Игры с бессмертием

(вторая редакция)
Заблудившийся в ночи, стремится к свету.

  Светящееся вдали манит теплом. Узкие белые крылья несут к желанному усталого ночного мотылька, но лукавое стеклянное солнце не терпит прикосновений.
Отталкивая жаром, качнувшись, сбросит брезгливо на пыльный пол и засветится ещё ярче.
Тяжело вновь взлетать с обожжёнными крыльями и надо бы остановиться, да слишком сильна надежда, ослепителен свет, велика вера.

  Жизнь мимолётна. Ночь, оставшаяся позади, не успеет предупредить, не окликнет, не остановит.
Обожжённые крылья, глупая смерть под распахнутым настежь окном. Выбор? Иллюзия выбора? Почему же природа не заложила в тебя больше разума, лишь инстинкты или что-то иное, о чём никто кроме тебя и не знает.

Безмятежная полночь расцветала звёздным куполом...


***

  Худощавый высокий, гибкий, как кошка, брюнет, расхаживая по огромному кабинету, старательно отводил взгляд от съёжившегося, в слишком массивном кресле, седовласого усталого посетителя. Разговор, явно, не клеился и, прибавив уверенности своему голосу, молодой секретарь, резко развернувшись на каблуках, вытащил  из стопки толстых папок на столе одну  и, сев напротив собеседника, деловито произнёс:

-- Баланс. Во всём должен соблюдаться баланс. Одна жизнь и одна смерть. Мы не можем не контролировать процесс. Теперь не можем. Бессмертие избранных налагает ответственность. Когда подписывался контракт, у вас, дорогой профессор, не было и тени сомнений. Что же изменилось с тех пор?
— Мне не по себе. В конце концов, кто я такой, чтобы решать что гениально, а что нет.
— Не скромничайте. У вас нюх на бездарность.
— Но зачем  уничтожать? Достаточно запретить издаваться.
— Сомневаетесь в компетентности отдела исследования даров?
Не хочется увидеть литературу будущего высокодуховной?
— Вовсе нет, вот только за последние годы у меня появился скверный осадок на душе. Не сочтите меня за безумного старика, но мне  снятся те, кого я внёс в ваш список. Снится, что я убиваю каждого: душу, режу, забиваю ногами до смерти.
— Нервы,  усталость. Вы много работаете. Возьмите небольшой отпуск, съездите на море или посмотрите другие страны. Мы всё оплатим.

  Казалось, профессор не услышал ни слова. Поднявшись, сделал несколько неуверенных шагов в сторону открытого окна; остановился, расслабил узел галстука...

— Вам нехорошо?
— Душно и немного закружилась голова... Ничего страшного, в последнее время со мной такое случается.

Секретарь, с полным стаканом воды, был уже рядом:

— Держите. Право, не стоит так переживать. Вся эта шушера всегда мешала гениям. Их лицедейство, хитрость, умение прорваться - всё затмевало истинных. Не мучайтесь - ваше дело благородно и крайне необходимо. Вы, как и многие другие, созидаете новый мир: неограниченный временем и без третьесортных творцов. Только представьте, каким станет человечество, получающее культуру самого высокого качества. Конечно, до этого ещё далеко, но многое уже сделано. В том числе и не без вашего участия.
Одну минуту - я вызову нашего шофёра. Мне будет спокойнее,  если вас довезут до дома наши служащие.

 Нажимая на кнопку звонка на стене, он внимательно следил за выражением лица профессора. В его прищуренных глазах, противореча доброжелательной улыбке, плясала злорадная насмешка, но профессор, поглощённый своими мыслями, ничего этого не видел.

  Через несколько минут в кабинете появился вышколенный клерк с бесстрастным лицом.
— Проследи, чтобы господина Ильинского отвезли домой и вызови наших медиков - пусть проведут полный осмотр. Доклад — мне на стол к вечеру.
— Зря вы так беспокоитесь обо мне. Немного расшалились нервы,  да и усталость, вероятно, сказывается. Может и на самом деле стоит взять отпуск?
— Отличная мысль и, знаете, возьмите с собой вот этот реестр, - секретарь снял с верхней полки объёмную папку, - здесь как раз часть отчётов по вашему вкладу в последние годы: те люди, которых вам удалось обнаружить и избавить всех нас от их лицедейства.
— Благодарю, не стоит, - я давно веду свои записи. Этакий маленький архив личного пользования: фотографии, статьи... Да всё подряд,.. Старая привычка вести дневник.
— Как угодно. А сейчас только домой, и поправляйтесь, ведь у нас с вами ещё очень много дел...


***

 Крылья прозрачны, легки, словно осыпанные мучной пыльцой, так беззащитны.
Лишь дрогнули, соприкоснувшись, обожглись, и бьётся мотылёк, пытаясь взлететь с сухого пола, а за окном сияет тревожной, влажной стылостью луна... недостижимая, полнолицая.
— Ты отлежись на подоконнике и взлетай. Пальцы седовласого человека так грубы рядом с белоснежной хрупкостью. Грубы, огромны... дотронешься — навредишь, сомнёшь, искалечишь. Вздувшиеся на висках вены — от встревоженности за маленькую обожжённую жизнь.

 А сад пахнет ночью, звенит тишиной, волнует жизнью.
Свет лампы ярче. Сияющий, -- подобен солнцу. Разве увидишь лунную дорожку, когда летишь к искусственному солнцу…

***

  Здание Совета Бессмертных смотрит зеркальным взглядом на спящий город. Ночь осторожна и мягка, как и шаги по тайной винтовой лестнице.
Сидевший за столом секретарь обернулся, почувствовав сквозняк из-под открывшейся двери.
— Как ты бесшумно входишь всегда.

Вошедший скинул прямо на пол длинный шёлковый плащ, стянул бархатный берет с головы и, закинув трость с увесистым набалдашником в угол, обрушился в кресло. От него веяло ночной прохладой вперемешку с трактирным духом.
Красивое лицо в обрамлении иссиня-чёрных волос, игривая улыбка, насмешливый взгляд...
— Что за маскарад? Современная одежда тебя не устраивает?
— А что в ней интересного? Никакой таинственности, романтики. Да и мало ли кто в чём сейчас ходит по улицам, я и не таких видал. Хватит обо мне - мы так давно не виделись, а ты не выглядишь обрадованным. Улыбнись – это вино я прихватил из погреба Ауэрбаха специально для тебя, - надо же отметить нашу встречу.
-- Ах вот, откуда ты явился.
-- Люблю пройтись по былым местам, повспоминать... Видел бы ты эту сморщенную, надменную рожу. Вино лилось рекой, а дряхлый столетний магистр кривил губы. Фауст нас презирал, а я так для него старался. Люди удивительно неблагодарные существа.

Рубиновые капли стекали по стенкам двух высоких бокалов,
ночь билась в закрытое окно лунным светом…

***
  Юный секретарь, вновь сев за рабочий стол, листал страницы в толстенной папке. Его ночной гость, скучающим взглядом следил за его движениями:

— Всё трудишься?
— Проверял следующего кандидата.
— А что с прежним?
— Не выдерживает. Надломлен. Скорее всего, он уже
никем не станет жертвовать.
— Ты о каком отделе?
— О литературном. Хотя в этом году сбой ещё в двух: в реставрационном и у иллюстраторов. Иллюстраторы словно подхватили вирус совестливости - сразу в нескольких регионах, а один так вообще насмешил: его глава всего-навсего директор детской художественной школы в богом забытой деревне.
— Сравним по балансу.
— Там всё нормально. Каждый исправно ежегодно вносил имена в список отверженных и недостойных.
— Но в этом году я не увидел записей в семи строках. Как это понимать?
— Напишут — куда денутся. Но побеседовать с их преемниками лучше побыстрее.
— Так вызови их до конца недели.
— А что, если их станет больше?  Раз так много усомнившихся сами пришли ко мне, может лучше вызвать и остальных?
— Чем ты так напуган? Твоё дело вести переговоры, а не впадать в панику из-за размякших бессмертных. Это, дорогой мой союзник, было предсказуемо.
— Но твой эликсир?
— А что с ним такое?
— Вдруг на всех не хватит?

От смеха дрогнули стёкла и, мигнув, взорвалась лампочка.
— Ты бредишь. Эликсира, как ты его называешь, хватит на всех в этом мире. Хочешь, оставлю тебе лет на сто вперёд. Заметь — я тебе абсолютно доверяю. Да и разве дело в этой настойке. Капля за каплей — источник не иссякнет.
— Тогда зачем столько всего мы делаем? Сколько бумаг, договоров, отделов, тайн, клятв, подсчётов?

— Да потому что мне так интересно. Скучно быть бессмертным на самом деле, - даже не с кем поговорить по душам: вспомнить былое... А всё остальное придумал ты, чем здорово меня развлёк.
До тебя страшно бесило: ад, душа, бессмертие. Ой, сколько же сказок эти людишки напридумывали на эти темы за всю историю цивилизации. Как можно было так всё переврать - тысячи версий под одним названием, а уж я у них - то монстр, то герой.
Поверь, порой сам начинал верить во многое, чуть ли не начал договоры составлять и кровью подписывать. Пару раз порывался публично выступить и рассказать всё, как есть на самом деле. Вовремя остановился - кто бы мне поверил? Все же убеждены: рога, пламя и охота за душами с целой бесовской гвардией. Почему никто не предполагает самые простые варианты, как здесь, например: всё легко и просто, и мне спокойнее: череда кандидатов прямо под моими лукавыми очами.
И вечный ад за тщеславие и гордыню, и бессмертие купленное не за деньги, а за погибшую душу без всяких расписок и кровопусканий.
Ну, разумеется, личные договорённости никто не отменял - не мне тебе об этом рассказывать .
— Так вот как ты ловишь души...
— Я? Помилуй, причём здесь я. Ты придумал все комбинации. Люди создали Совет, который определяет достойных выпить каплю эликсира бессмертия. Достойные рекомендуют достойнейших. А я… Я просто наблюдаю со стороны. Веду учёт и контроль. Чем ты так удивлён? Баланс есть везде. И считать, присматривать - не значит исполнять лично, увязнув в этом по уши.
— Но состав эликсира-то твой?
— Хочешь, открою страшную тайну? Я не имею к его составу никакого отношения. Наплевать, кто именно его изобрёл, важнее, что полусумасшедшему голодранцу никто не поверил, кроме меня. Я купил его, но и это не самое любопытное. Главное было найти людей, готовых распределять, ограничивать; жаждущих создать департамент бессмертия, выстроить его структуру; просчитать на сто лет вперёд или на тысячи – без разницы.
Но ещё важнее было найти такого как ты.
— Что во мне особенного?
— Только ты знал с кем связался. Со всеми остальными я сыграл партию с псевдоучёными. Они радостно поверили, что именно их гений позволил изобрести чудо-средство.
  Десять лет я скучал. Ничего интересного. Обычные люди решают божественные проблемы, даже не обратив внимания, что бессмертие весьма странное: в нём нет неуязвимости. Удар ножом, падение с крыши и от бессмертного остаётся точно такой же труп, как и от смертного.
— Такое могло и не произойти или произойти через сотни лет. А уж за века…
— Да, разумеется да. За века ты ещё что-нибудь придумал бы.
— Причём здесь я, если эликсир не исключал ни болезни, ни насильственную смерть.
— Действительно, ни при чём. Уж какой достался. Вернёмся к тебе и к моей скуке. Сколько времени ты потратил на идиотские сатанинские секты? Но ты был упрям и добился своего. Скажи, почему ты не попросил у меня славы, восторга толпы? Тебе этого было мало?
— Мало. А создать из меня гения ты, оказывается, не мог.
— Ты прав. Гениальность — не моя фишка. Всё это не мой замысел, и как, откуда появляются гении, даже я понятия не имею. Да собственно, мне они особо и не мешали. Нравилось когда удавалось увести на мою сторону. Мрачные, высасывающие энергию  творения  были полезны. Правда за всю историю человечества их оказалось не так уж и много, но всё-таки.
А ещё меня здорово интересовал вопрос: почему же гений и злодейство
несовместимы. Как я теперь понимаю и тебя тоже.

***

Ночь молчалива, особенно, когда обрывается разговор, и каждый из двоих растворяется в своём мире....

Гибкий, как кошка, секретарь стоял прямо посреди раскрытого окна, вглядываясь сквозь ночь в призраков своего прошлого...
Загрунтованные холсты, краски, кисти... Натюрморты, портреты... Сотни эскизов - блестящая техника... И мёртвые раскрашенные картинки ...

Много лет назад, в такую же полночь, его разбудила бабочка, бьющаяся об стекло. Хрупкие крылья слишком слабы, чтобы вырваться на волю.
В распахнутое окно посыпалась звёздная ночь. Он стоял, вдыхая серебристо-хрустальный сон неба, распятый красотой бесконечности сияния; непостижимым творением. Запах жасмина, звенящая тишина...

С рассветом пришла боль, и запах догорающего костра стал невыносим...
Он шёл прочь, бежал без оглядки… Убегал туда, где смог бы выкрикнуть в золотистые, предрассветные сумерки:
— Почему?! Почему всё, что я создал, было мертво?!
В чём тайна тех, кто не только владеет техникой в совершенстве? Тех, кто оставляет на холстах живой, неуловимый улыбающийся взгляд; грусть без слёз; горе без крика...
В чём тайна гениальности, дара, - которого нет у меня?
В чём?!

Давясь слезами, худенький мальчишка, ждал какого-либо знака. Почти сойдя с ума, он вдруг поверил в голос свыше, что расскажет ему тайну гения...
Но небо молчало, а сумерки рассеялись, оставив уже не хрупкого заплаканного мальчика, живущего надеждой, а подростка с застывшей маской вместо лица... Солнце обнимало его светом и теплом; мир в дрожащем воздухе был рядом; ветер бережно обдувал его кожу, стараясь заставить  очнуться...

Бесполезно... Отныне, рождённый из пепла, из предрассветного холода, умел только ненавидеть...

  Марево воспоминаний погасло...
Юноша легко спрыгнул на пол, чем сразу же привлёк внимание своего ночного гостя.
— Как далеко ты летал, — насмешливый взгляд, приподнятая бровь, надменная улыбка...
— В давно забытое прошлое… Я не рассказывал тебе, что ещё в детстве был талантливым художником, - он старался говорить небрежно, не выдавая тех чувств, что сейчас ненадолго проснулись в нём.
— Кое какие способности к рисованию, видимо имелись, но истинный талант оказался иного свойства. Как это не смешно звучит, но твоя ненависть к гениальности, выявила одарённейшего интригана. Знаешь, сначала я был даже удивлён; временами беспокоился: справишься ли с задуманным.
— Ты знал, что я придумывал?
— По мере поступления новых комбинаций, я видел их перспективу, как вижу и сейчас. В некоторых деталях ты оказался прозорливее меня. Я всегда ставил на тщеславие, зависть. В крайнем случае, на гордыню или алчность. Ты же, моими стараниями вошедший в первую сотню бессмертных, сразу поставил на страх.
Вот оно! Подумать только, - стать бессмертным гением и всё бессмертие терпеть конкуренцию. Дрожать от страха, что в следующей сотне будет кто-то более даровитый. Каково?
И всего лишь незаметный молоденький секретарь департамента. Лично курирующий кандидатов. Ты не боялся, что кто-то из них вдруг окажется сильнее страха?
— И не думал об этом. Психология полезная наука. Если ставишь человеку условие назвать того кто популярен, но бездарен или не особенно талантлив – срабатывает автоматически. Каждый знает, кто лучше его самого.
— В таком случае, кандидат вовсе не гений, - вкрадчивый голос мягким бархатом лился в уши, - ты же понимал, что зависть тоже играет свою роль, а гении, чаще всего безрассудны и способны проникнуться восхищением к тем, кто хоть на каплю, но одарён.
— Понятия не имею, как мне удавалось их выбирать. Интуиция быть может.
— Вот именно. Кто из людей, со стопроцентной точностью, решится определить заложенную гениальность в каком-нибудь юном охламоне. Да никто. Это не людское дело. Да собственно, и мне было всё это безразлично. Главное - ты поставил на конвейер уничтожение талантов самими талантами. Хотя бы примерно знаешь, сколько среди тех, кто ушёл в расход были гениальны?
— Нет. Должны были быть, но их определял не я, а главы творческих союзов, организаций, заслуженные деятели искусств, в чьей мощи уже никто не сомневался.
— Хитро. Сколько людей ещё работают на тебя? Ведь не так просто было привести весь план в исполнение, тем более, что масштабы увеличивались с каждым годом. Почему бы и на самом деле их не уничтожать? Тем более, что именно так думают все твои избранники в бессмертных из гениев. Так было бы проще и наверняка дешевле? А то - кто-то лишается голоса, другой сходит с ума, следующий неспособен провести прямую линию; не помнит нотную грамоту или просто превращается в дауна ещё в подростковом возрасте. Ах да, и повальная наркомания. Всё это наверняка затратно?
— Зато безопасно. Повесившийся кумир  приобретает одним махом миллионы поклонников. Умершие вообще высоко чтутся потомками – это известная истина, а вот дурачки, что-то бренчавшие в юности, быстро забываются.
— Мне нравился наш союз. Начинается новый век бессмертия — позаботься о помощниках. И послушайся моего совета: люди сильнее, чем ты думаешь и даже тот, кто однажды сломался, может переиграть тебя.
— Что с того, если я прощёлкаю кого-то одного? Система работает безупречно. Один настоящий гений против бездуховной, бессердечной посредственности – ничто. Взлёта у человечества всё равно не будет, слишком тяжелы гири бездарности.
— Не суди по себе… Жаль, что ныне никто не пишет пером. Ох, этот потрясающий звук – острое перышко, поскрипывая, выводит буквы на листе. Увы, теперь со всех сторон лишь бесшумность клавиатур. Но у каждой свой поток мыслеформ, и он отличен от других. Слышишь среди сотен сейчас одну?
— Откуда мне, простому бессмертному и всего лишь человеку слышать бесшумное.
— Жаль. Эта книга, если ты дашь ей выйти в свет, станет началом ада твоего бессмертия.
— Глупости. Играешь со мной как тогда, но мне нечего тебе больше отдать, а тебе нечего больше мне предложить.
— Тут ты прав. Да и мне наскучила эта игра. Я вернусь когда-нибудь потом. Возможно, ещё не всё потеряно.

***

Не лети. Не лети на яркий, пылающий в ночи свет. Там, за твоими крыльями, в густой полночи, скорбит луна. Она бледнее яркого, обжигающего света лампы. Она зовёт тебя обратно, догоняет серебристыми дорожками, чтобы удержать от обмана. Не лети в неизбежность.
Тонкие прозрачные крылья раскрылись и прижались, обжигаясь, к стеклу.
Бабочка вздрогнула, ещё раз ударилась крыльями и, кружась в воздухе, поплыла вниз.

Грустный, седой человек положил её на ладонь:
— Трепетный, слабый, хрупкий, умеющий летать - не всегда наделён мудростью. Так создан весь мир: и твой, и мой, - отчего-то он шептал, словно не хотел напугать едва живое существо, - слишком ярок искусственный огонь, горячо стекло, холодна ночь. Бледная луна рассеивает серебро в кобальте, плачет росой над изумрудными волнами ветвей, листьев.

Постояв ещё немного под звёздным куполом, он положил её на траву.
— Не уходи и не лети обратно. Мир настоящий не так ярок, но об него ты не обожжёшься.
А мне больше никогда не приснятся те страшные сны, не сведут с ума, не обожгут сердце.

***


— Вы  записаны на приём?
— Господин секретарь, в электронной очереди - отметка о моём срочном визите. Посмотрите внимательно
— Юрист творческого союза Литераторов?
— Да, но к вам  как личный душеприказчик покойного руководителя Союза.
— Соболезную. Чем могу…?
— Согласно завещанию, передаю лично  в руки один экземпляр вот этой книги.


По тонким узловатым пальцам пробежала дрожь: " бесшумность
клавиатур", – вкрадчивый голос лился, дробя барабанные перепонки, - «слышишь среди сотен одну?».
Матовость белоснежных страниц. Черно-белые фотографии, буквы... Буквы, расплывающиеся от расползающегося страха.

Голос и смех; вкрадчивость и звон взорвавшейся лампочки.
Белоснежная бабочка бьётся о стекло. Ещё немного и она, подхваченная сквозняком, исчезает сквозь приоткрытый ставень. Маленькая свобода бытия: «Люди сильнее, чем ты думаешь», - и вновь надменность циничного смеха режет слух.

Комната пляшет в бешеном танце негодования. Буквы, строчки, страницы. Чёрным курсивом -- на гладкой твёрдой обложке…
 И он читает, бесшумно шевеля губами:


-- Александр Ильинский… Глава союза Литераторов…»Сто исчезнувших талантов»… История моего предательства и раскаяния… Исторический автобиографический  роман… Посмертное издание… Том первый… Тираж - один миллион экземпляров… Эксклюзивное право на это и последующие издания завещаны издательству «Гений»…


Миллиарды лампочек взрываются одновременно…В пустой, ледяной вселенной лишь один голос… Смеющийся, бьющий наотмашь: « Эта книга, если ты дашь ей выйти в свет, станет началом ада твоего бессмертия».

  Кабинет залит солнечным светом, но в глазах – беззвёздная ночь и в ней нет ни тишины, ни раскаяния.
Пепел сгоревших надежд поднимается к сердцу, сжимая и давя на него отчаянием.
- Так вот каков твой ад – вечность, измеряемая ненавистью, бессмертие с сожжёнными крыльями, проигранная партия, где на кон ты поставил свою душу.

 В яркой солнечности дня, окно в кабинет распахнулось настежь. За прозрачной занавеской, легко играя крыльями на ветру, веселилась, радуясь жизни, легкомысленная хрупкая бабочка. Застывший во тьме своей души юноша следил за ее полетом. Круг, еще один – а она вовсе не боялась обжечься о солнечные лучи, дневной свет. Наоборот, она летала с ветром, легкая и свободная.