Я сама её похороню!

   Хотите - верьте, а не хотите – ну и Бог с вами, но в нашем доме Веру Николаевну  не любил ни один человек!

Ни один!

Готова поклясться за то перед портретом нашего вечно живого и всеми любимого генсека Леонида Ильича!

И заметьте, не потому, что она считалась неприятной особой какой то… Ну, или сварливой бабкой… Или того хуже, первой сплетницей!

Отнюдь!

Это всё было не про неё!

Просто живя в нашем кооперативном доме со дня его постройки, а это, чтоб вы поняли, более сорока годков, она просто ни с кем не желала общаться!

Вообще!

И даже не здоровалась!

Никогда!

Вот так то!

Надменная штучка!

А таких, я сейчас это утверждаю, соседи не очень то жалуют!..


Я знала её, будучи ещё ребёнком.

Но, лукавить не буду , уже и не помню, как там она выглядела сорок годов назад.

Мне грешным делом казалось, что Вере Николаевне всегда было восемьдесят лет, но это не означает,  что она была похожа на всех этих наших старушенций: таких, постоянном согбенных, в вязаных кофтах и цветастых платочках, которые дарят им их дети и внуки на дни рождения; и с эдаким извечным подозрительным прищуром в глазах, высматривающих сомнительных граждан, которые преступно не проживают в нашем доме.

Нет! Вера Николаевна была из совсем другого материала!

Чему я точно завидовала, так это  её царственной осанке.  Казалось, все части тела участвовали в поддержании и сохранении выдержанной прямой линии от пят до макушки: и ноги, и спина, и шея. Это чётко выражалось и в её походке  и,  если она просто сидела на скамейке возле дома в гордом одиночестве.

Порода!..

Далее её причёска.

Пепельного цвета волосы невзирая на сезон, дни недели и непогоду, безукоризненно сохраняли строгий стиль своей хозяйки.

 Да я бы с такой прической запросто могла  заявиться  в оперу или на какой-нибудь приём, но сама Вера Николаевна так не считала. Для неё было нормальным  выглядеть так каждый день. Причем, все её эти бесконечные шляпки и шляпы никак не портили порядок на её голове.

И ещё одна деталь умиляла меня, глядя на Веру Николаевну. Даже если день выдавался светлым и погожим, а на небе не было ни малейшего намёка хоть на какое-нибудь жиденькое облачишко, она всё равно всегда выходила на улицу, держа в руках, видавший виды, элегантный зонтик.

И, уж конечно, она не могла себе позволить появиться на людях без сумочки, которая, как и зонтик, повидала немало на своём веку, но всё еще верой и правдой служила своей хозяйке.

Несмотря на возраст и морщины, щедро пробороздившие лицо, шею и руки, Веру Николаевну без стеснения можно было назвать красивой женщиной. Кроме этого, ей, замечательным образом, удалось сохранить холодное аристократическое обаяние дамы высшего света.

Весь ее облик говорил, что она была образованным и умным человеком, с которым хочется говорить и общаться, но, увы и ах, Вера Николаевна никакого интереса к моей персоне не выказывала, несмотря на то, что  жили мы с ней на одной площадке. А мне, ох, как хотелось бы с ней подружиться; я работала учителем русского языка и литературы и общение с этой интересной, как мне казалось, женщиной ещё из той жизни, точно бы меня обогатило.

Мне думалось, при счастливом стечении обстоятельств и невзирая на существенную разницу в возрасте, мы могли бы с ней поладить и стать милыми  соседками, которые, с удовольствием заходят друг к дружке без приглашения, чтоб выпить чашку чая со  свежеприготовленным сахарным печеньем и посудачить о всякой ерунде. Причём, мы бы обе знали, что это всё ерунда, но обсуждали бы мы эту ерунду с очень серьёзным видом!

Что же касается ее квартиры, она проживала в малюсенькой  “однушке” с тесной кухонькой, хотя, вероятно, заслуживала дворца.

Однажды я стала свидетелем одного курьёзного случая с участием Веры Николаевны.

Жила в нашем доме одна беспокойная парочка.

 Зубовы.

Она - невзрачная, низенькая и очень худая женщина с унылым лицом. Неухоженная, бедно и безвкусно одетая; вечно, как побитая собака. Границы возраста абсолютно размыты: можно дать тридцать пять, а можно и на добрый десяток больше.

Странное дело, её звали Виолеттой,  как будто родители хотели посмеяться, давая такое имя своей дочери, совершенно не догадываясь, какую жизнь уготовила ей  судьба. Если б они только могли представить, что ждет их Виолетту в будущем, они наверняка назвали бы её Зинкой… или Нюркой…

Он – наоборот, весь из себя огромный такой мужик, с большими кулачищами, выдающимся подбородком и рычащим голосом. Именно рычащим. Потому что, он не говорил, а рычал! Звали его Илюха.

Трезвым Илюху никто и никогда не видел. Зимой и летом он был одет в мятые серые брюки и  свитер белого цвета. Вернее, он когда то был белого цвета. На ногах  Илюха носил  туфли без шнурков.

Говорили,  Илюха  поколачивал жену. Но соседи при этом её криков не слышали. Видимо, она страшно его боялась и терпела. А может стыдилась соседей.

В общем, та ещё парочка!

И вот, однажды, Виолетта, скорее всего не выдержав побоев, рыдая и в чём мать родила, выскочила из подъезда. За ней, с криками: “Убью, зараза”, пьяный, в семейных трусах и рваной майке, Илюха. Глаза – стеклянные! По всему видно: если поймает – точно прибьёт!

Народ, слонявшийся без дела по двору,  бросился в рассыпную – кому охота, не дай Бог,  под раздачу попасть!

Виолетта, убегая от озверевшего мужа,  как то за что то  запнулась и полетела на землю.
 
Илюха удовлетворённо зарычал, в два прыжка оказался возле поверженной жены и занёс над ней свою волосатую ручищу-кувалду.

Но удара не случилось!

Никто из наблюдавших из всех углов соседей не понял, откуда, вдруг между супругами возникла Вера Николаевна!
Она что то грозно кричала Илюхе  по-французски и при этом пыталась зонтиком попасть ему в глаз, что ей явно не удавалось ввиду огромной разницы в росте.

Я сама этого не видела, но люди рассказывали, что, то ли благодаря «чужеземной» речи Веры Николаевны, то ли из-за «грозного» оружия в виде острого зонтика, но Илюха стал пятиться назад, пока, наконец, махнул рукой, развернулся и  отправился домой спать.

А Вера Николаевна помогла Виолетте подняться, затем строго посмотрела на неё и назидательно сказала:

- Милочка! В следующий раз ни при каких обстоятельствах не вздумайте покидать дом в нижнем белье!.. Не унижайте в себе женщину!, - после чего величественно удалилась.

Ну что сказать?!.. Народ впечатлился!

Теперь весь дом стал смотреть по-иному на нашу странную соседку, а разговоры за этот случай уж неделю, так точно не утихали.



Следующий месяц у меня выдался более чем напряжённым: в школе полным ходом шла подготовка к выпускным экзаменам, посему времени на что-либо другое катастрофически не хватало. Естественно и о Вере Николаевне я не вспоминала.

Но, видимо,  в небесной канцелярии, в которую я, кстати, не особенно то и верю,  решили, чтобы наши отношения с соседкой  стали более близкими и более доверительными.

И вот как это случилось.

Я возвращалась домой с работы. Конечно уставшая. До «без задних ног».

Подойдя к нашему подъезду,  хватило лишь сил кивнуть головой вечно сидевшим и неизвестно кого караулившим бабкам, и то,  только затем, чтобы не уронить честь культурного человека – «учительши!»  А то ведь заклюют потом!

Открывая дверь в подъезд, я, вдруг, краем уха услышала, как одна из них, видимо, самая осведомлённая,  сказала своим товаркам:

-  В больнице она. Аккурат в среду и забрали. Я сама видела, как её на носилках в «неотложку» заносили.

«О ком это она?», - подумала.

Но затем отмахнулась:  «А в принципе, не всё ли равно!»..

Подойдя к своей квартире, взгляд сам, против моей воли, упал на дверь Веры Николаевны.

Неужели бабки говорили про неё?!..

А ведь действительно, я давненько не видела свою соседку!

Какое то время я просто стояла и слушала свою беспокойную голову… А в голове моей хозяйничал протест. Моя эгоистичная часть меня срочно требовала войти в свой дом и не раздеваясь завалиться на диван, задрав ноги кверху; вторая же, которая порядочная, взывала к моей совести проверить, всё ли в порядке у Веры Николаевны.  А как проверить?! Я не только с ней ни разу не разговаривала, но даже никогда к ней не заходила!..

Всё же моя порядочная часть меня победила, и всё, что мне нужно было предпринять, это позвонить в звонок Веры Николаевны. Что я немедленно и сделала!
Как и следовало ожидать: «А в ответ тишина…»

Я бегом спустилась  к всезнающим и всевидящим часовым нашего двора:

- Простите, женщины, я невольно услышала ваш разговор. Вы не знаете, в какую больницу отвезли Веру Николаевну?

Бабульки смерили меня, мало сказать, подозрительными взглядами, но секрета делать не стали:

- Чего ж не знать?.. Знаем!..  В Михайловскую и отвезли!

Небось не верилось старым мымрам, что я в больницу поеду!

А я поеду!..

Если подумать… Некому её там навещать… Лежит одна – одинёшенька…

По пути заскочила в магазин – что там в таких случаях покупают?!..

Я ведь даже не знаю, с чем её положили… Что можно ей, а что нельзя…

Поэтому, классический набор: пачка апельсинового сока, яблоки и мандарины!..

Возле регистратуры я вдруг вспомнила, что мне, несмотря на наше соседство, даже не известна фамилия Веры Николаевны!
Слава Богу, служащая оказалась не той ещё грымзой, которые обычно сиживают в регистратурах, а нормальной русской бабой, которой я на всякий пожарный оставила свой рабочий и свой домашний телефоны, а потом мы вместе, по имени-отчеству и по месту жительства определили, что моя соседка носит фамилию – Монастырская.

Монастырская Вера Николаевна!

Звучит, по меньшей мере, театрально!

Ну, и немножко вызывающе!

И  совсем чуть-чуть пафосно!

Поймала себя на мысли, что моя фамилия по сравнению с фамилией Веры Николаевны, совсем уж какая то обычная…  простецкая что ли…

 Осетрова я!..

Ну скажите на милость, почему Осетрова?!..

Мои предки, они что осетров вылавливали, что ли?..

Да и вокруг, куда  не кинь, такие же незамысловатые: Ивановы, Петровы да Сидоровы!

А до революции, вон, сплошь, Бенуа-Граховские, Разумовские и… Монастырские!..

Эх, красивые фамилии были…

Не чета нашим…

Немного таких среди нас осталось.

Так и не мудрено!

Наши предки, Ивановы да Петровы,  в Гражданскую Разумовских и Монастырских хорошо покосили, а те, которых покосить не успели, за границу сбежали. Вот и не стало на Руси Монастырских и Разумовских, разве что, за редким исключением. Таких, как Вера Николаевна…

Видимо, такой мы народ… Вечно нас «колбасит». То без царя-батюшки жизни нам нет, а после расстреливаем его в упор, причём вместе с детьми! То революцию делаем, чтоб потом самим, затянув пояса потуже, ещё хуже жить! То друг у друга воруем, прикрываясь избитой фразой: «Все воруют, а я что, рыжий что ли?!»

Вздохнув о невесёлой русской доле, поплелась наверх.

Поднялась на четвёртый этаж.

Нашла её палату.

Зашла.

Я, конечно, не однажды была в больницах, но привыкнуть всё равно не могу!

Как же всё вокруг убого!

 Это областная больница или богадельня?..

Ну скажите, как можно человеку вылечиться, когда стены вокруг него в ядовито-зелёный цвет выкрашены?!..

Или вот эти восемь скрипучих панцирных кроватей, которым лет, как мне!..   И когда пациент с боку на бок на ней перевернуться пытается, такой лязг стоит, будто старый танк свой маневр совершает!

Палата, что называется, была полной.

Вера Николаевна, лежала в самом дальнем углу.

Еле слышно поздоровавшись  в никуда и со всеми, я прошла к моей соседке.

Слава Богу, возле кровати стоял табурет, на который я и села, а то ведь бывает и присесть не на что! Стоишь, как истукан и смотришь сверху на больного! Как Создатель на своё творение!

Укрытая верблюжьим одеялом под самый нос, Вера Николаевна, казалось, спала.

Я невольно засмотрелась на неё. Что то в ней было не так… что то незнакомое…

Наконец, до меня дошло!

Её волосы!

Первый раз в жизни я вижу ее без причёски!

Просто, зачёсанные назад и прихваченные гребешком, волосы.

От этого она выглядела старше, а значит и беззащитней.

Даже жалко её стало.

Я оглянулась. У всех на тумбочках стояли баночки и коробочки с домашней едой. У Веры Николаевны было пусто...

Предательски кольнуло под левой грудью…

Бедняга…

Будить, не будить?!..

Или просто оставить пакет и уйти?!..

Но она, вдруг, открыла глаза.

Долго-долго  смотрела на меня, как будто изучала…

При этом – никаких эмоций: ни удивления, ничего…

Просто взгляд.

Вот же выдержка у человека!.. Каким манером их там воспитывали, непонятно?!..

Как нам сегодня этого не хватает!..

Наконец, она спросила:

-Зачем вы здесь?

Настала моя очередь молчать.

А что я могла ей ответить?! Я и сама и не знала, зачем я здесь!

Она снова:

- Не нужно этого, Люба!..  Вы ведь меня этим обязываете!.. Не нужно…

Я решила смягчить ситуацию:

- Вот! Оказывается, вы знаете, как меня зовут, а я знаю, как вас величают. Значит, пришла пора нам познакомиться!

Но моя тирада её никак не развеселила:

- У вас своих забот по горло… Зачем вам ещё и какая то старуха…

Я приняла строгий вид:

- Никакая вы не старуха!.. Все жильцы женского пола нашего дома, включая меня,  завидуют вашей манере держаться, вашей походке и вашему внешнему виду!

Я и помыслить не могла, как на эти мои слова отреагирует Вера Николаевна:

- Держаться?!.. Да я… Я… Устала держаться!.. У меня уже не осталось сил держаться…

Она  всхлипнула раз, другой; глаза её наполнились слезами; она попыталась что то сказать и совсем, как рыба, начала хватать ртом воздух.

Я испугалась, решила было крикнуть врача, но Вера Николаевна, вдруг, словно маленькая девочка, схватила меня за руку, словно я её мама и заплакала.  Так горько, как будто долго-долго не плакала, и сосуд для слёз, что находился в её голове совсем переполнился и наконец стал освобождаться.

Я не умею успокаивать людей.

Всё, что мне оставалось, это гладить её по, вдруг ставшей маленькой, головке и приговаривать:

- Ну Верочка Николаевна!.. Успокойтесь.. Ну Верочка Николаевна…


Домой возвращалась в ужасном настроении.
Ведь поди же ты, чужие люди, а жалко её и на душе так тошно, что вот-вот разревусь. И, самое интересное, двух слов друг дружке не сказали, а такое ощущение, что между нами ниточка невидимая протянулась и накрепко нас связала…

Как это она сказала?!.. Из последних сил держится?!..
Вот тебе на! А весь дом её за железо-бетонную принимал!..

А ещё мне предательски подумалось:  как легко любить и жалеть тех, кто слабее тебя!
Чуть инвалид или возраст плохой и сразу жалеешь такого… Но жалеешь как то свысока или снисходительно , потому, как сам здоров и покуда молод…


Теперь каждый день перед школой, сначала в больницу к Вере Николаевне забегала.
С вечера пирожков напеку или печенья какого и уже вроде как не с пустыми руками. Мне приятно и ей удовольствие.
Но долго у неё на засиживалась, всё ж таки на работу мне.

Что точно заметила – хорошо ей стало от того, что есть с кем  словом перекинуться. Ну а что?!.. Столько лет ни с кем и никак!..

  Как то повеселела она и даже вроде помолодела!.. А может мне просто кажется…



Выпускные экзамены, Слава Богу, прошли без никому не нужных сюрпризов. Отличники и хорошисты получили свои заслуженные оценки, а бездарям и лентяям мы натянули трояки – ну чтобы статистику не портить.

Выпускной вечер тоже удался. Родители в этом году финансово порадовали:  было много цветов и подарков для нас – педагогов и прямо таки роскошный стол для всех! Не то, что в прошлом году, колбаса нарезанная, салат «Оливье» и невообразимое количество водки. Я помню тогда долго и не сидела, вышла вроде по нужде, а сама, извините, что не предупреждаю, домой.

В общем, когда все запланированные речи были сказаны; когда  шампанское уже в горло не шло, а свежей икорки не хотелось даже из жадности, и когда благодаря пьяному настроению от  шампанского народ ринулся отплясывать, меня, вдруг, позвали в учительскую к телефону:

- Осетрова Любовь Степановна?

- Собственной персоной!

- Вас беспокоят из Михайловской больницы. Монастырская Вера Николаевна – ваша родственница?

- Нет, а что случилось?

-  Нет?!- удивились на том конце провода. – А где же родственники? И вы, собственно, кем ей приходитесь?

- Мы – соседи с Верой Николаевной. Вы можете, наконец, объяснить, что случилось?

- Соседи?!,- разочарованно протянули на том же конце провода. – А родственники у нее есть?

И тут я взорвалась:

- Прекратите издеваться!.. Что вы заладили: «Родственники, родственники!»

- Не кричите на меня!, - обиделась трубка. - Вера Николаевна умерла. Кто её забирать то будет?

Я медленно опустилась на стул. Алкоголь, как будто испугавшись слова «умерла», каким то образом моментально испарился из моей головы. Однако плакать не хотелось. Просто было очень жалко Веру Николаевну и, как человека, и, как свидетеля той ещё эпохи, который мог бы многое вспомнить и многое рассказать.

- Почему вы молчите?, - трубка вернула меня в действительность.

-  Успокойтесь! Я её похороню!, - не успела я закончить эту фразу, а в голове  эгоистичная часть меня уже недоуменно вопрошала: «У тебя мало забот?!.. Что ты везде лезешь со своей инициативой?!.. И без тебя бы похоронили!»


В три дня я похоронила Веру Николаевну.
В три дня договорилась в больничной анатомичке, чтоб обмыли тело; в три дня подыскала соответствующую случаю одежду для покойницы, ( искать ключи от её квартиры, а тем более взламывать её у меня не было никакого желания); в три дня  нашла и проплатила место на кладбище и в три дня по-тихому явилась в единственную в городе церквушку, где, за скромную мзду тамошний батюшка отпел бы её, так сказать, чтоб было по-людски.
Между прочим, в церкви я раньше никогда не была – что в ней делать махровому атеисту?.. Но мне понравилось!.. Церковь оказалась единственным местом, где я не увидела портретов генсека и других членов политбюро!..

Проводить в последний путь  Веру Николаевну сподобились только два человека: я и… Виолетта. Когда опускали гроб, Виолетта завыла, и мне стало жалко её, хотя вообще то нужно было жалеть покойницу. Но сердцу не прикажешь, я обняла Виолетту за плечи и мы вместе отправились домой.

По дороге я всё думала, что неплохо бы помянуть Веру Николаевну, как полагается. Можно было конечно выпить по стопочке в моей квартире, но, как всегда, моя эгоистичная часть меня была против: аргументировала она это так: «Один раз пригласи Виолетту в дом, потом не отвяжется». Я, в принципе, была с этим согласна, поэтому, когда по пути нам попалась рюмочная, я предложила Виолетте зайти и помянуть Веру Николаевну.
Виолетта, виновато улыбаясь, развела руками, мол, я сегодня без денег.

Кто бы сомневался?!.. Можно подумать у неё вчера деньги были!..

Я тоже улыбнулась, только не виновато, как она, а ободряюще, и мы по ступенькам спустились в рюмочную.

Бог ты мой! Ну не заслужила Вера Николаевна, чтоб её поминали в полуподвальном прокуренном помещении дешёвой водкой под бутерброды со шпротами!.. Не заслужила!..

"Упокой, Господи, душу её!..
"Атеистам можно так говорить?!"



Примерно через пару недель мне позвонили из нотариальной конторы и пригласили на оглашение завещания, написанного Монастырской Верой Николаевной.

Вот те на!..

Ай да Вера Николаевна!..

Когда и успела?!..

Да не уж то квартирку свою мне отписать решила?!

А что?! Очень даже может быть!

У ней же, вроде, родственников замечено не было…


В назначенное время я явилась в нотариальную контору.
Встретил меня нотариус, грузный, но суетливый дядечка в очках и с залысинами, облачённый, в прямо скажем, посредственный костюмчик.

А больше никого и не было.

Пригласил сесть.

Я заметно волновалась, (всё-таки, какая-никакая, а наследница!),  и села чуть не у входной двери.

Он что то долго копался в бумагах, затем поднял голову в мою сторону:

-Что ж вы, Любовь Степановна там сели? Прошу к столу.

Что ж… К столу, так к столу. Давай, дядечка, зачитывай завещание. Ты, небось, думаешь, я не догадываюсь про квартирку?  И когда зачитаешь мне последнюю волю Веры Николаевны, одаришь меня таким взглядом, как будто это я с твоей помощью получила жилплощадь?!..

А вот и нет! Это не будет для меня новостью! Сама обо всём догадалась!

Дяденька, между тем, нашел нужную папочку, коих у него стол завален; выудил оттуда документ, прокашлялся и начал читать:

“Я, Монастырская Вера Николаевна, такого то года рождения, номер паспорта бла-бла-бла, проживающая по адресу – бла-бла-бла, находясь в твёрдой памяти и трезвом уме, постановляю:

1. Принадлежащую мне однокомнатную квартиру, находящуюся в кооперативном доме, по адресу: бла-бла-бла, продать, а вырученные с продажи средства перечислить детскому дому, находящемуся по адресу: бла-бла-бла”.

Опаньки! Ошибочка в моих расчетах вышла. Подвела меня интуиция с квартиркой то…

М-да…

Ну и Бог с ней…  Не жили богато…

Всё равно благородно с её стороны вышло!

А дядечка, между тем, продолжал:

“Всю мою одежду, кроме шляпок, прошу передать Виолетте Зубовой, проживающей по адресу: бла-бла-бла, благо размер у нас с ней смею предположить, одинаковый.
А шляпки нужно раздать произвольно тем женщинам, что вечно сидят на скамейках у нашего подъезда и которые не понимают, что их платочки, повязанные на головах, очень их старят.

Ввиду того, что мебель и посуда никакой ценности из себя не представляют, предлагаю раздать всем желающим. Первоочередное право выбора этих вещей получает Осетрова Любовь Степановна, проживающая по адресу: бла-бла-бла.

Распорядителем по всем этим делам назначаю Осетрову Любовь Степановну.
И да хранит Вас Бог!”

Дата. Подпись.


Нотариус поднял голову:

-Любовь Степановна, вам всё понятно?

-Да уж куда понятней! Буду раздавать соседям одежду и мебель!

Нотариус никак не отреагировал на эту мою колкость, а протянул мне конверт:

-Вот, пожалуйста, здесь ключ от квартиры Веры Николаевны и письмо вам.

Я приняла конверт и, со словами: “Желаю здравствовать”, вышла вон.

Сегодня утром ещё планировала после посещения нотариальной конторы в школу заскочить - так, по мелочам подсуетиться, но настроение после оглашения завещания как то уж очень подпортилось. Я, естественно, гнала от себе мысли, что  расстроилась из-за соседской квартиры. Но, сказать честно, сама до конца не могла понять, неужели я действительно такая стерва, что, вот обида меня накрыла на Веру Николаевну… Я к ней по-человечески, со вниманием, а она….
Фу!.. Противно самой от себя!
Лучше домой! На диван!


Подойдя к дому, привычно увидела сидевших у подъезда бабулек.

Вдруг явственно представила их в шляпках от Веры Николаевны и от этого неожиданно рассмеялась.

Бабки наверное решили, что я умом тронулась!

Плевать!


Дома только туфли скинула, сумочку на тумбочку бросила и сразу плюхнулась на диван – моё место силы, где так хорошо думается и так комфортно отдыхается…

Не заметила, как уснула.

И снилось мне, что возле нашего подъезда на скамейке Вера Николаевна сидит и странно так выглядит. А странность в том, что надета на ней  простецкая  кофта на пуговицах и платок на голове повязан. Ну совсем, как старая бабка! Я хотела ей сказать, что не хорошо ей в таком одеянии, но тут вдруг из подъезда Виолетта с Илюхой выходят. Виолетта нарядная такая и сумочка на локте от Веры Николаевны, а Илюха в рваной майке и мятых штанах над женой зонтик держит, который тоже от покойницы и что то на ухо жене по-французски говорит.
Меня вся эта картина ужасно разозлила, потому что не правильно это всё,  я тогда что есть мочи, крикнула им что то и… проснулась!..

Какое то время лежала, глазея в потолок и разбирала по полочкам дурацкий сон.

Затем вспомнила про конверт, что дал мне нотариус.

Тут же швырнула себя в прихожую, выудила из сумочки конверт и снова стрелой на диван.

Разорвала по бокам конверт. (А Вера Николаевна наверняка бы взяла специальные ножнички и ими бы вскрыла конверт!)

 Достала ключ от квартиры; положила его возле себя. Затем вытащила несколько исписанных листов бумаги.

Что ж... Посмотрим что написала мне Вера Николаевна…



«Милая моя Любушка!..

Вы позволите Вас так величать?

А мне только так и хочется называть Вас, ведь, по сути, у меня, кроме Вас и нет никого. Да и смешно сказать, с Вами мы тоже сблизились уже в самом конце моей ничтожной и никому не нужной жизни.

Что греха таить… Не думала я и не хотела, чтобы отпущенное мне Господом Богом драгоценное время жизни будет столь безобразно потрачено мною по моей же вине и, конечно, по вине вашей Советской власти.

Во-первых, простите меня великодушно, что в этом письме я буду часто поминать Господа; думается мне, что Вы, Любушка, собственно как и весь теперешний русский народ, не веруете в Высшую Силу, а в наше время это было жизненным стержнем, посему, скажу Вам, дорогая, надобно верить в Него и говорить с Ним, и тогда Он откроется Вам во всём своём величии.

Во-вторых, не судите меня строго, что я имею наглость бранить Вашу власть, при которой Вы имели несчастие родиться и жить. Лично я от Советов получила только горе и страшную судьбу, чего никому не желаю…

Когда началась Ваша революция, было мне пятнадцати лет отроду. Жили мы на Веселовской, ныне – Дзержинского в собственном доме  о трех этажах. Думаю, Вам знакомо это здание, оно находится в аккурат против областной библиотеки. Сегодня там располагается детский дом - и то Слава Богу - всё польза людям от нашего имущества.

Родители мои оставили этот мир  рано. Признаться,  я и не помню их вовсе, разве что по фото, а посему воспитывалась я  моей старшей сестрой Ольгой.

В детстве я была капризной девицей, которой всё дозволялось, видимо по причине жалости ко мне, как к сироте и, как к самой младшей в семье.

Ольга, напротив, была чересчур ответственной и требовательной по отношению как к себе,так и ко мне тоже. На правах старшей сестры, она, как мне тогда казалось, чересчур мучила меня с утра до вечера своими нотациями, претензиями и нравоучениями. Мне не нравилось это, скажу больше, даже раздражало меня и мы частенько бывали с ней se disputer (фр.)
Ну а когда она определила меня, против моей воли в пансион мадам Ламбер, я вообще её возненавидела! Она же считала, что это непременно пойдет мне на пользу.

Позже, по прошествии многих лет, я спрашивала себя, любила ли я сестру искренне и по-настоящему… Не знаю… Я была тогда stupide (неразумной, фр.) и не могла знать наверняка. А когда, окончив пансион, вернулась в отчий дом, я всё еще дулась на неё и посему всячески пыталась досаждать ей всякими мыслимыми и не очень способами.

До моих мозгов и не доходило тогда, что Ольга всю жизнь свою положила на меня, а между тем, ей, к тому времени, уже минуло двадцать два годочка и она, всё еще не была замужем.

Когда же, наконец, у неё появился почитатель, она, словно девчонка-подросток, до сих пор не испытавшая сердечных чувств, влюбилась в него непритворно и на всю жизнь.

Поручик Николай Черкасов.

Красив, образован, сдержан и от того ненавидим мною, он, всё чаще бывал в нашем доме. По всему, дело шло на лад.

А я не желала своей сестрице такой партии.

Malgre! (назло, фр.)

И положительно решила расстроить их сношения.

А между тем в империи назревала трагедия чудовищного масштаба. Необразованное большинство, подстрекаемое образованными авантюристами, всей своей неуёмной массой пошло на просвещённое меньшинство!

Милая Любушка, ни в каких книжках Вы не прочтёте, какое страшное время нам пришлось пережить. В современных учебниках нас выставляют угнетателями трудового народа и воспевают героизм простого человека. Но то, что творил простой человек с нами после свершения Вашей революции, на то Господь с неба взирал и слёзы лил.

Ольга меня из дома не выпускала, да и сама старалась лишний раз не выходить. Офицеры свою форму на гражданскую одежду сменили, чтобы солдатню не раздражать. С продуктами положение очень усугубилось. Только благодаря Черкасову и выживали. Но я тогда не особенно это понимала. Я всё обдумывала, как мне влюблённым досадить.

Однажды вечером, он, как обычно, пришел к нам и не с пустыми руками. Ему доложили, что Ольга сейчас выйдет.

Я, вдруг, подумала, вот было бы здорово: Ольга заходит в комнату, а мы с Николаем целуемся!

Пикантная ситуация!

И вот, что я Вам скажу, Любушка: оказывается, достаточно всего одной дурацкой мысли глупой девчонки, чтоб весь мир рухнул! Мысль, которую, как я теперь понимаю, мне внедрил Дьявол!..

Вы, конечно, справедливо спросите: «А где же был Бог?»

На это, милочка, я Вам отвечу: через мысли, эмоции и поступки человеков заключается извечная борьба Добра и Зла, Бога и Дьявола. В тот самый раз Сатана через меня победил Бога!..

Я спряталась за дверью комнаты, в которой находился Черкасов. Нужно было выждать, когда к нему пойдёт Ольга.

Ждать пришлось недолго. Как только я услышала её шаги, я тут же зашла в комнату к Николаю, быстро приблизилась к нему и сказала:

- Черкасов, я люблю вас, - Тут же приподнялась на носки, обвила руками его шею и прижалась ртом к его рту!

Сейчас я думаю, что он не оттолкнул меня только по одной единственной  причине – он просто напросто ошалел от моей arrogance! (наглости, фр.)

Я не видела, как сестра зашла – я стояла спиной к дверям. Но позже я не раз представляла себе, как это могло быть. То, что она увидела оказалось для неё крахом! Она, вдруг, поняла, что только что навсегда потеряла двух самых дорогих людей, ради которых жила и дышала!

 Боже! Какое счастье, что я не видела её лица в тот момент!
Потом бы оно вечным укором стояло передо мной всю мою жизнь!.. Я бы не вынесла!..

Зато я видела лицо поручика! На котором не было ни страха, не растерянности, но грусть… Он уже тогда понял, что я наделала…

Ольга хлопнула дверью и выбежала вон!

Черкасов не оттолкнул меня, хотя и имел на это полное право; он взял мои руки в свои, сильно, но бережно снял их со своей шеи и побежал за Ольгой.

Молча! Не крича: Ольга!.. Ольга!..

Молча!

Лучше бы он звал её! Потому что его молчаливая погоня за ней напугала меня больше всего! Я вдруг восприняла его молчание, как зловещую минуту тишины перед трагедией!..

Он бегал по комнатам и не мог найти её!

Потом видимо он смекнул, что она выбежала на улицу!..



…Навстречу пьяным матросам бежала плачущая барышня без верхней одежды.

 Они восприняли это, как подарок! Как то, что принадлежит им по праву!

 И потащили её в подворотню!

Она кричала и пыталась вырваться!

Они гоготали!

Силой влили ей водки в рот!

Начался страшный кураж!..

Черкасов нашёл их  по Ольгиным крикам!

Начал неравную борьбу…

Надолго его не хватило…

Как потом выяснилось, его подняли на штыки…

Вдоволь наглумившись над Оленькой, задушили, бедную, её же кофтой…



Я много дней лежала без памяти, долго не говорила и не хотела жить. Думаю, у меня было помутнение рассудка…

Добрые люди вернули меня в эту жизнь…

Я хотела уйти в монастырь, но ваши разрушили их или превратили в склады…

Любушка… Это не исповедь…

Это мой крик перед смертью…

Я сейчас прошу прощения не только у Оленьки и не только у Николая…

Я молю на коленях у всего человечества простить меня, грешную…

Благодаря мне, Дьявол тогда победил…

Люди… Христом Богом прошу… Не отдавайте ему своих побед!.. Не позволяйте ему пользовать вас через эмоции ваши!..

Потому что потом – будет поздно…

Поздно…

P.S. Чуть не забыла!

Любушка, когда Вы зайдёте в мою скромную квартиру, обратите внимание, над диваном на стене висит картина. Возьмите её. Это Вам мой подарок… За Ваше доброе сердце…

Простите и прощайте…»




… Я не заметила, что читая,  уже давно плачу и слезы капают прямиком на последний монолог Веры Николаевны…

Сорок лет рядом прожили и знать не знали о её страшной судьбе!..

Как же она мучилась, бедненькая!..

Каждый день, каждую минуту…

Взгляд упал на ключ от её жилища…

Было немножко страшно, когда отпирала дверь квартиры. Такое ощущение, что Вера Николаевна до сих пор там…. Или дух её…

Подошла к дивану.

Действительно, на стене висела картина, в правом нижнем углу которой, очень мелко и неразборчиво было написано: «Павел Филонов».


Рецензии
Спасибо, Григорий, от души за рассказ.

Вы правы- через мысли, эмоции и поступки человеков заключается извечная борьба Добра и Зла, Бога и Дьявола.

Одно мгновение слабости ценою в целую жизнь. Не изжить, не избыть...

С уважением и признательностью

Лана Вальтер   28.03.2024 13:41     Заявить о нарушении
Здравствуйте, Лана!
Опять Вы жалуете меня своими откликами!
Спасибо, Вам, за это!
Мне очень приятно!
С уважением!

Григорий Мармур   28.03.2024 15:20   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 24 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.