятным, юным и свежим.
Я обернулась чуть назад и вбок. Мне навстречу полыхнуло зелёное пламя Ивановых глаз. Надо бы поблагодарить его за заботу, но в горле почему-то застрял здоровенный ком, и я смогла только кивнуть.
Глава 33
Мы вернулись в дом, где полным ходом шли приготовления к ужину. Я решила, что сегодня он тоже будет праздничным. Не удалось отпраздновать вчера, значит, празднуем сегодня! Правда, без девушек-музыкантов и официантского обслуживания, но, ничего, обойдёмся. Я, Альбина, Лайма и Янина прекрасно управлялись по хозяйству, так, что даже Антонина Тимофеевна не особо замучалась.
Все гости, не сговариваясь, вышли к столу при параде. Не при таком, как сутки назад, конечно, но всё же.
За день все устали быть хорошими, и теперь наш стол постоянно взрывался хохотом, и те, кто употреблял спиртное, явно его не экономили. Шутки сделались смелыми. Голоса зазвучали громко. Скромница Настя ещё днём, предчувствуя неладное, эвакуировалась. Всем было хорошо.
После ужина Марио обещал нам итальянские народные песни. Я согласилась аккомпанировать ему.
Разбирая ноты, я обратила внимание на слова песен. Они были, мягко говоря, весьма двусмысленными.
- Марио, вы уверены, что исполнять эти песни – хорошая идея? – Спросила я, серьёзно глядя в тёмные, миндалевидные глаза.
- Конечно! – Живо откликнулся он. – Это весёлые, праздничные песни.
- Да, кажется, даже слишком весёлые, - согласилась я, но спорить не стала.
В конце концов, это его дело.
Публика заняла свои места, и непревзойдённый гордец и честолюбец Билославо запел, с удовольствием демонстрируя возможности своего баритона.
Сначала покраснели все, кто владел итальянским. После медики, которым, как известно, знакома латынь, начали вопросительно переглядываться. Сам Билославо долго наслаждался звучанием собственного голоса, но что-то начало постепенно доходить и до него. Мне это надоело, и я заиграла рождественский гимн. Марио вынужден был подхватить его, и на этой жизнерадостной, хоть и нудноватой ноте его выступление было то ли окончено, то ли прекращено.
Дабы сгладить неловкость, я запела романс «На заре ты её не буди…» Альбина погасила верхний свет, оставив только настенные светильники, и оказалось, что это только начало. По просьбе слушателей я пела романсы и старинные песни минут сорок. Сначала я сама себе аккомпанировала, после за рояль сел Милан.
Это было мне на руку. Пусть Кулинич видит, как ловко сидит на мне розовое с белой отделкой вечернее платье, как красиво лежат на моих точёных плечах светлые, едва закрученные, как сейчас модно, локоны, как…
Кулинич не смотрел в мою сторону. На меня с огромной любовью и каким-то молитвенным восторгом смотрела Лайма, а Кулинич, которого она не замечала в упор, любовался ею.
Приглушённые огни светильников отсвечивали в его тёмно-синих глазах и слегка наметившейся лысине. Кажется, он даже испариной покрылся. Влюблённая ворона мужского рода! Вот, что теперь мне делать прикажете? Из кожи вылезти?
Я бы и вылезла, если бы от этого был хоть какой-то толк, но…
Лайма моя сестра, верно? Я, ведь, ничего не путаю? В таком случае, будет замечательно, если она очарует Кулинича настолько, что возымеет влияние на этот начавший уже опадать клён. Если Лайма будет иметь влияние на Кулинича, она легко внушит ему, что на главные роли в его мюзиклах подхожу именно я и никто другой! И никаких детей рожать ему не надо. Наоборот, Кулиничу выгодно будет отсутствие у меня привязки к насиженному месту. Разве не ура? Ура, конечно!
Я допела романс на автомате, а после мы с Миланом грянули русскую плясовую, да так, что все повскакивали с мест, и в музыкальном зале буквально задрожали стены. После слушатели и плясуны долго благодарили меня и Милана. Женщины обнимали меня и поздравляли с удачным выступлением, мужчины целовали мне руки… все, кроме одного.
Кулинич куда-то смотался, прихватив с собой Лайму. Кажется, она не собиралась никуда идти, но ловелас – он на то и ловелас, что может уговорить даму на что угодно.
Гости разбились на группки по интересам и принялись активно общаться. Я начала собирать разбросанные ноты с рояля и неожиданно почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.
- Вы замечательный человек, - сказал Иван, обращаясь ко мне, по-итальянски.
Только тебя мне сейчас и не хватало, сопля зелёная! «Зеленоглазая зелёная сопля». Интересно, как перевести это на итальянский? Я попыталась, и меня одолел приступ дурацкого смеха. Иван непонимающе уставился на меня.
- Вы хотели сказать, что я красивая женщина? – С вызовом спросила я, отсмеявшись.
- Нет. То есть, да, конечно, вы очень красивая женщина, но меня уже невозможно удивить женской красотой. Я восхищаюсь вами как человеком, Илона. Вы уникальны. Замечательны…
Нет, вы это слышали? Сопля, оказывается, у нас до такой степени многоопытен, что ему плевать на женскую красоту. Он ею, надо полагать, уже пресытился за свои семьдесят лет, и теперь видит в каждой дурнушке вроде меня что-то хорошее наряду со всем остальным.
Тьфу! Почему мужчины не говорят подобных вещей страхолюдинам? Им, возможно, было бы приятно, а красивым женщинам говорить, что тебе их красота безразлична, и ты общаешься с ними просто как с хорошими людьми, как-то слегка оскорбительно, что ли. Когда мне говорят подобные вещи, возникает желание немедленно доказать обратное.
Я расхохоталась дьявольским смехом.
- Вы ещё очень молоды, Иван, - сказала я, наливая себе в стакан тройную порцию виски. – Ваше здоровье!
Я выпила противную жидкость одним махом. В глазах Ивана отразился испуг, но он быстро взял себя в руки. Глупый мальчишка решил очаровать меня, во что бы то ни стало, и тоже маханул почти полный стакан.
Я налила себе ещё…
В общем, с моей подачи кое-кто в тот вечер налакался так, что лыка не вязал. «Так тебе и надо, паршивый сопляк! - Злорадствовала я про себя. – Решил угнаться за тётушкой Илоной? Догонялка ещё не выросла!»
Я думала, что, набравшись, приставучий мальчишка отправится на боковую, но нет. Он так и ходил за мной, едва волоча ноги, и бормотал о том, какой я замечательный человек. Не женщина, не балерина, не певица и пианистка, а, чёрт побери, человек! Как будто я дядька, или у меня вообще нет пола в силу того, что я амёба или пресноводная гидра какая-нибудь!
Бесил он меня страшно, и я не знала, как от этого «пристенчивого» сокровища избавиться.
Уставшие гости, не спавшие ночь и умотавшиеся за день, постепенно начали расходиться по комнатам. Милан предложил «закинуться картишками», и я согласилась. К нам присоединились Билославо и Кулинич. Последний скучал, проводив Лайму до её комнаты. Возможно, он рассчитывал на большее, но моя сестра не из тех, кто сразу идёт на сближение с каждым встречным.
- Милан, ты собрался играть в покер с Илоной?
До чего же резкий у Женьки голос! Днём он звучит вполне себе приемлемо, а сейчас…
- Да, а что? – Вежливо отозвался Милан.
- Ничего, - мрачно зарядил Женька. – Удачи тебе, братан!
- Спасибо, - отозвался ничего не подозревающий музыкант, а мой дорогой друг отправился, наконец, в свою комнату.
Правильно. Нечего торчать здесь и портить мне игру. Без тебя есть, кому действовать мне на нервы.
Несносный Иван упорно не желал никуда уходить. Он торчал позади меня и буквально дышал в затылок. К счастью, больше ничего уже не бормотал. Иссяк.
Ярек и Янина пытались увести племянника в его комнату, но тот так отчаянно сопротивлялся, что они решили не связываться. К тому же, Милан пообещал, что не оставит его ночевать в музыкальном зале.
В итоге мы, четверо игроков, остались одни, если не считать клюющего носом Ванечки, как называла его Янина. Игра закипела.
Примерно через два с половиной часа я подсчитывала выигрыш, а все остальные партнёры материальный ущерб. Особенно нервничал Билославо. Странно, вроде бы самый состоятельный из всех. Что он так нервничает из-за каких-то жалких пары-тройки тысяч?
- Сознайтесь, Илона, вы мошенничали! – Заявил он в конце концов.
- Ну, так побейте меня канделябром, - предложила я невозмутимо. – Хотите, принесу?
Милан что-то сказал ему по-словенски, тихо, но угрожающе. Тот моментально перестал выдвигать претензии и поплёлся в свою комнату, сопровождаемый Кулиничем. Станислав Петрович смотрел теперь на меня совсем другими глазами, и это был явно не влюблённый взгляд. Так смотрят обычно на бушующую за окном стихию. Страх и восхищение причудливо переплелись в его глазах цвета ночного неба, и это отражалось в обращении со мной. Кулинич взвешивал теперь каждое слово, обращённое ко мне, и, целуя мою руку, брал её так, словно это ядовитая змея, готовая атаковать в любой момент.
Что же, влюбляйся в Лайму, если хочешь. Главное, оцени мои данные, неблагодарная скотина. Я так для тебя старалась!
Милан отнёсся к своему проигрышу философски. Ни один мускул не дрогнул на его аристократичном лице. Он вежливо поцеловал мою руку и поздравил с выигрышем. Вот, это, я понимаю, мужик! Жаль, что женат да и мюзиклов никаких не ставит.
Иван похрапывал на маленьком, шелковистом диванчике, подогнув под себя ноги. Если оставить его так, к утру парень вряд ли сможет разогнуться без посторонней помощи. Посовещавшись, мы с Миланом решили будить его и вести наверх.
Проснулся Иван на удивление легко. Видимо, сказались годы работы на «Скорой». Он даже свой чемодан медика начал, было, искать, но поняв, что ехать по вызову не нужно, снова обмяк. Мы с Миланом подхватили его под руки с двух сторон и повели наверх. По дороге он счастливо улыбался и спрашивал, не снится ли ему этот прекрасный сон.
Сгрузив племянника на кровать, Милан сразу отправился в ванную, а я собралась идти к себе.
- Илона!.. – Хрипло окликнул меня Иван, когда я уже бралась за ручку двери. – Поцелуйте меня, Илона, ангел мой!..
Он лежал на кровати, закинув руки за голову, и лицо его было радостно-безмятежным. Ворот белой рубашки расстёгнут, светлые прямые волосы растрёпаны, а в глазах снова тот колдовской, изумрудный блеск.
Это было невыносимо. Страшно и нелепо. Не может один человек, ничего общего с другим не имеющий, быть так на него похож! Даже в голосе проскальзывают те же чувственные обертоны.
Ты называешь меня ангелом, паршивец? Я сейчас докажу тебе, что я бес.
- Вы поцелуете меня, правда? – Спрашивал лежащий на кровати сопляк, возомнивший себя пресыщенным циником.
Я изобразила на лице замешательство и напряжённо кивнула. По телу моего собеседника прошла волна сладкой дрожи.
Подойдя к постели Ивана, я нежнейшим жестом подняла вверх его рубашку и оставила смачный засос на гладкой, почти безволосой коже чуть выше пупка. Взглянув на лицо Ивана, я не смогла сдержать злорадного хохота. Такой растерянности я не видела давно.
- Спокойной ночи, милый юноша, - произнесла я ангельским голосом и, послав словенскому гостю воздушный поцелуй от двери, выпорхнула из их с Миланом комнаты.
Глава 34
Моя нервная система, похоже, раскалилась от перегрузок. Я была вздёрнута, и спать совсем не хотелось. Хотелось хохотать во весь голос и бегать босиком по коридорам гладышевского особняка.
Благодаря своим последним крупным выигрышам, выходному пособию и дорогим подаркам, я могу жить, ни о чём не переживая, года полтора, если не два, в своей двушке на Кожухе. Идти торговать на рынок не придётся.
Ещё есть арендная плата с запасных квартир.
Ещё я могу податься в профессиональные игроки. Мне неведомы границы моего дара, и я могу, конечно, однажды, по-крупному проиграться, но… Я, ведь, могу ещё и мошенничать! Может, взять да и отправиться в длительные картёжные гастроли? А, что? Разные города, интересные люди, новые знакомства и целые тома похождений! Я проеду всю страну из конца в конец и за её пределами непременно побываю…
От жажды приключений захватило дух. Я представила себя стоящей на самой крайней точке России – Камчатке. Под ногами каменистый грунт, поросший кое-где редкой, невиданной растительностью. Перед глазами океан, дразнящий взгляд заломами кипучих волн. Я даже ощущаю его солёный, влажный дух обонянием и кожей. Надо мной яркое, белое Солнце. Оно было бы огненным, если бы не ветер, который не просто холодит, а пробирает до костей. Ветер нещадно треплет волосы и пытается сорвать с меня одежду…
- …не понимаю, какого чёрта… - Услышала я раздражённый Гришкин голос позади себя.
Это он трепал моё платье своими толстыми ручищами, а вид его был таким грустным, растерянным и усталым, что я прямо так и покатилась со смеху. Мой смех окончательно сбил Гришаню с толку. Он ошалело моргал посреди коридора и долго не мог произнести ни слова.
- Ты пьяна, Илона? – Спросил он, наконец.
- Конечно! – Согласилась я. – Всегда пьянею с первой пипетки алкоголя, и ничто не может мне помочь, кроме, разве что, крепкой, бодрящей… баночки детского питания! Ты забыл?
- Я помню, что алкоголь тебя не берёт, но мало ли… Ты вымоталась за последние двое суток. Тебе надо отдохнуть, развеяться…
- Все когда-нибудь развеемся, - отозвалась я скорбно. – Сперва в крематория печке погреемся, а после над полем навозным развеемся…
- Тебя Женька укусил? – Поинтересовался Гришаня саркастически, намекая на пристрастие нашего друга к чёрному юмору.
- Нет. Вадим.
- Он тоже мог, - подтвердил Григорий со вздохом. – Вадим, ведь, ещё и стихоплёт. Я тут кое о чём другом хотел спросить тебя, Илонка. Ты ничего не хочешь мне рассказать?
- Нет, но я тоже хочу спросить тебя кое о чём, - отозвалась я, и мой собеседник моментально превратился в слух. – Кто подарил тебе эту пижаму?
На Гришане была пижама новогодней тематики с зелёными, аляпистыми ёлочками и краснорожими оленями. Выражение их морд было настолько тупым, что хотелось немедленно начать их передразнивать.
- Не помню. Вяткины, кажется, а что?
- Не надевай её больше, - серьёзно посоветовала я. – Ты в ней, как придурок.
- Это всё, что ты хотела сказать? – Гришка явно начинал заводиться.
- Нет. Ещё я мечтаю поехать на Камчатку.
- Точно на Камчатку? – Засомневался Гришаня. – Не в Словению?
- Можно и в Словению, - согласилась я, - но лучше всё-таки на Камчатку.
- Илона, зачем ты морочишь мне голову? Если ты…
Мы услышали топот приближающихся ног одновременно. Бежавший явно был быстрым, спортивным и крупным, но не тяжёлым человеком. Ещё он был женщиной. Я без труда определила это, когда из-за угла коридора показалась Янина. Лицо серьёзное и сосредоточенное. Поверх пижамы надет розовый махровый халат. В руках чемоданчик медика.
- Марченко плохо! – Бросила она на бегу, и мы с Гришаней, позабыв обо всём на свете, кинулись следом за ней.
По дороге я принялась колошматить дверь в комнату Вадима. Гришка разбудил Завадских. Я подумала, что неплохо бы позвать ещё Котника-младшего, но вряд ли от него сейчас будет хоть какой-то толк.
Я не догадалась спросить Янину, кому именно из супругов Марченко плохо, и на всякий случай перепугалась за них обоих. Когда я вбегала в их комнату, волоча за собой трёх заспанных медиков, моё собственное состояние было близко к паническому.
Всё оказалось плохо, но не смертельно.
Дело в том, что нормальные мужики могут иногда не рассчитать с алкоголем и упиться в хлам, особенно если им в собутыльники попадётся такая сволочь, как я. Это и произошло давеча с нашим словенским гостем.
Если у человека при этом слабое здоровье, он может поплатиться за свою невоздержанность каким-нибудь серьёзным приступом. Женька и поплатился. Правда, его невоздержанность была совсем иного рода.
- Это я виновата! – Горько восклицала Альбина. – Я не уследила! Когда он только успел?
- Ваш супруг не ребёнок, - резонно возражал доктор Завадский, - и должен был сам понимать, что ничем хорошим его обжорство для него не закончится.
- Женечка совсем не может удержаться, когда видит столько сладкого! – Причитала она. – Откуда это всё только взялось?
- Наша замечательная хозяюшка постаралась, - просветил её Гришаня, указывая на меня.
- Илонка!.. – Прохрипел Женька из последних сил. – Выгони их всех на хрен! Они хотят меня убить.
Он был бледно-зелёным, и боль скрутила моего друга так, что он не мог разогнуться.
- Женечка, потерпи, родной, - увещевала его Альбинка. – Доктора знают, что делать. Сейчас тебе станет лучше.
- Да, держись, братан! – Напутствовала я. – Мы скоро вернёмся.
Вместо медиков я вытолкала из комнаты Альбину и Гришаню. Мы втроём околачивались в коридоре, пока бригада высококлассных медиков вымывала из нашего друга последствия его пристрастия к сладкому. Я готова была надавать себе по лбу за свои давешние старания.
- Илонка всегда так делает, - ябедничал Гришаня Альбине. – Перед каждым праздником у неё в кухне кондитерский цех. Кафе открывать можно!
- Я должна была смотреть за ним, а я… - Альбинка расплакалась, не в силах продолжать дальше.
Она чувствовала себя виноватой по одной не совсем обычной причине. Я узнала о ней чуть позже, а пока просто обнимала и утешала подругу. Гришка стоял рядом и ухмылялся так гадко, что хотелось зарядить ему в лоб чем-нибудь тяжёлым. Если он сейчас опять поднимет лесбийскую тему…
Нет, этого нельзя допускать. Иначе будет шикарная мокруха в моём исполнении.
- Гриш, иди к себе, - обратилась я к нашему недоделанному барину ласково. – Я побуду с Альбиной, а ты иди. У тебя был очень трудный день. Тебе отдохнуть надо. Если что, мы разбудим тебя.
Его не пришлось долго упрашивать. Дурацкая пижама вскоре исчезла за поворотом коридора, а дверь спальни супругов Марченко распахнулась.
- Мы его промыли и обезболили, - доложил Максим. – Завтра будем следить за его состоянием. Если что, поедем в стационар. Сейчас всем рекомендую отдохнуть, как следует.
Вадим, Оксана и Яна тоже сказали по паре ободряющих слов, и вскоре усталые медики разошлись по своим спальням. Я решила не оставлять в такой момент Альбину одну.
Женька ещё не спал и попросил нас с Альбиной посидеть с ним и поговорить. Разговаривать мы должны были не с ним, а друг с другом. Под наши голоса он лучше засыпает.
Мы принялись вполголоса обсуждать события прошедшего дня и двух последних ночей, и Женька вскоре задремал.
Мне срочно понадобилось уединиться, и я воспользовалась ванной супругов Марченко. Когда я совсем собралась выходить и даже приоткрыла дверь, я услышала хрипловатый голос Женьки. Он звал Альбину по имени, и она откликнулась так, что я поначалу не узнала её голос, настолько нежно и мелодично он звучал.
Это заставило меня прислушаться.
Глава 35
- Альбинка, скажи, я твой?
- Конечно, Женечка! Ты мой. Ты мой родной, любимый, сладкий…
«Тьфу, ты, пропасть! «Сладкий!» Она что, не знает, кого называют сладкими?..»
Я едва успела додумать свою умную, глубоко ироничную мысль, как на меня нахлынули воспоминания, накрыв с головой. Вынырнуть не получалось никак. Видимо, доведённая до края нервная система жестоко мстила мне за последние дни и недели.
Я снова оказалась в гостиничном номере Нижнего Новгорода, где мы с Юрой однажды остановились, решив побаловать себя с одного крупного куша. Любимый не очень хорошо переносил дорогу, и был вымотан до крайности. Едва войдя в номер, он рухнул на кровать, и я первой отправилась в душевую, казавшуюся королевской ванной по сравнению с душевыми интерната. Сам номер тоже виделся царскими покоями девчонке, выросшей в очень простых и местами основательно ободранных интерьерах хореографического училища.
Сейчас помещение интерната отремонтировано и обставлено по последнему слову, а тогда… Тогда на всём ещё лежала печать грустного наследия девяностых. Девчонка, уставшая вкалывать у станка, а в перерывах до бесконечности штопать расползающиеся вещи, наслаждалась отремонтированными «под евро» гостиничными номерами и аляповатым лоском дорогих ресторанов.
Я вышла из-под душа, свежая и бодрая, с рассыпавшимися по плечам мокрыми волосами, и сразу бросилась к кровати, проведать любимого. Он лежал, закинув руки за голову, и взгляд его, уставленный в потолок, был уставшим и мрачным.
Обернувшись на звук моих шагов, Юра улыбнулся и сел, подогнув под себя ноги. Глаза его засветились тёплыми, зелёными огнями, выражение лица сделалось добрым, задумчивым.
- Илона… Илоночка моя… Никогда ещё не видел тебя такой красивой!.. Ты поцелуешь меня, Ласточка?
Юра нечасто называл меня так. Чаще он придумывал какие-то смешные, не обидные прозвища вроде Чебурани или чего-то наподобие. Ласточкой я была в самые тёплые, романтичные моменты.
Обычно я убегала, когда он звал меня. Юра бросался вдогонку, я в шутку сопротивлялась, и начиналась самая весёлая на свете возня.
В тот вечер убегать не хотелось. Как можно убегать от человека, который считает тебя сказочно красивой, когда ты только вышла из-под душа, и напоминаешь скорее мокрую курицу, чем ласточку?
Я подошла близко-близко, обняла любимого и поцеловала в губы цвета спелого граната. В тот момент не было ничего слаще этих родных, тёплых губ.
Вот, и Женька для Альбины так же сладок. Его резкий голос – лучшее лакомство для её слуха. Самая обычная внешность Женьки – услада для её немного близоруких глаз. Грубая кожа, покрытая многочисленными шрамами, жестковатыми волосками и пробивающейся щетиной – настоящий деликатес для её нежных ладошек, а о губах и говорить не приходится.
Альбина боится потерять любимого, и это правильно. Я не боялась. Я вообще об этом не думала. Не ведала, что любовь Юры – лучшее из всего, что произойдёт со мной за тридцать лет жизни.
Я почувствовала, как по лицу заструилась предательская горячая влага. Опять слёзы! Были же уже недавно в гостях у мамки! Почему сейчас?
- Альбинка, скажи, ты, ведь, просто влюбилась в него, да? Ты не полюбила его, как когда-то меня…
Альбина любит другого?! Это ещё что за новости? Я навострила уши так, что перехватило дыхание. Сердце запрыгало в горле, и я боялась, что они услышат его напряжённый стук и поймут, что я подслушиваю. Я подслушиваю разговор, не предназначенный ни для кого, кроме них двоих.
Мне в кои-то веки сделалось стыдно за своё поведение. Однако заявить как-то о своём присутствии, прервав этот сокровенный разговор, было бы сейчас ещё аморальнее, чем затаиться и слушать.
- Ну, что ты, родной! Я не люблю его и даже не влюблена. Тебе…
- Я видел, как ты смотрела на него! – Горько прервал Женька. – Ты смотришь на него постоянно, как только отвлекаешься от дел или разговоров. Ещё ты всё время куда-то сбегаешь! – Альбинка хотела сказать что-то, но супруг прервал её, не дав произнести ни слова: - Я не о себе переживаю, пойми, родная! Он настолько одержим собственной неповторимостью, что не замечает никого вокруг! Он не оценит твоих даров! Он травмирует тебя! Он причинит тебе такую боль, что…
Неожиданно Альбина рассмеялась своим неподражаемым серебристым смехом. Он у неё вроде бы негромкий, но при этом надёжно застревает в ушах собеседников и заставляет звенеть стёкла и стёклышки. Вот, и сейчас стеклянные шарики бра над кроватью зазвенели протяжно, и уши мои заполнились странным, тонким свистом.
- Ты разлюбила меня! – Констатировал Женька. – Я больше ничего для тебя не значу, и мои слова…
Альбина не дала ему договорить, закрыв рот супруга долгим поцелуем.
- Что всё это… - Начал Женька, когда она оторвалась, наконец, от него.
- Я не люблю Билославо, - просто ответила Альбина. – Я никого не могу полюбить, Женечка, потому что моё сердце занято одним тобой. Представь стакан, полный до краёв. Можно налить туда что-то ещё? Нет, ведь. Всё прольётся. Так и здесь. Как я могу полюбить некого мужчину, если сердце всецело наполнено любовью к другому, единственному?
- Значит, ты просто влюблена, и это пройдёт? – Спросил Женька с надеждой.
- Да, я влюблена, - согласилась Альбина. – Влюблена в красоту. Наш мир не совершенен, и красота в нём словно бы поломана, разбита на части и разбросана. Где-то её больше, где-то меньше. Люди в большинстве своём красивы не целиком, а местами, и только их прекрасные души создают единый притягательный образ. Но есть те, кому досталось много красоты. Некоторые словно бы состоят из неё полностью. Как Билославо, например. Природа компенсировала ему недостаток душевности совершенной физической красотой. Плоскости его лица…
Альбина ещё что-то объясняла Женьке довольно долго. Оказывается, она просто восхищается красотой Билославо и, уединяясь в комнате, делает с него наброски по памяти. Она даже показала их Женьке и сказала, что хочет сделать его портрет в графике, а лучше несколько, но если он против, то она сейчас же порвёт все наброски и оставит эту идею.
- Я не собираюсь причинять тебе боль из-за каких-то каракулей тушью, - заявила Альбина решительно. – Плевать я на них хотела. Прости меня, Женечка. Прости, родной, и забудь это, если можешь. Я больше не взгляну в сторону Марио, и мы уедем сразу же, как только тебе станет чуть лучше.
- Нет! – Резко возразил он. – Это ты меня прости! Дядька Женька у тебя дурак. Опять надумал, чёрт знает, что и обожрался вдобавок… Я совсем тебя измучил своими…
- Это я виновата, Женечка, - гнула своё Альбина. – Я рассматривала самовлюблённого субъекта и постоянно бегала в комнату, чтобы сделать глупые наброски вместо того, чтобы следить за тобой. Я дрянь.
В голосе Альбины снова послышались слёзы. Это она зря. Он боится женских слёз и не знает, что с ними делать, но, кажется, на этот раз всё было по-другому.
- Никакая ты не дрянь! – Пламенно возразил Женька. – И не вздумай рвать эти наброски, они великолепны. Напиши его портрет. Пусть он будет. Я всё понял. Билославо для тебя просто натурщик. Модель. Ты, ведь, любишь своего дядьку Женьку, правда, Альбинка?
- Я люблю только своего дядьку Женьку, и всегда буду любить! – Произнесла Альбина, превозмогая слёзы. – Больше ни один мужчина меня не интересует. Мой дядька Женька…
Альбина ещё говорила и говорила что-то ласковым, убаюкивающим голосом. Я больше не слушала её. Я внезапно обнаружила себя сидящей на полу их с Женькой ванной комнаты. Плечи мои ходили ходуном, а из глаз хлестали реки слёз.
Слёзы падали на розовый атлас моего платья, делая его светло-красным, как свежая кровь. Я усмотрела в этом дурное предзнаменование, и не зря.
От мрачных предчувствий, теснящихся в груди, я зарыдала ещё сильнее. К счастью, рыдания мои были беззвучными. Они не привлекли внимания Альбины и не разбудили Женьку.
Убаюкав любимого мужчину, Альбина, видимо, решила умыться на сон грядущий. Она была, мягко говоря, очень удивлена, обнаружив меня в ванной. Видимо, моя подруга забыла о том, что я всё ещё здесь. К тому времени, как она вошла, я наревелась так, что была почти без чувств.
- Илонка! Илоночка…
- Всё хорошо, - отозвалась я гнусаво. – Сейчас я соберу себя с пола и уйду. Что-то я устала сегодня…
- Конечно, устала, девочка моя! На тебя столько всего свалилось в последние два дня… или не только в последние? – Альбина присела возле меня на корточки и не без усилий заглянула в моё лицо. – Илона! Уходи от Гришки! – Выпалила она вдруг.
- Что это с вами, Альбина Николаевна? – Спросила я насмешливо. – Где ваше всегдашнее чувство такта? Вы заразились резкостью от нашего общего друга?
- Не называй меня Николаевной, - серьёзно попросила Альбина. – Я и так нередко ощущаю себя ископаемым.
- А я ощущаю себя заводной куклой, в которой сломался механизм, - призналась я. – И физические травмы здесь ни при чём.
- Ты устала притворяться, Илона.
Кажется, Альбина понимает меня с полуслова, но не до конца.
- Не только притворяться, - выдавила я со вздохом. – Я устала надеяться. Устала ловить чёртов шанс, который всё никак не подворачивается, а если и подвернётся, то опять не мне. Кажется, это конец, Альбина. Это финиш. Яма.
- Невозможно подняться, если ты не падал. Значит, ты должна сейчас упасть, чтобы иметь возможность…
Мой горький смех прервал рассуждения Альбины.
- Я давно сижу в яме, Альбина, - поведала я ей. – Пытаюсь выбраться, а стены осыпаются, и комья земли лупят меня по башке.
- Значит, тебе нужна помощь. Только знаешь, Илона… Гладышев не тот, кто может оказать тебе её.
- У Гришки море знакомств, - возразила я. – Он может свести меня с нужными людьми и…
- Тогда почему никак не сведёт?
- Он сводит, но что-то всё время идёт не так. Не пойму, в чём причина. Видимо, я сама косячу нечеловечески и не понимаю, в чём именно. Я одна. Я здесь совсем одна, и некому подсказать мне, что я делаю не так.
- Ты можешь делать всё так, Илона, либо всё не так – суть не в этом. Ключевое слово здесь – «одна». Рядом с тобой вроде бы есть мужчина, но ты при этом одна! Ты не находишь это странным?
- Ничего странного, - уверила я Альбину. – Я с ним не на всю жизнь. Как только он поможет мне…
- Он никогда тебе не поможет, Илона! Ты лицо его видела? Он смотрит на тебя, как хищник на добычу! Он не с тобой. Это ты должна быть с ним. Так ему кажется. Если он поможет тебе состояться в шоу-бизнесе, ты будешь уже не с ним. Ему нет резона помогать тебе, девочка моя. Если бы он хотел помочь, давно сделал бы это. Ты, конечно, можешь оставаться с ним, если он тебе дорог, если ты любишь его, но имей в виду: он хочет видеть тебя своей тенью. Тебе придётся заплатить за свою любовь вечным домашним пленом. Ты готова на такие жертвы?
- Жертвовать не из-за чего! – Отмахнулась я. – Любви нет. Привязанности нет. А в последнее время он мне ещё и физически жутко противен.
- Но ты не уходишь, - горько констатировала Альбина. – А, ведь, кто-то, с кем у тебя могли бы состояться отношения, смотрит на тебя и не подходит оттого, что ты с другим. Место рядом с тобой несвободно.
- Да, ну! Кто на меня смотрит? Да, и не сдался мне никто. Я в стоящий проект попасть хочу, а не в чёртов брак, провались он в сортир! Я на сцену хочу! Хочу полные залы! Овации! Цветы!
Я заметила, что по щекам опять хлещут слёзы.
- Это уже было в твоей жизни, - напомнила Альбина.
- Этого было в моей жизни ужасающе мало, - прорыдала я.
- А у кого-то совсем не было!
- Так, им и не нужно!
- Не скажи, Илона. Есть масса девушек, грезящих сценой и аплодисментами, а судьба наградила их лицом размером с дорожный знак и задом величиной с кузов от КАМАЗа. В качестве «бонусов» - лень, зажатость и трусость. Как тебе такое?
- Так себе, - созналась я.
- Вот, именно. Эти девушки и масса других, хорошеньких и способных, но не знающих, как реализовать себя, навсегда останутся без зрителей, цветов и славы. У тебя же было десять звёздных лет.
- Всего десять…
- Целых десять!
Мы обе помолчали немного. После я поблагодарила Альбину, а она меня, и я поднялась, наконец, с пола.
- Думаешь, всё безнадёжно? – Спросила я старшую подругу, заранее предвидя ответ.
- Думаю, тебе надо строить свою жизнь самой, - отозвалась она, и я вспомнила, как на днях поучала о том же самом Катьку. Сделалось очень стыдно за себя. – Если бы Григорий хотел тебе по-настоящему помочь, он давно сделал бы это, - повторила Альбинка. – Помнишь, откуда вытащил меня Женечка? – Я напряжённо кивнула, ибо помнила. Марченко вытащил её из-за кассы супермаркета, где она вкалывала, не имея возможности устроиться по специальности. Ещё он выволок её из токсичных, убивающих душу отношений с предыдущим мужем. – Он сделал это, потому что видел, насколько мне это необходимо. Потому что полюбил меня и желал мне добра, - продолжала Альбина. – Григорий, конечно, неплохой человек и зла тебе не желает, но у него нет цели помочь тебе реализовать мечты. Он хочет, чтобы ты просто была рядом. Чтобы ты, возможно, стала его женой, подарила ему пару детишек, украшала его жизнь своим присутствием. До твоих терзаний и амбиций ему нет никакого дела.
В ответ я лишь горько усмехнулась. Знала бы ты, добрая женщина, куда готов послать меня господин Гладышев в случае, если я заикнусь о семье и детях! От столь подробного адреса тебя бы точно хватанул кондратий.
За окнами спальни занимался малиновый рассвет. На плечиках висело, красуясь, малиновое платье Альбины. Малиновые отблески падали на наброски красавца и талантища Билославо, чуть, было, не ставшего причиной разлада в семье моих друзей.
Пожелав Альбине доброго утра, я, наконец, отправилась к себе в комнату.
На одной половине моей кровати, свернувшись, словно белый котёнок, спала Лайма. От её сонного дыхания колыхалась прядь волос у лица. Сестра улыбалась во сне и выглядела такой милой!
На второй подушке покоилась чья-то крупная голова с чёрными кудрями. Я подумала, было, что это Гришаня по ошибке убрякался рядом с Лаймой, но, приглядевшись, поняла, что это Катька.
Совсем не может побыть одна! Мне некогда вошкаться с ней, так она Лайму оседлала, надоедливая девчонка! Интересно, она уже успела поведать моей сестре о своей неземной любви к Женьке? Ещё интереснее было бы показать Катюне объект её страсти скрюченным и блюющим в тазик. Альбинка регулярно такое наблюдает, и ничего, не разлюбила пока, а насчёт Кати имеются некоторые сомнения.
Тихо выругавшись, я взяла умывальные принадлежности, ночное бельё и поплелась в комнату Катьки. Там, наспех ополоснувшись, я вырубилась на несколько часов. Меня не волновали уже в тот момент никакие хозяйственные вопросы. В доме полно женщин, и все, кроме Кати, замечательные хозяйки. Справятся как-нибудь. Не справятся – пусть вызовут дьявола себе в помощь. Мужики, все, кроме Женьки и Вадима, просто пусть катятся… под горку. Гришаня первый, Билославо за ним, остальные в порядке живой очереди.
Я представила себе эту картину, и она изрядно меня повеселила. Кажется, я заснула с улыбкой.
Проснулась от прикосновения к моему лбу чего-то твёрдого. Вдобавок прямо у лица раздался короткий тонкий писк. Я резко села в кровати, чуть не сбив с ног доктора Лунина. Он измерял мне температуру электронным термометром.
- Как ты себя чувствуешь, Илона? – Спросил Вадим, беря меня за руку и прилаживая на неё тонометр последней модели. – Уже первый час дня, а ты всё спишь. Я испугался за тебя.
- Всё в порядке, Вадюш, - успокоила я своего друга, подивившись про себя тому факту, что он всё ещё здесь. Я думала, он уедет домой вслед за Настей. – Просто я поздно легла вчера. Точнее, уже сегодня. Рано.
- Ясно, - резюмировал Вадим. – Я спрашивал о тебе Лайму и Григория, но Лайма ничего не знает, а Гладышев, как я понял, не хочет о тебе говорить. Кажется, он обижен. Билославо, кстати, тоже. От одного упоминания о тебе надувается, как индюк. Милан и Стас уже смеяться над ним устали. Кое-кто опять сорвал солидный куш за ломберным столом?
Вадим, снимая с моей руки тонометр, слегка улыбнулся, а я расхохоталась в голос.
- Марио вчера решил, что я мошенничала, - поведала я своему другу.
- А ты что?
- А что я? Предложила побить меня канделябром, но он почему-то не захотел.
Мы с Вадимом рассмеялись, и он сделался похож на двадцатилетнего студента, каким был, когда мы познакомились.
- Выпей, - сказал Вадим, протягивая мне стакан с каким-то лекарством.
Я, не задумываясь, выпила. Из этих крепких, немного костлявых рук я приму всё. Они никогда не подадут чего-то плохого.
- Спасибо, Вадим! – Произнесла я искренне, возвращая своему другу стакан. – Ты такой заботливый, добрый…
- Настя так не считает.
Говоря это, он опустил голову и отвёл глаза. Настя из тех женщин, которым постоянно надо что-то доказывать. Вадим и доказывал первые года три их совместной жизни. Потом надоело.
Мой друг считает, что мужику негоже жаловаться на жизнь, а на жену и подавно, но я его заставляю. Не хочу, чтобы однажды его сердце остановилось, не выдержав груза проблем. Мужчина тоже человек и должен выговориться иногда.
- По правде говоря, я думала, что ты с утра уедешь вслед за ней…
- Ну, конечно! – Всплеснул Вадим своими длинными руками. – Куда я теперь уеду? У нас с Завадскими здесь целый лазарет образовался!
- Как там Женька? – Спохватилась я.
- Стабильно, - успокоил Вадим. – Думаю, это обычный сбой, вызванный перееданием.
- Ну, с ним всё ясно, а кто ещё у нас в лазарете?
- Ещё Котник-младший, и ты, моя дорогая!
- Я?!
- Конечно. Посмотри на себя: ты на грани истощения находишься, нервного, физического, морального – всякого! Погода пасмурная, мрачная. Твои старые травмы могут дать о себе знать и, вообще…
Вадим достаточно долго рассуждал о неустойчивом состоянии моего здоровья, и я поняла: домой ему не хочется.
- А что с Иваном? – Спросила я, чтобы поддержать разговор.
- Мальчишка вчера крупно перебрал со спиртным. Ты, впрочем, тоже.
- Ты же знаешь, на меня алкоголь не действует!
- Это не значит, что он безвреден для организма! – Резонно возразил Вадим. – Я тут принёс тебе завтрак. Обязательно поешь, прежде чем приниматься за дела.
Я только что заметила поднос на комоде. Вадим принёс мне кофе, бульон с гренками, томатный сок, минералку с лимоном, маслины, солёные огурчики. Набор алконавта, короче. Я давно не сержусь и не спорю. Если мой друг считает, что на следующий день после возлияний завтрак должен быть именно таким, значит, это правильно. Мало ли, что у меня нет похмелья? Это не важно. Вадим сказал – есть, значит, есть.
Я с трудом прятала улыбку, пока доктор Лунин слушал меня, предварительно подогрев стетоскоп в ладонях. После, удовлетворённо кивнув, Вадим отложил его в сторону, подошёл ко мне вплотную, обнял за плечи и поцеловал в голову. Я непонимающе уставилась на него.
- Ты самая лучшая из всех, кого я знаю, Илона. Я тебе тоже вроде бы не противен. Почему ты отказалась быть со мной тогда, пять лет назад? Ты ничего толком не объяснила, а после в твоей жизни начало происходить, чёрт-те что… Я так и не спросил, а ты…
- …а я слушаю тебя, Вадим, и недоумеваю: почему ты сейчас решил это выяснить? Ни тогда, ни год назад, ни за месяц до Нового года…
- Я не решался. У тебя была личная жизнь, какая-никакая, налажена, а сейчас, я вижу, всё пошло по звезде.
- У тебя, я вижу, тоже не сахар.
- Ты не ответила на мой вопрос, Илона! Я хочу знать точно: что тебя во мне раздражает? Или, может, я тебя чем-то обидел? Я должен знать это. Без этого, я чувствую, моя жизнь в ближайшее время развалится окончательно, либо я сойду с ума. Мне уже пять лет не даёт покоя этот вопрос! Скажи мне правду, какой бы горькой они ни была. Я был недостаточно хорош для тебя, да, Илона?
Я остолбенела от такого напора. Помолчав с минуту, я, наконец, решилась:
- Вадим, тогда, пять лет назад, я подумала, что испорчу тебе жизнь своим присутствием в ней. Подумай сам, я тогда была примой…
- Ну, конечно! Я-то был никем! – Обиделся Вадим.
- Ты никогда не был и не будешь никем! – Горячо возразила я. – Таких людей, как ты, больше нет. Ты заслуживаешь, чтобы рядом с тобой была верная, добрая, заботливая жена, которая готовила бы тебе ужины, рожала детей, создавала уют. Чтобы просто была рядом! Могла я тебе всё это дать?
- Я бы потерпел, - произнёс Вадим с болью и отвернулся к окну. – Пусть ты появлялась бы дома изредка, но мы были бы вместе, Илона. Мне достаточно было бы знать, что ты моя и что ты меня любишь, а теперь…
- И тогда, и теперь я люблю другого человека, - призналась я.
Вадим недоумённо на меня воззрился.
- Если у тебя есть любимый мужчина, зачем ты живёшь с Гладышевым? Кто он? Я его знаю?
- Ты видел его один раз. Мёртвым.
Вадим рухнул в кресло и закрыл глаза ладонью.
- Это невозможно, - выдал он, наконец, помотав головой. – Влюблённость – это химия. Она проходит через два-три года. У самых стойких десять лет может продержаться, но чтобы столько… Ты разыгрываешь меня, да, Илона? Просто не хочешь называть его имени и…
- Помнишь, как ты решил в первую нашу встречу, что я не хочу называть тебе своего имени?
- Как я могу забыть, если ты постоянно этим меня троллишь?
- Значит, ты помнишь, что оказался тогда неправ. Вот, и сейчас всё то же самое. Я люблю Юру. Любила пятнадцать лет назад, и люблю теперь. Ты симпатичен мне. Я даже иногда испытываю волнение от твоих прикосновений и поцелуев, но я не гожусь на роль жены доктора. Я озверею, если буду безвылазно сидеть в квартире. Я не хочу детей. Я не собираюсь охранять чёртов домашний очаг, который у всех так и норовит развалиться, как куча дерьма. У меня другие цели в жизни.
- Я люблю тебя, Илонка, - просто произнёс Вадим. – Люблю такой, какая ты есть, вместе с твоими звёздными закидонами, руганью, картами и выпивкой. Я хотел бы беречь тебя всю жизнь, но…
Голос Вадима прервался, и он снова закрыл глаза ладонью.
- Ты и так бережёшь меня, Вадим. Ты бережёшь меня уже пятнадцать лет. Вы с Максом вернули мне однажды здоровье. Ты мой ангел-хранитель.
- Спасибо, Илонка, - произнёс Вадим и снова поцеловал меня.
Он собрался выйти из комнаты, но я окликнула его.
- Вадюша, - нежно начала я, и в карих глазах моего друга засветились огоньки надежды. – Вадим… Решайте с Настей свои проблемы. Не бегите от них и не терпите. Если не получится – расходитесь ко всем чертям. У меня нет никаких сил видеть тебя несчастным и затюканным!
- Мы оба с тобой несчастные и затюканные. Точнее, все четверо. Настя и Григорий тоже. Да. С этим надо что-то делать. Обязательно прими контрастный душ, - напутствовал меня друг напоследок и вышел, наконец, из Катькиной спальни.
Я обязательно обдумаю его слова, только чуть позже. Сейчас нет на это ни сил, ни времени. Вадим тоже не раз ещё вспомнит мои слова насчёт жены доктора, но это будет совсем другая сказка.
Глава 37
Не спеша совершив все гигиенические процедуры, я с удовольствием поглощала завтрак, принесённый Вадимом. От его признаний мне, в общем и целом, не было ни жарко, ни холодно. Я догадывалась об его отношении ко мне. Я знала, что Настя появилась в его жизни оттого, что он дико устал быть один. В тот год он ещё и бабушку похоронил.
Вадим не так уж и счастлив в браке, но в этом нет ничего особенного. Во-первых, покажите мне, кто в нём безудержно и безоблачно счастлив. Во-вторых, человек не может быть умным и успешным во всех без исключения сферах жизни. В чём-то да лоханётся! Вадим – талантливый врач, прекрасный друг, просто замечательный человек, но в личной жизни вечно тычется, как слепой щенок, и прибивается к такому!.. Вот, скажите на милость, зачем человеку, который без ума от домашнего уюта и «всего такого прочего» девушка, а тем более жена, прима-балерина? Впрочем, ему и корда ни к чему. Ему ни к чему какая бы то ни было артистка и, вообще, богема, с его-то запросами.
Настя была выбрана в своё время потому, что она скромная. Я уже тогда видела, что на самом деле она просто зашуганная лопатой. У этой женщины комплексов столько, что на КАМАЗе не увезёшь! Ещё она копуша и потому ничего не успевает. Дома у супругов Луниных всегда бардак, ужин готов к приходу Вадима через раз, а дети похожи на маленьких бомжат. Их мать, впрочем, тоже.
Вадим порой терпит весь этот цирк из последних сил, как истинный страстотерпец. Он почему-то надеется, что всё будет по-другому, когда подрастут дети. Дети мешают Насте хорошо выглядеть, наводить порядок в квартире, готовить, стирать, спать, жить, дышать. Другим не мешают, а ей мешают, видите ли. Зачем было их заводить, непонятно.
А, вообще, пусть сами разбираются, как хотят! У меня своего дерьма не вагон даже, а целый товарный поезд. Могу поделиться с желающими, но что-то не вижу очереди.
Я допивала кофе, когда раздался робкий стук в дверь. Подумала, что если это, мать их перемать, Гришаня или, упаси Бог, Ванечка, с удовольствием ушатаю любого из них подносом.
- Войдите! – Крикнула я, беря поднос наизготовку.
Дверь открылась, и в комнату бочком протиснулась Оксана. Я облегчённо выдохнула, но рано. Тем нелепым днём случилось много всякого, и это было только начало.
- Илона, я должна поговорить с тобой.
- Слушаю тебя, Оксана, - отозвалась я, как можно дружелюбнее.
- Видишь ли, Илона, тут такое дело… Твоя сестра и Григорий… Ой, нет, я не могу!
- Что?! – Я вскочила на ноги и бросилась к Оксане, вытаращив глаза. – Что с моей сестрой? Говори немедленно!
- Ой, больно! Отпусти, Илонка! Я всё скажу, только отпусти! У тебя пальцы железные… Фух…
Я не заметила, как впилась в нежные плечи Оксаны. Я трепала её, как тряпичную куклу и, кажется, напугала до полусмерти. Впрочем, она перед этим напугала меня ещё сильнее.
- Что с Лаймой? – Выдохнула я напряжённо, напрочь забыв извиниться за причинённую боль.
- Лайма и Григорий… Они спят вместе! Ты только не волнуйся, Илона, в жизни бывает всякое. Макс тоже однажды… Впрочем, не стоит об этом сейчас…
Постоянно сбиваясь и краснея, подслеповатая Оксана рассказывала, как она искала меня с утра и, войдя в мою комнату, обнаружила там Лайму и Григория сладко спящими. Она была настолько взволнована, что закрылась у себя на несколько часов и даже на лыжную прогулку не пошла. Обдумывала, как сказать мне об этом помягче.
- А, да, я знаю! – Отмахнулась я. – Всё нормально, не переживай.
Кажется, моими словами Оксана впечатлилась ещё больше, чем «гнусным» поведением Лаймы и Гришеньки. Видели бы вы её лицо!
Не удержавшись, я расхохоталась, чем ввергла свою приятельницу в настоящий ступор. Отсмеявшись, я рассказала Оксане всё, как есть: что Гришаня мне в последние несколько недель просто друг, поэтому мы даже спим в разных комнатах, а с Лаймой минувшей ночью спала Катька.
Оксана, было, рассмеялась облегчённо, но тут же осеклась, прикрыв руками рот.
- Господи, что же я наделала!
- Ничего, - успокоила я Оксану. – Это жизнь. Сама говоришь, в ней всякое бывает. Ну, жили мы с Гришаней два года, ну, не сошлись характерами, ну, остались друзьями. Ну, попутала ты его с Катькой. Всё нормально.
- Я не о том! – Отмахнулась Оксана.
- А о чём?
Снова сбиваясь и краснея, милая докторша поведала мне, что примерно полчаса назад её спрашивал Милан, кем мы с Гришкой друг другу приходимся. Та честно ответила, кем. Великий музыкант мгновенно опечалился от этих слов.
- Странно! – Заметил он. – Я не вижу, чтобы между Илоной и Григорием были хоть какие-то отношения. Не обнимутся, не поцелуются. Яничка и Ярек тоже говорили, что они почти муж и жена, но мне не поверилось. Оказывается, напрасно.
- Кажется, он имел на тебя виды, - резюмировала Оксана.
- Какие же они все козлы! – Вырвалось у меня непроизвольно. – Даже Милан! Вот, уж от кого не ожидала: женат, трое детей, жена-красавица…
- Он в разводе, - произнесла Оксана печально. – Янина сказала. Они с женой уже года полтора, как не живут, а два месяца назад подали документы на развод. В общем-то, он уже состоялся. Милану осталось только свидетельство получить.
- А как же дети? – Ахнула я.
- Девочка осталась с матерью, а мальчики с ним. Ребята гостят сейчас у Збогаров в Ростове. Там дети Янины и Ярека и Альбинин сын тоже. За ними родители Яны присматривают…
- Как же они оставили такую ораву мальчишек на родителей Яны? – Поразилась я. – Вдруг они…
- Яна сказала, что её родители надёжные люди: мать бывший директор колледжа, а отчим патологоанатом с большим стажем.
Мы расхохотались. Такое могла сказать только Янина.
- Ну, да, - согласилась я, отсмеявшись. – У Збогаров и домработница вроде бы имеется.
- И няня у мальчишек есть, - подхватила Оксана. – Справятся. Мне Милана жаль, - снова погрустнела моя собеседница. – Он так расстроился! Ты бы поговорила с ним, зай…
- Ага! И, что я ему скажу? Знаете, Милан, я вообще-то свободна. Берите меня, пока дают!
Мы снова расхохотались так, что посуда на столике начала подпрыгивать и звенеть.
Поговорив ещё немного о всякой всячине, мы с Оксаной решили спуститься в кухню. Отнести посуду, да и просто посмотреть, что творится в доме.
По дороге я чуть, было, не хлопнула себя по лбу. Помешал поднос с посудой в руках.
- Какая же я эгоистка! Даже не вспомнила про Альбину! Она, ведь, не спала ночь, и днём никто не даст ей выспаться…
- Ну, так, сходи к ним, - посоветовала Оксана. – Евгению уже лучше, а Альбину надо бы уложить спать на пару часов, конечно. Иначе она совсем вымотается. Я помогу на кухне, если нужно.
Оксана забрала у меня поднос и отправилась с ним дальше. Я побежала в другую сторону.
На мой осторожный стук в комнату супругов Марченко дверь открыла едва держащаяся на ногах Альбина.
- Сегодня уже почти не болит, - сообщила она вполголоса, впустив меня в комнату. – Только Женечка вялый и спать всё время хочет, и сейчас спит.
- Это хорошо, - одобрила я. – Сон – лучшее лекарство. Тебе тоже надо поспать.
- Ни в коем случае! – Возразила Альбина. – Ему через сорок минут надо дать лекарства, а ещё через полчаса обедом покормить.
- Я всё сделаю, - пообещала я. – В отличие от тебя мне удалось поспать несколько часов. Собирайся, пойдём!
Альбина подробно расписала мне на листке, какие лекарства следует принять Женьке, чем его накормить, и я отвела её в свободную спальню. Сама взяла журнал и обосновалась в кресле у окна в их комнате.
По дороге в свободную спальню мы с Альбиной никого не встретили. Дом притих, и это с одной стороны немного настораживало, с другой радовало, что все гости чем-то заняты, никто не слоняется, не ноет и не требует внимания.
В положенное время я разбудила Женьку.
- Альбина спит в другой комнате, - сообщила я ему сразу же, чтобы не пугался. – Она вымотана в край. Пока я с тобой побуду, если ты не возражаешь.
Женька не возражал. Он был рад, что Альбина отдыхает.
- Она скоро возненавидит меня, - сетовал Женька. – Вечно со мной какая-нибудь хрень приключается!
- Альбинка любит тебя, и для неё главное – быть с тобой, а какая там с тобой хрень приключается, неважно. Её это только расстраивает, и всё.
- Спасибо, сестрёнка, утешила! – Женька рассмеялся невесело.
Видимо, ему не нравится расстраивать Альбину. Он расстраивается, когда она расстраивается. Гришка, например, не расстраивается, огорчая меня. Он, наоборот, очень любит, чтобы кто-то переживал о нём и сопли на кулак наматывал.
Я дала Женьке лекарства, засекла полчаса, и мы с ним минут двадцать болтали обо всём на свете. После я отправилась вниз, чтобы принести ему на обед то, что указала в своей записке Альбина.
По кухне металась взмыленная Антонина Тимофеевна, а помогала ей только Оксана. Ах, нет, не только. Вон, ещё наша несравненная Катерина Николавна идёт из столовой за очередной партией тарелок. Она накрывает на стол. Что же, пусть трудится.
Увидев меня, Катька бросилась обниматься, словно мы год не виделись. Вот бы, правда! Но, нет.
- Ура! Ты проснулась, Илоночка! Я уж испугалась, вдруг ты заболела.
- Заболел у нас кое-кто другой, - отмахнулась я. – Евгений Александрович перебрал со сладким, а Иван Котник с алкоголем.
До меня вдруг дошло, что и то, и другое произошло по моей вине. «Ты мерзкая отравительница!» - Припечатал внутренний голос. «Я не пихала в одного кексы, а в другого не лила алкоголь, честное слово! Я даже не предлагала Женьке выпить чаю, а Ивану виски. Сами наливали и пили». Голос заткнулся, но я знала, что он не раз ещё вернётся. Вот, прямо сейчас, буквально через минуту.
Глава 38
В кухню вошёл бледный, растрёпанный Котник-младший. Должно быть, у него было тут какое-то дело, но он тут же забыл о нём, увидев меня.
«Мелкая срань! – Подумала я злорадно. – Спарить бы тебя с Катькой!» А, что? Хорошая мысль! Они близки по возрасту. По уму тоже не особо различаются, как мне тогда казалось. Я обернулась к Катерине, но та уже испарилась.
Я наливала для Женьки куриный бульон в мелкую миску, когда Иван подошёл ко мне вплотную. Кажется, он чем-то расстроен, но мне плевать. Я его не расстраивала. Он сам вчера меня расстроил, а после угнетнулся об мой несносный нрав. Я его не приглашала ни к тому, ни к другому, так, что пусть идёт лесом.
- Скажите, Илона, это правда? – Спросил Иван, заглядывая мне прямо в глаза.
От его взгляда по моему телу непроизвольно пробежала волна горячих, колючих мурашек, а сердце заныло горестно. Примерно так же смотрел на меня Юра, когда я огорчала его своими словами или поведением. Это случалось редко, и от его пронзительного взгляда я сразу начинала плакать.
Сейчас я уже не та пятнадцатилетняя дурочка, да и парень, стоящий передо мной, не Юра. Слёз не будет, но меня буквально пронзили стыд и сострадание. Я даже не понимала толком, чему сострадаю, но состояние Ивана моментально передалось мне.
- Что «правда»? – Спросила я неестественно высоким для себя голосом.
- Всё! Всё, что вчера произошло, и что я узнал о вас, Илона!
- Простите, Иван, но я не умею читать мысли. Откуда мне знать, что вы имеете в виду?
Я почти овладела собой и теперь спокойно наливала кисель в бокал, даже руки мои почти не дрожали от волнения. Только внутренний голос зудел и зудел что-то о том, что я зря обидела хорошего человека.
- Это правда, что вы… встречаетесь с хозяином дома? Что вы тоже здесь живёте… всегда… вместе с ним…
Разговор вёлся, как всегда, на итальянском. Ивана заметно трясло. Почему-то захотелось обнять его и успокоить, но я, конечно, не стала этого делать. Во-первых, мы не одни, а, во-вторых, кто он такой, чтобы я его обнимала?
- Я здесь не живу, - ответила я настолько ровно, насколько могла. – У меня есть своя квартира, и я отправлюсь туда после праздников. Григорий попросил меня помочь ему принять гостей, вот, я и помогаю, как могу.
- Вы с ним встречаетесь, Илона? Вы, ведь, его невеста, да? Что вы молчите?
- Я не считаю нужным отвечать на ваши вопросы, бестактный мальчишка! – Припечатала я. – Моя личная жизнь – это моё дело, и нечего лезть в неё! Что вы привязались, как репей – «встречаетесь - не встречаетесь»? Какая вам разница? Вы с ним тоже встречаетесь, третий день уже, за завтраком, обедом и ужином! Ещё вопросы есть?
- Есть, - кивнул Иван. Он, похоже, вошёл в то состояние, когда море делается величиной с лужицу. – Почему вы вчера поцеловали меня?
- Я? Вас?
В кухне околачивались Антонина Тимофеевна и Оксана. Последняя может отчасти понимать наш разговор, она медик и знает латынь. И, вообще, что ему нужно?! Злость снова начинала закипать во мне.
- Вы поцеловали меня! – Настаивал Иван. – Проснувшись, я сразу вспомнил об этом, но решил, что мне всё приснилось. После пошёл в душ и увидел, вот, это!
Иван ткнул себя пальцем в живот чуть выше пупка. Как раз в то самое место, где я оставила свою отметину.
- Вы увидели под душем свой живот? – Деланно удивилась я, прикладывая руку к груди. – Невероятно!
- Вам нравится издеваться надо мной, да, Илона? Нравится рвать моё сердце в клочья?
На молодого словенского медика страшно было смотреть. Глаза его метали зелёные искры, лицо раскраснелось.
- Успокойтесь, Иван, не нужно мне ваше сердце! Своего более чем достаточно.
- Конечно, не нужно! – Продолжал бушевать мой собеседник. – Вы, видимо, из тех, кому нравится срывать цветы просто так, а после бросать их в пыль и топтать ногами! Точно так же вы с мужскими сердцами обходитесь!
Я невольно задумалась. В чём-то мальчишка прав, конечно, но…
- Панна! – Позвала меня домработница. – У вас всё в порядке?
- Да, а что? – Невозмутимо отозвалась я.
- По-моему этот мальчик малахольный какой-то. Может, из господ кого позвать? Там маленький лысоватый господин с сестрицей вашей в библиотеке закрылся, не велел беспокоить. Ещё тот нерусский, светлый такой, в музыкальном зале в нотах копается…
- А остальные? – Спросила я просто, чтобы не смотреть на огнедышащего Ивана.
- Рыжая панна со своими двумя мужьями в лес на лыжах ушла. Доктора и барин с ними. Больше-то никого и дома нет, кроме…
- Что значит «с двумя мужьями»? – Возмутилась я.
- Да, не различаю я их! – Отмахнулась Антонина Тимофеевна. – Они обои нерусские, огроменные, кудрявые… Не знаю я, который из них муж! Вроде, обои…
Я махнула рукой, неожиданно ощутив усталость. Я очень устала от дураков. Они меня со всех сторон атаковали. Слева стояла домработница и несла что-то несусветное про Янину Збогар, добропорядочную мать большого семейства, а справа чёртов Ванечка дёргал меня за рукав, и его явно переполняла та ценная информация, которую он хотел выплеснуть на меня немедля. Я так Женьку голодом из-за них заморю! Из-за одного красивого баклана Альбина вчера за ним не уследила, теперь я здесь сопли жую из-за двух других!
- Что вы хотите, Иван? – Спросила я, не скрывая раздражения.
- Хочу показать вам плоды трудов ваших! – Жахнул он и потянул вверх джемпер.
Я знала, что он хочет мне показать. Я всё помню, потому что пока ещё не окончательно съехала с катушек.
- Что вы делаете, Иван? Вы сумасшедший? – Поинтересовалась я строго.
- Да! – Выкрикнул Иван. – Я умственно отсталый и сумасшедший вдобавок! Потому что вы! Вы! Илона! Сводите меня с ума!
- Немедленно возьмите себя в руки! – Заявила я приказным тоном. – Я сейчас Милана позову!
- Да, зовите, кого хотите, хоть чёрта с дьяволом…
- Та-а-ак! – Отпихнув меня, вперёд выступила Антонина Тимофеевна. – Ты чего тут разорался, сопляк? Ты зачем приехал? Панну нашу обскорблять?
Вид её был настолько грозным и в то же время смешным, что Иван моментально развеселился. Вряд ли он что-то понял из её слов, кроме «панны», но мальчишке стало ясно, что я тут не одна, и в случае чего…
Весёлые огоньки загорелись в глазах Котника-младшего, он сказал что-то успокоительное Антонине Тимофеевне по-словенски и поцеловал её полную, красноватую руку. Тётка замерла от неожиданности, а Иван, пользуясь всеобщим замешательством, выскочил из кухни.
- Видали? – Спросила Антонина Тимофеевна, указывая на дверь. – Наглец бесстыжий!
- Такой и есть, - охотно согласилась я.
- Збогары говорят, он очень добрый, - вклинилась Оксана. – Беднякам помогает.
- Может, и добрый, кто его знает - пожала Антонина Тимофеевна полными плечами. – Но при этом малахольный однако!
Спорить с ней я не собиралась, да и времени для этого у меня нет. Я опрометью выскочила из кухни с подносом, заставленным диетической едой и поскакала наверх. Там Женька, должно быть, уже с ума сходит от голода и скуки.
Глава 39
С трудом открыв дверь, я замерла на пороге, едва не разроняв миски и бокалы с подноса. На кровати Женьки восседала Катрин и вдохновенно несла про ауру и ещё какое-то дерьмо в этом духе.
Женька отполз на дальний край кровати и, кажется, даже частично свисал с него. Он взирал на свою собеседницу с мрачным недоумением. Та, словно не видя его реакции, продолжала щебетать, как полоумная ворона. Она даже не обратила внимания на то, что я вошла. Видимо, аура окончательно помутилась.
Женька уставился на меня умоляющими глазами, и я слегка улыбнулась в ответ.
- Катенька, не могла бы ты помочь тёте Оксане со столовыми приборами? – Тактично начала я, но Катьке, похоже, было наплевать на мои реверансы.
- Я их сама уже разложила! – Отмахнулась девчонка досадливо, явно собираясь продолжить свою интереснейшую лекцию по антинаучной белибердистике.
- Не всем хватило! – Настаивала я.
- Как, не всем? – Удивилась Катька. – Я всем положила!
- Видишь ли, Катенька, - снова начала я, - бывают такие ситуации, когда двум взрослым людям надо поговорить наедине. Мне надо сказать кое-что Евгению Александровичу по секрету.
Пухленькое личико скривилось, объёмный зад, запрятанный в клетчатую насборённую юбку, съехал с кровати, и мадемуазель Катрин неохотно поплелась к выходу из комнаты.
- Я вам обязательно покажу ту книжку! – Игриво пообещала Катенька от двери.
- Попробуй, забудь! - Отозвался Женька угрожающе и юная нахалка, послав нам на прощанье по воздушному поцелую, выскочила в коридор.
«Их точно следует спарить с Иваном!» - Снова подумалось мне.
- В кого она у вас такая долбанутая? – Поинтересовался Женька, укладывая своё костлявое тело на кровати поудобнее. – Гришка вроде нормальный мужик, да и батя его…
- Наследственность тут ни при чём. У Катьки родители очень строгие. Никуда не пускали, общаться ни с кем толком не давали. Вот, она и выросла немного странной.
- Любой нормальный человек немного странный, но эта…
- Жень, все молодые девушки не чужды всякой чудистики и шизотерики, так что…
Женька смеялся над моими «чудистикой» с «шизотерикой» так, что у него закололо в боку. Я перепугалась и вскочила.
- Ты куда? – Забеспокоился больной.
- Позову кого-нибудь из докторов.
- Не надо, ну, их в ж…! Успокойся, Илонка. Сядь. Почти прошло. И, вообще, аппендицит уже был, так, что волноваться особо не о чем.
Пока Женька обедал, я развлекала его последними домашними новостями. Мой друг подсмеивался над всеми нами и качал головой.
- Да, товарищи! – Резюмировал он. – С вами не соскучишься.
- Это точно, - соглашалась я, смеясь.
- Кажется, этот Иван в тебя по уши! – Заявил Женька на полном серьёзе.
- А мне кажется, он просто не умеет себя вести, - возразила я. – Пить тоже не умеет.
- А это вообще никакое не умение, - отмахнулся Женька. – Тут всё от особенностей организма зависит, да и вообще… говённое это занятие. До добра ещё никого не довело.
Я знала, что Женькины родители в своё время дошли до самого дна из-за своего пристрастия к алкоголю. Их лишили родительских прав на Женьку и его брата-близнеца. С восьми лет мальчишки воспитывались в детдоме. В двенадцать Женька попал, благодаря спортивному дарованию и необычайному упорству, в профильный интернат и сделал карьеру в большом футболе. Брат его погиб в двадцать с небольшим в пьяной драке.
Не стоит спорить об алкоголе с тем, кто знает о его губительных свойствах всё. Ничего нового и умного точно не скажешь.
- Иван вовсе не влюблён в меня, - сказала я, просто чтобы сказать хоть что-то и уйти от травмирующей темы. – Он считает меня хорошим человеком и возмущается, что я веду себя не так, как ему хочется, вот, и всё!
- Я видел, как он на тебя смотрит, - возразил Женька. – Однажды я наблюдал такой взгляд с близкого расстояния. В зеркале. Когда об Альбинке думал.
Мы снова рассмеялись.
- Хочешь, принесу тебе какую-нибудь книгу или журнал? – Спросила я.
- Да, давай, - согласился Женька, - а то я уже озверел от смартфона. Пошуршать страницами – самое то, пока лежишь. Потом некогда будет.
Я отправилась в библиотеку. Путь туда лежал через холл. В нём как раз гомонили и отряхивали с себя снег те, кто пришёл с лыжной прогулки.
- Как прогулялись? – Спросила я.
- Снег сегодня липкий. Портит всё удовольствие, - пожаловался Завадский.
- Зато снежки лепятся отменно! – Радостно возразила Янина.
- Не говори ничего про снежки! – Досадливо отмахнулся Вадим.
- Моя жена – чемпион по лепке и метанию снежков, - рассмеялся Ярек, указывая мне на снежные следы, украшавшие куртки мужчин.
Особенно отметилась куртка Вадима. Одежда Янины была почти чистой. Видимо, она ещё и уворачиваться хорошо умеет, а не только лепить и бросать снежки.
Я не сразу обратила внимание на Билославо. Он стоял у порога тенью отца Гамлета, и его, кажется, никто кроме меня не замечал. Просто поразительно, как такой крупный красавец сумел слиться под цвет прихожей. Воистину талантливый человек во всём талантлив.
- Что с вами, Марио? – Спросила я участливо, беря итальянского гостя за руку. – Посмотрите на меня! Что у вас с лицом, дорогой мой?!
- Пустяки, Илона, не беспокойтесь, - Билославо был сама скромность, а стадо медиков, столпившееся в холле, не обращало на беднягу с опухшей переносицей никакого внимания.
Туда ещё, ведь, и Иван с Оксаной подтянулись. Три доктора и два фельдшера, один из которых ещё и психолог к тому же!
- Вадим! – Завопила я истошным голосом. – Ты видел лицо Марио?
- Конечно, видел, - отозвался Вадим невозмутимо. – Марио у нас красавец! Настоящий мачо.
Голос моего друга звучал в высшей степени иронично, и осматривать оперную звезду он явно не собирался. Завадский криво ухмыльнулся. Лицо Янины красиво оттенила загадочная полуулыбка. Ярек приосанился. Гришаня отвёл глаза.
- Что случилось? Дайте, я посмотрю! – Оксана потащила Марио к свету, что-то успокоительно бормоча.
Иван с обеспокоенным лицом следовал за ними. Они принялись вдвоём суетиться вокруг Марио, а его спутники по лыжной прогулке в ус не дули, спокойно продолжая раздеваться и переобуваться. До меня начало что-то доходить.
Интересно, кто засандалил Марику в нос? Кажется Яромир, но я не уверена. Янина тоже вполне способна… ещё не на такое. Дзюдо – это вам не кружок вязания на спицах. Хотя, страшно подумать, что будет, если вооружить дзюдоиста спицами.
- Как же ты так смог? – Спрашивал Иван своего дядю, осторожно отирая тампоном засохшую кровь.
- Склон оказался слишком крутым, - равнодушно отвечал Марио. – Я не учёл всех возможностей.
- Да, свои возможности ты явно переоценил, - соглашался Иван, и в его голосе я тоже уловила иронические нотки.
Эх, не зря я говорила Катьке, что разбивать чужие семьи нехорошо. Марио, вот, нос себе расквасил. Надо бы ей извлечь из этого урок, но разве она поймёт? Глупый, разбалованный ребёнок хочет игрушку другой девочки. Делайте с этим, что хотите.
Глава 40
- Обед через полчаса! – Торжественно объявила Антонина Тимофеевна, выплывая из кухни в облаке одуряющих ароматов почти готовых блюд. – Опаздывать не советую, а то всё остынет, - закончила она весело и удалилась в кухню.
Её сообщение было встречено всеобщим ликованием. Лыжники, кажется, готовы были съесть по слону целиком каждый. Милан совсем умучился с нотами и партитурами, да и в спортзале успел провести часа полтора, если не больше. Иван оклемался после вчерашнего своего загула и тоже был голоден, как волк. Оксана совсем закружилась по хозяйству, вдобавок переволновалась с утра. У Кати хороший аппетит всегда.
Лайма и Станислав Петрович, я думаю, тоже изрядно притомились и проголодались. Правда, совсем не по той причине, о которой вы уже успели подумать. Что, не подумали об этом? Не лгите! Даже я в тот день думала, что они заняты исключительно любовью.
Я вошла в библиотеку и замерла на её пороге. Мне казалось, что моя сестра и Кулинич давно переместились оттуда куда-нибудь, где влюблённым комфортнее наслаждаться друг другом. Однако нет. Сладкая парочка, как ни в чём не бывало, сидела на двухместном антикварном диванчике и… напряжённо пялилась в ноутбук Станислава Петровича.
- Ничего удивительного в том, что баланс не сошёлся! – Восклицала Лайма, и Кулинич слушал её с таким видом, с каким взирают обычно на врача, который только что прооперировал самого дорогого для тебя человека. – Тут, похоже, неслабую сумму…
Услышав стук тяжёлой дубовой двери, они, как по команде, повернули головы в мою сторону.
- О, Илонка! – Радостно приветствовала меня Лайма. – А мне Станислав Петрович предложение сделал!..
- Совет да любовь, - устало отозвалась я. Надо же, не успел сделать предложение, а уже засадил невесту за свою бухгалтерскую галиматью. Поганая рожа! – Обед через полчаса, - сообщила я замогильным голосом.
- Станислав Петрович сделал мне предложение, - продолжала Лайма так, словно меня не слышала, - о работе. Он меня главбухом в свою компанию приглашает.
Ещё хлеще! Кажется, сегодня все озверели и сговорились меня бесить. Если бы я знала, что ждёт меня завтра, я бы в тот момент, конечно, так не думала. Однако этого не дано знать никому, даже таким просветлённым личностям, как Катька, не говоря уже о нас, простых смертных.
- Ты приняла его? – Поинтересовалась я для порядка.
- Да, приняла, - рассеянно отозвалась Лайма, двигая по экрану таблицу. – Даже бывшему шефу позвонила уже и сказала, что перехожу на другую работу.
- А он что?
- Он не удивлён, - ответила моя сестра, отрываясь от экрана и выразительно глядя на меня.
Всё правильно. Не стоит трепаться о своей прошлой личной жизни.
Интересно, Кулинич – новая личная жизнь Лаймы или…
Я ничего не могла понять. Они и сейчас вели себя как обычная влюблённая пара в начале отношений. Кулинич был немного чересчур галантен с Лаймой и постоянно искал повода прикоснуться к ней. Она улыбалась и явно немного кокетничала.
Лав или не лав? Вот, в чём вопрос. В тот момент я уже не возлагала особых надежд на дорогого друга Гришани, но всё же маленькая свечка застарелых чаяний тлела ещё в моей исстрадавшейся по аплодисментам душе.
Лайма и её новый патрон не спеша собрали документы и гаджеты и двинулись прочь из библиотеки, разговаривая на ходу о делах. При этом они не забывали постоянно одаривать друг друга лёгкими знаками внимания. Я состроила им вслед страшную рожу и отправилась к самому дальнему стеллажу, где лежал «Современный футбол» и пара каких-то ещё спортивных изданий. Неподалёку гнездились Гришкины боевики. Тоже надо захватить несколько, чтобы у Женьки был выбор.
В шуршание перебираемых мной страниц неожиданно вплёлся лёгкий скрип. Дверь в библиотеку открылась. Я нырнула на всякий случай за стеллаж. Мало ли, что? Вдруг что-то интересное узнаю!
Из разговора Ивана и Ярека я поняла совсем немного, потому как вёлся он на словенском. Зато с моей позиции можно было не только подслушивать, но и подглядывать в совпадающие декоративные щели стеллажей.
Парни зашли в библиотеку почти одновременно, сначала Иван, за ним Ярек. Надоедливый мальчишка выглядел куклой на фоне огромного мужа Янины. Кажется, именно Иван привёл сюда Ярека, а не наоборот. Вид Ванечки был решительным, но в то же время грустным и виноватым. Ярек смотрел на собеседника с высоты своего роста весело и немного снисходительно.
Я ловила каждое слово, и мне показалось, что Иван просит за что-то прощения. Сказать, что Ярек был удивлён – не сказать ничего. Он просто замер, уставившись на Ивана широко открытыми глазами и забыв закрыть рот до конца.
Немного придя в себя, Ярек принялся похлопывать Ивана по плечу и говорить что-то успокоительное. Они оба постоянно упоминали Янину, называя её исключительно Яничкой. В итоге Иван успокоился и… упомянул моё имя! Кажется, это расстроило его самого, судя по тому, как резко он отвернулся от собеседника и уставился в окно, где под яркими лучами Солнца колыхались на ветерке заснеженные ветви рябин.
Ярек подошёл и положил руку на плечо Ивана. Тот повернулся к нему, и они обнялись, как братья. Кажется, Иван сказал даже, что Ярек ему как брат. Впрочем, я не уверена.
Они ещё немного поговорили, пожали друг другу руки, и Ярек пригласил Ивана на выход. С того дня они были не-разлей-вода.
Позже я узнала, что до этого момента Иван терпеть не мог Ярека и демонстрировал ему это всеми доступными способами. Несколько лет назад Ванька дико ревновал Милана к Яреку. Он не понимал и не признавал их дружбы.
После Иван так же не понимал и не признавал чувств Янины к Яреку. Он всячески мешал их зарождающимся отношениям, и ему даже удалось развести их ненадолго с помощью интриг и обмана. Когда всё раскрылось, юному интригану пришлось несладко.
Иван буквально возненавидел Яромира, но годы сделали своё дело. Парень многое повидал и пережил. Гнев его начал остывать, а глядя в последние два дня на поведение своего двоюродного дядюшки Марио, Иван понял, кем он сам в своё время был и выглядел. Вдобавок его угораздило примерять на себя шкуру Ярека, и неприязнь Ивана к мужу Янины завершилась сценой в библиотеке гладышевского особняка, которую мне довелось наблюдать.
О подоплёке происходящего я узнала позднее, но сейчас всё равно была рада тому, что увидела. Иван правильно делает, что дружит с Яреком. С ним лучше не ссориться. Дядюшка Марик подтвердит.
Собрав книги и журналы в стопку, я отправилась в комнату супругов Марченко. Женька мирно спал, невзирая на яркий солнечный свет, заливавший комнату.
Я задёрнула шторы и решила на всякий случай проверить, нет ли у моего друга жара. Трогать лоб рукой неэффективно, она может быть слишком холодной. Вдобавок так проще разбудить спящего. Я наклонилась и прикоснулась к Женькиному лбу губами. Жара вроде бы нет. Больной спит глубоким, безмятежным сном.
За спиной моей раздался лёгкий скрип открываемой двери, и послышалось тактичное покашливание. Я оторвалась от Женьки и увидела в дверях того, кто довёл вчера моего друга до греха. На лице Билославо застыло изумление, и он был восхитительно красив, даже несмотря на припухшую переносицу.
Я приложила палец к губам и двинулась к нему. Красавец и талантище загадочно улыбался и понимающе кивал. Вот, ведь, поднесло его, чудо двухметровое!
Внезапно взгляд Билославо остановился на столике у окна. На нём лежали, красуясь в лучах зимнего Солнца, давешние наброски Альбины.
Глава 41
Марио издали протянул к наброскам руку и одновременно уставился на меня в немом вопросительном изумлении. Я кивнула. Он подошёл и сгрёб их со стола, после чего торопливо вышел в коридор. Я следом.
- Нет, вы это видели? – Вопрошал Билославо, и вопрос его явно не требовал ответа. – До чего талантливый художник! Как красиво! Как похоже! – Последние два эпитета звучали в устах неподражаемого честолюбца определённо как слова-синонимы. – Это работа вашего возлюбленного?
Данный вопрос ответа, к сожалению, требовал.
- У меня нет возлюбленного, - просветила я любителя портретной графики, - а наброски сделала Альбина Марченко, моя подруга.
Миндалевидные глаза уставились на меня с хитрым прищуром. Указательный палец длиной с моё предплечье принялся шутливо грозить мне.
- Я понял, - приговаривал Билославо, - я всё понял! Этот блондин со шрамом на лице невероятно привлекателен в глазах русских женщин. В него влюблены буквально все, от юной сеньориты до пожилой экономки… Нам, простым смертным, остаётся только гадать, какой магией владеет этот белый колдун!.. – Кокетничал недопрославленный баритон.
- Прекратите нести чушь, Марио! – Обрубила я и подивилась мысленно то ли неожиданной наблюдательности итальянского гостя, то ли вполне привычной глупости «юной сеньориты». – Евгений Марченко – самый обычный человек, и мы с ним…
- Я никому не скажу, что вы любовники! – Перебил Билославо. – Буду нем, как могильная плита!
- Молчать не о чем, - просветила я своего негаданного наперсника. – Мы с Евгением не любовники.
- Вы родственники! – Воскликнул Билославо. – Как я сразу не догадался? Ваше внешнее сходство…
- Мы очень дальняя родня, - оборвала я поток новых догадок. – Его супруга не спала ночь и отдыхает в другой комнате, а я вызвалась побыть с ним.
- Скажите Альбине, когда она проснётся, что я согласен ей позировать. Такой талантливый художник…
Билославо ещё довольно долго разорялся на эту тему, а после, собравшись уже уходить, неожиданно вспомнил, зачем искал меня.
- Вы замечательный человек, Илона, - произнёс он с чувством, будя мою вчерашнюю досаду. – Замечательный человек, талантливая артистка и прекрасная женщина!
Что ж, ситуация начинает исправляться, и это не может не радовать. Хоть кто-то видит во мне артистку и женщину. Разные недоразведённые женатики вроде Милана и Вадима не в счёт.
- Вы, Илона, оказались единственной в этом доме, кто искренне посочувствовал мне сегодня!.. – Разорялся Марио. – Все остальные…
- А как же Иван и Оксана? – Перебила я непревзойдённого честолюбца с улыбкой.
- Они оба медики, а Иван вообще мой родственник, - небрежно отмахнулся Марио. – Только вы… Вы, Илона…
Мы с ним сидели в коридоре возле окна на низеньком диванчике, и Марио неожиданно сполз на пол. Он бережно сложил Альбинины наброски рядом со мной и принялся истово целовать мои руки своими полными, чуть растрескавшимися губами.
«Ну, вот, понеслась душа в рай! Видимо, забыл, как мы с ним однажды не сошлись характерами и о проигрыше своём давешнем тоже забыл…»
Не очень тактичное покашливание прервало мои воспоминания.
- Я смотрю, ты времени даром не теряешь, - устало произнёс Гришаня. – Все уже собрались за столом. Только вас двоих нет и Альбины.
- Альбина отсыпается, а я должна побыть с Женькой. Ему надо лекарство давать уже скоро…
- Я и смотрю, как ты дежуришь у постели больного, которого сама же перед этим и угробила! – Глумливо констатировал Гришаня.
- Женька спит, - возразила я для порядка.
Мой собеседник не подозревал, насколько глубоко мне плевать на его высказывания. Гладышев много о чём не подозревал в тот день, впрочем, как и я, и все остальные, но всему своё время.
- Маричек, - ласково обратилась я к итальянскому гостю, чем привела его в неописуемый восторг, - хозяин дома приглашает всех гостей к столу. Вы идите, дорогой мой, а я должна побыть с Евгением. Сами понимаете, больного нельзя оставлять одного надолго.
Билославо на всём протяжении моего вдохновенного монолога, произносимого воркующим голосом, продолжал сидеть на полу возле моих ног. На Гладышева он посматривал весьма дружелюбно. Ему, ведь, было сказано в новогоднюю ночь, что мы с Гришаней просто друзья. Я набралась наглости, запустила пальцы в роскошные кудри Марио и слегка пошевелила их. Тот принялся мурчать, как кот, а я легонько поцеловала его в щёку и пожелала приятного аппетита.
Гришка только что не плюнул с досады. Деваться, однако, было некуда. Надо держать лицо, а не то кожуру от каштана получишь, а не инвестиции Кулинича и его партнёров.
Билославо грациозно поднялся с пола и нарочито красивой походкой отправился в столовую. Наброски он с моего разрешения прихватил с собой. А, что? Пусть все видят, на что способна моя подруга. Пусть понимают, с каким талантом имеют честь общаться. Заодно и Марио потешит своё вечно зудящее честолюбие.
Я поднялась, чтобы идти в комнату Марченко, но была удержана толстой и сильной рукой Гришани. Вопросительно уставившись на него снизу вверх, я осыпала его мысленно всеми известными матюками и посылала по самым разным, но одинаково неприятным адресам.
- Мстишь, значит, да, Илона? – Со вздохом спросил Гришка, пытаясь сохранить на лице насмешливое выражение. Это плохо ему удавалось. Тоска так и сквозила в глазах. – Что же, я это заслужил! – Выдал он неожиданно и пошагал прочь.
Мне на какой-то момент даже немного жаль его сделалось, но память услужливо подсказала, что «щипаная курица» вроде меня никому не сдалась, кроме «мальчика из танцевалки». А как тебе такой «мальчик из музыкалки» -богач-красавец-талантище? То-то же. Поговори у меня ещё!
На самом деле я не собиралась заводить роман с Билославо. Это тот же Гришаня, только красивый и итальянец, так что нет никакого смысла затеваться с очередной хозяйственно-бытовой бесперспективкой. Правда, самому Гришане знать об этом не обязательно.
Я вернулась к Женьке, поправила на нём сползшее одеяло и принялась за свой «бабский журнал», не забывая при этом поглядывать на часы. Нельзя пропустить приём лекарств. Через полчаса после него надо будет снова покормить моего друга. Кажется, я начинаю понимать, откуда у Женьки это вечное чувство вины перед Альбиной.
Это он зря, конечно. Главное, что он жив, и они вместе. Если бы Юра был жив, я согласна была бы всю жизнь кормить его по часам, только бы он был со мной!.. Но, нет.
В такие моменты лучше всего понимаешь смысл слова «никогда».
В положенное время я разбудила Женьку, дала лекарства и начала развлекать разговором ни о чём. Мой друг на этот раз был хмур и неразговорчив.
- Как ты себя чувствуешь? – Спросила я. – Болит что-нибудь? Может, позвать Яну или ещё кого-нибудь из медиков?
- Нет, всё нормально, - отвечал он, но я видела, что Женька явно не в настроении.
Дверь распахнулась и в комнату вошла Альбина. Она выглядела намного лучше, чем с утра. Лицо Женьки озарилось детской радостью.
Меня чуть, было, не задушила зависть. Они вместе уже два с половиной года, чуть больше, чем мы с Гришаней. В итоге, какие отношения у них, и какие у нас! Думать об этом невыносимо больно.
Чтобы справиться с завистью я всегда задаю себе один и тот же вопрос: виноваты ты ли те люди, которым я завидую, в моих бедах. Ответ всегда бывает отрицательным. Что же, если он отрицательный, значит, не за что мазать людей дерьмом. Зависть сразу улетучивается.
Под предлогом того, что нужно принести для Женьки еды, я вышла из комнаты, оставив супругов наедине.
В кухне застала довольную Антонину Тимофеевну. Она была рада, что её стряпня пользуется успехом у гостей, а ещё…
- Панна, я поняла, который из них муж! – Поведала мне счастливая домработница. – Который с разбитым носом и почернее – это не муж, это Марий, певец который, а тот, что посветлее – Ярий, муж. Он вроде как учитель.
- Вы необыкновенно понятливы и наблюдательны, - похвалила я Антонину Тимофеевну, тоже выглядывая в столовую.
Гости уже заканчивали обедать. Я обратила внимание, что Билославо не сел на этот раз рядом с Яниной. Слева от него сидел Милан, а справа Катя, с которой они беседовали по-английски, как старые друзья. Что же, пусть дружат себе на здоровье. Это гораздо лучше, чем ломать чужие отношения.
Глава 42
Григорий, заметив меня, тоже прошёл в кухню.
- Меня кое-что беспокоит, и я хочу об этом поговорить, - заявил он, беря меня за плечи и утаскивая в оконную нишу.
- Это не ко мне, - возразила я. – Это к Альбине или к Яне. Они у нас психологи.
- Прекрати, Илонка, мне не до шуток! – Досадливо отмахнулся Гришаня.
- Ух, какие мы серьёзные! – Рассмеялась я в ответ.
- Ты бы поговорила со своей сестрой, Илона, - начал Гришаня так, словно не слышал моих насмешек. – Тебе не кажется, что она много внимания уделяет тому, кому не надо?
- Каждый человек нуждается во внимании, - прикинулась я шлангом. – Моя сестра взрослый человек, и сама решает…
- Тебе повезло с сестрой! – Горячо перебил Гришка. – Она у тебя взрослый человек, а моя Катька… Кулиничу сделалось плевать на неё, как только он Лайму увидел!
- Серьёзно? – Деланно удивилась я. – Я и не заметила.
- Конечно, где тебе заметить! Вокруг тебя поклонников хоровод! Ты звездишь, как можешь!..
- Да, так и есть! – Согласилась я с жаром. – Ещё на мне больной человек, измождённая подруга и всё хозяйство с развлечениями в придачу! Мне только за Катей следить остаётся и за Кулиничем до кучи!
- Я тебе сказал, - объявил Гришаня, направляя на меня указательный палец. – Твоё дело – принять меры. Кстати, о нашем всеми любимом больном. Ты не заметила, чтобы Катька к нему…
- Нет! – Отрубила я, хотя было искушение нажаловаться на противную девчонку.
- Это хорошо, - одобрил Гришка. – Главное, чтобы она выбросила из головы Женьку и поняла…
- …что она никому, кроме старого козла, не сдалась даром! – Закончила я насмешливо.
- Именно! – Подтвердил Гришка, и я ещё раз подивилась про себя его цинизму и корысти.
Ага, сейчас, так я и бросилась разлучать Лайму с Кулиничем Гришеньке в угоду! А, давай, ты сам как-нибудь со своей сестрой разбираться будешь, ладно? Мне плевать на личную жизнь мадемуазель Катрин. Главное, чтобы она не докучала моим друзьям. Мне она точно скоро докучать перестанет, в этом нет уже никаких сомнений. Только мне выгодно, чтобы с Кулиничем была Лайма, а не Катя. От союза Станислава Петровича с последней мне ни холодно, ни жарко. Вот, и не лезь ко мне со своими глупостями!
Я поставила на поднос бокал с киселём, йогурт и маленькую вазочку с домашними пшеничными сухариками и отправилась в комнату своих друзей.
Альбина гладила Женьку по волосам, лицу, предплечьям, а он смотрел на неё, жмурясь, и блаженно улыбался. Я наблюдала эту сцену почти спокойно.
Увидев еду, Женька спохватился:
- Альбинка, ты, ведь, сегодня ещё ничего не ела! И ты, Илонка, тоже не обедала. Всё возитесь со мной! Идите, тоже чего-нибудь перехватите. Я один побуду.
- Зачем тебе быть одному? Мы пришлём к тебе кого-нибудь, - пообещала я.
- Только не Катю! – Попросил Женька. – Она мне весь мозг проклевала своей… шизотерикой с белибердистикой.
Он рассмеялся своим резким смехом, а я пообещала прислать Ивана.
- А что? Отличный собеседник, всё время молчит, по-русски не понимает…
- Он понимает по-русски, - возразил Женька. – Не говорит только. Стесняется.
Альбина согласно кивала. Что же, спасибо за предупреждение, дорогие друзья! Больше и сказать нечего.
- Я скажу Яреку, чтобы зашёл к тебе, - пообещала Альбина.
Не успела она произнести это, как на пороге возник он сам, лёгкий на помине. Когда Ярек увидел, что Женьке лучше, лицо его озарила искренняя лучезарная улыбка. Мне показалось, что от неё даже солнечные зайчики по стенам запрыгали. Женька тоже обрадовался другу. «Бывают же такие люди!» - Подумала я, выходя из комнаты и чуть, было, не начала завидовать Янине, но сумела вовремя остановиться, задав себе всё тот же вопрос о виновности посторонних людей в моих неудачах.
В столовой нас встретили аплодисментами. Гости, заканчивающие чаепитие, не жалея ладоней, аплодировали художественному таланту Альбины. Марио постарался. Сам он вскочил с места, поцеловал Альбине руку и произнёс искренние слова благодарности. Я перевела.
Альбина и Марио договорились о том, в какое время он ей будет позировать, и мы с подругой отправились в кухню. Все, кто не был на лыжной прогулке – Милан, Кулинич, Лайма, Катька и Иван – пошли играть в снежки. Билославо увязался с ними. Видимо, утренних снежков ему показалось мало.
Оксана поднялась к себе. Ей не хотелось никаких снежков, хотелось отдохнуть.
Иван прятал от меня глаза. Я тоже не горела желанием смотреть на него.
Мы с Альбиной не спеша обедали у окна кухни. Форточка была открыта, и до нас доносились весёлые голоса игравших в снежки гостей. Мы при этом их не видели, что меня немного огорчало. Очень хотелось посмотреть на Лайму с Кулиничем, может, что-то и поняла бы.
- Илона, это ты дала Марио наброски? – Спросила Альбина, и в голосе её явственно прозвучал мягкий упрёк.
- Он сам их увидел и попросил разрешения показать всем. Я разрешила. Пусть все знают, какой ты замечательный художник!
- Ну, какой я художник, Илона! Так, любитель…
- Далеко не все великие художники оканчивали академии, - возразила я.
- Ладно, теперь уже спорить не о чем, - согласилась Альбина. – Есть договорённость, значит, должен быть результат.
За угол дома неожиданно забежала раскрасневшаяся Катька. Одежда её была изрядно заснежена, а сама она хохотала и повизгивала. Следом нёсся, как раскочегаренный паровоз, Билославо. Он легко догнал Катьку, свалил её в сугроб и сам плюхнулся следом. Несчастный сугроб взорвался фонтанами снега, варежками, ботинками и дурацким смехом.
- Интересно, кому это у нас надо беречь голосовые связки? – Насмешливо поинтересовалась я, глядя на эту картину. – Впрочем, ему уже всё равно. И так побитый. Ну, будет ещё простуженный…
- Кстати, как его угораздило так сильно разбить нос? – Спросила Альбина сочувственно. – Такое красивое лицо надо беречь.
- Скажи это своим друзьям Збогарам! – Ответила я, заливаясь смехом, и пересказала Альбине всё, что видела и слышала на эту тему.
- Так, вот, почему он держался за чаепитием так далеко от Янины, несмотря на то, то Ярек вышел! – Расхохоталась Альбина.
Мы поломаны, побиты,
Мы помоями облиты… - Процитировала она строки из своего любимого К.И. Чуковского, и нас снова одолел смех.
Альбина говорит, что у Чуковского есть строки буквально на все случаи жизни. Она вырастила троих детей и помнит многих детских поэтов наизусть. Ей виднее. Я тоже в детстве обожала «Федорино горе» и другие сказки всеми любимого детского писателя.
Мы расправились с обедом, и Альбина, кивнув на окно, произнесла мечтательно:
- Вот бы, к ним! Я тоже хочу в снегу валяться…
- Ну, так, пойдём, - согласилась я. – Я тебя изваляю. Женьке ещё не скоро давать лекарства.
При упоминании о Женьке лицо Альбины погрустнело.
- Он не разрешит мне. Да, и не могу я его одного оставить.
- Он не один. Он с Яреком. И потом, зачем спрашивать разрешения, если он всё равно запретит? Идём без разрешения!
Альбина колебалась.
- Пойдём, взглянем на него, - предложила она, - а там решим.
По дороге в их с Женькой спальню мы встретили Вадима и Яну. Они шли проведать своего пациента.
Метров за двадцать от нужной нам всем четверым двери мы услышали взрыв адского хохота. От него буквально тряслись стены. Смеялись явно три человека. Лицо Вадима отразило изумление, а Яна и Альбина, улыбаясь, переглянулись.
- Как у вас тут весело! – Приветствовал Лунин с порога троих веселящихся друзей – Женьку, Ярека и Гришаню.
Последний тоже приплёлся проведать Марченко. Надо же, ещё не все остатки совести растерял. Удивительно.
- Молодость вспомнили, - пояснил Ярек, вытирая набежавшие от смеха слёзы.
- Что-то нас тут многовато образовалось, - констатировала Янина, намекая, что неплохо бы оставить медиков наедине с пациентом.
Збогар и Гладышев не повели бровью, считая себя, видимо, насквозь своими людьми. И впрямь, кто будет стесняться своих близких друзей? Точно не Женька.
- Мы зайдём попозже, - откланялась я, увлекая за собой Альбину.
- Илонка! Стой! Куда ты меня тащишь? – Заартачилась она в коридоре.
- Идём быстрее! – Я прибавила ходу. – Успеем, пока они его осматривают и всё такое прочее.
- Что – «такое прочее»? Илона! У меня вся тёплая одежда в спальне!
- А почему же ты её не взяла? – Спросила я, не сбавляя скорости.
- Женька будет ругаться, - объяснила Альбина.
- Правильно, - подтвердила я. – Ещё он тебя не отпустит.
- И, что мне теперь делать? Идти во двор в домашнем?
- Да, если тебе так хочется, - согласилась я. – Однако всё же рекомендую одеться, - сумничала я, вталкивая подругу в свою комнату. – Выбирай!
Я распахнула особое отделение шкафа, и на нас глянули многочисленные тёплые свитера и спортивная одежда.
- Ой!.. – Альбина приложила к груди свои маленькие, точёные ладошки. – Мой спортивный костюм! Я его в прошлый раз у тебя забыла.
- Да? – Удивилась я. – А я думаю, откуда он у меня? Мне совсем не идёт лиловое. Думала, Гришаня приволок из командировки.
- Это судьба! – Решилась, наконец, Альбина и принялась торопливо скидывать с себя домашние вещи и натягивать спортивный костюм.
Я водрузила ей на голову розовую шапочку, и мы поразились, как ранее не знакомые вещи хорошо сочетаются друг с другом. После мы бегом дунули вниз, надели куртки, сунули ноги в ботинки и выскочили под хрустальный купол вечереющего зимнего неба.
Глава 43
- Смотри, первая звёздочка! – Успела восторженно вскрикнуть Альбина перед тем, как ей в лоб прилетел снежок, не очень метко пущенный в меня Лаймой.
- Ах ты, вредная девчонка! – Вскрикнула Альбина и веселье понеслось.
Иван, кажется, не играл, а трудился изо всех сил, лепя снежки с фантастической скоростью. Он не бросал их в противника, а снабжал боеприпасами Лайму, Кулинича и Милана. Те методично обстреливали Катьку и Билославо, каждый из которых пытался делать и то, и другое. Получалось не очень эффективно.
Я примкнула к продувающим и начала мастрячить снежки для них. Вскоре мы перешли в наступление. Альбина вначале была с нами, а после переместилась за угол дома и залипла там на что-то красивое. Кажется, на кисти рябины, припорошённые снегом. Что ещё взять с человека, влюблённого в красоту? Лично мне больше по душе боевой азарт, и я отдалась ему полностью.
Понимая, что его команда проигрывает битву, Иван тоже принялся метать боеприпасы. Это принесло им временное преимущество. Я подумала, что, когда закончатся все их припасённые снежки, мы спокойно дожмём противника, но чёртов Ванечка сломал нашу стратегию.
Расстреляв весь свой склад, Котник-младший неожиданно метнулся через «линию фронта», бесстрашно ловя снежки Катьки и Марио всеми частями тела. После он нагло потоптал все наши боеприпасы, а меня без труда опрокинул в сугроб.
Билославо и девица Гладышева кинулись на выручку и опрокинули в снег самого наглеца. Ему на подмогу подоспела его команда, и понеслась такая куча-мала! Прямо, как я люблю!
Наши отчаянные вопли услышала Альбина, прибежала и долго не могла понять, что ей делать. Наконец, Билославо сгрёб её своей огромной ручищей в ту же кучу, и моя подруга завизжала радостно. Кажется, у всех в этот момент заложило уши. Альбине сделалось ещё веселее, и она, хохоча, принялась умывать снегом сначала Ивана, а потом Милана.
- Альбина! – Голос Женьки буквально парализовал нас всех.
Альбина застыла в позе древней египтянки, полощущей шкурки от бананов в Ниле. С ролью шкурок восхитительно справлялись огромные Женькины варежки, нелепо свисшие с её маленьких рук. Надо сказать, что и куртка на Альбине тоже была Женькина. Свою она сразу не нашла, а времени на сборы у нас с ней было катастрофически мало.
Недоумытый Альбиной Милан рухнул лицом в снег, а Кулинич от неожиданности плюхнулся со всего размаха в сугроб на задницу. Голос Марченко действует на людей как удар кнута. Я невольно пожалела уши его воспитанников.
Сам Женька, одетый в огромную куртку Ярека поверх пижамы, уже вытягивал свою драгоценную супругу из кучи наших разгорячённых и одновременно заснеженных тел. При этом он страшно ругался.
- Как ты могла до такого додуматься, а? Хочешь в больницу попасть? Давно там не лежала? Соскучилась?
- Жень, но… - Альбинка отчаянно хлопала заснеженными ресницами, однако её супруг ничего не хотел слушать.
- Ещё и без шарфа ушла! Ты в гроб меня загнать хочешь!
- Женечка, не надо так го…
- А как мне ещё говорить? Быстро иди в дом! Переодеваться и под одеяло!
Альбинке ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. Тем более что Женька без всяких церемоний потолкал её к входной двери.
- Я смотрю, нашему другу полегчало, - заметил Милан посреди нашей всеобщей неловкой паузы.
- Здоров, как бык! – Хохотнул Кулинич, и наши снежные игры благополучно возобновились.
В какой-то момент случилось так, что я оказалась задом в глубоком сугробе, а надо мной нависло лицо Котника-младшего. Брови его были белыми от снега, а левая щека немного расцарапана. Шапка давно куда-то делась, прямые, светлые волосы растрепались, а глаза дарили восхитительную изумрудную ласку. Добавьте ко всему этому высокое, почти безоблачное небо в россыпи звёзд, кисти рябин и что там ещё полагается, и поймёте, какое воздействие я испытала на себе в тот момент.
Я забыла, что надо вставать, куда-то идти, просто сопротивляться. Голоса нашей честной компании долетали почему-то из-за угла, но меня не волновало, куда все делись. Делись – значит, туда им и дорога.
- Илона, милая… скажите мне правду, умоляю вас… - Завёл Иван свою давешнюю песню, и голос его звучал, как волшебный альт.
Игнорировать обаяние Ванечки не было никакой возможности, и я просто молчала, глядя в изумрудные глубины его глаз.
- Илона… Илоночка… Какое прекрасное имя!.. – Голос парня явно не был обычным, но тогда эта мысль лишь слегка зацепила моё парализованное сознание.
Губы цвета нежно-розового пиона приблизились. Я ощутила тёплое, влажное дыхание на своих губах… закрыла глаза… И меня обдало волной снега!
Билославо сбил дорогого племянника с ног и провёз несколько метров по сугробу. Тот дёрнул милого дядюшку за ногу, и перед моим взором в следующий момент предстали два снеговика, большой и поменьше. Я хохотала и хлопала в ладоши.
- Чай готов! Все приглашаются к столу! – Заголосил третий снеговик, появляясь из-за угла.
Это была Антонина Тимофеевна в длинной белой шубе с капюшоном. Меня одолел гомерический смех от этого шоу снеговиков.
Наконец, я нехотя поднялась со своего снежного кресла и поплелась ко входу в дом. Гости отряхивали с себя снег, и всем было радостно.
- Бедная сеньорита! Вы видели её глаза, когда… ваш родственник доставал свою жену из сугроба? – Зудел Марио прямо над моим ухом. – Это же настоящая драма!
- Мой родственник женат! – Обрубила я. – Вы хотите, чтобы моя подруга срочно развелась со своим мужем из-за каприза глупой девчонки?
- Сеньорита вовсе не глупа! – Горячо возразил Билославо. – Она просто очень юна и совсем неопытна!.. Ещё она необыкновенно свежа и красива.
Надо же! Наконец-то мы дожили до того дня, когда Катюню записал-таки один добрый человек в красавицы.
- И, что? – Саркастически поинтересовалась я. – Тот, о ком мы говорим, любит свою жену!
И я, и мой собеседник понимали, что надо соблюдать конспирацию. Если мы назовём Женьку, Альбину или Катьку по имени, это привлечёт внимание несносной девчонки, и она не отстанет, пока не выяснит, в чём дело. Что будет, когда она это выяснит, даже боюсь вообразить себе.
- Да, но сеньорита… Мне искренне жаль её! Жаль её нежных чувств, ибо я сам… Извините, Илона. Вам это совсем неинтересно!
Он отвернулся и, кажется, торопливо смахивал набежавшие слёзы. Ох, уж эти мне творческие личности, так нас раз-этак! Мне сделалось жаль Марио. Все давно ушли в дом, а мы стояли возле крыльца, и я гладила Билославо по спине.
- Не расстраивайтесь, Маричек, дорогой мой! – Успокаивала я, как могла, итальянского гостя. – Всё перемелется.
- Что перемелется? – Не понял Марио, уставившись на меня расширенными от удивления тёмно-карими глазищами.
- Ничего, - успокоила я его. – Просто так у нас говорят: «Всё перемелется, мука будет!» В том смысле, что всё в итоге пойдёт на пользу, потому как всё, что с нами случается – полезный опыт.
- Перемолоть бы в муку чёртова Збогара! – Выпалил Марио. – Он ей совсем не пара! Что она в нём нашла?
- А что Евгений нашёл в Альбине? – Ответила я вопросом на вопрос, надеясь, что тема исчерпана, но мой собеседник начал добросовестно перечислять, загибая пальцы:
- Альбина красива, умна, талантлива. Она преданно любит своего супруга и…
- Вот, и со Збогаром то же самое! – Перебила я. – Для Янины он самый лучший во всём.
- С ним поговорить, кроме футбола, не о чем! – Кипятился Марио. – Он только и умеет, что мяч пинать и детей делать! Янина умна, талантлива! Это ценить надо, а он… Он пытается превратить её в домохозяйку, каких масса!
- А вы? – Спросила я насмешливо.
- Что я? – Не понял Билославо.
- Разве вы не попытались бы превратить Янину в свою тень? В ту же самую домохозяйку, только на свой, итальянский лад?
- Во-первых, я наполовину словен, - гордо возразил Марио. – Во-вторых, я сделал бы для Янины всё! Всё, что она заслуживает! Я окружил бы её небывалой роскошью! Я вложился бы в продвижение её книг и обеспечил ей мировую известность! Я бы…
- Все собрались за столом, вас двоих нет! – Вклинился в жаркие обещания несостоявшегося мужа Янины голос Гришани.
Он звучал устало и скучающе. Видимо, Гришку уже слегка докопала любвеобильность Билославо, которой на самом деле и не было вовсе.
- Всё перемелется, - напомнила я, глядя в тёмные глаза Марио.
В них отражались звёзды.
Странными, зелёными звёздами светили в тот вечер глаза Ивана.
Марио Билославо был странной звездой, сиявшей во всю мощь над Россией, а у себя дома светившей едва различимым светом.
Я была погасшей, но отчаянно пытавшейся возродиться звездой.
Гришанина спортивная звезда тоже закатилась когда-то давно, но он держится на других своих талантах.
Мы все трое – несчастные, недоразгоревшиеся, недосветившие звёзды. Кто же такой Иван? Ответ вроде бы очевиден, но я чувствовала, что этот парень не так прост, как кажется.
Глава 44
Во время чаепития Иван не сводил с меня глаз, и я постоянно роняла что-нибудь, отвечала невпопад и путалась в просьбах гостей. Этот изумрудный взгляд явно имеет надо мной власть, и с этим срочно надо что-то делать. Что полагается делать в таких случаях, я не знала, и чудила, как только могла. Альбина просила передать халву, а я подавала ей то лимон, то шоколадные конфеты. Марио просил некрепкий чай, а я налила ему полную чашку крепчайшей заварки. Гости были терпеливы со мной, только Гришка смотрел неодобрительно и качал головой.
Янина раз пять окликнула Ивана по имени, пока до него дошло, что его зовут. Милан почти ничего не говорил, но тоже не сводил с меня взгляда, в котором отчётливо сквозило любопытство. После наших снежных забав его небольшие, крепкие кисти рук долго оставались красными, а шрам у основания большого пальца правой руки побелел и стал заметен больше, чем обычно.
У Янины точно такой же.
Между ними очень тёплые и даже, я бы сказала, нежные отношения. Правда, она иногда довольно бесцеремонно подшучивает над своим братом, но это мало, что меняет. Интересно, в детстве они были так же дружны или нет? Надеюсь, шрамы они обрели где-то на стороне, а не подрались на ножах.
Оксана говорила, что Милан проявлял ко мне интерес, но я не вижу в его взгляде ничего, кроме любопытства. Так рассматривают понравившуюся вещь в витрине магазина или бабочку, присевшую рядом с тобой на цветок. Может, именно так всегда и проявляется мужской интерес Милана Котника? Странный он человек. Причудливый.
Милан Котник знаменит не только как настоящий виртуоз, но и как великий затейник. Однажды ему взбрело в голову распространять классическое искусство среди народных масс, и Милан раздал все положенные ему бесплатные билеты каким-то гоповатым дядькам с тётками.
В начале концерта дядьки громко комментировали всё, что видят, шуршали обёртками и периодически заходились грубоватым смехом. Жёны и подруги одёргивали их, не особо стесняясь в выражениях. К ним в ложу несколько раз заходили служители с просьбой вести себя потише, те клялись, что больше не произнесут ни слова, а после всё начиналось заново. К середине концерта гостевая ложа сначала притихла, но вскоре из неё послышался разноголосый храп.
Почему-то Милан больше не повторял своих экспериментов по внедрению культуры в массы. Правда, однажды он пригласил в гостевую ложу целый цыганский табор.
Я так поняла, что на концерт явилась верхушка табора: несколько колоритных дядек в дорогих костюмах и стайка раззолочённых цыганских тётенек в годах. Верховодила в этой компании худющая тётка с огромным носом, одетая в тёмно-бордовое с золотыми звёздами платье. Однажды я видела её по телевизору в программе про экстрасенсов. Вроде бы она очень хорошо гадает.
Надо сказать, цыганская аристократия вела себя вполне благопристойно, но к середине концерта тоже местами подхрапывала. Публика в антракте с интересом рассматривала наряды и украшения цыганок. Те держались королевской свитой вокруг своей носатой предводительницы и явно красовались на людях. Погадать никому не предлагали. Видимо, у этих женщин и без того отбоя нет от клиентов. Я слышала, что Милан Котник очень дружен с носатой предводительницей гадалок. Когда он у себя дома в Любляне, она нередко заходит к нему на чай.
Жёлтая пресса постоянно треплет имя Милана, подкрепляя его странноватую репутацию. Янина и Яромир тоже без внимания журналюг не остаются. Однажды все трое – супруги Збогар и Милан – судились с одним из жёлтых изданий и даже добились его закрытия. Газетка опубликовала тогда особенно грязный материал о них. Впрочем, такие яркие люди всегда будут мишенями для сплетен и домыслов, тем более сами они крайне редко что-то о себе рассказывают на публике.
О них иногда рассказывают друзья и соседи. Так, сосед Милана поведал однажды общественности о том, что Котник и Збогары выкупили пустующий участок земли в частном секторе и оборудовали там небольшой общественный стадион. За его состоянием следят жители окрестных домов, да и сами учредители не обходят своё детище вниманием. Они там даже чемпионаты дворовых команд организуют, о чём сами ни разу не обмолвились прессе. Думаю, за стадион и спортивные мероприятия местные жители испытывают больше благодарности, чем за походы по «скучным» театрам.
После чая гости разбрелись по гостиной. Милан и Марио сели за шахматную доску и проторчали за ней до поздней ночи. Кажется, ни один из них так и не смог одолеть другого. Гришка активно общался со Збогарами. Лайма, Станислав Петрович и Альбина живо обсуждали одну театральную премьеру. Доктора устроили стихийный консилиум по одному недавнему сложному случаю в их клинике. Иван ловил каждое их слово, и медики, увидев его интерес, старались употреблять больше латинских терминов.
В общем, вечерняя жизнь шла своим чередом. Я помогала Антонине Тимофеевне убирать со стола, когда до меня дошло, что у нас снова куда-то провалилась «юная сеньорита». Надо срочно спасать Женьку, пока он не наговорил ей резкостей и не сделался для Гришки врагом номер один.
Отнеся очередной поднос в посудомоечную машину, я рванула вверх по лестнице. В комнате супругов Марченко горел ровный, неяркий свет и мой друг читал спортивный журнал. Он был в полном одиночестве и, кажется, в кои-то веки наслаждался им.
Мы перекинулись парой слов, и я снова отравилась на поиски Катюни. Та тихо грустила в зимнем саду. Увидев меня, она бросилась обниматься и уткнулась своим мягким носом в моё плечо.
- Илонка, скажи, зачем она ему? – Произнесла Катя через некоторое время, оторвавшись от меня.
- А он тебе зачем? – Ответила я вопросом на вопрос.
- Я люблю его, - ответила Катька, и в глазах её заблестело.
«Ну, начинается! - Подумала я с досадой. – Сейчас опять наши глазки будут делать пи-пи на тётю Илону!»
Так и произошло.
- Если бы они ещё не были женаты! Вот, зачем он расписался с ней, а? Если бы не этот несчастный штамп, сейчас всё было бы гораздо проще!
- Не было бы, - заверила я Катьку.
- Почему?
- Потому что любовь, если она есть, не зависит ни от каких штампов. Думаешь, если бы не было штампа, он не прибежал бы вынимать её из сугроба, превозмогая собственную слабость, а, возможно, и боль? Они, ведь, довольно долго жили без штампа…
- …пока Альбина Николаевна не подстроила свадебку! – Сколько пыла и ехидства одновременно!
Я непроизвольно засмеялась.
- Это не Альбина, - призналась я. - Это я всё подстроила.
Катька уставилась на меня в немом ужасе, смешанном с изумлением, а я снова погрузилась с её подачи в воспоминания.
Год назад я часто звонила Женьке, чтобы быть в курсе его дел и самочувствия и в случае чего успеть прийти на помощь. Альбина была с ним, но срок её отпуска подходил к концу, и ей надо было уезжать в Ростов. Оставлять его одного она не хотела и готова была разорвать контракт с клубом, но Женька активно возражал. Если поступить так, то после не будет возможности получить такую работу.
Сам он чувствовал себя плохо, выздоровление затягивалось, Татьяна была в то время под следствием, его девочки мотались между их с Альбиной домом и домом бабушки с дедушкой. В общем, моему другу было, на что пожаловаться, но жаловался он совсем на другое. Самое страшное заключалось в том, что Альбина не хочет с ним расписываться.
Она тянула время и постоянно находила отговорки до того, как он слёг. Она не нашла возможности выбраться с ним в ЗАГС до его закрытия на новогодние каникулы. Подумать только! У них было целых два часа, чтобы успеть подать заявления, но эта вредина велела ему «не выдумывать и ложиться в постель». Подумаешь, что с Женьки слезла почти вся кожа, и от истощения он с трудом передвигается! Это же мелочи.
Помочь им тогда вызвались родители Альбины. Они остались с Женькой, а сама она улетела в Ростов, но прилетала при любой возможности, чтобы побыть с любимым хотя бы несколько часов. Однако это не доказательство любви. Только заявление в ЗАГС доказательство.
В тот раз я позвонила Женьке в начале февраля. Татьяна к тому времени уже успела свести счёты с жизнью, девочки выбрали дом бабушки и дедушки, Альбина работала в Ростове, сам он чувствовал себя неважно. В общем, было, на что пожаловаться, но самая страшная трагедия затмевала всё.
- Я ничего не могу понять! – Злился Женька. – Она так возится со мной, что буквально падает с ног! Она готова в любой момент отказаться от работы, о которой даже мечтать не могла… по её же признанию, кстати. Говорит, что любит меня. Почему тогда не хочет быть женой, как все нормальные женщины? Или это я ненормальный? Или жизнь сейчас такая, а я отстал от неё? Уже не знаю, что думать!
- Жень, не бомби, - увещевала я. – Тебе сейчас вредно нервничать. Причина может самая неожиданная. Тебе такая даже в голову не придёт.
- Какая – такая? Что это может быть за причина?
- Ну… - Я ненадолго задумалась. – Кольцо не понравилось! – Выдала я первое, что пришло в голову.
На другом конце повисло долгое молчание. Когда оно сделалось совсем уж гнетущим, я принялась громко звать Женьку по имени, заодно ругая их с Альбиной подмосковное захолустье. Домов в двадцать пять этажей там понастроили, а связи приличной вечно нет.
- Я здесь, - мрачно отозвался Женька. – Ещё я идиот.
- Что ты такое говоришь? – Возмутилась я.
- Получается, что я не делал Альбинке предложение. Я ей только голову морочил.
- Почему?
- Не было никакого кольца, Илонка. Цветов, если что, тоже не было. И шампанского. Вообще ничего не было.
- Как же ты предлагал ей быть твоей женой?
- Получается, что никак. Просто долдонил, что нам надо расписаться, а она, видимо, решила, мол, надо тебе, иди и расписывайся. Идиот.
После этого мой друг озадачился поиском кольца. Мы с ним пересмотрели массу каталогов, но всё, по его мнению, было не то.
Мать Альбины рассказала, что в детстве та была без ума от кольца одной партийной дамы, жившей по соседству. Оно было золотым, массивным, и его украшал огромный, овальный рубин.
Мы все вместе посмеялись, конечно, но решили отталкиваться от этого. Благо, один из близких друзей Женьки ювелир. Он облегчил и осовременил давнюю модель, и получилось настоящее чудо. Альбина носит теперь то кольцо, не снимая. Предложение любимого она, конечно, сразу же приняла. До этого Альбина не решалась узаконить отношения, потому что ей не повезло в первых двух браках, но когда Женька подготовился, да ещё и таким шедевром запасся, отказаться было уже невозможно.
Марченки называют меня своим Купидончиком. На их свадьбе я сидела на одном из самых почётных мест. Сама свадьба была неповторимой.
Я рассказывала всё это Катьке, чувствуя себя последней садисткой. Мои приятные воспоминания приносили ей столько боли!
- Как же так? – Вопрошала Катерина, плача. – Ты, моя самая близкая подруга, оказалась настоящим предателем, и я не могу тебя за это судить! Ты, ведь, хотела, как лучше. Альбина тоже твоя подруга, и ты не виновата, что подружилась с ней раньше, чем со мной!
Тело Кати били настоящие конвульсии, а слёз уже почти не было. Это было страшно. Настоящая истерика.
- Катенька, жизнь – сложная штука. Мы часто говорим это просто так, а теперь ты сама видишь, что это не пустые слова. Пойдём в твою комнату, голубка моя.
- Только ты и можешь меня пожалеть! – Всхлипывала Катька, когда я умывала её, переодевала и укладывала в кровать. – Больше я никому не нужна! Гришке надо продать меня подороже, как корову на рынке. Родителям я надоела, кажется, ещё в пять лет… Раньше я просто себя не помню! Зачем надо было меня рожать?
- Такие слова портят ауру, - напомнила я Кате. – К тому же, я не одна сочувствую тебе. Ещё Марио…
- Билославо? – Катька резко села в постели, утирая слёзы. – Он-то каким боком?
- Он обо всём догадался по твоему лицу, - поведала я Катьке, - и очень тебя жалеет.
- Какой тонкий, оказывается, человек! – Восхитилась Катюня. – Кто бы мог подумать?
Она ещё немного повозилась в кровати и вскоре засопела.
Я вышла в коридор и невольно прилипла к окошку. По насыщенно-фиолетовому небу, подсвеченному дворовым фонарём, летел свежий, пушистый снежок. Он пытался мягко прикрыть следы наших дневных безобразий в виде развороченных сугробов и «всего такого прочего».
- Вы не разговариваете со мной, Илона. Всё ещё обижаетесь на меня?
Голос Ивана прозвучал за моей спиной с одной стороны неожиданно, а с другой так мягко и волшебно красиво, что я не испугалась и не вздрогнула. Обернувшись, я увидела его стоящим примерно в трёх шагах от меня. Парень улыбался, но как-то грустно. Неужели его и впрямь расстраивает моё невнимание?
Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Среди всего нашего кипящего многолюдья почти нет людей, близких к нему по возрасту. Только я и Катька. Правда, Иван, похоже, в отличие от своего дяди Билославо не в восторге от крупных девушек. Ещё он не говорит, как тот, по-английски. Английским Ванечка, можно сказать, не владеет совсем. Это практически лишает его возможности общаться с «юной сеньоритой». Мадемуазель Катрин достаточно хорошо говорит по-английски и немного владеет немецким. Итальянский язык, а тем более словенский ей незнакомы.
- Вы задумались, Илона, - продолжал Иван. – Вы не представляете себе, как красивы, когда задумываетесь или любуетесь чем-то, как сейчас снегом, например! Сразу видна ваша невероятно чистая душа. Сразу становится понятно, какой вы человек…
- Если вы ещё раз назовёте меня хорошим человеком, Иван, я вас стукну, - честно предупредила я.
- Вы можете меня даже отделать на манер отбивной котлеты, - насмешливо произнёс Иван, и в глазах его запрыгали, наконец, чёртики. Нормальный человек, значит. Не чёртов ангел света с не пролезающей в дверь аурой. – Я знаю, вы увлекаетесь кикбоксингом. Однако ваша манера казаться хуже, чем вы есть на самом деле, не может скрыть…
- Всё. Вы нарвались, - резюмировала я и двинулась на наглеца с грозным видом.
В ответ он бухнулся на колени и уставился на меня снизу вверх смиренным взором. Я опешила.
- Давайте помиримся, Илона. Я вообще-то за этим сюда шёл, а не за тем чтобы снова рассердить вас.
- Никогда не говорите красивой женщине, что вам безразлична её красота, Иван, даже если считаете её при этом хорошим человеком, - сказала я и протянула ему мизинец.
Однако Ванечка, видимо, был не в курсе нашего обряда примирения. Он бережно взял мой мизинец двумя пальцами и принялся покрывать его мелкими поцелуями. Это было глупо, но, чёрт возьми, так трогательно и непередаваемо приятно!
Засыпая ночью того нелепого дня, я думала о дне завтрашнем, на который у меня запланирован танцевальный вечер в стиле двадцатых годов двадцатого века. Ещё мелькнула мысль о том, что сцена с поцелуями мизинца была прекрасна. Мне, конечно, даром ни на что не сдался смешной словенский мальчишка, но это самое красивое и нежное из всего, что случилось со мной за последние два года.
Глава 46
Вечер открывался джазовой композицией двадцатых годов, которую исполняла я в сопровождении живого оркестра. Мы с ребятами мало репетировали, но, на мой взгляд, справились вполне себе хорошо.
Публика приняла нас более чем благосклонно, и только единственный гость, чьё мнение было для меня по-настоящему важным, кажется, не проявил к моему выступлению ни малейшего интереса. Его маловыразительный взгляд рассеянно блуждал по залу, останавливаясь на разноцветных, светящихся двадцатках, безумно сверкающих серьгах девицы Гладышевой, пене в собственном бокале шампанского, пёрышках на шляпке Лаймы… На чём угодно, в общем, только не на мне. Я не удивлюсь, если он, находясь в гостях у Гладышева, вообще не понял, что я умею петь и танцевать.
Как вы уже догадались, все приглашённые по предварительной договорённости оделись в стиле незабвенных, старых двадцатых. На мне было белое платье с заниженной талией и бледно-золотой отделкой. На шее красовалась белая бархотка с золотой розой, а на голове маленькая бело-золотистая шляпка. Мной любовались многие. Точнее, почти все. Только Кулиничу было всё равно.
Меня охватило чувство тщетности бытия и безнадёжности всех моих стараний. Вечер для меня был испорчен, едва начавшись. Ничто не радовало.
Начались танцы, и мне пришлось участвовать в них. Первый танец с Гладышевым, второй с Билославо, третий с Котником-старшим, четвёртый со Збогаром, пятый с братом Эрики Рубеном… Никаких эмоций.
Джаз-банд удалился на перерыв, гости общались, веселились и закусывали под звуки старых записей с восстановленных пластинок тех, давних лет. Я увидела, что ко мне пробирается Иван Котник. Он был похож на молодого, хулиганистого, белого кота в своём светлом пиджаке с чёрной рубашкой и жёлтым галстуком-бабочкой. Только его мне сейчас и не хватало! Тем более время неумолимо приближалось к девяти часам вечера. Мероприятие вполне может идти себе своим ходом, а мне есть чем заняться в библиотеке.
Я скользнула за широкую, мускулистую спину доктора Завадского, после перебралась за принесённый из зимнего сада фикус – точь-в-точь такой, как те, что были популярны сто лет тому назад… До двери оставалось совсем немного, когда чья-то мясистая ручища стиснула моё запястье.
- Мы должны поговорить с тобой, Илона! – Пророкотал Григорий у меня над ухом.
- Мы ничего никому не должны! – Резко выпалила я. – Я тебе ничего не должна, и ты мне ничего не должен! Я съезжаю отсюда после праздников!
Честно говоря, сама от себя не ожидала. Гришка, кажется, тоже.
- Ку-ку-куда? – Спросил он, ошалело вытаращив глаза.
- Домой! – Буйствовала я. – У меня есть своя квартира, ты не знал? Я не бомжиха!
- Ну-ну, - он, кажется, начал овладевать собой. – Давай, ври про свою квартиру. Может, ещё расскажешь, что учительницей физкультуры в ближайшую от дома на Кожухе школу пойдёшь работать? Я же не вижу, как ты с Билославо по углам обжимаешься! Нашла богатенького иностранца, значит? Думаешь, в Европе звездить будешь?
- Не буду, - на меня навалилась вдруг страшная усталость. – Хватит. Назвездилась уже за десять лет выше крыши. Ничего я не хочу. Не дёргай меня, ладно? Я обещала тебе, что встречу, развлеку и провожу твоих гостей. Я выполняю своё обещание. Больше ничего не жди и не мешай мне. Это всё, Григорий. Конец. Край. Финиш.
Гладышев больше не держал меня за руку. Он просто стоял и смотрел на меня так, словно видит в первый раз. «Ничего, скоро увидишь в последний!» - Злорадно подумала я и наткнулась взглядом на Ивана. Тот околачивался поблизости и вполне мог слышать всё, что я сказала Гришке. Ну, и чёрт с ними!
Чёрт с ними со всеми.
Козлы.
Замотали в шеболы.
Я выскользнула из зала и рысью понеслась в сторону библиотеки. Медлить нельзя, а то сейчас увяжется какая-нибудь сволочь, и я пропущу самое интересное, что мне осталось в этом доме. Похоже, ничего интереснее предстоящей сцены этот вечер и эта жизнь предоставить мне не могут. Ну, и чёрт с ними. Я устала надеяться. Устала ждать шанса. Хочу просто побыть в тишине, а заодно…
В библиотеке гладышевского особняка стоят огромные напольные часы, то ли старинные, то ли стильная подделка под старину. Они показывали без десяти минут девять. Чуть не опоздала!
Я открыла массивную переднюю дверцу и остановила неумолимый ход времени, передёрнув гири. После залезла внутрь корпуса и дверь за собой захлопнула. Не до конца, конечно, но я точно знаю, что оставшийся зазор не виден из основного зала библиотеки. Мы с Альбиной и Лаймой в прошлый раз проверяли. Весёлое и обнадёживающее было время!.. Жаль, ушло безвозвратно. Теперь я пряталась в часах одна и делала это не ради весёлой игры, а ради уединения, а заодно удовлетворения неуёмного беса любопытства, сидящего во мне с самого раннего детства. Убью двух зайцев одним выстрелом: побуду одна и понаблюдаю, во что выльется последнее Катькино начинание на любовном фронте.
Барышня, одетая в платье с американским вырезом и голубыми розами по тёмно-бордовому полю явилась за пять минут до назначенной встречи. Тщательно причёсанную голову мадемуазели украшала маленькая шляпка со стразами. Ещё два крупных страза блестели, как сумасшедшие, в ушах Катюни. Ребёнку казалось, что именно такие украшения носили сто лет назад, хотя я точно знала, что эта нелепая бижутерия родом из восьмидесятых.
Екатерина весьма нервно восседала на двухместном диванчике. «Что же она так нервничает? Платье помнётся!» - Подумала я злорадно, сидя в пропылённом, похожем на дубовый гроб корпусе часов. Катька, словно уловив мои мысли, направилась к часам. Я перестала дышать.
Зато девица Гладышева дышала, как паровоз и, кажется, напряжённо вглядывалась в циферблат. Она явно ждала боя часов, но я-то знала, что его не будет, потому что сама передёрнула гири буквально пять минут назад. Я же не сумасшедшая, чтобы подставлять свои нежные уши под эту долбёжку!
Катя потянула дверцу часов на себя, но я крепко вцепилась в остатки замка, который был когда-то давно врезан в корпус. Противная девчонка не сдавалась. Я тоже.
Нащупав на полу кусок толстой проволоки, которой прочищали и проворачивали в случае надобности заедавший механизм, я из последних сил замкнула дверцу изнутри. Теперь она подавалась немного, но до конца открыться никак не могла, если, конечно, не дирануть изо всех сил дверь, вырвав проволоку «с мясом».
Катя поняла, что просто так открыть дверцу и запустить часы не удастся, глубоко вздохнула и, бормоча что-то нелестное о хозяине дома, не следящем за своим имуществом, поплелась к выходу. Ей сделалось ясно, что любимый не придёт, и девчонка отправилась куда-то в другое место горевать своё горе.
Я обрадовалась, потому что уже устала сидеть, сложившись вчетверо. Вдобавок я допустила оплошность, забыв протереть днём пыль в часах. Знала же, что буду в них прятаться, и не позаботилась о чистоте заранее! Теперь пыль причиняла дискомфорт грязными пятнами на белом платье, неприятным запахом и способностью лезть во все отверстия, например, в носовые.
Ругая себя вполголоса дурищей и вороной, я отвинчивала проволоку, путаясь и травмируя пальцы. Хотелось поскорее выбраться, но все мы знаем, что бывает, когда сильно спешишь. Ладони увлажнились, проволока скользила, пот заливал глаза. Пылищу тоже никто не отменял. Тридцать три удовольствия, одним словом!
- …никак не идёте, вот, я и решила сама… - Послышался от порога Катькин весёлый и бойкий, хоть и немного дрожащий голосок.
Эта ненормальная отловила Женьку и теперь тащила его сюда. Я закрыла ладонями рот, чтобы готовая трёхэтажная конструкция самых забористых выражений не вывалилась оттуда. Вот, ведь, зараза, настырная какая!
Женька что-то мычал в ответ, но у Кати были свои планы на этот вечер. Говорить здесь собиралась она, и вялые возражения Марченко никакой роли не играли.
- Давайте присядем на диванчик! – Пригласила она своего невольного сопровождающего жизнерадостным тоном ясельной нянюшки. – Поговорим…
- Девочка, ты обещала книгу, - напомнил Женька. – Так, давай её сюда, и я пойду. В зале сейчас самое интересное начнётся! Я не хочу пропустить настоящее аргентинское танго.
- Танго втроём… Разве это возможно? - Пропела Катька дребезжащим голосом, и её собеседник смолк, видимо, решив, что у неё окончательно слетела кукуха. – Не зовите меня девочкой, Евгений, - серьёзно попросила Катрин. - Во-первых, я уже взрослая. Совершеннолетняя. Во-вторых, у меня есть имя. Думаю, оно вам известно.
- Послушай, Катя, - начал Женька серьёзно. – Я правда не понимаю, что ты хочешь. Ты второй день задвигаешь мне разные эзотерические телеги. Неужели из всех гостей я больше остальных похож на сумасшедшего любителя мистики?
- Вы говорили о карме, - напомнила Катька.
- Ну, говорил, и что с того? Я считаю карму совокупностью всех мыслей и поступков человека и его ближайшей родни. В ней нет ничего сверхъестественного. Вся эта шизотерическая белибердистика…
- Ну её в ж..! – Выпалила Катька, снова поставив собеседника в тупик. Я мысленно позлорадствовала. Пусть Женечка посмотрит на себя со стороны, а то вечно он с этой своей ж... – Я люблю вас, Евгений, - просто произнесла Катька. – Люблю и хочу быть с вами всю свою…
Резкий Женькин смех был ей ответом. Признание оборвалось, едва начавшись. Я сидела в часах, затаив дыхание, превратившись в слух и почти забыв о ноющих конечностях, уставших томиться в одном положении.
- Ты явно что-то путаешь, - выдал он, наконец. – Я тебе почти в отцы гожусь, совсем не богач, не умник и не красавец… здоровье моё сильно подорвано, и я женат, к тому же.
- Разводитесь с Альбиной Николаевной! – Жахнула Катька. – Она вам не пара!
- Это ещё почему? – Поинтересовался Женька саркастически. – Альбина, конечно, образованная женщина, а я мужик простой, но я делаю всё, чтобы… Слушай, а какое ты вообще имеешь право указывать мне, как жить? Кто ты такая, чтобы…
Женька явно завёлся и перешёл в наступление, но Катюня сдаваться не собиралась.
- Я? – Прервала она насмешливо. – Я молодая, красивая, здоровая девушка! Я могу родить вам детей! Много детей! Ещё я из приличной семьи, и родители с братом обеспечат меня материально! Я не какой-то зачуханный перестарок на восемь лет старше вас и не ободранная казанская сирота!
Казань Катька упомянула зря. Это родной город Альбины, а Женька не выносит, когда оскорбляют что-либо, связанное с его любимой женщиной. Впрочем, Катька и без того наговорила об Альбине много лишнего.
- Не смей так о моей жене, ты, сопля! – Завёлся он. – Ты ногтя её не стоишь! Немедленно иду к твоему брату, пусть сам с тобой, нахалкой, разбирается!.. Эй, ты чего? Девочка, ты совсем шизанулась?
Я набралась храбрости и, уверив себя, что им обоим сейчас не до напольных часов, выглянула в щель. Катька стояла перед Марченко на коленях, сложив на груди руки и заливаясь слезами. В приглушённом свете настенных бра краски были едва различимы, и то, что предстало перед моими глазами, до боли напоминало чёрно-белую сцену немого кино.
- Не надо ходить к Грише, умоляю вас, - прорыдала Катька. – Простите меня, Женечка, и забудьте всё, что я сказала, только не ходите к нему! Он сотрёт меня в порошок! Он всю мою жизнь отравит! Он отдаст меня замуж за лысого старика!
- Не утрируй! – Оборвал Женька поток излияний. – И не называй меня Женечкой! Я для тебя Евгений Александрович, в крайнем случае, просто Евгений. Встань с пола. Я не пойду к твоему брату, а ты выброси эту дурь из головы.
Я облегчённо вздохнула. Сейчас они разойдутся в разные стороны, а я смогу выбраться, наконец, из проклятых часов.
Глава 47
Однако выбраться из тесного, пропылённого корпуса мне предстояло ещё нескоро. Зато предстояло десятикратно расплатиться за своё неуёмное любопытство.
- О, вы тоже здесь? – Послышался от двери голос Кулинича. – Книжками интересуетесь? – Поинтересовался он немного насмешливо.
- Да! – Резко ответил Женька. – Нам с этой молодой особой необходимо срочно обсудить… один фолиант… строго наедине!
- Что же, не будем вам мешать. Я покажу вам ту книгу в другой раз, Лайма Рихардовна, - пообещал Кулинич, и дверь библиотеки мягко захлопнулась.
«У них определённо роман!» - Подумала я о Лайме и Станиславе Петровиче, задыхаясь в пыли и глотая выступившие примерно минуту назад слёзы досады. Вскоре они полились с новой силой, потому что…
- Вся твоя блажь происходит от безделья! – Воспитывал Женька Катюню. – Ты, ведь, студентка?
- Я окончила, - пропищала Катька задавленной мышью.
- Где работаешь?
- Пока нигде.
- Что значит «пока»?! – Взорвался Женька. – Дипломы выдают обычно в июне, а сейчас декабрь! Да, все нормальные люди начинают работать, ещё не окончив курс, а ты…
Эх, святая простота! Катя вообще-то закончила учиться в прошлом году. Она не полгода бездельничает, а целых полтора. Недооцениваешь ты её мощь!
- Я собираюсь устраиваться на работу и съезжать от брата на съёмную квартиру, - нагло врала Катька, видимо, чтобы поскорее отвязаться от занудного тренера, в которого превращается Женька всякий раз, когда сталкивается с чем-то неправильным.
- Ты можешь ещё сто лет прособираться, как раз до следующей ретро-вечеринки. Так и проживёшь всю жизнь старой бабкой.
- За что вы называете меня старой бабкой? – Прорыдала Катрин. – Я, конечно, провинилась перед вами, но я никого не оскорбляла!
- Никого, кроме моей жены, которая, заметь, ничего плохого тебе не сделала! А я оскорбляю вовсе не тебя, Катя. Мне отвратителен тот образ жизни, что ты ведёшь. Посмотри, как живёт молодёжь твоего возраста: все учатся, работают, занимаются спортом, устраивают личную жизнь, интересуются чем-то. А ты? Ты чем занимаешься целыми днями? Отвечай, я тебя спрашиваю!
Катька забубнила что-то, перечисляя, что она делает днём. Разглядеть дела за пустяками, коими доверху наполнено бытие нашей «барышни», возможным не представлялось.
- Что и требовалось доказать! Ты ведёшь жизнь общественного паразита! – Вынес Марченко свой неумолимый вердикт.
- По-вашему обязательно надо работать на работе, чтобы не считаться паразитом? – Прохлюпала Катька. – А как же домохозяйки?
- Домохозяйки занимаются домом и детьми, - резонно возразил Евгений Александрович. – Домом у вас занимаются Илона на пару с тёть Тосей, а детей у тебя, насколько мне известно, пока ещё нет. Ты ведёшь паразитический образ жизни, Катя, и с этим надо что-то делать.
Женька ещё долго разорялся на тему того, чем следует заняться Кате, и что ей необходимо выкинуть из головы, а я поняла, что мне надо срочно выйти из часов. Моего терпения хватит от силы минут на пятнадцать, а после дубовый корпус непременно протечёт весьма неприглядной лужицей.
Завершив воспитательный процесс, Женька, наконец, ушёл. Катька осталась. Она сидела одна на двухместном диванчике и тоскливо, тоненько выла, подтянув к груди колени и уставившись в тёмное окно.
- О, Катюша! Здравствуй. Мы, кажется, ещё толком не виделись сегодня, - раздался бодрый голос Альбины, и в других обстоятельствах я была бы ему очень рада. Сейчас нет. – Ты Евгения Александровича не видела? Мне сказали, что он здесь, с тобой в библиотеке… - Вот, чёртов сплетник этот Кулинич! Не мог насплетничать позже, когда я уже выберусь из часов? – Ты плачешь, детка? Что случилось? Кто тебя обидел?
Катька заревела в голос и уткнулась Альбине в обтянутую серебристым шёлком грудь, моментально «украсив» ткань платья тёмными мокрыми пятнами с неровными краями. Альбине было как будто всё равно. Она подхватила Катьку в свои изящные объятья и бормотала что-то успокоительное. Эту сцену я разглядела в цвете и в деталях, буквально вывалившись из часов на пол почти к ногам двух обалдевших женщин.
- Ку-ку! – Хрипло произнесла я, но ни одна из них не оценила моей замечательной шутки.
Обе смотрели так, словно я была инопланетянкой или собакой с девятью лапами на худой конец.
- Илона! – Катька пришла в себя первой. – Ты всё это время подслушивала?!
- И подглядывала, - дополнила я многозначительно.
- Как ты могла… - Начала Катька.
- Легко! – Прервала я её никому не нужный горький упрёк. – И я, и Альбина легко помещаемся в этих часах. Лайма, кстати тоже. Оксана, пожалуй, не пролезет, не говоря уже об Антонине Тимофеевне или о тебе, например. Дяде Жене нравятся женщины, которые помещаются в эти часы. Его ныне покойная первая жена тоже поместилась бы, представляешь? Интересно, Диана поместится? Надо проверить при случае!
- Диана и Роман показали нам потрясающее танго, - произнесла Альбина. – Их три раза вызывали на бис. Обидно, что вы, девочки, всё пропустили, потратив время на… Кстати, при чём здесь мой муж и его вкусы?!
Катька снова заревела. Альбина принялась утешать её, искоса поглядывая на меня с таким упрёком, что захотелось немедленно провалиться.
Мне сделалось обидно. Я тут из последних сил оберегаю их с Женькой семью, которую сама, между прочим, и создала. Они без меня даже не познакомились бы, а она…
- Правильно! – Горько произнесла я. – Пожалейте её, Альбина Николаевна. Катя у нас несчастненькая. Ваш муж ради неё не захотел развестись с вами полчаса назад. Вы уж поговорите с ним при случае. Объясните, что нехорошо так с девушками обращаться. Они плакать будут!
- Что ты такое говоришь, Илона? Ты пьяна? – Поинтересовалась Альбина с ужасом.
- Да, я пьяна в хламину! А ещё кукухой поехала! – Выкрикнула я. – Уже все поняли, что Катюня без ума от Марченко, но только не вы, великомудрая, высокообразованная Альбина Николаевна! Ему только что богатое приданое за развод с тобой предлагали, а он отказался! Ему ты, дура несчастная, дороже!
Катька давно заливалась горькими соплями, будучи не в силах вымолвить ни слова в своё оправдание. Альбина смотрела на меня ошарашено и, кажется, открывала для себя новые грани моей личности. Я досадливо махнула рукой и отправилась быстрым шагом прочь из библиотеки.
Пролетела мимо мирно беседующих в коридоре Котника-старшего и Кулинича. Оба смолкли, уставившись на меня, как на приведение. Что же, смотрите, коли желаемо. Вас, конечно, уже ничем не удивишь, как ни лезь из кожи, но такого вы точно ещё не видели!
Кроме них двоих по дороге в комнату мне встретились сначала Женька, потом Иван. Первый пытался что-то сказать, но я упредила его, выставив вперёд указательный палец:
- В ж…! – Резко бросила я на ходу.
Второго без всяких церемоний отпихнула.
Вот, наконец, дверь в мою спальню. Только я не собираюсь за ней прятаться, как кто-то, возможно, уже решил. Через пятнадцать минут я вышла оттуда свежая, заново причёсанная и в другом наряде. Он не очень подходил под любимые двадцатые годы, но зато сиял чистотой и безукоризненным вкусом. Моё белое с золотой отделкой платье походило теперь на тряпку для протирания мебели, а миниатюрная шляпка превратилась в неровный, грязноватый шарик. Выходя на свет из полумрака своей спальни, я запулила его на полном скаку в мусорную корзину. Попала.
Гости рассаживались в столовой за поздний ужин. Я пришла вовремя.
Глава 48
Поначалу мне казалось, что всё собравшееся за столом общество в курсе моего гнусного поведения и готово объявить меня нежелательной персоной. Однако меня приветствовали многочисленные возгласы радости, поздравления с прекрасно проведённым мероприятием и комплименты по поводу свежего наряда.
Все поздравляли также Диану и Романа с замечательным номером и активно благодарили за подаренное удовольствие. Дианка цвела, принимая комплименты и протягивая мужчинам руку для поцелуев. Чёрное облегающее платье с длинным боковым разрезом красиво облегало её цветущее тело, а красная роза на бархотке в точности повторяла оттенок губной помады и лака. Я была очень рада за приятельницу. В этот странный вечер она в кои-то веки чувствовала себя настоящей звездой.
Маша, Даша и Эрика тоже принимали комплименты и напропалую кокетничали. Артём, Борис и Рубен быстро перезнакомились со всеми и теперь активно общались и громко шутили. В общем, всем было хорошо.
Всем, да не всем. Зарёванная Катька выглядела так, словно ей совсем больше не мила жизнь. Рядом с ней сидела обеспокоенная Альбина, постоянно заглядывала своей новой подружке в лицо и всячески её опекала. Меня поначалу чуть, было, не заела от Катькиного вида совесть, но она моментально заткнулась под ударом чудовищной силы обиды, которую нанесла мне Альбина Марченко.
С другой стороны от Катьки сидел Билославо и тоже всячески опекал неподражаемую юную сеньориту. Вскоре он увёл её во двор «подышать воздухом», заверив доброхотку Альбину, что всё под контролем. Я заметила, что с Женькой наша мать Тереза почти не разговаривает, а сам он выглядит несчастным, побитым псом.
Не понимаю, какие к нему могут быть претензии. Это, ведь, не он объяснялся в любви нашей габаритной «барышне». Всё было как раз наоборот. Следовательно, не разговаривать Альбина должна с ней, а не с ним.
Я решила не иметь больше ничего общего с этой глупой, вредной женщиной, для которой какая-то дурочка дороже мужа и подруги, проверенных годами. Эта подруга, между прочим, никогда не приставала к её Женечке ввиду полной ненадобности подобных отношений, а она ничего не ценит. Вот, и пусть катится под горку! Не надо мне таких подруг.
Гришаня сидел через стол от Кати и явно злился на свою сестру. На меня он тоже, конечно, злился, но не так явно. Как он признался позднее, моё поведение было вполне оправданным и ожидаемым, а Катюня разбила в те дни многие его надежды. Злость на неразумную сестрицу не помешала ему взглянуть на меня с непередаваемым злорадством, когда Билославо увёл Катьку во двор.
До меня постепенно стало доходить, что о моём сегодняшнем приключении с часами знают только Катька, Альбина и, возможно, ещё Женька. Больше никто не в курсе и ждать какого-то всеобщего презрения за мою любовь к шпионскому ремеслу не стоит.
После ужина я пела весёлые песни столетней давности на разных европейских языках, некоторые дуэтом с Дианой либо Эрикой. У Дианы потрясающее бархатное контральто, а у Эрики очень красивое, хоть и резковатое сопрано. Наши голоса, сплетаясь, заполняли своды музыкального зала, умиротворяя слушателей и вселяя в их сердца надежду на то, что следующий день обязательно будет лучше предыдущего. Старые песни – они такие. Не то, что нынешние.
Рядом со мной и другими исполнительницами всё время отирался Иван. Он подавал и перелистывал ноты, подсказывал кое-что. Я поняла, что парень имеет неслабое музыкальное образование. Однако он не рвался исполнить что-либо для всех. Я решила тогда, что он, как и многие, окончил в своё время музыкальную школу, и больше его не тянет музицировать. Такое, к сожалению, не редкость в нашем мире.
В завершение музыкального вечера Милан Котник исполнил на рояле попурри из джазовых композиций тех лет. Это был великолепный номер-сюрприз. Я не думала, что великий виолончелист настолько хорошо знаком с чёрно-белыми клавишами. Гости аплодировали и кричали «Браво!»
- Я хочу поговорить с вами, Илона, - сказал Иван, когда все начали расходиться.
Я готова была уделить ему внимание, но заметила, что ко мне пробирается Станислав Петрович с явным намерением сказать что-то.
- Не сейчас, - ответила я Ивану и, отодвинув его в сторону, красиво выступила навстречу дорогому гостю.
- Илона, вы были сегодня очаровательны! – Начал Кулинич, и мне подумалось, что я никогда ещё не слышала ничего приятнее. – Впрочем, о чём это я? Вы очаровательны в любой день и в любой своей ипостаси! – О, Боги, какой красивый, глубокий голос! – В вашем лице и в лице вашей дорогой сестры я встретил двух несравненно талантливых женщин, хоть ваши таланты и лежат в столь разных областях… - Мать моя женщина! Неужели я дождалась? Я знала, знала, что все мои усилия были не напрасны, что… - в массовке.
- Что «в массовке»? – Не поняла я.
- Не окажете ли вы мне честь своим участием в массовых сценах моих мюзиклов? – Что? Ты что там такое проблеял, вонючий недомерок? Я? В массовке? Да, ты соображаешь, с кем говоришь, гад?
Нечеловеческим усилием заставив себя убрать руки за спину и не колотить мерзкое чудовище по харе принародно, я собрала всю свою выдержку и почти спокойно вымолвила:
- Нет.
- Что – прямо так сразу «нет»? – Вежливый смех. – Может быть, вы хотите обдумать моё предложение, Илона?
- Нет, не хочу, - заверила я мерзкую рожу.
- Почему?
- Потому что я в гробу видала все массовки мира, а вашу массовку как самую дорогую моему сердцу особенно, - ответила я с милейшей улыбкой, наслаждаясь выражением крайнего недоумения на бесцветной физиономии. – Извините. У меня ещё много дел.
Я отпихнула Кулинича так же, как за пару минут до этого Ивана и поняла, что если сейчас не выйду на воздух, меня разорвёт ко всем чертям, либо я задохнусь от злости и разочарования.
Сделав вид, что провожаю своих приятельниц и приятелей по театру, я набросила шубку, сунула ноги в сапоги и вышла с ними под розовато-серое небо с чернильными пятнами облаков. Дышалось легко и свежо. Мне подумалось, что мы все ужасные дураки. Постоянно куда-то лезем, очертя голову, кому-то что-то доказываем, и не ценим тех прекрасных возможностей, что даёт нам жизнь ежесекундно. Например, возможность дышать свежим воздухом.
Я бы всех людей, хотя бы раз в жизни, запирала на полчаса в тесный, пропылённый ящик без света и вентиляции. Сразу стало бы меньше претензий к миру.
Попав на воздух, все сделались весёлыми, как дети.
- Ого! Снеговик! Ура! Снегови-и-и-ик! – Завопила Эрика, едва заглянув за угол дома.
Все бросились туда.
За углом Катька и Марио катали огромные комья снега и строили снеговиков. Двое больших были почти уже готовы, осталось только украсить их морковками, шапочками, и чем там ещё полагается. Теперь они делали снеговичков поменьше, стараясь, чтобы все они были разных размеров.
- Это мама с папой, - объясняла Катя гостям, указывая на двух больших снеговиков, - а это их дети. Снежная семья.
Билославо улыбался и кивал её словам, хотя я не уверена, что он понимал хоть что-то. Гости бросились помогать им со снежными комьями. Кто-то из парней пожертвовал папе-снеговику свой галстук-бабочку, и тот теперь стоял без лица, зато при параде. Я подумала, что вид его жутковат и собралась пойти в дом за морковью, пуговицами и ненужными вещами, но путь мне преградила высокая, спортивная мужская фигура. При внимательном рассмотрении она оказалась парнем Маши.
- Илона, вы с Константином Урядниковым общаетесь? – Спросил Борис.
Я знала, что Борис учится в театральном и подрабатывает в мимическом ансамбле нашего театра. Хороший парень. Толковый и надёжный. Не зря Маша положила на него глаз. Она девчонка ушлая, хоть они с сестрицей и любят строить из себя этаких очаровательных дурочек.
- Урядников писал мне первого числа, - ответила я буднично. – Поздравил с наступившим и… Почему ты спрашиваешь?
До меня неожиданно дошло, что Бориса никак не должны касаться мои взаимоотношения с Костиком. Они меня саму скоро перестанут касаться. Так, может, увидимся пару раз в театре, пока я пенсию оформлять буду.
- Видите ли, Илона… - Начал Борис, и я поняла, что ему нелегко об этом говорить. Жёлтовато-зелёные глаза парня сделались задумчивыми и немного отсутствующими. – Константин велел передать вам кое-что на словах. Я поднял его на смех, мол, он что – забыл о существовании мобильных телефонов? Костик вспылил и наговорил такого!.. А после долго упрашивал меня не рассказывать никому то, что я услышал.
- Ну, так и не рассказывай, раз человек просил! Какие проблемы?
- Никаких проблем не было бы, если бы дело не касалось вас и…
- Костик плёл тебе что-то о своих нежных чувствах ко мне? – Спросила я насмешливо. – Забудь! Мальчишка забил себе голову глупостями. Скоро я перестану появляться в театре, и всё пройдёт.
- Не так всё просто, - отозвался Борис. – Костик считает вас жертвой…
- Я и есть жертва! – Отмахнулась я. – Жертва несчастного случая. Если бы не дерьмо, случившееся со мной три года назад, я сейчас выступала бы где-нибудь в Вене или в Сиднее, а не салфеточки по тарелочкам раскладывала бы.
- Кстати, о салфеточках, - заметил Борис. – Урядников как раз и считает вас жертвой Гладышева. Он думает, что тот держит вас в домашнем плену, и что вы ушли из театра именно по его настоянию. Гладышев якобы хочет окончательно запереть вас в четырёх стенах и…
Я расхохоталась, вспоминая, как шутила с Костиком на эту тему, и как он безоговорочно верил мне. Мой смех не привлёк ничьего внимания. Гости безудержно веселились вокруг снежной семьи. Кто-то распрыгался так, что снежная пыль летела веером, кто-то селфился со снеговиками, кто-то снимал процесс на видео.
- Да, и впрямь смешно, - изрёк Борис, помолчав с минуту. – Я ничего такого не заметил. Мне наоборот показалось, что Гладышев даёт вам полную свободу во всём. Да, и не похож Григорий Николаевич на тирана. Скорее на медведя плюшевого!
Мы с Борисом покатились со смеху вдвоём, и вскоре я забыла об этом странном разговоре.
Я сходила в дом и принесла оттуда целую коробку реквизита для снеговиков. Гости с радостью принялись расхватывать и прилаживать всё добро. Билославо был в полном восторге. Он фотографировал снежную семью и говорил, что его снеговики порвут Инстаграм. Катька тоже радовалась, хоть и довольно сдержанно. На фоне наших корд и участников миманса она выглядела чьей-то немолодой мамашей. Мне сделалось жаль её до боли в сердце, и я начала понимать Альбину, скакавшую вокруг Катьки весь вечер. Однако был один момент, который я долго не могла простить нашей старшей подруге.
Глава 49
- Илона, давай мириться! Я, ведь, совсем не сержусь на тебя. Ты специально остановила часы, чтобы предостеречь меня. Мы обе знаем, что остановившиеся часы – очень плохая примета. Ты специально пришла в библиотеку заранее, чтобы всё успеть, а тут я впёрлась. Вот, тебе и пришлось в часы залезть, чтобы я тебя не заметила. Как ты там только не задохнулась, бедненькая? Надо было тебе раньше вылезти, пока я ещё не успела объясниться Марченко в любви. Впрочем, ты не обязана сторожить меня. Это Гришка тебя заставляет, но ты не должна! И правильно ты сделала, что Альбине Николаевне всё рассказала. Ей всё равно Марченко всё докладывает. Он наплёл бы такого!..
Я ошарашенно слушала Катьку, поражаясь тому, какой я, оказывается, ангел. Когда к человеку хорошо относишься, всегда найдёшь ему оправдания. Катюня полностью подтверждала своими словами эту теорию.
Я поняла в ту ночь, что один человек очень любит меня, и я не вправе относиться к нему так по-свински, как делала это до недавнего времени. Катя не просто хорошо ко мне относится. Она любит меня всей своей детски наивной, не испорченной сложностями жизни и не закованной в панцирь цинизма душой.
- Прости меня, Катя, - только смогла выговорить я. – Прости, родная.
- Вот, как раз то слово – родная! – Обрадовалась Катька. – Ты мне как родная сестра. Как будто не Гришка мой брат, а всё наоборот!
Корявые выражения и расхожие цитаты больше не травмировали мой слух. Да, Катя у нас такая, и что с того? У неё полно других достоинств. Она у нас очень добрая. И щедрая. О, Боги, как стыдно-то!
- Катя, я завтра съезжу в банк, заберу оттуда твоё колье и верну его тебе, - пообещала я.
- Не надо! Я подарков назад не принимаю.
- Ты подарила мне его в надежде, что я помогу тебе, а я…
- Ты мне очень помогла! – Заверила Катька. – Гришка же отвязался от меня со своим… другом…
Катя смущённо покосилась на Билославо. Мы отогревались в кухне чаем с «казёнными», как их называла наша барышня, тортиками. Гладышевы очень любят мою выпечку и говорят, что после неё покупные торты кажутся какими-то казёнными. Однако я к последнему мероприятию ничего не стала печь, дабы не спровоцировать Женьку на новый приступ булимии.
- Тогда я тоже должна тебе сделать похожий подарок, - заявила я. – А то нехорошо получается: ты меня задариваешь, а я…
- А ты просто будь у меня, ладно? – Попросила Катерина, заглядывая мне в глаза. – Даже когда вы с Гришей расстанетесь. Да, не смотри на меня так. Я была раньше глупой, зацикленной на себе девчонкой, а сейчас вижу, что у вас всё к тому идёт. Я не осуждаю тебя. Во-первых, мой брат бывает невыносим со своими шуточками и со своим тиранством. Во-вторых, ты слишком независимая девушка, чтобы жить, вечно заглядывая кому-то в лицо. Когда ты отправляла меня на съёмную квартиру, ты, ведь, сама этого хотела! Я не сразу поняла, а теперь мне всё-всё ясно.
Я обняла Катю за плечи, назвала умницей и пожелала ей и Марио спокойной ночи, от которой осталось не так уж много. Едва отвернувшись, я почувствовала, как слёзы подступают к горлу. Умом я понимала, что мне есть, о чём сейчас подумать, но этот удушающий стыд!.. Нет худшей муки на свете. Как права наша мать, когда называет нас с Лаймой махровыми эгоистками! В отношении Лаймы это совсем несправедливо, конечно, а в отношении меня… Я и есть махровая эгоистка, причём за нас двоих.
Дверь в мою спальню, которой совсем недолго оставалось быть моей, распахнулась подозрительно легко. Тут же в мои объятья шлёпнулось что-то тёплое, мягкое и гибкое.
- Лайма! Ты почему не спишь? – Только и смогла вымолвить я.
- Тебя жду, - просто ответила Лайма. - В последнее время я слишком много времени провожу со Станиславом, а ты…
- Со мной всё в порядке.
- Стас рассказал, что видел тебя в коридоре жутко растрёпанной и грязной. Я подумала, что это глупая шутка. Тут ещё ты вышла к ужину такая красивая и нарядная. И только когда я совсем собралась ложиться, до меня дошло: ты была в другом платье! Я бросилась к тебе, а тут, вот, это… - Лайма указала на моё изгвазданное белое платье так, словно это была куча слизи бармаглота, например. Лицо её выражало крайнее беспокойство. – Я подумала, что мамка права, и я на самом деле махровая эгоистка. С моей сестрой происходят какие-то страшные вещи, а я вроде как в стороне. Я не уйду и не отстану, пока ты не расскажешь мне всё!
Произнося последнее предложение, Лайма сделалась так похожа на нашу мать, что я непроизвольно рассмеялась.
- Вот, в этом ты вся! – Выдохнула Лайма, и я заметила, что глаза её подозрительно заблестели. – У самой жуть какая-то в жизни творится, а ей смешно! Как ты так мо…
Негромкий, но настойчивый стук в дверь прервал Лайму на полуслове. Я сразу догадалась, кто пришёл. Только один на всём белом свете человек стучит именно так.
- Уходи, Альбина! – Рявкнула я из-за двери. – Я знаю, кем ты меня считаешь после того, как я выпала из часов, а ты знай, что мне плевать на это! Я не собираюсь…
За спиной послышался то ли удивлённый, то ли возмущённый вздох Лаймы. Ничего. Я потом ей всё объясню.
- Илона, открой! Я не считаю тебя плохим человеком оттого, что ты подслушивала их разговор. Ты, ведь, хотела, как лучше, и нет твоей вины в том, что ты выросла в интернате! Там все так делают. Открой, умоляю тебя!
Оказывается, Альбина Николаевна у нас большой знаток интернатской жизни. Неважно, что она выросла в полной и крепкой семье.
Альбина явно плакала. Мне сделалось жаль её на какой-то миг, но я тут же вспомнила кое-что и…
- Я никогда не прощу тебе тот твой взгляд! – Зарядила я из-за двери. – Ты посмотрела на меня так, словно это именно я пыталась увести у тебя мужа! Словно я предала тебя и всю жизнь твою разрушила! Словно…
Ответом мне были такие горькие рыдания, что руки сами отомкнули замок, и в следующую секунду в мои объятья свалилась мокрая от слёз, кажется, с головы до ног, жутко растрёпанная Альбина. Мне подумалось, что мой друг не зря уже который год без ума от этой женщины. Даже без всякой косметики, даже зарёванная и растрёпанная Альбина непередаваемо красива. Она явно из тех женщин, кого мужчина утром всегда узнает. Правда, она не из тех, кто любит романы на одну ночь. Чувство Альбины к Женьке сродни атомной энергии.
За поворотом коридора мелькнула чья-то светлая, высокая фигура.
- Женька, не хрена за углом прятаться! – Крикнула я. – Выходи оттуда.
Через минуту мы ревели в моей комнате, как белуги, обнявшись втроём – я, Альбина и Лайма. Женька, кажется, тоже смахивал в уголке скупую мужскую слезу.
- Не смей напоминать ему об этом! Не трепи нервы ни ему, ни себе! – Наставляла я Альбину. – Просто закрой эту страницу, словно ничего не было!
Та заполошно кивала, соглашаясь со всем, что бы я ни ляпнула.
- Может, нам лучше уехать? – Спросила она, когда с моими мудрыми наставлениями было покончено.
- Если вы уедете, я повешусь! – Жахнула я, заливаясь слезами.
- Илонка, ты что несёшь? – Возмутился Женька. – Не надо вешаться! Тебе достаточно просто сказать, и мы останемся.
- Ты мой самый лучший друг! – Восклицала Альбинка и тут же уточняла: - После Женечки, конечно.
Что же, после, так после. Конечно, Женька для неё самый лучший во всём.
- Обнимитесь так, чтобы я видела! – Потребовала я на прощанье от супругов Марченко. – Терпеть не могу, когда вы не разговариваете!
- В последний раз мы не разговаривали месяца три назад, - призналась Альбина. – Это длилось… ровно пятнадцать минут!
Она рассмеялась своим серебристым смехом и обняла Женьку. Тот моментально сгрёб её своими сильными, длинными руками и добавил:
- Я за эти пятнадцать минут весь извёлся! Они мне годом показались.
Перед тем, как покинуть мою комнату, Альбина спросила:
- Что у нас запланировано на завтра?
- Большой лыжный поход с пикником в конце. То есть в середине, - вспомнила я с ужасом.
- Так в конце или в середине?
- Можно и так, и так сказать. Сначала мы идём на лыжах до Бабкиных Ключей, это километров пять-шесть, там пикник, а после назад возвращаться столько же. С одной стороны это конец, с другой середина.
Все рассмеялись, а Женька, направив на Альбину указательный палец, веско произнёс:
- Ты не пойдёшь!
Я внутренне сжалась, предчувствуя очередную перепалку, но в этот раз всё было по-другому:
- Конечно, не пойду, - спокойно ответила Альбина. – У меня совсем другие планы. Я собиралась сделать несколько набросков с Билославо. Он согласился позировать мне в первой половине дня.
- Я тоже могу остаться, - отозвался Женька.
- Не надо, - возразила Альбина. – Тебе лучше пойти, развеяться. Если ты хорошо себя чувствуешь, конечно.
- Я подумаю, - пообещал Женька, и они, пожелав нам с Лаймой спокойной ночи, отправились к себе.
Когда я закрывала за супругами дверь, мне показалось, что за угол метнулась тонкая светлая тень, но мне было уже наплевать. Спать хотелось нечеловечески.
Глава 50
Той ночью мне приснился Юра. Я плакала от радости и пыталась обнять его, но он всё время как-то незаметно отстранялся.
- Ты станцевала все свои партии, Илона, - сказал он, когда я наревелась вдоволь, – но вчера ты пропустила самый важный танец своей жизни.
- Это пустяки! – Отмахнулась я. – Главное, я не пропустила твою любовь. Она была главной и единственной в моей жизни, и…
- Нет! – Прервал Юра, словно бы уловив ход моей мысли. – Так, как сейчас, вечно продолжаться не может. Тебе нужен живой, любящий мужчина, который позаботится о тебе, который сам будет тебе в радость…
- Такого нет! – Прервала я Юру в свою очередь. – Нет и, думаю, уже не будет.
- Есть, - возразил Юра. – Ты можешь быть очень счастлива с ним, но ты его всё время избегаешь.
- Мы с ним знакомы? – Удивилась я.
- Да, Илона. Вчера вечером он хотел пригласить тебя на танец и объясниться, но ты не дала ему этого сделать. Он молод, красив, состоятелен. Он позаботится о тебе, как никто другой.
- Котник-старший? Билославо? Кто? Ты ставишь меня в тупик!
- Я не могу назвать имени. Не имею права. Завтра ты всё поймёшь, если будешь вести себя правильно.
- Правильно – это как?
- Прости, Илона, ласточка моя, мне пора, - ответил Юра. Он наконец-то обнял меня. Глаза любимого смотрели с такой печалью! – Днём никому не отказывай в просьбах, - напутствовал Юра, и я почувствовала, что просыпаюсь.
- Юра! Юрочка! – Закричала я во всю силу лёгких. – Не оставляй меня! Возьми меня с собой!
Я уже начала различать перед собой ставший привычным интерьер комнаты гладышевского дома. Сбоку метнулось перепуганное лицо Лаймы.
- Тебе ещё рано, - отчётливо прозвучали у меня в ушах слова, сказанные любимым голосом. – Ты проживёшь долгую жизнь, Илона. Будешь любить. Будешь любима. Сделаешь много хорошего.
Я рывком села в постели. Ко мне спешила перепуганная Лайма со стаканом воды.
Я пересказала ей свой сон, и мы поняли, что больше нам уже не уснуть, да и спать оставалось совсем недолго. Ну, вот. Я ещё волновалась, как мы утром просыпаться будем. Оказалось, легко!
Собравшись для лыжного похода, мы с Лаймой спустились в кухню. Там Антонина Тимофеевна совсем загонялась, пытаясь собирать еду для пикника и накрывать стол для завтрака одновременно. Я взяла на себя завтрак, а Лайма и Антонина собирали еду, наливали чай и кофе в термосы и упаковывали всё в рюкзаки.
Билославо к завтраку не вышел. Он слёг с настоящей простудой. Правда, теперь «превосходный капризник», как назвал его Котник-старший, не требовал к себе Янину. Его вполне устраивало лечение Оксаны, а заботы «юной сеньориты» заставляли светиться взор Марио радостью, несмотря на страдания. Ему было также очень приятно наше с Альбиной беспокойство по поводу его состояния. Билославо купался в женском внимании, и оно с лихвой компенсировало ему все тяготы недомогания.
Я заметила, что среди гостей отсутствует кто-то ещё. Как? Убирая со стола, поняла, что к завтраку не вышли двое, а не один только Билославо. Два столовых прибора остались чистыми. Я заполошно пересчитывала всех по головам, необыкновенно веселя этим Гриню, Женьку и Лайму, когда мой телефон неожиданно разразился вызовом по Вайберу. Диана. Странно. Что ей нужно? Забыла что-нибудь?
- Ты одна? Нет, я вижу, не одна! – Зачастила Дианка немного хриплым голосом после обмена приветствиями. – Я хочу поговорить с тобой наедине, Илона.
Сказать, что я перепугалась, не сказать ничего. Я подумала, что у Дианы пропала какая-то ценная вещь и теперь…
- Кулинич сделал мне предложение! – Жахнула Дианка, когда я добралась до своей комнаты и рухнула там, задрав ноги, на кровать.
- Как?! И тебе тоже? – Удивилась я.
- А кому ещё? Ах, да, что я туплю… тебе конечно! Это очень хорошо, потому что…
- …мы будем двумя самыми любимыми жёнами в его гареме!
Мы с Дианкой рассмеялись, и я почувствовала, как уходит её напряжение. Я пересказала ей недавний случай с предложением Лайме, и мы снова покатились со смеху.
- Как он без нас трёх раньше жил? – Шутливо удивилась Диана и тут же посерьёзнела. – Илона! Вчера вечером Кулинич предложил мне прийти в его театр на прослушивание. Пока роли второго-третьего планов, а дальше…
Дальше я почти не слушала Диану. Она восторженно вещала что-то о том, как решила вчера, будто он сказал это в шутку или спьяну, а сегодня зашла в свою электронную почту, а там…
Интересно, предложение о моём участии в дурацкой массовке тоже было сделано в шутку? Спьяну ли?
Меня начала охватывать нечеловеческая злость. Правильно. Диана – яркая, фактурная, сексуальная. А я? Жалкий обмылок латышского прохиндея и бесцветной уралочки, которая всю жизнь только за счёт своего вкуса и возможностей выглядит барыней!
Зеленовато-чёрная мгла затопила всё вокруг. Наружу рвались толчками злые, бесслёзные рыдания.
- … пятнадцатого числа в десять утра. Ты пойдёшь со мной?
- Я-то с какого припёку? – Голос мой прозвучал неоправданно резко.
Дианка смутилась.
- Ну, как… - Начала она, путаясь в словах и теребя пуговицу на своей выраженной, округлой груди. – Он, ведь, твой знакомый…
- И, что?
- Мне с тобой не так страшно будет!
- А тебе страшно?
Вопрос был глупым и неуместным. Весь облик Дианы буквально кричал, что ей непередаваемо страшно. Она молчала, опустив глаза.
Я подумала, что веду себя, как последняя сволочь. Разве Диана виновата в том, что Кулинич позвал меня в массовку? Даже если бы она подговорила его так сделать, он бы её не послушал. С какой стати ему слушать девушку, которую он видит в первый раз в жизни?
- Нет, тебе не страшно, - возразила я весело. – Ты же Дианка! Бойкая, смешливая шутница! Наша Принцесса Дивана! Тебе не может быть страшно. Тебе просто немного волнительно. И, конечно, я пойду с тобой, дорогая!
Диана выдохнула облегчённо.
- Фух, Илонка! Мне уже показалось, что ты сердишься на меня за что-то! Думала, что сказала лишнего...
- Ничего лишнего, Дианочка. Всё по делу.
Мы ещё немного пообсуждали вчерашний вечер, и я с наслаждением закончила этот разговор. Конечно, я не хочу переться с Дианой с театр Кулинича. Что я там забыла? Конечно, ничего. Только Юра не велел отказывать сегодня людям в просьбах. Значит, я всё сделала правильно.
Ещё я вновь смогла победить гадину, которая точит сердце, пожирает силы, обесценивает всё, что сделал и делаешь. Имя её – зависть. Если сидеть в углу и всем завидовать, точно ничего не добьёшься. Насмотрелась я на таких. Повезло Дианке, значит, повезёт и мне. Я же не сижу, сложа руки. Я действую. Просто пока нет результата. Надо действовать активнее. После праздников обязательно пойду показываться в разные театры. Надо стучать во все двери. Где-то, да и откроют… не канализационный люк, как в Театре Водевиля и Мюзикла, а вполне себе человеческую дверь.
Преисполненная благостных мыслей, я вышла в коридор и пошагала к выходу, где некоторые гости – самые резвые и ранние – уже надевали куртки и лыжные ботинки, активно перешучиваясь с Катей, Альбиной и Антониной Тимофеевной. Катя решила остаться со своим приболевшим другом, а Альбина всё же решила делать с этого самого друга наброски, тем более что он не возражал.
Оксана тоже решила не идти на лыжах. Кажется, они с Максом поссорились. Я слышала с утра, как она пригрозила ему, что он сам скоро у разбитого корыта останется. Видимо, опять он ей чёртово корыто припоминал. Что же, давно пора было ввалить ему, как следует, а то весь стыд потерял.
На моё плечо легла чья-то небольшая, но подозрительно твёрдая рука. Я сразу подумала о Котнике-старшем и не ошиблась.
- Илона… Я понимаю, вы совсем закружились со всеми нами, но всё же…
- Слушаю вас, Милан, - отозвалась я, как можно дружелюбнее.
Мне не трудно будет выполнить любую просьбу этого милого человека. Да, и что он может попросить? Взять для него в поход кофе без сахара? Сделать особенных бутербродов?
- Видите ли, Илона… Ивану с утра нездоровится. Он даже к завтраку не вышел и…
Так, вот, кто ещё не вышел к завтраку! Эх, я ворона! Меня накрыла волна сострадания. В точности, как тогда, в кухне, когда я увидела Ванечку растрёпанным и несчастным.
- Сейчас я позову Оксану! – Живо откликнулась я. – Нет! Лучше Вадима или Макса. Ему удобнее будет иметь дело с доктором-мужчиной.
Я уже набрала в лёгкие воздуха, чтобы окликнуть Макса, который как раз шнуровал ботинки в прихожей, но Милан неожиданно дёрнул меня за руку, развернув лицом к себе. Это было грубовато, но не смертельно. К тому же взгляд Милана был при этом таким кротким и умоляющим, что не было никакой возможности сердиться.
- Не надо, Илона! – Произнёс Милан грустно, но твёрдо. – Иван сам медик. Он говорит, что ничего серьёзного, просто… Я не знаю, что! Не помню! В последние два дня он постоянно хандрит. Оживляется только на людях, а когда мы с ним наедине… Нет! Это невыносимо! Он всегда был таким живым и весёлым, а сейчас лежит, как плеть, и ничего не хочет.
Милан отвернулся.
- Не переживайте, - успокаивала я его. – Иван ваш племянник, и вы за него волнуетесь, это нормально. Думаю, он просто устал. Столько народа, событий, новых лиц. Ему надо отдохнуть.
- Вы к нему зайдёте? – Спросил Милан с надеждой.
- Да, конечно. Прямо сейчас заскочу перед прогулкой.
По лицу господина Котника я поняла, что это было не совсем то, что он хотел бы услышать. Однако больше мне предложить нечего. К тому же, я не отказала человеку в его просьбе.
Сопровождаемая печальным взглядом зеленовато-голубых Милановых глаз я сквозанула по коридору к их с Иваном двери. Помогу, чем могу. Куда же я денусь?
Глава 51
Сначала я вихрем ворвалась в комнату Ивана, а потом подумала, что надо было бы постучать. В следующую секунду из моей головы улетучились все мысли, потому что я увидела его.
Котник-младший сидел на краю кровати, уронив голову на руки. Волосы цвета спелых колосьев пшеницы свисали прямыми прядями. Вся фигура парня выражала отчаянную тоску. Вдобавок он даже не обернулся на звук открываемой-закрываемой двери. Видимо, решил, что это Милан.
- Иван! – Позвала я. – Ванечка!
Он поднял на меня глаза, а я уже была рядом, тормошила его и спрашивала, как он себя чувствует.
- Илона… Илоночка… Вы пришли ко мне! – Восклицал Иван, и голос его звучал устало и грустно.
- Что у вас болит? – Спрашивала я, окончательно потерявшись.
Мне было всё равно, что мы едва знакомы, что я в сущности ничего не знаю о нём. Из глаз Ванечки снова лился изумрудный свет. Он напрочь лишал меня рассудка и заставлял сердце колотиться, как рыба, попавшая в сети.
Иван показал на левую сторону груди, и у меня потемнело в глазах от страха за него. Многие болезни, которые раньше были свойственны людям старшего возраста, в наши дни помолодели. Вдруг это…
Я обнаружила себя сидящей перед Иваном на корточках и отчаянно уговаривающей его лечь в постель. Парень грустно смотрел на меня и качал головой.
- Это не поможет, - говорил он, заставляя меня действовать ещё отчаяннее.
- Я сейчас позвоню Завадскому. И Лунину. И Янине. И Оксане, - частила я, выхватывая из кармана телефон.
Иван глубоко вздохнул, отобрал у меня аппарат и легко закинул его на самый высокий шкаф в комнате. Я оторопела, а он обнял меня за плечи, посмотрел в глаза и чётко произнёс:
- Они мне не помогут. Мне не поможет ни один врач на свете, Илона. Только вы.
- Но я не врач! – Горячо возразила я. – И даже не медсестра!
- По-вашему, медики могут любить только медиков? – Горько усмехнулся Иван и поцеловал меня прямо в губы.
Я вяло подумала, что надо бы как-то воспротивиться, но не успела. Этот поцелуй окончательно снёс моё и без того едва живое сознание. На шкафу жужжал, подпрыгивал и надрывался звонком телефон, добавляя ситуации абсурдности. Мне было всё равно. Я гладила прямые, не очень послушные волосы, вдыхала лавандовый аромат светлой, гладкой кожи и чувствовала, как схожу с ума окончательно. Если бы в тот момент Иван предложил мне прыгнуть с крыши дома в самый большой сугроб или улететь на Камчатку, я бы согласилась, не думая.
Однако Иван, с трудом оторвавшись от меня, произнёс:
- Всё так, как предсказывала мамка Джульетта. В точности. Один в один! – И снова впился в мои губы.
- Кто такая мамка Джульетта? – Спросила я, когда у нас двоих окончательно сбилось дыхание.
- Моя цыганская мать, - просто ответил Иван.
Ну, да, понятно. У каждого человека есть цыганская мать. У некоторых даже и не одна.
- А у твоей мамки Джульетты папка Ромео есть? – Спросила я весело и в следующий момент горько пожалела о своих словах.
- Был, - ответил Иван внезапно севшим голосом. – В начале прошлого года умер. Я не успел помочь ему. Его звали Рафаэль.
Иван отвернулся и уставился в стену. Я обняла его сзади за плечи и прижалась щекой к шелковистому затылку. Мы долго сидели так, не двигаясь. Я почти не дышала, а Иван явно всхлипывал, стараясь делать это беззвучно.
- Прости меня, - сказала я, наконец. – Я не знала ничего о твоей родительской семье. Никак не могла предположить, что твои родители цыгане.
- Не совсем так, - отозвался Иван, вытирая слёзы и овладевая собой. – Мой родной отец – Роберт Котник, брат Милана, - повествовал Иван, а мне оставалось только тихо удивляться, потому что Роберт Котник – знаменитый на весь мир оперный тенор. – Он вполне себе словен, - продолжал Ванечка, - как и моя родная мать Марта. Просто однажды, когда мне было восемь лет, и шёл тот жуткий военный конфликт между разными частями бывшей Югославии, мы с родителями попали в руки албанских боевиков. Они сразу отделили детей от родителей и отвезли нас в крытом грузовике, как скот, в какую-то дыру. Оттуда детей переправляли на Запад. Страшно представить, с какими целями. Мамка Джульетта тогда тоже находилась в той деревушке проездом. Я приглянулся ей, и она выкупила меня.
- Джульетта богата? – Спросила я, чтобы просто сказать что-то.
От рассказа Ивана мою кожу нещадно терзал мороз. Ужас усиливался оттого, что Иван говорил об этом как о чём-то вполне обыденном.
- Не так чтобы очень богата, - ответил Иван, - но особо никогда не бедствовала. Джульетта держала раньше точки с дешёвой одеждой на рынке. Ещё она всегда очень хорошо гадала. Среди её клиентов много известных персон. Теперь она снимается в передачах об экстрасенсах, распространяет сувенирную гадальную продукцию имени самой себя и даже стряпает книжки из серии «Как привлечь в свою жизнь всякую полезную хреноту».
Рассказывая о деятельности мамки Джульетты, Иван заметно развеселился.
- Ну, прямо, так уж и хреноту! – Возразила я. – Может быть, это вполне себе стоящие эзотерические труды и…
- Джульетта неграмотна! – Сообщил Иван, смеясь. – Книжки стряпают наёмные писаки, а она только велит им иногда кое-что подправить.
Мы с Иваном расхохотались, и я подивилась практичности его цыганской матери.
- Как же ты вернулся к своим родителям? – Спросила я. – Или ты к ним больше не возвращался?
- Не вернулся. Вернули, когда мне было одиннадцать. Частный детектив нашёл меня и вернул Котникам. Джульетте, к счастью, ничего не было. Не она, ведь, меня похитила. Думаю, не выкупи она меня тогда, моя участь… Впрочем, не надо об этом. Вернувшись домой, я оказался чужим в своей родной семье. За это время появился ещё один брат, потом через некоторое время сестра. Я ревновал родителей к ним. Сам я привык считать себя цыганом и при любом удобном случае сбегал обратно в табор. Это было несложно. Наш табор почти оседлый. Мне казалось, что родители и братья относятся ко мне с какой-то настороженной брезгливостью. Итальянская родня тоже. Да, вообще вся родня, кроме Милана. Я постоянно торчал у него либо у цыган, дома редко появлялся, и каждый раз случался какой-нибудь скандал.
- Но сейчас всё позади? – Спросила я с надеждой.
Мне всегда становится не по себе, когда я слышу подобные истории. Не представляю, чтобы такие, с позволения сказать, отношения связывали меня с мамкой, Лаймой или бабушкой. Хватит того, что натворил как бы отец нашего семейства.
- Сейчас всё позади, - подтвердил Иван, – благодаря Янине. Это под её влиянием я получил профессию и стал похож на человека. До встречи с ней я был настоящим отбросом и среди родни, и в таборе.
- Ты не встречался со своей родной тётей вплоть до подросткового возраста? – Удивилась я.
- Да, так получилось, - ответил Иван уклончиво. – К тому же, она жила в России, а я в Словении. Так бывает.
- Ещё как бывает, - подтвердила я со вздохом. – Я совсем не знаю свою прибалтийскую родню. Отец бросил нас, когда мы с Лаймой были ещё маленькими. Впрочем, я и уральскую свою родню знаю не очень хорошо. Они живут почти за полторы тысячи километров и приезжают редко. К тому же, приезжать долгое время было некуда и незачем. Мы жили в такой трущобе! – Я досадливо махнула рукой. – В полуподвале без нормальной вентиляции и почти без дневного света. Мать распихала нас с Лаймой по интернатам, чтобы мы туберкулёз ненароком не заработали в таких условиях.
- Бедная моя девочка! – Произнёс Иван, гладя меня по лицу. – Тебе тоже досталось от жизни, я знаю. Я многое узнал о тебе в последнее время. Другая на твоём месте давно бы уже сломалась, а ты… Ты настоящая прима во всём!
Я подумала, что Иван ошибается, и прима я далеко не во всём, и не сегодня-завтра эта, с позволения сказать, прима пойдёт преподавать физкультуру в школе, а то и куда подальше, например, почту разносить или драить полы в больнице, но промолчала. Мне лестно было слышать о себе такие слова от Ивана. Я смотрела в его изумрудные глаза и думала о том, сколько они перевидали за свой недолгий век. Ещё я нашла седую прядь в его волосах. Они светлые, и потому седина почти незаметна. После я снова обнаружила себя в его лёгких, тёплых объятьях. Потом мы опять говорили о детстве и юности, и в какой-то момент Иван запел.
Он сказал, что этот романс сочинил его цыганский отец Рафаэль на стихи Янины. Пел Ванечка по-словенски, и от его голоса вибрировали, нежно позвякивая, пластины люстры. Парень явно наделён талантом, но почему-то не захотел пойти по стопам своего отца. Песня лилась плавным потоком и уносила меня далеко в сторону от действительности.
За время нашего разговора телефон на шкафу несколько раз принимался звонить и жужжать, но мы не обращали на него внимания. Да, и какой в этом смысл, если я всё равно до него не дотянусь, а Ванечка не для того его туда закинул, чтобы доставать?
Песня неожиданно оборвалась. По лицу Ивана в открытую текли слёзы. Видимо, он не успел либо не смог оплакать цыгана Рафаэля сразу после смерти, и теперь горе буквально струится из него.
Состояние Ванечки моментально передалось мне. Я заметила, что мне легко передаются все его состояния. «Старею и становлюсь сентиментальной», - подумала я тогда.
Я сидела на кровати, а Иван расположился на ковре возле моих ног, и мы оба беззвучно плакали об ушедших дорогих людях. Я вспоминала бабушку и Юру. Татьяна тоже припомнилась. Она всегда была так добра ко мне! На то, что она сотворила с Женькой, её явно попутал бес.
В таком состоянии нас и застала Антонина Тимофеевна, отправленная Григорием на поиски неразумной «панны». Глядя на нас, она только руками всплеснула и стояла теперь, уставившись на меня своими круглыми серо-голубыми в жёлтых прожилках глазищами. Грудь домработницы ходила ходуном под цветастой блузкой, и даже узел волос на макушке, кажется, выражал немой упрёк.
- У господина Котника умер приёмный отец, - сообщила я Антонине Тимофеевне, торопливо отирая слёзы. – Об этом и о том, что вы здесь видели, необязательно кому-то рассказывать!
- Да уж. Это точно, - согласилась она и горделиво выплыла в коридор.
- Что же мы делаем?! – Спохватился Иван, тоже оттирая слёзы двумя руками сразу. – Тебя, ведь, ждут!
- Хочешь, я останусь с тобой? – Спросила я, обнимая его за плечи.
- Конечно, хочу, - ответил он, улыбнувшись невесело, – но тебе придётся объяснять что-то им всем, - он неопределённо махнул рукой в сторону окна. – Тебе, конечно, лучше сегодня не ходить на лыжах, ты выглядишь уставшей, но…
- Не переживай за меня, - успокоила я Ивана. – Я девушка крепкая. Вернусь, и мы ещё поговорим, хорошо?
- Илона, скажи, мне всё это снится? – Спросил Иван, глядя на меня расфокусированным, зачарованным взором.
- Все мы кому-то снимся, - ответила я и поцеловала его на прощанье в губы.
Глава 52
Внизу доктор Завадский расшнуровывал лыжные ботинки.
- На работу вызвали, - коротко бросил он в ответ на мой вопросительный взгляд.
Я смотрела на него сверху и думала о том, как много и как мало может произойти за короткое время между надеванием и сниманием ботинок. Жизнь одного человека может круто поменяться, а другой даже на лыжах покататься не успеет.
- Лунина с собой берёшь? – Спросила я для приличия.
На самом деле мне в тот момент было всё равно, останется Лунин или уедет. В голове леденела светящаяся, умиротворяющая пустота, а сердце билось ровно и радостно. Я точно знала, что отныне моя жизнь станет другой. Догадывалась, что ни лёгкой, ни сладкой, ни безоблачной она не будет, но это не волновало меня. Я чувствовала, что возвращаюсь к себе. Мне не нужно будет играть ролей ни на сцене, ни в жизни, и это правильно. Всё идёт, как надо. Кто не согласен, пусть катится к чёртовой бабушке.
- Лунин пусть порезвится покамест. Ему надо отдохнуть. У него дома чёрт-те что творится. Так всё время жить нельзя, - глубокомысленно вещал Максим.
- А Оксана едет с тобой?
Максим Алексеевич изменился в лице, но быстро взял себя в руки.
- Нет. Без Оксаны Фёдоровны там точно дыры не будет.
Ясно: пасмурно. У Лунина дома творится «чёрт-те что», а у тебя, значит, всё замечательно.
Завадский убежал наверх, а я услышала в кухне голоса Гришки и Антонины Тимофеевны и прислушалась.
- … а они обои в слезах-соплях, и панна мне такая говорит…
Дальше следовал подробный пересказ того, о чём я просила никому не говорить. Впрочем, мне ли осуждать Антонину Тимофеевну? Она проявляет служебное рвение, не более.
Мимо пролетел Завадский, одетый в свою обычную одежду. В правой руке он нёс медицинский чемодан, а на спине его красовался рюкзак с вещами. Видимо, возвращаться Макс не планирует.
- В этом нет ничего страшного и странного, - уверял её Гладышев ровным голосом. – Я просто забыл вам сказать, что Илона Рихардовна съезжает от нас после новогодних праздников.
Завадский обулся и вскинул в прощальном жесте огромную, запакованную в рукав цвета хаки руку. Я помахала ему на прощанье зажатой в руке вязаной шапкой. После, не сходя с места, послала воздушный поцелуй. Покидая гладышевский особняк, Максим криво ухмылялся. Видимо, он понял, что я подслушиваю разговор хозяина с домработницей. Мне было плевать. Я внимательно слушала.
В ответ на заявление Гришани о моём скором отъезде Антонина Тимофеевна ахнула так, что немного содрогнулись стены.
- Так я и знала! – воскликнула она горестно. – Этот Иван мне сразу не понравился! Сам вроде как малахольный, а глаза хитрющие! Уведёт он нашу панну, как пить дать, уведёт, сказала я себе тогда.
- Так уж и знали! – Усмехнулся Гришаня. – Я тоже не первый день на свете живу, но могу вам сказать…
- Можете! – Горячо согласилась домработница. – Конечно, можете! Только не велите казнить, Григорий Николаич, велите слово молвить.
- Валяйте! – Милостиво разрешил «барин». – Что у нас ещё случилось гадкого?
- Ещё мне этот ваш Марий сразу не понравился, - сообщила домработница трагичным тоном. – Сперва к рыжей панне клинья подбивал, а как по носу схлопотал, так на сестрицу вашу перекинулся! Увезёт он нашу барышню в свои Европы развратные, как пить дать, увезёт! – Запричитала Антонина Тимофеевна. – Одни мы с вами останемся, как есть, одни!
Тётка заскулила тоненько, а Гришаня принялся утешать её, как мог. Я знаю, как он может утешить, поэтому меня нисколько не удивило, что его собеседница заревела почти во всю мощь своих огромных лёгких. Почти – потому что, если бы она заревела в полный голос, стёкла точно повылетали бы. Теперь она сквозь плач пыталась читать любимому барину наставления.
- Только Женечка у вас друг хороший и Митенька… Ярослав тоже парень неплохой… Остальные все…
Ярославом Антонина Тимофеевна называет Яромира Збогара. Выслушивать, кто все остальные друзья и гости бедного-несчастного Гришеньки, я не стала. Вместо этого я мухой зашнуровала ботинки, нахлобучила шапку и вылетела во двор в расстёгнутой куртке, где была приветствована резкой Женькиной руганью.
- Манька дома, Ваньки нет! – Выдал он после того, как закончил свою не вполне литературную тираду.
- Илона, в самом деле… - Это уже Вадим.
Я не слушала их мягкие и не очень дружеские попрёки, сосредоточившись на прилаживании лыж, выборе палок по росту и прочих важных вещах. Яркое зимнее Солнце слепило глаза, нещадно выжигая из головы все мысли. Бесконечно бликующие белые сугробы довершали разгром в башке.
Женька и Вадим принялись обсуждать достоинства и недостатки разных марок лыжной смазки. Янина, Ярек и Милан ухохатывались над какой-то им одним понятной шуткой. Из-за угла дома робко показались Лайма и Кулинич и тоже начали сосредоточенно прилаживать лыжи. Я подумала, что между ними точно роман. Иначе быть не может.
Наконец, явился Гришаня. Видимо, поучения и горькие слёзы Антонины Тимофеевны иссякли.
Он заканчивал возиться с лыжами, когда из дома выбежал Иван. Лёгкий ветерок трепал его светлые волосы, а сам он почти задыхался – так спешил. Я не успела ничего сказать. Я даже подумать ничего не успела, как Иван подлетел ко мне, обмотал мою шею тёплым шарфом, сунул в руки очки от Солнца и принялся ловко застёгивать на мне куртку. После оглядел меня внимательно, поправил крепления лыж и проверил наличие рукавиц.
Проделав всё это, довольный собой и осмотром, Иван ушёл обратно в дом. При этом он не произнёс ни слова. Все вокруг тоже смолкли. Кажется, даже воробьи перестали чирикать. Только Солнце продолжало так же бесцеремонно заглядывать в глаза, а мороз – щипать не защищённую одеждой кожу. Всё это мне было уже не страшно с такой-то экипировкой.
Наконец, мы выдвинулись.
- Послушай, Илона, тебе не кажется…
- Нет, Жень. Мне ничего не кажется. Тебе тоже ничего не кажется, всё так и есть.
Женька смущённо умолк, а меня моментально взяли в кольцо Збогары и Милан.
- Илона, вы не могли бы показать мне, как двигаться коньковым ходом? – Попросил Милан. – Я так редко хожу на лыжах, что каждый раз забываю, как это делается.
- Я хочу списать парочку твоих рецептов, - заявила Янина. – Правда, не знаю, когда я буду готовить эти кексы и торты… Мы все праздники отмечаем с Марченками!
- На самом деле Яничка готовит каждый день, как на праздник, - присовокупил Ярек, и мы дружно рассмеялись вчетвером.
Наша группка из четырёх человек катилась впереди всех. Словены переговаривались исключительно по-русски даже между собой и постоянно проявляли ко мне внимание. Гришаня, Вадим и Женька неотступно следовали за нами. Гришке было, что высказать мне. Его буквально распирало от досады, но Збогары и Котник не давали ему такой возможности. Лайма и Кулинич плелись где-то в хвосте, и, кажется, им было хорошо.
Я решила игнорировать все шероховатости своего странного бытия и тоже наслаждаться походом. Лёгкий морозец, несильный ветер в лицо, Солнце и скорость быстро захватили меня в свой волшебный плен. Приятная компания добавляла огня. Сосны так и мелькали мимо нас. Дышалось легко и радостно. Я ощущала, как работает буквально каждая мышца и получала от этого непередаваемое удовольствие.
Через какое-то время я обнаружила в кармане своей куртки телефон, оставленный на шкафу в комнате Ивана. Когда только он успел мне его подбросить? Впрочем, от человека, выросшего в цыганском таборе, можно было ожидать некоторой ловкости рук. Что же, в случае чего, по миру не пойдём. Я смогу подрабатывать игрой в покер, а Иван показывать фокусы в цирке.
В моём давешнем странном сне Юра сказал, что тот самый мужчина в моём окружении молод и состоятелен. Иван молод и состоятелен. Он состоялся как медик и человек. Остальное как-нибудь приложится.
Ещё обо мне никогда в жизни никто так не заботился, как он. Разве что сам Юра когда-то давно. Однако Юры здесь нет, а Иван… Пусть он простой фельдшер, а я балерина на пенсии. Как-нибудь проживём.
Думая эти думы, я поражалась себе. Никогда не была равнодушна к материальным благам, а в последние три дня сама себя не узнаю.
Мы устроили, как и планировали, большой привал с пикником у Бабкиных Ключей. Они настолько резвые, что не замерзают даже в самые трескучие морозы. Пара глотков воды из них взбадривают так, что можно сразу отправляться в обратный путь. Однако мы не стали этого делать.
Расположившись небольшим лагерем вокруг скамеечек и столика, мы пили чай и кофе из термосов и с удовольствием поглощали бутерброды. Вскоре к нам присоединилась ещё одна компания из пяти лыжников. Кто-то из них оказался знакомым Кулинича, в итоге перезнакомились все.
Нашим гостям и присоединившимся ребятам было легко и весело. Все шутили, смеялись и рассказывали об этом месте страшилки, казавшиеся в свете дня необыкновенно забавными. «Нас бы сюда ночью», - подумала я злорадно и в следующий момент вздрогнула так, что расплескала кофе на куртку Милана.
Дело в том, что на моё плечо легла тяжеленная, как ковш экскаватора, Гришкина ручища. Я обернулась, и он буквально уволок меня в сторону от беседующих.
- Илона, скажи, ты это серьёзно? – Вопрошал Гришаня хриплым голосом.
- «Серьёзно» что? – Прикидывалась я шлангом.
- У тебя, ведь, с ним роман, да?
- С кем, чёрт побери, у меня роман? И какая тебе разница?
- Я уже сам толком не могу, понять, с кем! О тебе только сериал снимать! Хотя, нет, куда там. За тобой камера не успеет!– Взорвался Гришаня. – То вы с Катькой на пару выклёвывали мне мозг про Марченко! Теперь обе нянчитесь с Билославо, Альбина третья! Параллельно ты не-разлей-вода с Луниным и обоими Котниками! Что происходит, Илона? Катька увела у тебя непревзойдённую знаменитость, и ты в отместку закрутила роман с сопливым докторишкой?
- Какая тебе разница? – Повторила я, закатывая глаза. – Между нами всё кончено, и что со мной будет дальше…
- …не может не волновать меня, Илона! Ты мне не чужой человек.
- Я не человек. Я богиня, - сообщила я томным голосом, сделав при этом лицо максимально тупым.
- Кривляться изволите? Ну-ну, давайте! Я посмотрю, как вы покривляетесь на зарплату словенского фельдшера.
- Учителем физкультуры пойду в школу работать, - успокоила я доброхота Гришаню тем же «богиньским» тоном.
- Эх, Илонка! Что же тебе со мной-то нормально не живётся?
- Это всё оттого, что я ненормальная. Ненормальные люди не могут жить нормально.
От моей последней сентенции, выданной с необыкновенной серьёзностью, Григорий почему-то оторопел. Видимо, открывал для себя новые грани моей личности. Я воспользовалась моментом и свинтила от него, тем более что лица Збогаров и Котника-старшего были напряжены до предела. Кажется, они всерьёз за меня боялись. Едва я оторвалась от Гладышева, как они снова окружили меня плотным кольцом.
Збогары и оба Котника были при мне неотступно до конца дня. У нас с Иваном не было в тот вечер возможности побыть вдвоём, но мы почти не разлучались. Он помогал мне по хозяйству, мы с ним пели дуэтом, играли в четыре руки. Для некоторых присутствующих его голосовые данные оказались полной неожиданностью. Ещё мы постоянно ласкали друг друга глазами, и я точно знала, что это не мимолётное увлечение.
Глава 53
- Что-то в последнее время вы, Илона Рихардовна, настолько заняты, что поговорить с вами нет никакой возможности! – Говорил Вадим, словно бы шутя, но глаза его были при этом серьёзными и грустными.
- Пройдёмте в библиотеку, Вадим Сергеевич, - церемонно пригласила я доктора Лунина.
- Может, лучше в вашу комнату, мадам? Заодно и осмотримся.
- Зачем меня осматривать? Со мной всё в порядке! – Отмахнулась я.
- У тебя очень усталый вид, Илона.
Что это медики прицепились сегодня к моему виду? Умирать вроде бы не собираюсь.
- Я отдохну, и всё будет в порядке, - заверила я Вадима. – Сегодня как раз собираюсь лечь пораньше, а то на ногах уже не держусь.
- Вот, и пойдём в твою комнату, - завёл он вновь свою песню. – В библиотеке кто-то может подслушать наш разговор.
- Ух, ты! Как у нас всё секретно-то!.. Ну, пойдём.
Интересно, Вадим уже в курсе моих шпионских похождений в библиотеке или он просто так это сказал? Мы отправились, как были, под ручку, наверх, сопровождаемые неодобрительным взглядом Антонины Тимофеевны. Ничего. Недолго мне осталось терпеть её ледяное презрение, коим она окатывает меня теперь, узнав, что я собираюсь домой. Через день-два гости разъедутся, и я спокойно переселюсь к себе на Кожуху.
- Я развожусь с Настей, - выстрелил Вадим, едва я успела закрыть за нами дверь.
- Ради чего ты это затеял?
- Ты не одобряешь? Сама, ведь, на днях говорила, что лучше развестись, чем так мучиться. И потом, ты сказала, что тоже съезжаешь от Гладышева буквально на днях. Вот, я и подумал…
- Выброси из головы, - посоветовала я. – То есть, конечно, ты можешь развестись с Настей, если тебе совсем уж невмоготу, но я не скажу тебе ничего нового, Вадим. У нас ничего не получится.
- Тебя смущает то, что я небогат и алиментщик скоро буду, к тому же? Я уже это продумал. Там есть кое-какие часы в платном отделении, и Максим сказал, что…
- Нет.
- Что «нет»? Илона! Ты опять за своё? Уверяю тебя, мне не нужно от тебя никаких ужинов, детей и уборок! Мне вообще ничего не нужно! Просто будь со мной и…
- Прости, Вадим. Моё сердце занято.
- Опять ты заводишь свои байки из склепа, на ночь глядя?
- Склеп здесь ни при чём. Я люблю вполне живого, реального мужчину.
- Ещё буквально позавчера ты утверждала, что… Илона! Ты мне специально морочишь голову?
- Не сердись, Вадим. Ты же поэт. Понимать должен.
- Что я, чёрт возьми, должен понимать? Что ты вбила себе в голову на этот раз, Илона?
- Ты должен понимать, что любовь приходит внезапно.
- Когда же она к тебе пришла?
- Кажется, в новогоднюю ночь. Только я не сразу поняла это. До меня только сегодня утром дошло.
- Значит, я опоздал со своим объяснением всего на каких-то жалких двенадцать часов? Ты уверена, что у вас с ним всё получится?
- В чём тут можно быть уверенным, Вадим? Наш мир – штуковина шаткая и зыбкая. Даже если у нас ничего не получится, это не помешает мне любить его…
- …следующие пятнадцать лет! – Заключил Вадим саркастически. – Меня бы ты так любила!
- Тебя, возможно, Настя любит ещё сильнее.
- Так любит, что предпочла на эти праздники общество своей маман? Да, она чьё угодно общество предпочтёт, только бы её не трогали! – Вадим начинал заводиться. – Лежать целыми на диване, как овощ, и пялиться в телефон – вот, и вся жизнь! В кухне от грязной посуды плюнуть некуда, в стиральной машине плесень, дети обосранные, а она…
Мой несостоявшийся возлюбленный досадливо махнул рукой и умолк.
- Если разведётесь, забирай детей, - посоветовала я. – Наймёшь им няню толковую, медсестру на пенсии, например. Она в любом случае будет лучше справляться. Пусть Анастасия отдыхает себе в обществе смартфона.
- Да, так и поступлю, - согласился Вадим. – Мне всё это кошмарно надоело. Ещё мамаша её…
- Что мамаша? – Спросила я удивлённо.
Раньше он никогда на тёщу не жаловался.
- Мамаша её говорит, что они меня подобрали, как кота на мусорке. Так-то.
- Отлично! – Моему возмущению не было предела.
Да, в своё время Вадим въехал в однокомнатную квартиру Насти, но потом эта однушка его усилиями превратилась в трёшку. Теперь выясняется, что они его подобрали. Так всегда бывает, когда мужчина въезжает к женщине. Ни разу не встречала, чтобы было по-другому.
Вадим сидел в кресле, опустив голову, а я молчала, будучи не в силах подобрать слова утешения. Чем тут можно утешить? Разве что…
- Почитай мне свои стихи, - попросила я.
- Ничего нового в последнее время не пишется, - посетовал Вадим. – Мне было слишком хорошо в эти каникулы здесь… с тобой… со всеми.
- Ты можешь писать, только когда несчастен?
- В большинстве случаев. Ты не хочешь сказать мне, кто он?
- Скоро ты сам всё узнаешь, - пообещала я. – Ну, или поймёшь, что у нас с ним ничего не вышло.
- Если не выйдет, ты будешь со мной?
- Честно? – Взгляд Вадима настолько напряжён, что ещё немного, и пространство между нами начнёт рваться в клочья. За что ему всё это? – Нет, Вадим. Ты мне как брат. Я никогда не смогу воспринимать тебя как возлюбленного.
- Жаль, - выдавил Вадим после продолжительного тягостного молчания.
- Ты иди к себе, Вадюш. Тебе отдохнуть надо, как следует. Скоро на работу.
- Да, - согласился он, пряча глаза. – Я, пожалуй, пойду. Ты уверена, что тебе не нужно померять давление?
- Уверена, - подтвердила я. – Спокойной ночи, Вадим.
- Спокойной ночи, Илона. Когда-то давно, в юности, я был бы счастлив иметь такую сестру, как ты, а сейчас…
Он торопливо обнял меня на прощанье и быстро вышел из комнаты.
Я сразу же достала чемодан и начала складывать в него свои повседневные вещи, спортивную одежду и косметику. За вечерними нарядами и всем прочим вернусь как-нибудь. Впрочем, возможно, и не вернусь. На кой ляд они мне теперь сдались?
Однако заполнив до отказа чемодан и спортивную сумку, я всё же сдёрнула с вешалки атласное вечернее платье тёмно-голубого цвета. Оно было на мне в тот вечер, когда я впервые испытала на себе магическое действие Ивановых глаз. Почему самые простые и очевидные вещи доходят до нас с таким трудом?
В дверь громко и бесцеремонно постучали. Я знаю, кто это пришёл. Видимо, понял, что Лайма ночует сегодня в изначально отведённой ей спальне, и решил покрутить мне мозги напоследок.
- Я уже почти сплю, Григорий, - отозвалась я через дверь.
- Ты не хочешь меня видеть? – Сколько детской обиды в голосе!
- Честно? Да, не хочу. Я бы уже сейчас уехала домой, если бы не мои обязательства перед тобой и не мои друзья, гостящие в этом доме.
- Мне очень жаль, что всё так случилось, - хрипло произнёс Гришаня. – Я привязался к тебе, Илона. Сам от себя не ожидал, насколько. Открой, прошу тебя! Мне надо столько всего тебе сказать!
- Пошёл ты в…
Далее я в точности повторила адрес, по которому послал меня этот достойный во всех отношениях господин прохладным сентябрьским вечером прошедшего года. Тягостный вздох и шелест сползшей по стене рубашки были мне ответом.
Я демонстративно погасила свет и улеглась в кровать в домашнем платье. Я отказала Гришке в его просьбе, но, думаю, это ничего не меняет, потому что день давно прошёл, и наступила ночь.
Глава 54
В ту ночь я думала, что не доживу до утра. Такое со мной случается нечасто, но, если уже случилось…
Вы знаете, что такое мигрень? Если знаете, нет нужды объяснять, а, если нет, то лучше вам никогда не знать этого.
Я не стала беспокоить медиков, им и без того в несколько предшествующих ночей пришлось несладко. К тому же у меня всегда на такой случай припасены необходимые средства. Воспользовавшись ими, я ещё немного поумирала, после отправила Лайме сообщение о том, что к завтраку не выйду и прошу меня не беспокоить часов до одиннадцати утра, и уснула. Шёл шестой час утра.
Я забыла поставить будильник, но оказалось, что в нём нет никакой необходимости. Меня разбудил настолько резкий грохот, что я грешным делом подумала, будто началась война, и вокруг рвутся снаряды. Посреди грохота носились мужские и женские голоса. Все они заполошно доказывали что-то друг другу.
Я хотела по обыкновению своему сесть рывком на постели, но меня придавило к ней чьё-то, хоть и не тяжёлое, но всё же довольно увесистое тело. Оно кричало что-то по-словенски голосом Ивана, и я подумала, что среди начавшегося апокалипсиса он прибежал закрыть меня собой от осколков.
- Не хрен было обращаться с ней, как с куском дерьма, урод! Ты получаешь то, что заслужил! Тебе, зажравшемуся придурку, в кои-то веки человек попался, а ты… Тварь! Хозяина тут из себя строишь! Да, ты своей ж… не хозяин, тобой одна нажива управляет! Ты сестру свою до чего довёл, посмотри! Тьфу, глаза бы на тебя не глядели!
Я с большим трудом узнала голос Вадима. Он ещё никогда так не кричал и не ругался при мне. Кажется, он не кричал и не ругался вообще никогда в жизни. Война меняет человека.
Что?! Война?!
Я, наконец, разлепила глаза. На моей груди голова Ивана. Его руки обхватили меня, кажется, всю, лишив возможности двигаться и глубоко дышать. Сам он дышал прерывисто и хрипло. На полу спальни распростёрлась дверь, сорванная с петель «с мясом». Кое-какие мои фарфоровые безделушки сметены с комода и потоптаны. Осколки тоскливо хрустят под ногами Вадима и Гришки. Первый орёт на второго так, что закладывает уши.
- Что здесь происходит? – Загробно прохрипела я.
Дело в том, что мои препараты от мигрени дают поутру ужасную сухость во рту и носоглотке. Сейчас бы стакан воды.
- Илона… Илоночка моя… Ты жива… - Иван уже стоял перед моей кроватью на коленях и осторожно гладил меня пальцами по щеке. – Что у тебя болит, ласточка моя?
Ласточка? Он назвал меня ласточкой?!
Из глаз моих хлынули слёзы.
Я хрипло рыдала, сидя на постели, а Иван уже спешил ко мне со стаканом воды в руке.
Вадим проорался и тоже спешил ко мне, но в руках он держал тонометр. Белый, как мел, Гришаня стоял в углу возле окна и взирал на меня с болью в глазах.
Стакан бессовестно выплясывал в моей руке, заливая водой шею и ворот платья. Иван обнял меня левой рукой за плечи, а правой поддерживал стакан, заставляя его вести себя прилично. В пересохшее горло, наконец, полилась вода. Мне всегда в такие моменты вспоминается рассказ Роберта Шекли «Особый старательский». Обязательно почитайте, если ещё не знакомы, а пока просто поверьте на слово: вода – самый вкусный напиток в мире.
- Давление низковато, а так ничего критичного, - поведал Вадим, завершив осмотр.
После он добавил ещё пару фраз на латыни. Иван внимательно слушал его и напряжённо кивал.
- Илона, девочка моя, мы должны немедленно покинуть этот дом, - заявил Ванечка тоном, не допускающим возражений, по-итальянски. – У меня самолёт только послезавтра. Мы можем арендовать апартаменты в приличном отеле.
- В этом нет необходимости, любимый, - сказала я. – Сейчас вызовем такси и поедем ко мне. У меня даже вещи уже собраны, - я указала взглядом на чемодан и пару сумок.
- Твоему любимому тоже не мешало бы выпить успокоительного. Он жутко переволновался, да и руку обработать надо.
Я тоже заметила кровь на рукаве Ивана, и у меня потемнело в глазах.
- У тебя кровь! – Выкрикнула я истерически. – Что здесь произошло? Ты подрался?
- Успокойся, Илоночка. Ничего страшного. Я немного поранился, когда выбивал дверь.
- Почему ему никто не сказал, что замок открывается перочинным ножом? Вы все здесь с ума посходили?!
- Я пыталась, - пискнула Катя от двери. – Он меня не слушал.
- И не понимал, - веско дополнила Янина. – Он не говорит по-английски. Ванечка до десяти часов утра вёл себя прилично, а потом жутко разволновался. Нам с Лаймой удалось его убедить, что ты просила не беспокоить тебя до одиннадцати, ну, а, после одиннадцати… - Яна смущённо умолкла.
- Любимый, значит!.. – Ожил вдруг Гришаня. – Значит, как жить под моей крышей два года, как у Христа за пазухой, это я тебе был Гришенька, а теперь какой-то заезжий сопляк тебе любимый! Да, ты знаешь, кто ты после этого?
Вадим и Иван поднялись, как по команде, и двинулись на Гладышева с двух сторон. Тот стоял, набычившись, и, я думаю, легко раскидал бы их обоих, если бы не…
- Мать вашу перемать! – Раздался резкий Женькин голос, как всегда, парализовавший всех. На самом деле он сказал хуже и длиннее, но, мне кажется, нет нужды передавать здесь его слова полностью. – Совсем нельзя вас одних оставить.
- Илона! Девочка моя! Пустите меня к ней! – Заполошно вопила Альбина.
Её никто не удерживал, и она, бегом вбежав в спальню, стиснула меня в своих жестковатых, искренних объятьях. Из глаз моей подруги хлестали слёзы. За ней безмолвной и бесцветной тенью следовала Лайма. Кажется, она была близка к обмороку от страха. Обе в верхней одежде и уличной обуви.
- Съездили в магазин, ядрёна Матрёна! – Прогрохотал от двери голос Ярека. – Надеюсь, все живы? Уйдите от неё ради всего святого, вы её задушите!
- Нет, всё правильно. Скачите все вокруг неё хороводом! Она у нас тут самая пострадавшая сторона! – Выступил в очередной раз Гришаня.
- А, что – нет? Ты два года ей голову морочил. Думал, это вечно продолжаться будет? – Насмешливо поинтересовался Вадим, а мне в кои-то веки сделалось стыдно перед Гладышевым.
Если из нас двоих кто-то кому-то и морочил голову, то это не он, а я. Это именно я впёрлась в его жизнь, имея вполне конкретные и далеко не бескорыстные цели. Я хотела въехать в шоу-бизнес на вороном коне по имени Григорий Гладышев. Я готова была платить за эту возможность, и платила, но возможность так и не реализовалась, и теперь все считают жертвой меня, а не его. Возражать бесполезно. Если бы я начала в тот момент объяснять всем мотивы своего двухгодичного пребывания рядом с этим человеком, меня просто не поняли бы. Особенно когда сказала бы, что никогда не собиралась замуж за Гладышева. Как так? Все гражданские жёны собираются, а Вишневская нет? Быть того не может!
Поэтому я легко спрыгнула с кровати и объявила:
- Я хочу переодеться. Мы с Иваном уезжаем. Прямо сейчас. Не могли бы вы все, дорогие друзья, оставить меня одну?
- Ты можешь делать всё, что тебе вздумается, Илона, но сначала ответь мне на один вопрос, - начал Гладышев, не думая трогаться с места. Все остальные тоже стояли, как врытые. – Полтора года назад я буквально загибался. Ты тогда вытащила меня из такого говна! Зачем? Чтобы, вот, так меня бросить прилюдно? Чтобы последним козлом выставить? Что я тебе плохого сделал? Я никуда не уйду, пока ты не ответишь мне на этот вопрос! Я у себя дома и имею право…
Произнося свой страстный монолог, Гришка всё больше заводился. Я стояла, опустив глаза, и чувствовала себя последней гадиной.
Глава 55
То ли от моего несчастного вида, то ли оттого, что Гладышев разговаривал со мной властным, обвиняющим тоном, у Ивана сдали нервы. Он подскочил ко мне, обнял левой рукой, а указательным пальцем правой принялся грозить моему оппоненту и выкрикивать что-то по-словенски. Гладышев умолк, видимо, остолбенев от такой наглости.
Насколько я поняла, Иван говорил, что никому не позволит разговаривать со мной в подобном тоне. Его прямые, безнадёжно растрёпанные волосы, лезли в глаза, светившие зелёным блеском, рукав залит кровью, щека ободрана. Он был похож на задиристого дворового кота, бросающегося, очертя голову, в схватку с мастифом. Кажется, в тот момент я полюбила его ещё сильнее.
Высказав Гладышеву накипевшее, Иван сунул руку в карман джинс и извлёк оттуда прозрачный пластиковый пакетик. Все замерли, ожидая. Ванечка, между тем, резко разорвал его и извлёк на свет ажурное кольцо из белого золота с сапфиром. На нём даже этикетка ещё красовалась. Обрывая её, Иван порезал нитью палец, но, похоже, его совсем не волновали подобные мелочи.
- Ты выйдешь за меня, Илона? – Спросил он по-итальянски.
Я смотрела на него, на капли его крови, падающие на пол. Мне было жутко и в то же время дух захватывало от какой-то дикой красоты Иванова предложения. Вспомнилось, что католики вроде бы носят обручальные кольца на левой руке. Интересно, Иван католик?
- Правую или левую?
Свой вопрос я решила тогда задать по-русски и адресовала его почему-то Збогарам.
- Всё равно, - ответили они хором.
- Не делай этого! – Закричал Гладышев, бледнея так, что его и без того чёрные глаза превратились в какие-то адовы угли. – Эти словены совсем заморочили тебе голову! Так и вились вокруг тебя всем табором! Околдовали тебя! Не смей! Не надевай кольцо!
Я молча протянула Ивану правую руку, и слегка окровавленное кольцо мягко скользнуло на основание моего безымянного пальца. Григорий закрыл глаза левой рукой и отвернулся к стене.
- Мы тоже должны сказать вам всем кое-что.
В мою и без того наводнённую людьми комнату протиснулся Билославо, таща за собой вконец растерянную Катю. На нём была рубашка чёрного цвета, и в сочетании с бледным лицом и синими кругами под глазами она делала его похожим на вампира. Сильно оголодавшего вампира, потому что за последние несколько дней Марио существенно осунулся.
Мне снова сделалось стыдно. На этот раз за наше хвалёное русское гостеприимство. Заморили человека! Теперь они с Катькой походили на кровопийцу с жертвой, но спасать последнюю почему-то не хотелось. Кажется, виной тому была радость, так и мелькавшая в Катькиных глазах. Билославо разжал правую руку, демонстрируя всем два огромных, вычурных золотых кольца.
- Я сейчас расскажу вам одну историю, - начал Билославо по-английски. – Не бойтесь, много времени не отниму. Как-то раз я был на гастролях в одном русском городе, затерянном в степях. Там невероятно красивые улицы, фонари и женщины, - он покосился на Янину, и та смущённо отвела глаза. – На меня нашёл странный порыв, и я, увидев в витрине магазина эти кольца, приобрёл их. В тот год одна девушка дважды отвергла меня, - на лице Янины вспыхнул яркий румянец. – Я решил, что не женюсь до тех пор, пока не встречу ту, которой это кольцо подойдёт по размеру.
Он захватил большим и указательным пальцами правой руки кольцо поменьше и, едва дыша, принялся втискивать в него Катькин левый безымянный палец. Кольцо село, как влитое. По рядам присутствующих пронёсся вздох то ли удивления, то ли облегчения.
- Вы будете моей женой, прекрасная сеньорита? – Спросил Марио, и мне подумалось, что спрашивать надо было до того, как кольцо надето, а не после.
Впрочем, я зря волновалась. Катя, пустив слезу умиления, бросилась на шею дорогому другу, и лицо его озарила такая хорошая, искренняя улыбка!.. Это могло быть самое трогательное согласие, если бы не…
- Малолетняя шалава! – Разразился Гришаня. – Ты кто такая, чтобы принимать подобные решения единолично? В этом доме только я могу решать, что и когда делать моей младшей сестре!
Последняя фраза была выкрикнута по-английски, видимо, чтобы до Марио лучше доходило, кто здесь главный. Однако Гришаня не на того напал. Билославо стоял с гордым видом, прижимая к себе нашу Катю, и ему было безразлично, кто и что решает в этом доме. Он явно не собирался задерживаться здесь надолго. В своей невесте непревзойдённый баритон тоже был уверен, как в самом себе. И впрямь, кто же откажется от такой партии, как он? Разве что Янина, но она поэт, и взять с неё, кроме вдохновения, нечего.
- Я совершеннолетняя! – Выкрикнула Катерина, сделавшись похожей на пятилетнюю девочку, некстати извлечённую строгим отцом из песочницы.
- И пустоголовая! – Заорал Гришка в ответ, но тут вперёд выступил Женька.
- Гришан, неужели это ты? Я не узнаю тебя! В кого ты превратился? Как ты можешь обращаться так с людьми? Катя твоя сестра, конечно, но она не твоя собственность! Илона, кстати, тоже. Ты за два года так и не удосужился ни расписаться с ней, ни даже предложение сделать.
- Я собирался сделать ей предложение, даже кольца заготовил! – Прохрипел Гришка, отворачиваясь. – Только она принялась рассказывать всем и каждому, что мы с ней просто друзья. Кем бы я выглядел со своим предложением после такого?
- Меньше надо внимания обращать на то, кем бы ты выглядел, а кем нет. Идёшь к цели – иди, нет – уступи дорогу другим и не морочь голову! – Парировал Женька.
- Тебе хорошо умничать! – Окончательно разозлился Гришаня. – Тебе Альбина в морду не плевала принародно!
- Я делала кое-что похуже, - подала голос Альбина. – Мне до сих пор стыдно перед Женечкой, но, что было, то было.
- Было-было, - подтвердила я. – Женька один раз из-за твоих вывертов чуть не упал с моста, а ещё…
- Может, не надо? – Вскинулся Марченко. – Вечно ты выберешь время, Илонка!
- А, Илонка у нас такая! Она всех перепозорит, только волю дайте. Котнику-младшему несказанно повезло! Его избранница ещё и роскошь любит, как бешеная! Что смотришь на меня своими гляделками, лягушка словенская? Ты на что ей будешь кольца с брюликами покупать? На свою зарплату санитара? Эх, ты, пенёк с глазами! Голодранец несчастный!
- Иван не голодранец! – Прогрохотал Ярек. – И никакая он не лягушка и не санитар! Он у нас…
Глухой шлепок оборвал его речь. Ярек покраснел и замолк, потому что Янина легонько пнула своего именитого супруга в мускулистый зад. Иван почему-то смотрел на неё с благодарностью.
- Я бывший цыган, конечно, - промолвил Иван, обращаясь ко мне по-итальянски, - но это кольцо я не крал. Честное слово. Я давно завязал со старыми привычками. Да, и не по нутру мне было воровское ремесло. Ты мне веришь, Илона?
- Верю. Только боюсь, что если ты узнаешь некоторые факты моей биографии, сам убежишь, завязав глаза.
- Ты сидела в тюрьме? Была публичной женщиной?
- Ну, нет, - произнесла я ошарашенно. – До такого я не доходила. Только…
- Всё остальное мелочи! – Оборвал Иван. – Впрочем, то, что я озвучил, тоже неважно.
- Знаете что? – Спросил вдруг Гладышев, и голос его звучал почти весело. – А, валите-ка вы отсюда к чертям собачьим! Все! Вы меня достали со своей сучьей любовью! Я сейчас уйду в свою комнату, а через час выйду оттуда, и чтобы никого из вас к тому времени здесь не было!
Он порывисто вышел из разгромленной спальни. Кто-то из мужчин позаботился о том, чтобы прислонить к стене дверь, сорванную с петель, и стало чуть просторнее. Я подумала, что новый, самостоятельный, этап моей жизни начался немного странно, но не то ещё ждало впереди.
Глава 56
- Где ты научилась так хорошо накладывать повязки? – Спрашивал Ванечка, и глаза его светились изумрудным теплом.
- В училище был неслабый курс медицинской подготовки, - отвечала я. – Самопомощь, взаимопомощь… Без этого в нашем деле никак.
- Когда я только увидел тебя, мне показалось, что мы знакомы всю жизнь, а теперь чуть ли не каждую минуту, что мы вместе, открываю в тебе что-то новое. Это так странно и так прекрасно!
Иван целовал мои руки, я купалась в неге его взгляда и прикосновений, и нам не мешали стук и ругань. Даже резкий Женькин голос, отдающий указания, не царапал слух. Всё в мире казалось прекрасным.
Я вызвалась сама обработать Ванечке руку, палец и щёку, и с удивлением констатировала, что не встречала более послушного и благодарного пациента. Женька, Ярек, Вадим, Милан и Станислав Петрович ставили на место дверь.
Когда в одном месте собирается столько специалистов, делу обычно приходит каюк. В тот раз тоже всё так и произошло. От усилий то ли помогавших, то ли мешавших друг другу пятерых мужчин сломалась какая-то деталь, и теперь они, пытаясь заменить её на какую-то другую, отчаянно спорили. Я поняла, надо предпринять что-то, иначе мы не уложимся в отведённое нам Гладышевым время на сборы.
- Вадим, ты не мог бы помочь мне отнести вниз вещи? У Ванечки рука болит, - попросила я.
- Да, конечно, - живо откликнулся Вадим.
Ярек тоже вызвался помочь с переноской вещей. После я попросила их собрать вещи Ивана. В общем, втроём Женька, Милан и Станислав управились с дверью гораздо быстрее.
Перед этим мы все вместе решили, кто пойдёт с вещами на выход, а кто останется. Дело было непростым. Сложности добавляло то, что Оксана, Кулинич и Котник-старший ушли с утра на лыжную прогулку и были не в курсе случившегося. В курс их начали вводить все одновременно, и получилось, как с той дверью: все друг другу мешали, а время неумолимо таяло.
- Я ни минуты не останусь в этом доме! – Поджав губки, заявила будущая синьора Билославо. – Мы с Марио немедленно уезжаем!
Жених смотрел на неё с обожанием и, кажется, готов был исполнить любой каприз суженой.
- Гладышева нельзя оставлять одного, - заявила я. – Он в полном раздрае.
- Так ему и надо! – Отвечала мстительная барышня.
- А если он что-то страшное удумает? – Спросил Станислав Петрович, и в гостиной повисла гробовая тишина. – Лично я остаюсь.
Лайма уставилась на меня, как нашкодившая болонка, и я поняла, что она хочет остаться с Кулиничем, но её гложет чувство сестринского долга. Это она зря, конечно. Мы обе взрослые женщины, и она ничего мне не должна. Прошли те времена, когда мы дрались друг за друга в песочнице со всеми подряд. Теперь обстоятельства намного причудливее. В тот момент я ещё не понимала, насколько.
- Лайма, ты тоже оставайся. И ты, Катя. Да, не спорь, пожалуйста!
- Илона! Ты не слышала, как он орал на меня, когда я согласилась выйти замуж за Марио?
- Он перекипит. Гришка отходчивый, это раз. И потом, он не может не понимать, что ты сделала отличную партию. Лучше нельзя себе вообразить. Вдобавок, вы с Марио друг другу приятны в отличие от… Ну, ты меня поняла.
Катя опустила голову, подумала с минуту и объявила, что они остаются.
- Марик не совсем здоров, к тому же, - проговорила она извиняющимся тоном. – Думаю, его сейчас лучше не таскать по морозу.
- Вот, именно. А Григорий придёт в себя и даже обрадуется, что всё получилось так, а не иначе.
Збогары, Милан и Марченко собирались в отель, но я им этого не позволила, пригласив всех к себе на Кожуху.
- Илона, ты говорила, что у тебя двухкомнатная квартира, - заметила Янина. – Как мы там все разместимся на ночлег?
- На ночлег поедем к нам! – Объявила Оксана. – У нас четырёхкомнатная, и живём мы в ней с Завадским вдвоём. Дети разъехались.
Её объявление было встречено восторженными возгласами и аплодисментами.
Конечно, люди собрались сплошь небедные, могут позволить себе любые апартаменты в отеле, но это как-то не по-русски получается. Мы так не можем. Даже Котник-старший и Билославо это поняли, потому, как успели привыкнуть к этой нашей особенности за долгие годы гастролей. О Яреке и говорить не приходится, он уже давно свой.
Збогар ужасно переживал за Гришку, но оставаться с ним после таких обвинений было немыслимо.
- Мы все теперь противны ему, - говорил Ярек с тоской в голосе, имея в виду «словенский табор».
Остаток дня прошёл в каком-то угаре. Мы все вели себя, как дети, сбежавшие с уроков.
Перво-наперво было решено отпраздновать нашу с Иваном помолвку. Можно было пойти в ресторан, но зачем это делать, если в нашем распоряжении целая двухкомнатная квартира, где можно шуметь, хохотать и рассказывать во весь голос не очень приличные байки, валяясь на диване?
Через час после прибытия в мой немного заброшенный дом в его направлении потянулись один за другим курьеры с какими-то вещами, продуктами, напитками и готовой едой. На кухне тоже закипела бурная деятельность. Стол в гостиной, накрытый белой крахмальной скатертью, как я люблю, был заставлен так, что по нему и цыплёнок не смог бы пройти. Праздник закипел.
Нас с Ванечкой поздравляли, дарили цветы и подарки. Мы выслушали массу добрых напутствий и дружеских шуток. После пошли гулять по району. На дворе вечерело, и улочки были почти безлюдны по случаю праздников. Гости дышали воздухом, наслаждались видами сталинского ампира, что-то фотографировали, смеялись и шутили. Мы с Иваном шли под руку позади всех, и мне не верилось в реальность происходящего.
Я не могла понять, как могло случиться, что я, невероятно амбициозная, хоть и упавшая, звезда, отчаянно мечтавшая об аплодисментах и дальних гастролях, в два счёта охладела к своим мечтам и выхожу замуж за простого фельдшера. Мне было наплевать на это. Наплевать на аплодисменты, цветы и гастроли. Главное – греться в лучах Ивановых глаз. Без этого я уже не мыслила своей жизни.
- Мы должны подать заявления о вступлении в брак сразу же, как только закончатся выходные, - серьёзно сказал любимый. – Я не полечу со всеми в Ростов, останусь здесь, с тобой, но одиннадцатого числа, в самом крайнем случае двенадцатого утром, мне надо лететь домой. У меня работа. Ты можешь приехать ко мне в Словению. Можешь, ведь, правда? – Зелёные глаза смотрели с такой надеждой!
- Могу, конечно. Я даже могу сразу полететь вместе с тобой. Меня ничто не держит. Только, может, не будем спешить с заявлениями? – Спросила я, глядя прямо в глаза Ивана.
- Почему? – Он был явно обескуражен. – Ты сожалеешь, что приняла моё предложение?
- Нет, что ты! Просто ты, наверное, хочешь нормальную семью, с детьми и всем прочим, - Иван напряжённо слушал меня. Я вспомнила, как читала когда-то, что мужчины его возраста, между двадцать пять и тридцать, нередко бывают одержимы идеей немедленно зачать потомство. – Может, сначала я забеременею, как следует, а потом подадим заявления?
- Как это – «как следует»? – Не понял Иван.
- Ну, чтобы срок был месяцев пять.
- Пять месяцев?! Ты шутишь, Илона? И, вообще, откуда у тебя такие странные представления? Почему люди не могут пожениться без всяких сроков, просто потому, что любят друг друга? Или ты…
- Нет, Ванечка, я очень тебя люблю! – Поспешила я заверить любимого. – Только я не уверена, что у меня будут дети. Знаешь, все эти травмы и…
- Это неважно, - заверил меня Иван. – Я, конечно, очень хочу детей от тебя, Илона, но если их не будет, я это переживу, честное слово. Для меня важнее, чтобы ты была рядом.
Все ушли уже очень далеко, а мы стояли возле не работающего по случаю зимы фонтана и целовались. Я никогда ещё не была счастлива так, как в тот момент.
Над нами нависало небо, укрытое пушистыми, сиреневыми тучами, и на его иррационально красивом фоне чернело кружево голых древесных ветвей. Повсюду лежал немного смёрзшийся после оттепели снег. Вдали слышался шум дороги, а неподалёку, в начале сквера, звонко щебетали детские голоса. Лавандовый аромат кожи Ивана кружил голову так, что я вскоре перестала понимать, где верх, где низ. Лёгкий морозец приятно пощипывал лицо, и я ощущала на губах самые сладкие и горячие поцелуи в мире.
Глава 57
- Подпишите здесь, здесь и здесь, - следователь равнодушно указал места, отмеченные галочками.
Мне казалось, что эти галочки насмехаются надо мной и показывают языки. Я потрясла головой. Наваждение исчезло, но строчки не перестали плыть перед глазами. Вчерашний праздничный день закончился для меня новым приступом жуткой головной боли. Иван всю ночь возился со мной, как с маленьким ребёнком, а я переживала, что он видит меня такой. Альбина и Женька остались с нами и успокаивали меня, как могли.
- Не переживай, Илоночка, - говорила Альбина, сжимая мою руку. – Женечка однажды целую неделю наблюдал меня с таким лицом!.. Аллергический отёк. Моя голова была похожа на раскалённую докрасна металлическую болванку с волосами. Глаза не просматривались совсем. К тому же всё это жутко шелушилось. Ничего, пережил как-то.
- Ещё бы я не пережил! Ты меня год назад из состояния пострашнее тянула.
Их слова и забота Ванечки словно вливали в меня силы, но следственные действия, кажется, выжали их из меня досуха. Ни одна партия так не выматывает.
- Что это за документ? Вы уже дали мне подписать несколько. Неужели мало?
Меня всегда бесила бюрократическая возня, а сейчас она была просто невыносима. В глазах начало темнеть, а в виски неумолимо стучался новый приступ боли. Скорее бы всё закончилось, и на волю из этого тесного, душного кабинета! Где-то за его пределами меня ждёт перепуганный, обеспокоенный Иван. Его, как и всех других гостей гладышевского особняка уже успели опросить. Я дольше всех здесь околачиваюсь.
- Это подписка о невыезде, - пояснил следователь бесцветным голосом.
- Что?! Да, вы издеваетесь?! Я через три дня лечу в Европу с родителями жениха знакомиться! После в Ростов должна лететь на юбилей друга! За что вы меня тут привязать решили?
- Прекратите истерику, дамочка! – Зло бросил следователь. – Из-за вашего подстрекательства один человек в больнице в тяжёлом состоянии, а другой тюрьме! Урядников – сын уважаемого человека, между прочим! Да, и Гладышев – не абы кто! Развели здесь шуры-муры свои! К жениху она едет в Европу! Успела уже найти себе другого богатенького, едва с одним рассталась!
- Он простой фельдшер! – Прорыдала я. – Как вы можете…
- Эти анекдоты мамаше своей будете рассказывать, мне не надо. Подпишите, где указано, и радуйтесь, что я вас под стражу не заключаю. Я бы и заключил, да мест нет. Все женские камеры проститутками, дебоширками и мошенницами переполнены. Праздники, мать их разэтак.
Я взяла себя в руки и подписала чёртов документ, ограничивающий свободу моих передвижений на три месяца. Пока на три, а там, возможно, подписка будет продлена. Прощайте, словенские каникулы! Прощай, Женькино сорокалетие! Собственно говоря, я и свой тридцатилетний юбилей хотела отметить в Ростове, но что толку теперь говорить об этом?
Сегодня утром позвонила насмерть перепуганная Лайма и сообщила, что в Гладышева стреляли. Пуля прошла навылет, задела лёгкое. Состояние стабильно тяжёлое.
После позвонил следователь и велел всем, кто гостил на праздники в доме Григория явиться для дачи показаний. У всех железное алиби, потому что все были на глазах друг у друга. К тому же, стрелявшего быстро задержали по горячим следам.
Эх, Костик! Зачем тебе это было надо?
Впрочем, Костик популярно объяснил, зачем. Он решил освободить от гнёта ненавистного паучины Гришани одну маленькую, но бесконечно забавную муху Цокотуху. Эта муха долго забавляла Костика историями о том, какой Гладышев страшный человек. Муха сама так развлекалась. Все развлекались, видя безответное, детски наивное чувство Костика к бывшей приме Вишневской.
Мальчик при этом воспринимал всё всерьёз. Вооружившись винтовкой с оптическим прицелом из батиной оружейной коллекции, он пошёл на страшного зверя Гладышева и проиграл эту битву окончательно.
Теперь сынок богатых родителей Костенька Урядников за решёткой, топ-менеджер известного футбольного клуба Григорий Гладышев между жизнью и смертью, а Збогары, Вяткины, Марченко, Лунины, Завадские, Котники, Кулинич, Билославо и девица Гладышева проходят по делу как свидетели. Вишневской предъявлены обвинения в подстрекательстве.
Так нередко бывает в жизни: ты, делая что-то, думаешь одно, а в итоге выходит совсем другое. Мне думалось, что отношения с Гладышевым – шанс снова выйти на большую сцену, а то и на экран загреметь ненароком, но это оказалось пустой тратой времени, моего и Гришкиного. Я думала, что мои россказни о том, какой Гладышев ужасный человек – забавная шутка, а выяснилось, что это подстрекательство к преступлению.
Чувствуя себя последней идиоткой, я вышла на негнущихся ногах в коридор и сразу попала в объятья друзей. Все загалдели, вопросы посыпались на меня горохом, а я только отмахивалась досадливо.
- Пойдёмте домой, - сказала я, и все стихли. – Дома всё расскажу.
- Наконец-то эти цыгане уходят! – Услышала я, проходя мимо будки дежурных, недовольный низкий голос с украинским акцентом. – Все мозги проклевали, галдят и галдят!
Знал бы ты, дядя, что такое по-настоящему проклёванные мозги! Я знаю об этом, как никто другой.
Моя двухкомнатная квартира снова, как и вчера, заполнилась людьми, и к ней потянулись курьеры с готовой едой, напитками и продуктами, но теперь наше сборище больше напоминало поминки. Все сидели за столом притихшие, а я рассказывала, как дошла до жизни такой. В голове давно уже стучали острые молотки, но я не смела жаловаться. На Ивана невозможно было смотреть, так он был расстроен моей подпиской о невыезде.
- Прости меня, Ванечка, - сказала я, обращаясь к нему по-итальянски. – Простите меня все! Это я вас впутала. Я одна виновата в случившемся. Если вы все теперь отвернётесь от меня, я не удивлюсь и не обижусь. Это будет справедливо.
- Да. Только несправедливо считать кого-то одного виноватым, - подал голос Кулинич. – В любой ситуации действуют, как минимум, две стороны. Вы, Илона, морочили голову глупому мальчишке, но, ведь, он её с удовольствием подставлял! Да, ещё и воображал себя, должно быть, этаким одиноким страдальцем. А уж винтовку точно не вы ему в руки дали. Сам додумался. И папаша его должен был оружие хранить запертым в сейфе, а не по стенам развешивать, как многие богатые дуралеи сейчас делают. Неужели он не видел, кого вырастил?
- Поэтому и развелось в последнее время ненормальных стрелков, - вздохнула Оксана. – Кто-то хранит оружие, как попало, а другим от этого горе сплошное.
- А коллеги по театру, почему не раскрыли Урядникову глаза? – Спросила Лайма. – Вроде бы все адекватные, разумные ребята. Что же они молчали?
- Борис пытался, - ответила я, - но Костя не захотел его слушать.
- А остальные развлекались вместе с тобой! – Жахнула Катя и на этот раз она была абсолютно права.
- Тебе не звонили из больницы? – Спросила я её. – Как он там?
- Пока без изменений, - сказала Катя, опустив глаза. – Он так и не простил меня и Марика, - она зарыдала так горько, что у меня сердце сжалось.
Марио сидел рядом с ней, нежно сжимая пухленькую ладошку Кати сильными, загорелыми руками. На нём лица не было, так он переживал, но при этом делал всё, чтобы поддержать юную невесту.
Столько омрачённых радостей, разбитых надежд и трагедий под одной крышей! Всего этого, конечно, могло бы не быть, но если оно случилось, то не просто так. Это урок для всех нас.
Видимо, я на тот момент не заслуживала того счастья, что на меня свалилось. Всем остальным тоже нужен был горький пример перед глазами, дабы понять что-то. Иван расплачивался за какие-то неведомые грехи, хотя не совсем понятно, куда ему столько горестей.
Всех нас постигла одна большая общая беда.
Глава 58
На следующий день Збогары, Марченки и Котник-старший улетели в Ростов. Иван, как и хотел, остался со мной в Москве. Он сказал, что не ревнует меня к моему прошлому, потому что это глупо, и не осуждает за то, что произошло. Мол, невозможно предугадать все последствия наших слов и действий. Думаю, он просто меня жалел.
В оставшиеся до отъезда Ванечки дни мы с ним подолгу любили друг друга в тиши моей уютной квартирки. После стольких лет стылого одиночества и холодного лицедейства последних двух годов я отогревалась у костра его молодой, искристой любви. Я не подозревала, что во мне живёт столько нежности. До сих пор стоит мне не то чтобы увидеть Ванечку, а хотя бы подумать о нём, нежность начинает буквально захлёстывать меня.
По вечерам мы много гуляли в центре столицы, тихом и не очень. Иван восхищался кипучей жизнью Москвы, её необыкновенными архитектурными ансамблями, праздничным убранством улиц. В его глазах не было страха перед масштабами и шумом столичной жизни, один восторг.
- С удовольствием остался бы здесь навсегда! – Вымолвил Иван однажды во время нашей прогулки по Садовому Кольцу.
- Оставайся! – Разрешила я. – Тем более что мне нельзя теперь с тобой…
Голос мой прервался, а Иван порывисто обнял меня прямо посреди улицы и жарко зашептал в самое ухо:
- Девочка моя! Ласточка! Сколько же ты натерпелась, и конца этому не видно! Пожалуйста, родная моя, всегда помни: я с тобой. Где бы я ни был, я всегда с тобой, и мы обязательно будем вместе.
Я верила ему безоговорочно, хотя умом понимала, что возможно всякое. Иван может уехать и не вернуться больше по самым разным причинам: позовёт какая-нибудь старая любовь, вспыхнет новое увлечение, родители отговорят жениться на балерине-пенсионерке, которая ещё и старше него почти на четыре года.
Я совсем никак не представляла нашего с ним будущего. Где мы будем жить? Чем станем заниматься? Как построим или перестроим нашу жизнь, если у нас будет ребёнок? Ответов на эти вопросы у моего измождённого до предела сознания не было, либо оно отказывалось давать их мне, и я прекращала эту пытку.
Вот, он, Иван, рядом со мной. Его левая рука обнимает меня легко и тепло, а правой он осторожно гладит меня по щеке. Глаза смотрят с такой любовью и лаской! Всё, что будет после этого – потом.
Нам не дано знать, каким это «потом» придёт к нам, вот, и нечего морочить себе голову бесплодными выкладками. Хватит с меня чёртовых выкладок за последние два года. Только и занималась тем, что строила планы и делала выкладки, и что в итоге?
- Так много хочется сказать тебе, но иностранный язык… Нет, мне очень нравится итальянский! Он напевный и романтичный, только всё равно чужой, - сказал однажды Иван, когда мы лежали, тесно прижавшись друг к другу после близости.
- Ты озвучил мою мысль вслух! – Удивилась я. – Говори на своём языке, Ванечка!
- Ты мало, что поймёшь, любимая, но я попробую. Ты тоже говори со мной по-русски. Не мучай себя итальянским, когда не хватает слов.
И мы с этого момента стали объясняться друг другу в любви на своих родных языках, и не было ничего трогательнее. Впрочем, наше молчание порой было красноречивее многих слов.
Ещё врезалась в память наша с Иваном последняя перед его отъездом прогулка по Москве. Мы не спеша шли по тихому центру с его старинными особнячками и прочей малоэтажной застройкой. Глаза уже привыкли воспринимать всю эту красоту достаточно спокойно, но, свернув за угол, мы оба, как по команде, застыли в немом восхищении. Перед нами празднично, но нисколько не вычурно красовался очаровательный двухэтажный особнячок с мансардой. Его стены цвета морской волны украшала затейливая, кружевная лепнина белого цвета. Маленькие окошки смотрели тепло и приветливо.
Я заметила, что снаружи особнячок заново отштукатурен и побелен, а внутри наблюдается полный разгром. В одном из окон выставлена табличка с надписью «Аренда. Продажа. Звонить по номеру…». Ванечка принялся фотографировать домик с разных ракурсов, а я просто стояла и смотрела на него, как зачарованная.
После мы долго фантазировали на тему, кто построил этот особнячок, и как жили в нём люди на протяжении поколений. Зачем его выкупили, тоже большой вопрос. Ясно лишь одно: у тех, кто его купил, изменились планы, либо не хватило денег на полную отделку.
- Ты хотела бы иметь такой дом? – Спросил Иван весело.
- Да, очень! – Ответила я с жаром. – Я бы открыла в нём балетную студию для ребят, которых не приняли хореографическое училище, но им очень хочется заниматься классическим балетом. Знаешь, таких немало. Некоторые дети грезят балетом, а их не принимают. Ещё набрала бы группу для взрослых. В умеренных дозах станок полезен для здоровья, фигуры и осанки.
- В Европе тоже многие грезят русским классическим балетом, - поведал Иван. – Только там мало мест, где ему можно научиться. Я очень люблю русский балет. Жаль, мы с тобой так ни разу и не сходили в театр.
- Как-нибудь в другой раз обязательно сходим, - пообещала я. – Сейчас, если честно, меня туда совсем не тянет.
- Ты разлюбила театр? – Горько поинтересовался Иван.
- Нет, что ты! Просто последние годы работы там и события последних дней…
Голос снова изменил мне, и я стояла посреди улицы, тоскливо глядя в краснокирпичную стену советской пятиэтажки и пытаясь подавить подступившие слёзы.
- Я понял тебя, милая! Прости меня. Я дурак. Не надо было затевать этот разговор. Вечно я…
- Ты не виноват, любимый! – Горячо возразила я. – Ты не знал. Да, и пройдёт это у меня. Всё будет хорошо.
В ту ночь мы оба плакали, не скрывая друг от друга слёз. Утром, когда пассажиров рейса Москва – Любляна пригласили на посадку, меня охватило жуткое отчаяние.
Мы успели подать заявления на регистрацию брака. Она была назначена на начало апреля, и казалась мне в тот момент чем-то нереально далёким, почти невозможным. Ванечка скрылся из вида, и мне подумалось, что это, возможно, конец нашей с ним истории.
Через пять часов он позвонил мне по Скайпу.
Глава 59
Я долго буду вспоминать остаток января этого года с ужасом. В те дни я не жила, а существовала. Бесконечные хождения по кабинетам Прокуратуры, Уголовного розыска, адвокатской конторы, Пенсионного фонда, театральной администрации. Мрачные, а то и откровенно злые лица их обитателей и посетителей, обвинения и придирки, кипы протоколов, справок, выписок, ксерокопий и прочей бюрократической макулатуры. Конца этому не было видно!
Пришлось нанять адвоката, потому что сама я ни черта не смыслю в уголовных делах. Яна порекомендовала небезызвестного Алексея Сергеевича Бобровского, и мне, хоть с трудом, но всё же удалось втиснуться в его до предела забитый график. Помогла Регина Липницкая, известный в Москве юрисконсульт. Она оказалась родной тётей Янины.
Збогары и Марченки очень переживали за меня. Постоянно писали, спрашивали о делах, предлагали помощь. Несколько раз писал сам Милан Котник, и даже Билославо пару раз справлялся о моей унылой, перегруженной неприятными хлопотами жизни.
Ванечка звонил по Скайпу каждый вечер, когда у него не было дежурства. Он до мельчайших подробностей выспрашивал о моих делах, а о себе почти ничего не рассказывал. Это смущало меня и наводило на мысли о том, что дела его не очень хороши, и родня любимого не одобряет то, что он затеял.
«Чему быть, того не миновать», - любимая русская пословица Милана. Я тоже, как и он, немного фаталистка, особенно в последнее время. Если нам с Иваном суждено быть вместе, мы будем вместе. Если нет, этого не произойдёт, как ни бейся и на какие жертвы ни иди.
Помимо всех прочих мне постоянно звонила Катя. Девчонка отказалась перебраться к родителям и жила вдвоём с домработницей в огромном, пустом доме своего брата. Она советовалась со мной по поводу ведения хозяйства, плакалась, как она скучает без своего дорогого Марика, отбывшего на гастроли в Канаду, и, конечно, держала меня в курсе состояния Григория. Тот пришёл сознание ближе к середине месяца, и все выдохнули. Прогноз докторов был благоприятным.
Катя рассказала, что, придя в себя, её брат первым делом спросил, как там Илона. Он пытался выяснить, не приходила ли я к нему, и очень обрадовался, когда узнал, что я интересуюсь его состоянием и переживаю за него. О том, что мне светит теперь уголовная ответственность, Катя с отцом решили Григорию пока не говорить. Не рассказывали и о моей личной жизни, тщательно избегая этой темы.
- Может, что-то передать ему от тебя? – Спросила Катя.
- Ничего не надо передавать, - ответила я поспешно и добавила: - я сама приду, когда разрешат посещения.
- Ты хочешь вернуться? – Спросила Катя, и в голосе её отчётливо прозвучало недоумение.
- У меня есть Иван, - напомнила я. – Мы с ним подали заявления.
- Мы с Мариком тоже подали, - отозвалась она со вздохом, – и я тоже ещё не сказала об этом Грише. Я вообще не говорю с ним о Марике. Боюсь, он рассердится, и это пойдёт во вред.
- Тебе это точно пойдёт во вред, - согласилась я. – Да, и он разнервничается.
- Я соскучилась по тебе, - пожаловалась Катя. – Может, повидаемся как-нибудь? Приезжай ко мне в любой день!
- Лучше ты ко мне.
- Ну, да, понятно. Тут Антонина Тимофеевна. Она клянёт тебя во все корки.
- Дело не в ней, - отмахнулась я. – Мне тягостно видеть ваш с Григорием дом, пойми, Катя. Там случилось столько… всякого.
В итоге Катя стала довольно часто наведываться ко мне, и я была рада её обществу. Щебет «юной сеньориты» разгонял тоску похлеще любых антидепрессантов. Мы с ней активно обсуждали свадебную моду и планировали их с Марио свадьбу, назначенную на десятое апреля. Разговоров о нашей с Ванечкой регистрации я избегала.
Ещё я ходила пятнадцатого числа с Дианой на просмотр, как и обещала. Та была уже сама не рада, что «накачалась» на мою шею.
- Нет, что ты! – Возражала я. – Наоборот, это хорошо. Мне нужно отвлечься.
Просмотр удался на славу. Диана показала все свои таланты, и её приняли в Театр Водевиля и Мюзикла на очень выгодных для неё условиях. Самого Кулинича на просмотре не было. Видимо, он руководил операцией по переманиванию Дианы в свой театр издалека.
Это было огорчительно. Я планировала воздействовать на вредного дядьку как живой укор, но укорять было, к великому сожалению, некого.
Помимо всего прочего я по часу в день занималась у станка, посещала тренировки по кикбоксингу, отправлялась, когда позволяло время, в парк на долгие пешие прогулки. Физическая активность хорошо отвлекает от грустных мыслей.
После двадцатого января Гладышева перевели в обычную индивидуальную палату и разрешили посещения. Я вошла, когда он тоскливо листал телеканалы, не останавливаясь ни на одном. Григорий так всегда смотрит телевизор. Если честно, я не понимаю, зачем он это делает. Спроси его, что он смотрел, сам не сможет ответить, но без телевизора, тем не менее, Гладышев не может.
- Илонка! Илонушка! – Воскликнул Гришка, отбрасывая пульт, едва я нарисовалась в дверном проёме. – Ты вернулась!
Он так обрадовался и разволновался, что на него напал удушающий кашель. Я побежала, было, за медсестрой, но Гладышев показал знаками, что не надо этого делать. Сейчас, мол, пройдёт. Я смотрела на него с сочувствием и не знала, чем помочь.
«Вернулась? Откуда вернулась?» - Крутилось у меня голове, пока Григорий приходил себя.
- Я знал, что ты вернёшься! – Прохрипел он, едва откашлявшись.
- Я никуда не уезжала, - сообщила я, присаживаясь на самый краешек стула для посетителей.
- Ты всегда была большая шутница, - усмехнулся Гладышев, грозя мне пальцем, - но сейчас у меня нет сил смеяться твоим шуткам. Уж прости.
- Збогары и Марченки передают тебе большой привет, - сказала я, и он изменился в лице.
- Збогары… Ты всё ещё общаешься с ними?
- Конечно. Отчего мне с ними не общаться?
- Можешь общаться с кем хочешь, но в моём доме их больше не будет! – Зарядил Гришаня. – Ни Збогаров, ни Котников, ни Лунина, козла протезного! Насчёт Марченко и Завадских я ещё подумаю, а эти…
- Конечно, Гришенька! – Сказала я примирительно, поглаживая его по руке. – Это твой дом, и только тебе решать, кого приглашать, а кого нет.
- Билославо придётся терпеть, придурка самовлюблённого, - посетовал Гришка. – Я тут подумал… Чёрт с ней, с этой Катькой! Пусть идёт за него замуж. Он по крайней состоятельный. На вокзале побираться ей с ним не придётся.
- Вот, это правильно, - одобрила я. – Да, и любят они друг друга. Конечно, немного не так, как если бы Катя полюбила ровесника, но это лучше, чем… сам понимаешь, что!
- Да, уж. С Женькой она тогда меня удивила.
«А как она удивила его самого! А разозлила как!» - Весело подумала я, вспоминая своё «кукушкино» приключение.
- Я смотрю, там снега опять навалило, - начал Гришаня, и я подумала, что он хочет прогуляться, и уже приготовилась помочь ему выбраться из здания, но не на того я напала. – Ты проследи, пожалуйста, чтобы вовремя убирали его от дома, а то, чуть оттепель, и потоп, сама знаешь…
- Я передам Кате, - пообещала я. – Она должна приехать ко мне завтра вечером.
- Приехать… куда? – Не понял Гришка. – Она перебралась к родителям? Вот, ведь, противная девчонка!.. Подожди… в смысле – передашь Кате? Зачем? Что у вас там творится? Ты ещё не переехала обратно ко мне, то есть, к нам домой? Что это значит, Илона?
На него было жалко смотреть, но в наших отношениях надо было поставить последнюю точку. Катя не решалась сказать брату о том, что я не вернулась и не вернусь, а сам он упорно строил иллюзии и пытался жить ими, обманывая себя изо дня в день.
- Я никогда больше не вернусь в твой дом, Гриша. Наши с тобой отношения давно и безнадёжно зашли тупик. Я не вижу смысла продолжать их. Прости.
- Это ты меня, Илонка, прости! – Выпалил вдруг Гладышев внезапно севшим голосом. – Я знал в тот вечер, что ты подслушиваешь, и решил тебя подразнить. Подразнил. Идиот. Я думал, после слов про щипаную курицу ты выскочишь и начнёшь колотить меня, я скажу, что пошутил, и всем будет весело… Ты не выскочила. Я вошёл раж и наговорил такого… Ну, ты помнишь. Ты опять не выходишь. На самом деле я не удивился, когда ты попросила отдельную спальню. Думал, перекипишь, и всё будет, как раньше, но нет. Я слишком сильно обидел тебя. Прости, Илона. Вернись ко мне. Разве мы с тобой так уж плохо жили?
- Дело не в этом, Гришенька, - отозвалась я. – Дело в том, что я полюбила другого.
- Ты влюбилась в первого встречного, потому что я вёл себя с тобой, как свинья. У тебя, ведь, к Ивану уже всё прошло, правда? Ты вернёшься ко мне, и я сделаю всё, чтобы снова завоевать твою любовь. Мы поженимся. Если захочешь, у нас будут дети, а если нет, то и не надо.. Дай мне ещё один шанс, Илона. Пожалуйста. Я ещё ни одной женщине не говорил таких слов, но ты не такая, как все. Ты…
- Нет, Гриша. Я такая же, как все остальные. Мне тоже хочется статуса жены, надёжного человека рядом, стабильности. Тем сентябрьским вечером ты убил моё чувство к тебе. А с Иваном… С ним всё серьёзно.
- Что там может быть серьёзного? – Рассердился Гладышев. – У тебя даже свадьбы нормальной не будет! Вы будете жить в Словении на его жалкую зарплату, экономя на всём, вплоть до питьевой воды! Ты соображаешь, что говоришь и что делаешь?
- Я не попаду в Словению ещё очень долго, - успокоила я. – Я не могу сейчас никуда выехать. Это раз. И потом, я не вернусь к тебе, даже если с Иваном всё разладится. Я знаю, какая бывает любовь, и всегда буду это помнить. У меня всю жизнь перед глазами будет стоять другое лицо, не твоё. Прости, что отняла у тебя время. Я пойду.
- Подожди, Илона! Ничего ты у меня не отняла! Я всё равно лежу целыми днями, как куль и…
- Я отняла у тебя два года, - напомнила я с горечью.
- Ты подарила мне два года, - возразил Гладышев. – Лучшие два года моей жизни. Если ты передумаешь…
- Не передумаю. Я пойду, Гриш. Ты устал. Отдыхай.
- Я только и делаю, что отдыхаю целыми днями! – Досадливо отмахнулся Гладышев. – Хочу сказать… Я не верю, что ты натравила на меня этого мальчишку. Следователь сказал, что тебя обвиняют...
- Это ерунда, - заверила я его. – Такие обвинения нежизнеспособны. Мой адвокат так сказал.
- Я дам тебе деньги на самого лучшего адвоката.
- Не надо. У меня есть. Отдыхай. Я пойду, а то, боюсь, у тебя температура поднимется.
Я решительно поднялась со стула и направилась к двери.
- Илона, подожди! – Позвал Гладышев с отчаянием в голосе. – У меня в комоде, в среднем ящике слева лежат кольца. Забери их.
- Зачем они мне?
- Забери их, Илонка, умоляю! Я не смогу их видеть! Я с ума сойду!
- Хорошо, Гриш. Я заберу. Не нервничай так.
- Вряд ли мы ещё когда-нибудь увидимся… Я хочу сказать тебе на прощанье… Я любил тебя, Илона. Любил, как никого другого. Только сам не понимал этого. Я отрицал это, спорил сам с собой. С самой жизнью спорил. Уверял себя, что нет в тебе ничего особенного, а сам с ума сходил от твоих волос, фигуры, запаха… Я был дурак, Илона, поэтому потерял тебя.
- Сейчас это уже неважно. Думаю, ты потерял меня как раз потому, что впереди тебя ждёт что-то лучше. Не расстраивайся так. Не плачь.
Слёзы наворачивались на глаза Григория, делая их похожими на перезрелые маслины. Он зажимал пальцами внутренние уголки глаз, но вскоре этот приём перестал действовать.
Я порывисто обняла бывшего любовника, пожелала быстрого выздоровления, пообещала забрать кольца и вышла из палаты под приглушённый свет больничного коридора. Я так и не решилась признаться Гладышеву, ради чего околачивалась в его доме битых два года. Признаться в этом значило бы добить его морально, а такой цели у меня не было. Пусть лучше поправляется скорее, и пусть жизнь его, наконец, наладится. Гришаня вовсе не плохой человек и заслуживает любви, как и все живущие.
Навстречу мне по больничному коридору, слегка покачивая пышными бёдрами, плавно двигалась Лайма. Сквозняки эффектно отбрасывали назад филированные пряди её светлых волос. Широкая юбка в косую клетку так и танцевала вокруг неё. Мы обе замерли примерно в десяти шагах друг от друга.
Глава 60
- Привет, - вымолвила, наконец, Лайма. – Ты тоже пришла его проведать?
- Да. Нам необходимо было поговорить.
- Сильно он разозлился?
- Он не разозлился. Расстроился до слёз.
- Тогда я лучше в другой раз приду, - решительно заявила моя сестра и развернулась к выходу.
Мне это показалось странным. Если она хотела оказать Гладышеву дружескую поддержку, почему бы не посидеть с ним, когда он расстроен? Я бы никогда не оставила в таком состоянии Женьку или Вадима одних, а Лайма… Я подумала в тот момент, что у неё просто мало опыта дружбы с мужчинами, но действительность, как всегда, оказалась намного причудливее.
- А как Стас смотрит на то, что ты навещаешь Григория? Или он не в курсе?
- Он в курсе, - возразила Лайма. – Нормально он на это смотрит. Я у мамки вчера вечером была. Она очень из-за тебя переживает, - сменила тему сестра, а я опять подумала, что это странно.
Странно, что Лайма вчера была у мамки, два дня назад у меня, в субботу ездила к Кате за оставшимися у них с Гришкой моими платьями, сегодня навещает в больнице чужого ей, в общем-то, человека. Это всё при том, что у неё роман с Кулиничем.
- Конечно, мамка переживает, - согласилась я. – Я бы тоже переживала, случись такое с тобой или с ней. А как у вас со Стасом дела? – Спросила я, чтобы поговорить, наконец, хоть о чём-то более-менее приятном, но не тут-то было.
- Это не дела. Это шмиздец какой-то! – Жахнула Лайма. – Предыдущего главбуха всё же удалось прижать к стенке. Он божится, что его заставили это сделать, но факт остаётся фактом: крупная сумма пропала, и вернуть её пока возможным не представляется. Вся документация в беспорядке. Компьютеры виснут постоянно. Кто-то позаботился о том, чтобы концов после него не нашли.
- Лихо. Однако большому кораблю – большое плавание.
- И гонорар немаленький! – Похвасталась Лайма. – Зарплата на порядок больше той, что мне на старом месте платили.
- Там, кстати, как?
- Никак. Передала дела и ушла. Словно и не работала там девять лет.
- Главное, с обвинениями не лезут.
- Да, это главное, конечно, но всё же обидно. Миллион раз угодила, а на миллион первый не захотела, и всё, проваливай.
Я согласилась, что это и впрямь обидно, а про себя подумала, что для Лаймы очень важна её работа. Даже слишком, потому что она только о работе и говорит. Не расскажет даже, как свободное время проводит. Да, и есть ли оно у неё?
- Ты сейчас домой? – Спросила я.
- Да, а куда же ещё? Там стирки накопилось немерено.
- Ну, пока.
- Пока.
Мы крепко обнялись на прощанье и разошлись, каждая в свою сторону. Я всю дорогу до дома думала о сестре и об её непростой жизни, но, поднявшись к себе на третий этаж остолбенела, и все мысли разом вылетели из головы.
Перед дверью моей квартиры прямо на полу лежал мужчина в тёмно-синей куртке. Лица я не видела, зато хорошо разглядела светлые, растрёпанные волосы. У меня оборвалось сердце.
Я бросилась к лежащему человеку и осторожно перевернула его на спину. Сразу же раздался мощный храп, а в нос ударил сбивающий с ног запах алкоголя. Я смотрела на спящего, и мой сердечный ритм постепенно выравнивался. Сил укорять себя за малодушную радость по поводу того, что это не Иван, у меня не было. Однако надо было что-то делать.
- Вадим! Вадюша! Проснись! – Будила я своего друга, не особо надеясь на успех.
- Что? Супруг набрался? – Полюбопытствовала соседка, выглядывая из-за своей двери.
- Да. Почти, - отмахнулась я.
- Почти набрался или почти супруг? – Спросила она, выходя из-за двери полностью. Я поразилась её неженской стати. Вылитый молотобоец! – Давай помогу, - предложила соседка, и я поднялась с пола. Она посмотрела на меня так, словно ей вместо карпа подсунули на рынке карася. – Уйди, сикильда, - посоветовала соседка беззлобно.
Я оторопела, но всё же отошла в сторону. Богатырша приподняла левую руку доктора Лунина, закинула её себе на шею и легко подняла моего бесчувственного друга с пола. Я распахнула дверь квартиры, и незадачливый гуляка был транспортирован по моему указанию в спальню.
- Смотри, как ты его любишь! – Удивилась соседка. – Я бы своего на диван в зале уложила, а то и вовсе на полу в прихожке. Сама разденешь или помочь?
- Раздену, конечно. Спасибо.
- Хм… Спасибо! «Спасибо» в карман не положишь.
- Кексы шоколадные будете?
- Давай!
Накануне вечером я напекла своих фирменных шоколадных кексов. Часть отнесла Григорию, а остальные красовались в кухне на большом блюде. Его я и вручила соседке целиком.
- Ух, ты! И тебе не жалко? Все сразу-то?
- Я ещё напеку! – Отмахнулась я. – Эти всё равно есть особо некому.
- Ну, да. Твой завтра утром явно будет без аппетита. Меня Илоной звать. Такое, вот, имечко дебильное родоки мне сподобили. А тебя как?
- Меня тоже, - отозвалась я.
- Чего – «тоже»? – Не поняла соседка.
- Меня тоже зовут Илона.
- Ещё чего скажешь? – Спросила она насмешливо.
- Ещё тот мужчина, который спит сейчас на моей кровати не мой муж. Я не замужем.
- Ну, и зачем тебе это надо?
- Что именно?
- Алкашей всяких собирать.
- Вадим не алкаш! – Горячо возразила я. – Он не пьёт вообще-то.
- Ну, да, заметно. Ладно, я пойду. Если чё – зови, помогу. А то ты, вон, какая мелкая. Где работаешь-то? Училкой что ли?
- Нигде я не работаю. Я пенсионерка.
- Да-а, - протянула моя могучая тёзка. – Тяжёлый случай.
- И не говорите. Случай тяжёлый и непоправимый.
Она отправилась к выходу, но у самой двери обернулась:
- Тебя правда, что ли, Илоной зовут?
- Паспорт показать?
- Не надо, - отмахнулась богатырша лопатообразной ладонью. – На кой чёрт он мне сдался, паспорт твой?
- А ты где работаешь? – Решила я проявить интерес.
- Я-то? Я ремонтом занимаюсь. Маляр я. Если чего надо покрасить, оштукатурить, обои поклеить – зови.
- Хорошо. А ты говори, если кексы нужны будут или тортики. Помогу испечь.
- Ну, да. Ты пенсионерка, времени свободного полно. Уж лучше торты хреначить, чем со всякой алкашнёй нянькаться.
- Вадик не пьёт!
- Вадик за шиворот льёт! – Срифмовала малярша Илона и заржала этой заезженной шутке, как молодая лошадка. – А ты занятная, - резюмировала она. – Будем дружить.
- Да, обязательно, - улыбнулась я, закрывая дверь за своей новой знакомой.
Очень вовремя она ушла, потому что из спальни послышались странные звуки. Я понеслась туда, как угорелая, и с порога поняла, что сбылись мои худшие предположения: Вадим неистово блевал на ковёр.
Глава 61
- Ты настоящий друг, - говорил Вадим наутро, морщась от головной боли, – Возишься со мной и даже словом не попрекнула, а я тебе всю спальню заблевал вчера.
- Ничего, бывает. Ты тоже повозился со мной в своё время. Что у тебя случилось? Что-то подсказывает мне, что ты не от радости вчера напился.
- От тебя ничего не скроешь, Илонка-шпионка. Да, радостью это назвать сложно. Хотя и горем не назовёшь. Так, сложность очередная.
- Что за сложность?
- Настя беременна. Я пришёл домой с намерением сказать ей о разводе, а она мне эту чудесную новость с порога. Палкой по башке.
- И ты передумал расходиться?
- Конечно. Куда же я теперь денусь?
- Лучше деться куда-нибудь от неё, чем в алкаши загреметь! Думаешь, мало вас таких? Смотришь – пока не женат, не пьёт, а как женился, и понеслось! Есть люди, которые подсаживают тех, кто рядом, на зависимость. Иначе их рыло выносить невозможно.
- Зачем ты мне соль на раны? – Тихо, но очень внятно спросил Вадим.
- Это не соль. Это антисептик. Чтобы гнили какой не завелось вроде алкоголизма, например.
- Тут ты права. Алкоголь – это не выход. Это вход.
- Именно.
Я отпаивала Вадима аспирином и крепким чаем, пытаясь быть собранной и строгой, а в душе жалела его так, что хотелось плакать. За что ему это?
- …что заслужил. Смотреть надо было, на ком женишься, - воспитывал мой друг сам себя.
- Ты говорил, тебе какие-то часы приёма обещали в платной клинике.
- Да, уже дали.
- Это же хорошо! Реже будешь дома бывать.
- Да. Для детей, правда, не очень, а для меня, конечно, замечательно.
- Для них тоже неплохо. Ты не гулять собрался, а деньги зарабатывать.
- Настя ими почти не занимается. Памперс не сменит вовремя. В чистое не переоденет.
- От грязи на одежде ещё никто не умирал.
- Не умирал, конечно. Однако мне жутко становится, как подумаю, что будет, когда они в школу пойдут.
- Гувернантку наймёте. Да, и мамаша её выйдет когда-нибудь на пенсию, я думаю.
- Никогда она ни на какую пенсию не пойдёт, так и будет со шваброй своей по трём организациям таскаться, пока не свалится, а гувернантка стоит дорого.
- А куда вам тратить? По ресторанам не ходите. Вредных привычек не имеете. Одеты, как… Никак почти не одеты.
- Но Настя не работает! Кто ещё должен детьми заниматься при таком раскладе, если не мать?
- А она, кому должна, всем прощает. Возьми это за аксиому и не парься.
- Я узнавал про Гришаню твоего, - неожиданно сменил тему Вадим. – Сказали, жить будет и даже восстановится полностью. Только с вредными привычками ему завязывать надо.
- С алкоголем, обжорством и куревом он при мне ещё покончил. И потом, я сама его вчера навещала.
- Неужто тоже решила остаться с ним, как я с Настей? – Мне показалось, что в голосе Вадима явственно слышится надежда. Нам всегда легче переносить несчастья коллективно. Такова наша человеческая природа. – Ты пожалела его, да?
- Да. Мне очень жаль Гладышева, но у меня есть Иван. Мы подали с ним заявления в ЗАГС.
- С Иваном шутки плохи. Лихо он тогда дверь высадил! Если ты вернёшься обратно к Гладышеву, Ванька его точно прикончит. Уж он-то попадёт, куда надо. Не то, что Урядников этот, слюнтяй!
- Урядникова жаль. И Гладышева. И тебя. Всех нас жаль. Мы жалкие создания.
- Да, во многих смыслах.
Звонок по Скайпу прервал наш тупиковый разговор. Я вышла в другую комнату и нажала на ответ. Иван. Лёгок на помине. Я очень удивилась, потому что звонил он обычно в конце дня либо ночью. Меня сразу охватили нехорошие предчувствия.
- Марек умер, - сообщил Иван замогильным голосом.
На него самого страшно было смотреть. Я расплакалась. Из спальни прибежал Вадим. К счастью, у него хватило ума одеться.
- Билославо скончался, - прорыдала я.
Вадим замысловато ругнулся, и я подумала, что жизнь неслабо поглумилась над ним в последнее время. Ругань, алкоголь… К чему это приведёт в итоге? К полному разрушению личности?
- Бедная Катька! – Произнёс мой друг задумчиво. – Девчонка совсем уже замуж собралась, а тут такое…
- Он почти ничего не ел в последние три дня и очень редко вставал. Лаять перестал… даже на воробьёв.
По лицу любимого лились слёзы, и до меня постепенно начало доходить, что Билославо ни при чём. Умер большой, чёрный пёс Ивана. Кажется, я знаю о нём всё: что он любит есть, какие игры предпочитает, как встречает гостей, как провожает на работу своего хозяина. Ванечка постоянно показывал мне фотографии Марека и рассказывал, как подобрал его маленьким щеночком в одном захолустном дворике на окраине Любляны, как назвал его Мареком специально, чтобы позлить дядюшку Билославо.
- Марек обязательно полюбит тебя! – Говорил Иван, и я верила ему безоговорочно, вспоминая нашу с Катей предновогоднюю шутку про большую чёрную собаку и тихонько дивясь про себя.
- У тебя даже собака цыган! – Смеялась я вслух, и Иван вторил мне.
Мы с ним постоянно смеялись, когда не говорили о чём-то грустном. Я заранее полюбила доброго и весёлого пса Марека, а тут…
- Хорошо, что у тебя сегодня выходной, - произнесла я, чтобы сказать хоть что-то.
- У меня сегодня приём в таборе, - ответил Иван, отирая слёзы.
- Не ходи, - посоветовала я. – Пропусти один день. Ты же не железный!
Янина и Ярек рассказывали, что Иван два раза в неделю в свои выходные устраивает бесплатный приём больных. Помогает, чем может, а если случай сложный, направляет к специалистам. Цыгане его за это боготворят.
- Нет, я не могу пропустить. Это очень важный приём.
Я пожала плечами. Приём и приём. Что может делать его более или менее важным, чем все остальные?
Огорчительно, конечно, что любимый пёс Ивана умер, но я была рада, что это не Билославо. Человек только-только начал понимать, что не он один пуп Земли в этом сложном мире. Нашёл, наконец, девушку своей мечты. Нет, пусть живёт. Пусть все живут и здравствуют, и голову не морочат.
Однако с последним дела обстояли так себе. Минуты через три после того, как я закончила грустный разговор с Ванечкой и передала телефон Вадиму, который тоже решил выразить Ивану сочувствие, в дверь позвонили. На пороге стояли две побирушки. Если бы я посмотрела в дверной глазок, прежде чем открывать, я бы просто молча вернулась в комнату, и всё. Терпеть не могу попрошаек. Даже к ворам, не говоря уже о карточных шулерах, у меня более положительное отношение, чем к этим наглым бездельникам.
- Вадим у тебя? – Спросила тихим голосом побирушка помладше, и я узнала в ней Настю.
Я хотела сказать, что нет, и быстро захлопнуть дверь, но тут поднесло самого незадачливого отца семейства.
- Илона, я там решил чай завар…
Он осёкся на полуслове, увидев, кто к нам пожаловал.
- Та-а-ак! – Упёрла руки в боки «побирушка» постарше. – Он тут, значит, чаи с любовницами распивает, а дома жена с двумя детьми беременная…
- …не знает, куда себя деть от безделья! – Зарядила я. – Может, надо было дома чай заваривать да пироги к нему печь? Глядишь, мужик и не дошёл бы до ругани и пьянства!
- Пьянства? Какого такого пьянства? – Начала Настина мамаша. – Ты говори да не заговаривайся! Упустила мужика хорошего, а теперь, значит, из семьи увести решила! Как тебе…
У меня было огромное искушение сказать, что никакого хорошего мужика здесь нет. Есть полубомж, которого они, такие добрые и хорошие, по их же словам, подобрали когда-то и который теперь им тягость. Что ж, готова их от него раз и навсегда избавить!
- Я знала, что никакой дружбы между вами нет и быть не может. Вот, ты и показала своё истинное лицо, публичная женщина! – Прошелестела мадам Лунина из своего необъятного облезлого пуховика.
- Ну, показала, и что? – Нагло поинтересовалась я. – У меня свои заботы, а у тебя свои. Моё дело публику развлекать, а твоё жопы детям мыть и кашу им готовить. Только, судя по их виду, ты ничего этого не делаешь. Видела я тебя с ними недавно у магазина. Не дети, а бомжата какие-то. Как и ты сама, собственно говоря. Какой мужик такое чучело терпеть станет?
- Сука! – Завопила вдруг Настя пронзительным голосом.
Кажется, даже мамаша глубоко шокировалась подобным её поведением. Она любовалась своей благовоспитанной на всю голову доченькой с отпавшей челюстью и часто моргала черепашьими веками.
- Ого! – Удивилась я. – Ни хрена себе, голосина! А ещё громче можешь?
- Тварь!
- Да, можешь. Молодец. Ты принята.
- Куда это я, на хрен, принята? Что ты несёшь, мерзавка?
- Принята в клуб живых людей, - успокоила я. – А то я уже думала, что ты слегка поддохла. Ведёшь себя, как неживая.
- Вы чё здесь разорались? – Раздался громовой бас моей соседки-малярши. – А, ну, пошли отсюда, бомжихи сраные, пока я вам не наподдала, как следует! – Илона потолкала обеих визитёрш к лестнице. – А ты закрой дверь и не открывай, кому попало! Как маленькая, чесслово! То алкаша какого-то подберёт, то побирушкам двери распахивает! О, здорово, пьянчуга! – Это она уже Вадиму. – Проспался? Уйди не мешай. А, ну, пошли отседа на…
Дальше на весь подъезд прогремела такая тирада, что Настю с её драгоценной мамочкой сдуло в один миг.
- Пошли ко мне чай пить, - пригласила отважная малярша. – У меня кексы шоколадные есть, - хитро улыбнулась она.
У Вадима от упоминания о еде случился очередной приступ тошноты, и он убежал в ванную.
- Спасибо тебе, Илоночка, - поблагодарила я. – Ты права. Не стоит открывать дверь, кому попало. А на чай как-нибудь в другой раз. Сейчас Вадику плохо.
- Главное, чтоб тебе было хорошо. Давайте там, держитесь зубами за воздух. Если что, зовите.
Я ещё раз поблагодарила соседку и закрыла дверь. Из ванной, пошатываясь, вышел бледный, растрёпанный Вадим. Страстно захотелось сесть прихожей на пол и зареветь в голос, но я не могу себе этого позволить. Я должна быть сильной.
Глава 62
- Ты должна быть сильной, - воспитывала меня мамка по телефону, спустя полчаса после ухода Вадимовых жены и тёщи.
От этих слов хотелось плакать и со всеми драться, как в круглосуточном детсаду для детей железнодорожников. Мне удалось уговорить Вадима снова лечь в постель. Кажется, у него поднялось давление. Тонометра с собой нет, остался на работе. Даже телефона у Вадима нет, кажется, потерял. У меня тонометра тоже пока нет. Надо срочно приобрести.
Ещё надо сходить в магазин и выбраться к Кате за теми несчастными кольцами, либо озадачить их поисками и транспортировкой саму Катю или Лайму. Ещё надо снять несколько ксерокопий с документов, которые завтра нести в Собес. Голова кругом! Как тут не быть сильной – загадка.
- Да, мама, конечно, - соглашалась я, сама уже толком не понимая, с чем именно соглашаюсь.
Сейчас куплю тонометр, и, если давление Вадима окажется повышенным, будут нужны лекарства. Придётся идти за ними ещё раз, потому что, если я сразу их куплю, может оказаться, что давление у него нормальное или даже пониженное, и тогда в первом случае лекарства просто не пригодятся, а во втором придётся идти совсем за другими лекарствами. Мать моя, женщина! Когда же твои наставления, наконец, иссякнут?
До ночи я металась между домом, аптекой и магазином, носилась с тазиками, грелками и компрессами. Я запретила Вадиму говорить и даже думать о его семейных проблемах, и к утру ему полегчало. Конечно, доктор Лунин сразу засобирался на работу, и я ему не препятствовала. Так даже лучше: среди людей быстрее придёт в норму.
- Что приготовить на ужин? – Спросила я, когда он совсем уже собрался выходить.
- Не парься, Илонка! – Отмахнулся Вадим. – Я, может быть, ещё и не приду.
- Хочешь вернуться домой?
- По-твоему я рехнулся – идти туда после такого? Если я скажу, что между мной и тобой ничего нет, мне никто не поверит, а просить прощения, валяясь ногах, за то, чего не делал и не собирался – это вообще за гранью. Даже не знаю, радоваться такому повороту дел или наоборот.
- Радоваться особо нечему, - согласилась я, - только убиваться тоже пока рано. Вечером придёшь, поговорим. Что-нибудь придумаем.
- Ты считаешь нормальным, что я живу у тебя уже несколько дней? А если Иван узнает?
- Конечно, узнает, - согласилась я. – Я сама ему расскажу.
- Не надо.
- Почему?
- Я его боюсь. Он у тебя бешеный и цыган к тому же.
- При чём тут «цыган»?
- Сглазит ещё! – Ответил Вадим и рассмеялся, как когда-то давно, когда у него ещё были поводы для веселья и радости.
Я тоже хихикнула из вежливости и сказала:
- Мы подыщем тебе жильё в ближайшее время.
- Съём нынче недешёв. Да, и рынок аренды небогат, - пожаловался Вадим. - Я смотрел уже.
- Что-нибудь придумаем, - пообещала я, проводила Вадима до порога и глубоко задумалась.
Бегая тем пасмурным, туманным днём по своим не совсем приятным либо совсем неприятным делам, я думала о Вадиме и его проблемах. Получив так называемую свободу, мой друг получит в придачу к ней бездомность, потому что я точно знаю: он не станет делить квартиру с Настей и их детьми.
Ещё ему придётся платить алименты на трёх детей, а это ровно половина зарплаты. Того, что останется после уплаты налогов, алиментов и арендной платы за комнату – отдельную квартиру Вадик вряд ли потянет – едва хватит на еду и кое-какую одежонку. Зная, как большинство мужчин «умеет» распределять бюджет, могу предположить, что вторая позиция будет под большим вопросом. Очень грустный получается расклад.
Однако у меня есть две запасные однушки. Любую из них я готова освободить от квартирантов и поселить в ней Вадима. Скажете, слишком шикарно? Ничего подобного! Ни этих двух однокомнатных квартир, ни прелестной двушки на Кожухе, ни прочих материальных ценностей у меня сейчас не было бы, не наставь меня мой друг в своё время на путь истинный и не сделай мне те липовые справки.
Ещё не было бы десяти звёздных лет, когда я плыла по жизни, как рыба в воде, и получала столько удовольствия от бытия, сколько не снилось многим. Конечно, удовольствие от поклонения, цветов, гонораров, аплодисментов сопровождалось адским трудом, но сколько в мире адски трудящихся людей, которые не получают за свои усилия миллионной доли тех вознаграждений, что перепадали мне! И всё это благодаря Вадиму. Его участию, поддержке, дружеским связям.
Ещё я не забыла, что он спас мне жизнь, когда я чуть, было, не удушилась шарфиком тогда в медсестринской. Ещё прекрасно помню, как они вдвоём с Завадским боролись за моё здоровье и тянули из такой ямы!.. Обеспечить Вадима жильём в сложное для него время – самое малое, что я могу для него сделать. Осталось только решить, какую из квартир освобождать. Они обе находятся одинаково далеко от его работы, но разные по планировке и метражу.
- Какую квартиру тебе освободить? – Спросила я за ужином Вадима, предварительно изложив суть своего плана. – Для меня это не принципиально. Если я сегодня предупрежу квартирантов, они съедут через месяц-полтора. Ты можешь пожить пока у меня, а когда…
- Нет, - отрезал Вадим.
- Что «нет»?
- Я так не согласен. Арендная плата с этих двух квартир – единственный твой источник дохода на сегодняшний день. Я не могу сократить тебе доходы вдвое и радоваться при этом.
- Радоваться тебе не придётся ещё долго, - обнадёжила я друга. – Только лучше грустить в отдельной квартире, за которую ты несёшь только коммунальные расходы, чем в грязной дыре в три раза дороже с хозяевами-пьянчугами на общей кухне. Нормальные люди редко сдают комнаты. А за меня не переживай. У меня теперь будет пенсия. Ещё я обязательно найду работу. Расходов у меня мало, потому что есть всё необходимое. Ты нисколько не сократишь мой доход.
- У тебя скоро свадьба, - напомнил Вадим.
- Мы с Иваном не собираемся закатывать гульбище на пятьсот человек.
- Илона, я так не могу.
- А я не могу спокойно жить, зная, что ты скитаешься по каким-то помойкам! Ты не драный кот, а ценный специалист, врач высочайшего класса! Тебе высыпаться надо! Ты хочешь начать вредить пациентам из-за хронической усталости?
- Илона, успокойся. Сама-то не нервничай, а то опять сляжешь с мигренью. Иван из-за этого очень переживает. Просил следить за твоим здоровьем.
- Об этом вы тоже успели поговорить? – Спросила я ошарашенно.
- Он только об этом и может говорить со мной, - усмехнулся Вадим.
- Подумай, какую квартиру тебе освободить, - напомнила я.
- Я подумаю, - пообещал Вадим. – Мне ещё Завадские предложили пожить на их даче в Купавне. Оттуда всего час с небольшим до работы, дом тёплый.
- Они могут в любой момент попросить тебя оттуда, а я никогда этого не сделаю. Хоть всю жизнь живи.
- Ты необыкновенно добра ко мне, Илона, - сказал Вадим, целуя мою руку. – Я всегда знал, что ты человек. Я подумаю, ладно? Если что, ты, ведь, и через полгода не опоздаешь поселить меня в своей квартире.
- Да. Моё предложение остаётся в силе… на любой срок!
Так мы и жили целую неделю, как добрые соседи: в разных комнатах, с раздельным бюджетом, занимаясь разными делами. Встречались только за ужином, который готовила чаще я, чем Вадим, потому что всё-таки была посвободнее. Вскоре мой друг съехал от меня на дачу к Завадским. Кажется, он так и не выбрал время, чтобы подать документы на развод.
- А вдруг я приду подавать заявление, а она уже подала сама? Глупо как-то получится.
- Думаю, тебе скажут об этом, и не придётся подавать ещё одно заявление. Хотя не могу быть полностью уверенной. Я ни разу жизни не разводилась.
- Я тоже, - вздыхал Вадим и шёл на следующий день, как ни в чём не бывало, на работу, а я думала, что Настя не пойдёт подавать заявление о разводе сама.
Во-первых, ей придётся тогда слезть с дивана и куда-то идти, а там чужие люди. Для человека, с детства зашуганного до состояния болотной нежити, это непереносимо. Во-вторых, зная её хоть немного, можно предположить, что она будет цепляться за привычный порядок вещей, а Вадим давно стал частью этого порядка.
Я ждала со дня на день, что мой друг придёт однажды с работы или позвонит мне на склоне дня и расскажет, что Настя приходила к нему на работу и просила вернуться, но шла уже третья неделя их расставания, а она не казала глаз. В чём дело? Думает, он приползёт просить прощения? От балетной примы, пусть и бывшей, к зашуганному чучелу, которое ещё и звать никак? Хм… Поразительная самонадеянность!
Может, её не пускает к Вадиму мамаша, заставляя держать характер? Так, там держать нечего. Ну, или почти нечего. При нашей последней встрече она всё же умудрилась орать на меня, чего с ней не случалось, кажется, с самого рождения, но целом это та ещё размазня и овощ. Баклачковая икра.
Эти вопросы не давали мне покоя примерно дня три, а потом начало забываться.
Глава 63
Я сидела на полу перед журнальным столиком и рассматривала их, как какую-то инопланетную форму жизни. Два чернёных золотых кольца с узорами лежали на стеклянной поверхности. Их бархатный «космический корабль» глубокого тёмно-синего цвета покоился неподалёку.
«Летели-летели, и никуда не прилетели!» - Подумала я с тоской. Месяц назад подумала бы со злорадством, а теперь его и в помине нет. Григорий не виноват, что его интересы не совпали с моими. Ну, не было у него цели возвращать меня в некую «обойму». Была цель просто наслаждаться моим обществом без особых обязательств и радоваться жизни.
Теперь Гладышев радуется возможности дышать самостоятельно, а я радуюсь, что он жив, и желаю ему только добра. Месяц назад нередко желала провалиться в сортир. Странные зигзаги вырисовывает художница-судьба. Мы сами нередко запутываем их ещё сильнее. Занятно получается.
Кольца сегодня утром привезла Катя, а саму Катю привёз их с Гришкой отец, Гладышев Николай Петрович. Когда-то он был влиятельным спортивным функционером, а сейчас просто состоятельный пенсионер.
- Хотите чаю, Николай Петрович? – Спросила я.
- Илоночка! Ты одна из немногих, кто умеет заваривать чай, как положено, но сейчас я очень спешу. Через сколько мне заехать за Катей?
- Часа через два, не раньше. Сначала позанимаемся часок, потом поболтаем, попьём чайку…
- Папа! Я тебе то же самое сказала! Почему ты никогда меня не слушаешь?
Николай Петрович посмотрел на Катю, как на трёхлетнюю девочку, поправил у зеркала в прихожей свою роскошную, седую шевелюру и изрёк вдруг:
- Я не сержусь на тебя, Илона, и ни в чём не виню. У Григория с детства очень сложный характер. С ним до тебя несколько женщин не ужились. Неудивительно, что и ты в итоге устала от его закидонов.
- Меня обвиняют в подстрекательстве, - напомнила я.
- Такая красивая, добрая и талантливая женщина, как ты, Илона, на гнусность неспособна. Да, и зачем оно тебе? Допустим, Григорий в результате нападения погиб. Не дай Бог, конечно, но чисто теоретически. Наследства ты не получишь, потому что отношения не оформлены. Имущество всё на нём. И что? Нет, это глупо.
- Мой адвокат сказал вчера на очной ставке то же самое.
- А следователь что?
- Следователь сказал, что я могла хотеть избавиться от Григория на почве личной неприязни или из мести. За что я могу мстить ему? За то, что заботился обо мне два года? Глупость какая-то, как и личная неприязнь. Надоело – ушла, вот, и вся неприязнь.
- Я сказал им то же самое! – Подтвердил мой несостоявшийся свёкор. – Только, Илона… Ты уж будь аккуратнее в словах. Вы, девочки, как скажете что-нибудь, так хоть стой, хоть падай! «Гладышев страшный человек»! Гладышев глупый человек – такое сокровище упустил! Но, чтобы страшный… Он дрался в последний раз ещё в начальной школе!
- Да. Это была глупая… нет, страшная по своей глупости шутка, - согласилась я. – Больше ни об одном человеке не скажу такого. Я не смею просить у вас прощения. Это непростительно.
- Девочкам всё простительно, - возразил Гладышев-старший, а я уже в который раз отругала себя мысленно за пустоголовость.
Николай Петрович ушёл, а мы с Катей начали заниматься. Она решила немного скинуть вес к свадьбе.
- Не боишься, что кольцо с руки упадёт? – Смеялась я.
- Нет, не боюсь. У меня пальцы никогда не худеют. Кстати, о кольцах. Вот, они!
Катя протянула мне тёмно-синюю бархатную коробочку с таким видом, словно это были героически пойманные ею злые тропические тараканы. Я молча сунула коробочку в ящик комода.
- Ты не хочешь взглянуть на них? - Удивилась Катя.
- Сначала тренировка. Остальное потом.
Кажется, я загоняла девчонку слишком сильно. Последними были упражнения на пресс, и после них Катька валялась в изнеможении на коврике и тихо постанывала. Ни дать, ни взять, бабулька! Я даже немножко рассердилась.
- Вставай без помощи рук! – Скомандовала я.
- Мне бы просто встать без помощи, - проскрипела Катрин. – Как ты всю жизнь этим занимаешься?
- Я занимаюсь кое-чем похлеще, - возразила я, - а ты поднимайся.
Кряхтя и похныкивая, Катя поднялась всё же без помощи рук.
- Умничка! – Похвалила я. – Сейчас будем пить чай с яблочным пюре без сахара.
- Без сахара, так без сахара, - обречённо согласилась Катька, и мы минут сорок болтали обо всём на свете, пока за ней не приехал отец.
Теперь я сижу на полу перед журнальным столиком и рассматриваю Гришкины кольца. Они затейливые, массивные, мрачноватые. Товарищ явно выбирал по своему разумению и вкусу. Меня никто в расчёт не принимал. Действительно, зачем? Жена – это часть мужа. Не самая главная, не очень важная, но всё же часть, а не отдельная личность.
Думаю, именно поэтому Григорий Николаевич пережил три развода и массу расставаний. Человек он, конечно, неплохой, но ему бы чуть больше чувства меры и уважения к личности той, что рядом. А, может, это женщины такие попадаются: корыстные, не любящие и не уважающие ни его, ни самих себя, забивающие себе голову лишними претензиями и амбициями? Трудно сказать. Это очень тяжёлые мысли.
Мой взгляд упал на кольцо, подаренное Иваном. Белое золото и сапфир. Лёгкость и ажурность. Оно так идёт к моей руке и к моим глазам! Вряд ли он обеспечит мне роскошную жизнь, не говоря уже о возвращении на сцену или попадании в телевизор, но мне больше не нужно этого. Я и так проживу. Мне нужно быть с Иваном. Любить его. Ощущать его любовь. Греться в изумрудных лучах его глаз.
Сердце затопила нежность. Как он там без меня? Я без него справляюсь, но как же мне холодно! Холодно не физически. Этот холод давно поселился во мне, и я научилась не замечать его, но, отогревшись любовью Ванечки, почувствовала разницу.
Что с нами будет? Когда мы сможем быть вместе и сможем ли? Скоро ли встретимся и встретимся ли вообще?
Грусти не было в сердце. В нём жила только свежая, лавандовая надежда.
В дверь позвонили. Я, недолго думая, распахнула её: решила, что Катя забыла какую-то вещь и вернулась. Хотела назвать её Машей-растеряшей и даже набрала для этого воздуха в грудь, но…
За дверью стояла миниатюрная, но необыкновенно колоритная старая цыганка. На лице её безудержно царствовал длинный, тонкий и невероятно горбатый нос.
- Здравствуйте, Джульетта! – Приветствовала я её по-итальянски.
- Тудыт твою растудыт! – Ответила она радостно.
- Вы говорите по-русски? - Удивилась я.
- Я почти ничего не поняла из того, что ты сказала, - ответила Джульетта Ворон по-итальянски. – Просто поздоровалась с тобой, как положено. Я сюда на передачу о колдунах прилетела. В съёмочной группе мне сказали, что именно так у русских приветствуют будущую жену сына.
- Так тоже можно, - согласилась я, - но лучше всё же, как и всех остальных.
Мы беседовали уже в моей тесноватой прихожей. Джульетта снимала с себя многочисленные шарфы и платки, я ей помогала, и мы обе не забывали рассматривать друг друга.
- Ты красивая, - констатировала цыганская мать моего суженого. – Красивая и стойкая. На твою долю пришлось много несчастий, но ты преодолеваешь их с честью. Всё закончится, когда вы с суженым объединитесь и заживёте одним домом.
- Можно прямо сейчас? – Пошутила я невесело.
- Сейчас нельзя, - серьёзно отвечала тётка Джульетта. – Иван должен подготовиться.
Ну, да. Иван должен подготовиться. Я должна освободиться… либо от обвинений в подстрекательстве, либо из тюрьмы. Глядишь, к старости управимся.
- Ты очень легко печалишься, - сказала Джульетта. – Но ты такая не всегда. Дай мне любое своё украшение, которое носишь больше месяца. Можно самое простое и дешёвое.
Я знала, что Джульетта дама богатая и не будет заниматься воровством украшений, поэтому без колебаний сняла с шеи платиновую цепочку с кулоном-солнышком и подала ей. Цыганка показала жестом, что мне следует хранить молчание, зажала мою цепочку в кулаке и забилась с ней в угол дивана.
Глава 64
- Ничего толком не вижу! – Посетовала Джульетта спустя десять минут сидения в углу дивана с моей цепочкой в обнимку. – Мне что-то мешает. Сядь в кресло и не поднимайся, пока я не обойду квартиру и не пойму, что это.
Я повиновалась, а Джульетта почти сразу направилась к журнальному столику, на котором лежали те самые Гришкины кольца. Цыганка уставилась на меня с обвиняющим видом, и я готова была услышать всё, что угодно, только не то, что она сказала.
- Это одни. Где другие?
- Хотите сказать – другое? Вот, оно, у меня на пальце. Я ношу его, не снимая.
- Что ты мне голову морочишь? – Рассердилась Джульетта. – Где ещё пара колец другого мужчины? Ты закована в кандалы по рукам и ногам. Кольца должно быть четыре, я чётко вижу их, но не пойму, где ты прячешь ещё одну пару.
- Я сейчас, - пообещала я и пошла спальню.
Там я достала из сейфа пару обручальных рифлёных колец, купленных когда-то Юрой для нашего с ним венчания. С тяжёлым сердцем я протянула пакетик с кольцами Джульетте. Возникло чувство, что я предаю дорогого человека. Не печаль даже, а жуткая, чёрная тоска моментально навалилась на меня мешком.
- Ну, и на кой чёрт они мне сдались? – Полюбопытствовала именитая гадалка.
- Так, я могу оставить их себе? – Спросила я удивлённо.
- Конечно, можешь. Только эти кольца, а ещё те, что всучил тебе на днях хитромудрый кудрявый брюнет, и есть те самые кандалы, которые не пускают тебя в будущее. Иванко чувствует это, и у него тоже дела идут так себе.
- У Ивана неприятности? – Вскинулась я.
- Не такие, как у тебя. Скорее, задержки в пути.
- Он не успеет приехать на регистрацию?
- А это уже только от тебя будет зависеть. Сможешь скинуть с себя кандалы – всё будет своим чередом. Не сможешь – так и будете мыкаться оба до старости.
- По-вашему всё дело в этих кольцах? Я должна избавиться от них, чтобы мы с Иваном смогли…
- Это не поможет, - обрубила Джульетта. – Кольцо – всего лишь вещь, символ. Тебя держит в прошлом, не пуская в будущее, то, что ты в этот символ вкладываешь. Я понятно выражаюсь?
- Меня держат старые отношения?
- Именно! – Обрадовалась Джульетта. – И даже не они сами, а чувства, которые они будят в тебе.
- Чувства… Я любила Юру, но это было очень давно, и его сейчас нет в живых, - Джульетта внимательно слушала и напряжённо кивала, явно ожидая продолжения. – Он остался в моём прошлом, но при этом сделался частью меня самой.
- Что ты испытала, когда протянула мне пакет с его кольцами?
- Чувство вины. Ещё тоску.
- А что испытываешь к мужчине, отдавшему тебе другие два кольца?
- Я виновата перед ним. Очень виновата. Он пострадал из-за меня, из-за моих неосторожных слов, и я ужасно сожалею о том…
- О том, что из-за тебя пролилась его кровь?
- Да.
- Никогда о таком не сожалей. Это означает, что ты исключительная женщина. Таких, как ты, из-за кого проливалась кровь, и раньше было не много, а теперь и вовсе днём с огнём не сыскать. Этим гордиться надо! Только я знаю, что ты не будешь.
- Иван тоже пролил из-за меня кровь, - невесело улыбнулась я. – Правда, при этом он ни с кем не дрался, но…
- Это не имеет значения. Ты та, для кого ничего не жалко.
- Благодарю вас.
- Родителей своих благодари и учителей. Это они создали тебя такой, а ещё книжки. Много добрых книжек.
- Что же мне делать, чтобы избавиться от кандалов прошлого?
- Для начала прости себя сама. Ты не виновата в том, что ты живой человек, и не можешь всю жизнь хранить верность мертвецу. Да, он и сам, я думаю, этого не хотел бы. Мёртвые тоже переживают из-за нас и хотят, чтобы нас любили и берегли.
- Я очень вам сочувствую, - проговорила я под действием какого-то порыва. – Иван рассказал мне о Рафаэле.
- Спасибо. Ты очень добрая девочка. Неважно, что те, кто стоял когда-то на твоём пути, так не считают. Тебе нелегко будет избавиться от чувства вины. Ты перед мёртвым ощущаешь себя виноватой, что уж говорить о живом!
- Я постараюсь, - пообещала я без всякой надежды.
- Стараться надо умеючи. Я научу тебя, что делать, потому что вижу, что ты и впрямь любишь моего сына и хочешь быть с ним.
- Что же мне делать?
- Ты должна рассказать эти две истории трём людям: едва знакомому, но приятному тебе человеку, тому, кому доверяешь, как сама себе, и тому, кто забрал твоё сердце. После можешь избавиться от самих колец. Тогда это поможет.
- Бросить их в реку?
- Не обязательно. Можешь отдать кому-нибудь. Какому-то собирателю увлекательных историй.
- Где я его найду?
- Он сам найдёт тебя, когда час наступит.
- Какая же я никудышная хозяйка! – Спохватилась я. – Наступил час обеда, а я даже чаю не предложила!
- Давай куда-нибудь сходим перекусить, - предложила Джульетта.
- Нет необходимости идти куда-то. У меня всё есть.
Я моментально накрыла столик для двоих, и мы обедали в гостиной, беседуя обо всём на свете. Джульетта оказалась настоящим кладезем мудрости. Итальянский не её родной язык, но как она может изящно изъясняться на нём, будучи, по словам Ивана, неграмотной! Что же бывает, когда она переходит на словенский? Я решила для себя, что в ближайшее время начну учить этот язык. Я должна понимать любимого мужчину и его родню. Как без этого?
- Останетесь на ночь? – Спросила я Джульетту.
- Нет, дорогая. Поеду в отель. Вылет у меня завтра в пять утра.
- Не боитесь летать на самолётах? – Улыбнулась я.
- А чего бояться? Коль пришло время помирать, ничто не спасёт, а коли нет, ничто не сможет убить. И потом, в мои-то годы человек обычно уже успел пожить и оставить след, а если же не успел, то уже и не сможет. В любом случае бояться нечего.
- Иван много рассказывал о вас. Вы и вправду успели многое. Успели спасти его. Прославиться своим искусством успели.
- Каждое искусство предел свой имеет. Тебя физические возможности подвели однажды. Мне сегодня кольца помешали. Ещё детишек после меня не останется, кроме приёмных. Не суждено было.
- Мне тоже, возможно, не суждено, - поведала я со вздохом. – У нас, балетных, с этим сложно.
- Нет, тебе суждено, - отмахнулась Джульетта. – Главное, чтобы рядом с тобой любимый мужчина был, а детей будет столько, сколько захотите. Ещё мысли о богатстве и славе могут быть помехой, но ты, я смотрю, избавилась от них. Это правильно. Богатство, слава и мужчины бегут от женщин, которые всеми силами пытаются их заполучить. Так было и будет всегда. Богатство получит щедрая, славу достойная, а любовь любящая.
- Как складно вы говорите! – Поразилась я. – Хоть записывай за вами!
- Они и записывают, писаки эти - поведала тётка Джульетта, и я поняла, что она говорит о наёмной пишущей братии, стряпающей книги от её имени. – Надоедают порой хуже собак бешеных! – Посетовала она. – Даже к тебе со мной увязаться хотели, но я им велела сидеть в гостинице. Нечего шляться. Пусть лучше записи свои перепроверяют.
- Это правильно, - одобрила я. – Меньше ошибок будет.
- Да. Я каждую книжку мою заставляю их читать мне вслух по три раза, и то умудряются чего-нибудь не то вляпать. Глаз да глаз нужен!
Когда Джульетта собралась уходить, я начала, было, заказывать такси, но она остановила меня, сказав, что её ждёт внизу машина с водителем. Киностудия каждый раз предоставляет по её требованию.
- Держи, - протянула мне Джульетта что-то маленькое и плоское, стоя у порога, и у меня в руках оказалась банковская карта на предъявителя. – Здесь тебе средства на адвоката. И не смей отказываться! – Повысила голос цыганка. – Многих хороших людей обидишь!
- Как это? – Не поняла я.
- Тут вся твоя будущая родня скидывалась, словенская и цыганская. Иванова лепта тоже есть и друзей твоих старших, белого мужчины и худенькой женщины.
- Жени и Альбины? – Удивлению моему не было предела.
- Да, их. Они посоветовались с Яничкой и Яреком и решили, что так ты от них ничего не примешь, предлагали уже. Значит, надо всем месте как-то тебе помочь. Да, не реви ты! Радоваться надо, что у тебя родня и друзья такие, а она тут мокрядь разводит!
- Я не заслуживаю такой заботы!
- Каждый получает то, что заслуживает. Твой друг-стихотворец правильно говорит. Только он всё о плохом, а это и хорошего в той же мере касается.
Мы крепко обнялись на прощанье, и Джульетта довольно резво понеслась вниз по ступенькам. Навстречу ей поднималась Илона с мальчиком лет двенадцати в кадетской форме. Заметив меня, она только руками всплеснула.
- Ну, йошкин-поварёшкин! Илонка! С виду приличная девка, а что творишь-то, а? То алкаши, то побирушки, то с цыганьём теперь связалась!..
- Ладно, не бухти, - прервала я не в меру заботливую соседку. – Что ты меня перед молодым человеком позоришь? Познакомь лучше!
- Знакомься. Это сын мой.
- Денис Бугров, - серьёзно представился кадет. – Ученик шестого класса кадетской школы.
- А я Илона Вишневская, бывшая прима-балерина, ныне пенсионерка.
- Ух, ты! – Удивился мальчишка. Я думала, он удивляется, что я балерина или, по крайней мере, что пенсионерка, но нет. – Я думал только у моей мамки такое имя дурацкое, а оказывается, не только у неё. Ай, мамка! Ну, ты чего? Сама же говоришь так всё время!
Илона, отвесив наследнику звонкий подзатыльник, вручила ему сумки и отправила домой. Я с трудом сдерживала смех.
- Совсем никакого уважения к старшим! – Бомбила она. – Это он ещё в строгой школе учится. Я представляю, что было бы, если бы в обычной!
- Ладно тебе, Илона, успокойся! – Увещевала я. – Нормальная для его лет реакция. Заходи лучше после ужина на чаёк. Посидим, поболтаем.
- А ты, правда, что ли в балете работала?
- Правда. Придёшь, я тебе всё расскажу. Да, и тебе есть, что рассказать, я думаю.
- Мне что рассказывать? Всё, как у всех.
- А я не знаю, как у всех, - схитрила я. – Мне очень интересно.
Я подумала, что Илона – идеальный кандидат для рассказа о «кандалах прошлого», а она, кажется, обрадовалась моему приглашению.
Глава 65
Спустя три часа Илона хлюпала носом, слушая мою историю, и время от времени восклицала:
- Юру-то как жалко! Совсем молоденький был!..
…………………………………………………………………………………….
- Теперь понятно, почему ты с Вадиком этим так возишься! А я-то думаю, на кой чёрт ей этот алкаш сдался?
……………………………………………………………………………………….
- Так она мать его приёмная да ещё звезда… Ой… А я её на весь подъезд цыганьём обозвала! Нехорошо-то как получилось!..
……………………………………………………………………………………
- Гришку жаль, конечно, но он всё равно сволочь! Толком ничем не помог, да ещё и жениться не захотел!
- Почему сразу сволочь? У него свои цели были, у меня свои.
- Сразу понятно, что ты из балета или ещё чего-то такого! Ты слишком добрая, Илонка, и неприспособленная. В людях плохо разбираешься, а то бы сразу поняла, что мальчик тот повёрнутый, и шутить с ним не надо. Я теперь спать по ночам не могу спокойно, как с тобой познакомилась. Лежу и думаю: «Как бы она не вляпалась в хрень какую! Я-то не постоянно дома бываю». Скорей бы замуж тебя отдать! У тебя когда свадьба-то?
- В апреле. Правда, ещё не факт, что так всё и случится, как задумано.
- А ты не думай о плохом! Я, пока о плохом думала, куковала одна, а как на хорошее переключилась, Коляна сразу встретила.
- Давно вы с ним?
- Два года, - произнесла Илона с гордостью. – Он моему Дениске не родной отец.
- Он твой второй муж?
- Какое там «второй»! Четвёртый.
- Ого! А говоришь, рассказывать нечего.
Илона поведала, что они с сыном родом из Ульяновска. Она с большой любовью отзывалась о родном городе на Волге. Только ей пришлось уехать оттуда, потому что первая бывшая свекровь организовала ей настоящую травлю.
- День и ночь командовала и мной, и сыном своим! А как выяснилось, что ребёночек у нас будет, совсем что-то несусветное началось. Я обычно терплю долго, а потом…
Потом Илона скинула мужнину маман с крыльца. Та очень удачно приземлилась в кучу навоза, которую привезли для удобрения огорода. После взбунтовавшаяся сноха собрала манатки и спросила мужа: «Ты со мной?» Он всё это время сидел у телевизора, и даже крики его мамочки, доносившиеся со двора, не смогли оторвать его от экрана. Он что-то промычал в ответ на вопрос жены, за что был послан очень далеко, и с тех пор видел Илону только один раз: ЗАГСе во время развода.
Дениса он не видел никогда. Мамочка не велела, да и сама Илона была категорически против общения сына с папашей-тюфяком. Мальчик записан на её фамилию.
- А что? Мне так даже лучше было, - рассказывала Илона. – Жила дома у родителей, как у Христа за пазухой. На мальчишку пособие дополнительное платили как матери-одиночке. Нормально! Только, вот, с работой эта сука мне устроила.
Мать бывшего мужа пользовалась определённым влиянием в сфере распределения заказов на ремонт и строительство, и ославила Илону так, что её не брали ни в одну приличную бригаду. Нет хорошей, надёжной бригады, нет и крупных заказов. Оставались только алкаши-напарники и разная мелочь вроде побелки потолка у старенькой бабульки в однокомнатной хрущёвке.
Подруги позвали на заработки в Москву. Родители поддержали эту идею, обещали присматривать за внуком. Столица встретила множеством заказов, небывалыми заработками и массой свободных мужчин. Наряду с этими прелестями ждали подводные камни в виде страшной дороговизны жилья и продуктов, транспорта и платной медицины, приличной одежды и парикмахерских услуг. Регистрация тоже нехилых денег стоит. Проживание в отдалённом районе не несёт в себе ничего хорошего.
Ещё в первый свой месяц столичной эпопеи Илона познакомилась с Олегом. Хороший парень, немного младше неё, очень красивый и обходительный. Поступал в актёрское и не прошёл. С ним было весело, интересно и очень хорошо наедине. Наличие сына у новой подруги никак Олега не смущало.
Крупная, грубоватая Илона не верила своему счастью. Олежек каждый день встречал её с работы радостно. Он делал ей массаж ног и спины так, что девушка таяла от его прикосновений, да и практический эффект был, потому что молодой человек в своё время немного не доучился на медбрата. На момент их знакомства он работал больнице санитаром сутки через трое.
Безоблачное счастье продолжалось два года. На третий Илона начала что-то подозревать.
Сначала гражданский муж перестал отдавать зарплату, мотивируя это тем, что всё равно он потратит эти деньги на продукты и хозяйственные мелочи для них. После очередного неудачного поступления в актёрское училище уволился с работы, сказав, что теперь пойдёт трудиться только в театр или на киностудию, неважно кем, только чтобы поближе к любимому искусству. Правда, это не так просто, но он не будет терять надежды.
Третий год их совместной жизни Олег не работал ни дня. Впрочем, после того, как схлынуло опьянение любовью, Илона поняла, что содержала дорогого друга всё время. Простейшие арифметические подсчёты показали.
- Хорошо, что я Дениску тогда не перевезла в Москву, а только сама к нему при любой возможности ездила. Вот, устроила бы ребёнку травму!
Расставались Олег и Илона нехорошо, со скандалом. После его ухода выяснилось, что они должны квартирной хозяйке деньги за три месяца. Оказывается, Олег их не передавал, а тратил на какие-то свои неведомые радости. Получив долг, хозяйка указала Илоне на дверь.
Подружки позвали снимать двухкомнатную квартиру впятером на Бабушкинской. Район приличный, рядом метро. Правда, срок регистрации уже заканчивался, а денег продлевать её особо нет. Из-за Олежкиной безответственности в бюджете образовались дыры. Тут ещё бывшая одноклассница позвала на день рожденья в ресторан.
Илона решила идти, несмотря ни на что, и на неё там запал «дядька за соседним столиком». С виду так себе, но как он красиво ухаживал! Виктору Ивановичу было на тот момент сорок пять лет. Недавно умерла его престарелая мама, и жил он один в двухкомнатной хрущёвке на Алексеевской. Факт наличия у Илоны ребёнка дядьку обрадовал. Есть ребёнок, значит, не бесплодная. Он отчаянно мечтал обзавестись наследником, но мать при жизни рушила все отношения с женщинами, а теперь не было никаких препятствий для счастья.
- Почему ты не женишься на москвичке? – Спрашивала теперь уже осторожная Илона.
- Они все жутко разбалованные! – Небрежно отмахивался Виктор Иванович.
После выяснилось, что он и сам далеко не образец непритязательности. Работал третий муж Илоны «в каком-то подыхающем НИИ». Зарплата небольшая, но при этом внешний вид должен быть безукоризненным, рубашки выглажены особым образом, в еде… Никакой еды, сплошные выгибоны.
Илона долго «не замечала» недостатков. Официальная регистрация брака, нормальная прописка, возможность перевезти ребёнка в столицу. Новый муж даже из школы Дениса забирал, уроки с ним делал! Однако месяцы начинали потихоньку складываться в года, а совместный ребёнок упорно не желал получаться.
- Это ты не хочешь детей! – Кричал Виктор Иванович, делаясь похожим на Бармалея. – Облапошила меня со всех сторон, в квартиру моих родителей влезла, а теперь предохраняешься! Ждёшь, когда я подохну, тварь? Не дождёшься! Сама первая со стремянки навернёшься и костей не соберёшь!
На робкие предложения пойти к врачам и обследоваться вместе муж отвечал резким отказом. В итоге Илона объявила, что они с сыном уходят.
- Скатертью дорога! – Кричал научный работник, брызжа слюной. – Проваливайте! Я себе нормальную женщину найду!
- Сдался ты нормальной! – Беззлобно возражала Илона. – Зарабатываешь гроши. Придурочный и старый к тому же.
- Кто старый? Я старый? Да, я молодым ещё фору дам!
- Приболела им фора твоя. Чует моё сердце, помрёшь ты в одиночестве, и воды никто тебе не подаст.
В итоге Илона с сыном сняли комнату неподалёку от школы Дениса, а муж подал на развод. Уходя, она упросила несостоявшегося папашу сохранить им прописку в его квартире. За это она полностью оплачивала коммунальные расходы бывшего мужа. Он даже квитанций в руки не брал.
Работать приходилось всё больше. У Илоны порой спина отнималась, и руки отваливались. Квартирная хозяйка – древняя старушка – страдала маразмом в сочетании с манией величия. Она каждый день объясняла постояльцам, кто такие «эти понаехавшие», и где на самом деле их место. Илона постоянно искала другую комнату, но там хозяева оказывались ещё хуже, и она стоически терпела закидоны старухи, подумывая о возвращении домой, в Ульяновск.
Однажды после Нового года позвонил следователь. Её бывший муж настолько увлёкся поисками пары, что стал в ту праздничную ночь жертвой клофелиновой мошенницы.
После похорон образовалось целое стадо наследников, но всех их ожидал большой сюрприз: квартира дядюшки оказалась не приватизированной. Ни его родители при жизни, ни он сам не посчитали нужным оформить жильё в собственность. Боялись мошенников. Недаром говорят, кто чего боится, то с тем и приключится. Только осторожное семейство боялось остаться без жилья, а в итоге один из них лишился жизни.
Наследники остались без наследства, а Илона с сыном как имеющие право проживания поселились в освободившейся квартире. Вскоре Илона познакомилась с Николаем, водителем междугородного автобуса. Они полюбили друг друга, расписались и поселились в его квартире на Кожухе. Свою двушку на Алексеевской Илона сдаёт. Жить стало гораздо легче и в финансовом плане, и в моральном. Трудолюбивая малярша уже не хватается за все заказы подряд.
Мы расстались за полночь. Дениска давно уже спал, а Николай был в рейсе.
- Ты не боишься, что Николай тоже поднимет истерику вокруг «детского вопроса»? – Поинтересовалась я на прощание.
- Нет, не боюсь! – Отмахнулась Илона. – У него есть дети от первого брака. Им по двадцать лет, близняшки. Не здесь живут. Мы договорились, что если ребёнок получится случайно, то пусть он будет, а если нет, то и не надо. Колян сказал, что не из-за детей со мной живёт, а из-за меня самой. Не было бы нас с Дениской, он бы уже спился давно, а я такой человек, что алкашей не терплю. Нагляделась на них.
- Не терпишь и правильно делаешь, - одобрила я.
В ту ночь мне приснился Григорий. Он был здоров, бодр и совершал пробежку вдоль набережной среди сосен. Я стояла у парапета и наблюдала, как его крупная, крепкая фигура медленно растворяется в утреннем тумане.
Глава 66
Я лежала, тесно прижавшись к Ванечке и боясь пошевелиться. Мне казалось, что, если я сейчас, например, поднимусь с кровати и дойду до кухни или ванной, то, вернувшись, никого в спальне не обнаружу. Иван сжимал меня в своих нежнейших объятьях, целовал в волосы и молчал.
Я ни о чём не спрашивала, он ничего не рассказывал. Это не потому, что мне неинтересно. Просто поговорить мы можем и по Скайпу, а объятий и прикосновений любимого, его дыхания на своих волосах и пьянящего запаха его волос и кожи я буду лишена ещё долго. «Или просто буду лишена», - подумала я и заплакала.
- Милая моя, нежная, сладкая… - Успокаивал меня Иван хрипловатым голосом. – Я ещё целые сутки буду с тобой. Если бы я мог, остался бы навсегда или забрал тебя с собой. Всё когда-нибудь заканчивается. Наша разлука тоже не вечна.
- Ты и вправду так думаешь? – Спросила я, глядя прямо в его изумрудные глаза.
- Я уверен! – Ответил Иван, и это прозвучало так твёрдо и убедительно, что слёзы мои моментально высохли.
Ванечка пришёл ко мне накануне днём. Он явился сюрпризом, и это было самое радостное из всего, что произошло за последний месяц.
- Он хотел проверить, не изменяешь ли ты ему, - скажет позже моя соседка Илона.
Мне в тот момент так не думалось, хотя подумать скоро будет, над чем. Я никому не говорю о своих сомнениях и страхах. Что-то пока не тянет на откровенности. Мне их с лихвой хватило за последнюю неделю.
Четыре дня назад состоялся наш откровенный ночной разговор с соседкой, а позавчера Лайма просидела у меня весь вечер.
- Почему ты никогда не рассказывала мне этого?! – Изумлялась Лайма. – Я слушаю тебя и понимаю, что почти совсем не знаю свою сестру!
- Скрытность – наше с тобой второе имя, - отшучивалась я. – Ты мне тоже в последнее время почти ничего не рассказываешь, но я не обижаюсь на тебя, Лайма. Захочешь – расскажешь, нет – не надо. Бывают такие вещи, о которых сразу говорить не хочется, либо ты не можешь спокойно о них рассказывать.
- Я не могу сейчас рассказать тебе всего, - подтвердила Лайма, краснея. – Боюсь, ты не поймёшь меня и осудишь…
- Осужу за что? – Удивилась я. – За роман со свободным мужчиной? Бред! За то, что ты устроилась на новую хорошую работу по знакомству? Это неважно, потому что работать приходится тебе самой.
- Не так всё просто, как кажется, - Лайма отвела глаза. – Когда-нибудь ты узнаешь правду, и, боюсь, она будет для тебя ещё более шокирующей, чем то, что я сейчас узнала о тебе.
- Ты всегда была очень простой и открытой, Лайма, и если ты скрываешь что-то, значит, для этого есть очень веские причины.
- Я была вчера у Григория, - сообщила вдруг моя сестра, краснея.
- Это твоя главная тайна? – Рассмеялась я.
- Мне жаль его, - отозвалась Лайма, игнорируя мою последнюю реплику.
- Это нормально. Всем его жаль, даже Збогарам, Котникам и Билославо, хоть он и разругал во все корки их «словенский табор». Вадим интересуется его состоянием и переживает за него, хоть они и расстались врагами.
- Мне его жаль не только в связи с ранением, - печально отозвалась Лайма. – Жаль, что он, хороший, в общем-то, человек, никак не найдёт себе пару. Со многими друзьями рассорился. Хочется сделать что-то для него, а что… - Сестра печально вздохнула.
- Тогда тебе не жаль его, - сказала я. – Ты ему сострадаешь.
- А в чём разница?
- Жалость пассивна, а сострадание деятельно. Тебе, ведь, хочется что-то для него сделать, значит, это сострадание. Мне Альбина объяснила год назад. Я тоже думала тогда, что жалею Женьку, а оказалось, что нет. Ты очень хорошая, сестричка. Настоящий друг!
- Не такая уж я и хорошая, - вымолвила Лайма со вздохом. – Скоро ты убедишься в этом, и тогда…
- …пойму, что ты человек, а не просветлённое гороховое чучело, со скрипящей от чистоты кармой и необъятной аурой!
Мы смеялись, и напряжение постепенно рассеивалось, но тот наш странный разговор не шёл из головы. Нет, конечно, когда я услышала в трубке домофона голос Ванечки, у меня из головы повылетало всё, включая собственное имя, а теперь…
Иван уснул тяжёлым, беспокойным сном. Синие круги под его глазами, на которые я ещё днём обратила внимание, глядятся почти чёрными в подсвеченной уличными фонарями темноте моей спальни. Ясно, что любимый нечеловечески устаёт, да и душевное его состояние, судя по всему, не самое лучшее. Сердце сжимается от любви и беспокойства за него.
Я заметила на полу маленький белый листок. Надо поднять его и положить на тумбочку. Вдруг это что-то важное?
У меня в руках белый прямоугольник посадочного талона на рейс Любляна – Москва. Видимо, упал на пол из кармана, когда Иван раздевался. Обычный талон, ничего особенного. Только дата на нём не позавчерашняя даже, а уже двухдневной давности. Получается, что, прилетев два дня назад в Москву, Иван пришёл ко мне только вчера.
Где он был и что делал в прошедшие полтора суток? Были дела поважнее? Я у него не единственная? Как мне теперь жить с этой информацией? Что мне с ней делать?
Тоска обмоталась вокруг меня коконом. Чем является на самом деле то, что я приняла за любовь? Кто я для Ивана?
Эти мысли так и не дали мне сомкнуть глаз до рассвета. Я открыла ему накануне своё сердце. Иван слушал меня внимательно и целовал руки. Он говорил, сделает всё, что в его силах, только бы я не пережила больше разочарования и боли. Я верила ему безоговорочно, а теперь проклятый бумажный прямоугольник перекрыл всё.
За завтраком Иван много говорил о том, как мы скоро будем навсегда вместе.
- Я совсем извёлся, - поведал он. – Иногда весь день ношусь, как заведённый, а чуть выдастся свободная минута, впадаю в ступор. Сижу и думаю о том, как там Илона. Вдруг ей плохо или она заболела, и ничего не хочет говорить мне, пытается сама справляться, и я ничем не могу помочь. Она же у меня такая самостоятельная, жаловаться не любит! Вечно всё скрывает и пытается…
- А что скрываешь от меня ты? – Спросила я, кладя на стол злосчастный талон. – У тебя, ведь, кто-то есть в Москве, да, Иван? Скажи, зачем я тебе нужна? – Иван уставился сначала на талон, потом на меня. Он молчал, и глаза его моргали растерянно. – Корысти во мне никакой нет, - продолжала я. – Какая я буду жена – сама не знаю. Никакая, наверное. Я не смогу сидеть, запертая в четырёх стенах, и бесконечно готовить тебе ужины и наглаживать рубашки. Если у нас будут дети…
- Не «если», Илоночка, а «когда», - поправил Иван ласково. – «Когда у нас будут дети…» Мамка Джульетта сказала, что они будут обязательно, девочка и мальчик.
- Не будут! – Обрубила я. – Никого и ничего у нас не будет! Ты обманываешь меня! Ты ничего не рассказываешь о себе! Непонятно, зачем ты вообще затеял эту историю и…
- Собирайся, поедем, - вымолвил Иван со вздохом.
- Я не поеду провожать тебя в аэропорт! Не могу таскаться, как собачонка, за человеком, который обманывает меня!
- Я не говорил тебе неправды, - спокойно возразил Иван. – Умолчал кое о чём – да. Сейчас мы поедем с тобой туда, где ты всё поймёшь и узнаешь. Я хотел рассказать тебе позже, когда будет всё готово, но судьба распорядилась иначе. Одевайся, любимая, и не сердись на своего Ваньку. Клянусь тебе, что ты у меня одна. Мне никто, кроме тебя, не нужен.
Если бы Иван сердился и что-то горячечно доказывал, я бы выставила его за дверь, и это был бы конец истории. Однако спокойствие и любовь, которыми были пропитаны его слова, взгляды и жесты, выбили меня из колеи. Я засобиралась, но на всякий случай спросила:
- А как же твой рейс? Ты опоздаешь на регистрацию.
- Это не имеет никакого значения, - успокоил Иван. – Мне не нужно спешить на дежурство. Все другие причины – сущая ерунда.
Я знала, сколько стоят билеты на международные рейсы, и подивилась про себя Иванову транжирству. Однако у каждого свои понятия о том, что правильно, а что нет. Он провёл много времени среди цыган, а те не особо зацеплены за материальные блага.
По дороге мы молчали. Я не знала, куда мы едем, и ничего не хотела спрашивать. Зачем, если и так, того гляди, узнаю?
Глава 67
Такси свернуло в знакомый переулок в центре Москвы и остановилось возле голубого с белой лепниной особнячка. Вокруг него сновали люди в спецовках, несмотря на то, что было воскресенье.
- Работы идут без выходных и в три смены, - заметил Иван немного извиняющимся тоном. – Хочу к нашей свадьбе успеть.
Я смотрела в это хорошо знакомое лицо, и мне казалось, что передо мной совсем другой человек. Только его голос, влюблённый взгляд и лёгкое, нежное тепло рук убеждали меня в том, что это он.
Едва Иван вышел из такси, как его обступили работники. Они ему почти кланялись. Кто-то побежал за старшим, и тот не замедлил явиться. Он оказался приземистым, блондинистым мужичком лет сорока с небольшим, необыкновенно живым и расторопным.
- Аркадий Васильевич, - представился он, пожимая нам руки. – Идёмте, я вам всё покажу. Иван Робертович предупреждал, что однажды приедет сюда с невестой, но я думал, это произойдёт чуть позже.
- Как вы общаетесь с Иваном Робертовичем? – Спросила я оторопело. – Он не говорит по-русски.
- Не говорит, но всё понимает, - просветил меня строитель. – С ним обычно приезжает его дядя. Тот и говорит, и понимает, только очень уж сердится из-за каждой ерунды. Чуть что, сразу пыль столбом! – Дядька беззлобно рассмеялся.
- Милан у нас такой, - подтвердил Иван, улыбаясь. – С ним шутки плохи.
В холле ещё велись отделочные работы, но уже было ясно, что там будет очень красиво. В качестве основного цвета был выбран тёмно-голубой, и я сразу начала догадываться, что это неспроста.
- На тебе в день нашего знакомства было тёмно-голубое платье, - подтвердил Иван мои догадки. – Это цвет твоих глаз и теперь любимый мой цвет на всю жизнь! Да, и ты, как я понял, к нему неравнодушна, - закончил он, смеясь.
Я ошарашенно молчала, но ещё не то ждало меня впереди, буквально за поворотом тёмного коридорчика. Войдя в зал, я ахнула.
Одна из стен была полностью зеркальной, а пол... Это был самый лучший пол для балетных занятий! Я посмотрела на Ивана. Он улыбался.
- Ты сказала, что хотела бы открыть балетную студию в этом особнячке. Я подумал тогда, что это отличная идея!
- Ванечка, но как…
- Я прилетал несколько раз в Москву, но ничего не говорил тебе. Хотел сделать сюрприз, и вижу, он удался! – Иван рассмеялся, подхватил меня на руки и принялся кружить по залу. – В этот раз я тоже прилетел тайно, но решил задержаться и навестить тебя, а ты, Бог знает, что подумала о своём Ваньке!
- Это невозможно! – Заявила я, когда Иван поставил меня на пол. – Мне это снится?
Страстный поцелуй любимого в следующую секунду убедил меня в обратном. Он взял меня за руку и повёл дальше. С другой стороны холла располагался ещё один зал, поменьше. Он был уже закончен, и вдоль зеркальной стены его красиво протянулся балетный станок.
- Я уже заказал сюда шторы, - поведал Иван. – Тёмно-голубые с белым. Завтра должны привезти.
Я молчала, будучи не в силах выговорить ни слова. Иван показал мне санузлы и душевые и повёл на второй этаж. Там расположились административные кабинеты и зал для выступлений. Все интерьеры выдержаны в едином стиле.
- Скоро привезут мебель и занавес, и станет больше похоже на правду, - улыбался Иван. – Пока здесь довольно бесприютно.
- Здесь сказочно красиво даже сейчас! – Горячо возразила я.
- Я рад, что тебе нравится, любимая. В тот день я сразу решил, что этот особнячок будет наш. Пришлось, конечно, повозиться с душевыми на первом этаже, но…
- Ты фотографировал домик в день нашей прогулки не просто так! – Догадалась я.
- Конечно! – Рассмеялся Иван. – Я делал такие фотографии, на которых хорошо виден номер телефона продавца.
- Как тебе удалось найти добросовестных строителей и хороших поставщиков в незнакомом городе, от которого даже у местных голова идёт кругом?
- Связи Збогаров помогли, - признался Иван. – Янина пять лет прожила в своё время в Москве. Альбина и Евгений жили здесь ещё дольше. Знакомства и дружеские связи решают многое. В юности я относился к людям с презрением, но кое-кто из старших родственников дал мне понять, что я заблуждаюсь.
- Милан и Янина?
- В основном они, конечно, но не только.
- Это они решили сделать нам столь шикарный подарок на свадьбу?
- Нет, это я так решил, - возразил Иван так, словно это было самым обычным делом: фельдшер «Скорой» покупает старинный особняк столице самой большой страны, ремонтирует и обставляет его, открывает там балетную студию. С кем не бывает? – Пойдём дальше смотреть.
Иван потянул меня за руку, но я упёрлась ногами в пол и смотрела на него исподлобья.
- Иван! Кто из твоей родни делает нам такие подарки? Я должна знать, кого благодарить и…
- Тебе не нужно никого благодарить, родная, - произнёс Иван ласково. – Это моя благодарность тебе. За твою любовь. За заботу обо мне. За то, что ты согласилась быть со мной, думая, что я самый обычный медик. За всё.
- Ванечка, но Милан…
- Я богаче Милана, - просветил меня Иван. – Богаче Янины и Ярека, своего отца и мамки Джульетты. Правда, немного беднее Билославо. Однако, если бы не он, мой капитал был бы гораздо скромнее. Когда-то дедушка оставил мне часть наследства, и я без особого труда выпытывал у дядюшки Марио, куда он вкладывает деньги, и делал то же самое, - Иван рассмеялся, и глаза его сделались хитрющими, но это не испортило его, а придало особого очарования.
Мне вспомнился сон в гладышевском доме и слова Юры о том, что любящий меня мужчина молод, красив и состоятелен. Если это сразу было так, то…
- Зачем ты столько лет ездил на «Скорой», имея такое богатство? – Спрашивала я, вытаращив на Ивана глаза. – Я, ведь, и квартиру твою видела по Скайпу. Она более чем скромная и…
- Я не привык к роскоши, Илона, - просто сказал Иван. – Это отчасти наследственное, потому что Котники во все времена жили скромнее, чем могли себе позволить. Отчасти связано с тем, как я жил в детстве и юности. Профессия медика сделала меня человеком, но при этом я скуповат. Не только в финансовых вопросах, но во всём, в том числе в чувствах.
- Ты? Скуповат в чувствах?! – Изумлению моему, смешанному с возмущением, не было предела.
- Мои друзья из числа тех, кто ещё не женат, влюблялись, кажется, уже тысячу раз, а я… Меня словно заморозили на много лет, и оттаял я только здесь, в одной из самых холодных стран на пятнадцатиградусном морозе.
Мы оба рассмеялись, и Иван потащил меня дальше, в мансарду. Там уже полностью был отделан кабинет директора. К стене его прислонилась вывеска, гласящая: «Школа классического балета Илоны Вишневской». Скоро она украсит фасад, а пока….
- Как тебе твоя обитель? – Спросил любимый, целуя меня в щёку. – Может, хочется переделать что-то? Говори, не стесняйся! Тебе править здесь долгие годы!
- Я буду править здесь, ничего не меняя, можно? – Спросила я заворожённо, и губы наши слились.
В дверь кабинета робко постучали, и на пороге возник симпатичный мужчина восточной наружности. Он принёс чай и сладости и рассказал, как работники восхищаются самим хозяином и его невестой.
- Аркадий Васильевич еле разогнал всех по местам! – Смеялся мастер Алибек, и мы хохотали вместе с ним.
Кажется, уже невозможно быть счастливее, но примерно через полчаса Иван повёл меня во двор особнячка через запасной вход. Дворик небольшой, но при этом очень уютный и милый. В дальнем углу его расположился заново оштукатуренный и крытый свежей черепицей одноэтажный флигель. Внутри жуткий раскардан, но всё равно ясно, что это очень удобное и крепкое строение.
- Мы будем здесь жить! – Догадалась я.
- Если ты захочешь, - подтвердил Иван. – Мы можем купить большую городскую квартиру или дом на природе, как у Гладышева. Решать тебе.
- Мы будем жить здесь! – Заявила я, и глаза Ванечки зажглись неподдельной радостью. Судя по всему, он сам хотел жить именно в этом месте. – Можно я сама отделаю наш домик? – Спросила я.
- Конечно, милая, - согласился он, - но, если тебе станет тяжело или надоест…
- Не надоест! – Горячо возразила я. – Как может надоесть устраивать жильё для себя и любимого?
Вокруг нас танцевала вековая пыль. Гирлянды паутины свешивались с потолка и колыхались от дыхания устроенных нами сквозняков. Мы целовались, и не было на свете места лучше и романтичнее.
Глава 68
Иван улетел поздним вечером. Я смотрела, как самолёт взлетает, постепенно превращаясь в тройку мерцающих огоньков, и на сердце в кои-то веки было легко. Любимый сказал, что не может остаться сейчас со мной, потому что у него дела в Любляне.
Он открывает там частную клинику. Скоро его не будет в стране большую часть года, и некому будет лечить цыган. Его клиника будет предоставлять им бесплатное обслуживание по списку, хранящемуся в компьютере регистратуры. Где бы ни жил «доктор Иванко», он не может оставить своих пациентов.
Загадки разгаданы, тайны раскрыты. К тому же, у меня, наконец-то, появились приятные дела. Заниматься планировкой и отделкой дома для нас с Ванечкой – это совсем не то, что бесконечно ходить по кабинетам и инстанциям.
Я решила не приглашать дизайнера. Свой дом страстно хотелось отделать самой. Пусть это будет не совсем правильно с точки зрения стиля, вкуса и прочих высокохудожественных материй, зато от души и с любовью. Воплощать мой замысел в жизнь будет, конечно, Илона со своей бригадой, кто же ещё?
- Ну, ты, мать, даёшь! – Поражалась многоопытная соседка моему эмоционально-сбивчивому рассказу. – Не разглядеть богатого человека! Сразу видно, что в искусстве работаешь. Непрактичная. Хорошо, что ты ко мне обратилась с ремонтом. Другие тебя точно со всех сторон обманут и накосячат так, что только держись.
Работы во флигеле закипели. Даже муж Илоны Николай помогал, когда не был в рейсе. Я нередко встречала из школы Дениса, кормила его обедом и ужином, проверяла уроки. Почему-то совсем не было трудно и страшно. Я почти перестала бояться детства и детей.
Пока Денис был в школе, ездила смотреть, как продвигаются работы. Домик постепенно оживал, и его небольшие окошки, кажется, смотрели с благодарностью. Дома – как живые. Они тоже хотят быть полезными, нужными, востребованными. Видимо, флигелёк уже отчаялся стать таковым, но тут его старший брат-особняк соизволил попасться на глаза некой не совсем обычной парочке влюблённых. Необычной тем, что Ванечка знал обо мне всё, а я о нём только то, что он добр, заботлив, и у него самые прекрасные глаза на свете.
Скоро к этому приятному делу добавилась пара других.
- Илона Рихардовна, не могли бы вы приехать к нам на праздник по случаю годовщины?
Директор детдома была крайне заинтересована во мне, ибо успела наслушаться рассказов о доброте и необыкновенных талантах «мамылоны» от своих воспитанников. Я подумала и согласилась. Мне не трудно выступить, только нужно осмотреть зал.
- Ты и есть та самая куколка-балетница? – Зачарованно спросила пятилетняя девочка в круглых очках и розовом домашнем платье. – Нам мальчишки всё про тебя рассказали!
Руки мои оттягивали тяжеленные пакеты с подарками, а девочки обступили меня стеной, едва я вошла в просторный холл детского дома, где обитали наши новогодние постояльцы. Я ожидала нашествия мальчишек, но те жались где-то в сторонке, и мне казалось, что все они на одно лицо. У меня так бывает от волнения. В последний раз мне приходилось волноваться перед выступлением лет десять назад, если не больше. Однако сейчас будущая публика была особенной.
- Девочки, разойдитесь! Что вы пристали к человеку? Дайте Илоне Рихардовне осмотреться. Разговоры потом, если наша гостья захочет.
- Но мы тоже хотим в балет! – Храбро выкрикнула темноволосая девочка со стрижкой каре и необыкновенно светлыми, почти прозрачными глазами, и остальные обитательницы детдома согласно загалдели.
В тот момент мне стало ясно, кто будет первыми ученицами, а, возможно, и учениками моей студии. Неважно, где растут дети, и кто их родители. Глушить детские таланты и устремления – последнее дело. Даже если никто из них не станет заниматься танцами постоянно, не говоря уже о том, чтобы сделаться профессиональными артистами балета – неважно. Все люди, а дети в особенности, имеют право на любые пробы и ошибки, тем более что эти ребята не хотят ничего дурного.
Сцена актового зала оказалась замечательной. На ней можно танцевать практически всё. Я привлекла к выступлению Диану и Романа, Эрику и Рубена, и мы составили максимально разнообразный и нескучный мини-концерт. Кроме этого мы с директрисой, милой женщиной возрастом немного за сорок, договорились о занятиях для детей станком два раза в неделю. Пока в малом спортивном зале, а, когда заработает моя студия, решим, как быть дальше.
Выступление удалось на славу. Наши номера шли в программе последними, и благодарная публика долго не хотела отпускать нас. Мы отказались от праздничного банкета, устроенного в кабинете директора для особенно почётных гостей, а вместо этого общались с воспитанниками в коридоре и игровой комнате. Дети рассказывали нам о своей жизни, о школьных делах и проблемах, показывали рисунки и поделки.
Всё было хорошо, но меня ужасно смущал один момент: моих знакомцев среди желающих пообщаться с настоящими артистами балетами не наблюдалось. Они специально прячутся? Стесняются? Обиделись на что-то?
- Разойдитесь, наконец, вы, дуры! – Услышала я отчаянный мальчишеский вопль, когда уже совсем собралась уходить. – Мамылона за нами пришла! Вы тут ни при чём!
- Никита! – Послышался возмущённый возглас воспитательницы. – Ты как себя ведёшь?! Тебя давно не наказывали?
- Никого наказывать мы сегодня не будем! – Категорично заявила я, выхватывая из толпы девчонок Никитку, который заливался злыми слезами и уже не находил слов.
- Всех!.. Всех!.. Всех!.. – Всхлипывал он.
Я обняла юного хулигана за плечи, и мы с ним отошли к ближайшему свободному подоконнику.
- Успокойся, - сказала я строго, но, в то же время спокойно, как взрослому. – Успокойся и расскажи мне, в чём дело.
Никита пытался рассказать что-то сквозь плач, но я остановила его и заставила взять себя в руки. Его плечи мало-помалу перестали вздрагивать, и мальчишка заговорил почти спокойно. Он поведал мне, что всех, с кем он был в зимнем лагере на Новый год, забрали в приёмные семьи. Остался только он и Артёмка. Того я не заметила сразу, но он, оказывается, тоже размазывал слёзы по щекам примерно в трёх метрах от нас. Я подозвала его, и мы втроём обнялись, и долго стояли так, не обращая ни на кого внимания.
Воспитательница подтвердила, что детей, вынужденно гостивших на Новый год у бывшего футболиста Гладышева, разобрали всех.
- Как заговорённые! – Восклицала Айгуль Рустамовна, поблёскивая вытянутыми чёрными глазами. – Все по приёмным семьям после праздников разошлись.
- Даже Матвея забрали! – Продолжил тему Никитка. – А он, между прочим, хуже меня учится! Ещё он пуговицы плохо пришивает!
Голос мальчишки снова задрожал, и я стиснула их с Артёмом покрепче.
- Так бывает, - сказала я. – Бывает, что один человек и умнее, и красивее, и больше умеет, а нравится кто-то другой. Прости за это Матвея и его приёмных родителей. Как только простишь, тебе тоже улыбнётся счастье. Только надо сделать это от чистого сердца, искренне. Матвей, ведь, не виноват, что вы оба всё ещё здесь? Или я неправа?
- Права, - признал Никитка с неохотой. – Только папженя сказал, что меня тоже скоро заберут, и Артёма со мной вместе, а никто за нами не идёт. Ты пришла, а эти девчонки тебя к нам не пустили. Я им за это красивые платья перепортил, и меня наказали! А им не только платья надо перепортить. Я их в следующий раз…
- Папа Женя приезжал сюда? – Спросила я удивлённо, заодно сбивая жестокого мстителя с опасной темы.
- Да. Они с Мамальбиной играли с нами и давали подарки, а потом исчезли Ромка, Санёк и Ярик. Ты за мной пришла, да?
- И за мной! – Пропищал Артём.
Голова моя пошла кругом. Я не знала, что отвечать детям, возлагавшим на меня такие надежды.
- Я теперь буду работать у вас учителем танцев, - сказала я, как можно спокойнее. – Мы будем видеться два раза в неделю. Сможем гулять вместе. Я могу пригласить вас к себе в гости, если будете хорошо вести себя, и вас не накажут. Только мне вас сейчас не отдадут. Я не замужем, и у меня небольшая квартира.
О доходах даже начинать не хотелось. Безработная балерина-пенсионерка…
- Так выдь! – Посоветовал Артём.
- Куда? – Не поняла я.
- Замуж выдь, - растолковал Никита.
Видимо, он и впрямь хорошо учится. Сразу заметно – парень на редкость сообразительный. Не то, что я.
- Обязательно выйду, как только смогу! – Пообещала я. – Только это так скоро не делается. На всё нужно время.
Мальчишки, как ни странно, успокоились, а я лихорадочно соображала, как сказать Ивану, что у нас скоро будут дети, и вовсе не потому, что я забеременела, «как следует». Просто выясняется, что они уже у меня есть. Ну, или почти есть.
Да, с детдомовскими детьми трудно. Обычному человеку, выросшему в полной семье практически невозможно, но я-то интернатская. Ещё у меня есть детдомовский друг, который, судя по всему, сделал недавно похожее приобретение. Я постараюсь справиться. Я всё для этого сделаю, потому что, извините за заезженную фразу, чужих детей не бывает. Сейчас я ощущала это всем своим существом. Страстно хотелось забрать отсюда Никитку с Тёмой немедленно, но как? Усыновление – процесс не быстрый, а я ещё не создала полноценную семью, и, даже если создам, это будет ещё не всё.
Мы с мальчишками условились, что я буду оставаться после занятий и гулять с ними. Они хотели называть меня просто мамой, но я попросила оставить меня пока мамой Илоной.
- Почему? Ты можешь ещё передумать? – Спросил Никита, и глаза его затенила такая печаль!..
- Нет, дело не в этом, - заверила я. – Мне могут не отдать вас по самым разным причинам, но даже если такое случится, я всё равно буду навещать вас. Вы мои самые любимые дети на всю жизнь.
- Правда? Ты не обманываешь?
- Я могу сказать лишнего, но я никогда не обманываю детей, - заверила я.
- А ты испекёшь нам торт? – Спросил Артём.
- Обязательно испеку и принесу в следующий раз, - пообещала я, и обещание своё выполнила. Детский дом – это место, где моей выпечке и моим занятиям всегда рады, и никто не объестся, потому что народа много, и со всеми нужно делиться. – Только, пожалуйста, говори правильно: не «испекёшь», а «испечёшь».
- Эх, бессовестные! – Услышала я над собой голос Элины Анатольевны, директрисы. – Торт выпросили! Скажите, когда Илоне Рихардовне печь торты? Человек занят по горло!
- Не так уж и занята в последнее время, - возразила я. – Испечь торт хорошим людям всегда успею!
Мы все вчетвером рассмеялись, и я засобиралась домой. Дел теперь было много, и заниматься ими – сплошное удовольствие!
Глава 69
Ещё надо в Ростов позвонить. Кажется, семья моих друзей существенно выросла и…
- Вишневская! – Ожёг мой слух довольно писклявый, но при этом до смешного решительный окрик, когда я подходила к дому. От стены отделилась тень неопределённого цвета и деревянно поплелась ко мне в свете дворового фонаря. При ближайшем рассмотрении она оказалась Настей. – Верни мне его! Зачем он тебе нужен? Поиграешь и выкинешь, ведь, как и всех остальных, а я люблю его. Он моим детям отец. Мы с ним…
- Пошли! – Решительно прервала я Настю.
- Ку-куда? – Опешила она.
- Ко мне, куда же ещё? У тебя губы синие. Соображаешь, что делаешь? Сама простынешь насквозь и ребёнка угробишь!
Я потолкала незадачливую жену и мамашу наверх, и она не особенно сопротивлялась.
- Его здесь нет? – Протянула она разочарованно, когда поняла, что никто нас не встречает на пороге квартиры, и в глубине её не горит свет, и не светится экран телевизора или компьютера.
Я не отвечала на её вопросы. Я молча кипятила воду, заваривала чай и доставала из шкафа сушки и крекеры. Это самые низкокалорийные хлебные изделия, и крахмал в них находится в труднодоступной форме. Сплошная польза!
Ещё у меня всегда есть варенье. Не самая полезная еда, конечно, но далеко не самая вредная. Его я варю каждое лето сама по рецептам мамы, тёти Люды и бабушки. В нём нет ничего лишнего: только ягоды и сахар.
- Что ты молчишь? – Спрашивала Настя, а у самой зуб на зуб от перенесённого холода не попадал.
Я принесла из спальни тёплую кофту, накинула ей на плечи и пододвинула чашку чая.
- Если любишь сладкий, клади варенье. Я не держу сахара, чтобы Катя до него не добралась.
- Катя? – Переспросила Анастасия, отхлёбывая несладкий чай. – Ты общаешься с Гладышевым? – Я молча кивнула. – А как же Вадим?
- Я верну его тебе, - пообещала я, и глаза моей собеседницы зажглись надеждой. – Только при одном условии.
- Каком?
- Ты будешь во всём меня слушаться в ближайшие три недели и никогда больше не назовёшь Вадима бездомным. Твоей матери тоже касается. Если ещё раз так сделаете, я перепишу на его имя одну из своих квартир, и поминайте, как звали.
- Он не согласится принять от тебя квартиру! – Безапелляционно заявила Настя.
- Согласится, - заверила я. – Я подарю ему трёхкомнатную, и он сможет забрать детей себе. Ты ему даром не сдалась. Он из-за детей переживает.
- У нас было всё хорошо, пока ты… - Начала Настя, заливаясь слезами.
- Ничего подобного. Это у нас было всё хорошо, пока ты… - Грубо заткнула её я. – К моменту вашего с ним знакомства мы знали друг друга больше десяти лет. Если считаешь иначе – верни его сама!
- Я пыталась, - рыдала великая скромница. – Он идёт мимо меня, как мимо стенки! Мама говорит, что ты приворожила его, поэтому я и пришла просить тебя, чтобы ты…
- Как сложилась личная жизнь твоей матери? – Холодно полюбопытствовала я.
- Какое это имеет значение?
- Огромное! Можно послушать в таких делах человека, чья личная жизнь удалась. О личной жизни твоей матери можно сказать то же самое?
- Нет, какое там! – Отмахнулась Настя. – Папка умер, когда мне двенадцать было. Перед этим сильно болел. Через три года мать за дядю Игоря вышла, своего бывшего одноклассника. Сначала неплохо шли дела, а потом он пить начал, вещи из дома продавать, и она его выгнала. Он после замёрз ночью пьяный насмерть.
- Отлично! – Резюмировала я. – Твоя дорогая мамочка зарыла двух мужиков, одного из которых перед этим алкашом сделала, и ты слушаешь её советы и измышления! Да, её близко подпускать к своей семье нельзя!
Настя слушала меня с открытым ртом и, кажется, до неё что-то начинало доходить.
- А ты? – Спросила она, наконец.
- Что «я»?
- Твоя личная жизнь какая? Почему я тебя слушать должна?
- Потому что моя личная жизнь такая, какой я хочу её видеть. Хотелось мне быть свободной и заниматься только карьерой – я была свободна и занималась только карьерой. Ещё и призовые места брала на международных конкурсах. Захотелось мне более тесных отношений – я два года жила с мужчиной. Надоело – ушла. Мне три раза мужчины руку и сердце предлагали, и ни один человек, с кем у меня были отношения, не спился и под трамвай не кинулся. Достаточно тебе причин или продолжать?
- Ещё из-за тебя стрелялись, - произнесла Настя обвиняющим тоном, но я, помня слова мамки Джульетты, нагло залепила:
- Именно! Много ты знаешь женщин, из-за которых стрелялись? Может, у тебя подруги такие есть или тётя какая-нибудь?
- Да, ну! – Отмахнулась Настя. – У меня подруг-то раз, два и обчёлся. Ирка в одиночестве кукует, а Маша недавно умерла. Тромб оторвался.
Я поёжилась. До чего страшная у этой молодой женщины жизнь!
- Что-то засиделись мы с тобой, - сказала я. – Думаю, тебе домой надо, к детям. Скоро Вадим сможет их забрать, и тогда вы с ними редко будете видеться. Раз или два в неделю, как суд решит.
Я демонстративно зевнула и начала убирать чашки в раковину.
- Так ты не вернёшь мне его?
- Я не смогу этого сделать при всём желании, если ты будешь слушать не меня, а свою мать. К алкоголизму вы с ней Вадима уже толкнули. Он в шаге от этой дряни находится. Продолжайте в том же духе. Загнать его в гроб я вам не дам, конечно, но неприятностей ты получишь столько, что…
- Не надо! – Выкрикнула Настя. – Я буду слушать тебя! Что я должна делать?
- Дай сюда телефон, - приказала я. – Получишь через три недели.
- Но у меня там всё! – Заартачилась пока ещё мадам Лунина. – Если я тебе его отдам, у меня будут проблемы!
- Будешь разбираться с ними через три недели.
- В нём вся моя жизнь! – Ах, сколько патетики!
- Говно твоя жизнь, не находишь? Если не находишь, оставляй телефон себе и катись отсюда. Я тебя не держу.
Я отвернулась к раковине и услышала за спиной глубокий вздох и тихое «ширк!» Обернулась. Так и есть! Телефон Насти лежит на кухонном столе.
- Замечательно, - одобрила я. – Жду тебя завтра к девяти утра. Будем заниматься гимнастикой.
- Я беременна! – Напомнила мадам Анастасия.
- Поздравляю. Будем заниматься гимнастикой для беременных.
- Куда я детей дену? Мамке на работу завтра!
- С собой приводи.
- Их ещё собрать надо!
- Вот, и соберёшь. Какого хрена тебе ещё делать? Телефон-то у меня останется. Даже котиков не посмотришь.
Настя тяжело вздохнула и начала одеваться. На следующее утро она с детьми почти не опоздала.
Глава 70
Я не случайно назначила срок в три недели. За три недели человек отвыкает от любой привычки и приобретает новую. Я сделала всё, чтобы отучить Настю искать утешения в смартфоне и заставить её жить реальной жизнью. Как будет дальше – эта самая жизнь покажет.
Мы с Настей освоили несколько комплексов упражнений для беременных, научились подолгу гулять с детьми в парке и ходить по магазинам. Мы вместе пекли кексы и торт для моих детдомовцев и ездили смотреть, как идёт отделка балетной студии и флигеля. С детьми Насти несколько раз оставалась Катя. Она же не раз в те дни встречала из школы Дениса. Пусть тренируется, ей полезно. Самой Кате даже нравилось возиться с детьми, но, кажется, она немного ревновала меня к Насте.
- Что ты с ней нянчишься? – Недоумённо интересовалась Катерина, когда за Настей и детьми закрывалась дверь. – Ты уверена, что она этого заслуживает и будет тебе благодарна?
- Плевала я на её благодарности! – Отмахивалась я. – Я не для неё, а для Вадима стараюсь. Ну, и для себя отчасти. Не могу быть такой бессовестно счастливой, когда мой друг не знает, куда себя деть от боли. И потом, саму Настю никто не учил быть красивой и заботиться о ком-то. Она даже о себе не может позаботиться, а уже третьего ребёнка ждёт. Разве это нормально?
- Нет, конечно! – Отвечала Катя, и личико её досадливо морщилось. – Но что ты собираешься делать?
- Для начала научу её следить за собой. Вадим заслуживает красивой женщины рядом, а не облезлого, зашарушеного чучела. Сможешь посидеть с детьми послезавтра? Мы с ней пойдём в парикмахерскую.
- Смогу, конечно. Служение улучшает карму, но Илона… Ты думаешь, она станет следить за собой?
- Мы с тобой должны приучить её! Кроме нас некому.
Недовольно бухтя, Катя соглашалась.
- Куда?! В парикмахерскую? Да ни за что! – Объявила Настя, едва узнав, что мы с ней идём стричься и краситься.
Она носит обычно короткую стрижку, но в период беременности посещать парикмахера перестаёт, потому что стричься в это время – плохая примета.
- Руку или ногу отстрижёшь ребёнку, - объясняла она нам с Катей. – Красить волосы и делать макияж тоже нельзя. Краска проникает сквозь кожу и может навредить плоду.
- Кто тебе сказал?
- Мать моя.
- Скольким детям она отстригла руки-ноги через волосы и скольких отравила насмерть губной помадой? – Спросила я на полном серьёзе.
- Нискольких. Я у неё одна.
- Тогда – да. Мамка у тебя настоящий эксперт по разведению детей в домашних условиях.
- Это не смешно, Илона! И ты, Катя, прекрати ржать!
- Это и впрямь не смешно, - согласилась я. – Это клиника.
Я порылась на своей книжной полке и открыла учебник анатомии на нужной странице.
- «Строение и функции кожного покрова», - зачитала я.
Следующие полчаса мы открывали для себя новые научные горизонты и боролись с предрассудками.
- Как здорово! – Восторгалась Катя. – Получается, что кожа – это орган выделения и защитный барьер одновременно! Через него столько выделяется, и так мало проникает!
- Так и есть, - соглашалась я. – Только кому-то кажется, что всё как раз наоборот: кожа впитывает в себя всё, до чего дотянется, и ничего не выпускает обратно. Может, у некоторых она приделана не той стороной?
Катя прыснула.
- А как же тогда кремы? – Злорадно полюбопытствовала Настя. – Они-то впитываются!
- Кремы впитываются в эпидермис, - объяснила Катя. – Он по большей части из уже отмерших клеток состоит. Глубже никакой крем не проникает. Реклама врёт. Если бы всё было так, как показывают по телевизору, профессия пластического хирурга сделалась бы ненужной. Все ходили бы молодыми, пользуясь обычными кремами.
- Не ходили бы, - мрачно возразила я.
- Почему?
- Потому что отравились бы ко всем чертям, если бы кожа так впитывала! Даже без кремов и прочей косметики отравились бы. Прошёл вдоль оживлённой трассы, и каюк. В бензиновую лужу голой ногой наступил, и в гроб.
Настя переводила взгляд с меня на Катю и обратно.
- Одевайся, - повелела я. – Дети смотрят мультики. Можно незаметно слинять, чтобы они по тебе не убивались.
Настя повиновалась. Парикмахер сделал ей в тот день супермодную стрижку и разноцветное, но не кричащее мелирование. Перед этим мы позвонили её докторше из Женской консультации, и та засвидетельствовала, что за свою пятнадцатилетнюю практику случаев отравления двухмесячного плода краской, нанесённой на волосы его матери, не помнит. Против стрижки у неё тоже не было никаких возражений.
- Завтра мы с Катей придём к тебе, - пообещала я на склоне дня красивой, обновлённой Насте, когда та с детьми собралась уходить.
Даже её облезлый пуховик смотрелся в сочетании с новой причёской не так убого.
- Я не могу пригласить вас, - испуганно зарядила Анастасия в ответ.
- Мы без приглашения, - успокоила я. – Шкаф твой разбирать будем, как в одной популярной передаче.
- У меня там порядок! – Возразила Настя.
- Будет ещё порядочнее порядок, - зловеще пообещала я.
Много было пролито за следующие две недели слёз. Полнились пакеты страшными, потемневшими от времени блузками, кособокими «бабушкиными» юбками, мешковатыми, растянутыми штанищами и лысоватыми, потерявшими цвет и форму джемперами. Мы сдавали их в один популярный одёжный магазин и получали купоны на скидку.
Туда же в скором времени отправились заплёванные многими поколениями ребят детские вещи. Настя почти не покупала Димочке и Оленьке новой одежды, собирая обноски по знакомым.
- Зачем детям новая одежда, если они всё равно вырастут?
- Зачем есть и пить, получать образование и наживать имущество, если всё равно умрёшь?
- Это другое!
- Почему другое? Ничего и не другое. Всё то же самое. Рост и развитие детей – это часть процесса старения, а старение оканчивается смертью, - аргументированно возражала Катя, начитавшись моего учебника анатомии.
После того случая она взяла его с собой домой и усиленно штудировала, уверяя всех, что он намного интереснее любой художественной книги и даже эзотерического справочника.
- С вами невозможно! – Сокрушалась Настя.
- С нами невозможно интересно и весело! – Хохотала Катька, подхватывая Настю и танцуя с ней по комнате до тех пор, пока та тоже не начинала смеяться, как заведённая.
Так мы шаг за шагом поменяли Насте внешний облик до неузнаваемости, а заодно обновили детский гардероб. Димочка и Оленька стали похожи на брата и сестру с рекламного плаката.
- Чем я буду расплачиваться с вами? – Мучилась Настя.
- Радостью и чувством глубокого удовлетворения в глазах Вадима.
- А если он не захочет возвращаться?
- К тому, от чего он ушёл, Вадим, конечно, не захочет возвращаться. Влюби его в себя заново. Другого пути нет.
Те три недели были очень насыщенными для меня, а для Насти просто бешеными. Однако к концу срока она сказала нам с Катей:
- Не представляю, как буду жить теперь без всего этого: без наших занятий, у станка и не только, прогулок, походов по магазинам. Мне даже от барахла избавляться понравилось!
- А зачем тебе жить без всего этого? Жить надо как раз с этим со всем, а не так, как ты раньше жила.
- Я раньше не жила, - изрекла вдруг Настя и покраснела.
- Тем более не надо так, как раньше, - подхватила Катя. – Чем человек активнее, тем это полезнее для кармы!
- Не знаю, как для кармы, а для здоровья точно полезнее, - вклинилась я. – У Насти даже цвет лица поменялся к лучшему.
За пару дней до решающего вечера я заехала к Вадиму в Склиф.
- Мы с тобой идём в театр, - объявила я, кладя билет на стол в ординаторской. – Если у тебя дежурство – меняйся. Я не могу больше сидеть взаперти! Тебе тоже надо развеяться.
- Все когда-нибудь развеемся, - задумчиво произнёс Вадим, очевидно имея в виду нашу с ним любимую шутку о крематории. – Дело не в дежурстве. Добираться после спектакля…
- У меня заночуешь.
- У меня приём заканчивается только в семь, и я…
- Я знаю. Поэтому и принесла билет тебе. Приедешь после приёма в театр и зайдёшь. Ждать никого не надо. Место на балконе, тебя пустят и после звонка без проблем.
- Хорошо. Спасибо, Илонка, что заботишься обо мне, вытаскиваешь куда-то.
- А где Завадские? Может, они тоже хотят в театр? У меня есть билеты на другие числа.
- Они взяли небольшой отпуск. У них проблемы какие-то.
Я встревожилась. Вадим не знал, что это за проблемы, но успокаивался тем, что наши друзья не выглядели в последнее время больными или несчастными. Даже подколок со стороны Максима в адрес Оксаны стало существенно меньше.
- Может, просто хотят побыть наедине? Такое бывает. Наверное, - предположила я.
- За столько лет совместной жизни, что только не бывает! – Согласился Вадим, и это прозвучало мрачно.
Чтобы отвлечь друга от грустных мыслей, я начала рассказывать о своей работе в детдоме, о том, как дети, особенно девочки, тянутся к балету. Он знал о последних новостях с моего личного фронта и о том, какой подарок готовит Иван к нашей свадьбе.
- Ещё не думали, как справлять будете?
- Честно говоря, нет. Совсем пока не до того.
- Ты чем-то расстроена или мне показалось?
- Не показалось, - подтвердила я со вздохом. – Никиту и Артёма забрали. Прихожу сегодня. Торт их любимый испекла. А их нет!
- Не расстраивайся, Илона. Будут у вас с Иваном дети, да и детдомовцев этих полно ещё.
- Я этих двоих полюбила. Они тоже хотели, чтобы я их забрала. Ещё и Женька темнит, ничего толком не рассказывает ни про своих, ни про моих! Мне кажется, он знает, кто их забрал.
- А что ему про своих рассказывать? Ясно, что он их теперь к футболу приобщает. А про твоих он может и не знать.
- Ты на его сорокалетие полетишь?
- Да, обязательно. Я уже пару дней освободил. Не грусти, Илона! Скоро твоя подписка закончится и…
- И меня посадят окончательно.
- Прекрати. Что-то ты совсем сникла.
- Устала я что-то. Кажется, и уставать не от чего, а я устала.
- Так бывает. У тебя жизнь слишком резко поменялась. Сходим с тобой в театр, отвлечёшься немного.
- Да. Пока, Вадим. До встречи на спектакле!
Я легко поцеловала его в щёку и выскочила из кабинета. Через пару дней Вадим встретит в театре прекрасную незнакомку и начнётся его новая семейная жизнь с обновлённой, красивой и активной Настей.
Глава 71
Я стояла на пороге ординаторской, зажав в руках приглашения, и ошалело хлопала глазами.
- Разрешите представиться: Никита Максимович Завадский. Пока я ассистент младшего медбрата, но в будущем планирую стать спортивным врачом. Я очень нужен своим друзьям, братьям Марченко. Они у меня все футболисты. Особенно Ромка. Он нападающий.
- А я помощником спортивного врача буду, - солидно заявил Артёмка, выходя из шкафа.
- Ты тоже теперь Завадский? – Поинтересовалась я, обретя, наконец, способность говорить.
- Да, Завадский, - подтвердил Артём. – А ещё Максимович.
- Надеюсь, вы теперь со мной дружить не перестанете? – Полюбопытствовала я.
- Не перестанем, - откликнулись мальчишки хором.
- Папа сказал, что с Илоной лучше дружить, а то у неё язык, как бритва, - просветил меня Артём. – Покажешь?
На обоих мальчиках была медицинская форма. Не знаю, будут ли они и вправду медиками, когда вырастут, но хорошими людьми будут обязательно. Все трое родных детей Максима и Оксаны именно такие. Ещё папа Макс непременно научит их искромётно шутить.
- А что? Без малышей скучно! – Говорила потом Оксана за чашкой чая. – Свои выросли, и этих воспитаем.
- А если они что-нибудь запредельное выкинут? – Спросила я. – Ну, о чём Женька говорил.
- С ним же и будем в таком случае советоваться, - спокойно возразила Оксана. – Он обещал нам всяческую поддержку.
- Марченко – надёжный человек, - подтвердила я. – Ему можно верить.
После концерта в детдоме я позвонила Женьке в Ростов, и он признался, что они с Альбиной решили взять на воспитание троих мальчишек. Он с удовольствием рассказывал, как пришёл к этому решению:
- Сколько раз в жизни меня спасали – не счесть! Я уже тысячу раз мог скопытиться. Однажды я сел, задумался и решил, что всё это было не просто так. Меня не для того спасали, чтобы я просто ел, спал и обществом самой лучшей женщины в мире наслаждался. Была какая-то цель. А тут пацаны эти на глаза попались. Ну, мы с Альбинкой посоветовались и решили взять парочку. Где парочка, там и троечка, - смеялся мой друг, и я заметила, что смех его звучит гораздо мягче, чем всегда.
- Женечка перестал думать о смерти, - поведала мне позже Альбина. – У него теперь других хлопот полно!
Мне вспомнились рассуждения родителей Митеньки Вяткина о дележе наследства, но я оставила эту шутку при себе. Думаю, теперь в доме супругов Марченко шутки из разряда чёрного юмора, если не под полным запретом, то однозначно слышатся гораздо реже.
- Ух, ты! Как так? – Спрашивала Оксана, то приближая наши приглашения к глазам, то отдаляя их. – Столько имён внизу… Двойная свадьба? Вы решили объединить торжество с Катей и Марио?
- Тройная, - поправила я.
- А кто ещё будет жениться?
- Большая чёрная собака, - пошутила я.
На самом деле нашему с Иваном пёсику жениться ещё рано. Он совсем щенок.
Ванечка возник на моём пороге в семь утра второго марта. Это мой день рожденья. Ему предстояло получиться шумным и необыкновенно весёлым, но пока я была дома одна. Только вернулась с пробежки и приняла душ. Объятья Ивана были холодными с улицы, но такими родными!
- Ты надолго? – Спросила я по-словенски. Мне всё же удалось начать заниматься с преподавателем.
- Навсегда, - ответил Иван по-русски. После он открыл переноску, которую принёс с собой и поставил, как только вошёл, на пол. Оттуда выполз, жмурясь от света, пушистый чёрный щенок. – Его зовут Цыган, - представил Иван щенка. – То ли внук, то ли правнук Марека. Я, честно говоря, запутался в его похождениях.
Мы рассмеялись, и в этот момент я окончательно поняла, что у нас теперь семья. Никаких сомнений больше не было, и не осталось препятствий для того, чтобы свободно идти в будущее. Кандалы прошлого разрушены, и даже кольца других мужчин хранятся теперь под стеклом в музее и не создадут больше помех для гадания мамке Джульетте.
Мой преподаватель словенского оказался по совместительству хранителем музея криминалистики. Он с радостью забрал кольца в качестве экспонатов.
Их история гласит, что одну пару колец хотел использовать на церемонии венчания молодой карточный шулер, случайно застреленный на бандитской сходке, а другую подготовил для бракосочетания состоятельный человек, в которого стреляли, но он выжил. Эти истории разделяет пятнадцать лет, а объединяет одна и та же несостоявшаяся невеста, известная балерина. Никаких имён, конечно, не называется.
Всё это я рассказывала Ивану, когда мы лежали под одеялом, тесно прижавшись друг к другу после близости. Цыган, налакавшись ряженки, уютно устроился в кресле.
- Ты не сожалеешь о том, несбывшемся? – Спросил Иван, лаская меня своим изумрудно-лучистым взглядом.
- Нет, - ответила я уверенно. – Сожалеть не о чем. Всё сложилось так, как должно было сложиться.
Теперь Оксана вежливо смеялась моей шутке про чёрную собаку, приглашение прыгало в её пухленькой, белой ручке, и я сжалилась, наконец:
- Третья пара на свадьбе – Лайма и Григорий.
У моей приятельницы аж очки на лоб подпрыгнули.
- Так, они тогда всё-таки…
- Нет, не тогда, - отмахнулась я. – Позже. Когда Гладышев окончательно пошёл на поправку. Лайма, оказывается, давно была к нему неравнодушна, а когда с ним начали происходить все те неприятности, очень ему сопереживала. Она навещала его в больнице, и как-то у них всё незаметно закрутилось.
- А как же Станислав?
- Стас сделал предложение Диане. У них в июне свадьба. Они хотят устроить её на природе с венками, гуляниями по лугу и костром до неба!
Мы рассмеялись, но Оксане не давал покоя один вопрос:
- Как же так? У них с Лаймой на Новый год явно…
- Завязалась теснейшая дружба. Больше там ничего не было. Я сама думала, что у них роман, но нет. Станислав питал поначалу какие-то чувства, но он, похоже, побаивается умных женщин. Когда он узнал, что Лайма главбух, да ещё такой классный, его любовь резко дала задний ход. Теперь у них с Лаймой рабочие отношения, дружба и совместные лыжные походы. Больше ничего.
- Где справлять будете?
- Первый день у нас с Иваном в студии. Второй у Гладышевых в особняке, на природе.
- В свадебное путешествие тоже все вместе поедете? – Рассмеялась Оксана.
- Нет, здесь наши пути расходятся. Катя и Марио поедут по местам его детства и юности. Билославо хочет, чтобы его жена знала о нём буквально всё. В лучшем, разумеется, свете. Лайма и Григорий едут в Южную Америку. Милан так о ней рассказывал, что им захотелось тоже там побывать.
- А вы с Иваном куда? В Париж, должно быть? – Улыбнулась моя собеседница.
- Нет, мы на Камчатку.
- Почему туда?
- Иван давно мечтал проехать всю Россию из конца в конец. Ещё когда историй Янины в юности наслушался. К тому же…
Я рассказала Оксане о своих странных фантазиях той беспокойной ночью, когда от нас съехали детдомовские постояльцы. Она только диву давалась.
- Какие зигзаги выписывает иногда жизнь! – Поразилась Оксана.
- А мы ей ещё и помогаем изо всех сил! – Присовокупила я, и мы рассмеялись весёлым, умиротворяющим смехом.
В дверном проёме нарисовались новоиспечённые братья Завадские. Их с утра безукоризненно чистые медицинские блузы были заляпаны чем-то тёмным. Глаза смотрели озадаченно и немного заискивающе. Жизнь шла своим чередом.
Роза-стервоза
© Copyright: Ярослава Казакова, 2019
Свидетельство о публикации №219090701007
Свидетельство о публикации №219090701007
Рецензии